Иларион (Троицкий) Носитель торжествующего христианства

Начало жизненного пути

Будущий архиепископ Иларион, в миру Владимир Алексеевич Троицкий, родился 13 сентября 1886 года в селе Липицы Каширского уезда Тульской губернии. Отец его, сельский священник, имел пятерых детей – трех сыновей и двух дочерей, Дед владыки, отец Петр, пользовался огромным авторитетом у своих прихожан благодаря своей любвеобильности и образованности. Дети отца Алексия Троицкого рано лишились матери. Заботу об их воспитании взяла на себя незамужняя сестра умершей матушки Надежда, учительница приходской школы. Нередко она брала с собой на занятия будущего владыку, благодаря чему он сам постепенно овладел грамотой. Уже с пяти лет он пел на клиросе и читал часы, шестопсалмие; стихия славянского языка сделалась для него родной. Младшие братья Владимира Троицкого, Димитрий и Алексий, впоследствии также приняли священство; Димитрий принял епископский сан (его монашеское имя было Даниил)², а Алексий занял место скончавшегося отца. Позже он, как и владыка Иларион, тоже стал жертвой гонений: его сослали на лесоповал, где он был придавлен деревом...

Детство Владимира Троицкого отмечено эпизодом, содержащим как бы намек на его призвание. В пятилетнем возрасте он услышал о самородке Ломоносове и решил ему подражать. Сговорившись с трехлетним братиком, Димитрием, он вместе с ним ушел из дома: дети пошли пешком в Москву «учиться». Конечно, они были возвращены домой, но вспыхнувшая почти в младенчестве жажда знаний, затем преобразовавшаяся в стремление высшей истине, была неотъемлемой чертой владыки Илариона на протяжении всей жизни.

Велико значение в жизни человека его семьи и малой родины. Это та среда, в которой протекает первоначальная – важнейшая – стадия формирования человеческой души, и незримая духовная связь с нею сохраняется у человека навсегда. Основы мировоззрения будущего святителя Илариона закладывались в православной семье, в непосредственной близости к природной жизни, освященной ходом церковного времени. Примечательно, что даже некоторые богословские идеи владыки тесно связаны с детскими интуициями, например, с глубокой близостью к матери в самые ранние годы его жизни. Об этой близости он говорит с исповедальной откровенностью в своих «Письмах о Западе»: «Мать... Не знаю другого слова в лексиконе, которое так потрясало бы человека, так затрагивало бы самые глубокие слои нашего существа. <...> С матерью человек как-то особенно связан. Эта связь лежит, несомненно, в мистических глубинах нашей природы. <...> Я уже почти двадцать лет назад потерял мать. В то время ощущал я свое сиротство, так сказать, практически, в смысле житейском, а теперь порою я болезненно ощущаю свое сиротство мистически. Так хочется видеть и любить родившую меня мать!»³ И сразу же в тексте вслед за этим предельно личным признанием идут богословские рассуждения о Богородице, органически связанные с центральной идеей богословия владыки – идеей Церкви как нового человечества. «Пресвятая Богородица – наша общая Мать, потому что Она родила “Нового Адама” и “новое человечество” от Нее произошло» – этот вывод владыки восходит к его детскому восприятию матери. Специально мариологией он не занимался; однако, рассуждая в «Письмах о Западе» о девстве и материнстве Богородицы, автор приходит к самобытному и дерзновенному тезису: «Если в нас живет Христос – в нас живет и Матерь Его. Но Эта Матерь должна быть Девой»⁴. Если бы архимандрит Иларион развил это положение, быть может, мы бы имели альтернативу софиологическим построениям – строго православную мариологию, удовлетворяющую при этом современным стремлениям.

Другое важнейшее переживание детства будущего святителя, также сказавшееся на его мировоззрении и богословии, связано с созерцанием природы. Те места средней России, где рос Владимир Троицкий, отмечены своеобразной неяркой красотой. В «Письма о Западе» включен поистине гимн малой родине автора: «Широка, просторна ты, страна родная! Бедна ты внешними эффектами, но богата внутренними красотами духа!

...Божьи храмы с колокольнями смотрятся в зеркало русских рек. С детства привык я, мой милый друг, видеть такую именно картину на своей родине, на берегах родной Оки. <...> Приедешь бывало домой на Пасху. Выйдешь к реке. На несколько верст она разлилась, затопила всю равнину. И слышишь по воде со всех сторон радостный пасхальный трезвон во славу Христа воскресшего: и с нашего тульского берега, и с московского несется звон, будто две церкви, две епархии сливаются в одном торжественном гимне. <...> Оживает природа, а смиренный народ справляет праздник Воскресения. Слышишь, бывало, как несется над рекой пасхальный звон, – будто волны новой жизни вливаются в душу, слезы навертываются на глаза. Долго и молча стоишь зачарованный...».⁵

Естественный, врожденный патриотизм, «странная» лермонтовская или тютчевская любовь к родному краю – основа мировоззренческого славянофильства и святоотеческого «византизма» владыки.

Впечатления детства помогли ему противостоять без всяких усилий соблазнам западной культуры и западного богословия: человек европейски образованный, он постоянно с Западом сталкивался. Но есть здесь и более тонкое влияние. Что, как не образ преображенной, восстановленной до своего райского состояния природы оказывался перед внутренним взором будущего святителя в такие пасхальные дни? Однако интуиция «новой», очищенной от греха, возрожденной твари есть как раз нерв его экклезиологии, в которую внесли свой вклад подобные детские и юношеские впечатления... И последнее замечание в связи с последней цитатой. Одной из любимейших была для владыки идея церковного единства. И она тоже, как в зародыше, присутствует в созерцаемой им родной малой вселенной, преображенной таинством Пасхи: как единство – в пасхальном звоне – Тульской и Московской епархий...

Учеба в Московской Духовной Академии

Архиепископ Иларион, один из крупнейших представителей русского академического богословия XX века, получил самое основательное духовное образование. В 1906 году, закончив с отличием Тульскую семинарию, Владимир Троицкий поступил в Московскую духовную академию (далее – МДА). В 1910 году он закончил академию со степенью кандидата богословия и был оставлен при ней в качестве профессорского стипендиата. В 1913 году состоится его защита магистерской диссертации – она была уже опубликована в 1912 году в качестве монографии «Очерки из истории догмата о Церкви». Владимир Троицкий, еще будучи студентом, начал вести научную работу, его студенческие труды удостаивались наград, а за диссертацию он получил премию Московского митрополита Макария за 1912–1913 годы.

В Троице-Сергиевой лавре будущий архиепископ подлинно был у себя дома. Молитва в Троицком соборе у гробницы преподобного Сергия и занятия в академической библиотеке гармонично дополняли друг друга, питая его дух и интеллект. Любовь к академии и науке у Владимира Алексеевича носила даже несколько страстный характер, и при постриге в 1913 году он переживал это как серьезный грех. От тогдашнего ректора академии епископа Феодора (Поздеевского) он, уже ставший доцентом, получил в тот день (пострига) мудрое наставление. «Я знаю и не хочу скрывать сейчас, в чем твоя жертва Христу, – сказал епископ Феодор. – Ты искушался и, быть может, теперь еще искушаешься любовью к той школе, которой ты служишь, и чувством опасаешься, как бы иночество не лишило тебя этой школы. Но что такое академия без Христа?! Это – пустое место и мертвый дом»⁶. И далее владыка Феодор говорит о таинственном духовном законе: «Пустынники, отвергшие... мирскую ученость,.. по послушанию и любви, обогатили Церковь Христову и мир духовной мудростью и бесчисленными писаниями как бесценным сокровищем всякой духовной мудрости и богословской науки. И не мы только с тобой, но и целые поколения... будут полною чашею черпать оттуда богатство мудрости»⁷. Владыка Феодор указал своему младшему собрату и коллеге, в сущности, на то, что особо ценным является богословствование, идущее от опыта – опыта сокровенной духовной жизни, монашеского внутреннего делания.

Впрочем, Владимир Троицкий сам был в этом убежден еще в годы своего студенчества. Будучи на четвертом курсе, в день празднования 95-й годовщины академии он произнес «Слово», в котором выразил свой взгляд на существо богословия; данной установке он следовал всю жизнь. «Что такое богословие? – вопрошает молодой оратор. – Оно для многих есть только знание богословских истин, но не знание Бога. Знание же Бога есть наука опытная. Только чистые сердцем Бога узрят, и потому истинное богословие должно быть благочестием»⁸. Научная деятельность оправдывалась в его глазах только при условии ее неотделимости от благодатной церковной жизни.

За период с 1906 по 1913 год Владимир Алексеевич дважды побывал за границей. Поездки эти были академической наградой ему как особо выдающемуся отличнику учебы. Они расширили кругозор юноши и ощутительно сказались на его мировоззрении, так что на них следует остановиться особо.

Первое путешествие Троицкого, с группой преподавателей и студентов МДА, состоялось летом 1908 года. Маршрут проходил преимущественно по христианскому Востоку; поездке Владимир Алексеевич посвятил книгу ярких очерков «От академии до Афона». Эта книга – нечто вроде путевого дневника, в котором зарисовки, свидетельствующие об острой проницательности автора, перемежаются длинными отступлениями исторического и церковно-публицистического характера.

В данной поездке через Малороссию, Болгарию, Сербию Владимир Троицкий впервые встретился с миром южного славянства, с которым был знаком по книгам. Славянская идея – идея единой славянской вселенной – оказалась глубоко созвучной его душе. Он скорбит, что в жизни эта идея присутствует лишь в едином богослужении. Славянофильские взгляды владыки Илариона иногда возводят к А. С. Хомякову. Однако правомернее сближать этих двух мыслителей в вопросе о единстве Церкви. В историософском же отношении Троицкий является, пожалуй, наследником славянофильства уже второй половины XIX века: виднейшего выразителя его, К Н. Леонтьева, вернее считать византистом, нежели славянофилом. Думается, что византизм в широком смысле, выходящий из области историософии в сферу богословия, является важной чертой мировоззрения владыки Илариона.

