Святитель Иоанн Златоуст - Полное собрание творений
Беседа о воскресении мертвых

1. Прежде мы беседовали с вами о догматах и о славе Единородного Сына Божия, заграждая уста унижающих Его достоинство и отчуждающих Его от Родителя.¹ Сегодня хочу заняться учением преимущественно нравственным и предложить поучение вообще о жизни и поведении; вернее сказать, и эта беседа будет не только нравственная, но и догматическая, так как я намерен изложить учение о воскресении. Этот предмет многосторонен; он и в догматах служит руководством для нас, благоустрояет и жизнь нашу, освобождает и Промысл Божий от всякого обвинения. Как неверование в него расстраивает нашу жизнь, наполняет ее бесчисленными бедствиями и ниспровергает все, так верование убеждает нас в бытии Промысла, располагает тщательно заботиться о добродетели и с великою ревностью избегать порока и наполняет все спокойствием и миром. В самом деле, кто не ожидает воскресения и не верит, что он отдаст отчет за свои здешние дела, а думает, что все наше ограничивается настоящею жизнью и за нею нет больше ничего, тот не будет заботиться о добродетели, – да и как он будет заботиться, когда не ожидает никакого воздаяния за труды? – не отстанет и от зла, не ожидая себе никакого наказания за злые дела свои; но, предавшись постыдным страстям, впадет в пороки всякого рода. А кто убежден в будущем суде и имеет пред очами то страшное судилище, неизбежный отчет в делах и неподкупный приговор, тот всячески будет стараться соблюдать и целомудрие и кротость и другие добродетели, а невоздержания и дерзости и всякого другого порока избегать; чрез это он будет в состоянии без всякого затруднения и заградить уста обвиняющим Промысл Божий.

В самом деле, некоторые, видя, что люди кроткие, целомудренные и живущие по правде терпят бедность, бывают притесняемы, подвергаются клеветам, едва имеют необходимое пропитание, часто страдают и продолжительною болезнью, и тяжкими недугами, и не получают никакой помощи, а обманщики, нечестивцы и преданные разным порокам изобилуют богатством, роскошествуют, одеваются в блестящие одежды, сопровождаются огромной толпою слуг, служат предметом удивления, пользуются властью, имеют великое дерзновение пред самим царем, – видя это, некоторые обвиняют Промысл Божий и говорят: где же тут Промысл? Где же праведный суд? Целомудренный и кроткий бедствует, а невоздержный и развратный благоденствует; тому удивляются, а этого презирают; тот наслаждается великою роскошью, а этот – в бедности и крайнем затруднении. Сомневающийся в будущей жизни замолчит и решительно ничего не скажет, а умеющий мудрствовать о воскресении легко остановит хулу и негодующим на это скажет: перестаньте изощрять язык свой против сотворившего вас Бога; дела наши не ограничиваются настоящею жизнью, но мы стремимся к другой жизни, гораздо более продолжительной, или – лучше – не имеющей конца; и там этот бедняк, живущий добродетельно, непременно получит воздаяние за труды свои, а развратник и обманщик подвергнутся наказанию за свое нечестие и неправедные удовольствия. Итак, не будем судить о Промысле Божием только по настоящему, а станем судить и по будущему. Настоящая жизнь есть борьба, подвиг, поприще, а будущая – воздаяние, венец, награда. Как ратоборцу в борьбе нужно сражаться в поту, в пыли, в зное, в трудах и страданиях, так и праведнику здесь нужно много терпеть и все переносить великодушно, если он хочет получить там светлые венцы. А если кого смущает благоденствие нечестивых, тот пусть еще представит, что, как разбойники, и расхитители гробниц, и человекоубийцы, и морские пираты, прежде, нежели они попадут в судилище, наслаждаются изобилием, приобретая свое благополучие чужими несчастиями, собирая неправедное богатство и всякий день пьянствуя, когда же подвергнутся приговору судии, то за все это получают наказание, – так и те, которые покупают блудниц, устрояют сибаритские пиршества, гордо поднимают брови, величаются на торжище и притесняют бедных; и они в то время, когда придет Единородный Сын Божий с ангелами Своими, сядет на престоле и поставит пред Собою всю вселенную, будучи приведены нагими и без всякой пышности, не имея ни в ком ни защитника, ни покровителя, без всякой пощады будут ввержены в огненные реки. Посему не ублажай их за здешние их наслаждения, но плачь о предстоящем им наказании, равно и праведного не называй несчастным за здешнюю его бедность, но ублажай за будущее богатство благ, и вкорени в душе своей учение о воскресении, дабы тебе, если ты благочестив и подвергаешься искушениям, сделаться более терпеливым, почерпая более ревности в надеждах на будущее, а если – нечестив, отступить от нечестия, соблюдая себя целомудреннейшим по страху будущего наказания.

