Оптинский старец преподобный Иосиф. Письма. Творения.
Духовные беседы преподобного Иосифа Оптинского

Преподобный Иосиф Оптинский (1837–1911)

Во всех взглядах, поступках и решениях преподобный Иосиф был так проникнут духом своих великих учителей, преподобных и Богоносных старцев Амвросия и Макария, что действительно становился как бы их отражением.

Старческое руководство преподобного Иосифа отличалось сдержанностью, ровностью отношений ко всем, немногословностью. Его краткие ответы и сжатые наставления были сильнее и действеннее самых обстоятельных и продолжительных бесед. Он умел в двух-трех словах сказать так много, что сразу все становилось ясным и понятным. Самые убедительные доводы самолюбия и горделивого самооправдания разбивались тотчас от одной его фразы: «Надо потерпеть». Своей любовью он смирял самые бурные сердца, от него веяло всегда такой небесной тишиной, что в его присутствии самые неуступчивые, гордые и строптивые совершенно изменялись.

Преподобный старец Амвросий говаривал иногда: «Вот я пою вас вином с водою, а отец Иосиф будет поить вас вином неразбавленным». Действительно, старец Иосиф был весь сосредоточенность, речь его была сдержанна и дышала одним лишь святоотеческим учением. Несомненно, что старцу был присущ особый дар – дар учительного, действенно сильного и вместе с тем утешительного слова, дар благодатного воздействия на внутреннее состояние кающегося.

Духовные беседы преподобного Иосифа Оптинского

Все наставления старца проникнуты духом святоотеческого и старческого учения. Перед иночествующими он ставил выше всего послушание и самоукорение, так как обе эти добродетели рождают смирение, которое вселяет в душу Бога и дает то, о чем сказано в Евангелии: Царствие Божие внутрь вас есть. Старец никогда никому не разрешал отказываться от послушания, говоря, что кто до конца несет данное послушание, тот сподобляется блаженной кончины. Нередко старец приводил в пример одного иеромонаха, который никогда не отказывался ни от чего и, будучи нездоров, не отказался от своей череды свяшеннослуження, и во время литургии, только что приобщившись, внезапно скончался тут же в алтаре во всем облачении.

Когда ему приносили жалобы на трудность послушания и на сопряженные с ним скорби, то лицо старца озарялось радостью, в глазах светилась нежная отеческая любовь, и он как-то особенно одушевленно говорил: «Ну что ж? за то мученики будете». При этом всегда старался внушить, что всякий человек должен иметь терпение во всем, на всяком месте, до конца «За что взялся, – говорил он, – того и держись, и терпи все находящее: только с места не сходи и себя всегда укоряй – и спасешься».

Раз одна особа передавала старцу слышанный ею разговор, что будто прежние старцы не особенно принуждали своих учеников на телесные подвиги, а требовали больше внутреннего монаха Батюшка на это сказал: «Ты скажи им: не вырастивши дерева откуда же ждать плодов. Дерево же, на котором вырастает внутренний монах, есть пост, всякое воздержание, хождение к церковным службам, телесный труд, тогда уже на нем и вырастет плод, то есть внутренний монах».

Кто-то на общем благословении вспомнил о том фельдшере, который, после бывшего с ним обмирания, во время которого он видел много поучительного на том свете, поступил в Оптинский скит еще при батюшке Амвросии, но затем, когда ушел отбывать воинскую повинность, то опять сошелся со своими неверующими товарищами, и они, убедив его, что с ним была простая галлюцинация, сбили его, и он остался в миру при больнице. Батюшка на это сказал: «Над ним исполнились Евангельские слова: аще Моисея и пророков не послушают, то аще кто и от мертвых воскреснет, не имут веры».

Однажды спросили батюшку про одно духовное лицо, почему он человек не образованный, а письма его дышат таким духовным разумом, что так и проникают в душу? Батюшка отвечал: «Как луч солнечный не может проникнуть сквозь туман, так и речи человека только образованного, но не победившего страсти не могут действовать на душу. А кто сам победил страсти и стяжал разум духовный, тот и без образования внешнего имеет доступ к сердцу каждого».

