Священномученик Сергий Мечёв
Об иконах

Беседа первая

Сегодня мы празднуем память святых отцов Седьмого Вселенского Собора, которые подняли вопрос о том, можно ли изображать лицо Спасителя. В Ветхом Завете было запрещено изображать Бога. Так, перед освящением иконы Христа Спасителя мы читаем:

«Господи Боже Вседержителю, Боже отец наших, хотяй люди Твоя, избраннаго Израиля, от прелести идолослужения избавити и в познании и служении Тебе, Единому Истинному Богу, всегда неотступно имети, еже не творити себе образа и подобия Тебе, Истинному Богу, сопротивнаго, во еже яко Богу кланятися и служити ему, прещением запретил еси».¹

Но отсюда еще не следует, что и в Новом Завете изображение Бога на иконах также запрещено. Как искусный врач не всем и не всегда дает одно лекарство, но каждому приличное и полезное, смотря по свойству страны, болезни и времени, иное младенцу, иное взрослому, так и совершеннейший Врач душ тем, которые еще суть младенцы и страждут болезнию идолослужения, которые идолов почитают богами и поклонение Богу отвергают и приличную Ему славу воздают твари, воспретил делать изображения. Такой закон был дан иудеям.

Дело в том, что израильскому народу в силу его склонности к идолослужению было запрещено изображать Бога. Тем не менее некоторые символические изображения были и в Ветхом Завете, как и говорится дальше в той же молитве:

«Паки же подобия и образы, имиже не чуждых ложных богов, но Тебе, Единаго Истиннаго Бога, Пресвятое и Великолепое имя славится, Моисеом первее в Твоем законном святилищи, над кивотом свидения херувима два злата, два же у углов очищения поставите, на опонах же множество херувимов делом швейным устроити и сооружити повелел еси; и Соломоном в олтаре херувима два, от древа кипариса златом объята поставлена быста; кивот же, в немже скрижали Завета камении, стамна злата, и Ааронов жезл бяху, яко тии с людьми ту сущии, и славы Твоея величество знаменующий, и память Твоих преславных чудес и благодеяний имеющий (аще и дело рук человеческих бяху) со страхом и трепетом и благолепным поклонением, каждением же и пред теми молением, чтити сия повелел еси, и честь оную, яко Тебе Самому отданную, милостивно приимал еси».²

Также и Моисей по повелению Божию сделал медного змия, которому должен был поклоняться всякий желавший избежать гнева Божия. Змий этот прообразовал Распятого.

Кроме склонности иудеев к идолопоклонству причиной запрещения делать изображения Божии было и то, что в Ветхом Завете Бога никто не видел. Когда Моисей был на Синайской горе, он просил Бога: «Покажи мне славу Твою», но получил ответ: «Лица Моего не можно тебе увидеть, потому что человек не может увидеть Меня и остаться в живых» (Исх.33:18, 20). Так было в Ветхом Завете.

Основным в споре об иконопочитании на Седьмом Вселенском Соборе был вопрос о том, возможно ли изобразить Бога: как Его – Существо Бесконечное – «описать» в известных размерах, в известной форме, красках и т.д. Как вообще можно сделать Бога «описуемым». Противники иконопочитания говорили о невозможности такого изображения именно по этим соображениям.

Однако, если в Ветхом Завете из-за опасности для иудеев впасть в идолослужение и из-за того, что Бога никто не видел, Его нельзя было изображать, то в Новом Завете Бог в лице Иисуса Христа пришел на землю и, приняв зрак человеческий, зрак раба, стал во всем, кроме греха, подобным нам человеком, сделавшись через то и описуемым, и измеримым. «Мы же (новозаветные люди. – О.С.), – пишет Иоанн Дамаскин, – которым дано, избежав суеверного блуждания, познав истину, находиться в чистом общении с Богом и служить одному только Богу, изобиловать совершенством Богопознания и, по миновании детского возраста, достигнуть в мужа совершенна... получили от Бога способность различать и знаем – что может быть изображаемо и что не может быть выражено посредством изображения»³. Дамаскин говорит, что Бога невидимого, конечно, изобразить мы не можем, но когда увидели, что Бестелесный сделался для нас человеком, то уже можем изображать Его в человеческом виде. Бог, по неизреченной благости Своей, приял плоть, явился в оной на земле, жил между людьми, имея естество, твердость, вид и цвет плоти человеческой; посему мы, изображая Его, не погрешаем. Апостолы видели телесно Христа, видели Его страдания и чудеса, так же и мы желаем видеть и слышать и быть блаженными. Этому стремлению удовлетворяют книги Евангельские и иконы Христа.

