Равноапостольный Константин Великий
Послание к Арию и арианам

Константин Август Арию и арианам.

Злонамеренный толкователь поистине есть некоторый образ и подобие диавола. Тому, по природе своей отвратительнейшему, губителю смертных, вводящему их в заблуждение, искусные художники в своих изображениях обыкновенно придают видимое благообразие, дабы выразить его обольстительное коварство. Вот самый точный образ человека, которому одно только представляется достойным занятия, чтобы как можно более разливать в людях вредоносный яд своего безстыдства и дерзости. Он вводит новую веру неверия, никогда неслыханную с начала бытия человеческого. На нем во всей силе оправдывается слово, давно сказанное божественным Писанием, что есть «мудри.., еже творити злая» (Иер. 4, 22). Невольно подумаешь, что он потерял вполне расположение к принятию совета; потому что отвергает всякую помощь к вразумлению.

Итак, за что, Христе, Христе, Господи, Господи, за что нас уязвляет толпа людей неприязненных? Восстает противу нас постоянно какая-то оскорбительная дерзость и скрежещет зубами безобразное бесславие, изъязвленное бесчисленными преступлениями. Увлекаемое как-бы бурею и волнами зол, оно в благовествовании о имени твоем употребляет и в своих сочинениях издает в свет такие вредные для чистоты веры слова, которых никогда не изрекал o Себе Ты, пребывающий купно с вечным Отцем – Твоим источником. Собирает и совокупляет тяжкое и злое нечестие, издеваясь над страданиями тех несчастных, которых, по их безпечности, оно уловляет и губит.

Я хочу изобразить начальника этой (дерзости). Что он говорит? «Или, говорит, мы должны удержать то, чему последовали, или пусть же будет то, чего мы сами захотим»². Пал и притом пал невозвратно: но по коварству ли, или по злобному ожесточению он говорит, что это – ничего. Одно считает для себя важным, что мнения о нем, распространяющиеся в народе, разумеется – неправые, привлекают расположение к нему людей. «Мы имеем, говорит он, большинство (народа на своей стороне)». Я выступлю и сам, пождав немного, чтоб быть свидетелем войны с безумием; говорю, сам выступлю – я, имевший доселе обыкновение не обращать внимания на брани безумных. Да! Марс Арий! нужно взяться за щиты. Но умоляю тебя, не доводи ты до этого. Да удержит тебя слово любви! О, если бы ты, как славен в буйстве, также точно пламенел любовию ко Христу! Еще умоляю тебя, оставь свое дело, за которое взялся. Обладая множеством оружия, я не желал бы поднимать его против тебя; укрепленный верою во Христа, я хотел бы как тебя врачевать, так и других исправить. Но почему говоришь ты, что сделать это несогласно с твоим нравом? Скажи мне, прошу тебя, какою силою ты препоясался? или, лучше сказать, что за безразсудство, которым ты увлекся? О дерзость, достойная молнии! Слышите, что недавно сказал он мне, когда писал ядовитым пером: «так, говорит, мы веруем». Потом присовокупляет что-то странное и старательно измышленное. Выступая таким образом далее и далее, он не опустил никакой горечи, но открыл всю, так сказать, сокровищницу безумия. «Нас изгоняют, говорит он, и всякая надежда к принятию нас уничтожается». Но это еще ничего. Внимайте далее: я буду говорить его словами. «Просим, говорит он, если александрийский епископ остается при своем мнении, дозволить нам после сего законным образом законное и необходимое богослужение».

О неслыханное бесстыдство, против которого должна вооружиться ревность по истине! Зачем ты под благовидным предлогом несогласия намереваешься нанести нам рану от своего раздраженного противу нас сердца и спешишь погубить во зле тех, которых обольстил? «Что же, говоришь, мне делать, когда никто не удостоивает принимать меня в общение»? Часто взываешь ты так нечестивою гортанью. Я же, напротив, скажу тебе: где ты показал явное свидетельство и доказательство своего ума? Тебе надлежало показать и открыть себя пред Богом и людьми не так, как ядовитые змеи обыкновенно бывают более яростны, когда чувствуют, что оне скрываются в самых глубоких логовищах. Признаешь ли, что Бог един? Мое мнение таково; так мысли и ты. Говоришь ли, что Слово Бога, по существу своему, не имеет ни начала ни конца? Хвалю и за это; верь так. Если что нибудь приплетаешь далее, я отвергаю. Если еще что нибудь придумываешь для нечестивого отделения (от Церкви), я не хочу того ни видеть ни слышать. Не опровергаю, если в строительстве Божественных действий признаешь, что тело было вместилищем (Невместимого). Кто знает Отца, если не Изшедший от Отца? Кого знает Отец, как не Того, которого Он родил из Себя предвечно и безначально? Неправо веруя, ты думаешь, что должно предположить преходящую ипостась; я с своей стороны признаю полноту все превосходящей и все проницающей власти Отца и Сына и единство существа Их.

