Священномученик Дионисий Александрийский
Об обетованиях против Непота
2. ОБ ОБЕТОВАНИЯХ ПРОТИВ НЕПОТА, ЕПИСКОПА ЕГИПЕТСКОГО 1
(ФРАГМЕНТЫ).
а) Из Церковной истории Евсевия кн. VII, гл. 24–25.
I. Они указывают на какое-то сочинение Непота и постоянно опираются на него2, как будто оно непререкаемо показывает, что царство Христово будет на земле. Но сколько ни одобряю и ни люблю я Непота за многое другое, – за веру и трудолюбие, за прилежные занятия Писаниями и многие псалмопения3, которыми до ныне наслаждаются многие братия, – как сильно ни уважаю этого человека, тем более, что он уже скончался, однако любезна и досточтима более всего истина. Подобает без зависти хвалить и одобрять, если что-либо сказано правильно, и наоборот исследовать и исправлять, если что-либо кажется написанным несогласно со здравым смыслом. Сверх того, если бы (Непот) присутствовал лично и излагал свои мнения живым словом, то достаточно было бы из устной беседы: чрез взаимные вопросы и ответы эта беседа могла бы убедить и примирить противников. Но так как издана книга, по мнению некоторых, весьма убедительная, и так как некоторые из учителей закона и пророков считают за ничто, забывают следовать Евангелиям и унижают послания апостольские, а учение этой книги выдают за какую-то великую и сокровенную тайну и простейшим из братьев наших не позволяют иметь возвышенных и великих мыслей ни ο славном и воистину божественном явлении Господа нашего, ни ο нашем воскресении из мертвых и приведении к Нему и уподоблении Ему, но убеждают ожидать в царстве Божием ничтожного, тленного и подобного настоящему: то необходимо и нам обличить брата нашего Непота, как если бы он был пред нами.
II. Во время пребывания своего в арсинойском4 округе, где–как ты знаешь–это учение давно усилилось до такой степени, что произошли даже разделения и отпадения целых церквей, я, пригласив пресвитеров и учителей тамошних братьев–поселян, предложил им в присутствии желавших (того) братий произвести исследование этого учения всенародно. И так как они представили мне эту книгу, как некое оружие и необоримую стену, то я, сидя вместе с ними сряду целых три дня, от утра до вечера, старался исправить написанное. Здесь я и изумлялся много спокойствию братьев, их любви к истине, внимательности и рассудительности: в самом деле, и вопросы, и оспариваемые положения и согласие предлагались нами в порядке и с благопристойностью, принятых однажды мнений не позволялось держаться с упорством и настойчивостью, хотя бы они и казались нам правильными не уклонялись мы и от возражений, а старались углубиться и основательно рассмотреть каждый предмет, каков бы он ни был, не стыдились переменять свое мнение и соглашаться с другими, если того требовало рассуждение, но добросовестно и нелицемерно, с открытыми пред Богом сердцами, принимали все согласное с доказательствами и учением Священного Писания. Под конец, вождь и проповедник этого учения, по имени Коракион, вслух всех присутствующих братьев исповедал и засвидетельствовал пред нами, что он уже не будет более ни держаться этого учения, ни беседовать ο нем, ни помнить и проповедовать его, так как достаточно убежден возражениями. Прочие же присутствовавшие при этом братья радовались, что это собеседование привело всех к общему согласию и примирению.5
III. Некоторые из наших предшественников отвергали и всячески оспаривали эту книгу, делая поправки в каждой главе и называя ее бессмысленною и бессвязною. Они говорят, что и надписание книги ложно, ибо она не принадлежит Иоанну и не есть даже откровение, так как на ней лежит непроницаемая и грубая завеса невежества. Писатель этого сочинения не принадлежал, говорят, не только к числу апостолов, но и к числу святых или вообще членов церкви. Написал ее, говорят, Керинф, виновник ереси, названной по его имени керинфскою, – тот Керинф, который желал придать собственным измышлениям имя, достойное доверия. Главный пункт его учения состоял, говорят, в том, что царство Христово будет земное и будет заключаться, как