Святитель Фотий Константинопольский
Вопросы

Вопрос 181. Почему Божество доходит до Троицы и ни ограничивается меньшим, ни простирается далее?¹

Слово, касающееся потаенного и превосходящее знание, доступное в намеках и отражениях, наверное, пребывает в иных пределах более богозрительного и небесного тайноводства – то же, что можно увидеть из закоулка и воспринять перстным слухом, вот это представив, пусть оно и вторично, не умея уловлять искомое через первичное, мы не понесем ответственности промолчавших.

Об одном из этого можно сказать и более священным образом, что таинственная и немолчная песнь херувимов, троиче- ской святостью сводимая в единое господство, описывает троическое совершенство богоначалия (την τριαδικήν τής θεαρχίας τελειότητα)². И простота имен, последовательно произносимая и ничего не вводящая посредине, а равно и неотличимость (άπαράλλακτον) речения не меньше отображают простоту сверхсущественной сущности, подобно же учат и о неотделимости Ипостасей друг от друга, об Их соприродности и неотличимости по сущности (κατ ̓ ουσίαν άπαράλλακτον).

К тому же, поскольку совершенному подобает начало, середина и завершение (ή αρχή καί ή μεσάτης καί ή τελειότης), а из всех других чисел первым это выпало на долю числа три, несказанное и непомыслимое Божество, естественно заботясь о том, чтобы воссветить нам некие символы и следы познания Его от знакомого нам, не сочло недостойным проявляться через троическое богословие (δια τής τριαδικής έμφανίζεσθαι θεολογίας).

Еще же и потому, что все усматриваемые нами у Божества боголепные [свойства] мы находим изначально по природе сводимыми к трем отдельно взятым [понятиям] (εις τρία συγκεφαλαιοΰσθαι ειληφότα) и не сводимыми ни к меньшему, ни к большему числу. К каким же это трем? К сущности, силе и действию (ούσίαν καί δύναμιν καί ενέργειαν)³ – ибо неблагочестиво отбирать у Божества силу, но, конечно, и действие, и еще гораздо больше – сущность. И никоим образом нельзя свести их в тождество и одну Ипостась и дать одно и то же определение силе и сущности, или силе и действию, или действию и сущности, но и (тем более) их совокупности.

Посему, так как есть три [понятия], к которым возводятся остальные боголепные имена и свойства, Божество понятным образом не ограничивается числом, меньшим троицы, и не простирается дальше нее. А как и что возводится к каждому из трех богословских понятий, и обнаружить легко и, обнаружив, приобщить и других к пользе. Пресущественность, благо, бесформенность, единство, бесколичественность и подобное сразу окажутся обозначающими сущность, пусть одни и непосредственно, а другие с усмотрением некоего посредства; самовластность же, самовладычество, господство, созидательность, всесильность и близкое к тому охватываются умозрением силы; творение же и промысел, и спасение, и уделение и раздаяние даров благодати и сходное с этим различными и таинственными речениями священнословят действие. Если же есть какие-либо из боголепных имен и понятий, подходящие не к одному лишь из трех, но ко всей Троице, то это не только нисколько не противоречит слову истины и умозрению троического богословия, но скорее еще больше подтверждает их прочность и безупречность, а также дает повод и к вторичным умозаключениям, посредством которых Божество обоснованно показывается распространенным в троичном протяжении (εις τριαδκήν περιοχήν).

Таким образом, если кто-нибудь покажет, что боголепные имена и понятия ограничиваются троичным соисчислением с помощью иного подхода, из-за этого он ни в коем случае не окажется виновным в привнесении ни шестерицы, ни числа единицы или какого-то другого множества, но, напротив, представит непреложность Троицы подтверждаемой различными доводами и еще лучше докажет постоянство и неизменность богословия. Ибо то, что неподверженность преестественной Троицы сокращению и распространению постигается не одним только умозрением, но недвижимость и устойчивость Ее открывается со многих сторон, разве не есть неопровержимое подтверждение изначально приведенной причины? Ведь если бы троичное соисчисление доказывалось различными умозрениями применительно к одному и другому подлежащему, а не к Одному и Тому же единому Божеству, ничто не мешало бы и неумножаемости Божества умножаться вместе с множеством умозаключений. Если же сколько раз нам даровано рассмотреть, столько раз мы обнаруживаем это священное и превосходящее исчисление число применительно к Той же Преблагой Троице без уменьшения и увеличения, то разве множество обоснований не учит нас скорее тому, что неумножаемость и неотъемлемость троического богословия непреложна и всеистинна?