При посещении в 1908 году Константинополя (в первую очередь – храма Святой Софии) византийская идея, постепенно формирующаяся в сознании студента-богослова, утратила свой книжный характер и обрела конкретно-историческую плоть. Несколько очерков книги «От академии до Афона» посвящены именно ей. Автор очень наглядно описывает тогдашний Константинополь, затем излагает историю Византии от возникновения до падения и рассуждает о значении византийского идеала для России. «Самая главная черта византизма, – пишет Троицкий, – проникновение всей жизни религиозными началами и интересами; это – дивное сочетание Небесного и земного, это настоящее богочеловечество»⁹. Здесь налицо характерный для владыки Илариона идеал единства церковности и жизни. По мнению автора очерка «По Босфору», русские взяли от Византии только хорошее, но ныне заветы Византии утрачены: «Безраздельного служения Богу всей своей жизнью давно уже нет у большинства современных русских людей. <...> Вера христианская перестала быть жизнью, а занимает только небольшой уголок жизни»¹⁰. Владимиру Алексеевичу Троицкому близка византийская идея симфонии; отданного студенческого очерка и вплоть до речи на Соборе 1917 года через его сочинения проходит мотив, связанный с образом высокой дружеской пары – патриарха Никона и царя Алексея Михайловича, в какой-то счастливый исторический момент сумевших осуществить эту идею на Руси. В ряде работ В. А. Троицкий упоминает о пустом патриаршем месте в московском Успенском соборе: страстная мечта о восстановлении в Русской Церкви патриаршества владела им, видимо, с ранних лет... И вот его вывод в связи с византийской идеей. Мы «растеряли византизм, оттого плохо все стало у нас», однако «идеал Византии навеки будет дорог православному человеку. Не в нем ли наше спасение и среди всяких современных нестроений?»¹¹ «Византийское» умонастроение сближает владыку Илариона с такими его современниками, как протоиерей Георгий Флоровский и А. В. Карташев.

Другое путешествие Владимир Алексеевич предпринял, по-видимому, уже в одиночку, в 1912 году. Он посетил Германию, Швейцарию, Францию, Чехию, Польшу. Впечатления от Германии и Швейцарии подробно представлены им в «Письмах о Западе». Человек европейских знаний, он переживал встречу с Западом непосредственно, иногда даже по-детски: он был, например, зачарован зрелищем иллюминации на Рейнском водопаде вблизи Шаффхаузена (очерк «На Рейне»). Величественной красоте природы Средней Европы, великим произведениям западного искусства, наконец, достижениям цивилизации Владимир Троицкий приносит дань восхищения. Так, он, строго православный мыслитель, дает высшую оценку «Сикстинской мадонне» Рафаэля, видя в ней чистейшее выражение одновременно девства и материнства. Сравнение очерка В. А. Троицкого с известным эссе о. Сергия Булгакова «Две встречи», также посвященным визиту в Дрезденскую галерею, выявляет парадокс: богослов-вольнодумец Булгаков в конце концов приходит к отрицательной оценке картины Рафаэля, противопоставляя ей русскую икону. Все это говорит о том, что взгляд Троицкого на западные реалии был лишен предвзятости. Так что критика, а точнее, неприятие им Запада в самих его ноуменальных основах, свидетельствует об одном – о его глубокой чуткости ко всякой фальши в духовной жизни, о явственном ощущении сниженности христианского идеала на Западе в сравнении с Православной Церковью: рационализм схоластики и мечтательность католической мистики плохи тем, что закрывают своими построениями и образами Божественную реальность. Богословская борьба владыки Илариона с западной наукой впоследствии велась против слишком человеческого подхода к проблемам экклезиологии, христологии и сотериологии, велась с позиций реалистического – святоотеческого взгляда на Христа и Церковь. Путешествуя по Европе, В. А. Троицкий собирал, так сказать, наглядный материал для своей будущей теоретической работы.

В другом очерке «Писем о Западе» Владимир Алексеевич обнаруживает себя как великого любителя богослужения Православной Церкви. Он полемизирует с теми, кто говорит о несовременности православного Типикона. Рассуждения автора «Писем о Западе» в защиту Устава Православной Церкви позволяют увидеть в нем будущего страстного борца с обновленцами 1920-х годов. «Типикон роднит нас со всею вселенскою Церковью, со всеми ее веками»¹², через службу мы соединяемся с мистическим Телом вселенской Церкви. Дело здесь не в одной внешней эстетике: Троицкому важно опять-таки онтологическое существо православной службы, в отношении которого глубокомыслие церковных текстов и молитвенность древних напевов – лишь средство и символ. Запад онтологически «разорвал живую связь с целыми веками древней Церкви»¹³, и в этом его трагедия. К такому выводу – в сущности, о безблагодатности и глубинной безбожности Западной Церкви и западного мира – приходит в итоге автор «Писем о Западе».

Богословское творчество В. А. Троицкого. Диссертация «Очерки из истории догмата о Церкви»

С самого начала своих занятий в академии Владимир Троицкий формировался как ученый-богослов. И когда в 1910 году он оканчивает академию, его оставляют при ней для научной работы и преподавания.

На протяжении всего периода своей научной деятельности В. А. Троицкий разрабатывал, по существу, одну проблему – проблему Церкви. Что такое Церковь? Именно на этот вопрос владыка отвечал своими трудами и своей жизнью. Экклезиология Троицкого опирается на Священное Писание и учение святых отцов, в его работах она неотрывна от христологии и сотериологии. Опытное переживание благодатной церковной жизни, чувство спасительной реальности Церкви, ее приподнятости над преходящим природным и социальным бытием стало основой его богословских убеждений. Догматика в его сочинениях опирается на духовный опыт его самого как члена Церкви. Святоотеческие положения, которыми он подкрепляет свои концепции, восприняты изнутри; труды Троицкого поэтому принадлежат святоотеческой линии в богословии первых десятилетий XX века.

Мистицизм В. А. Троицкого (обозначим этим словом переживание им реальности Духа) не был связан с установкой на одинокое, отшельническое созерцание. Ему была исключительно близка идея Церкви как «союза любви» – как организма, мистического Тела, члены которого объединены общей благодатной жизнью, имя которой – любовь. Интуиция церковного вселенского единства – одна из важнейших для экклезиологии В. А. Троицкого. Отчасти с ней связана его бескомпромиссная критика католичества (а также протестантизма): церковный раскол XI века Троицкий трактует как отпадение Рима от полноты единой вселенской Церкви и считает этот момент началом ложного духовного пути западной культуры.

Жанры сочинений владыки Илариона многообразны. Это богословский трактат (диссертация и примыкающие к ней сочинения), ученый богословски-полемический отзыв на книгу или диссертацию, богословская статья или эссе, искусствоведческий очерк, наконец, путевые заметки.

Владыка вел большую переписку, особенно в последний период жизни; жанром письма или послания он пользуется также и для раскрытия своих основных богословских идей («Единство идеала Христова», «Единство Церкви и всемирная конференция христианства», «Письма о Западе» и др.). Пишет В. А. Троицкий чрезвычайно ясно, просто, его стиль отмечен установкой на устное слово: с Троицким связана слава блестящего проповедника, лектора, преподавателя, общественного полемиста (диспуты в МДА, позже в Политехническом музее). Все без исключения его произведения отличаются глубокой проникновенностью, адекватно донося до современного читателя то главное, чем жила его душа, – интуицию Церкви. Возвышенная простота личности В. А. Троицкого, сквозящая в его сочинениях, была названа епископом Феодором в речи при пострижении в качестве его основной черты. «Душа твоя, имущая печать высокой мудрости о Христовой истине, с любовию принимала в себя “простоту, яже о Христе”»¹⁴ – эти слова приложимы в полной мере к богословскому творчеству В. А. Троицкого, отмеченному как «высокой мудростью», так и «простотой».

Среди ранних (предшествующих диссертации) работ Владимира Троицкого выделяется небольшая статья «Триединство Божества и единство человечества» (опубликована в 1912 г.). Основная идея его богословия – идея Церкви как единства – проработана здесь с особой глубиной, что побуждает считать эту работу ключом к произведениям более поздним. В данной статье В. А. Троицкий на основании Евангелия и творений святых отцов обосновывает, что церковное единство своим Божественным прообразом имеет единство Лиц Пресвятой Троицы. Образ Церкви как единого Тела, восходящий к апостолу Павлу, В. Троицкий дополняет мыслью святителя Григория Нисского о Церкви как возрожденном через Боговоплощение едином человеческом естестве и обсуждает возможность говорить о единосущии членов Церкви по подобию единосущия Лиц Святой Троицы. В.А. Троицкий блестяще владеет святоотеческой терминологией (скажем, весьма тонким является соотношение терминов «природа», или «естество», и «сущность», когда речь идет о тринитарном догмате). Здесь, как и в прочих своих работах, он, великолепный знаток древних языков, пользуется филологическим анализом как инструментом проникновения в святоотеческую мысль. Решающей для Троицкого оказывается точка зрения святителя Кирилла Александрийского, полагавшего, что до тождества сущности, отличающего Лиц Святой Троицы, люди в Церкви все же не доходят. Святая Троица – единство все же более высокого порядка, чем Церковь, заключает русский ученый.