Одна сказала батюшке: «Вы дадите мне правило, а я боюсь, что мне трудно будет». Старец ответил: «Наложенное всегда трудно», и при этом рассказал про архимандрита Исаакия, который, еще живя в миру, готовился к монашеству и подвижничал. Так он ежедневно клал по тысячи поклонов. По поступлении в монастырь он сказал об этом старцу Льву и тот вместо тысячи назначил ему пятьдесят поклонов. Через некоторое время он приходит к старцу и говорит: «Простите, батюшка, мне стыдно сознаться, но я почему-то не могу положить пятьдесят поклонов». Старец велел ему класть двадцать пять. Прошло еще немного времени, как он снова является к старцу и говорит, что он никак понять не может, почему в миру он делал тысячу поклонов, а здесь и двадцать пять не может? Тогда старец Лев пояснил ему: «В миру тебе враг помогал, – ты клал и гордился этим; а тут ты кладешь не по своей воле, а из послушания, видишь свою немощь и смиряешься, оттого и трудно».

Некто сказал: «Лучше бы я в миру в пост ел 1,2 фунта мяса, чем я здесь наедаюсь хлебом». Старец сказал: «Если ты съешь и 2 фунта хлеба, то все же не погрешаешь против устава Святой Церкви».

Однажды на общем спросили его: «Батюшка, будем ли мы на том свете с вами, поможете ли вы нам и вообще будете ли отвечать за нас?» – «Да, – ответил старец, – но только те будут со мной и за тех только я буду отвечать, которые беспрекословно меня слушали во всем».

Одна сказала: «Батюшка, скорблю, что средств нет и все должна зарабатывать, а между тем все хочется то того, то другого». Старец на это сказал: «Ищите прежде Царствия Божия и прочее все приложится вам. С таким устроением и поступали прежние монахи, и Господь снабжал их всем необходимым, и сверх того даже. У нас вот в скиту, когда я поступил, самоваров ни у кого не было своих, а был один большой самовар у начальника на весь скит, и после службы братия по очереди пили там чай, и все были довольны и счастливы. Также было и во всех других потребностях; старались больше исполнять службы церковные да свои послушания, и за это Господь всё прилагал, ни в чем не имели нужды. А теперь поступают в монастырь со слабым произволением и только думают что об одежде да о пище, оттого и Господь не посылает нам грешным».

Одной монахини старец дал такое наставление:

«Если возмущают тебя поступки и грехи ближнего и похищают твое душевное спокойствие, то вспомни о сем:

а) Погрешность ближнего, которую ты хотел бы исправить, если она нарушает твой душевный покой и раздражает тебя, то и ты погрешаешь и, следовательно, не исправишь погрешности погрешностью, – она исправляется кротостью.

б) Ревность, хотящая истребить всякое зло, сама есть великое зло.

в) Помни, что в твоем глазе бревно, а ты указываешь на сучок брата.

г) Есть несовершенства неизбежные, есть и полезные. Бывает, что злом искушается добро.

д) Пример долготерпения Божия должен обуздывать нашу нетерпеливость, лишающую нас покоя.

е) Пример Господа Иисуса Христа показывает нам, с какой кротостью и терпением должны мы переносить погрешности человеческие, и если мы не начальствуем над людьми, то должны равнодушно взирать на зло.

ж) Каждому тот поступок ближнего кажется великим, который обличает его самого в чем-нибудь.

з) Ничто так не успокаивает и не примиряет нас с поступками ближних, как молчание, молитва и любовь.

Некто, говоря о ком-то из родных-самоубийц, стал доказывать, что Бог может и его простить. «Не наше дело рассуждать об этом: Господь-то может и простить, а наше дело исполнять, что велит закон. Как судьи, должны по закону приговорить преступников к казни, а царь может и помиловать. Один (святой Василий Великий) помолился о царе Траяне, а ему был голос: «О таковых не дерзай молиться».

Однажды выйдя на благословение, старец вел беседу об исповедании грехов и между прочим сказал: «Если не можешь сказать грехов своих, то уж лучше написать их. И рассказал при этом, как одна женщина написала грехи свои и подала епископу (Василию Великому), прося разрешения, но тот послал ее к преподобному Ефрему Сирину. Преподобный все грехи разрешил, кроме одного, с которым послал ее снова к святителю. Придя в город, женщина узнала, что архиепископ скончался, и в страшном горе и слезах она припала к его гробу и положила бумагу, на которой были написаны грехи, а сама упала, обливаясь слезами. Тогда все стали спрашивать ее, и она рассказала свою скорбь. В это время один священник взял из гроба бумагу и развернул ее – она оказалась совсем чистой – грехи все были изглажены».

Старец говорил: «Совесть человека похожа на будильник. Если будильник прозвонил и, зная, что надо идти на послушание, сейчас же встанешь, то и после всегда будешь его слышать; а если сразу не встанешь несколько дней подряд, говоря: полежу еще немножко и в конце концов и просыпаться от его звона не будешь».

