Святитель Герман Константинопольский
Слово в Неделю Крестопоклонную

В Неделю третью Великого Поста

„Светися, светися Иерусалиме; прииде бо твой свет и слава Господня на тебе воссия” (Ис. 60, 1.), – так громогласно благовествует сегодня Церкви из язычников пророк Исаия, и это благовестие, как исходящее из уст, опаленных прикосновением угля Божественной Ипостаси, светит и блистает, а как ниспускающееся с высоты небесной – разносится далеко и звучит грому подобно. Таков ведь глас пророка: он небес достигает и землю потрясает. „Слыши небо”, – взывает он, – „и внуши земле” (Ис. 1, 2). Но если громоподобную силу своего возвещения пророк показует в самом начале своих пророчеств, то теперь он как бы излучает свет ясный, и спускает огонь, прорезывающий воздух, и плавающих по морю поста призывает к пристани утешения. Возвещаю вам, хочет сказать он, что близок свет воскресения, к которому вы стремитесь и во имя которого достойно подвизаетесь. Откуда же это видно? – Слава Господня воссияла на новом Иерусалиме. Несомненно, что слава Господня – это Крест Божественный. Вот он, как утренняя заря, сияет сегодня и испускает лучи – предвестники Солнца правды. А там, где память света – Света неприступного, просвещающего тех, кто пребывает в ночи беспечности, – там величайший из праздников и торжество из торжеств.

Итак, никто да не скорбит о пище постной и да не облекает лицо мглою уныния. Приступите к востоку Креста и просветитеся, и лица наши не постыдятся. Да знаменуется на нас свет Лица Господня и просветятся лица ваши, как солнце (Пс. 33, 6), и далеко отбегут от нас мрачнообразные демоны, не имея сил взирать очами своими. Я же – проповедник ваш и начальник сонма благодати – молюсь, да восприму богатство света сего, да затеплится светильник уст моих и да возгорится на нем пламень яркий. И вот уверяет меня теплота веры, что я имею уже пламень сей.

Итак, вот огнь, вот и древо сие крестное, устам предложенное в качестве предмета похвалы. Где же затем овча, которое мы пожрем на празднике во славу Божию, в снедь же вас, духовных сотрапезников наших? Бог, сильный и из камней воздвигнуть чад, верных патриарху, как некогда Исаака – из окаменевшего чрева Сарры, узрит эту нежренную жертву и живое заколение, ради вашей пользы сделав плодороднейшим мой бесплодный разум. Посему, когда уже знаменася на нас свет лица (Пс. 4, 7) Господня чрез начертание и изображение Креста, когда освящены очи и уста наши чрез зрение и лобызание воздвигнутого Богом орудия нашего спасения, приблизимся смело к славному месту рая. Ведь когда мы имеем на себе сие знамение, не может, в чем уверен я, воспрепятствовать нам пройти в рай меч огненный, охраняющий вход. Убоится он Света лица Божия и, сократив свой пламень палящий, явит иную силу, светлую и мирную. И действительно, не пришел наш Владыка на Крест, дабы судить мир, но пришел, дабы пригвоздить ко Кресту рукописание падших и искупить их от древних долгов, излив в уплату за них всю кровь Свою пречистую. Теперь и меч огненный обратит свою спину к нам, за которых Сам Владыка принял по спине бичевания. Не может он отогнать нас, злодеев, достойных наказания или как рабов непотребных: видит он, что язвою Христа мы все исцелехом (Ис. 53, 5) и что язвы, которые мы, грешники, высекли на спине нашей, перешли на Него Самого – безгрешного. И ангел-каратель не встанет с мечом против уст наших. <Такого не может и быть вовсе.> Почему же? – Потому, что уста верных славословия Кресту и славы Распятого исполняются и целиком в святом лобзании принимаются ангелами ради <уразумения и> веры во единого Владыку. Кроме сего, и по другой причине любят человека чины ангельские: исправление грешника и для них служит причиною торжества. Посему хотя бы от поста и дурно пахли наши уста, их запах принимается ангелами, как фимиам благовонный. И это ясно из противоположного состояния человека. Именно, когда ангел-каратель стал с мечом против уст прародителей, еще вкушавших плод преслушания, хотя самый плод был ароматен, но уста издавали дурной и невыносимый запах, так как они носили на себе уже задатки тления. Древо райское и плод, сорванный с сего древа и вкушенный, произвели во мне тягчайшие приступы рвоты и вызвали головокружение – так что, казалось, все перевернулось во мне, и я, стоя среди рая, возмыслил скрыться от Бога и шум листвы принял за топот ног. Но с того времени, как Христос смирил Себе и послушлив стал Отцу даже до смерти, смерти же крестныя, явился Крест древом послушания. И вот Крест просвещает мысль, исцеляет ароматом уста, утверждает сердце и дает плод вечной жизни. И самый плод преслушания упраздняется плодом послушания. Там произошло отчуждение от Бога и удаление от древа жизни и изречено проклятие: „Возвратишися в землю, от нея же взят еси” (Быт. 3, 19). А здесь видим мы уподобление Богу и слышим обетование: „Аще вознесен буду от земли, вся привлеку к Себе” (Ин. 12, 32). Поистине вожделенное обетование! Там удовольствие предшествовало и скорбь воспоследовала. Здесь, напротив, удовольствие произошло из печали, <вольного страдания> и огорчившей вкус желчи. Здесь жизнь обрадованных, избавление и непорочное удовольствие. Там произошло нисхождение с высоты во юдоль плача (Пс. 83, 7), и увлекаемая вниз природа не прежде прекратила свой поток, пока, наконец, не пристала к камню неподвижному – Христу – и древу крестному, а пристав к сим несокрушимым утесам, тотчас же не остановилась и как бы оборвалась.