Итак, остроумный и сладкоглаголивый Арий, для неверия неразумных распевающий душетленные песни! оставь свое безрассудное заблуждение. Поистине диавол, по своей злобе, низверг тебя, и хотя для некоторых, как думаешь ты, кажется это приятным, однако же это – великое несчастие. Живи благоразумно, оставь свои нелепые мысли. Бедный Арий, слушай: я рассуждаю с тобой. Неужели ты не чувствуешь, что извержен из Церкви Божией? Знай же, ты погиб, если, воззрев на себя самого, не осудишь настоящего своего безумия. Ты говоришь, что тебе помогает великое множество людей и облегчает твои заботы: но послушай, нечестивый Арий, будь разсудителен и пойми свое безумие. Ты же, промышляющий о всем Боже, будь снисходителен к моим словам, которые я хочу говорить.

В надежде на твое Божественное промышление, я намерен показать из древнейших писаний, греческих и римских, безумие Ария, за тысячу лет предвиденное и предсказанное Эретриею. Она сказала так: «горе тебе, Ливия, лежащая в приморских местах; настанет время, когда в народе и между дщерями твоими произойдет великая, продолжительная и самая трудная брань за веру и благочестие: ты будешь повержена в крайнюю гибель. Ибо вы дерзнули изторгнуть и растерзать собрание небесных цветов, и даже осквернили его своими железными зубами». Итак, где же ты думаешь, хитрец, назначить себе место? Разумеется, там (в Ливии)³; ибо я имею письма, изчерченные пером твоего безумия, в которых ты говоришь, что весь ливийский народ вместе с тобою склоняется ко спасению. Если же ты думаешь отрицать действительность упомянутого пророчества, то, свидетельствуюсь Богом, у меня есть древнейший экземпляр Эретрии, который я пошлю в Александрию для твоей скорейшей погибели. Но неужели ты считаешь себя невинным? Объятый таким злом, неужели не видишь, несчастный, своей погибели? Знаем твои помыслы: не скрыто от нас, какие заботы и страхи смущают тебя. О! сердце у тебя безчувственно, нечестивый, ты не можешь понять болезни и бедности души своей; истину ты закрываешь от себя хитросплетенными словами. И оставаясь таким, ты не стыдишься поносить нас: то повидимому хочешь обличать, то убеждать, как превосходный учитель веры, от которого будто бы бедные желают получить помощь. Но с таковым не должно ни сближаться, ни вступать в разговор. Это может позволить себе разве тот, кто в коварных твоих речах и стихах думает видеть сокровенные начала правой жизни. Но это несправедливо: в них совершенно нет истины. О, как неразумны вы, которые вступили в общение с ним! Что за ослепление, принудившее вас увлечься его языком, исполненным такой горечи, его взором, столько надменным! Но обращаю речь мою к тебе, неразумному душею, скорому на язык, погрешающему в мыслях: дай мне, нечестивый, злейший и хитрый, поле для разсуждения, не говорю, обширное и пространное, но точною мерою определенное, не гнилое, а прочное и твердое по самому существу своему. Ты вынуждаешь меня сказать: я наброшу на тебя петлю, и, лишенного возможности говорить, выставлю на показ, чтобы весь народ видел твое нечестие.