Еще сказал: «Сильнее всего в человеке действует противоречие. По своему желанию человек иногда и труднее что сделает, а скажи ему легкое что сделать, то сейчас же расстроится. А надо слушаться, хотя и не так кажется. К одному старцу пришли пять учеников в монастырь проситься. Он их послал сажать капусту корнями кверху, а листьями в землю. Двое стали сажать, как он велел, а трое говорят: разве так нужно сажать, – и стали сажать по-своему. Старец пришел посмотреть, как они делают, и которые по его сажали – взял в монастырь, а тех не принял».

Однажды, гуляя по лесу, сказали старцу, что в N-ском монастыре есть затворницы. Батюшка ответил: «Это путь опасный – в уединении-то страсти растут, а на народе полезнее. Вон где ходят (на дороге), там и трава не растет, а где не ходят, там она густая. Они и в уединение-то уходят от нетерпения. А нам полезно, когда нас толкают. То дерево, которое ветер больше качает, больше корнями укрепляется, а которое в тишине, то так сразу и валится».

Одна монахиня из этого монастыря сказала: «Батюшка благословите вечным домком заранее запастись». – «Запасайся терпением! Сказано: в терпении вашем спасайте душы ваша. Без терпения и временный дом не строится, тем более вечный. Терпение рождает утешение, и такое утешение истинно А мы все ищем что полегче. Что легко для тела, то неполезно для души, а что полезно для души, то трудно для тела, – вот и надо трудом идти в Царствие Небесное».

Однажды, гуляя со старцем по лесу, сказали ему: «Хоть бы вы пожили, батюшка». Старец на это сказал: «Поживем: пока новое орудие не приготовлено. Господь не отнимает старого». Но затем лицо его вдруг сделалось серьезно, и он, помолчав несколько, добавил: «Только надо самим стараться жить хорошенько, а то за наше непослушание Господь, берет старцев и никого не оставляет».

Сказали старцу: вот опять, неурожай. «Да, – сказал он, – всего мало, только грехов много. Неурожай Господь посылает за то, что теперь совсем перестали посты соблюдать, даже и в простонародии; так вот и приходится поневоле поститься».

Еще сказал: «В нынешнее время частые самоубийства происходят кроме неверия еще и от нетерпения – ничего не хотят терпеть, – и если бы Господь не вложил в человека естественное желание жить, то почти все бы себя убивали. Святой Василий Великий пишет об одном языческом философе, который говорил: «Прежде я хотел, чтобы все делалось по-моему, но видя, что ничего не делается так, как я хочу, я стал желать, чтобы делалось все так, как делается, и чрез это стало выходить то, что все стало делаться так, как я хочу». – «Вот, – прибавлял старец, – и язычник самым делом дошел до этой истины, что неизбежно надо терпеть что случается. И святые все просили у Бога терпения, значит, и они в этом нуждались».

Однажды старцу высказали желание, чтобы он сам открывал затаенные и какие не хочется высказать грехи. Он ответил: «Нет, этого не должно; нужно, чтобы каждый сам высказывал и каялся, а то ему пользы не будет в этом; а за забытые и невысказанные грехи должен терпеть все находящее. И батюшка Амвросий этого никогда не делал, только в очень редких и особенно важных случаях, когда видел, что человек может умереть не раскаявшись».

Кто-то пожаловался, что все болеет. Старец сказал: «Делать нечего; видно, Господь хочет нам спастись и очищает от скверны греховной. Хотя и нелегко терпеть прижигания, но ради здравия душевного надо терпеть все. Если неисправно живем, то будем иметь о сем сердце сокрушенное и покаянное, и на это призрит Господь и не оставит Своею милостию».

«Скорби – наш путь; будем идти, пока дойдем до назначенного нам отечества – вечности. В миру больше скорбей, а у нас хоть и есть, но не такие, и те ради Бога; только то горе, что мало заботимся о вечности и не терпим и малого упрека словом. Мы сами увеличиваем свои скорби, когда начнем роптать. Во всем нужно терпение и великодушие, как кораблю якорь, чтобы во время бури не разбился о камень».

«Как приобретается полное бесстрастие?» – спросили старца. – «Полным смирением», – ответил он.

Спросили старца, что означают слова апостола: мудрствуяй день, Господеви мудрствует и не мудрствуяй – Господеви не мудрствует, – выходит, что и исполнять и не исполнять все равно. «Нет, – ответил старец, – святой апостол это сказал, чтобы мы никого не осуждали, потому что никто не знает, что кроется внутри у человека. Апостол дальше и прибавляет: ядый не ядущего да не укоряет и неядый ядущаго не осуждает. Один как будто видимо все исполняет, но, может быть, делает это холодно или превозносится, а другой ничего не исполняет, но укоряет себя, кается, смиряется и за все благодарит Бога».