Нисхождение с высоты – таков древний путь человека.

Но вот путь новый и наш, или, лучше сказать, путь Христа, по которому Он сам прошел наперед, как подобает человеку. Этот путь вполне прям и поднимается в гору. Возводит он на Крест и ноги огорчает постоянным стоянием, весь день убеждает простирать руки к Богу, беспокоит уста, иссушая их постом. Впрочем, книга, в которую записаны все сии злые трудности,– это Крест, и кто не примет записи сей и не последует Учителю (Лк. 9, 23) (Учитель же есть Христос) – как раб неключимый (Лк. 17, 10) вычеркивается из сонма учеников. Когда же при таком приготовлении нашем меч огненный не воспрепятствует благодати крестной, войдем уже разумно в древнее жилище праотцев наших – рай, сорвем цветы, приличествующие времени, и, сплетя из них венок хвалений, на Крест его возложим.

Итак, некогда была блаженна жизнь наша и мы населяли насажденный Богом рай – место неисчерпаемого изобилия. Здесь раздавался голос исповедующих величие Божие и слышалось пение торжествующих. С неба неслись хвалебные гимны чинов ангельских. И снизу, от земли, как бы в ответ им, воспевал человек. Созвучно было пение, и пребывала слава в вышних, и на земли мир (Лк. 2, 14). Преизбыточествовала благость Божия к нам. И действительно, ничего не принеся, человек поставляется чрез возложение руки Божественной царем всех земных созданий. Вот Ты, – говорит он, – создал еси мя и положил еси на мне руку Твою (Пс. 138, 5). Почему же не сказать большего? – Прежде, нежели я был образован во утробе матери моей – земли всеродительницы, Ты образуешь меня в созерцании и лишь по поводу меня одного составляешь <разумный> совет Троицы Лиц во едином Божестве, Которые суть и в Которых пребывает единоначалие Божества.

