Священномученик Михаил Чельцов
Сущность церковного обновления

Недавно в «Издательстве имени святителя Игнатия Ставропольского» вышли «Воспоминания «смертника» о пережитом» протоиерея Михаила Чельцова. В предисловии к книге рассказывается, что он, в 1922 г. проходя по одному делу со священномучеником митрополитом Вениамином, был приговорен к расстрелу, но помилован и принял свой мученический венец позже – в ночь на Рождество 1931 г. К сожалению, излагая биографию протоиерея, автор предисловия ничего не говорит о том, что о. Михаил был обновленцем – не в позднейшем смысле слова, означающем участника обновленческого раскола, а в первоначальном, как член «Союза церковного обновления» – знаменитой группы 32-х священников, опубликовавших в 1905 г. записку «К церковному собору», дополнявшую со стороны священников известные «Отзывы епархиальных архиереев» по вопросу о церковной реформе. Символично, что большинство членов этой группы не примкнуло к «обновленцам» 20-х годов, но сохранило, подобно протоиерею Михаилу Чельцову, верность патриарху Тихону.

Предлагаемая вниманию читателей «Православной общины» статья написана в 1907 г., когда слово «обновленец» еще не было скомпрометировано связью с преступной и богоборческой властью и не стало презрительной кличкой.

Сейчас, когда слово это вновь оказывается у всех на устах, полезно узнать, какое содержание вкладывали в него люди, его создавшие и запечатлевшие свою верность Богу и Церкви своей мученической кровью

В качестве приложения мы даем отрывок из его же статьи 1928 г. «В чем причина церковной разрухи 1920–1930 гг.», где о. Михаил, вглядываясь в прошлое и рисуя картину петербургской церковной жизни начала ХХ в., объясняет, почему причины обновленческого раскола 20-х годов нельзя искать в деятельности петербургских обновленцев – священников, вдохновленных идеей благодатного обновления церкви. Наоборот, благодаря сложившейся в Санкт-Петербургской епархии атмосфере церковной свободы в условиях человеческих отношений епископа со священниками привела к тому, что даже в первые годы советской власти в этой епархии сохранялись мир и взаимопонимание, церковная дисциплина и послушание.

То движение среди духовенства, которое объединилось под знаменем «церковного обновления», существует уже не первый год. Оно заявило себя и в литературе, и в жизни; оно принимало участие и в подготовлениях к будущему поместному собору, и как таковое получило огромную, не совсем, кажется, впрочем, заслуженную известность. Но, не смотря на это, движение это далеко еще не определилось ни в своей внутренней сущности, ни в целях, ни со стороны средств своих. Отсюда проистекает ненормальное объединение под покровом «церковного обновления» фактов и течений взаимно даже исключающих один другого. Церковным обновленцем мнит себя бранящий, иногда даже по личным своим счетам, своего архиерея и восстающий против епархиальной бюрократии, но во взглядах своих на христианство и на задачи пастырства не простирающийся далее откровений «Колокола», тоже, кстати сказать, во время обер-прокурорства Оболенского старавшегося заявить о своем «обновленстве». Тому же Богу думает служить и тот, кто почти совершенно безразличен к делу церковной реформы, не придает ей значения, а все свое внимание сосредоточивает почти исключительно только на полном раскрытии христианства как веры религиозной, забывая то положение, что в действительности и христиане – лишь средние люди, а не герои духа, а потому сильно нуждаются для воплощения христианства в жизни в обновленных формах, т. е. в церковных реформах. – Обновленцем считает себя и тот, кто против всякого реформирования в Церкви, веря в постепенный, хотя и медленный, процесс самой жизни к целям религиозного прогресса; но будто бы обновленец и тот, кто зачеркивает всю предыдущую жизнь Церкви как неудавшуюся и мечтает об открытии новой Церкви Духа Святого.

Впрочем, эти последние, в своем роде крайние левые, наконец увидали, как у них не много общего с тем, что может содержаться в понятии «церковного обновления», и отсюда у них жесткая, ядовитая, но далеко не справедливая критика всего «обновленческого» движения. Критика эта – дело вполне естественное и желательное: она должна лишь помочь делу. После всякой грозы – всегда яркий просвет и очищение в воздухе. Этот просвет, это очищение должны быть произведены и в церковном обновленчестве. И здесь должно быть выяснено это движение с его настоящей, подлинной физиономией, без всяких прикрас и подмалевываний: только тогда оно может быть и полезно.