Нынешнему историку русской мысли напрашивается сравнение экклезиологии В. А. Троицкого с учением о Церкви, возникшим одновременно в тех же самых стенах МДА, – с концепцией священника Павла Флоренского, изложенной в его магистерской диссертации и опубликованной в качестве знаменитой книги «Столп и утверждение истины»¹⁵. Особый интерес вызывает сопоставление взгляда Троицкого с софиологией вообще – и вот главное и принципиальное различие двух подходов. Для Троицкого Церковь – «природное», в пределе «сущностное», но не личностное единство; церковное Тело (образ апостола Павла) Троицкий, отнюдь не склонный к мифотворчеству, не ипостазирует: церковное единство не является ни Христом, ни каким бы то ни было другим лицом. Именно в силу этой многоипостасности церковной общности возникает возможность сопоставлять ее с Божественным триединством. Что же касается софиологов, то они, разделяя те святоотеческие представления, на которые опирается В. А. Троицкий, совершают еще один мыслительный и при этом мифологизирующий ход. Следуя В. Соловьеву (который в свою очередь ориентировался в интерпретации собственного визионерского опыта на некоторые западные оккультно-гностические учения), они, не желая останавливаться на представлении о Церкви как многоипостасном единстве, делают произвольное допущение, согласно которому Церковь является еще и особой единой личностью. Представление о Церкви-Софии, полного богословского раскрытия достигшее в системе о. Сергия Булгакова, имеет мифологическую природу и выходит за пределы святоотеческого богословия. Столь же мифологичен Адам-Кадмон – образ всечеловека из каббалы, которым активно пользуется Булгаков, в частности, для обоснования своего догмата о Церкви. Экклезиология В. А. Троицкого, в отличие от софиологии, лишена каких бы то ни было мифологических элементов. Сторонник строгого Православия, он остается в границах святоотеческой мысли, питается ее смыслами и следует ее приемам.

К концу 1912 года В. А. Троицкий завершил работу над магистерской диссертацией. Она была издана книгой в 559 страниц под названием «Очерки из истории догмата о Церкви». В ноябре диссертация получила положительные отзывы оппонентов – профессоров академии С. С. Глаголева и М. Д. Муретова; 11 декабря состоялась защита, по академической традиции имевшая форму диспута. Владимир Алексеевич не был им удовлетворен, поскольку его бесспорный по своему научному достоинству труд не получил весомых возражений.

Сторонник святоотеческой экклезиологии, автор диссертации, используя исторический метод, отстаивает в ней подлинно онтологическое православное учение о Церкви как святом мистическом Теле Нового Адама, отстаивает в полемике с католическим юридизмом и ложным, на практике ведущим к обратному результату, спиритуализмом протестантских богословов. Труд В. А. Троицкого – это поистине сокровищница глубоких богословских смыслов. Предоставляя читателю данной книги продумывать их самостоятельно, мы остановимся здесь лишь на самых принципиальных из них, являющихся опорными моментами «сюжета» диссертации.

Труд В. А. Троицкого состоит из шести больших разделов. Догмат о Церкви, сказано во вступлении к диссертации, можно назвать церковным самосознанием. И к этому своему самосознанию Церковь пробивалась в напряженной борьбе с ересями, которая велась на протяжении первых веков существования христианства. Цель автора диссертации – выявить догматические результаты святоотеческой полемики с иудео-христианством, гностицизмом, монтанизмом, новацианством и донатизмом. Древняя полемика, по мнению В. А. Троицкого, имеет явные параллели с современной борьбой за Церковь в православном богословии. Поэтому ход рассуждений в диссертации ведется как бы в двух планах: обсуждая в первую очередь спор святых отцов с еретиками и схизматиками, В. А. Троитцкий сам попутно подвергает сомнению представления о первохристианской Церкви католических и протестантских ученых.

Первый раздел диссертации «Новозаветное учение о Церкви» раскрывает ту интуицию Церкви, которая проходит через все труды священномученика Илариона (в данной главе она обоснована новозаветными представлениями). Христианство, утверждает автор, – это не учение, но «жизнь, в которой отдельные личности настолько объединяются между собою, что их единение можно уподобить существенному единству Лиц Святой Троицы»¹⁶. Это живое единство и есть Церковь. Его основа – любовь, но чтобы люди могли вступить в такой «союз любви», требуется изменение самой человеческой природы. Возрождение падшего человека и создание Церкви – главный результат воплощения Сына Божия. Церковь – это неотмирное Царство Божие. Жизнь в Церкви – благодатная, сверхъестественная жизнь. Такая воистину новая жизнь оказывается возможной потому, что Церковь пронизана Духом Божиим: «В Церкви живущий Дух Святый дает члену Церкви силы быть новой тварью, в жизни своей руководиться любовью»¹⁷. И такая Церковь может быть только единой: на это указывает и образ дерева из Евангелия от Иоанна, и представление апостола Павла о Церкви как Теле Христовом. Данный раздел имеет в основном положительный, утверждающий характер, и лишь незначительное место в нем занимает полемика с протестантами: В. А. Троицкий отстаивает мысль о принципиальном единстве не только невидимой, но и земной Церкви.

Во втором разделе («Понятие о Церкви в противо-иудейской полемике первых двух веков») показано, как церковные писатели, оспаривающие воззрения сект иудействующих (евионитов и назореев), приходят к учению о Церкви как о новом и святом народе. Особая заслуга здесь принадлежит святому Иринею Лионскому. Труды апостолов и ранних отцов проработаны В. А. Троицким в данной главе именно в связи с концепцией Церкви как нового Израиля, в судьбах мира заместившего собой Израиль ветхозаветный.

В третьем разделе своего исследования («Учение о Церкви писателей антигностических») диссертант задается вопросом: какие аспекты догмата о Церкви были выявлены в полемике с гностической ересью? Гностики толковали Священное Писание в духе своего мировоззрения, сформировавшегося под влиянием восточных культов, привлекая множество мифологических представлений. Борьба с гностицизмом потребовала поэтому в первую очередь определения канона книг Священного Писания Нового Завета и установления принципов церковного экзегезиса. В связи с этой борьбой В. А. Троицкий подробно разбирает соответствующие труды святого Иринея и Тертуллиана. В противостоянии именно гностицизму был установлен критерий толкования Писания: он опирался на «принцип предания и авторитет Церкви»¹⁸. Под «преданием» при этом подразумевается Предание апостольское: церковные писатели не признавали «тайного предания», на которое ориентировались гностики.

Вторая проблема, пересекающаяся с вопросом о Предании, – это проблема иерархического устройства Церкви. Хранителями истины, по мысли отцов, были епископы; признаком истинной Церкви является преемственный епископат. В обстоятельной полемике с протестантской школой А. Ричля В. А. Троицкий отстаивает православное представление об апостольском происхождении епископской власти: протестанты полагали, что в древней Церкви существовало длительное противостояние харизматиков и епископов, которое закончилось победой епископов лишь в конце II века. Также В. А. Троицкий возражает тем католическим ученым, которые, обосновывая идею папского главенства, приравнивают епископское служение к апостольскому.

Много внимания уделяет диссертант также первоначальному устройству Церкви: это нужно ему в связи с размышлением о столь дорогом его сердцу церковном единстве. Идея единства была присуща Церкви с самого начала, настойчиво повторяет он. Существование в древней Церкви отдельных общин не должно вводить в заблуждение (что происходит с протестантами): еще во времена апостола Павла между ними устанавливались столь тесные связи, что вполне можно говорить об имеющемся уже тогда реальном церковном единстве.

Далее (раздел четвертый – «Учение о святости Церкви и борьба с монтанизмом») богослов переходит к эпохе дисциплинарных споров в Церкви; именно в них было осмыслено, что не надо понимать под святостью Церкви. Сама Церковь свята – это евангельский постулат, но какие требования предъявляются к ее членам? В пределах земной жизни полное совершенство, к которому людей призывал Христос, очевидно, недостижимо; христиане – не совершенные, но «нравственно совершенствующиеся»¹⁹ через покаяние. Общество таких людей и есть церковный организм. И здесь встает трудный вопрос о том, какой смысл имеет положение о святости Церкви, если ее члены находятся на разных стадиях пути к идеалу. Вопрос этот имел вначале практический характер и касался покаянной дисциплины. Святые отцы и церковные писатели дали целый спектр ответов на него; представляя это множество мнений, В.А. Троицкий как бы прокладывает в нем царский – православный – путь.

Во втором и особенно в третьем веках приходилось встречаться с ситуациями, когда не было ясно, совместима ли тяжесть греха кающегося человека с идеей святости Церкви. Толчок к догматическому обсуждению этой проблемы был дан монтанизмом с его претензией на новое откровение – откровение Параклета через Монтана и его учеников. Монтанисты считали себя «духовными» людьми, называя прочих христиан «психиками» – душевными; из учения о Параклете они выводили представление о Церкви как о святом обществе людей духовных. Отсюда вытекали строгие требования монтанистов в отношении церковной дисциплины: покаяние ими допускалось только для легких грехов. Вокруг этого вопроса и произошла полемика Тертуллиана, примкнувшего к монтанистам, с римским епископом святым Каллистом. Это была борьба двух взглядов на Церковь. В. А. Троицкий пишет, что Тертуллиан мыслил о Церкви как об «обществе святых и спасенных», св. Каллист – как об обществе «спасающихся и освящающихся»²⁰. Также в этой главе В. А. Троицкий обращается к пониманию святости Церкви на Востоке. В трудах Климента Александрийского и Оригена проблема выведена из юридической плоскости. Согласно Клименту, грех – это порча человеческой природы, ее болезнь, а по мысли Оригена, Церковь – не общество совершенных святых, но «врачебница для больного грехом человечества»²¹. Так в своем обсуждении древних споров о Церкви автор «Очерков...» постепенно доходит до середины III века, когда догмат о Церкви впервые получил полное выражение.

Это связано с именем святителя Киприана Карфагенского, чье учение о Церкви составляет пятый раздел диссертации. В то время возникла нужда обсудить проблему церковного единства. Она была весьма близка святому, и он посвятил ей трактат «О единстве кафолической Церкви». Здесь выделены признаки церковного единства – общность веры, молитвы, единство любви; вне Церкви спасения быть не может, и тот, кто вне Церкви,– тот не христианин, считал святитель Киприан. Позже, опираясь именно на мысли святителя Киприана, архимандрит Иларион напишет одну из ярчайших своих работ – трактат «Христианства нет без Церкви» (1915 г.), смысл которого, в сущности, тот же, который вложен в знаменитую фразу святителя Киприана: «Тот не может уже иметь Отцом Бога, кто не имеет матерью Церковь»²².