Все сотворивший единым хотением утверждает ради меня – существа в три локтя ростом, склоненного к земле, пешего, лишенного природного одеяния, – совет Свой <и попечение> и предусматривает: кому будет подобно грядущее создание, над кем оно будет господствовать и какой достигнет власти. Поставляет меня главою летающих над головою, четвероногих покоряет двуногому, находящихся в море отдает в рабство пешему. Не велико сие, хотя поистине таково. Обращусь к большему. Предстатель я Вышнего – на земле поставленный и низменный, сослужитель пламенных слуг – глиняный. Рай – мое пребывание. В раю безмерные блага, и я – сих благ владетель. <Прежде того, как произошло грехопадение, звучат песни восхождения, а теперь – нисхождение в землю, которую сдерживают вереи вечные.> Дается мне и светоч ясный для охраны прекрасных сокровищ – трезвиться на страже я призываюсь. А я – сам не знаю, почему, – заснул пред светочем сим. Вор же ночной, сатана, позавидовал благам моим. Принял он вид одного из моих домочадцев. Пришел, как друг, и оказался недругом. Хорошо выглядел совне и явился вором изнутри. И вот задувает злодей светоч мой (светоч же – Божественный закон, как угодно Давиду и Истине) и, повредив все насажденное Богом благодарование, уходит с добычею, облив широким потоком грязи все благонравие человека. Посему, наг я – домовладыка, посему лишен светлых одеяний и уже не устремляю взоры свои к славе небесной и к пребывающей на небесах святости. Теперь склоняются они к собственному моему сраму и о нем имеют попечение. Именно, тотчас же начинают толпой идти страсти. Впереди идет слабость живота – следствие наслаждения плодом. Ее сменяет страсть, гнездящаяся под чревом. Ведь уже самые листья смоквы, как говорят, по естественному свойству были началом страстного щекотания. Посему-то и Царственный пророк, впав в эту страсть, жалобно воспевает: „Лядвия мои наполнишася поруганий” (Пс. 37, 8). Хотя так говорит он про себя, но, скорее, вменяет себе дела прародителей. И в самом деле, не потому ли терпит поругание человек, что сатана прельстил прародителя высокими надеждами быть равным Богу, а затем таковой яд надежд перелил в листья смоквы? – Посему-то и Самсон терпит поругание: ослепляется он ведьмою Далилою и выставляется на посмеяние иноплеменникам. Знает страстное удовольствие, как чтить его искателей.

Так я – состоящий в чине ангельском, приложихся скотом несмысленным (Пс. 48, 13), устремив свое желание к чреву и склонившись к тому, что под чревом. Теперь свидетельствует о моем неразумии шкура овечья, однако уже не могу я наслаждаться с пастбища райского, когда Бог судил против меня, так как даже не послушал я, как слушает овца зов пастыря, глас Того, Кто пас меня на месте злачне (Пс. 22, 2) и ничего не лишил меня. От всякого древа райского дозволил Он есть мне, а я превзошел неразумием и животных, не положив никакого различия между вредным и полезным.

Итак, вот каковы произросшие из древа цветущего мои несчастия: из-за него я изгнан из отечества и лишен несказанного блаженства. Но смотри, какой плод приносит мне древо сухое. Жизнь вместо смерти оно мне дарует. Облекает меня – обнаженного – во одежду светлую. Вместо проклятия источает мне благословение. Вместо возвращения в землю обещает сожительство с ангелами на небе. И самый жар страстей, происшедший от древа цветущего, погашает древо иссохшее. Можно было бы удобно сказать, что яд, излитый живым змием, уничтожает мертвая плоть змия, употребленная в качестве противоядия и исцеляющая ужаленного. И действительно, разве не живым змием я был умерщвлен в Едеме? – Но вот теперь я возведен к жизни умершем на древе крестном Христом, прообразом Которого был змий неодушевленный, – медный, от смертоносного яда свободный, Который и Сам облекается в образ змия. Именно мой Владыка и Бог – Христос – стал поистине человеком, однако, и облекшись в поврежденное лукавым змием естество человеческое, был свободен и совершенно чист от яда греховного; нам же, поражаемым змиями, стерегущими пяту нашу, и от Него, повешенного на крестном возвышении, ожидающим спасения, источает жизнь и бессмертие.

Так, несомненно, предызобразило тайну крестную возношение змия медного в пустыне, и слова Моисея: „И будет живот твой висящ пред очима твоима ” (Втор. 28, 66), – относятся к сему змию не потому, что изображение змия имела какую-либо целебную силу, а потому, что она была прообразом Христа. Подобно сему и купина не сгорала, хотя и опалялась силою огненною, – не ради самой себя, но ради Марии, понесшей в смертном, но непорочном естестве огнь Божества. Здесь должно поучиться иконоборцу: достойны почитания образы, хотя и имевшие грубый вещественный вид, но указывавшие на великие события. И действительно, если статуя змия, ставшая видимою всеми через возношение на древо и предизображающая восхождение на Крест Богочеловека, была так жизнедейственна для погибающих горькою смертию, то не указывалось ли сим на то, сколь спасительным и жизнедейственным будет для людей предызображаемый этою статуею вид распятого Бога? Ведь если бы медное изваяние не было прообразом Христа, оно вовсе не было <бы> изваяно и никогда не стало бы источником спасения устремляющим на него взоры свои, ибо гласит заповедь: „Не сотвори себе кумира и всякого подобия, елика на небеси горе и елика на земли низу” (Исх. 20, 4; Втор. 5, 8).