Итак, есть и другое, посредством чего выявляется Троица по подобию разобранного рассуждения, как, например, следующее: ум, мыслимое, мышление (νους, νοητόν, νόησις); затем Слово и Дух и то, из чего Они происходят (Λόγος καί πνεύμα καί τό έξ ού ταΰτα πρόεισιν); но также и сверхначальное, первое и природное начало и те, для которых оно стало началом на основании соприродности, от чего происходит и присутствующее во всех сущих начало по владычеству и господству; далее Родитель, Порождение, Дух (γεννήτωρ, γέννημα, πνεύμα), – но не бесплоден Источник и Причина всех рождающихся, и не без Духа То, Что доставляет всем дыхание, и не беднее своих созданий, но еще и животворит первым и впервые, сверхъестественно, но согласно Его природной и превышающей разум особенности. Ибо надлежит, чтобы происшедшим и животворимым по образу создания и владычества предшествовала предначальная природа и жизнь сверхприродных и единосущных, чьим отблеском и подражанием является вся остальная природа и жизнь, потому что и в земных делах прежде искусства утверждена и водружена природа, которая, опять же, по необходимости, не будучи ни самовластвующей, ни безначальной, образуется и составляется по образцу другой [Природы], создательницы всех природ, отделенной от них неизреченными превосходствами бытия. Много, пожалуй, есть и другого, что можно привести в пример согласно этому же умозрению.

Я знаю, что некоторые высказали и некое иное символическое умозрение (συμβολικήν θεωρίαν). Божество, по их словам, непреклонно и взвешивает промысл обо всем на весах праведности: итак, поскольку и у того, что люди придумали как средство различения равных и неравных, – а это в собственном смысле называют весами – вот у них два конца с обеих сторон прикреплены к средней дужке, и троичная особенность являет различие по ипостасям (τό κατά τάς ύποστάσεις διάφορον), но суждение и действие у них одно. И это изображает собою тройное и единое умозрение (τριαδικήν καί μοναδικήν θεωρίαν), [поскольку] Судия и Взвешиватель всего Бог не подвергнут оскорблению от того, что непостижимое Его богопознание обнажается и раскрывается через привычные нам выражения.

Ты же мог бы заметить, что ни у какого из других чисел, кроме троицы, нельзя видеть пределы соединяющимися с серединой тождественным и единым равенством: посему [именно] через это число, которое рисует равенство, тождество и неотделимость в неслитности и отображает некое священное представление нашего богословия, скорее, чем через какое-то другое, тайновод- ственное церковное употребление справедливо рассудило учить о распространенной [природе] троического единоначалия (την άναπλουμένην τής τριαδικής μοναρχίας).

Но для понимания неумножаемости и неподверженности новшествам Троицы следует руководствоваться и вот чем. И чем же это? Если все, приведенное из не сущего в бытие [состоит] из материи и формы, или, во всяком случае, из соответствующей материи и формы основополагающей двоицы, то необходимо, чтобы невещественная и пресущественная природа, создавшая весь этот мир, превосходила двойственное соисчисление творений как приземленное и приверженное материи. А если так, то, стало быть, Божество никоим образом не терпит завершаться на исчислении в двоице, но, основываясь на троическом богословии, оставив внизу материю и принадлежащее ей, не приемлет дальнейшего исчисления, чтобы не впасть в обыденность и неустойчивость, изойдя из первоначальной области и рассеиваясь по всякому человеческому измышлению⁴.