Батюшке рассказали про одну барыню, которая умерла без напутствия, потому что в ее приходе был священник, о котором она знала много нехорошего и не захотела у него приобщиться. Старец пожалел умершую и сказал, что не должно смущаться жизнью иерея, так как рука его только действует, а таинство совершает благодать. При этом он рассказал, как один преподобный, заболев к смерти, пожелал принять Святые Таины. Ближайший иерей, которого нужно было позвать был очень порочной жизни и, казалось, совсем недостоин носить священство. Преподобный несколько смутился, но затем, победив этот помысл, призвал его. Во время причащения Господь сподобил его такого видения: он видел, что его приобщили Ангелы.

Один священник писал старцу, что умершая в его приходе девица является своей подруге, прибавляя, что последняя еще совсем юная, чистая и невинная. Старец на это ответил ему, что блаженный Диадох советует не доверяться даже истинным благодатным явлениям. Господь не взыщет за то, видя, что люди делают это не из презрения к Богу, а чтобы не поддаться вражескому обману. Один киево-печерский подвижник увидел в своей келье молящегося ангела и рассудил: если бы он был от лукавого, то не молился бы. Тогда этот мнимый ангел стал уже давать ему такой совет: ты теперь сам-то уж не молись, потому что отныне я за тебя буду молиться. Подвижник послушался и впал в прелесть, от которой едва только был избавлен молитвами преподобных отцов.

На этом основании и девица А-ия может говорить являющейся: хоть ты и молишься, а я все-таки не могу верить тебе и прошу тебя, не являйся ко мне, ибо я великая грешница и недостойна благодатных явлений. И пусть она усерднее молится Богу, чтобы Господь избавил ее от этих явлений, ибо в них кроится большая опасность. Еще прибавлю: не имеет ли А-ия о себе хотя тонкого мнения, что она исправно живет. Если имеет, то вот и причина, почему враг приступает к ней с искушением. Все великие святые считали себя грешнейшими и окаяннейшими паче всех людей, и только через такое смирение они и сделались угодными Богу. А что умершая является в небесной одежде и светлою – это пустяк.

Тому же иерею старец писал: «Вы пишете, что у вас некоторые занимаются врачеванием от укушения змей, употребляя для сего молитвы. Нужно бы вам эти молитвы просмотреть.

А то бывают молитвы или бессмысленные, или даже с примесью хулы. Такие молитвы только радуют бесов, от которых, может быть, и помощь некая бывает. Должно молиться молитвами, принятыми в употребление Святой Церковью, и притом прочитывать их приличнее иереям Божиим, а не простому народу».

«Просите дать вам наставление об избавлении от рассеянности во время молитвы. Чтобы совсем не рассеиваться на молитве, для нас, грешных людей, невозможно. Но все-таки должно стараться по возможности собирать свой ум, заключая его в слова молитвы, то есть вникать в каждое слово молитвы. Холодностью и окаменением смущаться не следует, а продолжать понуждать себя к молитве, сознавая себя недостойным утешения и умиления. Если молитва холодна, то из этого не следует заключать, что она и неугодна Богу, а иногда даже такая молитва вменяется человеку в подвиг, если только человек смиряется и всячески укоряет себя перед Богом».

Уча других терпению, смирению, незлобию и всему необходимому для христианского расположения души, старец Иосиф первый сам подавал пример в исполнении всех этих добродетелей. Всякие скорби и неприятности он переносил с таким благодушием и спокойствием, что посторонние и не Догадывались даже, какие испытания он имел.

Случалось, что ему с возмущением указывали на некоторые поступки других, явно вредные или производящие смущение. Старец и в таких случаях кротко говорил: «Что же делать? надо потерпеть; нам от этого вреда не будет, а польза большая, если со смирением перенесем». Нередко говорил: бывает и ревность не по разуму: или: не знаете коего духа есте». На оскорбляющих он никогда не гневался и даже как будто вовсе не замечал дурного.