И, в самом деле, естественно было бы недоумевать: почему, когда был изваян из золота бык и искусно выделан в виде тельца, делатели золотого изваяния стали жертвою железного меча, а теперь, когда из меди изготовляется статуя змия, Бог избавляет от горькой смерти благосклонно осеняемых изображением?

Будем так смотреть. Всякая вообще смерть, наступающая не по немощи естества и не мирно, а как бы по насилию, и прежде времени разрывающая связь души и тела, есть явление позорное и отвратительное в глазах человека. А смерть чрез повешение на Кресте в особенности позорна и отвратительна для людей. Но прежде всех веков было предопределено, дабы на Кресте совершилось спасительное миру Таинство и через Крест явился новый Адам для воссоздания Адама ветхого и воззвания через древо к жизни умерщвленного древом. Итак, потому что людям препятствовало принять превысшую разум тайну общечеловеческое предубеждение против умирающих злосчастною смертию, причем и сам закон Моисея называл „проклятым” всякого, повешенного на древе (Втор. 21, 23), и явилось необходимым древо и изображение змия, всеми отверженного и проклятого. Посему дается сему змию сила жизнедейственная, посему он помещается над главою иудеев и они призываются от него ожидать спасения и верить, что имеет власть над жизнию это мертвое и безжизненное животное.

Да будет позволено мне, слушатели, выяснить мысль мою и иным образом. И, в самом деле, возрастает сила Креста в уме моем, и Крест, как жезл силы, ударяя каменеподобную мысль мою, извлекает вам воду сладкую. Я нахожу, что Писание часто называет иудеев, желая показать их озлобление против благодетелей их, „змиями и порождениями ехидны”. Итак, и по той причине совершается возношение змия медного в пустыне на древо, что из иудейского змееподобного колена должен был воссиять Христос, всецело свободный от яда греховного, и чрез смерть Свою, смерть крестную, стать источником вечной жизни всем верующим в Него. И вот по пустыне рыскают полчища ядовитых змей, стерегут пяту путников, жалят их и умерщвляют... Кто же этот змий, как не те, кои, по словам пророка Исаии, „сокрушают стезю ног ” ходящих путем Христовым и препятствуют приходить ко Христу и получать спасение вечное, – те, кои говорят: „Еда и вы прельщени бысте, но народ сей, иже не весть закона, прокляти суть” (Ин. 7, 47–49)? Так люди сии изостриша язык свой, яко змиин, и яд аспидов (Пс. 139, 4) наполнил уста их.

Так сказано о иудеях. Затем же пророк говорит как бы от лица тех, коим чинились препятствия на пути: „Сохрани мя, Господи, из руки грешничи, от человек неправедных изми мя, иже помыслиша запяти стопы моя” (Пс. 139, 5)

В беседе с сими-то змиями во образе человеческом Христос говорил им: „Егда вознесете Сына человеческого, тогда уразумеете, яко Аз есмь ” (Ин. 8, 28). Именно, став мертвым через распятие на Кресте, Он даровал жизнь пораженным жалом смерти. Так изъясняются слова Писания в отношении к нашей вере. Но они могут быть изъяснены и применительно к происшедшему после смерти Христа изменению нравов людских. Именно, когда Христос – Начальник жизни нашей (Деян. 3, 15; ср.: Евр. 2, 12) и богатый милостию (Еф. 2, 4) – добровольно восприял обнищание и совершил все Таинства нашего домостроительства, многие тысячи злонравных иудеев, излив яд злобы и оставив стремление к лукавству, избрав вместо сего путь прямой, поднялись на высоту добродетельной жизни и к одинаковой ревности о такой жизни склонили весьма многих своих соплеменников. Свидетельствует о сем апостол Павел. Ведь некогда и сам он был змием и порождением ехидны, дышал, как повествует книга Деяний, прещением и убийством на ученики Господни и сущия на пути (Деян. 9, 1–2), поражал и убивал и имел очи свои отверстыми непрестанно и днем и ночью при преследовании служителей Господних. Но вот помрачаются очи его, так как они не прямо смотрели, а блуждали по кривому и извращенному пути; потом он изливает яд богохульства; совлекает с себя чешую (и действительно, уже самое бельмо, спавшее с глаз апостола, напоминало чешую змеиную); облекается чрез Крещение во Христа; принимает всего Христа в себя; восходит к жизни по Христу; совосходит с Ним и на Крест; умерщвляет члены свои и уже не живет; презирает плоть свою, т. е. сродников, и в умерщвленных грехом вливает жизнь бессмертную. Действительно, когда этот самый смертоносный змей жалил его члены, апостол возжелал претерпеть то, что тот угрожал ему сделать, безумно прикасаясь к сораспятой Христу плоти апостола.

