Мученик Иоанн Васильевич Попов
[Рец. на:] Антоний [Храповицкий], еп. Полное собрание сочинений.

¹Библиография. Еп. Антоний. Полное собрание сочинений. Т.I-III1

Присматриваясь к новым богословским изданиям, даже поверхностный наблюдатель замечает их монографический характер. У нас появляется немало хороших ученых трудов, посвященных исследованию одного какого-нибудь научного вопроса. Эти произведения, необходимые для развития науки и встречаемые с радостным приветствием специалистами, обыкновенно оставляют неудовлетворенною большую публику, которая интересуется вопросами более жизненными. Богословская литература страдает отсутствием сочинений публицистических, которые бы давали христианскую оценку всем явлениям нашей литературы и жизни. Этот недостаток и восполняет недавно изданное полное собрание сочинений преосвященного Антония, епископа Уфимского.

Сочинения преосвященного Антония и по предметам, которые в них затронуты, и по способу разрешения назревших вопросов отличаются в высшей степени жизненным значением. Своими литературными трудами преосвященный Антоний выполняет высокую миссию духовного руководителя общества. Зорко следя за всеми проявлениями его жизни, он пользуется всяким представляющимся случаем, чтобы дать христианский ответ на возникающие в обществе вопросы и христианскую оценку его темных и светлых сторон. Появляется ли новая книга гр. Толстого, или Вл. С. Соловьева, печатается ли в сборнике «Вестник Европы» выходка Лескова против о. Иоанна Кронштадтского, преосвященный Антоний отвечает критической статьей, иногда рядом статей. Возникает спор между Московским Психологическим Обществом и Московскими Ведомостями об отношении заботы христианина о спасении своей души к служению общественному благу, преосвященный Антоний в талантливой статье принимает участие в обсуждении этого вопроса. Слухи о предстоящей реформе духовно-учебных заведений побуждают его высказаться по вопросу, который правильно и без вреда для дела может быть решен не в канцеляриях при закрытых дверях, а только людьми, стоящими непосредственно у самого дела. На нападки против духовных академий, исходящие от людей, иногда мало понимающих, чего собственно самим им хочется, преосвященный Антоний, служивший почти во всех академиях, отвечает горячей апологией нашей высшей духовной школы. Положение монастырей и их задачи, значение исповеди и ее правильная постановка, вопрос о монашестве ученом и о проповеди мирян, новая форма учительства Церкви – народные издания, методы толкования Св. Писания, сектантские движения и способы борьбы с ними Церкви, вот вопросы непосредственного жизненного интереса, ответы на которые читатель найдет в полном собрании сочинений преосвященного Антония.

Пробегая наудачу открытые страницы в книгах преосвященного Антония, сразу же обращаешь внимание на увлекательность и талантливость изображения. Прежде всего читатель в книгах преосвященного Антония встречает не сухие рассуждения и схоластическую игру понятиями, за которыми нередко скрывается личное равнодушие автора к затронутому им вопросу. Преосвященный Антоний по каждому вопросу пишет горячо, влагает свою душу в его разрешение. Его личность сквозит в каждой строке его сочинений. Но по преимуществу характером глубокого убеждения и искреннего чувства дышат страницы, посвященные вопросам нравственности. Кроме убежденности и одушевления, особую привлекательность сочинениям преосвященного Антония со стороны самой их внешней формы сообщает его выдающаяся наблюдательность и происходящая отсюда образность речи. В своих многочисленных духовно-нравственных трактатах преосвященного Антония вращается не в сфере отвлеченных понятий, а среди тонко подмеченных явлений жизни. Каждое отвлеченное положение стоит у него в связи с конкретным опытом жизни. Эта тонкая наблюдательность автора более всего проявляется в излюбленной им области пастырского богословия, но она присуща и всем его сочинениям. Для примера укажем хоть на чрезвычайно рельефное изображение основных типов современной религиозности в III томе, стр. 347–348.