Когда приходилось на исповеди каяться в осуждении лиц, недоброжелательно к нему относившихся, то старец обыкновенно говорил: «Осуждать не нужно; ведь это не они, а враг их возмущает, а за них молиться надо». Так проникнут он был смирением и так крепок был он духом. Он одинаково спокойно принимал и честь, и бесчестие и таким же глубоким смирением относился и к похвалам. Когда ему передавали чьи-нибудь похвалы или выражали свое удовольствие, по поводу какого-либо его возвышения, он всегда на это отвечал: Сие да мудрствуется в вас, еже и во Христе Иисусе. Один раз ему сказали: «Вот вы, батюшка, всегда уклоняетесь от чести, а она сама за вами следует». Старец на это серьезно ответил, глубоко вздохнув: «Да к чему это? На что это нужно?.. Впрочем, – прибавил он, – как не должно искать чести, так не должно и отказываться от нее живущим в обществе для пользы других. Налагаемая честь есть также от Бога».

Как сказано было выше, внутренняя духовная жизнь старца была для всех сокровенна. Одно только известно достоверно, что он занимался внутренней молитвой, или так называемым «умным деланием». Его ближайший келейник, которого старец не стеснялся, рассказывал, что, входя по какому-либо делу в келью старца, он часто заставал его творящим молитву Иисусову. Батюшка, лежа на кровати, с великим благоговением и сокрушением сердечным, полушепотом произносил слова молитвы, особенное ударение делая на словах: Господи, Иисусе Христе... и во избежание самообмана, косточками от маслин отмечал количество пройденных четок, для чего на столике около кровати у него всегда стояла коробочка с этими косточками. Особенно же умилительна и трогательна была эта молитва после приобщения Святых Таин, когда благодатный старец весь погружен был в молитвенное созерцание и от сильного движения молитвы не мог даже сдерживать ее внутри и громко призывал имя Божие.

Однажды у него спросили, как и давно ли получил он дар молитвы? Батюшка со свойственным ему простосердечием ответил: «Молитва сама учит. Сказано: даяй молитву молящемуся, и кто расположен к ней, тот услышит о ней одно слово и уже держится ее; а я читал «Добротолюбие» и... дальше старец не докончил, так как остальное было ясно.

Батюшка как сам был непрестанный молитвенник, так и других располагал к занятию Иисусовой молитвой, и в своих наставлениях особенно хорошо говорил о молитве, как о самом необходимом для каждого человека деле. Если же в ком видел особенное расположение к ней, то старался развивать и поддерживать в нем искру этого стремления своими опытными мудрыми советами, согласно святоотеческих писаний об этом предмете, изложенных в «Добротолюбии».

Нетерпеливых же и неопытных старец решительно и строго предохранял, не допуская касаться высоких степеней молитвы, уча их проходить этот путь постепенно, начиная с молитвы Иисусовой, произносимой устно и непременно по четкам в определенном количестве. «Это предохраняет от высокоумия, – говорил старец, – иной раз, не соблюдая счета, можно подумать, что по количеству очень много молитв проговорил; а если считать по четкам, то окажется, что и одной сотни не прошел».

«Если и не достигнешь вполне плодов и совершенства молитвы, то хорошо и то, если скончаешься на пути к ней. Высокого (то есть утешения и духовных озарений) не ищи; оно приходит, когда Богу угодно». Сам закалившийся в терпении, старец и других вел этим же путем. – В терпении вашем стяжите душы ваша; и, претерпевый до конца, той спасен будет – были и его, так же как и старца Амвросия, любимыми словами. «От утешений, даже и духовных, для неопытных бывает больше вреда, чем пользы, – говорил он, – от них душа незаметно возносится и, привыкши к ним, слабеет, и потому в случающихся скорбях малодушествует и падает. Терпение есть мати утешения – вот что говорят святые отцы».

На вопрос: какое истинное намерение должно быть при молитве? – Старец ответил: «Спасение; чтобы просить помилования, а не утешения; и не по тщеславию молиться, а чтобы терпеть со благодарением все скорбное находящее. И если какое утешение получаем в молитве, то еще больше должно считать себя виновным и должником, что задаром получил».

«Некоторые говорят, что в церкви при молитве со счетом нельзя внимательно слушать, что читается и поется, – говорил старец, – нет, значит, можно, когда достает времени и на разные помыслы. Конечно, и в древние времена преподобные отцы творили молитву по счету; для этого они же и изобрели четки». Как например полезности такого упражнения, старец указывал на скитского послушника Л.¹ «Он жаловался мне, – рассказывал батюшка отец Иосиф, – что ему скучно долго стоять в церкви и потому все хочется тихо подпевать клиросным. Тогда я ему сказал, чтобы вместо этого он творил по четкам молитву Иисусову. Он начал это исполнять и говорил, что ему стало легко стоять в церкви и не скучно, и время богослужения казалось непродолжительным. Итак он и во время болезни своей творил молитву Иисусову, и все желал быть один; так и умер с молитвой».