Так Крест и мертвит, и живит, и не только на суше, как представлено выше, но и на воде. Именно, на Чермном море начертывается только образ Креста, и этот образ спасает народ Божий и губит врагов Божиих. Это-то действие Креста было предызображено древле и <священными> пророками при содействии касавшегося мысли их перста Духа, они же предали прообразы <начертанным> символам и запечатлели в книгах священных, в полезнейшее научение потомству, дабы когда наступят деяния, не противоречили им писания, но чрез сравнение познавались символы их узнающими и так преславно прославлялся настолько Снисшедший к нам и ради нас, навлекших по своей воле бесчестие, воспринявший бесславие кажущееся.

Но прежде чем это совершилось, все пророки и праведники непрестанно проливали скорбные по праотцам слезы. <И что... ничего более?> Хама, надругавшегося над позором отца, они постоянно помещали в преисподней. Давид же горестно поет по прародителям, в земле лежащим, наигрывая погребальную мелодию: „Яко овцы, во аде положени суть, смерть упасет я ” (Пс. 48, 15), – и опять: „Яко толща земли проседеся на земли, расточишася кости их при аде ” (Пс. 140, 7). Там созвучно с Давидом наигрывает Исаия, рыдает еще громогласнее и, вменяя себе, как сын, дела отцев, в словах своих: „Вси, яко овцы заблудихом, человек от пути своего заблуди” (Ис. 53, 6), – горько оплакивает всю природу Адамову. Иной поет иначе... И вот все вместе, благоговейно выставляя пред собою Давида и по его царскому сану, и по предобещанному ему Богоотечеству, возглашают моления: „Пасый Израиля, вонми, наставляяй, яко овча Иосифа, седяй на Херувимех, явися” (Пс. 79, 2).

И в самом деле, очевидно, здесь подобие истории Иосифа. Там – Египет мрачный, здесь – ад мрачнейший. Там – фараон, мучитель Израиля, здесь – сатана, неусыпный терзатель всей полноты человечества (Ин. 8, 44; Откр. 12, 9). Там трудились сыны Израиля при глине, плинфах и связках соломы, здесь плотолюбцы несут горькую работу ради красной глины тела и миролюбцам предлежит всякое труждание. Есть здесь и суровый надсмотрщик, постоянно принуждающий нас к работе и сгоняющий на дела тьмы. Как бы какой баснословный лев-муравей неустанный, в одном случае он похищает, и поглощает, и ищет, кого поглотити (1Пет. 5, 8), в другом – отнимает у нас хлеб добродетелей и заставляет довольствоваться соломой, солома же – это грех, которым поддерживается огнь неугасимый. Посему-то видя виде Бог озлобление (Исх. 3, 7) нашей природы и возжелал по свойственному Ему человеколюбию исполнить древний совет (Пс. 25, 1) Свой. Предвидит это Исаия, ликует вместе с сонмом пророков и то, что слышит тайно, возглашает явно от лица Спасителя: „Ныне воскресну, ныне прославлюся, ныне вознесуся” (Ис. 33, 10). Слова сии предуказывали возношение на Крест и славу, какая дарована на Кресте Единородному Отцом. Встает Он с трона, нисходит на землю непроходимую. Из всечистых кровей девственных облекается заблудшее овча, дабы и на Него <по обыкновению> напал волк, обманутый подобием, и грешник сокрушил зубы свои, разбившись о Безгрешного.