Талантливость автора может ни в чем не сказывается с такой ясностью, как в оригинальности и резкой индивидуальной окраске его взглядов. На каком бы избитом и затасканном вопросе он не остановил своего внимания, он всегда сумеет дать ему совершенно своеобразную постановку и внести в его решение много ума и нравственного одушевления. Казалось бы, что может быть безнадежнее в этом отношении вопроса о нравственном значении догматов?. Обычные, детски-наивные ответы на этот вопрос, давно уже всеми заученные наизусть, но все еще повторяемые, служат предметом нападок гр. Толстого. У преосвященного Антония вопросу дана философская постановка и догматы связаны с нравственностью органически. Смешение в нашей нравоучительной литературе великой добродетели христианского смирения отчасти с раболепством и человекоугодничеством, отчасти с лицемерным смиренничаньем, сделали эту добродетель наиболее презираемой в обществе. Преосвященный Антоний говорит о смирении с такой силой убеждения и поставляет его в такое тесное отношение к заповеди о любви, что перед его разъяснениями трудно устоять даже предубеждению, воспитанному опытом жизни и дурными литературными образцами. Пастырское богословие не только в русских сочинениях, но и в иностранных курсах далеко не пользуются славой предмета интересного. Лекции по пастырскому богословию и Письма к пастырям нужно отнести к лучшим по силе чувства и чистоте пастырских идеалов произведениям преосвященного Антония.

Жизненность, соответствие духовным потребностям общества и оригинальность сочинений и воззрений преосвященного Антония отчасти обуславливаются его широкой начитанностью в изящной и философской литературе. Не раз уже высказывалось мнение, что наиболее ценные и оригинальные богословские труды принадлежат перу людей, не получивших систематического богословского образования и не принадлежащих духовному сословию. Это мнение, конечно, очень преувеличенное, в своей основе имеет некоторую долю правды. Выходит как-то так, что общество чувствует себя более удовлетворенным сочинениями по церковным вопросам Хомякова, Аксакова, Самарина, Достоевского, чем сочинениями богословов по профессии. Это происходит, конечно, не вследствие отсутствия талантов или убеждений в нашей церковной среде, как склонны объяснять некоторые, а по двум другим причинам. Первая стоит в связи с замкнутостью духовного сословия, живущего своей обыкновенной жизнью и имеющего мало общего с теми задачами и запросами, которые волнуют наше светское общество. Естественно, что духовные писатели вследствие этого не всегда попадают в тон общественного настроения и сочинения их не всегда отвечают потребностям данной минуты. Другая причина лежит в силе школьных традиций. Наши учебники по богословским предметам, изучаемые в семинариях весьма тщательно, иногда тяготеют над воспитанником духовной школы всю жизнь. Учебник претендует обыкновенно на безошибочность и верность своего изложения учения Церкви и нередко приобретает в глазах учащихся авторитет едва не символической книги. Все, противоречащее учебнику, начинает казаться несогласным с духом самого православия. Отсюда недостаток смелости мысли и оригинальности в богословских сочинениях. Приблизить богословскую литературу к жизни и освободить от указанных недостатков может только тщательное изучение воспитанниками духовных школ светской литературы – философской и изящной. Сочинения преосвященного Антония служат лучшим доказательством этой мысли. Горячий поборник возможно тесного сближения пастырей с их паствой преосвященный Антоний настойчиво советует духовенству знакомиться с жизнью общества, если уж не путем личного опыта, то по крайней мере через изучение изящной словесности. «Изучая нашу литературу, говорит он, пастырь будет введен как бы в сердцевину русской общественной жизни: он по ней увидит, какими именно нравственными побуждениями русские люди вовлекаются в те или другие направления мысли и жизни. Поняв же это, он при ясности и широте собственного христианского мировоззрения уже без труда может показывать его нравственное превосходство над всеми заблуждениями и, таким образом, явится для заблудших прежде всего занимательным, а далее – близким, наконец – полезным, утешительным и просветительным собеседником. Тут-то он и будет для подзаконных как подзаконный, для неподзаконных неподзаконным подобно Верховному Апостолу». (т. II, 280) Прежде чем давать этот совет другим преосвященный Антоний, сам выполнил его. Читая его труды, поражаешься начитанностью автора. Сочинения преосвященного Антония обнаруживают в нем прекрасное знакомство не только с нашими классиками – Пушкиным, Лермонтовым, Гоголем, Тургеневым, Достоевским и Толстым, но и массою второстепенных писателей. На страницах его сочинений мы постоянно встречаем имена Некрасова, А.Толстого, Майкова, Писемского, Щедрина, Лескова, Немировича-Данченко, Ливанова, Забытого, Мещерского, Вс. Соловьева, Данилевского, Елагина, Потапенко... Не менее знакома автору и новейшая философская литература и ее наиболее известные и влиятельные представители – Спенсер, Милль, Бэн, Литтре, Кант, Тэн, Фулье, Вундт, Шопенгауэр, Гартман, Секретан, Кавелин, Кареев, Чичерин, Дебольский, А.Введенский... Изящная и философская литература и внесли в богословское миросозерцание автора свежую и плодотворную струю, которая непосредственно чувствуется читателем. Особенно сильное влияние на воззрения преосвященного Антония оказали писатели, наиболее близкие к христианству и церкви, славянофилы – Аксаков, Хомяков, Достоевский, из философии – Кант и французские спиритуалисты. Аналогия между воззрениями преосвященного Антония и Достоевского сама собой бросается в глаза, если сравнить между собой лекции по Пастырскому богословию со статьей: Пастырское изучение людей и жизни по сочинениям Ф.М. Достоевского. Своим философским развитием преосвященный Антоний больше всего обязан Канту и французским спиритуалистам. От них он унаследовал идею безусловной ценности и полного бескорыстия морали и идею автономии воли. Обе эти идеи занимают в мировоззрении автора центральное положение и служат исходной точкой для всех частных выводов.