Святитель Киприан вместе со святым Иринеем – отцы Церкви, идеи которых особенно явно присутствуют в трудах владыки Илариона. И примечательно то, что представление карфагенского святителя о Церкви как о «благодатном оазисе», вокруг которого простирается бесплодная пустыня, возникшее в эпоху, когда Церковь была еще островком посреди языческого мира, в начале XX века становилось все более современным...

В связи с уточнением догмата о Церкви в борьбе против донатизма В. А. Троицкий обращается к богословию IV века. В Диоклетианово гонение от Церкви отпало немало епископов, и по вопросу о том, могут ли совершать Таинства те, кто виновен в отступничестве, в Африке произошел раскол, известный под названием донатистского. Личное недостоинство епископа лишает благодати всю Церковь, утверждали донатисты. Против них выступил Оптат Милевийский, который учил о «независимости освящающей силы Таинств от нравственных качеств их совершителей»²³. Церковь обладает освящающими дарами Духа независимо от достоинства иерархических лиц – «Таинства святы сами по себе, а не от людей»²⁴. Идеи Оптата были развиты блаженным Августином. Считая на основании своей убежденности в предопределении, что грешника, в частности порочного священнослужителя, не следует отлучать от Церкви, Августин дал такое определение ее святости, которое не противоречит ее неизбежному земному состоянию. Это определение таково: «Церковь свята в своих Таинствах»²⁵. Августин признавал действенность крещения и прочих Таинств у донатистов и других схизматиков. Но они, рассуждал он, как бы исхищают Таинство у Церкви, и оно не приносит им спасительной благодати, ибо «вне Церкви бесполезны все Таинства»²⁶. Схизматики не имеют любви, говорил Августин, поскольку отдалили себя от братьев по Церкви – в этом их главный грех.

Итак, только у Августина и Оптата «ясно и определенно сформулировано учение о святости Церкви как о святости Таинств»²⁷. И вот еще одна формула В. А. Троицкого, касающаяся итогов богословия IV века; в ней русский ученый выразил, быть может, самые свои глубокие интуиции: «Церковь есть такой духовный союз, в котором только и действительны освящающие средства. Основа этого союза – не внешняя только к нему принадлежность и не признание церковного учения, а нравственное единство всех членов в любви: вне Церкви – вне любви и наоборот»²⁸. Блаженный Августин, выдвинувший очень смелый и неформальный принцип истинной церковности – любовь, является третьим из древних церковных учителей, под влиянием идей которых сформировалась экклезиология архиепископа Илариона.

Диссертация В. А. Троицкого не утратила своего значения и до настоящего времени. Ныне очень остро ставится вопрос о церковном единстве; идеи В. А. Троицкого, высказанные тогда, когда экуменическое движение только зарождалось, непременно должны быть учтены при выработке верного решения данной сложнейшей проблемы «практической» экклезиологии.

Преподавание в Московской Духовной Академии

В начале XX века Троице-Сергиева лавра и расположенная в ее стенах Московская духовная академия представляли собой совершенно уникальный феномен: здесь зарождалось невиданное доселе единство гуманитарной науки и религиозной жизни. Именно там расцвела целая плеяда выдающихся богословов, и в лаврской же атмосфере скрыты истоки религиозной философии XX века. Душа Владимира Троицкого был в этом месте воистину у себя дома: церковность в сочетании с наукой с детства виделась ему жизненным идеалом.

Одновременно с присуждением В. А. Троицкому степени магистра богословия происходит утверждение его в должности доцента академии по первой кафедре Нового Завета (16 января 1913 г.); с 30 мая 1913 года В. А. Троицкий становится инспектором академии, а с 5 ноября 1913 года – ее экстраординарным профессором. С 1909 года ректором академии был епископ Феодор (Поздеевский), защитник строжайшего святоотеческого принципа в богословии, в жизни – подвижник-аскет. Сторонники ректора представляли «монашескую» партию в академии; ряд же богословов придерживались светско-либерального стиля, самым ярким выразителем которого был профессор М. М. Тареев. По своему устроению архимандрит Иларион тяготел к первому направлению, но по сути дела он всегда стоял над разнообразными течениями и партиями. Пользуясь всеобщей любовью и уважением, он считался одним из академических «столпов». Когда после февраля 1917 года началась общая либерализация жизни и епископ Феодор был смещен с ректорского поста, первым кандидатом на этот пост был архимандрит Иларион; занять его ученому помешала все та же его «неотмирность».

Как деятель русской духовной школы – лектор, педагог, исследователь – В. А. Троицкий с самого начала вел линию строгой церковности духовного образования. В начале XX века в академии усилились секулярные тенденции, и еще в свои студенческие годы Владимир Алексеевич ощутил это как недостаток. К полному осознанию это чувство пришло при посещении в 1908 году греческой богословской школы на острове Халки вблизи Константинополя: ее монастырский уклад восхитил В. А. Троицкого. И в своей первой – программной – лекции, произнесенной с академической кафедры в 1911 году, Троицкий заявил: «Наша школа – церковная школа. <...> При свете Нового Завета должны мы осознать всю свою деятельность и возложить ее на свои плечи не иначе, как церковное послушание»²⁹. Также и богословская наука должна мыслиться как «ancilla Ecclesiae»³⁰. А во вступительной лекции перед началом учебного года (11 сентября 1913 г.) Троицкий конкретизировал это утверждение, развив представление о богословии как опытной науке, почва которой – церковная жизнь: «Вне жизни церковной не имеет смысла богословская наука»³¹. Богословие – это опытное богопознание, а не чисто рациональное манипулирование категориями; путь к богословию – это очищение сердца, именно по нему следовали восточные отцы-аскеты. В своих богословских принципах архимандрит Иларион примыкает, очевидно, к академической линии, представленной именами епископов Антония (Храповицкого) и Феодора (Поздеевского). Мнения об опытном характере богословия несколько позже придерживались архимандрит Киприан (Керн), протоиерей Георгий Флоровский, проф. В. Н. Лосский, а также представители следующего поколения русских эмигрантских богословов: архиепископ Василий (Кривошеин) и отчасти протоиерей Александр Шмеман. «Назад – к Церкви» – к литургии, к святоотеческому наследию – так можно было бы назвать данный богословский пафос.

Лекции профессора Троицкого по курсу Священного Писания Нового Завета вызывали к себе самое восторженное отношение слушателей отчасти благодаря их жизненности, связью с современностью. Чтение лекций было для архимандрита Илариона насущнейшим делом – борьбой за Церковь, отсюда их публицистический и полемический настрой. Сама внешность лектора привлекала к нему сердца: будущий архиепископ имел «сильный облик чисто русского человека, прямо-таки богатыря, одухотворенного глубоким интеллектом и чистой, благородной душой»³². Он благодатно влиял на учеников самой своей личностью, ее цельностью; «этот смелый, исключительно талантливый человек все воспринимал творчески»³³. В жизни он был носителем того церковного принципа любви, который обосновывал в своих научных трудах.

Многочисленные обязанности делали жизнь архимандрита Илариона в 1913–1917 годах крайне напряженной и даже отодвигали на второй план любимую им науку. Лекции, экзамены, рецензирование сочинений и диссертаций, службы и проповеди поглощали все его время. Очень ярким было участие Троицкого в научных диспутах, становящихся настоящими учеными поединками. А как рецензент (с 1912 по 1915 год Троицким были даны отзывы на 23 кандидатских сочинения, одну магистерскую и одну докторскую диссертации) он всегда входил в самую суть обсуждаемого, часто совсем и не близкого ему вопроса, и давал точную и адекватную оценку рецензируемой работе. Наверное, самый интересный случай представляет рецензирование им магистерской диссертации отца Димитрия Лебедева – отзыв Троицкого был выпущен в свет отдельным изданием³⁴. Диссертация была посвящена весьма специальному и даже экзотическому вопросу, связанному с проблемой пасхалии; в своей рецензии Троицкий предстает как знаток богословского, исторического и математического аспектов этой проблемы. Вместе с тем рецензент не дает себя увлечь отчасти псевдонаучным пафосом диссертанта-энтузиаста, можайского священника Димитрия Лебедева. В отзыве иногда мелькает искра очень тонкого и доброго юмора. Такого рода отзывы не могли не принести пользы диссертантам.

С академией архимандрит Иларион был связан вплоть до мая 1920 года – времени его рукоположения во епископа Верейского. Наибольшая активность его в ней приходится на 1913–1917 годы. Участие Троицкого в Поместном Соборе Русской Церкви 1917–1918 годов отвлекло его от академической деятельности. Этот момент истории академии связан со следующим случаем. Во время Собора часть профессоров академии была против восстановления патриаршества. Узнав об этом, архимандрит Иларион, находившийся в Москве, срочно приехал в академию (это было в конце октября 1917 года) и в тот же вечер прочитал там лекцию на тему: «Нужно ли восстановление патриаршества в Русской Церкви?» «На лекцию собралось большинство профессуры и все студенты, продолжалась она около трех часов, – вспоминает очевидец. – Конечно, она была прочитана так блестяще, как это мог сделать только архимандрит Иларион: восстановление патриаршества в России было его заветным желанием, как бы смыслом его жизни»³⁵. В своей лекции Троицкий пророчески представил совершенно новый образ русского патриарха: «Теперь наступает такое время, – сказал он, – что венец патриарший будет венцом не царским, а скорее венцом мученика и исповедника, которому предстоит самоотверженно руководить кораблем Церкви в его плавании по бурным волнам моря житейского»³⁶.

Недолго оставалось существовать академии. Великим постом 1919 года произошло вскрытие мощей преподобного Сергия, а летом академию закрыли. Впрочем, с осени она была переведена в Москву. Архимандрит Иларион, ее проректор, вошел в состав комиссии, призванной к организационной работе. Занятия в 1919/20 учебном году проходили в разных помещениях в Москве. 21 апреля 1920 года проректор архимандрит Иларион от своей академической должности был освобожден³⁷.0 годах, проведенных в стенах лавры, он вспоминал как о лучшем времени своей жизни.

