Святитель Илия Минятий
Камень преткновения

Книга первая. О событиях во времена Игнатия и Фотия, Константинопольских патриархов.

Знаменитейший и благочестивейший Властитель!¹ Ты желал обстоятельно узнать от меня, что именно разделяет две Церкви, Восточную и Западную, то есть узнать причину сего разделения и разность их догматов. С совершенным удовольствием желая сделать угодное тебе, постараюсь по возможности удовлетворить твоему любопытству. Чтобы узнать начало сего несчастного разделения, нужно обстоятельно изложить, что происходило между Игнатием и Фотием, Константинопольскими Патриархами, что произвело тогда в Церкви Божией великое смятение, причинило им и преемникам их немалые огорчения и подало повод ко многим разногласиям, которые продолжаются и доныне. Но как в то время весь клир и народ были разделены на две части, из коих одна держала сторону Игнатия, а другая – сторону Фотия, и все вообще дела производились более или менее пристрастно, так и дееписатели тогдашних проишествий, руководясь собственными страстями, по большей части оправдывали ту сторону, к которой принадлежали сами, а последующие за ними писатели, страдая тем же недугом и веря то тому, то другому историку, изображают эту картину каждый своими красками, представляя дела не в таком виде, как они действительно происходили, но как кому хотелось. Посему узнать от них действительную истину нелегко, между тем она сама собою представляется и открывается мысленным взорам каждого, кто не ослеплен пристрастием, смотрит прямо и судит здраво. Итак, прими от меня то, что я мог избрать достовернейшего из повествований о сем предмете, составленных различными историками.

Игнатий происходил от благородных и весьма знаменитых родителей, а именно, как по отцу, так и по матери принадлежал он к царскому роду. Он был сын Михаила Куропалата, Константинопольского Императора и Прокопии, дочери Никифора Геника, также Императора. Лев Армянин, свергнувший Михаила с Императорского престола и сам насильственным образом занявший его место (813), желая совершенно лишить Игнатия этого наследия, приказал оскопить его. После чего Игнатий, облекшись в монашескую одежду, уединился в монастырь, называемый Сатиров.

И родители Фотия были не простые и неизвестные люди, но благородные и знатные, как говорит Никита Давид Пафлагонянин в жизнеописании Игнатия, получившие даже мученический венец, как свидетельствует сам Фотий. А в письме к Николаю I, Папе Римскому, он называет своим дядей того великого Тарасия, который был Патриархом Константинопольским при Константине и Ирине и во времена коего состоялся II Никейский (VII Вселенский) Собор против иконоборцев.

Фотий обогатил свой ум столь многими познаниями, что по справедливости можно назвать его бездной учености. Из современников не было ему равного, да и после долго не было ему подобного. Не одну какую-нибудь, но почти все науки он знал совершеннейшим образом, был превосходным учителем философии, медицины, астрономии и богословия. Оставшаяся нам от него библиотека, заключающая в себе опись и обсуждение величайшего множества книг, служит достаточным доказательством как обширных его познаний в науках и верного суждения о писателях, так и неутомимого прилежания, с каким он прочитал столь много сочинений.

Не менее того он отличался и в политике, как теоретическими познаниями, так и на самом деле, почему достиг великих почестей в государстве и исправлял высокие должности, как то: протоспафария и первого советника при Императоре Феофиле, потом сенатора, и даже, по словам Иоанна диакона, занимал первое место в Сенате. Кроме того, по определению Сената и указу Императорскому, был он отправляем послом к ассириянам, как сам он свидетельствует о том в одном письме к брату своему Тарасию. Таковы были Игнатий и Фотий прежде своего патриаршества.

На шестом году царствования Михаила, который по смерти отца своего Феофила управлял государством вместе с матерью Феодорою, скончался святейший Мефодий, Патриарх Константинопольский, и на его место был избран Игнатий (847). Не все епископы и клирики были согласны на это избрание, многие не хотели сего, и из них первый – архиепископ Сиракузский Григорий, за что Игнатий столько огорчился на него, что в день своего рукоположения в Патриарха не хотел служить вместе с ним Литургию и приказал, чтобы его не было при священнодействии. Многим не понравился поступок Игнатия, обнаружившего при самом начале своего патриаршества такую нелюбовь к Григорию. Вскоре потом, созвав Собор, он лишил Григория сана и отправил с посольством грамоту сначала ко Льву IV, потом к Бенедикту III, Папам Римским, чтобы и они сделали такое же определение касательно Григория, желая сделать низвержение его более решительным от совокупного определения Церквей – Восточной и Западной. Но ни Лев, ни Бенедикт не хотели принять участия в низвержении Григория. Так свидетельствует об этом Николай I, бывший Папой Римским после Льва и Бенедикта, в письме своем к Императору Михаилу. Впрочем, противное тому утверждает Стилиан Неокесарийский, с которым соглашается и Бароний.

Оскорбленный таким образом Григорий стал действовать против своего гонителя. Ему содействовали в этом как архиереи и клирики, так и многие из светских сановников, в числе коих был и Фотий, как он сам свидетельствует в третьем письме своем к Григорию. Представился и случай, по которому все винившие Игнатия могли общими силами окончательно повредить ему. Этот случай был следующий.

Спустя одиннадцать лет по вступлении Игнатия на престол патриарший случилось, что Варда, патриций и главный попечитель училищ, разведшись (говорят, без всякой причины) со своею женой, завел незаконную связь со своею снохой. Такого явного соблазна не мог стерпеть ревностный Игнатий, он многократно увещевал и обличал нарушителя церковных законов, но напрасно. Посему в один день, а именно в праздник Богоявления, когда Варда хотел вместе с Императором приступить к приобщению Пречистых Тайн, Патриарх не допустил его, как грешника, не достойного Святого Причастия. Варда сначала старался расположить к себе Патриарха разными льстивыми речами, но не могши получить от него снисхождения к своему преступлению, стал питать к нему величайшую ненависть и решился употребить все средства к низвержению его с престола. Варда имел в то время великую власть и силу как дядя Императора Михаила и брат Феодоры (которая, впрочем, не одобряла его поступков), и управлял Императором и двором, как хотел. Чтобы устранить всякое препятствие к исполнению своего намерения, он советовал Императору удалить от государственных дел мать Феодору и сестру Феклу, которые разделяли с ним Императорскую власть, и приказать Патриарху Игнатию постричь их в монашество, под тем предлогом, что Император уже вышел из детского возраста, и потому уже неприлично ему быть в зависимости от матери, тем более, что она намеревается выйти за другого мужа, которому хочет вручить Императорскую власть, в чем советует и помогает ей Патриарх Игнатий. Юный Император поверил словам своего дяди и тотчас приказал Патриарху постричь мать и сестру. Патриарх не соглашался и возражал, что постричь царственных особ против их воли противно всем законам, что он не может насильно принудить их к монашеской жизни, которой они не избирают по собственной воле, и что он обязался присягой никогда не иметь против них никаких злоумышлений. Но Михаил этим еще более утвердился в подозрении, которое внушил ему Варда касательно его матери и Игнатия, и потому немедленно удалил мать Феодору и сестру от дел государственных и приказал тотчас постричь их в монахини обители Карианской. Вскоре потом низвергнул и Патриарха.

Если верить рассказам историков, приверженных Игнатию, то Император Михаил, Варда и сообщники их, предвидя, что клирики неохотно примут нового Патриарха, которого хотели избрать в три дня, если Игнатий не откажется добровольно от Патриаршего престола, посылали двукратно епископов и высших сановников убеждать Игнатия и обещаниями и угрозами, чтобы он дал собственноручное письменное отречение от престола, но Игнатий никак не хотел согласиться. Впрочем, в письме Императора к Папе Николаю говорится, что Игнатий по старости лет и слабости телесной сам отказался от управления церковными делами.

После сего долго рассуждали и советовались, кого возвести на патриарший престол. И так как Фотий славился тогда не только мудростью, но и благочестием, то он и признан из всех достойнейшим сего высокого сана, и на Соборе епископов и клириков, на котором присутствовал сам Император и дядя его Варда, провозглашен Патриархом царствующего города. «После многих рассуждений и совещаний между собою, – говорит Никита Давид Пафлагонянин, – Фотия протоспафария и первого советника избрали в Архиепископа столицы» (858). Фотий не соглашался на избрание, просил, умолял, плакал и всячески отказывался от принятия предлагаемого ему патриаршего сана, но Император, который непременно хотел этого, узнавши, что Фотий не принимает патриаршества добровольно, принудил его к тому против воли, приказав содержать его под стражей до тех пор, пока он не согласится исполнить волю Императора. Так как Фотий был мирянин, то Григорий, архиепископ Сиракузский, посвятил его в первый день в монаха, во второй день в чтеца, в третий – в иподиакона, в четвертый – в диакона, в пятый – во священника, а в шестой, который был 25 число декабря, то есть в день Рождества Христова, в Патриарха, но не в один день все это сделано, как писал Стилиан Неокесарийский к Стефану VI.

На избрание Фотия согласились и епископы, приверженные Игнатию, сначала не соглашавшиеся на это, так что это дело состоялось с общего совета и с согласия всего клира, за исключением разве пяти человек, о коих повествуют Митрофан Смирнский, Стилиан Неокесарийский, Никита и Феогност, явные враги Фотия. Но и в этом трудно им поверить, потому что они о многом повествуют пристрастно и возносят на Фотия нелепые клеветы, обвиняя его в том, в чем он не принимал никакого участия и чего даже не знал, например, будто Фотий был причиной низвержения и всех бедствий, претерпенных Игнатием, желая сам во что бы то ни стало достигнуть патриаршества. Но, во-первых, Игнатия низложил Император с Вардою, как мы сказали выше, во-вторых, Фотий всячески старался, сколько мог, уклониться от патриаршего сана и принял его против своей воли, в чем достоверным свидетелем может быть он сам в письмах своих не только к Папе Николаю, но и к самому Варде, которому он не посмел бы написать неправду, потому что Варда сам принимал участие в этом и совершенно знал весь ход дела, а враги Фотия недостойны вероятия, как враги, тем более, что они в некоторых обстоятельствах сами противоречат друг другу.

Не прошло еще двух месяцев патриаршества Фотиева, как приверженцы изгнанного Игнатия, которые примирились было с Фотием и признали его законным Патриархом, обратились к прежнему и отвергли то, на что сами недавно согласились. Они отделились от общения с Фотием и, собравшись в храме святой Ирины, осудили Фотия на низложение, предали его анафеме и общим громким голосом требовали возвращения на патриарший престол Игнатия, которого одного признавали законным Архиепископом и пастырем Константинопольской Церкви. Такой поступок, произведший великое смятение и склонивший многих оставить Фотия и принять сторону Игнатия, явно был оскорбителен для Императора Михаила и Кесаря Варды, ревностных защитников Фотия. Оба они воспламенились сильным гневом и, подозревая, не сам ли Игнатий произвел возмущение, желая возвратить потерянный престол, действительно подвергли изгнанника, как пишет Никита, разным оскорблениям: заушениям, узам, заключениям и, наконец, ссылке с острова Теревинфа в Митилену. Равным образом и преданные Игнатию епископы и клирики – одни сосланы в ссылку, другие заключены в темницы, а некоему Власию-хартофилаксу за излишнюю смелость в речах отрезан по приказанию Императора язык. Потом был составлен в храме Святых Апостолов Собор епископов и клириков, на котором присутствовал и Император с Вардой, и Игнатий объявлен недостойным Архиерейского сана, отлучен от Церкви и предан анафеме.

Игнатий истинно не заслуживал такого гонения, несправедливо был сослан в заточение и отлучен от Церкви, напротив, он был достоин уважения как Патриарх и сострадания как старец, но людской гнев часто не знает ни закона, ни меры. Приверженцам сего доброго старца, при тогдашнем положении дел, надобно было действовать иначе; но они питали великую ненависть к Фотию. Будучи сами из духовных, они не могли равнодушно видеть мирянина на престоле патриаршем и, может быть, действовали по ревности, но ревность их была без разума. Сколь велика была их ненависть к Фотию, видно и из того, что виновником всех бедствий, какие претерпел тогда Игнатий и приближенные его, они объявляли Фотия, дабы сделать его ненавистным для всех.

Но Фотий не только не содействовал тому, но (как сам он пишет к Кесарю Варде) соболезновал, скорбел и сожалел о сих бедствиях, ходатайствовал за вышеупомянутого Власия, которому был отрезан язык, упрекал Варду, как виновника всего этого, жаловался, что его против воли возвели в Патриарха, говорил, что он потому и не хотел принять этой власти, что предвидел угрожавшие бедствия, и что он всегда готов отказаться от нее. Это писал он не к какому-нибудь постороннему человеку, жившему в отдаленности или не имевшему никакого понятия о случившихся событиях, но к тому самому Варде, который все это знал и всему был причиной. Посему совершенно очевидно, что Фотий непритворно писал это, а искренно свидетельствовал истину.

Впрочем, все это не только не прекратило, а еще более усилило борьбу двух противных сторон и смятение Церкви, которое, кроме того, увеличилось от вновь усилившейся тогда ереси иконоборцев. Посему Император, по совету дяди своего Варды, решился писать к Николаю, Папе Римскому, чтобы он прислал послов в Константинополь на Собор для прекращения соблазнов Церкви, и отправил от себя послами Мефодия, Самуила, Захарию и Феофила епископов, а также протоспафария с драгоценными подарками, именно, со священными сосудами и ризами, поистине царскими, которые подробно описывает Анастасий Библиотекарь в жизнеописании Николая. Видя, что невозможно примирить враждующих при помощи восточных епископов, которые на этот раз разногласили между собою, Император думал, что если и Папа Николай на предполагаемом Соборе подтвердит низвержение Игнатия и избрание Фотия, то и прочие подтвердят то же самое и таким образом Восточная Церковь умиротворится. Но Патриарх Фотий по этому делу не отправлял никакого посольства к Николаю, как клевещут на него явные враги его Никита, Митрофан и Стилиан, письменно уверяя, будто он просил у Николая послов для утверждения себя на престоле. Ибо совершенно противное тому открывается, как из письма Фотия к Папе Николаю, которое помещено в прибавлении к Библиотеке Отцов, изданной Франциском Комбефизием в Париже в 1672 году по Р.Х., и которое начинается так: «Всесвятейшему брату и сослужителю Николаю, Папе древнего Рима», так и из ответного письма Папы Николая к Фотию: в обоих этих письмах нет ни слова о послах, которых будто бы, как говорят упомянутые историки, Фотий просил у Николая.

Известно, что в древности, для соблюдения союза любви Христовой и взаимного общения между Церквами, особенно когда случались важные церковные дела, был обычай отправлять взаимные послания с той и другой стороны, называвшиеся окружными, которыми вновь рукоположенные епископы извещали прочих братий о своем избрании, посылая к ним при этом и изложение веры для доказательства своего с ними единомыслия. Следуя этому древнему обычаю, и Фотий писал к Николаю, извещая его о своем вступлении на патриарший престол не по воле, но против воли, послал к нему и исповедание веры, так как, говорит он, «всего лучше общение веры и всего священнее – истинная любовь», и прочее, тому подобное.

Какое бы ни было намерение Императора при отправлении посольства к Папе Николаю, но это дело не было доброе, потому что оно послужило как бы веществом для гибельного огня, который причинил великий вред Церкви при последующем за тем разделении Церкви Восточной и Западной. Папа Николай имел дух властолюбивый и несравненно большее всех своих предшественников желание – распространить свою власть от Запада, который он почти весь уже поработил себе, до Востока, дабы создать ту всемирную церковную монархию, о которой мечтала западная гордость, как говорит Василий Великий.

С великой радостью принял он от Императора Михаила послов, подарки и письма и повелел немедленно исполнить желаемое, надеясь, что этот случай будет самым удобным к осуществлению его намерения – подчинить Восточную Церковь Западной. Затем он отправил послов, епископов Родоальда и Захарию, с таким наказом, чтобы дело о святых иконах они сами разобрали и решили, соображаясь с правилами благочестия и справедливости, а дела о Фотии и Игнатии не решали бы, но, обстоятельно исследовав, возвратились бы в Рим и донесли бы обо всем ему, дабы он сам, как верховный судия, произнес над ними суд и решение. Когда папские послы прибыли в Константинополь, созван был Собор в храме Святых Апостолов, на который собралось столько же епископов, сколько было на святом Соборе Никейском I, то есть 318. На сем Соборе Фотий признан Патриархом законным, что подтвердили и послы Николая, поступив в этом случае вопреки его приказанию.

Ибо Император и Патриарх, которые хотели иметь в послах его не следователей и судей настоящего дела, но только сотрудников и споспешников общего мира, никак не соглашались исполнить желание Папы Николая, то есть, чтобы дело, касающееся Константинов польской Церкви, было перенесено на рассмотрение и решение в Рим, в чуждое судилище. По закрытии Собора (который называется второ-первым, потому что присутствовавшие на нем отцы собирались два раза) Император послал с канцлером Львом акты Собора к Папе Николаю, прося его особым письмом подтвердить все, сделанное на Соборе.

И Патриарх Фотий, в ответ на послания Николая, полученные им прежде Собора, послал письмо, в котором все весьма грубые и оскорбительные выражения Николая признавал за знаки любви и ревности и ясно говорил, что он был принужден против воли принять патриаршее достоинство, и, сравнивая настоящее положение свое на патриаршем престоле со своим прежним спокойным состоянием, почитал себя очень несчастным и потому достойным более сожаления, нежели порицания. К сему присовокуплял, что хотя он из мирян сделался Патриархом, но этим не преступил церковных правил, потому что правила, которыми это запрещается, принимаются только в Западной Церкви, а не в Восточной, и следовательно, на Востоке не преступает этих правил тот, кто не исполняет их. Только вселенские, всеми принимаемые, правила все обязаны исполнять, из правил же частных некоторые, принятые у латинян, не согласны с восточными, например, у восточных дозволяется священникам жить в супружестве, а у латинян запрещается. В Восточной Церкви Нектарий, Тарасий и Никифор возведены на патриарший престол из мирян, да и в Латинской Амвросий Медиоланский получил архиепископство тотчас после крещения. Далее писал, что для большего единения и согласия двух Церквей, Восточной и Западной, и для устранения всякого соблазна он постановил на Соборе в числе правил и то, чтобы впредь никого из мирян не производить в епископа.

Затем убеждал Николая не поступать вопреки определениям Отцов, не принимать убегающих из Константинополя в Рим без письменных свидетельств и не скоро верить им, потому что эти люди по большей части суть производители соблазнов, виновные в каком-нибудь преступлении, и убегают в Рим для того, чтобы избавиться от заслуженного наказания, распространяют там клеветы на своих епископов и нарушают мир и согласие предстоятелей Церквей. Наконец, прямо выражал, что как неохотно вступил он на патриарший престол, так же неохотно и остается на нем и всегда готов оставить его.

Всякий может представить, как принял Николай решения означенного Собора. Досадуя, что окончание константинопольского дела не соответствовало его надежде и желанию, и желая отомстить за оскорбление своего безмерного властолюбия, он сделался явным врагом Фотия и защитником Игнатия. Домогаясь достигнуть верховного владычества в Церкви, он написал наперед послание к Императору Михаилу, в котором определения касательно иконоборцев утверждал, а касательно Игнатия и Фотия отвергал, то есть не соглашался на избрание последнего и низвержение первого. Кроме сего советовал ему, для решительного прекращения соблазнов и разномыслия несогласных епископов и клириков, обратиться к суду и решению Римской Церкви. Все это он писал к Императору умеренным тоном.

А к Патриарху Фотию грозно писал, что Церковь Римская, по преимуществу, полученному апостолом Петром от Иисуса Христа, есть глава всех прочих Церквей, и потому всё, что ей угодно постановить, каждый должен соблюдать ненарушимо, хотя бы это и было противно обычаю, что он (Фотий), сделавшись Патриархом из мирян, сделал непростительное преступление, потому что это запрещено правилами Западной Церкви, которой постановления он должен знать и исполнять, что Нектарий действительно был возведен в священный сан из мирян, но потому, что тогда не нашли в клире другого достойнейшего, также и Тарасий произведен потому, что был поборником иконопочитания, и Амвросий – по причине чудес, а он (Фотий) вступил на патриарший престол не только из мирян, но еще при жизни и против воли Игнатия, и что посему он, Папа, не согласен признать его за Патриарха и не перестает почитать Игнатия в патриаршем достоинстве.

Таково содержание послания Николая в ответ Фотию! Но на два пункта он не дал ответа: во-первых, касательно Никифора, которого Константинопольская Церковь избрала и утвердила Патриархом из мирян без всякой особенной нужды, во-вторых, касательно тех преступных производителей соблазна, которые убегали из Константинополя в Рим и были принимаемы Николаем. Кроме того, Папа писал другое послание к Патриархам и Архиепископам Востока, в котором извещал их, что Римская Церковь не согласна на избрание Фотия, и повелительным тоном, апостольской властью (как сам он выражался) требовал, чтоб и они в этом случае поступили так же и уведомили о том других.

Так писал Николай на Восток. А что сделал он на Западе? Он созвал всех западных епископов в Рим, составил из них «Собор», приказал прочитать на нем акты Константинопольского Собора и торжественно провозгласил Фотия виновным в том, что он, будучи мирянином, вступил на патриарший престол, как «отинуды прелазяй» (Ин.10.1) вор и разбойник, что он оказался клятвопреступником, потому что письменно обещал не притеснять изгнанного Игнатия и друзей его, а потом сделал много зла и Игнатию, и друзьям его; предал его, наконец, на Соборе анафеме, за то что он незаконным образом созвал Собор, что к посрамлению Римской Церкви обманул папских послов и привлек их на свою сторону вопреки данному им приказанию, что несправедливо низложил епископов, которые противились ему, и на места их возвел других, своих единомышленников.