Знание жизни и настроения общества, приобретенные преосвященным Антонием отчасти личной наблюдательностью, отчасти из изучения литературы имело для него очень важное значение. Оно помогло ему во многом отрешиться от школьной рутины. Это особенно ясно видно в его сочинениях по пастырскому богословию. Благодаря своему знакомству с требованиями общества, он взглянул на вопросы пастырского богословия с новой точки зрения. Воспитанник духовной школы, надевая рясу, в большей или меньшей степени смотрит на свои обязанности и на способы нравственного воздействия с точки зрения традиций. Наоборот, для него не всегда бывают достаточно ясны те запросы, с которыми к нему обращается общество и его пасомые. Отсюда иногда возникают самые печальные недоразумения между паствою и пастырем, так наглядно и с таким чувством изображенные автором на многих страницах его сочинений и особенно в Письмах к пастырям о некоторых недоуменных вопросах пастырского делания. Молодой пастырь приступает к делу с горячим желанием служить церкви и людям. Но чем строже относится он к своим дурно понятым обязанностям, тем более растет к нему ненависть пасомых Это скоро озлобляет и самого пастыря, лишает его всякой энергии и веры в успех своего дела. С другой стороны, общество часто делает любимцами таких пастырей, которые с традиционной точки зрения представляются совсем не заслуживающими этого и обыкновенно, любимые пасомыми, бывают презираемы пастырями и сослуживцами. Это печальное недоразумение происходит оттого, что идеалы пастырей и пасомых часто расходятся до противоположности. Прекрасно знакомый с настроением и запросами общества, преосвященный Антоний в своих лекциях по пастырскому богословию переместил центр тяжести. Своей исходной точкою он сделал не школьные традиции, а нужды и запросы общества, идеал пастыря, преподносящийся самим пасомым. Само собой понятно, насколько плодотворной оказывается такая постановка дела: когда нужно определить основные начала воздействия на других людей, тогда прежде всего нужно считаться с тем, как наша деятельность отразится в сознании и чувстве воспитываемых.

До сих пор мы говорили преимущественно о внешней стороне сочинений преосвященного Антония. Но их главное достоинство заключается не в форме, а в самом содержании. Более всего читателя привлекает в них чистота идеалов автора, сила его нравственного одушевления, логическая последовательность и твердость, с как автор стоит на однажды принятой точке зрения. Это побуждает нас дать краткую характеристику религиозно-нравственных воззрений преосвященного Антония.