Монашество

Монашество, как уединенное предстояние человека пред Богом, связано с наиболее глубоким и сокровенным аспектом существования личности. Есть люди, с самого рождения предназначенные служить непосредственно Богу и словно невидимой стеной отгороженные от мира. Таким человеком был Владимир Троицкий. Он не сомневался в своем монашеском призвании, отнюдь не очевидном для окружающих: его душевная одаренность и внешняя красота, веселость и общительность могли ввести в заблуждение относительно внутреннего устроения и соответствующих жизненных установок.

Каким же было это устроение, что можно сказать об основных чертах «внутреннего человека» Владимира Алексеевича в связи с его приходом к монашеству? Главной из этих черт была исключительная врожденная душевная чистота, самым верным признаком которой было естественное и радостное следование добродетели вместе со страданием от неизбежного для всякого человека греха. Описание соответствующих переживаний весьма часто встречается в работах Троицкого, и очевидно, что речь при этом идет о его собственном экзистенциальном опыте. «Жизнь и совершенствование личности в Церкви несет с собою счастье и блаженство. Не как внешняя награда подается это счастье и блаженство, а является как бы внутренним и непременным следствием самого совершенства, ибо мы утверждаем тождество добродетели и блаженства»³⁸, «Сама добродетель есть блаженство, а грех есть страдание»³⁹; «Как с грехом неразрывно связано его следствие – страдание, так с добродетелью соединено блаженство»⁴⁰ – в подобных признаниях засвидетельствована чистота и святость Божиего избранника.

Благодаря такой особой врожденной душевной чистоте Владимир Троицкий не подпадал грубым соблазнам мира. Его монашество, вообще его аскеза были достаточно своеобразными: ему не было нужды полностью замыкаться от внешнего мира. Читателю его путевых очерков бросается в глаза острая наблюдательность их автора, способность всем существом погрузиться в жизнь чужой страны. Но от созерцания – и порой восторженного – твари он как-то очень естественно и почти незаметно переходил к прославлению Творца. Глубокая религиозность как бы не позволяла ему задерживаться на видимом и проводила сквозь него. Красота зримого мира была для него отблеском Божественного совершенства; уродство же, грех, безобразие не могли осквернить его прекрасной души, хотя встреча с ними и причиняла ей страдание.

С врожденной душевной чистотой соединялась природная веселость владыки. От собственного опыта им написаны такие, например, строки: «Есть на земле носители торжествующего христианства, всегда радостные, всегда с пасхальными песнопениями на устах, и лицо их, как лицо Ангела»⁴¹. Духовное веселье временами, видимо, переполняло его. Оно присутствовало даже в его богословских полемических работах; владыка сохранил его и в тяжелейших условиях Соловецкого лагеря. При этом он «учил» этому веселью тех, кто им не был одарен: «Иларион любил говорить, что насколько христианин должен осознавать свои грехи и скорбеть о них, настолько же он должен радоваться бесконечной милости и благости Божией и никогда не сомневаться и не отчаиваться в своем жизненном подвиге», – пишет Волков⁴². Эта склонность к неотмирному веселью еще молодого владыки заставляет вспомнить о преподобном Серафиме Саровском⁴³.

Некоторые люди приходят к монашеству, пройдя через бездну греховного опыта: испытав ужас перед страшной реальностью «пучины греха», они вступают на стезю покаяния. Путь к монашеству Владимира Троицкого был другим. Безупречный в жизни человек, обладавший особым стремлением к совершенству, он мог духовно возвысить и освятить свою личность, лишь всецело посвятив себя Богу. Избрание пути монашеского было почти естественным для него, он не стремился ни к каким особым подвигам: аскеза была его привычным состоянием. Такому человеку трудно было себе представить, что какой-то христианин может иметь иное внутреннее устроение. И здесь примечательна его работа «Единство идеала Христова», в которой он словно не желает видеть разницы между монашеской и мирской жизненными установками...

О своем постриге в скиту Параклит владыка писал в 1915 году: «Думаю, что не придется еще в жизни пережить такой радости, какую я пережил 28 марта 1913 года. Эта радость у меня не прошла с окончанием обряда. Я был полон радости целых два месяца. <...> Только то, что произошло в моей судьбе 30 мая и о чем я узнал 31-го, отгоняют от меня мою радость надолго, но и это печальное обстоятельство не изгнало радости из сердца моего совсем»⁴⁴. На 30 мая приходится назначение Троицкого инспектором академии; надо полагать, что ему, ученому и молитвеннику, нелегко было смириться с навалившимися на него административными обязанностями.

11 апреля 1913 года, в Великий Четверг, монаха Илариона (Троицкого) рукоположили во иеродиакона. Началось ежедневное служение, приносившее ему новую радость. Пасху 1913 года отец Иларион пережил особенно глубоко; позже он вспоминал, что читал в ту пасхальную ночь Евангелие по-арабски. 2 июня отец Иларион был рукоположен во иеромонаха, а 5 июля его возвели в сан архимандрита. Без преувеличения можно сказать, что совершение литургии было центром жизни владыки. Вот как описывает его служение С. Волков: «Величественно и красиво Иларион совершал богослужение. Было нечто возвышенное, легкое и прекрасное в его чтении Евангелия, произнесении возгласов и молитв звучным и раскатистым голосом, властно заполнявшим все пространство обширного академического храма. Столь же звучно раздавался он и в Успенском соборе нашей лавры, и в храме Христа Спасителя в Москве. <...> Он отдавался богослужению всей душей, всем существом своим, как главному делу жизни»⁴⁵. Красоту богослужения владыка ставил выше всякой земной красоты; как немногие он умел жить смыслами богослужебных текстов и проникаться настроением древних напевов.

Богословские труды архимандрита Илариона 1914–1916 годов

В лице владыки Илариона (Троицкого) мы имеем яркого церковного писателя XX века – богослова, публициста, эссеиста, историософа. В общей сложности его перу принадлежит около 90 опубликованных работ. Давая общую характеристику Троицкого – писателя, самое главное, о чем надо сразу сказать в связи с сочинениями отца Илариона 1914–1916 годов (после защиты диссертации), это отметить святоотеческий характер всех выраженных в них идей. В своих трудах священномученик Иларион раскрывает соборную церковную истину, делая это совершенно естественно и органично, ведь вся его жизнь без остатка сливалась с жизнью церковной. Именно поэтому, говоря о вещах известных, общезначимых, отец Иларион умел представить их по-своему и в новом свете.

Все без исключения труды священномученика Илариона посвящены проблеме Церкви. И почти во всех статьях и речах есть неизменное смысловое ядро, соответствующее его главной церковной интуиции: это идея Церкви как новой жизни, которую воплотившийся Христос даровал Своему народу, сделав этот народ Своим мистическим Телом – Телом Нового Адама. Вокруг этого ядра строятся рассуждения, соответствующие уже тому или иному конкретному вопросу.

В работах отца Илариона всегда присутствует полемический аспект. С началом войны обострилась его антизападная полемика; утратив теоретический характер, она сделалась актуальнопублицистической. 3 сентября 1914 года в актовом зале МДА архимандрит Иларион произнес речь по случаю 100-летнего юбилея академии; она была издана под названием «Прогресс и преображение». В ней автор заявляет, что в основе военного противостояния России и Германии находится противоположность двух духовных идеалов и соответствующих типов культуры. Идеал Германии и вообще западной Европы – прогресс, неминуемо приводящий к войне, поскольку в его основе – борьба за существование. Идеал же «русской совести» – «не прогресс, но преображение», а потому в своих сокровенных глубинах русский человек устремлен «не вперед, а вверх, к Небу, к Богу»⁴⁶. Этим идеалом определяется дух славянства, и в частности все аспекты русской культуры, имеющие религиозный характер. Через год архимандрит Иларион вновь выступает перед студентами с речью, где говорит о долге русских богословов также принять участие в войне – разумеется война идей. Он прослеживает историю чужеземного засилья в церковной науке начиная с XVI века, заявив в заключение: «Схоластическая крепость – это наш академический участок общего фронта»⁴⁷. Постоянная полемическая тема священномученика Илариона – противопоставление в экклезиологии реалистического подхода святых отцов и западного юридизма с его условными категориями «удовлетворения» и «заслуги» – здесь переведена на злободневный план.

Также под влиянием военной атмосферы написана историософская работа «Грех против Церкви (думы о русской интеллигенции)» (1916 г.). В ней в славянофильском ключе автор говорит о «духовной раздвоенности» Русской земли: «Русские люди,– вспоминает архимандрит Иларион слова К.Аксакова, – разделились на “публику” и “народ”, чему причина – реформы Петра I. Сущность этого рокового разрыва – отпадение от Церкви русского образованного общества под влиянием Запада».

Критике западной религиозной жизни, помимо этой работы, а также «Писем о Западе» (1915 г.), посвящен трактат «Единство Церкви и всемирная конференция христианства». В нем речь идет о полном, дошедшем до последних бытийных глубин разрыве между Восточной Церковью и западными конфессиями, изначально вызванном отпадением Рима от вселенской Церкви в 1054 году. Единство Церкви всегда мыслилось владыкой лишь как присоединение католиков к Православию через покаяние.

Из работ отца Илариона 1914–1916 годов можно особо выделить три: именно их принято считать шедеврами богослова-писателя. Во-первых, это трактат «Христианства нет без Церкви» – быть может, самая вдохновенная его работа. В ней оспорено только начинающее тогда входить в силу понятие «просто христианство» – христианство вне конфессиональной специфики. Но ведь христианство – это не учение типа ницшеанства или неокантианства, пишет отец Иларион, вне Церкви оно может быть только мечтанием или собранием невыполнимых нравственных предписаний. Невыполнимых – так как силы для следования Христовым заповедям подаются в Церкви; именно создание Церкви является главным делом Христа на земле, что не уставал повторять владыка.