Бог же есть Троица, а не двоица, чтобы не носить в Себе начало и причину рассечения и рассеяния и не оскорбить единую и неделимую природу, источник всякого единства. Тем более Он – не четверица, ибо она есть двойное рассечение – одно, предварившее возникновение, а другое – рассекающее и разрешающее сложившееся из того. И пятерицу нельзя было бы усматривать, и последующие, одни [то есть нечетные] – как вторичные по отношению к троице и уступающие ее идее (концепту, принципу) неделимости, а другие [то есть четные] – потому, что они тем в большей степени причастны рассеянию, рассечению и материальности, чем далее продвигаются в сложности. Итак, богословие справедливо восприемлет Троицу для проявления заключенной в природе сокровенности (προς έκφαντορίαν τής έν τή φύσει παραλαμβάνει κρυφιότητος), единицу же, поскольку превосходящая ум сокровенность Божества ничем другим так не богослов- ствуется и не показывается, как единицей, и потому что Божество воспевается как источник всякого соприродного единства.

К тому же двоица первая больше всего несет в себе следы не сущего (ибо она прежде прочего есть источник распада, разделения и рассеяния) и для всех есть причина того, что они несут в себе начатки тления. Троица же первая изображает неделимое и нерасточимое, и если что другое причастно нераздельной и нерасточимой природе, признается получившим [это] от нее. Поэтому Божество, естественно, отбросило причину текучести, распада и тления, удостоило же, чтобы неподверженность течению, рассеянию и распаду познавалась из отображающей это Троицы. Ибо презреть причину рассечения и текучести и прочих равнозначных страдательных состояний – это присуще Божеству, а не попустить, чтобы человеческий ум блуждал в беспредельности, презрев Троицу, первым делом отображающую все противоположное названным состояниям – это есть явственнейшее свидетельство подобающего Богу человеколюбия и промысла о нас.

Вопрос 182. Как мы говорим, что Божество есть одно и три?

Мы богословствуем, что Божество есть одно и три: одно же и три применительно к этому сверхъестественному богоначалию наше богословие священнословит, понимая одно или три не в собственном смысле, как у собственно и по природе исчисляемых вещей (ибо сверхначальное благоначалие утверждено неизреченною мерою всеконечно превыше всякого числа и единиц, которые восполняют части числа и всякого иного количества), но через «одно» позволяет символически выразиться (συμβοΛικώς άναπτύσσεσθαι) Его сокрытости и невыразимости, и неисходи- мости, и (как и сказать?) сосредоточенности в Себе и сокрытой молчанием природе, которая превыше всякого ума и мышления. «Три» же священным словом тайноводствует и раскрывает Его проявляющуюся благость и исхождение, и простирание (την έκφαντορικήν αύτής αγαθότητα καί πρόοδον καί έξαπλωσιν), не всем блеском озаряя, но насколько человеческая природа может воспринять, посредством чего созидательная и самоипостасная сила и промысел (о δημιουργός καί ή αυθυπόστατος δύναμίς καί πρόνοια) сияет вместе с живорождающим и содержащим все действием (ζωογόνω καί συνεκτική τού παντός ένεργεία). Ибо пребывание в невыразимой сокрытости и совершенная неподвижность как скрывается в чертогах молчания, так же и недоступна никакому разуму, потому что нет ума, восходящего в то, что превыше ума (τα ύπέρ νουν). Посему в первую очередь боголепное представление созерцает пребывание, стояние, неподвижность, тождество и, насколько возможно человеческой природе воспринять премирные лучи осияния оттуда, совместность пребывания, стояния и неподвижности. Затем же оно священнолепно рассматривает единовидную и богодейственную инаковость и нераздельное движение в неподвижных Ипостасях, неизреченно и без всякого течения боголепно источаемое из сокрытости как из источника. Итак, Божество есть одно и три не в смысле арифметического словоупотребления.