Христианская религия широка. Она отвечает всем благороднейшим запросам человеческой души. Но человек всегда индивидуален. Отсюда даже в пределах одного и того же христианского исповедания взгляд единиц на сущность христианства обыкновенно бывает неодинаков. Каждый по-своему определяет сущность христианства и взаимное отношение его элементов – догматических, мистических, нравственных, дисциплинарных, обрядовых. Один видит в христианстве только обряд, другой полагает все его значение в догмате, третий идеалом христианина считает аскета, совершенно отрешившегося от всех задач практической жизни и погруженного всею своей мыслию и чувством в созерцание идеи Божества. Основная точка зрения преосвященного Антония на христианскую религию – нравственная. Главная цель христианства – нравственное возрождение верующих. Отсюда все из христианской религии направлено к достижению этой цели.

Признавая догматы православной веры незыблемыми и необходимыми для спасения, преосвященный Антоний, однако, относится отрицательно к тем ревнителям и теоретикам религии, «которым кажется, что земной властитель, охотно извиняя личные пороки подчиненных, требует, прежде всего, полного признания ими принадлежащих ему прав, так Господь, осуждая человека за непринятие того или иного догмата, собственно негодует и отмщает за несогласие человека признать все его богооткровенные совершенства» (III, 353–354). Нет, утверждает он, «христианство состоит не в знании богословских формул» (II, 222). Преосвященный Антоний смотрит на догматы исключительно с нравственной точки зрения. Догматы имеют существенное значение в христианской религии, потому что без нее невозможно достижение главной ее цели – нравственного возрождения человека. Правда, человек имеет и внутренние нравственные задатки – прирожденную ему силу любви. Но после грехопадения эта любовь не горит уже в душе человека ярким пламенем, а лишь тлеет слабыми искрами. Для того, чтобы эта угасающая любовь могла снова возгореться и получить преобладание над враждебными ей силами, она нуждается в опоре, которую ей могут дать только теоретические истины или догматы. Человек может предпочесть и более слабый мотив, но только в том случае, если он убежден в разумности своего выбора, если так или иначе он получил уверенность, что его борьба против тирании страстей не есть погоня за неосуществимыми мечтами, что она может увенчаться успехом. Таково значение догмата о Святой Троице Заповедь христианской любви требует полнейшего духовно-нравственного единения верующих. «Да вси едино будут, якоже Ты, Отче, во Мне и Аз в Тебе, да и в Нас тии едино будут», молился Господь о Своих учениках. Но когда человек делает попытку осуществить эту заповедь на деле, он наталкивается на один факт своего самосознания. По-видимому, совершенно исключающий возможность осуществления этого высокого идеала. При современном греховном состоянии своего самосознания мы находим в нем резкое противопоставление своего «Я» и «Я» других людей. Поэтому требование любить другого как самого себя, слиться с ним в любви как бы в одно существо кажется нашему омраченному грехом сознанию чем-то абсолютно неисполнимым, какой-то утопией. От этого обольщения человека освобождает только учение о Единосущной Троице. Три Божественных Ипостаси, сохраняя свободу и личность, составляют Единое Нераздельное Существо. Таким образом, нравственный идеал, с которым христианство обращается к верующему, является уже осуществленном в глубочайших основах природы и духа, потому что он составляет форму бытия самой первопричины той и другого – Бога. Это убеждает человека, что разделенное самосознание человечества есть ложь, и что стремление освободиться от этой лжи вполне разумно и обещает успех, потому что соответствует основным законам бытия вещей.