Итак, что же такое «церковное обновление»?

И то, и другое слово требуют своего выяснения и раскрытия мыслимого в них содержания. Начнем с последнего слова.

Обновление не есть появление нового – это было бы творением, рождением; обновлять можно только то, что существует. В этом смысле мы говорим, например, об обновлении природы от благодатного дождя после продолжительной и изнурительной засухи. От засухи все блекнет, высыхает, готово, по-видимому, прекратить свое существование, лишается благодатных соков. Прошел дождь, и все оживает, но оживает именно потому, что корни были еще целы, в них еще таилась живительная сила, они были со всеми присущими им потенциальными устремлениями к росту, к процветанию, т. е. к обновлению. – Но и дождик для обновления природы должен быть достаточно силен и непременно идти при благоприятных условиях. Небольшой дождь, коснувшись верхов, поверхности, в состоянии будет произвести небольшое оживление, озеленение природы, но как недостаточно проникший в глубину земли, не коснувшийся корней растений, произведет действие не продолжительное, скоропреходящее, для обновления совершенно недостаточное. Может пройти дождь с бурей, градом или сильным холодом. Он забьет землю, вырвет с корнем и поломает деревья, приколотит корни, лишив их этим свободы развития. Нужно, чтобы дождь дал благотворную влагу самим корням, размочив почву и сопровождался все оживляющим блеском и согревающей теплотой весеннего солнца. – Но и самый благоприятный дождь, даже после самой изнурительной засухи, для обновления природы не производит никакого существенного переворота в природе, во внутренней сущности растений: растения сами по себе остаются теми же, что и были, только со вновь полученными, данными условиями для своего оживления, расцвета; что было заложено в их сущности живительного – теперь распускается, раскрывается, дает приятность обонянию, удовольствие глазу и радость и отраду всему живому.

Так намечаются следующие четыре основных черты в содержании понятия «обновления». 1) Обновление не есть отказ от прежде бывшего, зачеркивание его и творение совершенно нового явления: оно есть воззвание к жизни того, что есть или что было и что быть должно, но что почему-либо замерло, поблекло, захирело, и потому не обнаруживает свойственных ему жизненности, блеска и силы. 2) Обновление не перерождает и внутренней сущности того или иного явления, не производит в нем внутреннего переворота: оно выявляет эту сущность, доставляя все способы к ее обнаружению, раскрытию, процветанию; оно есть распускание бутона в цветок во всей его пышности, красоте и благоухании. 3) Но обновление не есть замазывание прорех, заплата на старом: оно должно быть глубоким и всесторонним, чтобы коснуться самых корней известного явления, им дать силы к углублению внутрь почвы и к проявлению крепким, твердым, могучим стволом для произрастания райских плодов на пользу человеку. 4) И идти оно может не путем репрессий, насилия, через гром и бурю, но созидая в природе благоприятную почву, естественные условия, путем разработки нужного материала, подготовлением данного явления к восприятию его природным сознанием.

Все эти черты такого свойства и направления, что они роднят обновление с эволюцией и делают его совершенно чуждым революции; обновление требует коренных реформ и чурается реформации, как явления совершенно другого порядка.

Как таковое, какой смысл будет иметь обновление в приложении к Церкви?

Здесь мы встречаемся с целым рядом недоумений и, по-видимому, основательных возражений. Как, говорят нам, можно говорить об обновлении Церкви, коли она есть столп и утверждение истины, коль ее не одолеют и врата адовы? Говорить об обновлении Церкви не значит ли предполагать ее мертвенность; а это не в противоречии ли будет с вышеприведенными изречениями слова Божия?