По всем этим причинам Папа присудил лишить Фотия патриаршества и священства, равно и всех, рукоположенных им, и объявить их мирянами, а Игнатия повелел признать законным и истинным Патриархом и всем пострадавшим за него епископам возвратить прежние места их, угрожая анафемой, проклятием, неразрешимым отлучением и вечной мукой всем мирянам и клирикам, которые дерзнули бы преступить определение, постановленное на этом Соборе. Обо всем этом он уведомил восточных и послал особые копии к Фотию, Варде Кесарю и Игнатию. Отсюда видно, как много верил Николай врагам Фотия, перебегавшим в Рим, ибо он обвинял Фотия во всем том, что сделали Император с Вардою против Игнатия и приверженцев его. Фотий наперед предвидел это, и потому-то писал, чтобы Папа не принимал таких людей и отнюдь не верил им. И действительно, должно быть, в Риме были такие люди, убегавшие из Константинополя по причине тяжких преступлений (как говорит Фотий в письме к Николаю), чтобы избавиться от заслуженного наказания, и, по всегдашнему обыкновению подобных преступников, – злословить судей, от коих ожидают себе справедливого приговора, – они возносили множество клевет на Патриарха Фотия, которым Николай и поверил. Но при этом он, без сомнения, поступил против правил Церкви, и именно Западной, которые запрещают принимать людей без письменных свидетельств и верить им, когда они обвиняют кого-нибудь. Вот одно из таких правил: «Клевещущие на отцов и епископов и порицающие их по ненависти, да не приемлются». Впрочем, где действует страсть, там правила легко забываются.

Отлучения и проклятия, направленные Николаем с Запада на Восток, приняты были как слабые детские стрелы, метаемые притом из чуждого судилища. На них сам Император через Михаила протоспафария послал ответ, в котором, отвергая верховную власть, какую Папа Николай хотел иметь над всеми Церквами, объяснял, что он приглашал Римских послов (чего прежде него не делал ни один Император) в знак чести, не для того, чтобы подчинить Восточную Церковь Западной, и не для того, чтобы перенести дело Фотия и Игнатия на суд одного Римского Папы, но чтобы, в присутствии его послов, сильнее утвердить низвержение уже низверженного Игнатия и избрание уже избранного Фотия и таким образом совершенно разрушить средостение (вражду), разделявшее две противные стороны, и что несогласие Николая не может быть препятствием, когда на то согласны все Восточные Патриархи.

Но Николай, непреклонно упорствуя в своем мнении, еще более усиливался достигнуть своей цели, и, вооружаясь всеоружием Священного Писания, всячески старался опровергнуть противное мнение восточных.

Он в письме к Императору Михаилу доказывал, что так как апостол Петр получил первенство власти над всей Церковью не от людей, но от Бога, то есть не от Соборов, но от самого Спасителя, то и преемники его – Первосвященники Римские – суть верховные судьи всякого церковного дела. Посему требовал прислать в Рим самих Игнатия и Фотия для суда над ними, если же они сами не могут явиться, то сначала удостоверили бы его засвидетельствованными грамотами, почему они не могут явиться, а потом прислали бы от себя поверенных для рассмотрения дела их с самого начала, именно, со стороны Патриарха Фотия требовал всех тех, которые действовали заодно с Григорием Сиракузским, а со стороны Игнатия – Антония Кизикского, Василия Фессалоникийского, Константина Ларисского, Митрофана Смирнского, Павла из Ираклии Понтийской, также игуменов – Никиту Хрисопольского и Николая Студийского и других, со стороны же Императора – кого-нибудь из чиновников двора, для присутствования при имеющем быть производстве дела.

Но всем этим Николай подал восточным повод еще более отвергать ту власть и те преимущества, которые он доказывал Священным Писанием. Они возражали, что Римская Церковь не получала от Иисуса Христа первенства власти над всеми другими Церквами и что Рим потому только прежде имел предпочтение, что был столицей Императоров, а когда престол императорский перенесен из Рима в Константинополь, тогда вместе с императорской властью перешло туда и преимущество первосвятительства, и с того времени Константинопольский Епископ стал почитаться нисколько не ниже Римского Епископа и называться, хотя и вопреки желанию Римского, Патриархом Вселенским.

Между тем Император Михаил находился в походе против сарацин, нападавших на остров Крит, вместе с дядей своим Вардой, который в это время простер свою власть до такой безмерной степени, что Император стал иметь на него большие подозрения и, наконец, приказал внезапно схватить и лишить его жизни у ног своих (866). После сего Император немедленно возвратился в Византию и, чувствуя, что один не способен управлять государством, а более опасаясь новых измен, сделал соправителем Империи Василия Македонянина, мужа, славившегося мудростью и храбростью, которого сначала усыновил, а потом приказал венчать императорской диадемой с великим торжеством во храме Святой Софии, в день Пятидесятницы Патриарху Фотию, который в погибшем Варде потерял поистине великого покровителя.

Папа Николай, видя, что послания его не имели никакого успеха, в конце того же года решился отправить в Константинополь к Императору Михаилу послов, именно Доната епископа, Льва пресвитера и Марина диакона, с намерением чрез них убедить Императора, чтобы он возвратил на патриарший престол Игнатия и низложил Фотия (коих опять требовал к себе в Рим), и чтобы бросил в огонь присланную к нему грамоту, в которой опровергалась власть и первенство Римской Церкви, угрожая в противном случае созвать в Риме Собор и, повесив эту грамоту на дереве, сжечь ее к великому бесчестью Восточной Церкви. Но и восточные хотели уже не словами или грамотами, а на самом деле доказать Папе Николаю, что они нимало не хотят согласиться на его умствования и усилия к подчинению себе Константинопольской Церкви. Император Михаил и Кесарь Василий приказали не впускать легатов Николая в пределы Империи, если они предварительно не представят исповедания веры, отвергающего все латинские догматы, не принимаемые Константинопольской Церковью. Легаты папские были уже в Болгарии, когда узнали об этом императорском повелении, и, пробыв там в бездействии сорок дней, возвратились в Рим для донесения Николаю о том, что слышали (867).

Горестное несогласие двух Церквей еще более усилилось по случаю обращения болгар в христианскую веру. Этот народ, страшный для Византийской Империи, которой он причинял великий вред и опустошение своими частыми набегами, в то время терпел великий голод от неурожая хлеба и плодов во всей Болгарской области. Император Михаил с дядей своим Кесарем Вардой, пользуясь таким благоприятным случаем, с многочисленным войском пошел против болгар и, осадив с моря и суши, довел их до крайней опасности. Болгары с согласия царя своего Вогора решились сдаться добровольно и, принявши христианскую веру, подчинить свое царство Константинопольскому Императору, а свою Церковь Константинопольскому Патриарху. По заключении договора Вогор прибыл в царствующий город со всеми своими вельможами и принял святое Крещение. Сам Император был восприемником его от святой купели и назвал его собственным именем – Михаил (866). Благопопечительный Патриарх тогда же послал в Болгарию учителей просвещать этот новообращенный народ и объяснять ему догматы Православной веры, также и самого Царя Михаила не преставал своими посланиями утверждать в принятой им вере, почему и обратился в одном послании к нему со следующими словами: «О прекрасное создание моих трудов, благородное и истинное произведение моего духовного рождения!»

Но не прошло еще двух лет после сего события, как Папа Николай также послал в Болгарию своих епископов учить тамошний народ догматам Западной Церкви, с намерением подчинить эту епархию своей власти. И учение западных епископов имело такой успех, что по убеждению их Царь Михаил, оставив Патриарха Фотия, отправил послов с дарами к Папе Николаю просить у него совета касательно устроения тамошней Церкви и того, что ему делать с прочими болгарами, которые еще не приняли крещения (868). Неудивительно, что так легко уклонились от Восточной Церкви к Западной болгары, новокрещенные, неопытные и, подобно нежным ветвям, способные преклоняться в какую угодно сторону, особенно когда епископы Николая открыто проповедовали, что Константинопольский Патриарх Фотий не есть истинный и законный архипастырь, и потому все его действия не имеют никакой силы. Таким образом, они снова помазывали святым Миром тех, которых уже крестили восточные пастыри, прибывшие туда прежде них.

Такой поступок был крайне оскорбителен для Пастырей Константинопольских, видевших, как из самого недра их исторгали духовных чад их, которых они первые родили евангельским благовестием и первые питали млеком благочестия. Сильно разгневанный этим Патриарх Фотий уведомляет Патриархов и епископов Востока о великой обиде, нанесенной ему Папой Николаем, который всячески домогался распространить власть свою в Восточной Церкви, изложил догматы, проповедуемые епископами римскими в Болгарии, указывая, между прочим, особенно на то, что они, вопреки Апостольским и Соборным правилам, запрещали священникам жить в супружестве, и, называя их за это предводителями богоотступничества, служителями антихриста, разослал к ним копии писем, полученных им из Италии, в которых некоторые из западных, как то: архиепископ Тревирский Февдгавр, Колонский Гунферий и Равеннский Иоанн, – жаловались на крайнюю жестокость Николая и просили защиты у престола Константинопольского, наконец, пригласил их на Собор для ограждения и утверждения отеческих постановлений и законных прав, для водворения общего мира и для прекращения замыслов Папы Николая.

Немедленно за тем был открыт Собор в присутствии наместников Патриархов Александрийского, Антиохийского и Иерусалимского, епископов, клириков, самого Императора Михаила и Кесаря Василия, также сенаторов, вельмож и многих других из мирян, под председательством Патриарха Фотия. На нем вслух объявили деяния Николая и, по тщательном обсуждении, присудили его к низвержению, признали недостойным церковного общения и, наконец, предали его анафеме со всеми его единомысленниками. Акты этого Собора отослали для сведения самому Николаю в Рим с Захарией митрополитом Халкидонским и Феодором Карийским.

Но вскоре начался новый ряд событий и произошла великая перемена в императорском доме и в патриаршестве. Император Михаил, царствовавший пятнадцать лет с матерью Феодорой, девять лет – один, и год и четыре месяца – вместе с Кесарем Василием Македонянином, лишился жизни от руки того же самого Василия в так называемом дворце святого мученика Маманта. По этому поступку, подлинно, Василия следовало бы считать чудовищем неблагодарности, если бы только не рассказывали, что Михаил, способный верить всему, по злым наветам сам хотел лишить его жизни, а тот решился предупредить Михаила, потому что знал о производимых против него кознях и клеветах.

Таким образом, Василий Македонянин остался один на престоле Императорском, провозглашен Римским самодержцем, а вскоре потом низвел Фотия с патриаршего престола, заключив его в монастырь, называемый Скепи, а Игнатия вызвал из ссылки, пославши за ним Илью Дрункария (флотского военачальника), и снова возвратил ему патриаршество. Очень странен этот внезапный гнев Императора на Патриарха Фотия, которому он всегда оказывал уважение, любовь и доверенность, так что сделал его крестным отцом своего сына.

Некоторые говорят, что Василий сделал это из желания примирить две враждебные стороны, именно: будто зная, что Игнатий низвержен с престола несправедливо, он удалил Фотия на покой до тех пор, пока Игнатий не переселится в другую жизнь. А иные говорят, что Император таким образом поступил с Фотием по некоторым личным к нему неудовольствиям, как обыкновенно поступают люди, привыкшие, чтобы им во всем повиновались, с теми, кто оказывает им сопротивление. Но какие были между ними личные неудовольствия? Сам Фотий слегка намекает на них в одном письме своем к монаху Феодосию, а Зонара ясно говорит об этом в своей летописи под 867 годом по Р.Х., в 101 отделении. Именно: когда Василий, вскоре по вступлении своем на престол по смерти Михаила, вошел в Великую церковь и хотел приступить к причащению Пречистых Тайн, Патриарх Фотий не удостоил его причастия, обличив в убийстве Михаила. Не могши снести этого обличения, Василий тогда же переменил прежнюю любовь свою к Фотию на величайшую к нему ненависть. То же повествует Лев Грамматик.

Фотий великодушно перенес бы свое низвержение с патриаршего престола, если бы ему позволили вести спокойную жизнь в том монастыре, который был назначен ему вместо темницы. Но воздвигнутое против него гонение тем не кончилось. Ибо, с одной стороны, Патриарх Игнатий, как скоро вступил на престол и опять получил патриаршую власть, отлучил от Церкви его и всех тех, кои были рукоположены им или имели с ним общение. С другой стороны, Император, полагая, наверное, что Папа Николай согласится на низвержение Фотия, отправил к нему послов, чтобы он решил это дело как судия. Для присутствования при производстве дела посланы были: со стороны Игнатия Иоанн, митрополит Силейский, от Фотия Петр, митрополит Сардийский и от Императора – Василий протоспафарий. Кроме того, Император письмом просил, чтобы Папа, рассмотревши дело в Риме, прислал с вышеупомянутыми послами и своих легатов в Константинополь, дабы и здесь Собором постановить такое же определение.

Послы отправились из Константинополя, взяв с собою акты последнего Собора, на котором отлучен Папа Николай, и продолжали путь в Рим морем. Несчастный митрополит Сардийский Петр, который должен был защищать Фотия, потонул во время кораблекрушения, а прочие благополучно прибыли в Рим. Всякий легко может видеть цель, с какой Василий передавал дело Фотия в руки Папы Николая, злейшего врага Фотиева. Василий хотел таким образом унизить, осудить и низвергнуть Фотия общим голосом той и другой Церкви, но, прибегнув к такому способу для достижения цели, он не предвидел, что Папа Николай воспользуется случаем распространить власть свою на престол Константинопольский, о которой он мечтал и которой столько домогался по случаю бывшего к нему посольства от покойного Императора Михаила.

Можно представить себе, с какой радостью встретил бы послов Папа Николай, увидев пред своим судилищем обе стороны – Патриарха Игнатия и Патриарха Фотия и достигнув того, чего он столько желал прежде и чего всячески домогался. Но он не насладился этой радостью, потому что прежде, нежели сделался судьей двух Патриархов Константинопольских, сам был отозван отсюда Верховным Судьей живых и мертвых, то есть умер в том же самом году, оставив престол преемнику своему Адриану Второму (867).

Этому-то новому Папе послы Константинопольские вручили грамоты и сообщили желания Императора. Папа составил поместный Собор и на нем одобрил все, что сделал Император против Фотия, признал достойными сожжения все определения Фотия против Николая и проклял Фотия и рукоположенных им, повелевая лишить их духовного сана и низвести в число мирян (чего он никак не должен был делать, потому что, если бы и справедливы были обвинения, взнесенные на Фотия, несмотря на то, совершенное им рукоположение было действительно), также всех единомысленников его, бывших на последнем Соборе Константинопольском; благословил всех, кто станет истреблять акты этого Собора, в особенности же Императора Василия, которого называет своим благонадежнейшим сыном и православнейшим Императором, советовал ему составить Собор в столице и назначил от себя легатами Доната и Стефана епископов и Марина диакона, для подтверждения на нем всего, что сам он сделал в Риме против Фотия, преимущественно же для того, чтобы все списки деяний Собора, на котором отлучен Николай, сжечь при всех, так чтобы от них не осталось ни йоты, а кто не захочет представить их на Собор, тому угрожал вечным проклятием и лишением самого имени христианина. Как хотел Адриан, так все и было сделано. Ибо, как скоро послы с грамотами его прибыли в Константинополь, Император Василий созвал Собор 6 октября 869 года по Р.Х., в 3-м году своего царствования, на котором кроме самого Императора, двух сыновей его, Константина и Льва, трех адриановых легатов, Патриарха Игнатия и наместников восточных патриарших престолов (о которых, впрочем, говорят, будто это были измаилитские послы, незадолго пред тем присланные в Константинополь от восточного эмира), присутствовали епископы, собравшиеся из восточных епархий, всего числом 102.

23 октября было пятое заседание этого Собора, который у латинян называется Восьмым Вселенским. Император повелел явиться тогда на Собор и Фотию, и когда дали знать об этом Отцам, то легаты Папы Адриана требовали, чтобы он введен был не духовными особами, а светскими, что и было исполнено. На пути Фотий сказал им, что он идет не по своей воле, а по принуждению, и потому намерен не отверзать уст своих, по словам Давида: «рех, сохраню пути моя, еже не согрешати ми языком моим: положих устом моим хранило» (Пс.38.2). Но синкелл Илия в укоризну ему отвечал, что на упорных преступников также написано в псалмах: «броздами и уздою челюсти их востягнеши не приближающихся к тебе» (Пс.31.9). По прибытии на Собор его спросили, соглашается ли он на определения Римских епископов, то есть на то, что постановил прежде Папа Николай, а потом на последнем Соборе Адриан, но Фотий ничего не отвечал. Когда легаты сказали, что молчание его оскорбительно для Собора и обличает в нем явного и непростительного преступника, Фотий отвечал: «Бог слышит голос мой и тогда, как я молчу». Когда они опять сказали, что молчанием он обвиняет сам себя, Фотий отвечал: «И Иисус осужден, когда молчал». Между тем прочитаны были некоторые послания, писанные Папой Николаем, и после того патриций Ваан, обратившись к Фотию и заметив, что на этом Соборе присутствуют архиереи как Востока, так и Запада, советовал ему защищаться, потому что, когда дверь затворится, то некому будет снова отворить ее. «Скажи, – говорили ему другие, – человек Божий, какой ты имеешь ответ в свою защиту?» – «Ответы мои, – отвечал Фотий, – не суть от мира сего; если бы они были от мира сего, то вы знали бы их». На что Ваан опять сказал: «Мы знаем, что ты от замешательства и страха ничего не находишь сказать в свою защиту, посему сей святой Собор дает тебе несколько времени одуматься, а теперь позволяет тебе идти в свое место, повелевая придти сюда в другой раз». «Я, – отвечал Фотий, – не требую времени, но чтобы мне удалиться, это в вашей власти». Затем патриций снова представил ему, что Собор собрался не из одной страны, но из всех пределов вселенной, что он судит нелицеприятно и по вдохновению Божию, и потому ему следует теперь же просить прощения в своих прегрешениях, чтобы получить разрешение, если же он станет что говорить или делать по отъезде папских легатов, то все будет недействительно и безвременно. Фотий стоял, не говоря ни слова, и потом по приказанию Собора вышел.

В седьмое заседание, 29 октября, Фотий опять призван был на Собор и пришел с посохом, который, как знак его гордости, тотчас вырвали у него из рук и велели ему сесть на последнем месте. Вместе с ним вошли Григорий Сиракузский и Иоанн Ираклийский, который на вопрос, принимает ли он папское определение, коим проклинается Фотий, рукоположивший его, отвечал: «Проклинающий архиерея своего сам да будет проклят». И прочие епископы, пришедшие вместе с Фотием, на вопрос о том же отвечали: «Не соглашаемся на совершаемое беззаконно, то есть мы не признаем наместников Папы судиями». Потом, когда спросили их: «Кто же будет вашим защитником»? – они отвечали: «Правила Апостольские». Наконец, присутствовавшие на Соборе, видя, что Фотий решительно не признает определений Николая и Адриана, приказали наперед прочитать определения против него этих пап, потом по повелению их Стефан диакон и нотариус громким голосом произнес против Фотия анафему, или лучше, длинный ряд многих анафем следующим образом: «Фотию, от двора вторгшемуся в Церковь, – анафема, Фотию, – придворному и мирянину, – анафема, Фотию, новопроизведенному и тирану, – анафема, Фотию, отщепенцу и осужденному, – анафема, Фотию, прелюбодею и отцеубийце, – анафема, Фотию, новому Максиму Цинику, – анафема, новому Диоскору – анафема, новому Иуде – анафема, всем его последователям и сообщникам – анафема!»

Все это Фотий слушал молча, перенося страшные удары продолжительной анафемы. Он даже хвалится ею в одном письме своем к Игнатию, митрополиту Клавдиупольскому, которое начинается так: «Бывала некогда ужасна и грозна анафема, когда употребляли ее проповедники благочестия против виновных в нечестии, но с тех пор, как...» и прочее.

На последующее заседание, бывшее 3 ноября, диакон и референдарий Феофилакт принес акты Собора, на котором отлучен был Папа Николай, и другие рукописи Фотия и его епископов. Георгий орфанотроф передал их служителям легатов, приказал бросить все это в огонь и сжечь, что и было исполнено тут же на нарочито приготовленном медном сосуде с огнем. В последних числах января Собор кончился точно так, как желал Папа Адриан, которого властолюбие таким образом было удовлетворено, как можно видеть в особенности из одного правила, в котором между прочим говорится следующее: «Если даже на Вселенском Соборе произойдет какое-либо недоумение касательно Римской Церкви, то надлежит благоговейно и с подобающим почтением исследовать предложенный вопрос, а не говорить дерзновенно об Иерархах древнего Рима». Вообще, чего и как хотели легаты, так все и сделано Собором и утверждено Императором и Патриархом Игнатием. Посему-то западные и называют этот Собор, после Седьмого, Восьмым Вселенским Собором.

Достойны замечания три обстоятельства этого Собора, которых не случалось никогда ни на каком другом Соборе: во-первых, чтобы не встретилось никакого препятствия к низвержению и осуждению Фотия, по желанию Императора и к удовольствию Адриана, на Собор не дозволено было входить никому прежде, нежели собственноручно и при свидетелях не подпишет свиток, привезенный папскими легатами из Рима, в котором между прочим заключалось следующее:

«Последуем святому Собору, состоявшемуся при блаженной памяти Николае, под которым подписался и ты сам, Владыка, равноангельский Иерарх Адриан, принимая тех, которых он принимает, и осуждая тех, кои им осуждены, особенно же Фотия и Григория Сиракузского и всех последователей их раскола и пребывающих в общении с ними. А собрания лукавствующих и нечестивые постановления, учиненные Императором Михаилом дважды против блаженнейшего Патриарха Игнатия и однажды против верховнейшего Апостольского престола, связываем неразрешимыми узами анафемы, равно и тех, кои защищают их или скрывают нечестивые их деяния. Что же власть Апостольского престола постановила касательно святейшего Патриарха Игнатия и единомысленных с ним, то принимаем всей душою. Сие мое исповедание я (такой-то) епископ собственной моею рукой подписал и представил тебе, святейшему Владыке, Великому Архиерею и Вселенскому Папе Адриану, чрез твоих легатов Доната и Стефана, священнейших епископов, и Марина, диакона Святой Кафолической Римской Церкви, пригласив и свидетелей к подписанию». Сам Император и Патриарх говорили, что это подписание свитка есть дело новое и никогда не слыханное, однако так было. Феодул Анкирский и Никифор Никейский, которые не согласились подписаться, не получили и позволения быть на Соборе. Мало того, Феодор, митрополит Карийский, хотя и подписался, но когда узнали, что он присутствовал на Фотиевом Соборе, который отлучил Николая, был изгнан из Собора. Так велика была ненависть к последователям Фотия, что не прощали их и тогда, когда они раскаивались!