Те, кто отрицал изобразимость Христа, с очевидностью шли против того, что Он был Богочеловеком, а не только Богом, что Он воистину, а не мнимо принял человеческую плоть. Феодор Студит пишет:

«Если Господь наш Иисус Христос несомненно явился в человеческом образе и в нашем виде, то справедливо Он пишется и изображается на иконе подобно нам, хотя по божественному образу Он остается неописуемым; потому что Он есть посредник между Богом и людьми, сохраняющий неизменными свойства обоих естеств, из которых состоит. А если бы Он не был описуем, то перестал бы быть человеком, и тем более – посредником, так как с уничтожением описуемости уничтожаются все однородные с нею свойства. Ибо если Он неописуем, то и неосязаем; а если осязаем, то вместе и ощутим, чему противоречить было бы глупо; ибо это свойства тела, подлежащего осязанию и изображению. И как Он будет неописуем, если может страдать? Если же Он описуем и может страдать, то, конечно, нужно и поклоняться Ему в том виде, в каком Он изображается...» ⁴

«Если же Он (Христос. – О. С.) человек, то очевидно, что может изображаться на иконе; первое свойство человека – быть изображаемым; если же Он не изображается, то Он не человек, а бесплотный, и Христос даже не пришел еще, как пустословят иудеи».⁵

Изобразить Бога вполне нельзя ни в Ветхом, ни в Новом Завете, потому что Он безмерен, потому что нельзя изобразить Невидимого, но когда Бестелесный соделывается человеком, Его становится возможно изобразить в этом человеческом облике. Когда Тот, Кто был Богом, не имеющим меры и количества, принял образ раба и вместе с тем количество и меру, стало возможным изображение на иконах и Его неизреченного Воскресения, и Рождества от Девы, и Преображения... Если Христос не Богочеловек, нет и иконопочитания, ибо, как говорит Феодор Студит, как Матери Божией свойственно быть изображаемой, так же свойственно это и Христу как Ее Сыну; если же неизобразим Он, то не является Богочеловеком, а только Богом. Таким образом, вопрос иконопочитания неразрывно связан с вопросом о двойственной природе Христа, и те, кто на Седьмом Вселенском Соборе выступили как защитники святых икон, боролись, собственно говоря, за правильное понимание личности Спасителя как Богочеловека.

Не совершаем ли мы тем не менее идолопоклонства, поклоняясь святым иконам, сделанным из дерева и красок? Не есть ли это поклонение твари вместо поклонения Творцу? Не есть ли это творение кумиров?

Задаваясь этими вопросами, Феодор Студит отвечает, что икона (слово греческого происхождения, означающее «образ»), как всякое искусственное изображение, является подобием того предмета, изображением которого она служит, т.е. образ показывает очертание первообраза. Показывая ребенку карточку отца и спрашивая его о том, кто на ней изображен, мы нисколько не удивляемся его прямому ответу: «Папа». Мы знаем, что это не есть собственно его папа, но вместе с тем все-таки именно «папа». В чем же здесь дело? Да в том, что всякое искусственное изображение является подобием первообраза и в этом образе показывается очертание того, с кого снята карточка. Когда мы, показывая на фотографию, говорим: «Вот мой отец», никто не считает это ненормальным, ибо в карточке действительно заключается очертание того, с кого она снята. Подобно тому, поклоняясь иконе-образу, мы вместе с тем поклоняемся первообразу, «почесть бо образа на первообразное преходит»⁶ – как говорится в молитве на освящение иконы Святой Троицы. Как ребенок хотя и говорит: «это папа», указывая на карточку, но все-таки знает, что это не сам отец его, а только изображение, так и мы отличаем образ от первообраза и поклоняемся не веществу, а изображенному на нем.