мечтал он, в том, чего желал сам он, будучи человеком, преданным телу и всем плотским похотям, –а именно в удовлетворении чрева и сладострастных влечений, то есть в пище, питье и брачных узах (γάμοις) и в том, посредством чего он думал сделать все это более приличным в праздниках, жертвоприношениях, и закланиях жертвенных животных. Я же не осмелился бы отвергнуть эту книгу в виду того, что многие из братьев ревностно ее чтут; но, полагая, что она превышает мое разумение, я думаю, что каждое место ее заключает в себе какой либо сокровенный и весьма дивный смысл. Если я и не разумею ее, то по крайней мере думаю, что в словах ее скрывается глубокое значение. Я не меряю и не оцениваю этих слов собственным разумением, но принимаю их более на веру и считаю их выше своего разумения. Я не порицаю того, чего не постиг, напротив удивляюсь этому, тем более, что не разумею.6
IV. Закончив же, так сказать, все пророчество, пророк ублажает соблюдающих его, равно как и себя самого. Блажен, говорит он, соблюдаяй словеса пророчества книги сея,–и аз Иоанн7 видящий и слышащий это. Итак, он называется здесь Иоанном (указывается), что писание это принадлежит Иоанну,–не отрицаю. Соглашаюсь и с тем, что оно есть произведение какого-то святого и боговдохновенного мужа. Но я не легко согласился бы, что этот муж есть апостол, сын Зеведея, брат Иакова–тот самый, которому принадлежит евангелие с надписанием от Иоанна8, а также и соборное послание. Из духа того и другого произведения, из образа речи и так называемого изложения (διεξαγωγῆς λεγομένης) книги я заключаю, что писатель их не один и тот же. Евангелист нигде не обозначает своего имени, нигде не выставляет самого себя, ни в евангелии, ни в послании.9 V. Иоанн нигде (не называет себя писателем), ни там, где он говорит как бы о себе самом ни там, где он говорить как бы о другом. Напротив, писатель Апокалипсиса тотчас же в самом начале выставляет самого себя: Апокалипсис Иисуса Христа, ею же даде ему (Бог) показати рабом своим вскоре, и сказа, послан чрез ангела Своего рабу Своему Иоанну, иже свидетельствова Слово Божие и свидетельство его, елика виде10. Затем пишет и послание: Иоанн седмим церквам, яже суть в Асии, благодать вам и мир11. Между тем евангелист (ни в евангелии), ни в соборном послании не означил своего имени, но начал прямо с самой тайны божественного откровения: еже бе исперва, еже слышахом, еже видехом очима нашима12. Ибо за такое откровение Господь ублажал Петра, сказав: блажен еси Симоне вар Иона, яко плоть и кровь не яви тебе, но Отец Мой, Иже на небесех13. Равным образом и во втором, приписываемом Иоанну, и в третьем –очень кратких посланиях не поставлено впереди имя Иоанн, но без всякого имени написано: старец. Наоборот, этот не удовольствовался даже однократным наименованием самого себя, чтобы продолжать дальнейшее повествование, но снова повторяет: аз Иоанн, иже и брат ваш и общник в печали и во царствии и в терпении Иисус Христове, бых во острове, нарицаемом Патмос, за слово Божие и за свидетельство Иисусово14, да и в конце сказал: блажен соблюдаяй словеса пророчества книги сея,–и аз Иоанн, видящий и слышащий это. Итак, что написал это Иоанн–верить надобно, основываясь на собственных словах писателя; но какой именно Иоанн, еще не видно. Ведь он не назвал себя, как во многих местах евангелия, ни возлюбленным учеником Господа, ни возлежавшим на персях Его ни братом Иакова, ни самовидцем и слышавшим самого Господа. Между тем он употребил бы которое-нибудь из вышеупомянутых выражений, если бы хотел ясно обозначить самого себя. Ничего такого однако же нет. Он назвал себя только братом нашим, общником, свидетелем Иисусовым и блаженным вследствие того, что видел и слышал откровения. Я полагаю, что мужей, соименных апостолу Иоанну, было много: по любви к нему и вследствие удивления, соревнования и желания подобно ему быть любимыми от Господа они с радостью принимали это имя, подобно тому, как между детьми у верующих часто встречаются имена Павел и Петр.15 В