Во-вторых, говорят, что присутствовавшие под именем наместников восточных патриарших престолов были не истинные наместники Патриархов, а послы, прибывшие незадолго пред тем в Константинополь от эмира Сирийского, то есть правителя измаильтян. Об этом странном обстоятельстве говорит не один только Фотий в письме к монаху Феодосию, то же пишет и Илия, Патриарх Иерусалимский, в своем послании, отправленном на последующий Собор с Мартиропольским митрополитом, прибывшим на этот Собор от Патриарха Антиохийского. Содержание этого послания выписывает Цезарь Бароний, хотя и называет его неподлинным и подложным.

В-третьих, поистине ужасно и слышать! «Отцы Собора (говорит Никита Давид Пафлагонянин в жизнеописании Игнатия) подписывают низвержение, то есть Фотия, не простыми чернилами, но – ужаснейшее дело! – обмакивая трость в Самую Кровь Спасителя, как слышал я от людей, достоверно это знающих». Подлинно, этого не делали древние Богоносные Отцы, когда предавали отлучению Нестория, Македония и самого Ария, нечестивейших еретиков. Может быть, они подражали при этом примеру Феодора, Папы Римского, который точно так же подписал отлучение монофелита Пирра, Патриарха Константинопольского (648). Но какая благочестивая душа не содрогнется от такого поругания святыни?

Впрочем, епископы скоро раскаялись в своем поступке и немедленно изъявили Императору свое сожаление, что столь постыдным образом подчинили Восточную Церковь Западной, и усиленно просили его взять назад тот свиток, который они подписали. Император согласился исполнить желание епископов и приказал тайно, посредством служителей, унести свиток из комнат легатов, которые, узнав о случившемся, употребили все убеждения и усилия, чтобы опять возвратить его в свои руки. Все это рассказывает Анастасий, библиотекарь и жизнеописатель Николая, который был тогда вместе с легатами в Константинополе и, по словам его, сам привез упомянутый свиток в Рим. Продолжавший после него жизнеописания Пап в рассказе об Адриане прибавляет, что после всего легаты представили Императору и дело о болгарах. Сердце Императора, говорит он, смутилось при этом представлении, и хотя он не обнаружил того на лице своем, но, угостив и одарив их, немедленно приказал Феодосию протоспафарию приготовить все, необходимое к их отъезду, что тот и исполнил без особенного внимания и отправил их не с совсем подобающей честью. Плывя в Рим, продолжает тот же писатель, легаты попались в руки славян, которые ограбили их и отняли у них весь кодекс с актами и подписями Соборными. По приказанию ли и с ведома ли Императора сделано это, неизвестно.

Между тем Фотий, подпавший великому гневу Императора, который низверг его с высочайшей степени почестей в глубочайшую бездну всех зол, преследуемый жестокой ненавистью своих врагов, радовавшихся его несчастью, в котором он не имел покровительства ни от кого из придворных, которые все сообразовывались с волей Императора, ни помощи и утешения от своих друзей, которые, хотя и пребыли твердыми в дружбе, но за сопротивление действиям легатов на Соборе все разосланы были по разным отдаленным местам, лишенный прислуги, собеседования с каким-нибудь человеком и всего необходимого, оставленный всеми в совершенном одиночестве и в темнице, которую отовсюду стерегли неусыпные стражи, не имел никакого развлечения, кроме собственных размышлений, и никакой отрады, кроме собственного терпения. Среди столь многих зол, которые он сам описывает в своем послании к епископам, больше всего огорчало его то, что у него, по повелению Императора, отняты были все книги, коих чтение составляло приятнейшую пищу для этого ученейшего и трудолюбивейшего мужа, о чем свидетельствует даже злой враг его Никита Пафлагонянин в следующих словах: «Ночи проходили у него без сна в прилежном чтении». Потому лишение книг причиняло ему неизобразимую и невыносимую скорбь, как он сам уверяет, когда, жалуясь на чрезмерную ненависть врагов своих, которые восстали, по собственным словам его, против тела и против души его, присовокупляет: «Меня лишили и книг, вот новое, необыкновенное, для нас придуманное наказание!» Оттого-то в письме к Императору, описывая свои страдания, которые все были жестоки, он просил себе смерти, как милости.

К горьким жалобам изгнанного и заключенного Фотия Император не остался невнимательным, но, наконец, преклонился на милость и явил сострадание. Он понял жалкое положение и безмерные страдания, в коих находился этот архипастырь, вспомнил о своем прежнем дружеском собеседовании и обхождении с ним, постиг высокую мудрость и ученость его и убедился, что такой человек, столь достолюбезный и столь мудрый, не заслуживает такого наказания и мучения, посему, переменив опять ненависть на любовь и гнев на милость, он освободил Фотия из заключения, призвал его ко двору, вверил ему для обучения двух сыновей своих и прежние скорби и бедствия его вознаградил всякого рода благодеяниями.

Впрочем, эту перемену состояния Фотиева иначе объясняет Никита Пафлагонянин. Он говорит, что Фотий, взявши заглавные буквы имен Императора Василия – В, Императрицы Евдокии – Е, и четырех сыновей его: Константина – К, Льва – Л, Александра – А и Стефана – С, сложил из них вымышленное имя – ВЕКЛАС и, составив ложную генеалогию из вымышленных имен от армянского царя Тиридата до родителей Василия, от которых, будто бы по предсказанию, имел родиться славнейший и знаменитейший из всех бывших на Римском престоле Царь по имени ВЕКЛАС, написал ее древними александрийскими письменами на старой хартии, чтобы она казалась книгой давно минувших лет. Потом Фотий будто бы успел посредством Феофана Палестинского (который был другом Фотия и близок к Императору) подложить эту книгу в Императорскую библиотеку, где тот же Феофан с намерением однажды показал ее Императору, как книгу, наполненную необыкновенными пророчествами, и, притворившись, будто ни он и никто другой, кроме одного Фотия, не может прочитать ее, расположил Императора призвать к себе Фотия.

Таким образом Фотий прибыл ко двору и, объяснив таинственное имя Веклас, столько угодил Императору, что возвратил себе всю прежнюю любовь его. Но, во-первых, историк Никита есть явный враг Фотия, и потому недостоин вероятия во всем, что ни пишет о нем. Кроме того, такая выдумка, как может понять всякий здравомыслящий, недостойна благоразумия ни Фотия, ни Императора Василия. Василий Македонянин был бы слишком прост, если бы по одному только этому заключил о учености и мудрости Фотия. Напротив, он еще прежде, нежели сделался Императором, хорошо знал Фотия, любил его, уважал и даже, как мы сказали выше, сделал его восприемником одного из сыновей своих. «Выслушай, человеколюбивейший Император (так писал к нему Фотий из ссылки), я не напоминаю тебе теперь о прежней дружбе, страшных клятвах и обещаниях, о помазании и рукоположении на царство, о том, что из моих рук ты приобщался Пречистых и Страшных Тайн, об узах, которыми связует нас сыновство прекрасного сына», и прочее. Посему скорее можно думать, что воспоминание обо всем этом и, наконец, чувство сострадания к жалкому положению прежнего друга, мудреца и архиерея расположили Василия оказать милость и возвратить ему свою дружбу.

Между тем переселились из настоящей в другую жизнь два главные противника Фотиевы – Адриан Второй в Риме и Патриарх Игнатий в Константинополе, достигший восьмидесятилетней старости (878). Преемником Адриана сделался Иоанн VIII или IX. Он, подражая своим предшественникам, Папам Адриану и Николаю, хотел и всячески старался подчинить своей власти Церковь Болгарскую, которая зависела от престола Константинопольского. Два раза писал он к Игнатию об этом предмете, но напрасно. Наконец решился послать к нему в третий раз легатов Павла и Евгения епископов с грозными грамотами, в которых представлял, что если Патриарх в продолжение 30 дней не вызовет из Болгарии всех восточных епископов и клириков, которые там жили и учили тамошний народ, и если не откажется совершенно от Болгарии в пользу Римского престола, то будет признан недостойным церковного общения и лишен патриаршества.

Но прежде, нежели легаты успели прибыть в Константинополь, Игнатий скончался. На его место без всякого прекословия, немедленно Император Василий возвел Фотия и, желая видеть совершенное единение между Восточной и Западной Церковью и прекратить всякий соблазн, отправил посольство к Папе Иоанну с предложением – принять в общение Фотия, избранного уже во второй раз в Патриарха. Писал к нему о том же и Фотий (с которым легаты папские, по прибытии в Константинополь, и другие клирики не хотели иметь общения), как видно из посланий Иоанна, писанных на латинском языке, а именно: к Григорию примикирию – от индикта 12, апреля 3-го, и к константинопольским клирикам – от индикта 12, августа 879 года по Р.Х. Об этих посланиях Иоанна надобно заметить, что латинские экземпляры их несходны с греческими. Латиняне говорят, что греческие повреждены нашими, а наши говорят, что латинские повреждены латинянами.

Таким образом опять произошла великая перемена обстоятельств! Фотий опять сделался Патриархом, спустя одиннадцать лет после своего первого патриаршества, и немедленно почел нужным созвать новый Собор для совершенного прекращения церковных смятений. На это дело, которого желал и Император, согласился и Папа Иоанн, который немедленно отвечал на посольство Императора, и, хорошо зная обо всем, что случилось при его предшественниках Николае и Адриане, рассудил избрать другой путь и другое более кроткое средство к достижению своей цели. Он назначил легатами на Собор вышеупомянутых епископов Павла и Евгения, находившихся еще в Константинополе, присоединив к ним третьего, именно, кардинала-пресвитера Петра и вручив ему коммониторий, или инструкцию, что должно делать легатам на Соборе.

Грамоты Иоанна ко всем были исполнены похвал и лести, все дышали миролюбием и кротостью, впрочем так, что везде выражались в них верховная власть Петра и преимущества Рима, везде любовь и кротость соединялись с гордостью и желанием повелевать. В них он подтверждал избрание Патриархом Фотия, которого называл законным и истинным Патриархом, братом и сослужителем, разрешал его и других вместе с ним от всякой анафемы и проклинал тех, кто не захотел бы принимать его, Императора убеждал иметь к нему любовь, уважение и почтение и объявлял недействительными деяния всякого Собора, который действовал против него, уничтожая, таким образом, и Собор Адриана Второго.

Это говорится в послании к Императору, писанном на латинском языке (а не на греческом), в котором, кроме того, писано, чтобы Фотий просил пред Собором извинения и прощения в том, что он возведен на патриарший престол без предварительного уведомления о том Рима, чего из греческого послания к Императору также не видно, а в послании к константинопольскому клиру об этом пишется иначе, именно, там говорится, чтобы «Фотий на Соборе признал божественное милосердие, покровительство и попечение об нем Римской Церкви». Далее Папа настойчиво требовал, или лучше сказать, приказывал, чтобы Патриарх не имел никакого участия в делах епархии Болгарской, всячески стараясь подчинить ее Римской Церкви, в противном же случае угрожал неразрешимой анафемою. Коммониторий был следующего содержания: Папа приказывал легатам своим вступить в общение с Фотием, по прибытии на Собор спросить, все ли присутствующие на Соборе согласны на то, что написано от него к Императору, и если все изъявят свое согласие, то сказать, что святейший Папа послал их собрать расточенное, соединить разделенное, восстановить падшее, водворить мир и прекратить соблазны, потом прибавить, что сам святейший Папа желает, чтобы после Фотия, согласно со священными правилами Отцов, мирянин не был избираем в Патриарха Константинопольского, и чтобы впредь Патриарх не рукополагал в Болгарию ни епископов, ни пресвитеров, и наконец, объявить, что Собор, бывший при Адриане II против Фотия, как в Риме, так и в Константинополе, должно считать недействительным и не ставить наряду с другими Соборами. Вот что письменно приказал Папа Иоанн, а что сделал Собор?

Он начался в 879 году по Р.Х., в тринадцатый год царствования Василия, во храме Святой Софии, на правой стороне от места оглашенных. На нем присутствовали 383 епископа, легаты Папы Иоанна: Павел, Евгений и Петр кардинал-пресвитер, также наместники других Патриархов, под председательством Фотия. Сокращенные деяния этого Собора в семи заседаниях сохранил для потомства Иоанн Векк, Патриарх Константинопольский, в сочинении о мире церковном; они на греческом и латинском языках помещены во втором томе Пандектов. Те же самые акты сохранились в рукописи, писанной неизвестным лицом гораздо тщательнее и полнее, различаясь только в числе заседаний от Векковых, как говорит Вильгельм Каве во втором томе книги о церковных писателях. Если согласить те и другие вместе, то деяния Собора суть следующие:

Заседание I

В ноябре 879 г. по открытии Собора под председательством Патриарха Фотия входят папские легаты с архиерейскими одеждами, присланными в дар от Иоанна, Фотий принимает их с великим почтением и благосклонностью. Иоанн Ираклийский произносит речь, в которой говорит, что причиной всех прошедших церковных соблазнов был Папа Николай и преемник его Адриан, восхваляет Папу Иоанна и исчисляет бедствия, которые несправедливо претерпел Фотий.

Заседание II

Прочитываются послания Иоанна к Императору и Фотию, также послания трех Патриархов, Михаила Александрийского, Феодосия Иерусалимского и Феодосия Антиохийского, в которых они осуждают и проклинают Собор, бывший при Адриане против Фотия. Входит митрополит Фома, который был одним из наместников на Соборе против Фотия, и испрашивает прощения.

Заседание III

Прочитывают послание Иоанна к восточным епископам, которое не понравилось Собору, потому что в нем явно обнаруживалась главная мысль Папы, то есть желание подчинить епархию Болгарскую Церкви Римской и распространить власть свою на Церкви восточные, особенно же Константинопольскую. Потому они прямо сказали, что эти послания, в которых Папа Иоанн пишет, что он прислал легатов для водворения мира в Церквах восточных, излишни, потому что они сами примирятся, когда единодушно признают Фотия истинным Патриархом, и что они, относясь в Рим, желали от него только согласия на избрание Фотия, а не суда, и сделали это в знак любви, а не покорности. Что же касается до Болгарской епархии, то (сказали) это дело Императора, а не Собора. Потом Захария Халкидонский произносит речь в защиту Фотия, в которой говорит, что хотя он сделался Патриархом из мирян, но это случалось и прежде со многими другими, и что обычай и нужда часто изменяют закон, доказывая это свидетельством Василия Великого, который пишет нечто подобное к Амфилохию Иконийскому. Прочитываются также послания к Императору от Патриархов Антиохийского и Иерусалимского, изъявлявших свое согласие на избрание Фотия. Затем прочитывают коммониторий, подписанный шестнадцатью епископами, пятью пресвитерами и двумя диаконами, в котором уничтожается Собор, бывший при Адриане против Фотия.

Заседание IV

Входит Василий Мартиропольский, наместник Патриарха Антиохийского, с грамотой от Илии, новопроизведенного Патриарха Иерусалимского, в которой писано, что бывшие на последнем Соборе против Фотия под именем наместников патриарших престолов были действительно послы сарацинские. Посему Собор определил: «Собор, бывший против святейшего Патриарха Фотия в Риме, при блаженнейшем Папе Адриане, равно как Собор, бывший в Константинополе против того же святейшего Фотия, да будет осужден и отвержен, да не причисляется и не поставляется наряду со святыми Соборами и даже не называется Собором, так, как бы его и не было. На солгавших же Святой Церкви Христовой и против святейшего Патриарха Фотия святый Собор налагает епитимью отлучения от Тела и Крови Христовой и от соучастия и общения с верующими, доколе они не раскаются в своем преступлении».

Заседание V

Приглашают на Собор Митрофана Смирнского, чтобы он объявил причину своего отделения, то есть почему он не хочет согласиться на избрание Фотия. Так как он отказывался под предлогом болезни, то послали к нему троих митрополитов, и когда он дал им такой же ответ, отлучили его, как отщепенца. В тот же день поставили три следующие правила:

I. Кого низвергнет или отлучит Папа Иоанн, того должен считать низверженным и Патриарх Фотий, и наоборот, кого низвергнет или отлучит Патриарх Фотий, того должен считать таким же и Папа Иоанн, «не делая никаких нововведений (так оканчивается правило) в настоящих преимуществах святейшего Престола Римской Церкви и ее предстоятеля ни ныне, ни после».

II. Кто из архиереев откажется от епископства и сделается иноком, тот да не будет снова епископом.

III. Власть мирян да не простирается на наказание особ священных. Тогда же снова анафематствовали иконоборцев и подтвердили деяния II Никейского Собора, который определили считать после других шести Соборов Седьмым Вселенским, и сделали это потому, что некоторые говорили, будто все западные не принимали определений Седьмого Собора о почитании святых икон. Затем папские легаты, наместники Патриархов и все прочие епископы утвердили (решения Собора) своими подписями, приняв, таким образом, все единодушно Фотия и осудив все, бывшее против Фотия.

Заседание VI

Отцы Собора собрались в Золотой зале Императорского дворца в присутствии самого Императора Василия с сыновьями, который повелел прочитать святой Символ, как он составлен сначала в Никее, а потом на прочих святых Вселенских Соборах, и прочитан святой Символ Второго Вселенского Собора. По прочтении его Отцы определили, чтобы эту самую веру неизменно исповедовал каждый христианин, а кто дерзнет к ней прибавить или изменить или исказить что-нибудь, тот да будет низвержен и отлучен. Чрез это Собор хотел осудить сделанное прибавление в Символе: «и от Сына», которое много соблазняло Восточную Церковь. К определению подписался Император и Августейшие сыновья его Лев, Александр и Стефан, именно (как они выразились) для утверждения святого Седьмого Собора и Патриарха Фотия и для уничтожения всего, что сказано или написано против него.

Заседание VII

В марте 880 года. Снова прочитано исповедание веры, как было за два пред сим дня, и единодушно подтверждено всеобщими восклицаниями: «Так содержим и так веруем!» Прокопий Кесарийский произнес речь в похвалу Патриарху Фотию, по окончании которой легаты папские сказали: «А кто не признает святейшего Фотия законным Патриархом и не имеет с ним общения, того часть да будет с Иудою». И весь Собор отвечал в один голос: «Кто не признает его Архиереем Божиим, тот да не узрит славы Божией». Наконец, после обыкновенного заключения Собор был закрыт. 06 этом Соборе много говорят и пишут западные, в особенности Цезарь Бароний, Северин Виний и Лев Аллатий, который сочинил особенную книгу под заглавием: «Собор Фотиев», напечатанную в Риме в 1662 году. В ней он старается доказать то, что акты этого Собора искажены, то, что вовсе не было и самого Собора. Так руководило им пристрастие! Между тем, кроме многих других не только восточных, но и западных, сам Папа Иоанн ясно свидетельствует, что этот Собор был, и в письме своем самому Фотию, и к Императору и детям его, 13 индикта, августа 13 дня 880 года по Р. X. Но возвратимся к предмету.

Когда Папа Иоанн узнал о происходившем на этом Соборе и увидел, что не исполнилось ни одно из его желаний, особенно, что не получил он епархии Болгарской, о которой писал два раза к самому царю болгарскому Михаилу, то сначала осудил самый Собор и Патриарха Фотия, а потом послал легата, того самого Марина, который от имени Адриана присутствовал на Соборе против Фотия, чтобы он постарался переменить мнение восточных. Марин, по прибытии в Константинополь, всячески старался исполнить волю и приказание Иоанна, но не достиг ничего, кроме собственного унижения, и, просидевши 30 дней в заключении, возвратился без всякого успеха. В последствии времени сделавшись сам преемником Иоанна на Римском престоле и помня обиды, полученные им в Константинополе, он также проклял Фотия и Собор его. То же сделал и преемник Марина Адриан III, и после него Стефан VI.

Эти стрелы частых проклятий, которые были бросаемы из Рима в Константинополь и более и более раздували пламя вражды между восточными и западными, привели в сильный гнев Императора Василия, так что он отправил в Рим письмо весьма резкого содержания, в котором отвергал власть, присвояемую Римской Церковью, и тем показал свою совершенную готовность к защищению Фотия и его престола. Но спустя немного времени Фотий лишился этого сильного покровителя и защитника своего: Император Василий скончался, и Фотий опять подвергся ненависти прежних врагов, которые, внушив на него новому Императору Льву подозрение в измене по делу Феодора Сантаварина, епископа Евхаитского, успели сделать то, что он был сослан в Армонианский монастырь и там, изнуренный летами и страданиями, переселился в другую жизнь (быв Патриархом в первый раз 9 лет, и во второй – 8) в 886 году по Р. X., в первый год царствования Императора Льва.

Между тем как множество епископов, приверженных Фотию, болезновали о несправедливом его изгнании, противная сторона, особенно по проискам Стилиана Неокесарийского, успела отправить грамоту к Папе Римскому, чтобы и он подтвердил низвержение Фотия и избрание на его место нового Патриарха Стефана, брата Императора Льва. Папа, следуя примеру своих предшественников, всегда хотевших быть судьями в делах Константинопольской Церкви, требовал, чтобы к нему были присланы послы с обеих сторон для исследования и решения дела в Риме. Но на этот раз сторона Фотия одержала верх, и восточные не согласились на требование Папы, желая сохранить достоинство и свободу Константинопольского патриаршего престола. По прошествии трех лет Патриарх Стефан скончался, оставив престол преемнику своему Антонию, по прозванию Кавлею. Но соблазн продолжался и после вторичного изгнания и смерти Фотия долгое время. Папа Формоз, преемник Стефана, опять присылал в Константинополь своих легатов, но восточные не согласились ни уступить ему епархию Болгарскую, ни признать власти Римского Папы над Церковью Константинопольскою. И таким образом, когда та и другая сторона твердо держались своих мнений, прерван был наконец тот союз взаимного общения и братской любви, который столько веков соединял Западную и Восточную Церкви.

Это великое зло получило свое начало от вражды двух противных сторон. Одна из них, желая преодолеть другую, призвала на помощь Римских Пап, а Папы, воспользовавшись таким случаем, хотели распространить на Восточную Церковь ту власть, которой они домогались всегда. Зло увеличилось по случаю дела о болгарах. Когда же соблазн усилился, и одна сторона стала обличать другую в каждой малейшей ошибке, тогда началось словопрение и о догматах, от которого произошел совершенный разрыв между восточными и западными, отделяющий доныне одну Церковь от другой.