Очень интересен и местами дерзновенен по мысли трактат «Священное Писание и Церковь» (написан, видимо, в начале 1914 года). Отец Иларион мысленно отталкивается здесь от того факта, что Христос ничего не писал. Это значит, что Его дело отлично от дела философов и учителей, оставивших потомкам свои письменные труды. Отнюдь не учение стоит в центре Его миссии: «В смысле учения Новый Завет ничего нового по существу, совершенно нового не дает»⁴⁸. Сильное высказывание специалиста именно по Новому Завету! Христос пришел на землю не как Учитель, но как Спаситель, ради возрождения в Церкви человеческого естества, пишет отец Иларион. Церковь возникла раньше Писания, последнее создавалось уже в Церкви. Весьма красиво и непринужденно, полемизируя с протестантизмом, фетишизирующим Писание, отец Иларион приходит к тезису: «Священное Писание – одна из сторон общей благодатной церковной жизни, и вне Церкви Священного Писания в истинном смысле этого слова нет»⁴⁹. Отсюда следует и основной герменевтический принцип отца Илариона – опора при толковании Библии на церковную традицию. Он полемически обращен против того субъективного произвола, который неизбежен при протестантской установке, предоставляющей свободу интерпретации Писания каждому отдельному человеку. И само понятие «священный» имеет смысл только в Церкви, потому за ее пределами Библия оказывается литературным памятником, Священное же Писание прекращает существовать. Вывод автора весьма точен и строг, и его не могут поколебать никакие достижения библейской критики: они просто находятся совсем в иной плоскости, имея своим объектом именно профанный (неканонический) древний текст, но не Священное Писание.

Наконец упомянем еще об одной работе отца Илариона этого периода, имеющей название «Краеугольный камень Церкви (Мф. 16, 13–18)». В ней выстроена система аргументов против католического представления об особом первенстве среди прочих апостолов святого апостола Петра; основания для своего мнения католики находят в известном месте Евангелия от Матфея (16,13–18). Как надо понимать слова Христа, согласно которым Петр – тот камень, на котором возводится Христова Церковь? Согласно трактовке отца Илариона, смысл Христовой фразы таков: твое имя может быть метафорическим обозначением открытой тебе истины. Эта истина и есть краеугольный камень Церкви – истина Боговоплощения, но отнюдь не личность Петра, высказавшего ее. Сам Петр, продолжает автор, как о камне говорит о Христе (см.: Деян. 4, 11); пророчество 117 псалма о камне относил к Себе и Сам Господь (см.: Мф. 21, 44; Мк. 12,10–11). Целый ряд мест Священного Писания указывает на то, что основным для Нового Завета является представление именно о Христе как краеугольном камне Церкви. И вот отец Иларион заключает: «Не идея, не истина, но самый факт воплощения Сына Божия есть тот камень, на котором зиждется Церковь»⁵⁰. В сказанном у евангелиста Матфея (см.: 16,13–18) он видел еще одно подтверждение главного положения своей экклезиологии.

УЧАСТИЕ В СОБОРЕ 1917–1918 ГОДОВ

Было в личности отца Илариона нечто такое, что не позволяло ему замкнуться в кругу деятельности «ученого монаха». Отец Иларион имел не только монашеское, но и святительское призвание. На путь высшего церковно-общественного служения он вступил в 1917 году – фактом своего участия в церковном Соборе.

Всероссийский церковный Собор открылся 15 августа 1917 года, в день Успения Божией Матери. 27 августа члены Собора прибыли специальным поездом на богомолье в Троице-Сергиеву лавру. За литургией в Троицком храме вдохновенное слово произнес архимандрит Иларион. Он говорил о том, что ныне совершается торжество Православия, в котором незримо участвуют те миллионы русских людей, которые на протяжении веков молились в этой чудной церкви. На Собор отец Иларион принес идею восстановления в Русской Церкви патриаршества. В свою бытность студентом он увлекался византийским идеалом – как следует из очерков «От академии до Афона», патриаршество тогда представлялось ему в обличии византийской симфонии. В 1917 году его воодушевлял совершенно иной образ русского патриарха – патриарха-исповедника, мученика. Восстановление патриаршества для архимандрита Илариона означало в первую очередь освобождение Церкви от гнета государства. Речь теперь шла о сплочении всех церковных сил вокруг нового центра – личности патриарха.

23 октября архимандрит Иларион произнес на Соборе речь под названием «Почему необходимо восстановить патриаршество?» Выстроенная строго академически, она звучала со страстной убежденностью. В основу ее отец Иларион положил ту мысль, что «патриаршество есть основной закон высшего управления каждой Поместной Церкви»⁵¹, так что если мы не хотим порывать с вековым церковным преданием, мы не имеем права отвергнуть патриаршество. Надо сказать, что на Соборе вокруг данного вопроса велась острейшая борьба: церковные либералы боялись монархизма в Церкви. Отвечая в своей речи на такие сомнения, отец Иларион говорил, что существование в Церкви первоиерарха не противоречит началу соборности, а дополняет его... Думается, в том, что выбор Собора осуществился в конце концов в пользу патриаршества (что произошло 30 октября), была немалая заслуга и архимандрита Илариона.

5 ноября 1917 года старец Зосимовой пустыни иеросхимонах Алексий в храме Христа Спасителя вынул из ковчега, стоявшего перед Владимирской иконой Божией Матери жребий с именем новоизбранного патриарха Всероссийского Тихона. Одним из главных помощников и сподвижников патриарха в эти труднейшие для Церкви годы стал отец Иларион.

ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ В 1918–1923 ГОДЫ

Уже в связи с участием в деятельности Собора 1917–1918 годов жизнь отца Илариона постепенно перемещается из Сергиева Посада в Москву. На 1918 год приходится первая волна гонений на Церковь, но не сразу к церковным деятелям пришло сознание того, что целью новой власти является самое беспощадное и планомерное уничтожение Церкви, что своим духовным острием революция обращена именно против Церкви. Перед патриархом Тихоном встала труднейшая задача сохранения малого острова Церкви посреди бушующей стихии. Возникла необходимость вступить в контакт с облеченным властью врагом, и отец Иларион сделался тем посредником между патриархом и государством, на которого Святейший Тихон всегда мог надежно опереться. Архимандрит Иларион занял при патриархе должность «секретаря и главного консультанта по богословским вопросам»⁵², за которой на деле стояла роль человека, всегда находящегося под вражеским ударом: во всех контактах с советской властью архимандрит Иларион заслонял собою патриарха. Судьба владыки здесь оказалась сходной с участью патриаршего келейника Якова Полозова, погибшего от руки наемного убийцы, обращенной против патриарха: архимандрит Иларион стал жертвой мести властей опять-таки патриарху...

В марте 1919 года отец Иларион был арестован и заключен в Бутырскую тюрьму. Причины ареста он и сам не понимал: видимо, сказалась его близость к патриарху. Двухмесячное лишение свободы отец Иларион перенес с душевной бодростью и в письмах на волю не прекращал шутить. После освобождения отец Иларион поселился в Москве у своего друга по академии и земляка отца Владимира Страхова, служившего на Сретенке в церкви Святой Троицы в Листах. А 20 мая 1920 года патриархом Тихоном была совершена хиротония архимандрита Илариона во епископа Верейского, викария Московской епархии. Хиротония пришлась на день памяти священномученика патриарха Гермогена. В своем слове патриарх Тихон особо отметил это совпадение, предсказав новопоставленному архиерею исповеднический венец за твердость в вере. На патриаршее слово владыка ответил замечательной, проникновенной речью, в которой выразилось его глубокое понимание как нынешнего состояния Церкви, так и собственной судьбы. Он вступил на епископскую стезю с полным сознанием того, что его ожидает, – с готовностью к мученичеству и с чувством, что к этому его направляет Божий Промысл. Весьма точно и при этом с пророческой глубиной владыка представил тогдашнюю историческую ситуацию: «Когда до основания разрушают старый мир, чтобы лишь на развалинах его строить новый фантастический мир, когда очень многое из дел человеческих оказалось построенным на зыбком песке, когда падоша сильнии многие (см.: 2Цар. 1, 25–27) – твердое основание Божие (2Тим. 2,19), Церковь Божия стоит непоколебимо, лишь украшенная, яко багряницею и виссоном, кровьми новых мучеников. Что мы знали из церковной истории, о чем читали у древних, то ныне видим своими глазами: Церковь побеждает, когда ей вредят. <...> Среди ветров лжеучений, среди мутных, яростных волн злобы, лжи и клеветы неистовых врагов как скала стоит Церковь, та Русская Православная Церковь, о которой так любили недавно повторять, что она в параличе, что лишь полицейской силой государства держится она. Но вот силы государства направились против Церкви, и наша Церковь дала больше мучеников и исповедников, нежели предателей и изменников»⁵³. Вспоминается настроение мучеников первых веков христианства, когда читаешь ныне этот проникновенный документ: «Господь милосердый да примет душу мою, – говорил владыка Иларион, – сию малую лепту, вметаемую в сокровищницу Церкви, для употребления на благую пользу. Воля Господня да будет...»

После принятия епископского сана жизнь владыки оказалась связанной со Сретенским монастырем: есть сведения, что он был назначен его настоятелем. Поскольку власти захватили большинство монастырских помещений, и обосноваться владыке в монастыре было уже негде, он по-прежнему жил у отца Владимира при церкви Троицы в Листах. Время святителя было заполнено напряженной деятельностью, дома он почти не бывал. Вот исполняется год, как я в новом своем положении, – сообщает он в письме от 7 мая 1921 года. – За год отслужено 142 обедни, больше чем 142 всенощных, около 330 проповедей (исключая два месяца болезни). Ведь это все равно что иметь в году полторы сотни праздников». За службами в Сретенском монастыре владыка часто участвовал в качестве простого монаха: он пел и читал на левом клиросе, и нередко ему, обладателю прекрасного тенора, поручали сольные песнопения. Люди ходили специально в Сретенский монастырь, чтобы послушать владыку Илариона. Любовь церковного народа к нему возрастала, увеличивалась и известность: за ним закрепились имена «Иларион Великий» и «новый Златоуст».

Но сам святитель в эти годы жил с постоянным ожиданием ареста. И действительно, в 1920 (или 1921) году владыка был арестован и некоторое время провел в тюрьме. Поводом к аресту послужил беспорядок во время монастырского престольного праздника: из Третьяковской галереи в монастырь была принесена Владимирская икона Божией Матери, и кликуши подняли вокруг нее шум...