Определение Седьмого Вселенского Собора гласит:

«Определяем, чтобы святые и честные иконы предлагались (для поклонения) точно так же, как и изображение честнаго и животворящаго креста, будут ли они сделаны из красок или (мозаических) плиточек или из какого-либо другого вещества, только бы сделаны были приличным образом, и будут ли находиться во святых церквах Божиих на священных сосудах и одеждах, на стенах и на дощечках, или в домах и при дорогах, а равно будут ли это иконы Господа и Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа, или непорочной Владычицы нашей святой Богородицы, или честных Ангелов и всех святых и праведных мужей. Чем чаще при помощи икон они делаются предметом нашего созерцания, тем более взирающие на эти иконы возбуждаются к воспоминанию о самих первообразах, приобретают более любви к ним и получают более побуждений воздавать им лобызание, почитание и поклонение, но никак не то истинное служение, которое, по вере нашей, приличествует одному только божественному естеству».⁷

Стало быть, перед нами икона Спасителя, возводящая к Первообразу, и мы, воздавая ей не истинное служение (потому что служить нельзя никому, кроме Бога), но «почитательное поклонение», как говорят святые отцы, относим его к Богу. Вещество иконы мыслится отдельно от лица, изображенного на иконе. Феодор Студит говорит, что это похоже на отражение подобия в зеркале, когда подобие остается вне того предмета, который оно отражает. Если я стою перед зеркалом, то в нем получится мое изображение. Это не есть мое настоящее лицо, а только подобие, и если бы кто захотел поцеловать в зеркале мое изображение, то очевидно, что не стекло, не вещество, к которому он прильнет устами, а отображенного в нем меня самого. Как изображения царя мы встречаем на разных вещах и не принимаем их за царя, так и подобие Христа не принимается за Него Самого и не смешивается с веществом, на котором оно начертано. Вещество икон, которые изображают подобие Божие, может быть различно и многообразно, но Первообраз один, и этому Первообразу мы и приносим наше истинное служение, воздавая образу почитательное поклонение.

В Требнике есть молитва на освящение икон святых:

«Господи Боже наш, человека по образу и по подобию Своему создавый, преслушанием же первозданнаго растленну бывшу, вочеловечением Христа Твоего, иже зрак раба приим, образом обретеся яко человек, сей обновив, в первое достояние в святых Твоих привел еси, ихже мы изображения благочестно чтуще, святых, иже Твой образ и подобие суть, чтем: оных же чтуще Тебе яко первообразнаго, чтим и славим».⁸

Из этой молитвы мы видим, что не только, кланяясь иконе Самого Спасителя, мы воздаем честь Ему, но подобно этому, почитая святых Его угодников и их иконы, мы в их лице воздаем почесть Тому же Первообразу – Богу, по образу Которого они были созданы, которому и уподобились.

Иконопочитание является для нас не чем-либо второстепенным, но той основой, на которой мы должны строить наше христианское делание. Оно говорит нам, что Христос не только Бог, но и человек, что Он пришел восстановить образ падшего праотца, что образ этот в себе очищали на земле святые и что то же можем и должны делать и мы. Иконопочитание открывает нам путь к обожению.

Беседа вторая

Что же изображаем мы на иконе – тело или что-то иное? Каково соотношение между иконой, картиной и фотографией? Мы в православии говорим только об иконописных изображениях; если же и встречаются теперь у нас изображения не иконописные, а так называемые живописные, то это есть отражение падения как православия в нас, так и церковного художества.

Что такое икона? Чтобы ответить на этот вопрос, надо прежде спросить себя: а что такое человек? По учению Церкви, человек есть существо, состоящее из души и тела. Когда-то обе эти части человеческого существа были преисполнены божественной красоты, ибо человек создан по образу Божию, но вследствие грехопадения и то, и другое в нас находится ныне в состоянии тления. Вместе с нами, через наш грех, лежит во зле и весь мир.

Какую же цель ставит себе фотограф, художник и иконописец и есть ли эта цель одна и та же у всех троих?

Если мы хотим изобразить человека в том состоянии, в каком он находится в данный момент, то можем сделать это через фотографию. Заметьте, что фотография очень точно схватывает внешность человека, но часто бывает непохожа на него, так что мы еле узнаем, чье это изображение. Фотография дает нам «личину» человека, а личина меняется в зависимости от настроения, состояния здоровья и т.д. Это есть не внутренний человек, не душа, но случайное состояние его внешней оболочки.

Художник старается передать в портрете и вашу душу, делая это более или менее успешно в зависимости от своего таланта. Если фотография давала нам личину, то портрет дает большее – он показывает лицо человека, но не всегда способен отразить человека внутреннего.