Много раз в разные времена старались о соединении двух разделенных Церквей, но так как люди, покушавшиеся на это, руководились не божественной ревностью о мире между христианами, но собственными, частными, чисто мирскими целями, то они и не получили желаемого успеха. Ни одно собрание или Собор, из всех бывших касательно этого предмета, не имело счастливого окончания, но только еще более увеличивало зло, как мы сейчас увидим.

По смерти Феодора Ласкаря, который восстановил Византийскую Империю в вифинском городе Никее по взятии латинянами Константинополя, преемствовал ему на престоле зять его Иоанн Дука Ватакий (1222). Он умножил победы, одержанные тестем его в Азии, в Европе и в Геллеспонте, своими победами, преодолел всех врагов своих и возвратил почти все прежние области Империи, так что во власти латинян не осталось ничего, кроме одного Константинополя. И оттуда латинский Император Балдуин Младший принужден был бежать и отправился в Рим просить помощи у Папы и других христианских государей, вследствие чего созван был Собор в Лионе, на котором в то время и сделано было предложение о соединении Церквей. Этого желал Император (Греческий), дабы приобрести дружбу Папы как необходимое средство для расположения к себе прочих латинских принцев и царей, которые враждовали против него, как по зависти к победам его, так и по наущению Балдуина. Этого желал и Папа Григорий IX, во-первых, в надежде достигнуть какой-нибудь власти над Восточной Церковью, во-вторых, потому, что при тогдашней величайшей ненависти греков к латинянам за взятие Константинополя он хотел посредством соединения Церквей примирить эти две противные стороны, тем более, что он знал, как трудно латинянам без содействия греков возвратить потерянные места в Сирии и Палестине, которыми тогда завладели сарацины.

Вследствие сего два раза было предпринимаемо соединение Церквей. В первый раз в Никее, городе вифинском, где на небольшом Соборе, в присутствии Императора, все споры направлены были только на два предмета: о происхождении Святого Духа и об опресноках. О них и изустно и письменно рассуждали со стороны латинян два доминиканца и два францисканца, учители богословия, а со стороны восточных – Патриарх Герман и бывшие с ним архиереи. Но так как рассуждения их состояли в одном только пустом словопрении, то Император (как политик, а не богослов), желая согласить обе стороны, предложил, чтобы латиняне удержали у себя опресноки, а отбросили бы, как камень преткновения, свое прибавление: и от Сына, предложил это как нечто среднее и как наилучшее средство к примирению, потому что здесь один из двух спорных вопросов решался согласно с мнением латинян, а другой согласно с мнением восточных. Но латинские отцы отвечали, что они не хотят оставить ни одной йоты из учения латинской Церкви, напротив, требовали, чтобы и восточные держались одних с ними мнений и сожгли все книги, написанные против латинян, и, тем возбудив в Императоре, Патриархе и прочих восточных сильное негодование, услышали от них для себя много неприятного. Затем Патриарх Герман пером, а Император мечом, при помощи болгар, с такой силой действовали против латинян, что довели их до крайности. Между тем Балдуин старался найти себе союзников для сопротивления грекам.

Посему во второй раз сделана была попытка к соединению Церквей (1254). Папой был тогда Иннокентий IV. По настоянию Лаврентия, францисканца, бывшего легатом на Востоке, и Иоанна де Пармы, генерала францисканского, также Марии, дочери Императора Феодора Ласкаря, жены Белы IV, короля Венгерского, после продолжительных рассуждений Император отправил в Рим послов с Андроником Сардинским и Георгием Кизикским. Они от имени Восточной Церкви уступали Папе Римскому все, чего он желал для своего первенства, и что, впрочем, согласно было со Священным Писанием и не противно правилам Соборов. Но и со своей стороны требовали следующего: во-первых, чтобы им возвращен был Константинополь как столица Византийской Империи, во-вторых, чтобы восточный патриарх занял тамошний престол, как истинный Патриарх, а патриарх латинский удалился бы оттуда, и в-третьих, чтобы Балдуину не давали никакой помощи. Папа отвечал на это нерешительно, он сказал, что Вселенский Собор рассмотрит дело двух Императоров, Ватакия и Балдуина, и решит, кому из них с большей справедливостью должен принадлежать Константинополь, что если эта столица перейдет под власть византийцев, то оба патриарха – греческий и латинский – могут там оставаться, потому что каждый из них будет иметь свою особенную паству. Вот что отвечал Папа послам и архиереям, сделал им и другие приятные обещания и отослал их назад с подарками. Но так как он умер в конце того же года, и равным образом, почти в то же время (1255), умер Император Ватакий, то эти дела и остались неоконченными.

Вот и еще попытка к соединению и примирению Церквей. По смерти Императора Иоанна Дуки Ватакия вступил на престол сын его Феодор Ласкарь II, который был Императором только четыре года и по смерти своей оставил Империю шестилетнему сыну своему Иоанну под опекой протовестиария Георгия Музалона и Патриарха Арсения (1259). Когда Георгий был умерщвлен вельможами, недовольными его правлением, тогда добрый Патриарх передал Императора под опеку Михаила Палеолога. Этот муж, поистине достойный царствования и по происхождению, и по способностям, и по заслугам своим, особенно в то время, когда Византийская Империя нуждалась в достойном человеке для возвращения своего прежнего величия, был провозглашен Императором (1260) и на другой же год возвратил Константинополь из рук латинян при помощи Кесаря Алексия Стратигопула.

Михаил употребил все средства, доступные человеческой мудрости, чтобы утвердить себя и потомков своих на Императорском престоле, который, без всякого сомнения, он занял противозаконно. Юного Императора он сослал в Магнезию, заключил под стражу и наконец ослепил. Сослал в ссылку и Патриарха Арсения, который за это великое преступление отлучил его от Церкви и не хотел дать разрешение, на место же сего Патриарха поставлен игумен и духовник Императора, Иосиф, который и разрешил его. Далее, трех сестер бедного Иоанна выдал замуж не за природных греков, опасаясь, чтобы их мужья или дети не стали домогаться Императорского престола, а за иностранных вельмож, хотя и богатых и благородных, для того, чтобы удалить их из пределов Империи. Именно, одну выдал за Матфея Валенкурта, француза, другую за князя болгарского, а третью за Вильгельма, графа де Винтимилиа. Одно только обстоятельство препятствовало Императору Михаилу совершенно утвердиться на престоле и возмущало мир его: Карл д'Анжу, король Неаполитанский и Сицилийский, отличавшийся в то время воинскими доблестями, счастливый и храбрый противник врагов своих, одержавший многие победы и овладевший разными городами Византийской Империи, готовился идти с войском на Константинополь сухим путем, а огромным флотом осаждать и брать другие приморские крепости греков. Ибо изгнанный из Константинополя Балдуин просил у Карла помощи, обещая в случае возвращения своего на престол отдать ему всю Ахаию и Пелопоннес, а сына своего Филиппа женить на его дочери с тем, что если Балдуин и сын его умрут, не оставив по себе наследников, то Карл и потомки его будут иметь право на всю Империю. С другой стороны, Людовик, король Французский, брат Карла, вместе с другими французскими принцами, намеревался предпринять крестовый поход против сарацин, чтобы исхитить из рук их Палестину (1266). Михаил видел все это и опасался, чтобы два брата совокупными силами не напали на него и не лишили его престола, и потому из политики решился вступить в дружественные сношения с Папой, дабы под его защитой избегнуть угрожающей опасности и вместе с тем, при этом удобном случае, сблизиться и с прочими западными государями. Посему он стал всеми силами стараться о соединении Церквей.

Между тем как Урбан IV, Папа Римский, по просьбе Балдуина ревностно убеждал всех европейских государей идти против Михаила, Император Михаил начал с ним переговоры чрез посредство некоторых францисканских братьев, а спустя несколько времени и чрез своих послов, которых отправил в Рим, чтобы выиграть время и подкупить кардиналов и других, имевших силу пред Папой, дорогими подарками. По мере того, как с каждым днем возрастала слава деяний и побед Карла, который тогда соединил все свои войска с войсками брата своего Людовика, возрастал и страх Михаила. Он отправил особое посольство к Людовику, убеждая, или лучше, заклиная его содействовать соединению Церквей. О том же ревностно вел переговоры и с преемником Урбана Климентом IV. Но Климент, видя страх Императора и зная поистине затруднительные его обстоятельства, в твердой уверенности, что он примет всякие условия, отвечал ему, что для соединения Церквей не нужны ни рассуждения, ни Соборы, ибо догматы латинской Церкви весьма хорошо определены на Соборах, и что если он действительно желает соединения, то пусть он сам и Патриарх, все восточные архиереи и все подданные его примут препровождаемое при сем исповедание веры, в котором заключалось все латинское учение и под которым пусть подпишется наперед он, а потом заставит и других подписаться и пришлет эти подписи в Рим для всегдашнего хранения.

Доселе Император Михаил явно действовал только словами и обещаниями, а тайно старался, сколько мог, возбуждать против Карла врагов, особенно венециан. Но теперь он принужден был действовать на самом деле, потому что должен был иметь дело уже не с Урбаном или Климентом, который скончался, но с человеком высокого ума и столь же хитрым, как и сам Михаил: это был Григорий X, преемник Климента на Римском престоле (1271). Этот Папа, проникнув намерение Императора, решился каким бы то ни было образом принудить его к соединению, и во-первых, он прервал союз Михаила с венецианами против Карла, написал ко всем европейским королям и принцам, чтобы они имели в готовности войска, приглашал их вместе со всеми епископами на Собор, назначенный быть в следующем году в Лионе, а потом отправил и к Михаилу легата с грамотой, написанной самым повелительным тоном, чтобы он непременно или сам лично явился на Собор, или прислал наместников и там без всякого рассуждения принял бы исповедание веры, которое присылали к нему его предшественники, если только он хочет быть в дружбе с латинянами.

Находясь в таких затруднительных обстоятельствах, Михаил видел, что для достижения цели, то есть для освобождения от врагов и для утверждения себя на Императорском престоле, ему остается одно средство: жалким образом подчинить Восточную Церковь Западной. Я не намерен теперь описывать всего, что говорил и что делал он в угождение Папе Григорию: кто хочет, тот может читать об этом у историков, которые описывают все в подробности, и увидит, что Император, упорствуя в своем намерении, употребил все средства, какие находил необходимыми, для привлечения всех своих подданных к своему образу мыслей. Сначала он употреблял льстивые убеждения, обещания, подарки, почести, потом оскорбления, угрозы, наказания, ссылки, смерть, и чего не делал он, решительно требуя себе повиновения?

Патриарха Иосифа, отличнейшего мужа, благочестивейшего служителя Божия и духовника своего, от которого получил разрешение в своем великом преступлении, которого прежде чрезмерно любил и почитал, он низложил с патриаршего престола и сослал в монастырь.

Иоанна Векка, знаменитого хартофилакса Великой церкви, который за свою великую ученость был в большой чести при дворе патриаршем и императорском, славился умнейшим человеком и знатоком красноречия и всех наук и был одарен от природы такими способностями, каких не имел тогда никто, Император сначала сам, а потом чрез Константина Мелитиниота, Георгия Метохита и Георгия Кипрского, всегда преданных его воле и желанию, старался привлечь на свою сторону. Но так как Векк противился этому и смело обличал латинян в ересях, то Император сначала чрез какого-то Иоанна Хумна обвинил его в заговоре против Императорской власти на Соборе, где присутствовали судьями вместе с духовными лицами и гражданские, преданные Михаилу, из которых главным был Георгий Акрополит, великий Логофет, потом заточил его в темницу.

Там Векк, размыслив о своих обстоятельствах и видя, как опасно противиться Императору, особенно такому, каков Михаил, который требовал себе безусловной покорности, переменил образ мыслей, сделался главой приверженных к латинянам и словом и делом и стал поступать во всем по желанию Императора: в угождение ему и говорил и писал и проповедовал.

Достойна сожаления несчастная судьба бедного Михаила Оловола, проповедника Великой церкви. За истину, которую он говорил и в частных домах и публично, Император приказал отрезать ему губы и нос и сослать в один Вифинский монастырь, потом, вызвав его в Константинополь, приказал высечь и бить по лицу внутренностями незадолго перед тем убитого животного, для большего его посрамления. Это навело такой ужас на весь народ, что уже никто не смел более противиться. Не лучше поступал Император и со своими родственниками, из коих некоторых, ослепив, показывал папским легатам, для большего удостоверения их, как он не щадит схизматиков и как искренно желает соединения Церквей.

Самую нежную любовь, какая только может быть между родными, он питал к сестре своей Евлогии, которая воспитывала его с детства и оказывала ему прежде и после его воцарения самую пламенную привязанность, но и к ней, за то, что она твердо держалась стороны православных, Михаил переменил столь сильную любовь на жесточайшую ненависть. Кто же после этого мог противиться гневу Императора? Все падали и сдавались побежденными.

На Собор, созванный Папой Григорием Х в Лионе, Михаил отправил послами от себя и от сына своего Андроника – великого Логофета Георгия Акрополита, протовестиария Банарета и главного переводчика Веррита, а с церковной стороны – Германа, бывшего впоследствии Патриархом, Митрофана Никейского и с ними нескольких клириков, в числе которых находился и Иоанн Векк. Но судно, на котором плыли послы императорские, разбилось во время кораблекрушения. Акрополит же, архиереи и клирики, бывшие на другом судне, благополучно прибыли на Собор 26-го июня и на нем с клятвой приняли исповедание веры по учению Западной Церкви и подписали его. Таким образом, все сделано было по желанию Папы, который домогался подчинения Восточной Церкви и дружбы с греками в той надежде, что латиняне, не имея против себя этих врагов, легко исторгнут Палестину и Сирию из рук сарацин, против коих они намеревались поднять знамение Креста, а Михаил, со своей стороны, надеялся посредством этого заключить мир с латинянами, особливо с Карлом, коего оружия он боялся, и таким образом более утвердить себя на престоле. Когда послы его возвратились и известили его о случившемся на Соборе, то Император-политик, желая показать, сколь искренно он желает соединения, сначала на Соборе принудил Патриарха Иосифа, который не одобрял соединения, отказаться от патриаршества и на место его возвел единомысленника своего Иоанна Векка, и заключил в крепость православного Иова Иаситу, верного союзника Иосифа, потом на первой же Литургии приказал возглашать на ектениях имя Папы прежде всех других. Между тем Папа, к которому Император отправил другое посольство, со своей стороны, удержал оружие Карла, убедив его быть в мире с Михаилом, чтобы сохранить мир и единомыслие Церкви.

Но все, что сделал тогда Император, было недостаточно для Папы Николая III, преемника трех пап, Григория X, Иннокентия V и Иоанна XXI, умерших один за другим в короткое время. Он видел, что Император старался о соединении Церквей единственно из политических целей, а все подданные его были вовсе на то не согласны, посему отправил послов к Михаилу с предложением, чтобы для большего удостоверения в искренности соединения, Император между прочим, что уже принято на Соборе, принял также Символ с прибавлением: и от Сына, и заставил бы сделать то же всю Восточную Церковь.

Это требование, которого не предлагал восточным ни один папа ни прежде, ни после того, привело Императора Михаила опять в весьма затруднительное положение. Не приняв этого сам, он не решился предложить того и тем, которые, твердо держась отеческих догматов, не соглашались на соединение и показывали такую холодность к Императору, что надобно было опасаться жестокой междоусобной войны. С другой стороны, надобно было угодить Папе, чтобы не показаться неискренним в своих действиях. Кроме того, он видел, как с каждым днем возрастала слава деяний Карла. Посему, чтобы угодить гражданам, он низвел с Патриаршего престола Иоанна Векка, которого не мог больше терпеть за его действительно упрямый характер и настойчивость, с какой он, чего бы ни захотел, всего непременно требовал от Императора. С Папой продолжал переговоры то обещаниями, то извинениями и, наконец решительно привлек его на свою сторону. Так как и Папа по некоторым причинам был великим врагом Карла, то Михаил, при таком удобном случае, заключил с ним тайный союз для содействия предприятию Иоанна, князя острова Прохиты, который вместе с Петром, королем Арагонским, по праву наследства домогался Сицилии, находившейся во власти Карла. Этот Иоанн, которого Карл лишил всего имущества, приходил в Константинополь, Рим и Испанию самым тайным образом, одевшись в монашескую одежду, чтобы его не узнали, и, убедив Императора Греческого, Короля Арагонского и Папу Николая действовать заодно против Карла, употреблял все средства произвести сицилийское возмущение.

В это время умер Папа Николай, на место которого, при содействии Карла, избран был преемник его Мартин IV. Михаил немедленно отправил и к нему послов, Льва Ираклийского и Феофана Никейского, для поддержания прежнего союза. Но Папа с самого первого сношения начал вести дела Церкви путем дел политических и, как изменялись обстоятельства политические, так изменял и дела церковные, потому что Папа Мартин был друг Карла. По совету его он отлучил от Церкви Императора Михаила без всякой справедливой причины, как принужден был признаться и Маймбург-иезуит, который подробно описывает все это дело в своей истории разделения, написанной против нас. Мало того, Папа хотел вместе с Карлом и венецианами начать войну против Михаила с суши и с моря, но напрасно: потому что случай или, лучше сказать, Бог иначе расположил обстоятельства. Как скоро Михаил узнал о действиях Папы, то сперва в один воскресный день, когда диакон хотел на Литургии провозгласить имя Папы, как делал прежде со времени Лионского Собора, Император, сошедши со своего места, громким в слух всех голосом остановил его. Потом, заключивши союз с королем Арагонским Петром, послал к нему тридцать тысяч унций золота для продолжения войны, которую тот весьма счастливо начал. В Албании войска Михаила разбили часть войск Карловых. В Сицилии возмущение произошло следующим образом: в день Святой Пасхи, вечером сицилийцы по предварительному соглашению вдруг восстали, перебили всех французов и таким образом освободились от власти Карла, который, в то же время потерпев много и других разных неудач, окончил жизнь, унесши с собой надежду многих отличных подвигов и доставив Михаилу совершенную безопасность.

Впрочем, и он недолго жил после Карла. На другой же год, двинувши войско для усмирения возмутившегося против него начальника Фессалии Иоанна и достигши одного селения, называемого Пахомиевым, он скончался, оставив царство сыну своему Андронику, который не удостоил отца даже погребения, приличного царю, а велел без всяких церемоний опустить тело его в яму и засыпать землей столько, сколько нужно для того, чтобы оно не сделалось пищей зверей и птиц (1283). Тогда старец Иосиф опять возведен на патриаршество, сосланная в ссылку Евлогия возвращена к императорскому двору, все единомысленники латинян раскаялись и получили прощение, новые догматы Западной Церкви преданы осуждению, и Восточная Церковь отделилась от нее еще более прежнего. Таково начало и таков конец предпринятого Императором Михаилом Палеологом соединения Церквей!

По смерти Императора Михаила Византийская Империя, которую он поистине оживил своим мужеством, во время царствования сына его Андроника начала клониться к упадку, потому что тогда Оттоман, который первый стал называться Турецким Султаном и основал резиденцию в Бурсе, городе в Вифинии, сильно колебал Империю и отторгнул от нее многие места со стороны восточной, а сын его Орхан, одерживая ежедневные победы, перешел из Азии в Европу и жестоко опустошал греческие владения во время Андроника Младшего, который насильно отнял престол у деда своего Андроника (1328). В это время Империя много терпела от турок, болгар и других неприятелей. Андроник, страшась врагов и надеясь получить помощь от латинян, решился опять вести переговоры о соединении Церквей и отправил послов: к королю французскому Филиппу – одного венецианского сановника, именем Дандола, а к Папе Венедикту XII – монаха Варлаама, столь известного в Церковной Истории по произведенному им расколу, который обстоятельно описывают Григора и Иоанн Кантакузен, бывший впоследствии Императором. Этот монах сделал Папе два предложения: во-первых, чтобы Папа убедил латинских государей идти войной против варваров и этим расположил греков к соединению, во-вторых, требовал, чтобы созван был Вселенский Собор, на котором бы в присутствии всех Восточных Патриархов или наместников их произведено было соединение прочнее, нежели как было в Лионе. Венедикт отвечал: пусть прежде присоединятся Восточные, а потом он и постарается вооружить на помощь латинян, что же касается Собора, то он не нужен, потому что нет никакой надобности исследовать догматы Западной Церкви, которые уже объяснены и столько раз определены на Соборах.

С таким ответом Варлаам отправился назад в сопровождении двух латинских епископов, которых Папа, желая воспользоваться случаем к соединению, послал в Константинополь для состязания с восточными. Но этому состязанию воспрепятствовал Никифор Григора своей речью, которую он говорил в присутствии Патриарха Иоанна и бывших при нем архиереев и в которой весьма красноречиво доказал и собственными суждениями и изречениями святых Отцов, что состязаться о вере – опасно, и что догматы Восточной Церкви так ясно определены на различных Соборах, что они не подлежат более никакому сомнению. Так как Никифор был тогда в великой чести у Императора и между духовными очень славился своей ученостью, то речь его подействовала. Латинские епископы принуждены были возвратиться назад, и дело о соединении Церквей кончилось ничем, тем более, что спустя немного времени умер и Император Андроник (1341).

С тех пор Византийская Империя со дня на день приходила в худшее состояние, особенно же во времена Иоанна Палеолога, сына Андроника Младшего, который питал столь великую вражду к своему опекуну и тестю Иоанну Кантакузену, что многие годы продолжалась между ними кровопролитная междоусобная война. У греков были тогда два жестокие врага: с одной стороны, Султан Турецкий, старавшийся покорить себе Империю, с другой – Папа, хотевший подчинить себе Церковь. И несчастные Императоры Византийские, желая освободить от порабощения Империю, по необходимости решались подчинить Церковь Восточную – Западной. С этой целью были начинаемы переговоры о соединении, которые никогда не оканчивались счастливо, потому что греков побуждала к тому нужда и надежда помощи против варваров, а латиняне никогда не подавали восточным требуемой помощи.