2. Поэтому и Павел непрестанно повторяет нам учение о воскресении, как и сегодня вы слышали такие слова его: «вемы бо, яко аще земная наша храмина тела разорится, храмину от Бога имамы,... нерукотворенну, вечну на небесех» (2Кор. V, 1). Впрочем обратимся к тому, что сказано выше, и посмотрим, как он перешел к учению о воскресении. Не спроста и не случайно выдвигает он постоянно это учение, а с намерением научить будущему и вместе с тем желая укрепить подвижников благочестия. Ныне, правда, по благодати Божией, мы наслаждаемся полным миром, так как и цари живут в благочестии, и начальники узнали истину, и простолюдины и города и народы, освободившись от заблуждения, все покланяются Христу; но тогда, в начале проповеди, когда семена благочестия только что посеявались, была война сильная, разнородная. На верных восставали и начальники, и цари, и домашние, и родные, и все; даже вопреки самой природы велась эта война, часто отец предавал сына, мать – дочь, господин – раба. И не только одни города, не только страны, а часто и дома восставали друг на друга, и тогдашнее смятение было тяжелее всякой междоусобной войны, так как и имущество расхищалось, и свобода отнималась, и самой жизни грозила опасность, и не потому, что нападали и притесняли варвары, а потому, что сами те, которые считались повелителями и начальниками, были настроены к подчиненным хуже всяких неприятелей. И Павел, указывая на это, говорил: «мног подвиг подъясте страданий, ово убо поношенми и скорбми позор бывше, ово же общницы бывше живущым тако, ибо узам моим спострадасте, и разграбление имений ваших с радостию приясте» (Евр. X, 32–34). И галатам он говорит: «толика пострадасте туне; аще точию и туне» (Гал.3:4); и фессалоникийцам и филиппийцам, и всем вообще, кому посылает письма, он свидетельствует о многом подобном. И не то только было тяжело, что отвне была воздвигаема жестокая и постоянная война, но и то, что между самими верующими возникали некоторые соблазны, споры, состязания, несогласия; выражая это самое, Павел говорил: «внеуду брани, внутрьуду боязни» (2Кор. VII, 5). И эта война была гораздо тяжелее внешней и для учеников, и для учителей. Поэтому-то и Павел не так боялся козней врагов, как внутренних падений и преступлений между своими. Так, когда впал в блуд некто у коринфян, – он проводил все время в сетовании о преступнике, терзаясь сердцем и горько рыдая.

Было еще и третье обстоятельство, которое не меньше вышесказанных тяготило верующих, именно – самое свойство дела, требовавшего многих усилий и трудов. Не легок, в самом деле, и не удобен был путь, по которому вели их апостолы, но трудный и неудобопроходимый, для которого нужна душа любомудрая, неусыпная и во всех отношениях безукоризненная. Поэтому и Христос назвал этот путь узким и тесным. Им нельзя было жить без страха, как язычникам, в делах постыдных, пьянстве, объедении, роскоши и пышности, им нужно было и обуздывать гнев, и укрощать непристойные пожелания, и презирать богатство, и пренебрегать славою, и быть выше зависти и клеветы. А каких трудов требуют такие подвиги, это знают те, которые ежедневно борются со страстями. Что, скажи мне, свирепее нечистой похоти, которая, подобно бешеному псу, непрестанно бросается на нас, всякий день беспокоит нас и требует души, постоянно бодрствующей? Что мучительнее гнева? Приятно отмстить обидевшему, но это не позволялось. И что я говорю: не позволялось мстить обидевшему? Должно было благодетельствовать обижающим, благословлять злословящих, не произносить даже ни одного оскорбительного слова. Целомудрие же требовалось обнаруживать не в делах только, но и в самых помышлениях; нужно было удерживаться не только от нечистого дела, но и от (нечистого) взгляда, и даже не взирать с услаждением на лица благообразных женщин, так как и за такой взгляд можно подвергнуться крайнему наказанию. Так велика была война отвне, велик страх внутри, много трудов в совершении дел добродетельных. К этому присоединилось и четвертое обстоятельство – неопытность тех, которые имели подвизаться столь великим подвигом. Апостолы приняли таких людей, которые не наследовали от предков благочестие, но были воспитаны в неге, роскоши, пьянстве, распутстве и невоздержании. А это не мало затрудняло подвиги, то есть, что они не издревле и не от предков научились такому любомудрию, а только теперь приступили к этим подвигам.