Также необходимо для нравственной жизни признание Божества Иисуса Христа, сели только кто хочет относиться к нравственным задачам не слегка, а серьезно. Прежде всего человек, не признающий Иисуса Христа Богом никогда не примет евангельского нравственного идеала во всей его полноте. Если Христос – простой человек, хотя бы и гениальный, то он мог заблуждаться, как и все, подчиняясь настроению минуты или предрассудком времени, и учение Его во всяком случае подлежит критике. Так Ренан все строгое, печальное, требующее подвига приписал просто раздражению Христа против непонимающей Его толпы. С другой стороны, путь действительного, а не поверхностного, усвоения христианского идеала далеко не усыпан розами. Нравственное возрождение – процесс болезненный, сопряженный с борьбой и страданиями. Давать в своей внутренней жизни перевес своим добрым наклонностям значит оставлять неудовлетворёнными дурные, которые громко, однако, заявляют о своем существовании и требуют внимания к себе. Но эти внутренние страдания не так еще ослабляют энергию воли как борьба с противодействием внешних сил, враждебных добру. Людей очень хороших любят люди только очень хорошие, которых вообще бывает мало, и факт общеизвестный, что чем чище идеалы человека, тем более он одинок в обществе. Непонимание близких и любящих, клевета чужих, вражда действующих, иначе тупое сопротивление благодетельствуемых встают перед таким человеком грозной армией. Выступая на борьбу один против всего мира, он может до конца сохранить свое мужество только в том случае, если твердо уверен, что за него – Бог, который в критический момент подаст ему могучую руку помощи, как утопающему Петру.

Таково значение догматов по воззрениям преосвященного Антония. «Если нельзя спастись, говорит он, без веры в Божество Иисуса Христа и в Святую Троицу, то значит, что без этих верований невозможно исполнить заповедей, невозможно создать в себе евангельских совершенств и преобороть страсти» (II, 57)

Сущность христианской нравственности, опирающейся на догматы веры, преосвященный Антоний видит в любви. Точка зрения, конечно, не новая. В виду ясного учения Евангелия ни один богослов не может определить иначе сущность христианской нравственности. Заслуга автора состоит, во-первых, в более широком объяснении понятия любви, а главным образом в выводах из этого принципа и его применении ко всем частным обстоятельствам жизни общественным и церковным, деятельности пастырской и педагогической.

Свое определение понятия любви преосвященный Антоний направляет против двух неправильных мнений. Во-первых, он отстаивает различие любви от эгоизма, хотя бы и самого утонченного. Преобразованный утилитаризм, опирающийся на пантеистическую метафизику, смотрит на любовь как на расширенный эгоизм. В основе всех существ, рассуждает он, лежит одно и то же начало. Отсюда я должен любить других, потому что в сущности, любя их, я люблю самого себя. Такой альтруизм, по мнению преосвященного Антония, ничем не лучше самого грубого эгоизма. Видеть человека, нежно любящего ближнего только потому, что в нем он усматривает самого себя, так же противно, как видеть человека, ласкающего и целующего собственную руку... «Себялюбие отличается от братолюбия не столько по объекту симпатии, сколько по сопровождающему настроению, совершенно противоположному в братолюбии сравнительно с эгоизмом, хотя бы расширенным на весь мир. Первое – настроение нежности, второе – холодного сухого расчета. (III, 66).

Вторую черту в воззрениях преосвященного Антония на сущность любви составляет его вера в вседовлеющую и всепобеждающую силу. Служить людям, принося им действительную и при том не только одну материальную, но и духовную пользу, может мечтать только нравственно чистый и любящий. Высокий нравственный характер разливает вокруг себя свет и тепло самим фактом своего существования, вовсе не задаваясь даже целью влиять на кого бы то ни было. Таким людям не нужна даже подробная программа для их деятельности, сознательное намерение при одних обстоятельствах поступать так, при других иначе. Как бы они не поступили в каждом данном случае, но если их образ действий вытекает из искренней любви, то это непосредственно почувствуется теми, на кого направляется это действие, и достигнет своей цели. Но если в душе есть какая-нибудь фальшь, если под знаменем любви к ближнему человек служит в действительности своему узкому себялюбию или только тешит свое горделивое чувство, то, чем больше он будет благотворить людям, тем сильнее будут оскорблять их его благодеяния. Отсюда всем пастырям и воспитателям преосвященный Антоний дает прекрасный совет, исполнение которого только и может спасти их от озлобления в случае недоразумений со своими пасомыми и воспитанниками: он советует им искать причины недоразумений в них самих, в совершенстве своего внутреннего устроения (II, 427).