Кантакузен посылал два раза послов в Рим, один раз к Клименту VI, другой раз к Иннокентию VI, но без всякой пользы. Потом, когда Кантакузен отказался от престола и постригся в монахи, Иоанн Палеолог, быв приведен в крайность Амуратом, Турецким Султаном, который уже взял Каллиуполь и с многочисленным победоносным войском шел к стенам Константинополя, также отправлял послов и сам лично приезжал в Рим, и там (как уверяют латиняне, хотя это и сомнительно) признал западное исповедание веры данной от себя грамотой, желая получить помощь против варваров, но не только не получил никакой помощи, а еще на возвратном пути из Рима был задержан в Венеции заимодавцами и освободился оттуда не прежде, чем сын его Мануил прислал деньги для уплаты долгов. Возвратившись в Константинополь беднее и беспомощнее прежнего, он принужден был заключить мир с Амуратом на условиях самых невыгодных, именно, должен был по приказанию варвара ослепить старшего сына своего Андроника, а другого сына – Мануила, наследника престола – выдать заложником.

Потом и Мануил вступил на царство, царство расстроенное и стесненное турками. Увлекшись надеждой получить помощь от латинян, и он сам лично отправлялся во Францию просить о ней тамошнего Короля Карла VI, а оттуда в Англию. Но, пробыв там долгое время, после тщетных усилий возвратился назад без всякого успеха.

Дело о соединении Церквей в последний раз начинал Иоанн Палеолог, сын Мануила, в то время, когда из всей Империи не осталось в его власти почти ничего, кроме Константинополя, и когда дела греков находились в крайне несчастном положении. Папа Евгений IV созвал Собор в Ферраре (который, впрочем, кончился во Флоренции) с той целью, чтобы уничтожить все сделанное в Констанце и Базеле, где совершенно отвергнута была власть папская, и чтобы привлечь на свою сторону восточных, лаская их надеждой помощи, в которой тогда крайне нуждалась Империя. Что происходило на этом Соборе, на котором присутствовали Император Иоанн, брат его Димитрий и Патриарх Иосиф со многими архиереями и клириками, и что случилось после того, о том подробно пишет в истории этого Собора Сильвестр Сиропул, великий Екклисиарх и Дикеофилакс Великой Церкви, который был очевидным свидетелем всего этого, и ясно раскрывает намерение и козни латинян и крайнюю нужду восточных. Что ж после того? Собор Флорентийский и все, сделанное на нем, объявлено недействительным на другом Соборе, бывшем в Константинополе, во храме Святой Софии, в царствование брата Иоаннова, Константина. Латиняне не подали никакой помощи грекам и были праздными зрителями взятия Константинополя Магометом II, который сделался повелителем всей Византийской Империи (1453). Таким образом, Церкви остаются разделенными доныне. Да соединит их когда-нибудь неразрывными узами благодать Всесвятого Духа! Аминь.

Книга вторая. О пяти предметах несогласия между восточной и западной Церквами.

Во времена приснопамятного Фотия, когда произошло разделение Церквей, Западная Церковь разногласила с Восточною, кажется, только в том, в чем обличает её сам Фотий во втором окружном своем послании, а именно: что западные «постились в субботу, что в первую неделю Великого поста разрешали сыр, молоко и тому подобное, отделяя ее от святой Четыредесятницы; не дозволяли священникам жить в законном супружестве, почитали недействительным и бесполезным помазание святым Миром, совершаемое священниками, утверждая, что это дело одних епископов», потому-то западные епископы, приходившие в Болгарию, снова миропомазывали тех христиан, которые были прежде помазаны восточными священниками; «и сделали прибавление в Символе веры, уча, что Дух Святой исходит от Отца и от Сына», каковое учение Фотий называет верхом зол.

Если бы в то время, когда начиналось несогласие между двумя противными сторонами, Восточной и Западной, был еще какой-нибудь предмет несогласия между ними, то, думаю, Фотий непременно обнаружил бы его и обличил. Догмат о исхождении Святого Духа и от Сына, прибавленный западными к святому Символу, больше всего соблазнял восточных, и действительно, он достоин был особенного внимания, так как он изменял член Символа веры.

Но в настоящее время между латинянами и нами, главным образом, считается пять пунктов несогласия: «власть Папы, исхождение Святого Духа, опресноки, чистилище и блаженство праведных». О каждом из сих предметов хочу сообщить краткое сведение.

Глава первая. О первом предмете несогласия, или о власти Папы.

Первым предметом несогласия называю власть Папы, потому что в настоящее время она составляет то великое средостение (т.е. разделение – прим.ред.), которое разделяет Церкви, она есть предмет, который касается всеобщего управления Христовой Церковью и от которого зависит все прочее. Если бы все вообще христиане согласились в этом главном предмете, то есть какой должен быть образ управления в Церкви, многоличный ли, как утверждаем мы, или единоличный, как утверждают латиняне, то они легко согласились бы и во всем прочем.

Где идет речь о власти, там всегда является великое соревнование и борьба противоположных сторон, из коих одна хочет владычествовать, а другая не хочет подчиняться. Мало-помалу соревнование достигает до такой степени, что противные стороны выходят из пределов и образуется между ними великая пропасть, подобная той, какая теперь разделяет Западную и Восточную Церкви из-за власти, которой Западная домогается над Восточной, а Восточная избегает всеми силами. Происходящее отсюда неприязненное расположение препятствует им согласиться и касательно догматов и постановлений и производит другие, новые предметы несогласия, умножая таким образом соблазн более и более.

Много писали об этом предмете, но писали пристрастно или с лестью или с ненавистью и другими страстями, которые легко доходят до крайностей и удаляются от середины, где находится истина. Не касаясь всего, что говорят за Папу римские католики и против Папы – лютеро-кальвинисты, так как это не относится к моей цели, представлю здесь только то, что утверждают поклонники Папы и что заключается в следующих трех предложениях:

Во-первых, они утверждают, что Папа есть полновластный и самодержавный монарх всей Церкви, получивший непосредственно от Самого Бога ключи власти и силы, от него получают эту власть и силу все – и патриархи и митрополиты, и епископы целой вселенной, а те, кои не получили от него рукоположения или утверждения, не суть истинные архиереи.

Во-вторых, он есть верховный судия, законодатель и единственный истолкователь Священного Писания, судия, который выше всех правил и Соборов, истолкователь и законодатель, который, когда что-нибудь определяет, то по самой кафедре своей, как они говорят, имеет преимущество непогрешимости, то есть не может ошибаться, потому определения его суть изречения Святого Духа, то есть неложной истины.

В-третьих, он есть владыка и царь всего мира, то есть имеет от Бога неограниченную власть не только в делах духовных, но и в мирских, и посему может возводить и низводить с престола царей земли по своему произволу.

Что же говорим об этом мы – православные? Мы идем средним, безопаснейшим путем, избегая двух крайностей, в которые впадают лютеро-кальвинисты и паписты. Именно, против первых говорим, что Папа есть истинный преемник апостолов и учеников Христовых, первопрестольный в иерархии Кафолической церкви, как почтили его святые Соборы. А против последних утверждаем: во-первых, что управление в Кафолической Церкви есть не единоличное, а многоличное, то есть что Кафолическая Церковь под руководством и по внушению Святого Духа устрояется и управляется своими высшими архипастырями, единодушными и согласующимися в единстве веры, которые все вообще имеют ключи, то есть власть и силу связывать и разрешать, что Римский епископ есть один из этих высших лиц Церкви, в которой сохраняется порядок и согласие, необходимые во всяком благоустроенном обществе, и что он имеет первенство чести, а не власти, так, как бы он был первый из братьев, и притом тогда, когда соединен с прочими братьями союзом любви и веры.

Во-вторых, говорим, что не Римский Папа, а сама Кафолическая Церковь, надлежащим образом и правильно собранная на Соборе, имеет власть судить и решать всякое дело, касающееся Церкви и самого Папы, коего она выше, как глава выше члена, изъяснять Писание и составлять правила и законы, которым должен повиноваться каждый христианин, и что все это она делает по внушению Святого Духа, от которого имеет преимущество непогрешимости и незаблуждаемости, так что все, что она определяет, законополагает или изъясняет, есть богодухновенно.

В-третьих, отнюдь не допускаем, чтобы Папа имел право, кроме духовной, на какую-либо мирскую власть над царями и владыками. Все это известно из древнего верования и древней практики Церкви, против которых не имеют ни малейшей силы доводы западных, которыми они стараются доказать справедливость папского единовластительства. Но посмотрим, каковы эти доводы.

Первое предположение, то есть будто Папа имеет неограниченную власть, они доказывают тремя евангельскими изречениями; первое: Иисус Христос, пришедши в страны Кесарии Филипповой, спросил учеников своих: «Кого Мя глаголют человецы быти, Сына Человеческаго?» Ученики отвечали: «ови убо Иоанна Крестителя: инии же Илию, друзии же Иеремию, или единого от Пророк». Иисус Христос опять сказал им: «вы же Кого Мя глаголете быти? Симон Петр отвечал: Ты еси Христос, Сын Бога Живаго. И отвещав Иисус рече ему: блажен еси, Симоне, вар Иона, яко плоть и кровь не яви тебе, но Отец Мой, Иже на небесех. И Аз же тебе глаголю, яко ты еси Петр, и на сем камени созижду Церковь Мою» (Мф.16.13–18). Второе: «И дам ти ключи Царства Небесного: и еже Аще свяжеши на земли, будет связано на небесех: и еже Аще разрешиши на земли, будет разрешено на небесех» (Мф.16.19). Третье: Иисус Христос, по Воскресении Своем из мертвых, в третий раз явившись ученикам Своим на море Тивериадском и нашедши там Петра, три раза спросил его: «Симоне Ионин, любиши ли Мя паче сих?» И когда Петр отвечал: «ей, Господи, Ты веси, яко люблю Тя», то Иисус сказал ему: «паси агнцы Моя, паси овцы Моя» (Ин.21:15–16). Латиняне заключают отсюда, что один Петр есть камень и основание Церкви, один он получил ключи, то есть власть связывать и разрешать, и одному ему поручено пасти разумных овец, то есть верующих. А все это суть символы верховной власти, которую Петр получил от Иисуса Христа.

Но если бы Иисус Христос произносил эти слова в том смысле, в каком принимают их латиняне, то, конечно, и святые учители объясняли бы их точно так же, но Отцы объясняют их совершенно иначе. Именно, в первом изречении: «на сем камени созижду Церковь Мою», под именем камня, на котором созидается и основывается Церковь Христова, одни разумеют самое исповедание Петра; так Златоуст, изъясняя это изречение, говорит: «На сем камне, то есть на вере исповедания». Так же разумеют Феодорит, Августин и многие другие.

Иные под камнем разумеют Самого Иисуса Христа, Которого Петр исповедал, как видно из свидетельства того же Августина, который в 76 слове на 14-ю главу Евангелия от Матфея, подобно как и в других местах, говорит: «На сем камне, который ты исповедал, говоря: «Ты еси Христос» и проч., «созижду Церковь Мою», то есть на Себе Самом, Сыне Бога Живаго, Я создам Церковь Свою, на Себе тебя Я создам, а не на тебе Себя». Такое объяснение согласно и с Писанием, в котором камнем и скалою и основанием преимущественно называется и есть Сам Господь, например: Ис 28.16; Пс 117.22; 1Кор 3.11 и 1Кор.10.4.

Я не отвергаю, что многие, на основании этого изречения, называют камнем веры и блаженного Петра, и наша Церковь при богослужении 16 января, подобно как и в других случаях, поет: «Камень Христос каменя веры прославляет светло, учеников первопрестольника» (16-го января, в день празднования веригам ап. Петра, кондак. Также Петр называется камнем веры в чинопоследовании 29-го июня в стихирах на стиховне и на литии. В седальне по 1-й кафизме назван: «камень веры и ключарь благодати»). Но на это мнение можно представить два объяснения. Во-первых, хотя блаженный Петр Церковью и некоторыми Отцами называется камнем и основанием веры вообще, но не в таком смысле, в каком называют паписты. А в каком именно, об этом пусть выслушают Великого Василия, который в толковании на вторую главу Исайи говорит, что Петр назван камнем потому, что он как твердый камень укрепился в вере и как непоколебимая скала устоял против мирских искушений. «Душа блаженного Петра, – говорит он, – названа камнем драгоценным, потому что она крепко утвердилась в вере, твердо и непоколебимо устояла против ударов искушений». Об этом же изречении: «ты еси Петр», пусть выслушают и другого Василия, Селевкийского, который говорит, что Петр назван камнем потому, что он первый произнес исповедание, которое есть истинный камень веры, и получил это наименование в знак своего исповедания. «Господь, – говорит он, – назвавши это исповедание камнем, называет камнем и того, кто первый произнес оное, обращая ему в имя свойство исповедания, ибо оно действительно есть камень благочестия».

Во-вторых, если Петр называется камнем веры и основанием Церкви, то один ли он так называется? Не называются ли так же и прочие апостолы и ученики Христовы? Ибо что иное значит следующее изречение апостола Павла: «наздани бывше на основании Апостол?» (Еф.2.20). И Иоанн не видел ли небесный Иерусалим, имеющий двенадцать оснований, и на этих двенадцати основаниях имена Апостолов Агнца? (Откр.21.14) Кто хочет, пусть прочитает также Оригена, толкование на главу 16-ую от Матфея, главу 1, Киприана, письмо 27, Василия, Феодорита, Иеронима и Августина, толкование на псалом 86-ой, который начинается словами: «Основания его на горех святех». Все они говорят, что основание Церкви есть не один Петр, но все вообще апостолы. Таким образом, первое изречение нисколько не говорит в пользу мнения латинян, но имеет совершенно другой смысл, то есть или тот, что Петр пребыл тверд, как камень, по словам Василия Великого, или что он первый исповедал камень (веры), как говорит Василий Селевкийский, или что он есть этот камень вместе с прочими апостолами, как свидетельствуют другие учители.

Равным образом несправедливо заключение, которое латиняне выводят и из второго изречения: ключи Царствия Небесного суть символы верховной власти – связывать и разрешать, – а эти ключи Иисус Христос обещал даровать Петру, следовательно, и прочее. Ибо Иисус Христос вскоре за тем, в таких же словах, даровал их и прочим ученикам: «аминь глаголю вам: елика Аще свяжете на земли, будут связана на небеси, и елика Аще разрешите на земли, будут разрешена на небесех» (Мф.18.18). Это было прежде Воскресения, а после Воскресения Он опять даровал ту же власть всем им, когда дунул и сказал: «приимите Дух Свят. Имже отпустите грехи, отпустятся им, и имже держите, держатся» (Ин.20.22–23). Эти изречения Иисуса Христа не требуют никакого объяснения и никакого свидетельства других. Кто из святых Отцев говорил когда-нибудь, что один Петр получил ключи Царствия? Или лучше, кто из них не говорил, что все вообще апостолы получили их.

Что значит, наконец, третье изречение? Словами: «паси агнцы Моя, паси овцы Моя», которые Иисус Христос сказал Петру, Он исцелил великую рану отречения Петрова, троекратным вопросом загладил троекратную вину этого отречения и открыл нам силу покаяния, которое возвело Петра на прежнюю степень чести и пастырского достоинства. Так говорит Григорий Богослов в слове против Новата, который отвергал силу и пользу покаяния для отступников: «Иисус принял великого Петра, совершившего нечто человеческое во время спасительного страдания, и троекратным вопросом и (Петровым) исповеданием уврачевал троекратное отречение». И святой Златоуст говорит: «Вместе с тем желая показать ему, что надлежит благодушествовать, когда изглаждено отречение, дарует ему первенство пред братиями», то есть первенство порядка и чести, какое бывает между братьями, а не первенство власти и господства, которое бывает между господином и рабами. В другом месте тот же учитель говорит: «После этого тяжкого падения (ибо нет зла, равного отречению) возвратил ему прежнюю честь и вверил попечение о Вселенской Церкви». Следовательно, пасти овец Христовых значит иметь попечение о Кафолической Церкви, но не вверил ли Иисус Христос этого попечения всем вообще апостолам? Святой Златоуст продолжает: «Так как они имели попечение о вселенной, то Иисус Христос и вверил овец Своих достойным апостолам». И об апостоле Павле говорит, что ему вверено попечение о всей вселенной.

А это попечение о вселенной, без сомнения, значит не что иное, как проповедовать Евангелие во всей вселенной, учить всех вере и крестить во имя Иисуса Христа, что Он одинаково даровал всем им вообще, когда сказал: «шедше во весь мир проповедите Евангелие всей твари», «научите вся языки, крестяще их во имя Отца и Сына и Святаго Духа» (Мк.16.15; Мф.28.19).

Церковь Христова во всем мире есть как бы одно общее стадо, коим управление получили все вообще апостолы, почему они везде и рукополагали епископов по городам и селениям. И вот различие между апостолами и последующими епископами: преемники апостолов – архиереи были и суть епископы одной какой-нибудь части вселенной, а апостолы были Епископами всей вселенной, так что и Петр и Павел и Иоанн, если сказать точнее, были Епископами Кафолической Церкви, но ни Петр, ни Павел, ни Иоанн, ни другой кто-либо не был один Епископом Кафолической Церкви, то есть, если скажем, что, например, Петр был Епископом Кафолической Церкви, то скажем справедливо, потому что этим не исключаются и прочие соепископы одной и той же Кафолической Церкви, сопастыри одного и того же стада, состроители одного и того же дома; если же скажем: Петр был Кафолическим Епископом Церкви, то это несправедливо, потому что таким образом мы представляем одного Петра как бы пастыреначальником и исключаем прочих, поставляя их ниже его. Напротив, мы вместе со святым Златоустом признаем, что «апостолы (все равно) были возделыватели, воины и пастыри, не земли, не браней чувственных, не животных бессловесных, но душ разумных и брани с демонами». Прибавим к этому известное изречение Августина: «Ключи и власть пасти Христос даровал не одному, а единству», то есть не одному Петру, но и прочим апостолам всем вместе.

Впрочем, достойно замечания, что Господь наш Иисус Христос благоволил удостоить особенной чести только одного из всех апостолов, ибо Он одному только сказал вышеупомянутые слова, которые действительно суть знаки особенной чести. И этот апостол, исключительно почтенный Господом, есть блаженный Петр, как замечает святой Златоуст в толковании на главу 17-ю Евангелия от Матфея, о дидрахмах в Капернауме. Воплощенная Премудрость Божия, Которая не делала ничего напрасно и без цели, без сомнения, имела и здесь какую-нибудь цель и сокровенное намерение. Постараемся раскрыть их.

Между характеристическими свойствами, которыми отличается истинная Церковь, первое, главное и исключительное состоит в том, что она есть едина, то есть что все верующие соединяются между собою в единстве веры, как говорит апостол Павел: «един Господь, едина вера, едино крещение» (Еф.4:5), так что Кафолическая Церковь есть как бы одно здание, сложенное из множества составных частей, или один святый храм, в Господе назданный на основании апостол и пророк, сущу краеугольну камню Самому Иисусу Христу, есть как бы одно Тело, состоящее из многих членов, имеющих одну Главу, то есть Самого Христа, или лучше, есть Тело Христово совершенное, всецелое, которого члены крещены все воедино и от которого кто отделился, например, раскольник или еретик, тот есть как бы согнивший или мертвый член. Так необходимо для целости Церкви единство веры!

Посему и Иисус Христос, в лике святых апостолов Своих, которые составляли как бы новорожденную Церковь Его, одного только предпочитает всем прочим, одного полагает основным камнем, одному вручает ключи, одного поставляет пастырем с той целью, чтобы показать нам высокое единство, какого желает Он в Церкви Своей, которая есть таинственное Тело Его, то есть чтобы все ученики и апостолы как в созидании, так и в управлении Церковью Божией были столь согласны и единодушны между собою, чтобы они – многие – составляли только одного, одно тело и один дух, по выражению Павла. Ибо если во всяком обществе и собрании для соблюдения порядка необходимо, чтобы кто-нибудь один был первым из всех, то не справедливо ли думать, что и Иисус Христос, поставив одного первым между всеми ими в лике апостолов и учеников Своих, хотел чрез это сохранить порядок между ними? А блаженный Петр поставлен первым или потому, что он был всех старее, или потому, что он был первозванным из всех апостолов (ибо, хотя Андрей первый последовал за Христом, но к апостольскому служению первый призван Петр, по словам евангелиста Луки: и рече к Симону Иисус: «не бойся, отселе будеши человеки ловя» (Лк.5:10), или потому, что был пламеннее других в любви ко Христу, скор в делах и предупредителен в ответах, и потому был (как говорит Августин во многих местах) представителем всего лика учеников и всей Церкви. В качестве представителя всего лика учеников и Церкви он получал и ответы от Иисуса Христа, то есть когда Иисус Христос говорил: «дам ти ключи, паси агнцы Моя, паси овцы Моя» (Мф.16:19; Ин.21:15–16), то, говоря Петру, Он говорил всем ученикам, говорил тому, кто был представителем целого общества.

Так думает мудрейший и святейший учитель и мученик Западной Церкви, Киприан, живший около 260 года по Р.Х., то есть еще прежде Никейского Собора. В своей книге о единстве Кафолической Церкви он говорит: «На нем, то есть на Петре, созидает Церковь Свою (Иисус Христос) и ему поручает пасти овец Своих, и хотя после Воскресения Своего Он даровал ту же власть всем апостолам, но, желая показать единство (Церкви), учредил одну кафедру и постановил одно начало единства, проистекающего от одного. Чем был Петр, тем же были и прочие апостолы, соучастники одной и той же чести и власти, но начало – от одного. Петру дается первенство, чтобы показать, что одна Церковь и одна кафедра Христова. Все они суть пастыри, но представляется одно стадо, которое должны пасти все апостолы в единодушном согласии».

Таким образом, и по мнению западных, Иисус Христос (как говорит Киприан) предпочел Петра, то есть одного пред всеми другими, не для чего иного, как только для того, чтобы показать высокое единство, которого Он желает Святой Церкви Своей. Блаженный Петр был представителем всего общества (апостолов), следовательно, то, что получил он один, получило и все общество, а самому ему это не доставило ничего, кроме одного первенства чести. Посему все встречающиеся у святых Отцов выражения, коими они превозносят блаженного Петра (а таких превосходных выражений мы находим действительно много), надобно принимать именно в этом смысле, то есть во всех них Петр является представителем всех прочих, как свидетельствует во многих местах Августин, первым братом, представляющим целое братство, и как бы типом совершенного единства, связующего и совокупляющего в одно членов церковного Тела, коего Глава есть Сам Христос.

Мы не отнимаем у блаженнейшего первоверховного апостола той чести, которую даровал ему Иисус Христос, ибо мы говорим не против апостола Петра, но, с другой стороны, и не приписываем ему одному того, что имели все вообще, то есть попечения и управления Кафолической Церковью. Кратко сказать, первенство чести мы приписываем ему, а первенство власти – нет.