А в 1922 году по стране покатился вал репрессий в связи с изъятием церковных ценностей, приведшим к народным волнениям. В списке «врагов народа» первым стояло имя патриарха Тихона, дальше шли десятки имен епископов и священников. В апреле патриарха арестовывают, еще раньше, 22 марта, оказывается под арестом владыка Иларион...

В конце июня епископа Илариона высылают на год из Москвы в Архангельск. Оттуда владыка пишет в Сергиев Посад своей духовной дочери; из этих писем (находящихся в его следственном деле) мы узнаем о его тамошней жизни. В ссылке владыка усматривает «явную милость Божию»: она предоставила ему возможность побыть в спокойной обстановке и заняться наукой. Особую озабоченность вызывает у него церковная смута – расширение обновленческого движения. «Что же касается смуты церковной, – пишет владыка 22 июля/4 августа, – кроме глупостей и безобразия в ней, ничего не вижу. <...> Зла от этих деятелей будет очень много. И многим от них придется пострадать... Я думаю, что в моей личной жизни настоящее мое положение – только начало болезни. Вероятно, немало лет пройдет в заключениях, скитаниях повсюду, в нужде и лишениях. Но, зная церковную историю, нисколько не смущаясь, избираю страдать с людьми Божиими, нежели называться сыном дщери фараоновой». Этой установке владыка следовал во всех случаях, когда власти в союзе с обновленцами подкупом и угрозами пытались привлечь его на свою сторону. Непримиримость эта стоила ему жизни.

В 1923 году над Церковью нависла смертельная опасность. Власти действовали как извне, так и изнутри – используя обновленческие силы. В мае состоялся обновленческий лжесобор, на котором патриарх Тихон был лишен патриаршего сана и монашества. Кроме того, были приняты решения, подрывающие канонический и литургический строй Церкви, вместе с постановлением о закрытии монастырей. Параллельно этому власти проводили мероприятия, практически ставящие патриаршую Церковь вне закона: хотели навсегда покончить с «тихоновщиной»... Перед лицом этой угрозы патриарх Тихон принял жертвенное для себя решение. 27 июня в центральных газетах появилось известие об освобождении из-под стражи «гражданина Белавина» – в связи с тем, что он, признав все, в чем его обвиняют, заявил, что он отныне «не враг советской власти». Безбожники полагали, что авторитет патриарха в народе уже пал; они глубоко ошибались.

Сразу после освобождения патриарха в церковном народе началось мощное движение, направленное на то, чтобы сплотиться вокруг него – той личности, которая зримо являет собой церковное единство. Начался массовый уход из обновленчества, совершились тысячи актов покаяния тех священников и епископов, которые в это смутное время по разным причинам отпали в обновленческий раскол. Обновленчество было обречено, но Церкви предстояла огромная работа, связанная с возвращением людей в Православие. Правой рукой патриарха Тихона стал в этот момент владыка Иларион (Троицкий), уже вернувшийся из ссылки. Именно в 1923 году он был возведен в сан архиепископа.

В этих новых условиях Церковь могла действовать, лишь постоянно подчеркивая свою лояльность по отношению к государству. В августе 1923 года в печати появилось воззвание, подписанное патриархом Тихоном и группой высших иерархов, среди которых был владыка Иларион. Чрезвычайно кратко и официально составленное, оно сводилось к утверждению, что Русская Православная Церковь ничего общего не имеет с контрреволюцией»⁵⁴. Опираясь в своей посреднической миссии на этот тезис, владыка Иларион сумел добиться от власти смягчения ее церковной политики.

Многообразной была деятельность владыки, направленная против обновленчества. Участвуя во всех службах патриарха, он неизменно произносил во время их пламенные проповеди. Их содержание было самым актуальным: владыка говорил, что никакое «живоцерковничество» не будет возможным, если пастыри Церкви сами будут стремиться явить собой народу Христов идеал⁵⁵. Владыка в кратчайший срок восстановил церковную организацию в Москве. Он разработал чин покаяния и сам принял исповедь у сотен священников, монахов и мирян, переходивших из обновленческого раскола. Целые приходы присоединялись к патриаршей Церкви, а в начале июля началось освящение храмов. Владыка Иларион лично освятил великим чином собор Сретенского монастыря, перешедший к патриарху от одного из обновленческих главарей – Антонина Грановского.

Приходилось владыке Илариону участвовать в докладах и в знаменитых диспутах в Политехническом музее. 17 августа 1923 года он прочел там лекцию «Тихоновцы и обновленцы. Что их разделяет?» А вскоре, 4 сентября, в музее состоялся диспут на тему «Обновленческий собор 1923 года». Владыка сравнил этот «собор» с «разбойничьим» – вторым Ефесским собором, и его доклад был горячо поддержан аудиторией, тогда как оппонентов архиепископа, защитников обновленчества, встретили шумом, так что они едва могли говорить... «Кто враги Церкви?» – такой была тема диспута 13 октября. Против архиепископа Илариона в тот день выступил видный вождь обновленчества Александр Введенский. Последний заявил, что патриарх Тихон был противником помощи голодающим в 1921–1922 годах, после чего в зале поднялась буря протестов. Владыка разоблачил обновленческую ложь и бесстрашно засвидетельствовал о фактах прямого сотрудничества обновленцев с гонителями Церкви. И уже на следующий день власти устроили в музее диспут под названием «Почему Тихон и Иларион – враги Церкви»⁵⁶... По отношению к своим оппонентам по диспутам, этим «совопросникам века сего», владыка Иларион находился в совсем иной бытийственной плоскости: демагогии и «лукавым словесам» сторонников обновленчества архиепископ противопоставлял непоколебимое стояние в церковной истине, и это действовало на слушателей безотказно и глубоко.

В ноябре 1923 года патриарх Тихон внезапно был вызван в ГПУ на Лубянке, с ним разговаривали в духе ультиматума. От Святейшего потребовали, чтобы он немедленно выработал декларацию примирения с обновленческим архиепископом Евдокимом (Мещерским), на которого власть в тот момент делала ставку: так Церковь хотели разложить изнутри... Однако патриарх отказался самым решительным образом поступать против совести. Беседовавший с патриархом печально знаменитый Тучков был изумлен и сменил тон, вежливо простившись с патриархом. Но через несколько дней был арестован архиепископ Иларион, на которого Тучков возлагал главную ответственность за провал своей политики.

СОЛОВКИ

Владыка был осужден на три года Соловецких концлагерей: его обвинили в «распространении ложных слухов и агитации против советской власти под религиозным флагом». 1 января 1924 года его привезли в пересыльный пункт на Поповом острове, а в июне отправили на Соловки. На берегу залива Белого моря вместе с другими заключенными из духовенства он работал сетевязальщиком и рыбаком, был лесником, живя в Варваринской часовне, как сторож жил в Филипповской пустыни. По свидетельствам очевидцев, и в лагере владыку не оставляли бодрость и духовное веселье: недаром он любил вспоминать, что его имя, «Иларион», означает «веселый». Не следует, однако, заблуждаться относительно природы такого состояния: оно имело сверхъестественный, благодатный, а никак не непосредственный характер. «Надо побыть в этой обстановке хотя немного, а так не опишешь. Это воочию сам сатана», – так владыка оценивал атмосферу мест заключения. Потому фразы из его писем с Соловков типа «живу тихо и благополучно» (письмо от 25 ноября 1928 года) не должны пониматься превратно...

В заключении владыка оставался внутренне свободным человеком. «Чарующий дух нестяжания» (М. Польский) позволял не замечать лишений, прощать уголовникам, кравшим его вещи; если же у него что-то просили, он отдавал не задумываясь. Удивительным было отношение владыки к окружающим. Круг его общения составляли отнюдь не только епископы и профессора: казалось, внешнее состояние другого человека вообще неважно для него. На равных он беседовал и с теми, кто принадлежал к преступному миру; в такой уважительности не было ничего показного, поскольку за ней стояло присущее владыке Илариону чувство высшего онтологического равенства людей – их равенства перед Богом. На его любовь люди отвечали ему искренним уважением и любовью.

Совершенно невольно владыка так поставил себя, что вокруг него на Соловках стали создаваться легенды. О них мы знаем благодаря полудокументальным-полухудожественным очеркам Б. Ширяева, также бывшего соловецким узником. Эти очерки составили книгу «Неугасимая лампада»; владыке Илариону в ней отведено немало страниц. Правда и вымысел в легендах о владыке были перемешаны порой до неразделимости. О Иларионе говорили как о хранителе и местоблюстителе патриаршего престола, в связи с чем якобы существовало тайное завещание патриарха Тихона; утверждали, что ГПУ предлагало ему возглавить «живую Церковь», на что получило отказ; ходила история, как владыка во время бури плавал на лодке в море ради спасения злобного охранника Сухова, который позже раскаялся и обратился ко Христу... Последний рассказ, впрочем, Ширяев передает как реальное событие.

В лагере владыка продолжал свою деятельность по руководству Церковью. После кончины патриарха Тихона (7 апреля 1925 г.) острейшей оказалась проблема легализации Церкви в условиях стабилизировавшегося советского режима. Возможно ли сосуществование Церкви и государственной власти, несмотря на противоположность и несовместимость их духовных принципов? Именно владыка Иларион (Троицкий) заложил основы того «царского» пути, который был призван вывести Церковь из воистину трагической ситуации. Он составил записку (она известна под названием «Записки архиепископа Илариона»⁵⁷), в которой заявлял: позиция Церкви в любом земном обществе – «полная непричастность и несолидарность со всеми политическими неблагонадежными (по отношению к власти. – Н. Б.) тенденциями⁵⁸. Владыка, с одной стороны, следовал той линии церковной политики, которую избрал патриарх Тихон, с другой стороны, священномученик Иларион оставался верен своей экклезиологии, переведя ее в практическое русло: Церковь как Тело Христово, имея свое средоточие в Евхаристии, высоко вознесена над любой политической ситуацией, и ей нет нужды вмешиваться в борьбу политических сил.