Отправляется Он на поиск заблудшего овчати, ибо хотя и стал Он овчатей ради овчати, но Сам же как Бог пребывает и пастырем, созывающим овча сие на пастбище райское, откуда оно удалилось. Приходит Он, дабы древом упразднить происшедшее от древа повреждение и гвоздем гвозди сокрушить, т. е. орудием проклятия уничтожить происшедшее от древа проклятие. Новая же и наша Иаиль – Церковь так я именую – почитает новый гвоздь сей, сокрушивший горького врага рода нашего. И вот, он стал для нее орудием спасения, а сию злую главу сокрушил, Адамову же главу, будучи вбит над нею, оживил и происшедшее от пагубного плода древа головокружение уврачевал, восприняв на себя и упразднив проклятие. И действительно, Крест есть орудие не проклятия, а благословения: благословенно бо древо, им же бывает (Прем. 14, 7.) спасение. Такие блага доставил нам Крест, явился для нас столь спасительным средством для перехода в первое блаженство.

Коль возлюблен жертвенник Твой, Господи сил (Пс. 83, 2), на коем пожрен Ты, как агнец, и взял грех мира: первое – как человек, второе – как Бог. Ибо, хотя и умер Ты на Кресте по немощи чрез страдания плоти, но Сам же по природе пребываешь Господом невещественных сил, и Твоя сила Божественная совершается в немощи человеческой, поражая общего врага рода нашего. Да не принесется на жертвенник Господень „всяк квас и всяк мед” (Лев. 2, 11), – изрекла где-то сенообразная Буква, и в сем изречении сокрыта мысль светлая. Именно, хотя изречено сие предписание в отношении к закону левитскому, занимавшемуся приношениями из мяс, но я вознесу его на высоту крестную и ко Кресту отнесу смысл слов. Итак, что же хочет сказать это изречение? – Христу сораспяться и с Ним умереть для мира – вот к чему призывает нас Священное Писание. Оно как бы так говорит нам: последуйте Ведущему вас тесным путем, повинуйтеся Ему и почтите жертвенник Его своим старанием, не приносите на него ничего услаждающего чувственность и возбуждающего стремление к удовольствию. Ибо свойство Креста не радость, а скорбь. На Кресте произошло вкушение желчи, а не меда. Не приемлет жертвенник Христов кваса Египетского: исполнен квас сей дыма и запаха гари; Крест же есть знак смирения и восстановление истинного благочестия Божия. И не теперь, а после воскресения будет вкушение меда и наслаждение блаженством нескончаемым как награда за здешнее горькое пребывание и тесную жизнь.

Так Крест есть основание мужества и похвалы, а не срама. И поистине, величайшая бывает похвала, если кто душу свою положит за други своя (Ин. 15, 13) и презрит смерть ради спасения многих. К этой же мысли приводит меня и то, что возложенный за нас на жертвенник сей Агнец именуется в Писании „мужеск пол” (Исх. 12, 5). Именуется Он так потому, что явился исправить свойственное жене стремление к душевредному удовольствию и выпрямить согбенное положение естества человеческого. Сначала обнаружилось это стремление у жены любострастной. Затем распространилось оно и на весь род мужской, соделав женственной природу мужчины, и таким образом малый квас заквасил все тесто (1Кор. 5, 6) мужеское, срастворил с ним и сообщил ему свою рыхлость... Из нароста напыщенности, произведенной квасом сим, ничего и не позволено нам приносить на жертвенник – Крест Христов: Животворящий – убийца страсти. Ибо кое общение умиранию и жизни в роскоши? Какое общение желчи и удовольствию? Кое общение вину, увеселяющему сердце плотское, и испитию уксуса, огорчившему чувственность? То – древнего Адама и против нас; сие – нового Адама и за нас. То – павшего; сие – Спасшего.

Поучаюсь же и я размышлять о сем и спокойно переносить испытания. Тяжело не просто терпеть обиды, но – по справедливости. Страшно не вообще умереть, но – за грех. Что же касается иного рода смерти, смерти за истину, и что касается несправедливого страдания, то такая смерть и такое страдание заслуживают величайшего ублажения. Итак, имея в сем поклонении древа якорь свой и им же управляемый, да не убоишься ты, человек, вздымающихся волн житейского моря. Пусть сильно дуют духи нечистые, пусть поднимают они девятый вал искушений против челнока души твоей! Это почитание не дозволит тебе быть обнаженным, научая тебя легкому и стойкому обнажению, и соделает тело твое удобоподвижным. Приобретешь ты учителя непреодолимой твердости, так что плоть твоя будет пригвождена к Распятому страхом непрестанно, и при таком своем снаряжении благополучно переплывешь пролив воздушный, и минуешь рыскающих по нему пиратов звероподобных и безжалостных – демонов, и достигнешь безмятежной пристани царствия, получив прибыль неисчислимую из своего предприятия.