Вообще он своим сильным словом и живым примером возбуждал, поднимал дух и доказывал воочию, что как в древние времена, так и теперь упражнение в молитве возможно и даже необходимо для всех; что молитвой все получается, даже самая молитва, и поэтому не нужно никогда оставлять ее.

Его великое смирение и непрестанная сердечная молитва вселили в него Самого Господа, и облагодатствованный старец был выше всего земного. Что этот «схимник» был действительно подобен пламенному Серафиму, свидетельствует нижепомещаемый рассказ известного Оптинской и Шамординской обителям досточтимого иерея отца П. Левашова.

«В 1907 году я первый раз посетил Оптину пустынь как-то случайно, ибо к этому не готовился.

Кое-что слыхал раньше о старцах, но никогда их не видал. Когда я приехал в обитель, то прежде всего лег спать, так как в вагоне провел бессонную ночь. Колокол к вечерне разбудил меня. Богомольцы отправились в храм на богослужение, я же поспешил в скит, чтобы иметь возможность побеседовать, когда всего менее было посетителей. Расспросив дорогу в скит, а там келью старца Иосифа, я, наконец, пришел в приемную хибарки. Приемная – это маленькая комнатка с весьма скромной обстановкой. Стены украшены портретами разных подвижников благочестия и изречениями святых отцов. Когда я пришел, там был только один посетитель, чиновник из Петербурга. В скором времени пришел келейник старца и пригласил чиновника к батюшке, сказав мне: «Он давно ждет». Чиновник побыл минуты три и возвратился; я увидел: от головы его отлетали клочки необыкновенного света, а он, взволнованный, со слезами на глазах, рассказал мне, что в этот день утром из скита выносили чудотворный образ Калужской Божией Матери, батюшка выходил из хибарки и молился; тогда он и другие видели лучи света, которые расходились во все стороны от него молящегося. Через несколько минут и меня позвали к старцу. Вошел я в убогую его келейку, полумрачную, с бедной, только деревянной обстановкой. В это время я увидел глубокого старца, изможденного беспрерывным подвигом и постом, едва поднимающегося со сво¬ей коечки. Он в то время был болен. Мы поздоровались; через мгновение я увидел необыкновенный свет вокруг его головы четверти на полторы высотою, а также широкий луч света, падающий на него сверху, как бы потолок кельи раздвинулся. Луч света падал с неба и был точно такой же, как и свет вокруг головы, лицо старца сделалось благодатным, и он улыбался. Ничего подобного я не ожидал, а потому был так поражен, что решительно забыл все вопросы, которые толпились в моей голове и на которые я так желал получить ответ опытного в духовной жизни старца. Он, по своему глубочайшему христианскому смирению и кротости – это отличительные качества старца, – стоит и терпеливо ждет, что я скажу; я пораженный не могу оторваться от этого, для меня совершенно непонятного, видения. Наконец, я едва сообразил, что хотел у него исповедоваться и начал, сказав: «Батюшка! я великий грешник». Не успел я сказать это, как в один момент лицо его сделалось серьезным, и свет, который лился на него и окружал его голову – скрылся. Предо мной опять стоял обыкновенный старец, которого я увидел в первый момент, когда вошел в келью. Так продолжалось недолго. Опять заблистал свет вокруг головы и опять такой же луч света появился, но теперь в несколько раз ярче и сильнее. Исповедовать меня он отказался по болезни своей. Спросил я совета его об открытии в своем приходе Попечительства и просил его святых молитв. Я не мог оторваться от столь чудного видения и раз десять прошался с батюшкой и все смотрел на его благодатный лик, озаренный ангельской улыбкой и этим неземным светом, с которым я так и оставил его. После еще три года я ездил в Оптину пустынь, много раз был у батюшки отца Иосифа, но таким уже более никогда не видел его.

Свет, который я видел над старцем, не имеет сходства ни с каким из земных светов, как-то: солнечным, фосфорическим, электрическим, лунным и т. д.; иначе ничего подобного в видимой природе я не видал.

Я объясняю себе это видение тем, что старец был в сильном молитвенном настроении и Благодать Божия, видимо, сошла на избранника своего. Но почему я удостоился видеть подобное явление, объяснить не могу, зная за собой одни грехи, и похвалиться могу только немощами своими. Быть может. Господь призывал меня, грешного, на путь покаяния и исправления, показывая видимо, какой благодати могут достигнуть избранники Божии еще в этой земной юдоли плача и скорбей.