Когда слышишь эти возражения, невольно вспоминаешь слова Иоанна Златоуста, сказанные им, хотя по другому поводу, но очень характерные и для настоящего случая. Привожу их в очень выразительном славянском тексте. «Сие Господь завеща, глаголя учеником: «се Аз с вами есмь во вся дни, до скончания века»; но сие бывает, егда мы хощем; не бо всячески будет с нами, егда себе далече творим. С вами, рече, выну буду: да не отгоняем прочее благодати». Словами этими ярко обозначаются два элемента во всяком божественном обетовании – божеский и человеческий. Божеский – всегда непреложен, неизменен, вечен; человеческий – в полной зависимости от воли, от хотения, от жизни человеческой. Человек-христианин может его довести до нераздельного единства с божеским в своей личной и общественной жизни; но он может остаться и с одним человеческим элементом, лишившись, утратив божественный и слепо исказив, подменив и божеский на ложнобожеский.

Так и Церковь: она, действительно, столп и утверждение истины и, действительно, вратами ада она никогда на одолена; но «не бо всячески будет с нами (таковая), егда (мы) себе далече творим». Она может оставаться, пребывать таковой, но не для нас – известных, допустим, личностей или даже русского православного народа. Оставаясь сама по себе таковой, она в нашем сознании и жизненном выражении может оказаться уже столбом поваленным, утверждением непрочным и к одолению от ада склонным, даже и близким. Отсюда является естественная для христианина потребность и задача – осмотреть, как бы ощупать духовными щупальцами: насколько в его понимании и жизни Церковь является таковой, каковой должна быть, ярко ли в ней светит правда Евангельская, подлинный ли блестит свет Христов, согреваются ли лучами тепла сердца скорбящих и озлобленных. А это-то и есть один из элементов, даже одна из задач того, что именуется церковным обновлением. Церковное обновление имеет своим объектом не Церковь в ее трансцендентной сущности, даже и не в земной ее святости, а Церковь со стороны выражающего ее вовне человеческого ее элемента. А человечество, как зараженное грехом, ограничено в своем усвоении истин веры и не без уклонений и падений совершает путь к богочеловечеству.

Евангелие, как известно, не сборник нравственных правил и не система религиозного вероучения: оно есть благовестие о самой жизни во Христе Иисусе. Поэтому далеко недостаточно его только знать или изучить, его нужно усвоить всею своею жизнью. Но способности человека-христианина к усвоению, тем более жизненному, – слабы, умственные силы его ограничены; и если всякое его усвоение совершается медленным процессом, с постоянными недоумениями, затруднениями, уклонениями от истины, падениями в бездны еретичества и лжи, то тем более всему этому подвержено усвоение благовестия о жизни во Христе. История жизни христианства свидетельствует это многими ересями и расколами и целым рядом соборов для выяснения и раскрытия Евангелия. И истины веры, – само благовестие о жизни, значит, остается всегда себе равным, никогда не увеличивающимся, ни уменьшающимся в своем содержании, никогда не погрешительным, – в усвоении их людьми подвергаются затемнению, искажению и требуют постоянного и бдительного осмотра, освидетельствования, раскрытия, обновления как очищения от еретической или другой какой заразы и выяснения их в истинном свете Христова учения.

Отсюда вполне должно быть понятным и бесспорно приемлемым, что обновление вполне естественно, законно, обязательно в Церкви и для Церкви. Ясным должно быть и то, какая сторона Церкви, какая из ее составных частей подлежит обновлению. Значит, и говорить об обновлении церковном это не только не быть в противоречии с Христовым учением о Церкви, но именно для Царствия Божия работать, очищая для людей пути и изыскивая способы к богоуподоблению, к богочеловечеству. И в наше время это более, чем когда-либо требуется.

Наше время – время переоценки всех ценностей, пересмотра всех основ человеческого бытия и делания, пересоздания жизни государственной, общественной и экономической. В такое время мысль человеческая невольно обращается к метафизике и к религии, в которых она хочет найти для себя точку опоры и исхода, свет для освещения путей своих, основания для целей своих устремлений, выяснение подлинной, неподдельной правды, одобрение или осуждение через истину поступкам людским. И в наши дни государственного и общественного брожения обратились рядовые христиане к Церкви за разного рода разрешениями, разъяснениями и... натолкнулись на стену молчания, откуда послышалось им только одно: ignoramus et non possumus. Явился священник Гапон, повел за собой народ; очень многие пошли за ним без рассуждений, а иные вздумали навести нужные справки у других пастырей и услышали – «не знаем»; услышали и пошли на смерть за Гапоном. Пробудилось сильное желание к политической свободе, опостылел гнет правительственных казнокрадов и насильников; опять некоторые захотели услышать слово пастырское, слово церковное, и вздохом обессиленного паралитика пронеслось в ответе им избитое, искаженное в смысле – «всякая душа властям да повинуется», и пошли убийства да смертные казни. Разгорелась социальная, классовая борьба: Церковь как крупнейший собственник и как привилегированное сословие вздумала было утишать ее и... запылали костры из помещичьих усадеб.