Деяниях апостольских есть и другой Иоанн, нарицаемый Марк, которого Варнава и Павел взяли с собою и о котором к тому же сказано: иместа же Иоанна слугу16. Но он ли написал (Откровение), утверждать не могу: в самом деле не написано, что он отправился вместе с ними в Азию, а говорится только: отвержеся от Пафа, сущии с Павлом, приидоша в Пергию памфилийскую, Иоанн же отлучився от них, возвратися во Иерусалим17. Я думаю, что это какой-либо другой (Иоанн) из бывших в Азии, тем более, что в Ефесе были, говорят, две гробницы, и каждая называлась гробницею Иоанна. – Равным образом мысли, слова и сочетание их делают весьма вероятною догадку, что этот Иоанн был не одно лице с тем (евангелистом). Евангелие и послание согласны между собою и одинаково начинаются; первое говорит: в начале бе Слово, последнее: еже бе исперва; в том сказано: и Слово плоть бысть и вселися в ны, и видехом славу Его, славу яко единородного от Отца18; то же самое и в этом с небольшим только изменением: еже слышахом, еже видехом очима нашима; еже узрехом, и руки наша осязаша о Словеси животнем, и живот явися19. Эти слова поставил он впереди, направляя свою речь, как он показал впоследствии, против тех, которые говорили, будто Господь пришел во плоти; вот почему он и присоединил с осмотрительностью: и еже видехом, свидетельствуем: и возвещаем вам живот вечный, иже бе у Отца и явися нам; еже видехом и слышахом, поведаем вам20. Он всюду верен себе и не отступает от своей цели; он раскрывает все посредством одинаковых периодов и одних и тех же слов. Напомним вкратце некоторые из них. Внимательный читатель в каждой из упомянутых книг часто встретит слова: жизнь, свет, прехождение тьмы; непрестанно будет видеть истину, благодать, радость, плоть и кровь Господа, суд, оставление грехов, любовь Божию к нам, заповедь о взаимной любви нашей друг к другу и о том, что должно соблюдать все заповеди, также обличение мира, диавола, антихриста, обетование Святого Духа, сыноположение Божие, во всем требуемую от нас веру, везде-Отца и Сына; и вообще, если внимательно рассмотреть (то и другое произведение), не трудно заметить один и тот же образ речи, как в евангелии, так и в послании. Напротив, совершенно отлично и чуждо их Откровение. Оно не соприкасается с ними ни в чем и почти, можно сказать, вовсе не в родстве сними; в нем нет и одного общего с ними слога. Нет в послании–не говорю уже об евангелии – какого-либо даже упоминания и мысли об Откровении; равно и в Откровении нет (упоминания) о послании, тогда как и Павел в посланиях иногда указывает на свои откровения, хотя и не записал их отдельно.
Сверх того и самый язык оправдывает предположение о различии евангелия и послания от Откровения. Первые написаны не только без ошибок против греческого языка, но и с особенным изяществом в выражениях при образовании умозаключений и при построении речи; в них весьма трудно найти какое-либо выражение иностранное или неправильное и вообще простонародное: видно, что писатель обладал и тем и другим разумом (λόγος), так как Господь даровал ему оба – и разум ведения и разум речи. Я не отрицаю, что и тот видел Откровение, получил ведение и пророчество, но вижу, что речь и язык его не чисто греческие, но смешаны с речениями иностранными и по местам неправильными. Нет нужды указывать здесь на эти речения, ибо не с насмешкою,–да не подумает кто, –сказал я это, но только с намерением показать несходство этих сочинений.
б) Фрагменты, сохранившиеся у Леонтия и Иоанна в Rerum sacrarum liber secundus21.
VI. Отпущенные на волю легко сбрасывают с себя наложенное по неволе ярмо, ибо для них тяжело все, что они делали недобровольно и нерадиво после своего порабощения.
VII. Часто случается, что и мудрецы просматривают иные из своих мыслей, когда склоняются к суждению собственного разума, а еще более к внушениям самолюбия.
VIII. Известно, что всего труднее познать и врачевать самого себя, так как людям присуща любовь к себе, и суждение каждого об истине спотыкается о пристрастие к самому себе22.