Мой рассказ истинен уже потому, что я после этого видения чувствовал себя несказанно радостно, с сильным религиозным воодушевлением, хотя перед тем, как идти к старцу, подобного чувства у меня не было. Прошло уже четыре года после того, но и теперь, при одном воспоминании о сем, я переживаю умиление и восторг Мой рассказ – «иудеям будет соблазн, эллинам безумие», маловерным, колеблющимся и сомневающимся в вере – выдумкой, фантазией, и в лучшем случае объяснят галлюцинацией. В наше время неверия, безверия и религиозного развала подобные сказания вызывают только улыбку, а иногда и озлобление. Что же? молчать ли нам, служителям истины – да не будет! Приснопамятный старец Иосиф поистине светильник горящий и светящий – светильник же не ставят под спудом, а на свешнице, чтобы он светил всем, находящимся в истинной Церкви Христовой. Прошу всех верующих христиан молиться за него, чтобы и он помолился за нас пред Престолом Божиим.

Все вышесказанное передаю, как чистую истину, нет здесь и тени преувеличения или выдумки, что свидетельствую именем Божиим и своей иерейской совестью».

Приведем, как образчик духовного отношения истинного ученика к старцу, нижеследующий отрывок из дневника одного внимающего себе инока.

«...Господи, благослови на пользу души моей записывать слова старца моего, батюшки отца Иосифа, за его святые молитвы.

Однажды батюшка мне сказал: внимай себе, и будет с тебя. Еще говорил, чтобы чаще себя укорять, во всем быть терпеливым и за все находящее благодарить Бога. При этом старец в назидание рассказывал мне следующее:

– Однажды один святой отец слышал, как нищий укорял себя. Время было зимнее, а он полунагой лежал на куче навоза, едва прикрытый рогожей, и трясся от холода. Между тем он говорил себе: сего ли не хочешь потерпеть, окаянный! святые мученики не то терпели – зиму нагие, в темницах проводили, ноги забиты были в колодах; а ты ноги-то вот как протянул, да еще и рогожей покрыт.

Рассказ этот принес большую пользу душе моей. – Батюшка, – сказал я, – вот я очень побеждаюсь леностью и знаю, что нехорошо, но снова побеждаюсь.

Старец сказал: в Евангелии говорится, что нуждницы восхищают Царствие Божие, а поэтому и нужно понуждать себя во всем, и страсти следует отсекать вначале, пока они молоды, ибо тогда они подобны маленьким лающим щенкам – пугнешь их, и они отбегут от тебя. А если дать им укрепиться и запустить в себя, то они уже будут, как львы, восставать на тебя; и ты не в силах будешь бороться с ними. Я спросил: в чем же больше, батюшка, следует понуждать себя, или воздерживаться?

Старец. Во сне, в пище, в питии, в разговоре; а наипаче в церкви не надобно говорить.

Батюшка. Вот иногда бывает такая ревность ко всему доброму, а то бывает такое нерадение и разленение, ни на что нет охоты, спишь и ешь без меры, молиться не хочется, правило свое келейное оставляешь, – что в таких случаях делать? – Вот тут-то и нужно себя нудить на все доброе и на молитву; это вот уж будет зависеть от тебя, когда во время нерадения и разленения понудишь себя к молитве; а когда бывает ревность ко всему доброму, то это от Бога.

Батюшка. С чего бы мне начать, чтобы хотя немного сосредоточиться в себе, – или уж никуда не ходить, кроме самых необходимых случаев?

Старец. Вот с этого и начни: сиди в келье, и келья всему тебя научит – только терпи, будут смущать помыслы выйти – не поддавайся. Ведь все святые этим путем шли. Прочти у Феодора Студита, как он не велит останавливаться и разговаривать, когда выходишь из церкви; да и в уставе об этом сказано. А то мы уж извратили порядок монашеской жизни; у нас все навыворот пошло.

Говорил также батюшка, что старец Лев писал одной духовной дочери: «Вот тебе три орудия в брани духовной: смирение, терпение, самоукорение, – сими побеждай».

Еще на мой вопрос, можно ли кому что дать? Старец сказал: «Можно, если имеешь что лишнее, но не монастырское, на которое тебе не дано благословения». А можно ли что брать у кого: если дают?

Старец. Можно и принимать – это тоже знак смирения, как авва Дорофей говорит; но если не имеешь нужды, то, конечно, лучше не брать.

Батюшка. Мне помысл говорит давно: не имей ничего, как святые отцы учат.

Старец на это сказал: имей, что нужно и необходимо, а лишнего не собирай, а если не будешь иметь да будешь скорбеть, то что толку? – лучше держись середины. Можно иметь, только не привязываться ни к чему, и быть как неимущему; такое устроение и было у святых.