Тяжело, ужасно тяжело было массе христиан, тому, что зовется телом Церкви, видеть, слышать, сознавать все это. Невольно рождалась у многих из христиан испытующая мысль: да что же это такое? Неужели Церковь только и может признавать и освящать, что старо, гнило, нравственно уродливо и безобразно, что в интересах неответственной ни перед кем и про Бога совсем забывшей жестокой, злобной власти, да что отжило уже свой век и что снова повториться уже не может? Неужели и церковь только со старым? А с новым? Новое отрицается? Но как же слово Златоустого Иоанна, что Церковь никогда не стареет, но «присно-юнеется». Где же истина, где правда? Где Христос и Его благовестие нищим и сокрушенным сердцем, плененным – освобождение, измученным – свобода, проповедание лета Господня благоприятного (Лк 4: 18–10)? Неужели это для каких-то других будущих времен, а теперь христианство всецело выражается в аскетизме? А христианская общественность – есть ли она, может ли быть и почему ее нет?

Уж сколько раз все эти и им подобные вопросы, и устно и письменно, и отдельным пастырям и целым группам их, и всей Церкви задавались и от частных лиц, и от целых общественных организаций – задавались, и все по-прежнему, по-старому оставались без удовлетворения, без ответа: ignoramus, non possumus, где-то глухо, сурово, но всегда грозно звучало и гулким эхом раздавалось по всей Руси... И пошли далеко в сторону от Церкви когда-то люди церковные, пошли по разным сектам и законам; иные совсем о Боге перестали думать, оставили Его; другие сочли религию делом внешним, неважным придатком и, пока еще числясь православными, зажили без Христа и без Бога.

И опять перед некоторыми из христиан и перед многими из пастырей церковных восстал вопрос: так ли должно быть? Естественно ли это? Не беда ли, не горе ли это для Церкви? Нельзя ли избавиться или, во всяком случае, умалить, ослабить дальнейшее поступательное движение его? И предстал перед ними вопрос: како веруеши и почему? Само собою, по законам какой-то неведомой логики, по побуждениям какой-то таинственной требовательной силы всплыла на поверхность христианского сознания многих необходимость осмотреть церковное христианство, выяснить его настоящую подлинную сущность, его отношение к государственной, экономической, общественной жизни, к политике и культуре общечеловеческой. Так появилось то, что потом названо было церковным обновлением.

Так что же такое церковное обновление?

Исходный пункт свой церковное обновление имеет в тупике, в который уперлась наша русская Церковь учением своим о христианстве в его отношении к общественной жизни. Отсюда целью своею оно поставляет раскрытие, выяснение христианства как абсолютной и универсальной религии, – как веры проникающей, просвещающей все взаимоотношения общественные, творящей здесь, на земле, в земных условиях бытия человеческого, Царство Божие. Христианская общественность, Царство Божие и на земле – вот что написано на стяге, под которым стоит церковное обновление. Человек – христианин, человек – сын Божий, человеческая общественность – общественность евангельская, жизнь людская, мировая – жизнь богоподобных существ – вот идеал его. В этих пунктах церковные обновленцы близко подходят к так называемым новым христианам; но только в этих пунктах, – а дальше пути расходятся.