Когда же вы стоите в церкви и видите, как священник кадит сначала иконам, а потом вам, то должны знать, что он кадит не личине и не лицу, но лику, образу Божию в вас, который, хотя и покрыт язвами прегрешений, заключает в себе всю нашу духовность, всю нашу духовную сущность. Иконописец изображает не личину, не лицо, а именно лик того, кого он пишет. Икона призвана изобразить не тот мир, в котором мы живем, не тот мир, который лежит во зле, – она пытается дать изображение мира горнего, пользуясь для этого миром дольним, ибо это необходимо для его представления, ведь дольнее связано с горним, является его отражением. Иконописец старается показать нам природу и человека очищенными от греха – такими, как были они до грехопадения. Отсюда понятно отношение иконописца к природе. Если фотография дает личину природы, художник – ее лицо, воспринятое его грешными глазами, то иконописец пытается изобразить ее такой, какой она должна быть по существу. Вам, быть может, случалось приглядеться к пейзажу на старинной иконе. Это не будет изображение облаков, гор, растений такими, как мы их видим в природе, да и оттенки красок будут не такие, как в природе.

Иконописец старается изобразить мир горний – тот мир, которого мы не видим нашими обычными греховными глазами. Поэтому все те нападки, которые раздаются по адресу иконописцев, что они не владеют перспективой, безграмотны в рисунке, неосновательны. Мы знаем величайших иконописцев, которые были одновременно и образованными людьми своего времени (к примеру, Андрей Рублев); они прекрасно знали и наблюдаемое в природе соотношение красок и законы перспективы, но в иконописи не только не применяли их, но прямо нарушали, потому что ставили себе иную задачу. Тело им было нужно постольку, поскольку через него они могли изобразить первозданный образ Божий. Весь человек сотворен по образу Божию, тело его подчинено духу, и иконописец, желая изобразить лик, должен отойти от привычной точки зрения, которая мешает ему изобразить это истинное соотношение.

Ангелы не имеют тела, а художники Возрождения, изображая их, бестелесных, придают им женскую фигуру, подчеркивая при этом пол. Не так на православной иконе. Когда мы видим православную икону Божией Матери, мы воспринимаем в ней прежде всего не женщину, не тело, но лик. Это, конечно, женщина – да, это Пресвятая Дева, но здесь не подчеркнуто то, что является типичным для тела. Художник, преследуя в картине ту или иную цель, стремится изобразить на ней как можно более «жизни», т.е. человеческих страстей. Икона же, наоборот, совершенно чужда этой страстности. Возьмем, к примеру, икону Усекновения главы Иоанна Предтечи. Художник изобразил бы здесь страдание, пролитие крови и т.д., но все это относится к внешнему миру, и, смотрите, что делает иконописец. Здесь нет страстей, изображение наивно с мирской точки зрения. Воин еще не опустил меч на склоненную голову Предтечи, а она уже лежит на земле и дальше ее уносят на блюде. Так же и в отношении архитектуры – здания и храмы на иконах совершенно не походят на настоящие, так же – и в отношении красок. Художник старается передать не только краски, но и их тональность, оттенки, переходы в складках и т.п. Иконописцы этого не делают. Их задача выявить не соотношение красок в этом мире, они хотят изобразить иную природу. В такой замечательной иконе, как икона Параскевы Пятницы, только один тон – красный, но это вовсе не делает ее похожей на раскрашенную бонбоньерку.

Это величайшее искусство и в то же время отсутствие того, что принято называть искусством. Различие происходит от различия задач. То же в отношении перспективы. У нас есть такие иконы, как икона Входа Господня во Иерусалим, где мы видим полное нарушение законов перспективы: так, подстилающие ризы и ветви, изображенные на переднем плане, по отношению к Спасителю являются очень маленькими. Это нарушение перспективы вызывается опять же требованием изобразить соотношение вещей в горнем мире. Иногда мы видим на иконах изображения животных и птиц, но это тварь иная, никогда не виданная нами в природе, ибо иконописец желает изобразить горний мир, пользуясь понятиями дольнего.

Если иконописец изображает горний мир, образ Божий и лик, он должен прежде всего почувствовать его в своей душе, он сам должен первый помолиться пред той иконой, которую написал. Поэтому в древности иконописец приготовлял себя к писанию иконы покаянием и постом, подходил к этому делу как к подвигу. Икона была его молитвою. У нас теперь не так. Любому умеющему держать кисть в руках говорят: «Распишите нам собор». Когда расписывали храм Христа Спасителя, никому не приходило в голову спросить: да веруют ли в Бога эти художники, ходят ли они в церковь? Потому-то есть там искусство, но нет молитвы.