3. Итак, когда подвижникам представлялось столько затруднений, апостол, желая ободрить их в труде, часто говорил о воскресении. И не этим только он увещевает и укрепляет ратоборцев, но и повествованием о собственных страданиях. Поэтому, прежде чем завести речь о воскресении, он излагает свои страдания, говоря так: «во всем скорбяще, но не стужающе си: не чаеми, но не отчаяваеми: гоними, но не оставляеми: низлагаеми, но ни погибающе» (2Кор. 4, 8–9), указывая этим на ежедневные смерти, т. е. что подвижники были как бы живыми мертвецами, ежедневно предаваемыми на смерть. Внушив им это, он потом ведет речь о воскресении. «Ибо веруем, – говорит, – яко воздвигий Господа нашего Иисуса Христа, и нас со Иисусом воздвигнет и предпоставит с вами... темже не стужаем си» (2Кор.4:14, 16), имея величайшим утешением в подвигах надежду на будущие блага. И не сказал им: посему не стужайте; но что? «Темже не стужаем си», – выражая, что и сам он непрестанно в подвигах. На олимпийских состязаниях ратоборец подвизается внутри, распорядитель же, сидя вдали, подает помощь словами, и настолько лишь помогает ратоборцу, насколько может кричать и восклицать; а подойти ближе и подать помощь руками не позволяет ему никакой закон. А в подвигах благочестия бывает не так; но здесь один и тот же бывает и распорядителем борьбы и вместе ратоборцем. Поэтому он сидит не вне поприща, но вступает в самые состязания и укрепляет тех, которые борются вместе с ним, говоря: «темже не стужаем си». Не сказал: «темже не стужаю», но: «темже не стужаем», желая ободрить их похвалами. «Но аще и внешний наш человек тлеет, обаче внутренний обновляется по вся дни» (2Кор.4:16). Посмотри на мудрость апостольскую: сперва он ободрил их самыми страданиями их, сказав: «во всем скорбяще, но не стужающе си»(2Кор.4:8); ободрил и воскресением Иисуса, сказав: «воздвигий...Иисуса и нас...воздвигнет» (2Кор.4:14).

Потом употребляет и другой способ утешения. Так как многие из людей, малодушные, слабые и жалкие, хотя и верят в воскресение, но обращают на него мало внимания, за отдаленностью времени, колеблются и падают, то он прежде воскресения указывает им на другую награду и воздаяние. В чем же именно это последнее? «Аще и внешний наш человек тлеет, обаче внутренний обновляется по вся дни» (2Кор.4:16). Внешним человеком называет он тело, внутренним человеком именует душу. Смысл слов его следующий: еще прежде воскресения и наслаждения будущею славою, мы уже получаем не малое воздаяние за труды в том, что от самых скорбей душа наша обновляется, становится более мудрою и благоговейною, приобретает большее терпение, становится твердейшею и сильнейшею. Как те, которые совершают телесные подвиги, еще прежде венцов и наград получают великую награду в самом упражнении и борьбе, делая чрез упражнение свои тела более здоровыми и крепкими и избегая всякой болезни, так точно и в подвигах добродетели, еще прежде, чем отверзется небо, прежде чем придет Сын Божий, прежде чем мы получим воздаяние, великую награду мы получаем от них уже в том, что душа наша становится более любомудрою. Как те, которые много плавали по морям, испытали множество волнений, боролись с многими зверями, выдержали много бурь, еще прежде выгод самой торговли получают не малую пользу от такого продолжительного путешествия в том, что приобретают смелость и отважность на море, и бесстрашно и с удовольствием совершают морские странствования, – так точно и в настоящей жизни тот, кто перенес много скорбей для Христа, кто потерпел много бедствий, еще прежде царства небесного получает великое воздаяние в том, что приобретает уже дерзновение пред Богом и делает душу свою более возвышенною, так что наконец посмеивается над всеми бедствиями.