Признавая основой христианской нравственности любовь в смысле внутреннего настроения нежного участия в судьбе другого, преосвященный Антоний держится древнего правила, что христианин должен служить Богу в лице бедных и нуждающихся. Любовь, если она только действительно есть в сердце человека, не может остаться недеятельной, не может не обнаруживаться в служении благу другого. В прекрасной характеристике преосвященный Антоний вскрывает эгоизм, черствость и внутреннюю замкнутость того довольно многочисленного класса людей благочестивых, которые утверждают, что задача христианина состоит вовсе не в том, чтобы служить ближнему, а в том, чтобы заботиться о спасении своей собственной души. Истинный христианин, по воззрениям преосвященного Антония, в каком бы положении он не находился, должен обнаруживать свою веру в делах любви. Монашество по самой своей идее, по-видимому, предназначено к жизни, отрешенной от всякой связи с обществом. Но и для него преосвященный Антоний указывает практические задачи. Монастыри, не изменяя своим специальным задачам и не вмешиваясь непосредственно в жизнь мира, должны, однако, просвещать и облагораживать стотысячные массы, посещающие их. Выбор поучений и чтецов, живая проповедь, истовая, неспешная и назидательная исповедь, неторопливое, связанное с назидательными беседами, объяснение монастырских древностей и святынь, внимание к духовным и телесным нуждам богомольцев, торжественность богослужения – все это могло бы быть могучим средством в руках монастырей для их просветительного влияния на народ. Исходя из того же основного положения своих нравственных воззрений, преосвященный Антоний отстаивает для ученого монашества практические задачи пастырства и воспитания.

Любовь несовместима с насилием, внешними карательными мерами, формализмом и черствой настойчивостью в проведении абстрактных принципов, регламентированных разными уставами. Все это – силы юридического строя обществ, заставляющие человека всегда чувствовать на своих плечах государство как тяжелое бремя. Измученный всем этим, человек ищет нравственного освежения в церкви, как в царстве любви и свободы. Но горе, если и здесь он находит тоже, что и в каком-нибудь департаменте! Церковь тогда теряет в его глазах всякое значение (II, 289). Карательные меры, касаясь самой интимной стороны души, – святыни ее религиозных убеждений, – чувствуются с особой обидой и вызывают самое мрачное озлобление против церкви. Если во всех других сторонах жизни христиан должна господствовать любовь, то церковь по преимуществу должна быть царством любви и свободы. Законы жизни церкви должны быть совершенно противоположны законам жизни государства. Нечего и говорить, что преосвященный Антоний – самый решительный противник грубого насилия, проявляющегося в обращении духовенства к полиции и в карательных мерах государственного воздействия против всех, отступающих от церкви. С полным отрицанием он относится даже ко всем видам тонкого насилия. Он не одобряет обличительных проповедей, находя, что «следует насаждать в жизни положительные начала любви и истины» (II, 331). Призванный обращаться непосредственно к совести человека, пастырь, по мнению преосвященного Антония, не должен позволять себе действовать на толпу силою насмешки или пышным представительством и внешней помпой (II, 224–225).