Расцвет иконописи совпал у нас с расцветом монашества. Первым иконописцем на Руси, по преданию, был преподобный Алипий Печерский, но из его икон ничего до нас не дошло. Впрочем, восстановить авторство древних икон вообще трудно, потому что иконы раньше никогда не подписывались – это считалось грехом. Эпоха преподобного Сергия была расцветом не только монашества, но и духовной жизни вообще, и эта же эпоха особенно замечательна в смысле развития иконописи. Сама Троице-Сергиева лавра воспитала много выдающихся иконописцев. Наиболее известный из них – Андрей Рублев – был учеником преподобного Никона. Он расписывал Троицкий собор в Сергиевой лавре вместе со своим сопостником Даниилом Черным вскоре после смерти преподобного Сергия. Будучи людьми одаренными и в то же время детьми духовной семьи преподобного Сергия, чувствовавшими в себе, в своей душе образ Божий, они передали его в красках.

Замечательна в этом отношении рублевская Троица. Андрей Рублев жил в то время, когда на Западе был Фра Беато Анжелико – тоже подвижник и иконописец, как и преподобный Андрей Рублев. О последнем летопись говорит, что он написал много икон и что все они чудотворные. Фра Беато также подготавливал себя молитвою к писанию икон – это был большой художник и одаренный человек, но был он все-таки «чистейший из нечистых», как выразился Кожевников. Его большая ошибка заключалась в уклоне к живописности. Он стал изображать уже не лик, но лицо, тело; в его иконах-картинах слишком много движения фигур, слишком много подробностей, разнообразно сочетание красок. Правда, он не пошел до конца по этому пути, сдерживаемый своей молитвенностью, своей внутренней религиозностью. Зато его ученики и последователи, не имея такой молитвы, такой веры, окончательно ушли от иконописания в живопись. Но если все же сравнить его изображение Снятия со Креста и нашу икону XV века, изображающую то же событие, – какая разница! В последней – все покой, нет времени, нет движения, ибо движение в горнем мире иное, а в дольнем оно – страсть и страдание. А если взять «Коронование Девы Марии» Фра Беато Анжелико – это уж и вовсе мир дольний: тут и пляшут, и хоровод водят. Однако у него было еще сдерживающее начало, все-таки он был «чистейшим», а вот дальше пошло еще хуже. Пьета изображает раздирающие душу страдания. На иконе же ставится задача отразить не этот мир, а горний, «идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание».

Икону у нас еще очень мало знают и ценят. Только лет пятнадцать-двадцать как она стала открытой для всех. Перед войной была даже выставка икон. Эти иконы замечательны по рисунку и краскам, а в религиозном отношении есть нечто неоценимое. Теперь открыли способ снимать с икон потемневшую олифу, и благодаря этому оказалось, что многие иконы, которые собирались выбросить, потому что уж и разобрать-то на них ничего нельзя было, не имеют цены.

Один из наших больших художников – Виктор Васнецов – замечательно остроумно провел грань между новой и старой иконой. У него было довольно большое собрание старинных икон, которое он очень ценил. Однажды он показывал гостям свои работы, а затем перешел к старинным иконам. Одна дама слушала его, слушала, но, наконец, ей наскучили эти иконы, в которых она ничего не понимала, и она выразила Васнецову свое недоумение – как может он после того, что написал сам, интересоваться какими-то потемневшими иконами. «А вы читаете газеты?» – спросил ее Васнецов. «Да». «Так вот, знайте, – показал он на старинные иконы, – это передовая статья, а мои – только фельетон. Перед этими иконами я свечку поставлю, а перед своими – еще подумаю». Это свидетельство Васнецова для нас важно, ибо он верующий человек и большой художник. Наше непонимание старинной иконы свидетельствует о падении в нас мира горнего.

Если иконописец берет природу новую и преображенную, берет ее такою, какой она вышла из рук Творца, то художник берет естественное и неестественное вместе, как оно есть в нашей душе. Можно идти и дальше, можно брать только злое, только искажение – это будет карикатура, изображающая то, чего нет даже в природе. Но это – грех. «Ты изобрази вора, падшую женщину, но человека, человека не забудь», – говорит Обломов.