Первым по власти может быть кто-нибудь или как отец между сынами своими или как учитель между учениками своими или как царь между подданными своими. Но все первенства такого рода Иисус Христос совершенно отверг от общества апостолов и учеников своих: «вы же не нарицайтесь учителие, един бо есть ваш Учитель, Христос, еси же вы братия есте. И отца не зовите себе на земли: един бо есть Отец ваш, Иже на небесех» и пр. (Мф.23.8–9) «Весте, яко князи язык господствуют ими, и велиции обладают ими: не такоже будет в вас: но иже еще хощет в вас вящеи быти, да будет вам слуга» и пр. (Мф.20.25–26). Этими словами Иисус Христос решительно отвергает единоличную власть в Церкви Своей, в которой, по желанию Его, должно соблюдаться равенство, и потому Он всем (апостолам) равно вверил управление ею. Согласно с намерением Иисуса Христа и святые Отцы называют равно всех апостолов пастырями, Вселенскими Епископами, наместниками Христовыми и основаниями веры.

А сами апостолы показали это и на деле. И во-первых, сам Петр в первом соборном послании своем, обращаясь к пресвитерам, называет себя сопресвитером их, а не архипресвитером и увещевает их пасти стадо Иисуса Христа, которого одного называет Архипастырем: «не яко обладающе причту, но образи бывайте стаду: и явльшуся Пастыреначалънику, приимете неувядаемый славы венец» (1Пет.5.3–4). Во-вторых, по вознесении Иисуса Христа, когда апостолы остались одни и приступили к избранию достойного на место предателя Иуды, то они все вместе бросили жребий и поставили двоих, Иосифа, называемого Варсавой, и Матфия, на которого пал жребий (Деян.1.15–26). В-третьих, избрание и рукоположение семи диаконов также совершили все вместе (Деян.6.1–7). В-четвертых, Варнава был послан в Антиохию всеми вообще апостолами и всею Иерусалимской Церковью (Деян.11.22). В-пятых, происшедший в Антиохии спор об обрезании крещаемых язычников решен на Соборе в присутствии всех вообще апостолов: «изволися Святому Духу и нам», писали они к антиохийцам (Деян.15.1–32). Почему же они делали все это вместе, если Петр один был Предстоятелем Кафолической Церкви? Нет, предстоятелями Кафолической Церкви были они все вместе. Потому-то они и рукополагали по местам и селениям епископов, из коих каждый управлял своим округом и главой признавал первого в своей епархии, а не Римского епископа. Вот 34-е правило самих апостолов: «Епископам всякого народа подобает знати первого в них, и признавати его яко главу, и ничего превышающего их власть не творити без его рассуждения: творити же каждому только то, что касается до его епархии, и до мест, к ней принадлежащих. Но и первый ничего да не творит без рассуждения всех. Ибо тако будет единомыслие и прославится Бог о Господе во Святом Духе». Таково было первоначальное управление в Церкви, во времена апостолов и после апостолов!

Епископы целой епархии признавали главой первого епископа той епархии, и они – многие – не делали ничего без его согласия, и он – один – ничего не делал без согласия их – многих. Таким образом сохранялось в Церкви то единомыслие, о котором говорит правило. Напротив, как может сохраниться какое-нибудь единомыслие, если кто-либо из епископов, вопреки Евангелию, правилам и древней церковной практике, станет поднимать главу выше всех и захочет быть верховным владыкой и господином над всеми? Таким господином хочет быть Папа Римский, и оттого-то, как я показал выше, произошел столь великий соблазн в Церкви.

Против такого соблазна мы при настоящих обстоятельствах не можем сказать ничего, кроме того, что писал к Папе Евгению монах Бернард, ревностный латинский учитель и отличный богослов Западной Церкви, славившийся около 1114 года по Р.Х. своей мудростью и святостью: «Домогайся этого, но каким-нибудь другим образом, а не по праву апостольскому. Петр не мог дать тебе того, чего не имел сам, и дал то, что сам имел, то есть попечение о Церквах. А дал ли господство? Послушай его самого: «ни яко обладающе причту» и проч., говорит он (1Пет.5:3). А чтобы ты не подумал, будто он говорит это по смирению, а не по истине, то и Господь говорит: «князи язык господствуют ими: не тако же будет в вас» (Мф.20.25–26). Очевидно, что господство запрещено апостолам. Дерзни же после этого присвоить себе господственное апостольство или апостольское господство: не получишь ни того, ни другого, если же пожелаешь иметь оба, не получишь обоих». Но Папа держит себя столь высоко, что, как тогда не слушал обличений этого монаха, так и всегда, восседая как бы на высочайшем возвышении, не слушает никого, кроме тех, которые носят его на раменах своих и служат ему, как богу.

Но возвратимся к предмету. Мы не станем исследовать, чем был Петр между прочими апостолами. Пусть даже он был тем, чем хотят латиняне и даже больше того: что же из этого и какая от того польза для Римского Епископа? Положим, что Петр один был наместником Христовым и имел ту же самую власть по вознесении Иисуса Христа, какую имел Сам Иисус Христос, обитая на земле со Своими апостолами. Что следует из этого? То ли, что Папа, как преемник Петра, имеет точно такую же власть между прочими архиереями? Нет. Потому что каждый апостол, по силе своего апостольства, как мы показали выше, был Епископом Церкви неопределенно, то есть не одного какого-либо города или селения: ибо Иисус Христос послал их во весь мир неопределенно, следовательно, и Петр не был определенно и собственно епископом Рима. Он может называться епископом Рима, но только в смысле общем и обширнейшем, то есть поелику он основал эту Церковь и там принял венец мученический: но преемник каждого из апостолов – епископ – есть, действительно, определенно и собственно, епископ той Церкви, которую он получил в управление. Ибо в том и состоит различие между апостолом и епископом, что апостол есть Епископ Кафолической Церкви, а епископ – какой-либо частной (Церкви), тот – Епископ всей вселенной, этот – одной, большей или меньшей, части вселенной. Каждый епископ есть преемник апостолов в том смысле, что он получил часть Кафолической и Вселенской Церкви, которою обще и нераздельно управляли апостолы: но ни один епископ не есть преемник какого-либо одного апостола, потому что ни один апостол не был епископом одной какой-либо Церкви или одной части вселенной. Почему же теперь Римский епископ хочет быть собственно преемником блаженного Петра? И на основании этого преемства быть тем же между другими архиереями, чем был между апостолами Петр, который собственно и определенно не был епископом Рима? Не потому ли, что Петр основал Церковь Римскую? Но, во-первых, сами латиняне признают, что тот же Петр основал Церкви Александрийскую и Антиохийскую. Почему же Марк и Еводий не присвояют себе, как преемники Петра, тех же преимуществ, которые на этом основании присвояет себе один только епископ Римский? Во-вторых, по свидетельству Иринея, Римскую Церковь основали Петр и Павел вместе: «Таким образом, говорит он, основав и создав Церковь, блаженные апостолы вручили Лину служение епископства».

Следовательно, епископ Римский есть собственно преемник Лина, который был собственно Римским епископом и у Евсевия поставляется первым в ряду Римских епископов: «После мученической смерти Петра и Павла, говорит Евсевий, первый получает епископство Римской Церкви – Лин». Он может назваться и преемником Петра, но в смысле обширнейшем, потому что Петр не был собственно Римским епископом. Так Епифаний называет Петра Римским епископом вместе с Павлом: «В Риме, говорит он, первые были Петр и Павел апостолы, они же и епископы, а потом – Лин». Но по такому обширнейшему смыслу Римский епископ отнюдь не может присвоять себе тех преимуществ, которые западные приписывают первоверховному апостолу, потому что по той же причине могли бы присвоить себе их и епископы Антиохийские. Итак, или, как мы сказали выше, все апостолы имели одинаковую власть и суть равно наместники Христовы, как именно называют их Иларий и Златоуст, объясняя слова: «по Христе убо посольствуем» (2Кор.5:20), и в таком случае Римский епископ ничем не выше других епископов, или, хотя бы Петр и имел все преимущества чести и власти, которые приписывают ему западные, Папа не имеет от этого для себя никакой пользы.

Впрочем, действительно и несомненно, что Римская Церковь и ее епископ всегда и издревле пользовались особенной честью. Это видно и из выражений святых Отцов, и из древней церковной практики. Ибо и Императоры и Соборы воздавали особенную честь престолу Римскому. Посмотрим, отчего это происходило.

Иисус Христос не поставил никого из апостолов Архиепископом, Митрополитом или Патриархом, и ни один апостол не сделал чего-нибудь подобного ни в одном городе. Эти названия сделались известны в Церкви Христовой в последствии времени. Господь наш Иисус Христос всех вообще апостолов поставил Вселенскими Епископами, потому что всех их безразлично послал во весь мир. Апостолы, по заповеди пославшего их Божественного Учителя, рассеялись по всей земле и избрали себе сотрудников, каковы были: Павел и Варнава, Крисп и Тимофей. Те и другие рукоположили бесчисленное множество епископов и пресвитеров по городам и селениям. И хотя некоторые из них пребывали в одном месте, или потому что этого требовала нужда того места, или потому, что были в преклонных летах, как, например, Иоанн до глубокой старости жил в Ефесе, управляя Церквами Азийскими, а другие избрали известное место для принятия мученической смерти во имя Христово, как, например, Петр и Павел избрали Рим: но ни из Священного Писания, ни из церковной истории не видно, чтобы кто из апостолов или сотрудников их дал какой-либо из основанных ими Церквей какое-нибудь особенное преимущество чести или власти архиепископской, митрополичьей или патриаршей.

Эти преимущества и достоинства начались в Церкви Христовой в последствии времени по следующей основательной причине. Известно, что Римская Империя разделена была на области и провинции, и в этих провинциях были главные города, к которым многие из меньших городов относились во всех делах политических. Следуя этому обычаю тогдашнего времени и в делах церковных (потому что уже не были в живых апостолы, которые решали дела своей апостольской властью), христиане в случае рукоположения епископа или исследования и решения какого-либо другого дела, касающегося Церкви, относились к епископу главного города, который с согласия епископов ближайшей провинции производил надлежащее решение. И как город становился как бы матерью ближайших к нему городов в делах политических и церковных, так и епископ этого города в отношении к прочим ближайшим к нему епископам делался Митрополитом, Архиепископом или Экзархом, и впоследствии Патриархом. По мере того, как возрастала честь этой митрополии, вследствие ли императорского указа или соборного определения, возрастала честь и Митрополита, так что достоинство и преимущества Митрополита соответствовали преимуществам города, в котором он имел свою кафедру.

Примеры этого в церковной истории бесчисленны, но нам нет нужды приводить их здесь, потому что они известны сведущим в истории. Таким образом, говорю, этот обычай установился и потом был утвержден соборными правилами.

В Римской Империи три города были главнейшими: Рим, столица Императора, на Западе, Антиохия на Востоке и Александрия на Юге. Потому и Церкви этих городов имели преимущественную честь пред Церквами других городов. В последствии времени той же чести удостоился и Константинополь, то есть когда перемещен был туда императорский двор, или когда он сделался новым Римом и столицей Императора. Подобным образом предпочтен был и Иерусалим не за величие и славу свою, а за святость места, на котором умер и погребен Искупитель мира, и где первоначально основана Церковь верующих и началась евангельская проповедь. Все это известно из древней церковной практики и апостольских правил. И во-первых, правило святых апостолов, которое мы привели выше, говорит: «Епископам всякого народа подобает знати первого в них и признавати его яко главу» и прочее.

Отсюда мы выводим то заключение, которое изложили выше: что апостолы никого не рукоположили первым между другими, Митрополитом или Патриархом, потому что, если бы они хотели даровать это преимущество какому-нибудь одному городу, например, Риму, Антиохии или Александрии, то; без сомнения, означили бы это в правиле и сказали бы так: «Епископам всякого народа подобает знати Римского, Антиохийского или Александрийского епископа, и признавати его яко главу», и прочее, но они сказали неопределенно: «Первого в них». Первым между ними почитался епископ первого города провинции или митрополии, его-то апостолы и заповедали прочим епископам провинции признавать главой.

Но яснее говорит об этом 6-ое правило I Вселенского Собора: «Да хранятся древние обычаи, принятые в Египте, и в Ливии, и в Пентаполе, дабы Александрийский епископ имел власть над всеми сими, понеже и Римскому епископу сие обычно. Подобно и в Антиохии и в иных областях да сохраняются преимущества Церквей». Вот как Собор утвердил власть, принадлежавшую Церквам Александрийской и Антиохийской. Откуда же такую власть получили эти Церкви? От древнего обычая, то есть как велось издревле, потому что эти города были главными. А Собор только определил, чтобы сохранялся этот древний обычай в Церквах Александрийской и Антиохийской, подобно тому, как он сохраняется в Церкви Римской, которая была как бы главой ближайших к ней Церквей, по важности ее царствующего города.

Тот же Собор почтил так же и епископа Элии (Иерусалима), а IV Собор Халкидонский вместе с честью предоставил ему и власть: и стал он пятым после первых четырех. II Вселенский Собор предоставил епископу Константинопольскому первенство чести после епископа Римского, потому что Константинополь есть новый Рим. Правило этого Собора подтверждено IV Вселенским Собором следующим образом: «Во всем последуя определениям святых Отец и признавая читанное ныне правило ста пятидесяти боголюбезнейших епископов, бывших на Соборе во дни благочестивыя памяти Феодосия, в царствующем граде Константинополе, новом Риме, тожде самое и мы определяем и постановляем о преимуществах святейшей Церкви тогожде Константинополя, нового Рима. Ибо престолу ветхого Рима Отцы прилично дали преимущества: поелику то был царствующий град.

Следуя тому же побуждению, и сто пятьдесят боголюбезнейших епископов предоставили равные преимущества святейшему престолу нового Рима, праведно рассудив, да град, получивший честь быти градом Царя и Синклита и имеющий равные преимущества с ветхим царственным Римом, и в церковных делах возвеличен будет подобно тому, и будет вторый по нем». Из этого правила весьма ясно открывается, кто почтил древний Рим? Именно – Отцы. И по какой причине почтили его? Потому, что он был царствующим городом. Те же Отцы равным образом почтили и Константинополь, как город, удостоенный пребывания в нем императорского двора и Сената. Где был престол императорский, там стал и престол патриарший, второй после Римского и выше Александрийского, Антиохийского и Иерусалимского, как в последствии времени определил Собор Трулльский (прав. 36), и как означено еще в новелле Императора Иустиниана, в которой говорится: «Согласно с определениями святых Соборов постановляем, чтобы святейший Папа древнего Рима был первым из всех священников, а блаженнейший Архиепископ Константинополя, нового Рима, занимал второе место после престола древнего (Рима), но имел предпочтение пред прочими».

Таким образом, первенство между прочими епископами, и притом первенство чести, предоставлено Папе Отцами по причине первенства царствующего города Рима. Те же Отцы по той же причине почтили епископов Александрии и Антиохии, потом Иерусалима и затем Константинополя.

Перейдем теперь ко второму предложению папистов. Они говорят, что Папа выше Соборов и правил, есть верховный судья всех церковных дел, и притом непогрешительный, то есть такой, который не может ошибаться в делах веры. Это предложение основывается на первом: если Папа есть монарх и самодержец Церкви, и один получил от Иисуса Христа, как наместник Его, всю духовную власть, а от него уже получают ее все прочие архиереи, то следует, что он выше Соборов, которыми управляется Кафолическая Церковь, есть царствующая глава Церкви, и, следовательно, непогрешим. Ибо если он есть верховный учитель, руководствующий Церковь в догматах веры, и как бы правило истины, то он необходимо должен иметь это высокое и исключительное преимущество непогрешимости, то есть чтобы он не мог ошибаться. Потому что если учитель и правило Церкви будет ошибаться, то каким образом Кафолическая Церковь может иметь истинные и несомненные догматы?

Но мы видели выше, что Иисус Христос решительно не допускал первенства власти в лике своих апостолов, что управление Кафолической Церкви есть не единоличное, а соборное, что высокая власть связывать и разрешать и пасти, или попечение о всей Церкви, вверено в лице всех вообще апостолов самой Кафолической Церкви. На чем же основывается независимая власть, или монархия, которой домогается Римский епископ?

«Нет, нет, – скажу опять с Августином, – не единому, но единству даровал Христос эту власть». Кафолическая Церковь, составляя одно тело в единстве веры, есть непосредственное хранилище всей духовной власти, которой корень и сила заключаются в ней, а употребление принадлежит рукоположенным ею и в ней архиереям, членам сего таинственного Тела. Из этих членов одни выше, другие ниже: к числу первых принадлежит и Папа, если только он будет довольствоваться тем местом, на котором поставили его святые Отцы, и не станет выходить из своих пределов по властолюбивому желанию быть господином над рабами, а не первым между братьями.

Далее, так как целое Тело Кафолической Церкви, оживляемое и управляемое своею Главою, то есть Христом, имеет всю духовную власть, а представитель Кафолической Церкви есть Вселенский Собор, законно и правильно созванный, то мы утверждаем, что Собор выше всех и самого Папы, так что все, не исключая и Папы, должны беспрекословно повиноваться Собору и соблюдать его правила. Отсюда следует, во-первых, что один Собор имеет власть, в случае появления какой-либо ереси, отлучать еретиков, во-вторых, что он, находясь под верховным управлением Главы – Христа, не может погрешать, когда определяет что-либо касательно веры. Оба эти заключения мы выводим из слов Иисуса Христа, Который в беседе с учениками Своими сказал: «аще же согрешит к тебе брат твой, иди и обличи его между тобою и тем единем. Аще тебе послушает, приобрел еси брата твоего. Аще ли тебе не послушает, поими с собою еще единаго или два: да при устех двою или триех свидетелей станет всяк глагол. Аще же не послушает их, повеждь Церкви», то есть многим, Собору, не одному, а единству: «аще же и Церковь преслушает, буди тебе якоже язычник и мытарь», то есть отлученный, как ослушник Церкви. И вслед за тем прибавляет: «елика Аще свяжете на земли, будут связана на небеси: и елика Аще разрешите на земли, будут разрешена на небесех.» И далее: «аще два от вас совещаета на земли о всякой вещи, ея же Аще просита, будет има от Отца Моего, Иже на небесех. Иде же бо еста два или трие собраны во имя Мое, ту есмь посреде их» (Мф.18.15–20). Так Само неложное Слово Божие обещает присутствовать там, где соберутся двое или трое во имя Его, то есть на Соборе. Значит, слова Собора суть слова Иисуса Христа и Духа Истины и, следовательно, неложны и несомненны, слова, которым должны верить и повиноваться все, не исключая и Римского епископа, если он хочет пребывать в единении с прочими членами Тела Христова, а не отделяться от них, как язычник и мытарь.

Что целая Церковь, а не один кто-либо получил и имеет такое преимущество, это доказывается и следующим умозаключением: если один только Петр получил его, то отсюда следует, во-первых, то нелепое заключение, что его не получили прочие апостолы, потому что принадлежащее одному не принадлежит другим, во-вторых, еще более нелепое то, что по смерти Петра это преимущество, данное лично Петру, не осталось больше в Церкви Христовой. Между тем, его получили все апостолы, впрочем, не собственно и лично, то есть сами по себе, потому что из этого опять следовало бы, что со смертью их и оно прекратилось. Равным образом нельзя сказать и того, чтобы они, умирая, передали его другим, то есть преемникам своим, потому что не епископ умирающий избирает себе преемника, но избирает его Церковь, и сам Папа, умирая, не назначает себе преемником другого Папу, но, по смерти его, избирает преемника Собор кардиналов, который можно назвать Церковью. Как же апостолы получили это преимущество? Получили не как отдельные лица, то есть как Петр, Андрей, Филипп, но все вообще как строители и служители Церкви, иначе сказать, в лице их получила эту власть Церковь, существующая тогда, ныне и до скончания века. И поелику Святая Церковь никогда не умирает, то и эта власть в Церкви никогда не прекращается. Умирает епископ, лицо частное, а епископская власть остается, и Церковь, которая сохраняет у себя эту власть непрерывно, передает ее преемнику руками других избирающих и рукополагающих его архиереев.

Таким образом, непосредственное и единое хранилище всей духовной власти есть Кафолическая Церковь, а не кто-либо из частных епископов, следовательно, и не Папа. Так рассуждают умнейшие и из латинских ученых.

Итак, поелику Кафолическая Церковь получила от Иисуса Христа эти два преимущества, ключи всей духовной власти и свойство незаблуждаемости и непогрешимости, то она и стала издревле и от самого начала верховным судилищем всех дел церковных. Если бы Римский епископ был выше Соборов и был верховным судьей церковных дел и судьей непогрешимым, то для чего, при каждом появлении ересей, столько раз возмущавших Церковь Христову, составляемы были Соборы? Какая была нужда созывать столько архиереев и мудрых мужей со всех концов вселенной, с такими трудами и путешествиями, с такими опасностями и такими издержками, и производить такие словопрения? Стоило бы только спросить Римского епископа, и что он отвечал бы как оракул с золотого треножника, то содержали бы и исповедовали бы все христиане. Но мы видим, что в случае всякого важного дела, касающегося Церкви, особливо когда нужно было исследовать какой-либо догмат веры, собирались Соборы Поместные и Вселенские, которые по вдохновению Божию делали окончательное решение.

Даже были Вселенские Соборы, на которых Папа вовсе не присутствовал ни сам лично, ни чрез своих наместников, как случилось на II и V Вселенских Соборах, в Константинополе. Отсюда весьма ясно открывается, что Собор, как представитель всей Кафолической Церкви, и без Папы имеет власть судить и решать всякое церковное дело, и притом по вдохновению Всесвятого Духа, то есть непогрешительно и неизменно. И посему, кто не повинуется Соборным правилам, тот противится Святому Духу. Так издревле Богоносные Отцы, при помощи православных государей, по распоряжению коих были созываемы Соборы, управляли Церковью, когда восставали против нее еретики, подражая примеру святых апостолов, которые, как видно из деяний их, решали все Собором: "изволися, – говорят они, – Святому Духу и нам». (Деян.15:28).