На это, стало быть, намекая и до нас таинник неизреченного, великий Дионисий, посвященный тайноводителем к невыразимому (ύπό του τα ανέκφραστα μυσταγωγοϋντος)⁵, говорил, что Виновник по превосходству всего умопостигаемого «не есть ни одно, ни единство»⁶, полагая Его выше всего у нас драгоценного и, совершенно ясно, прежде всего и соисчисления. И вновь: «Мы видим Богоначалие священно воспеваемым как единицу и единство из-за простоты и единения сверхъестественной бесчастности, от которой мы как от единотворной силы соединяемся и, когда разделяемые наши инаковости премирно сворачиваются, связуемся в боговидную единицу и богоподражательное единение. Как Троицу же – заметь, ведь он не говорит, что «как исчислимую», но: «из-за триипостасного проявления пресущественного Родительства, от Которого есть и именуется всякое отечество на небесах и на земле (Еф.3:15)»⁷. И много такого можно найти у боговещанного и достойного Павлова тайноводства зрителя незримых.

А что Троица не относится к исчисляемым в собственном смысле, и из вышесказанного можно усмотреть, и различные другие рассуждения показывают. Ведь применительно к исчисляемым в собственном смысле, как, скажем, людям или ангелам или многому другому, мы можем сказать и «троица ангелов», и «троица людей», но и «три ангела», «три человека», о превышающей же всякий ум и всякое число Пресвятой Троице никто из благочестивых не сказал бы ни «Троица Богов», ни «три Бога». Опять-таки, принимаемые в Пресвятой и животворящей Троице Лица, сохраняя [Свои] особенности ненарушимыми и неприкосновенными, как бы проницают Друг Друга (ώς δι ̓ άΛΛήλων χωρεΐ): все исполняет Отец, все исполняет и Сын, так же и Дух Святой; и наоборот, где присутствует Дух, там и Сын, и Отец, но и в том, в чем присутствует Сын, с Ним и Отец, и Дух, а у исчисляемых в собственном смысле ни о чем таком нельзя даже подумать.

К тому же у исчисляемых в собственном смысле бывает и прибавление, и отнимание исчисляемых, а у пресущественной и непостижимой Троицы как вообще можно это помыслить? И много такого еще можно было бы усмотреть.

Вопрос 183. Ему же о том же

«Один» и «три», богословствуемые о богоначальной природе, не суть собственно числа и не начало числа, но «один» (то εν) есть символ непостижимой сокрытости (συμβολόν τέ έστι τής άπερινοήτου κρυφιότητος) и намекает на неизреченность существования (το άρρητον τής ύπάρξεως), а "три" (τά τρία) распростирает проявление (τήν έκφαντορίαν διαπλοί) и приоткрывает для делимых знание о неделимом и непостижимом Божестве (τήν γνώσιν τής άμερίστου καί άκαταλήπτου θεότητος). Ибо превосходящая ум и всякое постижение сущность проявляется (έκφαίνεταί), распростираясь наименованием Отца, и Сына, и Духа (τή τοϋ πατρός άναπΑουμένη καί υιού προσηγορία καί πνεύματος), так же как «одним» стягивается в сокрытое и непостижимое (επί τό κρύφιον καί άκατανόητον συστέλλεται τω ένί), даже в примышлении (έπινοία) не лишаясь сверхъестественной сокрытости. И когда имена отличаются друг от друга, через них богословствуется неизреченная и несовпадающая совместность мыслимых [Ипостасей] (ή άρρητος καί άσυναίρετος τών νοουμένων συνάφεια), и неумножаемое, не покидая единства, выступает, без умножения умножаемое Троицей (τό άπλήθυντον ούκ έξιστάμενον τής ένότητος πρόεισιν άπληθύντως τή τριάδι πληθυνόμενον): и одно производит три, а три не отступают от простоты и совместности одного. Поэтому Бог поистине несообщителен (άκοινώνητον) – ведь ничего такого нет среди творений. Если же Божество было бы только одним или только тремя, то повело бы за Собой тысячи общников, и творение являло бы Творца в одном ряду с собственными свойствами.