Но, о Кресте, – ложе царское нашего Соломона, кроткого и мирного, миру Коего нет предела в отличие от мира Соломонова, ибо ветхий Иерусалим, над которым царствовал миролюбивый Соломон, и в пределах сооружался, и был ограничен во времени. О ложе, на коем упокоился, самовольно склонив главу, Царь славы (Пс. 23, 7–10) и почил сном жизни, хотя и во время сна Он осадил неусыпного врага, разграбив дворец ада. И действительно, хотя и пребывает Он во сне по закону смерти, но сердце Его никогда не переставало бодрствовать, все надзирая Своими промыслительными и всевидящими очами и содержа вместе со Отцом и Духом. Так, сердцем называю я животворящую силу Его Божества, о ней же мы – все тело Церковное – живем и движемся и есмы (Деян. 17, 28). Тебя – пречестное ложе царское – окружают, согласно со словами Писания, шестьдесят сильных от сильных Исраилевых (Песн. 3, 7), и эти слова о „шестидесяти” я могу отнести к верховному сонму шестикрылых. У каждого из них сияет лик, исполненный всякого совершенства, что косвенно обозначается чрез десятерицу, ибо совершенно это число. Представляя славу Твою, как скипетра царского, они сообразуются с видом Твоим и чрез уподобление Тебе достигают прославления. Опуская верхние и нижние крылья и смыкая средние, они так, крестообразно, летают с неумолчным пением хвалебных гимнов.

Узрев в сем виде славу Твою, богозритель Исаия поучает нас и другому таинству. „И послан бысть ко мне, – говорит он, – един от серафимов, и в руце своей имяше угль горящь, егоже клещами взят от олтаря, и прикоснуся устнам моим и рече: се, прикоснуся сие устнам твоим, и отимет беззакония твоя и грехи твоя очистит ” (Ис. 6, 6–8). Свойство ложа и алтаря совосшли на Тебя: свойства первого – чрез сон добровольный, коим почил и успокоился Бессмертный, свойства второго – чрез заклание, за нас на Тебе принесенное, и преславное священнодействие, которое Сам Жрец <за мир> совершил над Собою. И мы веруем, что Ты – опаленный алтарь Агнца Божия. И действительно, что есть „уголь”, как не Ты – древо, опаленное всецело, ибо огнь бесстрастного Божества пожренного на Тебе Агнца Тебя неопально попалил, почему и мы, прикасаясь к Тебе <сегодня> устами своими и соединив „клещи” уст в поцелуе, принимаем огненное очищение прегрешений и передаем находящемуся внутри сего пылающего жилища человеку свет и освящение.

Но, о Кресте, – обращаясь к Тебе и опять, отказываясь оторвать уста свои от любви к Тебе, – о Кресте – алтарь всечестный, сей дар моих восхвалений приими и всецело благослови, ибо меньшее от большего благословляется (Евр. 7, 7), а алтарь – больше дара, к нему приносимого, как освящающий освящаемое. Итак, как алтарь, даруй мне ныне помилование, а как ложе царское, упокой слово мое, уже уставшее и уснувшее. И затем защищай и обороняй душу мою от невидимых врагов – демонов, во славу Христа – Вседетеля и Вседержителя, Который и чрез Твои шесть краев явил Свою вседержительную власть, показав, что Он владычествует над миром горним и небесным, дольним и земным, и не только земным, но и подземным (почему, по моему разумению, и было определено, дабы в основании Креста лежала глава прародителя), правыми и левыми, праведниками и грешниками. <Ибо Судья сих всех: предстоящих и бывших, – сие ведение вечного Божества.> Ибо Сам Он и был прежде, и стал быть вновь, как равно прежде Его не было бога иного и за Ним не будет. Ему подобает слава, честь и поклонение с безначальным Его Отцом и всесвятым, благим и животворящим Духом, ныне и присно и во веки веков. Аминь.