Впрочем, для чего приводить много доводов и соображений? Если мы обратимся к церковной истории, то найдем в ней бесчисленные примеры того, что Римские Архиепископы впадали во многие заблуждения и были осуждаемы Соборами. Папа Либерии, в угождение арианам, подписался против Афанасия. Онорий отлучен как монофелит на VI Соборе. Было много и других подобных случаев, которые исчислять здесь подробно нет нужды, потому что не об зтом мы главным образом рассуждаем теперь.

06 этом предмете пространнее писали латинские учители, и особенно в наши времена Маймбург-иезуит, который сочинил книжку под заглавием на французском языке: «Traite historique de l etablissement et des prerogatives de l Eglise de Rome et de ses eveques», то есть «Историческое исследование о начале и преимуществах Римской Церкви и ее епископов», и Людовик Еллиес Дюпен, доктор богословского факультета Парижской Академии, который также сочинил книгу под заглавием: «De antiqua ecclesiae disciplina dissertationes historicae», то есть «Исторические рассуждения о древней практике Церкви». В этих сочинениях они неопровержимыми фактами доказывают, что Папа подчинен Соборам и что он может погрешать и впадать в ересь. Так признавали и западные!

В древние времена даже и не было никакого сомнения касательно этого предмета. Святейшие и мудрейшие из Римских епископов, ревностнейшие защитники преимуществ своей Церкви, искренно выражали то уважение, которое каждый епископ должен иметь к правилам святых Соборов, так как эти правила суть изречения Святого Духа, действующего на Соборах: «изволися Святому Духу и нам». Так Лев Великий, Папа Римский, в письме к Анастасию Фессалоникийскому говорит: «Правила святых Отцев составлены Духом Святым, и весь мир справедливо почитает их». Также Григорий, Папа Римский, в одном письме своем к Иоанну Постнику, Патриарху Константинопольскому, говорит: «Так как Соборы составлялись с общего согласия всех, то себе, а не им, вредит всякий, усиливающийся разрешать тех, которых они связывают, или связывать тех, которых они разрешают». То есть, во-первых, соборные правила суть изречения Святого Духа, и как Духу Святому подчинялись Петр, Иоанн, Иаков и прочие, так должны подчиняться ему и все епископы, преемники апостолов. Во-вторых, правила Соборов суть определения целой Церкви Христовой, посему часть ее, например, какой-либо частный город или какая-либо частная Церковь, необходимо должна подчиняться им. На это указывает Августин, когда говорит: «Целое справедливо предпочитается частям», и Иероним: «Если угодно знать, то власть вселенская больше (власти) какого-либо города». Следовательно, Вселенская Церковь гораздо больше и несравненно важнее Римской Церкви, как целое – части, как вселенная – одного частного города. Все это в совокупности подтверждает Тертуллиан в следующих словах: «Христос избрал двенадцать человек, которых назначил быть учителями народов, они на место Иуды избрали Матфия, бросив жребий, и, прошедши вселенную, научили народы одной и той же вере и основали по городам Церкви, от которых потом все Церкви получили начала веры и семена учения, почему и они называются Апостольскими, как отрасли Церквей Апостольских. Таким образом, все Церкви суть первые и все Апостольские, если они все сохраняют между собой единство». И ниже: «Что проповедовали апостолы, или что открыл им Сам Христос, это узнать можно не иначе, как от тех Церквей, которые основаны апостолами и научены живым голосом и потом посланиями их. Если так, то ясно, что истинным учением должно почитать то, которое согласно с учением этих Церквей, которые суть как бы матери и первообразы исповедания веры». И еще ниже: «Итак ты, который желаешь успеха в деле своего спасения, посети Церкви Апостольские, в которых находятся кафедры апостолов, где слышатся голоса их и читаются их послания и как бы видны самые лица их. Недалека от тебя Ахайя? Там Коринф. Если ты недалеко от Македонии: там Филиппы и Фессалоники. Если можешь идти в Азию: там Ефес. Если ты близ Италии; там Рим, а недалеко от него и у нас есть подлинное учение». Этот великий учитель жил в глубокой древности, именно около 220 года по Р.Х.

Из вышеприведенных слов его следует, во-первых, что все вообще апостолы с равными преимуществами были Учители вселенной, во-вторых, что основанные ими Церкви в союзе единства составляют одну Церковь, почему и прочие согласные с ней Церкви суть Апостольские и истинные, а не одна Римская Церковь, которую латиняне одну называют Апостольской, в-третьих, что не одна Римская Церковь, но вообще все Церкви, основанные апостолами, суть матери прочих Церквей, в-четвертых, что желающий успеть в деле своего спасения не обязан прибегать к одной Римской Церкви, как богодухновенному прорицалищу, но и к восточным Церквам: житель Ахайи к Коринфу, македонянин – к Филиппам, уроженец Азии – к Ефесу, подобно тому как итальянец – к Риму. Отсюда следует, что право верховной духовной власти и преимущество непогрешимости принадлежат всей вообще Церкви, а не кому-нибудь одному, и, следовательно, управление Кафолической Церкви Христовой есть соборное, а не единоличное. Таково мнение древних Отцов и учителей Западной Церкви!

Вопрос об этом, то есть о том, Собор ли выше Папы, или Папа выше Собора, возник около 1400 года, по случаю великого раскола в Римской Церкви, когда в одно и то же время явились три Папы: Бенедикт XIII, Григорий XII и Александр V. Для прекращения этого раскола созван был Собор в Пизе (в 1409 году), на который собрались все государи и вельможи Запада. Так как Собор решил дело не в пользу Бенедикта и Григория, то некоторые из их приверженцев вопреки Собору начали говорить, что он не имеет власти судить Римского епископа. Но все кардиналы, епископы и богословы, коих было великое множество, единодушно восстали против этой новизны, и Собор решительно осудил двух пап, Бенедикта и Григория, как недостойных, и утвердил третьего, Александра V, которого Западная Церковь и признала законным Папой, определив, что Собор есть верховное судилище, которому подчинен всякий епископ и сам Папа.

Потом в другой раз созван был Собор в Констанце (1414 г.) и третий в Базеле (1431 г.), и во все три раза определено, что Папа ниже Соборов и что он может ошибаться, как и прочие люди. Определения этих Соборов утверждены тремя Папами: вышеупомянутым Александром V, Мартином V и Евгением IV.

О третьем предложении папистов, то есть что Папа имеет верховную власть не только духовную над архиереями, но и светскую над царями, нет нужды говорить много. В древние времена вовсе и не слыхивали о такой власти. Иисус Христос не дал Церкви никакой другой власти, кроме духовной, «царство Мое, – говорит Он, – несть от мира сего» (Ин.18.36). «Весте, яко князи язык господствуют ими и велицыи обладают ими: не такоже будет в вас» (Мф.20.25–26) «Рече Иисус Петрови: вонзи нож в ножницу» (Ин.18.11). Что же касается до мирских дел, то Господь восхотел, чтобы в этом отношении и архипастыри Церкви Его подчинялись царям мира: «воздадите убо», говорит Он, «кесарева – кесареви и Божия – Богови» (Мф. 22.21), подтвердив это и Собственным примером, когда у Него требовали дидрахмы, а Он отдал за Себя и за Петра статир, чудесным образом найденный в море (Мф. 17.24–27) Почему и блаженный Павел, согласно с Божественным Учителем, в послании к Римлянам увещевает их так: «всяка душа» (не исключая ни одной) «властем предержащим да повинуется», присовокупляет и причину: «несть бо власть, Аще не от Бога, сущия же власти от Бога учинены суть», и поелику эта власть дана царям от Бога, то «противляяйся власти Божию повелению противляется: противляющиися же себе грех приемлют» (Рим.13.1–2). Великий Златоуст, объясняя слова: «всяка душа властем предержащим да повинуется», говорит: «Если апостол заповедал это тогда, как начальниками были язычники, то тем более это должно быть теперь, когда начальники верующие. Если же скажешь, что тебе вверено большее, то знай, что еще не пришло твое время, ибо ты странник и пришлец: будет время, когда ты явишься светлее всех, а теперь жизнь твоя сокрыта со Христом в Боге. Когда явится Христос, тогда и ты с Ним явишься во славе. Итак, не ищи в сей тленной жизни воздаяния, но хотя бы со страхом тебе надлежало предстать пред начальствующего, не считай это недостойным твоего звания». Вот дух Иисуса Христа, обитавший во глубине сердца великих и святых учителей нашей Церкви! Сравните это учение Иисуса Христа, Павла, Златоуста с тем, что делают нынешние Римские епископы, и вы увидите между тем и другим совершенную противоположность.

Что хотел внушить нам Иисус Христос, когда узнав, что народ намеревается сделать Его царем, удалился в пустыню? (Ин.6.15) Что хотел Он внушить, когда два брата, споря об отцовском наследстве, просили Его примирить их, а Он не восхотел быть посредником в этом деле? (Лк.12.13–14) Он хотел внушить, что духовная власть не простирается на дела мирские, – хотел показать, что Царство Христово не есть от мира сего.

Защитники Римского престола «не докажут, я думаю», скажу словами вышеупомянутого ревностного и мудрого Бернарда из письма к Папе Евгению, «не докажут, я думаю, никогда, чтобы кто-либо из апостолов сидел и судил людей, определял границы или разделял области земли». И несколько ниже: «Эти дела, дольние и земные, имеют своих судей, то есть царей и властителей земли: для чего же ты простираешь серп свой на чуждую жатву», то есть вы, предстоятели Церкви Римской, для чего простираете духовную власть на мирские дела человеческие?

Итак все, что западные говорят о Папе, во-первых, не может быть доказано Священным Писанием, во-вторых, противно первоначальной и древней практике и обычаю Церкви, в-третьих, не может быть подтверждено и свидетельствами Отцев. Святые Отцы говорят даже совсем противное. Но хотя бы кто-нибудь из святых Отцев в письме к Римскому епископу и превозносил его похвалами и ставил выше всех других, то надобно ли, как говорил на Флорентийском Соборе Император Иоанн, надобно ли похвалы Отцев принимать за догматы? Нет. Город Иерусалим не называют ли многие материю Церквей? Не называет ли Григорий Богослов Кесарию – матерью Церквей и средоточием христианства? И Златоуст не говорит ли об Антиохии, что она есть глава вселенной? Такие выражения указывают на знаменитость прославляемого города или предстоятеля Церкви в этом городе, но они отнюдь не означают той верховной власти, которой домогается епископ Римский. Посему опять повторяю, что право верховной духовной власти и преимущество непогрешимости принадлежит всей вообще Церкви, а не кому-нибудь одному, и, следовательно, управление Церкви Христовой есть соборное, а не единоличное.

Глава вторая. О втором предмете несогласия, или о исхождении Святого Духа.

Западная Церковь учит, что Дух Святой исходит от Отца и от Сына, посему в Символе веры, в восьмом члене, который читается так: «и в Духа Святаго, Господа Животворящаго, Иже от Отца исходящаго», латиняне прибавили: Filioque, – «и от Сына». А Восточная Церковь, которая содержит неизменно древние обычаи и догматы и отвергает всякое нововведение, учит, что Отец есть единое неточное начало Лиц Божества, как богословствует Дионисий Ареопагит в книге о именах Божиих, что и Сын и Дух от одного Отца, Первый рождается, Второй исходит.

Открыть истину в учении о догматах легко может тот, кто ищет ее в простоте правдолюбивого духа, но кто ослеплен пристрастием или питает вражду в душе своей, тот не видит очевидного, уклоняется от прямого пути, не ищет просто одной истины, а с предубеждением усиливается доказать собственное мнение, злоупотребляя в свою пользу не только Отцами, но и самим Священным Писанием, превращая смысл и перетолковывая слова их. Оттого-то все словопрения не приносят никакой пользы.

Когда человеческий ум получает свободу рассуждать, тогда он как бы выходит на обширное поле, где бежит свободно, стремится во все стороны беспрепятственно и ничем не останавливается. Диалектика имеет силу как доказывать, так и опровергать истину. Школьными богословскими доводами православные поражают еретиков, теми же доводами и еретики возражают православным. Одним и тем же оружием ранят и сами бывают ранены, и по окончании борьбы обе стороны считают каждая себя победительницей: но после продолжительного словопрения истина остается неоткрытой, как была и прежде, или еще более закрытой.

Посему в предметах веры я не нахожу другого надежнейшего способа к открытию истины, как исследовать исторически, что принимала Кафолическая Церковь прежде отделения Западной Церкви от Восточной. Итак, посмотрим, каково древнее предание и верование Кафолической Церкви о исхождении Святого Духа, оставив всякие умствования и софистические рассуждения о сем догмате и не касаясь изречений Священного Писания и Отцев, которые приводятся в сокращенном или искаженном виде и могут быть различно толкуемы и перетолковываемы, потому что таким и подобным образом мы доселе ничего не сделали и никогда ничего не сделаем.

В IV веке, в 381 году, когда духоборец Македоний богохульствовал, утверждая, что Дух Святой есть не Бог, а тварь, созван был 2 Вселенский Собор в Константинополе, при Императоре Феодосии Великом и Григории Великом, Архиепископе Константинопольском (в 381 г.). Римским Папой был тогда Дамас. Он ни лично, ни чрез своих наместников не присутствовал на этом Соборе, который состоял из 150 Отцев. Главным предметом рассуждений был вопрос о Святом Духе. Посему тогда был самый удобный случай – исследовать естество Святого Духа и определить учение о Нем, чтобы на будущее время прекратить всякое богохульство касательно Святого Духа. Так и сделано. Собор осудил Македония и благочестиво определил, что Дух Святый есть Бог так же, как Отец и Сын, что Он исходит от Отца, споклоняем и сславим со Отцем и Сыном, как единосущный Отцу и Сыну, и что Он говорил чрез пророков. Посему и к Символу веры, в котором на I Соборе Никейском сказано было только: «верую в Духа Святаго», богоносные Отцы II Собора прибавили: «Господа Животворящаго, Иже от Отца исходящаго, Иже со Отцем и с Сыном споклоняема и сславима, глаголавшаго пророки».

Если бы в то время Кафолическая Церковь учила, что Дух Святый исходит от Отца и Сына, то почему Собор не означил этого, тогда как главным предметом рассуждения было естество Святого Духа? Почему не сказал в Символе: Иже от Отца и Сына исходящаго, а только: от Отца? Не возражайте мне, что Собор здесь не сказал прямо: «в Духа Святаго, от одного Отца исходящаго», а просто: «от Отца». Ибо и I Собор Никейский, богословствуя о Сыне, не сказал прямо: «в Господа нашего Иисуса Христа, от одного Отца рожденнаго», а просто: «от Отца», и однако никто не сомневается, что Церковь веровала тогда в Сына и Слово, рожденное от одного Отца. Точно так же никто не должен сомневаться и в том, что Церковь веровала тогда в Духа Святого, исходящего от одного Отца, хотя прямо и не сказано: от одного. 150 богоносных Отцев веровали, что Дух Святый единосущен Отцу и Сыну, потому и прибавили в Символе: «Иже со Отцем и с Сыном спокланяема и сславима». Так точно, если бы они веровали, что Дух Святой исходит от Отца и Сына, то прибавили бы и это. Потому что, если бы таково было естество Святого Духа, то есть что Он исходит от Отца и Сына, и если бы они, веруя таким образом, не сказали бы этого, то, значит, они объяснили бы естество Святого Духа весьма несовершенно и притом в такое время, когда следовало объяснить его самым совершенным образом, чтобы православные знали, чему надобно веровать в этом члене Символа веры, и чтобы на будущее время не оставалось никакого сомнения. Если же они не сказали этого, то по необходимости мы должны сказать, что они так и не веровали. Таково было верование Кафолической Церкви в тогдашнее время!

Спустя 193 года, в VI веке, Император Иустин II, в первый год своего царствования, приказал разослать Символ веры без всякой перемены, как он был составлен на упомянутом II Вселенском Соборе, по всей Кафолической Церкви Восточной и Западной и петь народу пред молитвой Господней.

Подобным образом и в царствование Реккареда в Испании, III Толедский Собор (589 г.) определил в Церквах Испании и Галлии Символ веры без всякой перемены sесиndum formam orientalium ecclesiarum, то есть по образцу Восточных Церквей. А в Восточных Церквах читали святой Символ именно без прибавления слов: «и от Сына», следовательно так же читали его тогда и в Церквах Западных.

Вначале IX века по приказанию Западного Императора Карла Великого созван был Собор в Аквисгране, городе французском (в 809 г.). На нем присутствовали вместе с западными многие восточные, и в числе их какой-то монах Иоанн Иерусалимский, который, услыша новое прибавление в Символе, сильно возражал против этого нововведения. Посему император Карл, желая открыть истину, отправил в Рим послов, двух епископов и одного аббата, к Папе Льву III. Папа, после продолжительного рассуждения об этом предмете, осудил и отверг прибавление и определил читать Символ без всякой перемены, а чтобы и впредь никто не смел чего-нибудь прибавить в нем или убавить, приказал сделать две серебряные доски и написать неизгладимыми буквами Символ веры без всякого прибавления, на одной доске по-гречески, на другой – по-латыни, и положил эти доски в храме при гробнице верховных апостолов Петра и Павла, как бы под их защиту.

Об этом свидетельствуют и западные историки, Анастасий Библиотекарь в жизнеописании Льва III, кардинал Бароний в своей хронике и Дионисий Петавий-иезуит в своем догматическом богословии. Так свято та и другая Церковь, то есть Восточная и Западная, содержала определения святых Соборов! Не говорю уже о Соборе, бывшем при Василии Македонянине, в тринадцатый год его царствования, в присутствии самого Императора и сыновей его, также наместников трех патриарших престолов и 383 епископов, легатов Папы Иоанна и святейшего Фотия, Патриарха Константинопольского, на котором, по прочтении Символа без прибавления, все восточные и западные произнесли анафему против тех, кто вздумал бы что-нибудь убавить в нем или прибавить.

Если так, то не входя в исследования касательно сего предмета, от одного ли Отца исходит Дух Святый или от Отца и Сына, что потребовало бы продолжительных рассуждений, я говорю только, что древняя Кафолическая Церковь, Восточная и Западная, в течение столь многих лет веровала в Духа Святого, исходящего от Отца, без прибавления: «и от Сына» и исповедовала так в Символе веры. Символ есть правило и образец веры, а правило и образец веры должен быть неизменен: «Символ веры (говорит святой Кирилл Александрийский), составленный Отцами, никаким образом не должен быть изменяем», и приводит следующую причину: «Потому что не они говорили, а Сам Дух Бога и Отца, Который, хотя исходит от Него, но не чужд и Сына по отношению к существу».

Впрочем, иногда изменяется и самое правило и образец, когда требует того нужда, то есть когда нужно пространнее объяснить и истолковать какой-либо член Символа веры для вразумления православных, что собственно должно быть названо не изменением или прибавлением, а объяснением и истолкованием. Так на I Вселенском Никейском Соборе объяснено слово: «единосущный» против ариан, и на II Вселенском Константинопольском объяснено учение о Святом Духе, против духоборцев. Но когда нет никакой необходимости, то правило и образец остается неизменным, как премудро говорит Василий Великий: «Правило и образец, если в нем нет никакого недостатка для того, чтобы быть правилом и образцом, никакой прибавки, для исправления его, не допускает».

Теперь пусть скажут нам латиняне, какая необходимость заставила их изменить Символ веры, который Церковь Христова столько веков благоговейно хранила неприкосновенным и неизменным? По какой причине, к такому соблазну Церкви, сделали они это прибавление, или, положим не прибавление, а объяснение, как говорят они? Защитник латинян, Мануил Калека, в книге своей, сочиненной против нас, говорит, что это прибавление сделано Папой Дамасом по следующему случаю. Говорят, будто после I Собора явилась ересь, называемая сыноотчество (иопатрия), которая учила, что Сын есть Отец Духа Святого, Дух Святой есть внук Отца, и тому подобное, посему Римский епископ Дамас, созвавши Собор, прибавил в Символе, что Дух Святой исходит и от Сына, желая тем опровергнуть мысль о рождении Его от Сына. Калека ссылается в этом на свидетельство какого-то историка Скилицы.

А Иосиф Мефонийский, также приверженец латинян, в своем опровержении окружного послания Марка Ефесского называет Георгием Аристином того историка, который будто свидетельствует, что это прибавление сделал Дамас по упомянутой причине. Но, во-первых, Дамас жил в 350 году, а в 545 и до 809 года, как мы видели выше, читали Символ веры без всякого прибавления. Во-вторых, причина прибавления, приводимая Калекой, неосновательна, потому что, определив, что Святой Дух исходит и от Сына, Дамас этим нисколько не доказал бы, что Он не рождается от Сына, как говорили иопатриты, ибо они могли бы возразить, что и о Сыне сказано, что Он исходит: «Аз от Бога изыдох» – говорит Он Сам в Святом Евангелии (Ин.8.42), но при всем том Он рождается от Отца. Гораздо лучше было бы Дамасу определить, что Дух Святой вовсе не исходит от Сына, согласно с Символом веры, дабы иопатриты не имели никакого повода говорить, что Дух имеет что-нибудь от Сына.

Людовик Маймбург-иезуит в книге своей, написанной против нас по-французски под заглавием: Histoire du schisme des Grecs, то есть «История греческого раскола», говорит, что какой-то Туррибий, епископ Астурийский (Астурия – провинция Испании), в 447 году послал своего диакона в Рим к Папе Льву Великому с грамотой, в которой просил употребить какое-либо врачевство против еретиков прискиллианистов. В грамоте прописано было 16 членов, содержавших ложное учение этих еретиков, и в первом члене они, подобно Савеллию, утверждали, что Отец, Сын и Святой Дух суть три имени одного и того же лица. Папа в ответном послании своем, желая опровергнуть это мнение, первый изрек мысль, что Дух Святой исходит от обоих, ab utroque, то есть от Отца и Сына. Но и здесь встречается то же затруднение, какое мы показали выше, то есть, если так учил Лев Великий в 447 году, то почему Лев III в 809 году судил об этом иначе и отверг это прибавление, как вновь явившееся в его лишь время? Притом, каким образом опровергается савеллиево мнение, которого держались прискиллиане, тем положением, что Дух Святой исходит и от Сына?