– Молитва Иисусова, батюшка, плохо идет у меня. Кажется, и простая вещь, везде и всегда можно бы творить ее, так нет – забывается.

Старец. Да, она как бы и простая вещь, а неудержима; сказал несколько раз и забыл, – вспомнил, еще проговорил десяток раз – и опять рассеяние. В день-то сотню одну скажешь, а воображаешь, что молитву проходишь. Поэтому вначале надобно непременно количеством на счет проходить, пока не получишь навыка.

После исповеди я сказал дорогому отцу моему духовному и старцу:

– Батюшка! как бы я желал всегда быть исправным в моем звании, в исполнении монашеских обетов, и вообще пред Господом во всех моих делах и поступках. Иногда сердце как будто и горит любовью к Богу и готов исполнить Его волю, но лишь только решишься взяться за внимательную жизнь, как враг тотчас окрадывает меня; душа моя скорбит о таком нерадении, – когда же я начну исправно жить, а время-то идет.

Старец. Да, что делать? Всегда мы неисправны пред Богом; надобно молиться об этом. Ты знаешь, как написано у преподобного Макария Великого: «Бесстудно должно вопиять к Богу, чтобы Он смиловался и Сам помог нам, потому что мы своими силами и сами собой ничего не можем сделать хорошего. А если будем часто молиться, докучать Богу, вопиять бесстудно в великом смирении, то Господь и поможет».

Давно у батюшки не был. Был болен родной старец, никого не принимал вот уже с месяц. Очень похудел дорогой наш батюшка, морщин еще прибавилось, но образ его стал еще привлекательней, настоящий преподобнический. Получив благословение, высказав свою скорбь по случаю болезни его, я спросил о давно мучившем меня вопросе, и, получив на все глубокий, духовный ответ, я был понемногу утешен батюшкой, и просил не оставлять меня своим духовным руководством.

Слава Богу! Батюшка еще принял меня и снова получил аз грешный утешение и подкрепление моей унылой и приснослабой души. Благодатный старец еще подтвердил мне касательно молитвы. Пятисотницу тоже не велел оставлять никогда. «Если не пришлось исполнить с поклонами, то можно без поклонов, – сказал старец. – Если нездоровится, или устанешь, то можно сидя пройти ее; но, конечно, если здоров, то надо исполнять ее стоя и с поклонами. – Батюшка! вашими святыми молитвами, слава Богу, я как бы немного привыкаю к молитве, конечно, внешней.

Старец сказал: «Это хорошо. Ничего, что внешне; при неопустительном исполнении келейного правила, явится охота и помимо правил заниматься Иисусовой молитвой». Тут мне батюшка сказал что-то очень важное и полезное из писаний одного святого отца; но враг выкрал у меня из памяти, и я забыл, что было сказано. Удивительно, как батюшка может нужное сразу найтись что сказать. Из этого видно, что он есть истинный наставник и сам есть делатель монашества. Счастлив я, убогий, что имею такого опытного в духовной жизни отца, незаблудного, истинного руководителя, которого люблю истинной, сыновней любовью.

Еще батюшка говорил мне, что молитву Иисусову надобно произносить раздельно, редко; а что помыслы приходят – это обычно диавол навевает, чтобы отвлечь внимание от молитвы. Но тут-то и нужно усерднее и более углубляться в молитву, и помыслы, то есть сам диавол, жегомый страшным именем Иисусовым, бежит. Затем старец удивил меня крайне: только что я хотел еще высказать ему, а он, отвечая на мою мысль, говорит: «А иногда враг держит за сердце, раздражает ненавистью к кому-либо и осуждением». А я именно это-то и хотел сказать, ибо имел скорбь на одного человека; а батюшка предварил меня.

Господи, сохрани меня, молитвами отца моего, от прелести и обольщения и не по разуму ревности.

Плохая, однако, моя память! Много слышу от дорогого и любимого моего старца, но не все помню, если не запишу, а все слова его – хлеб духовный есть души моей, золото!..

Однажды батюшка говорил мне: «Много есть плачущих, но не о том, о чем нужно; много скорбящих, но не о грехах; много есть как бы смиренных, но не истинно. Чтобы преуспевать в молитве Иисусовой, надобно смиренно себя вести во всем: во взгляде, в походке, в одежде».

Говорил старец, что молитва Иисусова великую пользу доставляет тому, кто ее творит; и непременно надо привыкать творить ее. Она будет утешать, особенно во время болезни.