Как бы иногда новые христиане не старались укрываться за разными софизмами, но они отвергают историческую Православную церковь; она, по их мнению, отжила свое время, состарилась. Но не удовлетворяет и Евангелие. Им хочется нового богооткровения; они мечтают о новом явлении Духа Святого. Они ждут рождения новой Церкви – Иоанновой, апокалиптической. Церковные обновленцы всеми жилами своего существа связали себя с так называемой исторической церковью. Они крепко убеждены, что было одно богоявление и другого не будет; было одно богооткровение и другого не последует. И в них дано все, что к животу и благочестию, сообщена вся плирома – полнота божественного учения и ведения. И как в некую богатую сокровищницу, выражаясь словами св. Иринея Лионского , собрано оно, снесено в Церковь Божию, в которой мы живем и спасаемся. Но Церковь, как все живое, в жизни своей подвергается многоразличным переменам. Она, говоря словами одного древнего церковного писателя, «иногда возносится к небу, иногда опускается в бездну, иногда Христовою управляется силою, иногда колеблется страхом, иногда покрывается волнами страстей, иногда всплывает на веслах исповедания» (Петр Хрисолог). Но и в самую худшую пору она все-таки дерево целостное, с крепкими здоровыми корнями, с никогда неиссыхающей благодатной влагой в них, но только дерево не дающее зелени, дающее недостаточно ограды и успокоения путников, дерево без цвета и надлежащей красоты. Историческая Церковь и по источнику бытия своего, и по своей внутренней природе есть Церковь Бога живого, но только отяжелевшая за массой несродных ей наслоений, утратившая сродную ей эластичность, приложимость общечеловеческую, закрывшаяся для проявлений полноты благодати своей чрез живые действия Духа Св. и служащая не к раскрытию, а нередко к подавлению даров Духа Св. в каждом из людей.

Отсюда задачей для церковных обновленцев является не пересоздание Церкви как Божественного установления, а возрождение ее со стороны ее человеческого элемента. Основы, начала, заложенные Христом, суть начала евангельской правды и истины, но они заглушены, как бы куда-то схоронены; их требуется проявить, воззвать к жизни. Значит, обновленцы не о новом творении в христианстве мечтают, а лишь стремятся к тому, чтобы христианство Христово, а не византийское, христианство евангельское, а не преданий старцев, проявилось в жизни во всей присущей ему силе и блеске, раскрыло бы все свое богатое потенциальное содержание, объединило бы в единстве бытия веру и жизнь и дало бы христианскую государственность, общественность, экономику, культуру, науку, словом – христианизировало бы жизнь во всех ее сторонах и проявлениях и вело бы к приближению Царствия Божия и здесь, на земле.

Но так как в современной нам жизни христианство слишком незаметно, церковное претворение зла в добро, не мышления, но именно действования, почти совсем отсутствует, нравственный упадок, особенно в представителях государственной и церковной власти, слишком велик, то и средства к осуществлению задач для церковного обновления должны быть радикальные. Должна быть предпринята самая основная и всесторонняя реформа всего строя церковной жизни. Реформы этой страстно желает и все русское духовенство; ее ждут и подготовляют почти все наши архиереи, как об этом свидетельствуют отзывы всех их о церковной реформе; над нею работало и предсоборное присутствие. В этом отношении обновленцы лишь частица из всего российского духовенства. Но они во взгляде на сущность и цели реформы расходятся со многими из белого и со всеми из черного духовенства и тем более с архиерейством. Для них церковная реформа не самоцель, а лишь средство к достижению высших целей, ранее нами указанных. Для архиерейства же нашего и для многих из белого духовенства все дело сводится к одной лишь церковной реформе и ею покрывается. Реформа им нужна или для того, чтобы освободиться от гнета архиерейского всевластия и произвола, но не в интересах свободного пастырствования среди пасомых, а в чисто личных, сословных и профессиональных; или для того, чтобы освободиться от цезаро-папизма, но в интересах не столько христианизации общества, сколько возвышения власти архиерейской; или для того, чтобы увенчать иерархическую лестницу золотою шапкой патриарха к славе Церкви, но не внутренней, духовной, а внешней, показной, мишурно-блестящей. Поэтому обновленцы относительно безразличны и к патриаршеству, и к власти епископской. Они того и другого могут даже желать, но не ради их самих. Власть и авторитет епископский они признают, он им кажется нужным и полезным, но только при обращении его не в одну только сторону – на пастырей, архиерейством и так уже обезличенных, и на пасомых, по положению не высоких и жизнью пришибленных; власть архиерейская больше всего нужна и полезна для смелого, открытого и повсюдного обличения зла, карания порока, где бы и кем бы они ни творились, для защиты истины, водворения правды, распространения тепла любви. Не будут они противиться патриарху, но строго соборному, как главнейшему поборнику за Христа, для всех людей – от царя до нищего – одинаково обязательного, как нелицеприятному судии порока в высших и ходатая за униженных, оскорбленных, преступных. Церковные обновленцы признают необходимость за церковным управлением, но только за таким, которое не к подавлению личности человеческой, но к возвышению в ней духа Христова являлось бы как бы ступенями лестницы для восхождения всех к царству Отца, не только на небе, но и на земле.