Но приступим к самому делу. Отовсюду (воздвигнем) чистые руки: будем возносить молитвы к Богу! Или, остановись немного; еще спрошу тебя. Скажи мне, коварнейший, какого Бога ты станешь призывать на помощь? Но не могу удержаться. О Боже, создатель всех, Отец единственной Силы! ради этого нечестивца Церковь терпит поношения, болезни, даже раны и печали. Арий хочет назначить твоему Существу место, и, что особенно странно, установляет самочинный собор, который бы усвоил Тебе по закону усыновления и оставил при Тебе твоего Сына – Христа, из Тебя рожденного, нашего первого помощника. Услышь, молю Тебя, Господи, дивную веру! Он думает, что Ты движешься на (определенном) месте; он дерзает ограничить твое Сушество, назначив для Тебя определенное седалище. Но где Ты не присутствуешь, или где не ощутительны действия и силы твоих всепроницающих законов? Ты сам все содержишь и вне Тебя не подобает мыслить ни места, ни чего другого. Так, могущество твое, купно с действием, безпредельно. Ты сам, Боже, вонми нам. Но и вы, люди, не будьте без разсуждения. Тот безстыден и непотребен, кто, дошедши до крайнего нечестия и неправды, думает еще показывать себя благочестивым. «Нет, говорит он (Арий), не хочу, чтобы представляли Бога страждущим» – и поэтому предлагает и придумываеть нечто странное для веры, именно: будто бы, «когда Бог сотворил новую сущность, – Христа, то пригоговил помощника для Себя самого». Такова у тебя вера, душевредный соблазнитель. Ты даешь вещественный образ Тому, который осудил изображения язычников. Ты называешь посторонним и как-бы служебным Того, который не умствуя и не умозаключая все сотворил, так как всегда существовал вместе с вечным Отцем? Прилагай к Богу, если дерзаешь, прилагай, пожалуй, и то, что Он «остерегается, боится и надеется на будущее; что Он мыслит и умозаключает, и, по размышлении, выражает свою мысль, и образует слова; что Он веселится, улыбается, болит». Что ты говоришь, несчастнейший из всех несчастных! Пойми, если можешь, нечестивый, что ты сам в своей хитрости даешь уловить себя. «Христос, говорит он (Арий), пострадал за нас». Но я уже прежде сказал, что Он был послан в образе тела. «Точно, говорит он, но надобно опасаться, чтобы не уменьшить Его в чем либо». О, странный толковник! ужели ты не безумствуешь, когда говоришь это? еще ли не явно, что ты неистовствуешь? Посмотри: и мир представляет некоторую форму, или образ; и звезды имеют свое очертание. Не смотря на это Бог присутствует всюду. Что же тут для Него безславнаго? или чем Он тут умаляется? О, убийственный враг истины! суди по себе самому, ошибка ли, или нет, что Бог присутствует во Христе. Он ясно видить ругателей Слова, видит в мире каждодневно совершающияся беззакония; и однакож, тем не менее, присутствует в мире и наказывает беззаконников. Итак, в чем же уменьшается величие Его власти? и где оно не чувствуется? Иначе не думаю; самый разум в мире держится Богом; Им все стоит, Им совершается всякий суд. Вера во Христа безначально существует от Него. Закон Божий во Христе; от Него он имеет безмерность и безпредельность. Но это ясно; и ты можешь разуметь это своим умом. О, крайнее безуимие! Обрати же мечь диавола на свою погибель. Смотрите, смотрите все, как уязвленный угрызением ехидны, испускает жалобные стоны; как жилы и мясо его, напитанные ядом, причиняют ему жестокие страдания; как тело его, пропитанное ядом, опало и, переполненное нечистотою, от печали, уныния, отчаяния и тысячи других зол, до крайности изсохло; как он ходит безобразный видом, с неопрятными волосами, точно полумертвый, с тусклым взором, лицем безкровным, изнуренным от забот; как вместе соединившияся – ярость, безумие, душевная пустота, при продолжительной злобе в сердце, сделали его диким и зверским. Но он и не чувствует своего несчастия, в каком находится. «Возношусь, говорит он, от удовольствия и прыгаю, играю и скачу от радости», – и еще с юношескою насмешкою прибавляет: «увы, говорит, мы погибли»! И самым делом так: злоба щедро наделила тебя своими дарами и любовию к себе; все, что она купила за дорогую цену, все отдала тебе охотно.

Поди омойся в Ниле, человек преисполненный гнусной нечистоты, ибо ты возмутил всю вселенную своимь нечестием. Или ты не разумеешь, что я, – человек Божий, – знаю все? Но я еще задумываюсь, должно ли тебе жить, или умереть. He могу, Арий, смотреть на такое зло, и стыжусь греха. Бедный, ты думал дать нам свет, а себя поверг во тьму! Таков исход твоих подвигов. Ты говоришь: «много у меня последователей». Тебе это и кстати: возьми их себе; они предали себя на съедение волкам и львам. Но каждый из них понесет наказание, будет обложен данию за десять человек, если в наискорейшем времени не прибегнет к спасительной Церкви и не соединится с нею союзом любви и единомыслия. Смущаемые нечистою совестию не будут больше обольщаться тобою; и не до конца будут терпеть погибель, уловленные твоими преступными толкованиями. Впоследствии будут явны и открыты твои софизмы; и ты, прикрывающий их приятностию речей и надевающий на себя, так сказать, личину справедливости, напрасно воображаешь успеть в чем либо. Суетно будет все твое искусство: ибо скоро истина окружит тебя; скоро дождь Божественной силы, так сказать, потушит пламя, возженное и раздуваемое тобою. Α сообщников и единомышленников твоих, участвовавших в твоем совете, лишат общественных должностей, если в наискорейшем времени, оставив твое сообщество, не примут чистой веры. Ты же, непреклонный к принятию истины, дай мне какое нибудь доказательство твоих убеждений, если ты уверен в самом себе, если надеешься на твердость своей веры и имеешь совершенно чистую совесть. Приди ко мне, приди, говорю, к человеку Божию: будь уверен, что своими вопросами я разрешу сокровенные недоумения твоего сердца, и надеюсь, что кажущееся тебе неразумным, при помощи благодати Божией, представится тебе наилучшим; и если ты явишься здравым в душе и познавшим свет истины, я возблагодарю Бога и буду сорадоваться твоему благочестию.