В тесной связи с этими основными взглядами преосвященного Антония стоит благородство его богословской полемики. В собрании его сочинений много статей полемических, но они совершенно чужды тех элементов раздражения, личных нападок и огульного отрицания мнений противника, которые оставляют обыкновенно такой неприятный осадок в душе читателя. преосвященный Антоний всегда борется против принципов и учения, а не против лиц. «Раскрывая логическую последовательность латинства, пишет он в одном месте, мы вовсе не хотим указать на личные пороки и падения деятелей, часто столь усердных и даже самоотверженных, но рассмотреть те общие начала пастырства, коими они руководятся» (II, 266–267). Снисходительное и сострадательное отношение к заблуждающимся обуславливаются иногда той редкой чертой полемиста, что в глубине своей души он носит как бы чувство личной ответственности за появление расколов и отпадение от Церкви. «Мы рады, говорит он, укорять автора новой веры (графа Толстого) за искажения православия, но показали ли мы ему в своем быту истины православия? Не себя ли самих мы укоряем? Не мы ли вместо исповедания Церкви, т. е. всемирной любви, обнаруживаем только свое житейское самолюбие и себялюбие. Наш языческий быт породил хульника нашей веры, мы сами охулили ее своей жизнью, вместо того, чтобы быть прославителями имени Божия» (III, 135, ср. II, 96 ), преосвященный Антоний никогда не набрасывает тень на честность стремлений людей, не согласных с учением Церкви и, может быть, искупающих в какой-нибудь мере вину своего отпадения от нее нравственными страданиями. Он высказывает уверенность, что исходной точкой для них всегда служит какая-нибудь светлая и благородная идея, раскрытая во всей своей полноте в Евангелии. Только присоединяющиеся сюда увлечение, страсть и исключительность разрушают потом союз единомысленных. «Ни одно учение, говорит он, не состоит из одной лжи, сплошного заблуждения, каждому доступна частичка добра, частичка истины» (III, 88). Широка заповедь Господня. Евангелие содержит в себе всю полноту добра и истины. И поэтому каждый человек, исходящий из какого-нибудь доброго стремления, непременно соприкасается с евангельской истиной. Этот взгляд преосв. Антония на происхождение заблуждений определяет собою и метод его полемики и апологетики. Нельзя отрицать в известном направлении мысли всего, особенно если это направление имеет много сторонников. В основе его есть доля истины, которую заблуждающийся выстрадал и которая поэтому стала особенно дорога ему и близка его сердцу. Она же служит притягательной силою, привлекающей к нему его последователей. Отрицание даже частичной истины, лежащей в основе движения, и негуманно, и не практично. К вопросам совести нужно относиться с благожелательной деликатностью и не оскорблять человека грубым прикосновением к тому, чем он дорожит как святыней. Но полное отрицание, несправедливое и негуманное по существу, не может надеяться и на практический успех. Такая полемика только раздражает противников и никого не убеждает Вместо этого светлые стороны движения следует признать, сделать их общей почвой и точкой соприкосновения между заблуждением и церковным учением и показать, что истина, увлекающая отпадающих от Церкви, в ней-то именно только и может быть осуществлена во всей полноте, законченности и глубине. Этот метод полемики и нашел для себя в статьях преосвященного Антония против Толстого. Считаем нужным заметить, что этот метод совершенно противоположен приспособлению к вкусам толпы католического духовенства. Последнее берет исходной точкой для своего приспособления не элементы добра, а страсти и пристрастия народа. Уступая ему его наиболее дорогие пороки, оно покупает этим привязанность к католичеству.

В близком родстве со взглядом на заблуждения и методы борьбы с ними стоят мысли преосвященного Антония о поведении пастыря на наших окраинах, часто отличающихся по церковным обычаям от центральных губерний. Пастырь не должен по политическим соображениям русификации искоренять здесь все местные обычаи, часто более древние и трогательные, чем обычаи его родины. Уничтожение в униатских приходах общего пения, цветочных венцов при бракосочетании вместо медных, хождение первого братчика со свечою впереди священника во время каждения имело последствием самые тяжкие недоразумения. Насилие во всех его видах должно быть изъято из числа средств пастырского воздействия. Пастырь, по примеру Стефана Пермского, должен слиться со своим инородческим приходом со стороны религиозно-бытовой и со стороны наречия. Только такой образ действий может служить в конце концов и политическому сближению инородцев с русскими. (II, 213, 325).