Святые Отцы гораздо прежде опровергли эту ересь, определив, что в Боге три Лица – Отец, Сын и Святой Дух. Но вот ясное обличение заблуждения латинян или их единомысленников касательно этого предмета. Геласий, Папа Римский, живший около 492 года, написал между прочим книгу под заглавием: «Codex Sacramentarius», или «Книгу о Таинствах», состоящую из трех глав: первая о годовом круге, вторая о днях рождения святых, третья о Господских праздниках и проч. Эта книга более 900 лет не была известна никому, кроме немногих, потом найдена в 1562 году в одной библиотеке Павлом Петавием, парижским сенатором, и перешла в библиотеку шведской королевы Христины. Первым напечатал и выдал ее в свет Иосиф Мария Томазий в Риме, в 1680 году.

В этом Геласиевом кодексе помещен Символ веры без прибавления. Об этом узнал я из истории британского богослова Вильгельма Каве о церковных писателях, который, говоря о Папе Геласий и его сочинениях, упоминает и об означенном кодексе, коего подлинность и древность, по словам его, доказывается особенно тем, что в нем есть Символ без прибавления: «и от Сына», которое явилось в VII веке, а в IX принято Римской Церковью.

Значит, во времена Дамаса, по сказанию Калеки, а по словам Маймбурга – во времена Льва, прибавления еще не было, или не было к тому основательного повода. А без нужды не надобно было изменять и Символ веры, правило и образец Православия. Столь важное и великое дело, каково прибавление или объяснение Символа веры, непременно было бы ясно означено в церковной истории, и было бы сказано, когда, где, по какому случаю и при ком это происходило, но заблуждению свойственно быть неопределенным, неточным и темным, как говорит святой Златоуст.

Обстоятельства этого прибавления не только темны, но и вовсе неизвестны. Дионисий Петавий, латинянин, иезуит и явный враг Восточной Церкви, который всеми силами защищал мнение, что Дух Святой исходит от Отца и Сына, касательно прибавления искренно сознается, во-первых, что все, повествуемое Калекой, Иосифом и другими, смешно, во-вторых, тщательно исследовав, кто сделал это прибавление, где, когда и по какому случаю, и не нашедши ничего, выводит из свидетельства многих такое заключение, что место, время, случай и виновник прибавления доселе неизвестны.

На Флорентийском Соборе западные на вопрос об этом прибавлении уклончиво отвечали, что сделали это они, а Марк Ефесский заметил, что им бы следовало и отбросить его, потому что оно производит великий соблазн в Церкви. Итак, мы по всей справедливости можем обвинять латинян в том, что они без всякой нужды изменили Символ веры, который, по словам святого Кирилла Александрийского, никоим образом не должен быть изменяем, и если в нем нет никакого недостатка для того, чтоб быть правилом и образцом, как говорит Василий Великий, то не допускает никакой прибавки для его исправления.

Всякий здравомыслящий и не любящий пустых словопрений о вере должен согласиться, что если Символ веры, переданный апостолами и согласно с ними изложенный богоносными Отцами на Вселенских Соборах, есть, как мы сказали выше, правило и образец веры, то, во-первых, по этому правилу и образцу должны быть изъясняемы все те изречения Святого Писания, которые не совсем ясны и требуют объяснения. Например, мы, восточные, для доказательства того, что Дух Святой исходит от одного Отца, приводим различные евангельские изречения, которые латиняне называют неясными, так как в них не говорится прямо, что Дух Святой исходит от одного Отца, а просто от Отца. Таково следующее место: «егда же приидет Утешитель, егоже Аз послю вам от Отца, Дух истины, Иже от Отца исходит» и прочее (Ин.15.26). Также и западные, желая доказать исхождение Святого Духа от Отца и от Сына, приводят такие изречения, в которых прямо не говорится этого, так, например, упомянутое место: «егда же придет Утешитель, егоже Аз послю вам». Также: «от Моего пришлет и возвестит вам» (Ин.16.14). «Дуну и глагола им: приимите Дух Свят» (Ин.20.22). Из этих мест, говорим мы со своей стороны, видно, что Дух Святой даруется и посылается от Сына, но это послание есть временное и состоит в сообщении и раздаянии даров Святого Духа Сыном, но из них отнюдь не видно, чтобы Он исходил от Сына, что составляет, как говорит Василий Великий, характеристическое свойство ипостаси Святого Духа.

Таким образом, евангельские изречения, приводимые с той и другой стороны, неясны и требуют объяснения, и поэтому противные стороны сами собою никак не могут согласиться. Кто же тот богодухновенный судья и непогрешимый истолкователь, который мог бы объяснить сокровенный смысл этих неясных изречений? Святая Церковь, которой представителем служит Вселенский Собор.

Но II Вселенский Собор и Поместные Соборы, о коих мы упомянули, также Лев III, Папа (который, по мнению латинян, не может заблуждаться, когда определяет что-нибудь касательно веры), принимали Символ веры без прибавления: и от Сына, и осудили это прибавление. Значит, Церковь издревле и с самого начала своего – евангельские изречения понимает так, что Дух Святой первоначально и вечно исходит только от Отца, а не и от Сына. Таким образом, упомянутые изречения надобно понимать приспособительно к Символу, как правилу (веры). И так как в Символе не говорится, что Дух Святый исходит и от Сына, то согласный с этим смысл заключается и в означенных изречениях.

То же самое надобно сказать и об изречениях святых Отцев, как восточных, так и западных, то есть что они должны согласовываться с Символом, потому что Символ веры есть кафолическое учение святых Отцев, собравшихся на Соборе, где они не могут ошибаться, потому что не они тогда говорят, а Дух Бога и Отца. Изречения святых Отцев в отдельности есть частное учение людей. Но чтобы частное учение было истинно, оно должно согласовываться с кафолическим выражением истины, каков и есть Символ веры.

В Символе веры мы исповедуем, что Дух Святый исходит от Отца, а не от Сына, следовательно в таком смысле мы должны принимать и изречения Отцев. Итак, мы, которые веруем по древнему определению Кафолической Церкви, отнюдь не заслуживаем осуждения, потому что мы ни в одной йоте не изменили святого Символа, то есть правила веры, которое не должно быть изменяемо без нужды, и которое не допускает никакой прибавки для его исправления.

Глава третья. О третьем предмете несогласия, или об опресноках.

При совершении бескровного Таинства Божественной Евхаристии западные употребляют пресный хлеб, а мы – восточные – квасной: в этом и состоит третий предмет несогласия. Впрочем, и латинские схоластические богословы утверждают, что это великое и страшное Таинство может быть совершаемо равно на пресном и квасном хлебе и что священник восточный грешит, если совершает Евхаристию на опресноках, и латинский также грешит, когда священнодействует на хлебе квасном, потому что всякий священник должен следовать правилам своей Церкви.

Итак, поелику это Таинство, как соглашаются и латиняне, одинаково может быть совершаемо на опресноках и хлебе квасном, то, не вдаваясь в обыкновенные и пересказанные другими словопрения о том, квасной или пресный хлеб употребил Иисус Христос при установлении бескровного Таинства, и не излагая умозаключений и свидетельств святых Отцев, мы исследуем только, каково древнее и первоначальное предание об этом предмете, дабы нам знать, какой справедливее и приличнее употреблять хлеб в Таинстве, пресный или квасной? Тот не ошибается, кто следует преданию Церкви, и никто не может изменить предания Церкви, не подвергаясь великой опасности. «Кто может, – говорит святой Епифаний, – нарушить заповедь матери или закон отца? Соломон говорит: «слыши, сыне, наказание отца твоего, и не отрини заветов матери твоея» (Притч.1.8), показывая этим, что Отец, то есть Бог, единородный Сын и Дух Святый, учил письменно и неписьменно, а мать наша Церковь имеет у себя неизменные заповеди, которые не должны быть нарушаемы».

Василий Великий о письменных узаконениях пишет к Амфилохию следующее: «Из соблюденных в Церкви догматов и проповеданий некоторые мы имеем от письменного наставления, а некоторые прияли от апостольского предания по преемству в тайне, те и другие имеют одну и ту же силу для благочестия». Древнее и давнее, по свойству своему, почтеннее нового и недавнего, потому что древнее ближе к древним Отцам, которые были святы и по жизни и по учению. Посему тот же святой учитель говорит: «Древние догматы достойны уважения, потому что они имеют в себе нечто почтенное по своей как бы седовласой древности». И еще: «Все, отличающееся древностью, почтенно». Нововведение ничего другого сделать не может, как только или повредить целость древнего, или осквернить чистоту его. Посему нововведения запрещает и Папа Целестин (423 г.) в одном письме своем к епископам Галлии: desinat, говорит он, incessere novitas vetustatem, то есть «да престанет новизна восставать на древность».

Посмотрим теперь, какая Церковь сделала нововведение в веществе Таинства Евхаристии. И во-первых, о латинянах мы знаем, что в IX веке мудрый Патриарх Фотий, который обличал западных и словом и делом в других больших и малых нововведениях, не упрекает их в употреблении опресноков. Значит, в его время, как и многие думают, латиняне еще не употребляли их. Знаем также, что первый стал обличать латинян в употреблении опресноков Михаил Кируларий, бывший Патриахом Константинопольским в XI веке при Константине Мономахе. По его приказанию студийский иеромонах Никита, по прозванию Пекторат, писал против разных латинских обычаев и в особенности против употребления опресноков. Посему быть может, что тогда и вошли в употребление опресноки в Западной Церкви. Но Платина, латинский историк и жизнеописатель пап, повествует, будто опресноки введены Папой Александром I, который жил в начале II века. Из всего этого мы выводим такое заключение, что хотя время, в которое начались опресноки в Западной Церкви, определенно не известно, однако очевидно, что они в какое-нибудь время начались. Если же они начались в какое-нибудь время, то значит, они не существовали издревле, и следовательно они – явное нововведение.

Что касается до нас, восточных, то противники наши латиняне никогда не обвиняли нас в употреблении квасного хлеба как чего-то нового и недавнего, да и не видно, чтобы оно получило начало в какое-либо время (после апостолов). Следовательно, оно есть обыкновение самое давнее. Если же это обыкновение свято, как сознаются и сами латинские богословы (ибо они, как мы заметили выше, говорят, что мы справедливо священнодействуем на квасном хлебе), то следует, во-первых, что наше обыкновение употреблять квасной хлеб гораздо справедливее и приличнее (латинского), во-вторых, что ни Папа Александр, ни кто другой не должен был делать этого нововведения, то есть заменять квасной хлеб опресноками без всякой нужды или повода к тому.

Нововведение само по себе, хотя бы в нем ничего больше не заключалось, производит разделение в Церкви Христовой, которой отличительный характер – единство. Посему мы по всей справедливости можем, вместе с Епифанием, отнести к латинянам слова Соломона: «слыши, сыне, наказание omца твоего и не отрини заветов матери твоея» (Притч. 1:8), и вместе с Папой Целестином следующие слова: desinat incessere novitas vetustatem, «да престанет новизна восставать на древность». Или лучше, вместе с Пророком Иеремией я скажу всем православным касательно всякого церковного предмета: «сия глаголет Господь: видите и вопросите о стезях Господних вечных», то есть давних и древних, «и видите, кий есть путь благ, и ходите по нему» (Иер.6.16).

Глава четвертая. О четвертом и пятом предметах несогласия, или о блаженстве святых и чистилищном огне.

Означенные два предмета несогласия я заключаю в одной главе, потому что один проистекает из другого. Латиняне говорят, что Бог назначил три места для душ людей умерших. Души праведных, то есть тех, кои жили благочестиво и пред смертью покаялись и сохранили в себе Божественную благодать, тотчас после смерти переходят в вечное отечество и там наслаждаются вечным блаженством. Души людей нечестивых и нераскаянных тотчас поступают в ад и вечно мучаются в кромешном огне. А души тех, которые хотя раскаялись, но не успели исполнить возложенной на них епитимий и удовлетворить Божественному правосудию, поступают в третье место и там наказываются в продолжение некоторого времени, то есть вступают в какой-то огонь, не вечный и не неугасимый, но другой, которым они очищаются там до известного времени, и потом очищенные восходят также на небо. Оттого и самый этот огонь называется purgatorium или чистилищным.

Отсюда видно, как учат они о будущей жизни. Во-первых, прежде Второго Пришествия Христова и будущего окончательного суда бывает душам частный суд, по которому одни из них решительно удостаиваются вечной славы, другие решительно подвергаются вечному наказанию, а иные назначаются к очищению в огне чистилища, доколе не исполнят всего, что следует. Далее, Папа, который, по их мнению, есть верховный распорядитель церковными сокровищами и один владеет ключами, может отверзать это место и освобождать заключенные в тамошнем огне души, давая так называемые indulgentias (индульгенции) или разрешительные грамоты на 10, 20, 30 и 50 лет. То есть, если какой-нибудь человек за содеянные им грехи по определению Церкви подпал епитимий на столько-то или столько-то лет, но этого определения, которое он был обязан исполнить, не выполнил и за это должен мучиться в чистилищном огне столько-то или столько-то лет, то он может получить от Папы разрешительную грамоту и исполнить то, что в ней содержится, освободиться от епитимий в продолжение такого-то или такого-то числа лет и быть свободным от греха и наказания. И не только он сам получает пользу от такого разрешения, но может, если угодно, получить его для умершего отца, брата или друга своего. Такого рода разрешительная грамота называется indulgentia plenaria, полное разрешение, то есть такое, которое кто получил, тот делается совершенно свободным от всякого наказания на столько-то или столько-то лет, которое он должен был потерпеть здесь или в чистилище.

Нечто подобное бывает в так называемый юбилей, который установлен был сначала чрез каждые 100 лет Папой Бонифацием VIII (XIII век), потом через 50 лет Климентом VI (XIV век), после того чрез каждые 25 лет Григорием IX (XV век), а теперь объявляется всегда, когда угодно будет Папе, особенно когда случится время нужды или гнева Божия.

Это учение так укоренилось в сердцах латинян и, в особенности, простолюдинов, что почитается как бы существеннейшим догматом веры. Духовники на исповеди и проповедники с кафедры с особенным усердием внушают его христианам. А христиане, желая искупить свои души и души своих родителей, родственников и друзей от чистилищного огня, доставляют латинскому духовенству столь богатый доход, что, по справедливости можно сказать, это третье загробное место есть богатейший рудник, из которого добываются сокровища, достаточные для пропитания роскоши Римской Церкви.

И на это учение также скажем: desinat incessere novitas vetustatem, т.е. «да престанет новизна восставать на древность». Мы благоговеем пред древним преданием Церкви, которое для нас тем почтеннее, чем оно древнее, и потому не допускаем никакого нововведения. Если же нужно сказать что-либо о местах, назначенных для умерших, то мы, по указанию Священного Писания, знаем для них два места, именно место покоя и место бесконечного мучения, третьего места мы не знаем и не слыхали о нем, но признаем три различных состояния души по смерти.

Первое состояние тех, которые умирают праведными, в благодати Божией, второе тех, кои умирают без благодати Божией, как то: безбожники, еретики, люди, виновные в смертных грехах и нераскаявшиеся. Из первых есть души, предназначенные к вечной славе, а из последних к вечному мучению: но вечная слава одних и вечное мучение других еще только в будущем, то есть имеет быть после будущего Второго Пришествия и окончательного Суда Судии всех Христа, тогда, когда «пойдут сии в муку вечную, праведницы же в живот вечный» (Мф.25.46).

Таково же и древнее учение Церкви об этом предмете. Тертуллиан, учитель Западной Церкви, живший около 220 года по Р.Х., в книге о душе пишет: «Об аде и о том, все ли души посылаются туда, ты имеешь другую мою книгу о рае (она не дошла до нас), в которой я доказал, что всякая душа содержится во аде до дня Господня». Здесь под именем ада разумеется место вне настоящей жизни. И святой Златоуст, изъясняя слова: «что нама и Тебе, Иисусе, Сыне Божий? пришел еси семо прежде времени мучити нас» (Мф.8.29), в беседе против некоторых волхвователей, которые безрассудно утверждали, что души умерших делаются демонами и ходят по земле, и доказывая из Писания, что это невозможно, в заключение говорит: «Отсюда очевидно, что души, после переселения из здешней жизни, отводятся в некоторое место, откуда сами не могут выйти, но пребывают там, ожидая страшного дня будущего Суда», о котором апостол Павел сказал: «соблюдается мне венец правды, егоже воздаст ми Господь в день он, Праведный Судия: не токмо же мне, но и всем возлюбльшим явление Его» (2Тим. 4:8).

А до того времени в каком состоянии находятся души праведных, об этом ясно говорит святой Григорий Богослов следующим образом: «Я верю словам мудрых, что всякая душа добрая и боголюбивая, разрешившись от уз тела и переселившись отсюда, тотчас начинает чувствовать и созерцать ожидающее ее благо. Как бы очистившись, или освободившись, или не знаю как назвать, от того, что помрачало ее, она утешается и наслаждается некоторым чудным удовольствием, радостно грядет к своему Владыке, избавившись от здешней жизни, как бы из какой страшной темницы, и сбросив с себя узы, связывавшие ее и стеснявшие крылья ее мысли, и воображением уже вкушает уготованное ей блаженство. Вскоре потом она получит и сродное себе тело, с которым размышляла о горнем, получит от земли, которая сообщает и опять на время возвращает его себе, и способом, известным одному Богу, Который соединяет и разлучает их, наследует вместе с ним горнюю славу, разделит с ним свою радость, как разделяла труды по естественной с ним связи, усвоивши его себе и соделавшись с ним вместе одним духом, умом и чем-то божественным, так что смертное и скоропреходящее пожерто будет животом».

Нельзя лучше изъяснить этот предмет, то есть состояние душ после Воскресения, когда они вместе с телами наследуют горнюю славу, и прежде Воскресения, когда они наслаждаются чудным удовольствием и веселием, чувствуя и созерцая то будущее неизреченное благо, которое ожидает их. Это состояние душ прежде Воскресения Писание и Святая Церковь выражают различными метафорическими наименованиями, как то: рукою Божиею: «праведных души в руце Божией, и не прикоснется их мука» (Прем.3.1), «лоном Авраама» (Лк 16:22), местом светлым, местом злачным, местом упокоения, отнюдуже отбеже всяка болезнь, печаль и воздыхание. По аналогии с этим мы можем судить и о противоположном состоянии тех душ, которые отошли из сей жизни в нечестии или в смертных грехах. Они мучатся представлением будущего вечного мучения в геенне и неугасимом огне после Второго Пришествия Христова и окончательного Суда. Об этом ясно говорит блаженный Августин во многих местах книги своей о Граде Божием, особенно там, где он изъясняет слова Евангелия: «убойтеся же паче могущаго и душу и тело погубити в геенне». (Мф.10.28) Эта смерть души и тела, говорит он, называется второю смертью (Откр 21.8), которая будет не прежде, как когда душа, в общее Воскресение, получит тело и с ним подвергнется мучениям геенны, имеющим быть после Воскресения. Этой второй смерти, продолжает он, подвергнутся и падшие ангелы после окончательного Суда. И Лактанций Фирмиан говорит: «Да не подумает кто-либо, что души тотчас после смерти получают решительный приговор, но они все содержатся в одной общей темнице, доколе не придет верховный Судия – судить по заслугам». И подлинно, если бы после частного суда, как думают латиняне, души грешников подвергались вечному наказанию, а души праведных получали вечную жизнь, то есть те и другие получали решительное вознаграждение, то для чего еще быть Суду окончательному?

Третье состояние есть состояние тех душ, которые покаялись во грехах своих, но или не имея времени по причине внезапности смерти, или по нерадению и лености не выполнили возложенной на них епитимий и, как не удовлетворившие Божественному правосудию здесь, там наказываются и страдают, доколе не разрешатся от страданий. Но как это происходит, мы не знаем, потому что не находим об этом ничего ни в Священном Писании, ни у святых Отцев, которые говорят только об одном огне, именно: неугасимом огне вечного мучения. Но чтобы этот огнь был чистилищным и притом вещественным, этого не утверждала и Западная (древняя) Церковь.

Новейшие латиняне основывают такое мнение на следующих словах апостола: «сам же спасется, такожде якоже огнем» (1Кор. 3.15). Но этот огонь блаженный Августин в книге о Граде Божием изъясняет метафорически, разумея здесь огонь житейских искушений. Также святой Златоуст под именем огня, о котором говорит апостол Павел, разумеет вообще огонь наказания. Таким образом, ни из Священного Писания, ни из святых Отцев западные не могут основательно доказать своего мнения о вещественном огне чистилища.

Души, находящиеся в этом состоянии, терпят наказание (каким образом и в каком месте, Господь знает), а мы, живые, содействуем их освобождению милостынями, молитвами и другими добрыми делами, которые совершаем за упокой их. И всякий раз, как делается поминовение о них, особенно же, когда приносится за них бескровная Жертва Пречистых Тайн, они получают неизъяснимую отраду и, мало-помалу разрешаясь от уз виновности пред Богом, соделываются наконец свободными и вступают в общество праведных. Но определенного времени, когда бывает это, мы не знаем.

А что делается и говорится у латинян в их разрешительных грамотах, того и следов мы не находим в древней церковной практике. Знаем только, что Святая Церковь наша есть хранилище духовных сокровищ и что распорядители этих сокровищ суть все вообще апостолы и потом преемники их – епископы, а не один Папа. Потому все они вообще и каждый в особенности могут приносить Богу и Отцу многоценную Кровь Единородного Сына Его – страдания и всю беспредельную и неисчерпаемую цену заслуг Его, также молитвы Пречистой Богородицы и кровь мучеников, за скончавшихся в вере братии, да избавит Он души их от претерпеваемых ими мучений. Бог же, по Своему Божественному правосудию или милосердию, когда хочет, милует и освобождает их, или оставляет в этом состоянии, «дондеже воздадут последний кодрант», по словам Евангелия (Мф.5.26).

Богодухновенно и богоугодно учреждение нашей Святой Церкви, – при каждодневном богослужении, преимущественно же при совершении Пречистого Таинства, всегда поминать усопших христиан и особенно дважды в год совершать поминовение общее и всецелое (Именно: в субботу недели Мясопустной и в субботу пред Пятидесятницей). Это делается не напрасно, как замечает святой Златоуст, который много пишет об этом предмете в толковании на 15-ю главу I Послания к Коринфянам. «Святой Дух, – говорит он, – учредил это, потому что обыкновенно Бог милует одних за других, – так жертва отца очищала сынов Иова, тем более теперь, когда предлагается общее очищение вселенной, Агнец Божий, полагаемый на святом Престоле и вземлющий грехи мира».