«Записка» владыки дала тон так называемой «Памятной записке соловецких епископов» от 27 мая (9 июня) 1925 года⁵⁹. Последняя выражала мнение многочисленной группы епископата, оказавшейся на Соловках и представлявшей собой как бы малый церковный Собор. «Церковь желала бы только полного и последовательного проведения в жизнь закона об отделении Церкви от государства»⁶⁰ – именно таков был призыв епископов-соловчан к власть имущим. Авторы «Памятной записки» заявляют о систематических гонениях на Церковь в Советском Союзе и обличают во лжи обновленцев, утверждающих, что ничего подобного на самом деле нет. О церковной позиции в ней сказано очень конкретно: Церковь «не должна подвергать критике или порицанию гражданские мероприятия правительства, но отсюда вытекает и то, что она не должна и одобрять их»⁶¹. Надо сказать, что основной смысл «Памятной записки» (а следовательно, и «Записки архиепископа Илариона») сохранился и в проекте Декларации митрополита Сергия от 28 мая/10 июня 1926 года⁶². Послание же митрополита Сергия от 16/29 июня 1927 года отмечено очевидным образом вмешательством советской цензуры⁶³.

В конце лета 1925 года владыку Илариона внезапно перевели из Соловков в Ярославскую тюрьму. Здесь он пользовался большими льготами, мог читать, заниматься. По свидетельствам очевидцев, в тюрьме он написал много толстых тетрадей, которые передал друзьям на волю. Такое перемещение владыки было предпринято ради того, чтобы попытаться склонить его к присоединению к новому расколу, который возглавил архиепископ Григорий Екатеринбургский, стремящийся в обход канонов овладеть высшей властью в Церкви. ГПУ хотело подкрепить раскол авторитетом архиепископа Илариона (Троицкого), на него же самого бросить пятно. В разговоре с агентом ГПУ владыка решительно отказался от предложения. «Я скорее сгнию в тюрьме, но своему направлению не изменю», – говорил он своему соузнику по Ярославской тюрьме епископу Гервасию⁶⁴. Действительно, через год ему был дан новый трехлетний срок. Основанием для этого сделали «разглашение» владыкой его разговора с агентом.

Весной 1926 года архиепископ снова оказывается на Соловках. В этот год в лагере состоялось пасхальное богослужение – в первый и последний раз. Возглавил службу владыка Иларион (Троицкий). В остальном сведения о той пасхальной ночи противоречивы. В «Неугасимой лампаде» Ширяева рассказывается, что празднование Пасхи происходило в кладбищенской церкви и было весьма пышным, так как его одобряло лагерное начальство. А по свидетельству священника Павла Чехранова, служба состоялась тайно и не в храме, а в недостроенной пекарне⁶⁵. По-видимому, Ширяев романтически приукрасил это событие, однако совпадение двух свидетельств в том, что касается владыки, дает еще один штрих к картине всеобщего уважения, окружавшего владыку в лагере.

Формулировки Послания митрополита Сергия вызвали новую волну церковного смятения, видимо, отношение владыки Илариона к нему также было непростым. Однако в конечном счете он становится на сторону митрополита Сергия и его Синода, а также удерживает других от уклонения в новый раскол. «В ноябре 1927 года некоторые из соловецких епископов начали было колебаться в связи с иосифлянским расколом, – вспоминал митрополит Мануил (Лемешевский), соузник владыки. – Архиепископ Иларион сумел собрать до пятнадцати епископов в келии архимандрита Феофана, где все единодушно постановили сохранять верность Православной Церкви, возглавляемой митрополитом Сергием. “Никакого раскола! – возгласил архиепископ Иларион. – Что бы нам ни стали говорить, будем смотреть на это как на провокацию!”»⁶⁶.

Много сил потратил владыка, уговаривая епископа Виктора (Островидова) не присоединяться к иосифлянам; ошибочность раскола в тогдашней ситуации обоснована им и в ряде писем 1928 года. Интересы церковного единства, сознание того, что без легализации земное существование Церкви оказывается висящим на волоске, что избрание эсхатологического выхода из истории неприемлемо для митрополита Сергия, – эти, а возможно, и другие доводы побудили владыку Илариона волевым выбором согласиться с позицией митр. Сергия.

ГОЛГОФА СВЯТИТЕЛЯ

Осенью 1929 года официальный срок заключения владыки заканчивался. Однако власти не собирались выпускать его на волю: добавляя ему все новые и новые сроки, они надеялись измотать до предела его силы. 14 октября 1929 года особым совещанием при коллегии ОГПУ владыка вновь был осужден на три года. На этот раз было решено отправить его на поселение в Среднюю Азию.

Везли святителя этапным порядком – от одной пересылочной тюрьмы к другой. В дороге он заразился сыпным тифом. Без вещей (в пути его сразу обокрали), в одном рубище, кишащем насекомыми, в тифозном жару его привезли в Ленинград и поместили в тюрьму, где ему предстояло провести месяц. Это случилось в день Введения во храм Пресвятой Богородицы. Состояние его ухудшалось изо дня в день. 6 декабря, при температуре тела 41°, он пешком, изнемогая, перебрался в больницу им. доктора Гааза. Тогда в судьбе владыки принял горячее участие ленинградский митрополит Серафим (Чичагов), но помочь страдальцу было уже невозможно.

На 15 декабря пришелся кризис болезни; владыка был в сознании и даже написал письмо на волю. Неожиданно его начала мучить страшная жажда, и он попросил морсу. Но когда морс принесли, уже начался бред. В бреду владыка повторял: «Вот теперь я совсем свободен, никто меня не возьмет». Подошедший к постели врач услышал последние слова мученика: «Как хорошо! Теперь мы далеки от...» Это были слова примирения со своей участью, благодарности Богу и радости от близкой встречи с Ним. Душа владыки отлетела в Горний мир 15/28 декабря 1929 года в четыре часа утра.

...Митрополит Серафим, уподобившись Иосифу Аримафейскому, добился у властей разрешения похоронить владыку в соответствии с его саном. В больницу доставили белое архиерейское облачение и белую митру, в которые облачили святителя. Когда ближайшие родственники увидели тело покойного, то никто его не узнал: годы лагерей и тюрем превратили владыку из полного энергии человека в седого, истощенного старика... Гроб с телом был доставлен в Новодевичий монастырь у Московской заставы.

Сохранилось свидетельство о похоронах священномученика его близкого друга, протоиерея Владимира Страхова. «Служили митрополит Серафим и два епископа, гроб стоял посреди храма Новодевичьего монастыря. Когда читали часы, я смотрю – стоят на клиросе в облачениях духовенство, а я думаю – зачем они там стоят, а это собрались диаконы и псаломщики ленинградские, чтобы отдать последний долг почившему архиепископу Илариону. Пели очень хорошо.

Сначала я ничего не мог сообразить, потому что душили меня слезы, когда они вышли на отпевание дорогого нашего архиепископа. Перед гробом стали четыре голосовщика в облачениях диаконов, я даже подумал – не место им тут стоять; и вдруг они запели басами: “Блажени непорочнии, в путь ходящии...” Меня до глубины души тронуло, точно раздались из-под земли эти голоса, и я тут вспомнил старорусское отпевание.

Кончилось в четыре часа; в церковь вошли – темно, и вышли – темно. Стали мы прощаться, я поклонился до земли за всю его любимую паству и просил его не забывать нас у Престола Господня. Подняли мы гроб на свои плечи, останки доброго нашего архиепископа, и понесли на кладбище Новодевичьего монастыря, а впереди шли певчие, которые пели: “Помощник и Покровитель бысть мне во спасение, Сей мой Бог, и прославлю Его...” Дошли до могилы, поставили гроб, отслужили последнюю литию, я еще раз поклонился, и стали опускать в могилу нашего дорогого пастыря. Архиепископ Амвросий взял первый комок земли и первым бросил его на гроб, сказав: “Господня земля и исполнение ея, вселенная и вси живущие на ней...” И быстро вырос небольшой холмик, и поставили белый крест с надписью: “Архиепископ Иларион (Троицкий)”. И стали расходиться, остались только мы – небольшая кучка москвичей. Мы, подобно женам-мироносицам, стали у холмика и не могли придумать и представить, кто лежит под этим холмиком. Когда мы возвращались, то колокола так торжественно трезвонили, перегоняя один другого; я даже посердился, да что же это им за торжество? О чем они веселятся? И тут же я вспомнил слова архиепископа Амвросия: “Господня земля и исполнение ея, вселенная и вси живущие на ней”, а дальше: “Той на морях основал ю есть, и на реках уготовал ю есть. Кто взыдет на гору Господню? Или кто станет на месте святем Его? Кто неповинен рукама и чист сердцем, кто не клялся лестию искреннему своему, тот приимет благословение от Господа и милость от Бога и Спаса своего”. Вот о чем торжествовали колокола. Архиепископ Иларион и был таков, что никогда не льстил лестию ближнему своему, – значит, он принял благословение от Господа, а наш долг молиться за него»⁶⁷.

...Ныне священномученик Иларион, прославленный на юбилейном Архиерейском Соборе в 2000г.⁶⁸ в лике новомучеников и исповедников, молится на Небесах за всю Православную Церковь, за столь любимую им Россию, за всех тех, кто любит и чтит его. А его творения обретают новую жизнь, питая ум и душу заинтересованного читателя.

Священномученик Иларион (Троицкий) Носитель торжествующего христианства

Начало жизненного пути

Учеба в Московской Духовной Академии

Богословское творчество В. А. Троицкого. Диссертация «Очерки из истории догмата о Церкви»

Преподавание в Московской Духовной Академии

Монашество

Богословские труды архимандрита Илариона 1914–1916 годов

Телеграм канал с цитатами святых

Телеграм бот с цитатами святых

Священномученик Иларион (Троицкий)
Носитель торжествующего христианства

Телеграм канал
с цитатами святых

Телеграм бот
с цитатами святых