В своих сочинениях преосвященный Антоний высказывает несколько свежих и вполне основательных мыслей и по вопросу о преобразовании духовно-учебных заведений, которые уместно привести в виду непрекращающихся слухов о предстоящей реформе. Прежде всего, по мысли преосвященного Антония, следует говорить не о понижении научного уровня, а о его повышении и особенно об усилении светского образования. Наше общество пропитано литературой и общественными науками настолько, насколько «татары – алькораном, а евреи – талмудом». Чтобы быть авторитетом в такой среде, «пастырь должен быть хозяином в воззрениях века на все стороны бытия и жизни, должен ясно сознавать их согласие или несогласие с учением христианским, должен уметь дать оценку всякой философской идеи, хотя бы вскользь брошенной в модной повести или журнальной статье». Духовная школа должна подготовить своего воспитанника к такому служению, дать ему нужные для этого сведения, потому что, сделавшись пастырем, уже поздно пополнять пробелы своего образования: не у всякого найдется для этого достаточно свободного времени (III, 454). Препятствовать духовным воспитанникам изучать философию и литературу, т.е. самое общество, по мнению преосвященного Антония, то же, что отказывать студентам-медикам в изучении анатомии и физиологии, если не по препаратам, то по моделям и рисункам. (III, 478).

Что касается вопросов о средствах развития в духовно-учебных заведениях так называемой церковности, то в его решении преосвященный Антоний остается верен своему общему взгляду, что создавать жизнь можно только положительными мерами, а не запретительными или насильственно-принудительными. Если хотят иметь пастырей деятельных, энергичных, преданных своему служению и способных к личной инициативе, то энергию и самодеятельность воспитанников нужно не подавлять, а возбуждать. Вечные запрещения и принуждения без всякой попытки вызвать к самодеятельности соответствующие силы учащихся, только охлаждает их к религии, вкореняя в их убеждение, что религия требует только жертв и не дает никаких радостей. «Юноша, пишет преосвященный Антоний, ищет дела активного, энергичного, жизненного. Между тем, все связанное с церковным служением и церковностью, он с самого детства воспринимает лишь в форме стеснений, запрещений, удержаний, страхов. Тут не энергия привлекается к церковности, а именем церковности всякая молодая энергия подавляется. Почитал бы он Тургенева в семинарии – нельзя, неблагочестиво; пошел бы в театр – нельзя по той же причине; пошел бы наконец в собор кафедральный – нельзя, стой в домашней церкви – душной, неблаголепной, низкой. Скоромного есть нельзя, петь песни под праздник нельзя, из церкви выйти нельзя и т.д, и т.д. Не о том, конечно, речь, чтоб все это разрешать – избави Бог. Но горе наше в том, что Церковь и церковность только и заявляют себя семинаристу и академисту как закон, возбуждающий пожелание». Особенно вредно, по мнению преосвященного Антония, формально-принудительное отношение к молитве и богослужению, «привлекающее не душу, а одно только тело, исполненное праздных бесед и удручающей скуки». «Современный школьный формализм, говорит преосвященный Антоний, ни одной стороне религиозного развития учащихся не наносит такой глубокой раны, как именно молитвенно-богослужебной, лишая ее того свойства, без которого она является не добром, а прямо-таки злом – свойства сердечности, внутреннего предрасположения души, и поучая будущих священников лишь устами и руками не славить, а гневить Бога и иногда даже бесчестить Его святейшие таинства» (III, 487–488).

Не этими мерами нужно насаждать церковность. Чтобы сделать для воспитанников дело Церкви их личным, кровным делом, нужно возбудить их самодеятельность. Для этого преосвященный Антоний рекомендует возможно полное развитие среди воспитанников личного почина в проповеди, внебогослужебных собеседованиях, воскресных чтениях, обучении народа общему пению, оглашении обращающихся к православию, в распространении духовно-нравственных изданий и Слова Божия, в участии во время каникул в миссионерской деятельности, в беседах с богомольцами, «стекающимися в знаменитые обители и до сих пор возвращающиеся оттуда без всякого духовного окормления с толчками в спине и пустотой в кармане». Закончим свою статью пожеланием преосвященного Антония – «пусть в академиях среди студентов, пишет он, живет святая Церковь со всею полнотою своих пастырских спасительных дарований, в самом живом непосредственным общении с современной жизнью, с борьбой против всего злого в ней и с сочувствием к всему доброму в ней» (III, 466).

И. Попов