Ясно, что обновленцы не пресвитерианцы и не клерикалы. От первых их существенно отделяет признание ими всей высоты и авторитета за епископством, но не как за властью в византийском духе и направлении, а как за таким богоустановленным учреждением, где желающий быть первым должен быть всем слугой, – как за светильниками света, высоко стоящими на свечнице, и одинаковую любовь и заботливость на всех людей, во всех служениях и положениях, изливающими, – как за благодатными носителями высшей правды и истины. От клерикалов их отличает основная цель их стремлений: они добиваются не своих, не сословных и утилитарных выгод: они целью имеют христианизацию жизни, хотя бы достигать этого пришлось с большим ущербом для духовенства как сословия; христианская общественность – вот конечный пункт их стремлений, а все остальное – средство, путь для него. Поэтому и реформы обновленцы желают коренной, чтобы она коснулась самых основ церковного управления и церковной жизни, а не одного только замазывания худобы, заплат на ней. Худую одежду как ни чини, все она недалеко уйдет от Тришкина кафтана. II предсоборное присутствие своими рассуждениями с наглядностью, убедительностью это доказало, открывая возможность упрекать его до некоторой степени в сословном клерикализме.

Но нужны именно реформы, а не реформация. Это – гром, буря и молния; она грозит не только обломать ветви и погнуть самый ствол у дерева Церкви, но и с корнем его вырыть из русской православной почвы. Для исправления в сторону уклонившегося ствола нашей Церкви, для его озеленения и расцвета нужна не революция церковная, а эволюция, хотя и самая последовательная и строго проведенная. Думать же, что все может исправиться само собой, что никаких основных реформ не нужно, что, при промышлении Божием о Церкви Его святой, процесс самой жизни приведет к целям религиозного прогресса, – это благочестиво оправдывать свою лень, защищать кощунственно свою неподвижность и безбожно предаваться утопической мечте. Ничто само собой не делается и под лежащий камень нашей церковной неподвижности вот уже не одно столетие не течет освежающая вода силы Христовой: а ведь в Церкви Христовой, Божией, такой воды неиссякаемый источник.

Реформы церковные, как и все вообще церковное обновление, должны произойти исключительно на основах и в духе Евангелия Христова и древле-вселенской практики. Евангелие – это книга бытия нашего, это глаголы живота вечного; а древле-вселенская практика дает нам массу примеров, образцов, показателей жизни и церковно-общественного устроения по этому Евангелию. Поэтому выявить чрез церковное обновление содержание Евангелия – это значит указать и дать все нужное для устроения жизни человеческой как чад Божиих, содругов Христовых, сынов Царствия Божия. Бояться в данной постановке протестантизма – это обнаруживать непонимание Евангелия, умаление его жизненного значения, почитание его как книги в золотом переплете, но не для жизни, а для красования в храме. Если Евангелие есть благая весть о жизни во Христе, то наше дело – стремиться как можно скорее и в возможной полноте низвести эту жизнь с неба на землю, выразить, осуществить ее во всей ее чистоте и райской красоте и в богоподобной яркости и белизне возвести снова с земли на небо...

Таково «церковное обновление» в его теоретической, идейной постановке, как мы ее понимаем и по силам своим смогли выявить, раскрыть. Какие же практические задачи предносятся пред церковными обновленцами?

Путем усиленной литературной работы обновленцы обязываются раскрыть и провести в сознание всего христианского общества истинное понятие о том, что такое христианство в его внутренней сущности, каковы его отношения к земле и к небу, какое в нем положение могут занять человеческие культура, искусство и т. п., какое настоящее христианское разрешение вопросов – государственного, социального и экономического, какими должны быть христианская политика и жизнь. Словом, обновленцы должны раскрыть христианство в его отношениях к жизни людской, и как эта жизнь, – не только личная, но, что особенно важно и требовательно, – общественная и государственная, – могут быть христианизированы.

При разъяснении этих положений они естественным образом встречаются с вопросом об отношениях Церкви к государству и наоборот. Вопрос этот почти у нас не затрагивался в литературе, а поэтому представляет почти непочатую ниву. Вот и предстоит уяснить, что свободная Церковь должна быть свободной не только от государственных тисков, но и от опеки, свободной во всех своих внутренних жизнепроявлениях. Только такая Церковь с надлежащей полнотой и в достаточной степени будет светить подлинным светом Христовым и правильно в нем отражать все поступки людей, как правителей, так и подчиненных, как знатных и богатых, так нищих и убогих, будет для всех нелицеприятным судией.

Во взаимоотношениях людских обновление должно указать полную приложимость и всецелую осуществимость евангельских принципов братства, равенства и свободы, выявить их христианскую физиономию и подлинность. Для этого необходимо добиваться реформирования и церковного управления, церковной жизни на основах соборности и единства. Единство должно быть раскрыто не в формулах лишь веры, но главным образом в самом христианском самочувствии и самосознании, а соборность проведена от низших форм до самых высших. Отсюда, как первая и неотложная задача для обновленцев, является всяческая с их стороны помощь проведению самых широких и коренных реформ в церковном управлении и бытии на началах свободного всех единства во Христе и братской соборности. Эта задача есть первейшая, ибо только в новые мехи можно вливать вино новое: старые не выдержат – или порвутся, или затхлостью и плесенью поразят благоухание нового вина. И формы церковной жизни необходимо должны соответствовать и отвечать самой сущности христианских начал. Иначе не польется новое, доброе вино благодати Духа Св. к освежению, озеленению и богатому оплодотворению жизни христианской, а если, при чрезмерных усилиях героев духа христианского, и польется оно, то рискует заразиться от затхлости сосудов и отразить не действие Духа Божия, а духа человекоугодничества, унижения, человеконенавистничества, гордости и т. п. Таким образом, обновленцы обязаны всеми для них возможными средствами способствовать единственно желательной и наилучшей реформе церковного управления.

Пути, средства к практическому осуществлению теоретических, идейных начал церковного обновления многоразличны. Первый и самый широкий путь – это литературная разработка. Но это только первый путь, только начало. За ним должно идти внедрение в самую гущу жизни идей обновления путем рефератов, публичных лекций, народных собеседований и т. п. И те, которые болят неустроениями в христианском сознании и в церковном нестроении, которым дорог стяг и идеал церковного обновления, должны братски объединиться в один союз любви, дабы не разрозненно, но общими усилиями со взаимной помощью и поддержкой творить дело Божие, послужить на пользу Церкви святой, дабы и средним из нас деятелям почерпать силы в союзе братской любви и воодушевление для героизма духа в борьбе со злом и злыми. Чтобы быть действительными обновителями общества христианского на началах правды и истины Христовой, самим ставшим под знамя «церковного обновления» следует на самих себе показать действие начал, за которые они встали.

Так мы снова подошли к тому вопросу, который поставили в начале нашей статьи: что же такое церковное обновление? Как теперь, после долгих рассуждений, выяснилось: церковное обновление есть служение словом – письменным и устным – и делом – работы и жизни – раскрытию всей полноты даров Духа Св., заложенной в сокровищнице Церкви, обнаружению всей красоты и глубины того, что зовется христианством, выявлению сущности этого христианства со стороны его приложения к жизни государственной, общественной, экономической, к культуре и прогрессу.

Церковное обновление – это возрождение церкви к проявлению Христа в жизни мира сего, не чрез отдельных только святых, но чрез все общество людское, к обожению его, к водворению и на земле Царствия Божия, к осуществлению слов молитвы Господней: «Отче наш, да приидет царствие Твое. Да будет воля Твоя как на небе, так и на земле»!