А чтобы сказанное стало очевиднее, я хочу пояснить это на примере. Сам именно Павел, испытавший множество бедствий, не малое получал воздаяние уже и в том, что посмеивался над мучителями, противостоял неистовому народу, презирал всякое мучение, оставался непреклонным и пред зверями, и пред железом, и пред морями, и пред пропастями, и пред возмущениями, и пред кознями, и пред всеми бедствиями; а с этим что может сравниться? В самом деле, человека неопытного и не переносившего никакой беды обыкновенно смущают и маловажные дела, или – лучше – не только самые дела, но и одно лишь ожидание их; что я говорю: одно ожидание? – даже тени пугают и устрашают такого человека. Напротив, кто приступает к подвигам, испытав все и претерпев бесчисленные бедствия, тот бывает выше всех их и посмеивается над угрожающими, как над каркающими воронами. Не мал этот венец, не маловажна эта награда, когда ничто человеческое не может опечалить его, когда страшное для других делается для него не стоящим внимания, когда над тем, чего другие страшатся и трепещут, он может посмеиваться, силою своего терпения достигнув любомудрия сил ангельских. Подлинно, если мы ублажаем тело, которое может без боли переносить и холод, и зной, и голод, и недостаток, и путешествие, и другие труды, то гораздо больше должно ублажать душу, которая может мужественно и неустрашимо переносить все удары бедствий, и во всех обстоятельствах сохранять свой ум свободным от рабства. Такой человек царственнее самих царей, потому что царю могут много вредить своими замыслами и злодеяниями и оруженосцы, и друзья, и враги, а тому, у кого такая душа, как я теперь сказал, не может повредить ни царь, ни оруженосец, ни слуга, ни друг, ни враг, ни сам дьявол: да и как это было бы возможно, когда он научился не признавать бедствием ничего, что другими считается бедствием?

4. Таков был блаженный Павел; поэтому он и говорил: «кто ны разлучит от любве Христовой; скорбь ли, или теснота, или гонение, или глад, или нагота, или беда, или меч; якоже есть писано: яко Тебе ради умерщвляеми есмы весь день, вменихомся якоже овцы заколения: но во всех сих препобеждаем за возлюблшаго ны» (Рим. 8, 35–37). То же самое выразил он и там, сказав: «аще... внешний наш человек тлеет, обаче внутренний обновляется по вся дни» (2Кор. 4, 16). Слабее, – как бы так говорит он, – становится тело, но душа делается сильнее и крепче и более окрыляется. Подобно тому, как воин, носящий тяжелое оружие, как бы он ни был мужествен и храбр, не может быть страшен для неприятелей, потому что тяжесть оружия препятствует быстроте ног и воинской ловкости, а если возьмет оружие легкое и удобоносимое, то налетает на противников, подобно птице, так и тот, кто не утучняет своей плоти ни пьянством, ни негою, ни роскошью, но постами, молитвами и великим терпением в скорбях делает ее более легкою и тонкою, как птица, несущаяся сверху, с великою стремительностью нападает на полки бесов, легко низлагает супротивные силы и покоряет их себе. Так и Павел, приняв много побоев, попав в темницу и быв закован в колоду, имел тело уже изнуренное трудами, но душу крепкую и сильную, и столь силен был в узах, что одним голосом потряс основания темницы, свободного от уз темничного стража привел узником к ногам своим и отверз запертые двери. Итак, Павел доставил нам не малое утешение еще прежде воскресения тем, что от искушений мы делаемся лучше и любомудреннее. Поэтому он и говорит: «скорбь терпение соделовает, терпение же искусство, искусство же упование, упование же не посрамит» (Рим. 5, 3–5). И другой некто говорит: муж неискушенный неискусен, а неопытный не имеет никакой цены (Сир. 34, 10). Таким образом от скорби мы получаем не мало пользы еще прежде воскресения тем, что душа наша становится испытаннее, мудрее и разумнее, и избавляется от всякой робости. Посему он и говорит: «аще и внешний наш человек тлеет, обаче внутренний обновляется по вся дни». Как, скажи, он обновляется? Так, что изгоняется всякое малодушие, подавляются непристойные пожелания, сребролюбие, тщеславие, истребляются и прочие все вообще растленные помыслы. Как душа, преданная бездействию и беспечности, легко овладевается этими страстями, так душа, непрестанно занятая подвигами благочестия, не имеет даже и досуга подумать когда-нибудь о них, потому что заботливость о подвигах отвлекает ее от всех страстей. Посему он и сказал: «обновляется по вся дни». Потом, желая еще утешить души, скорбящие среди приключающихся бедствий и не умеющие любомудрствовать, он ободряет их надеждою на будущее, говоря так: «еже бо ныне легкое печали по преумножению в преспеяние тяготу вечную славы соделовает нам, не смотряющым нам видимых, но невидимых: видимая бо временна, невидимая же вечна» (2Кор. IV, 18). Смысл слов его следующий: скорбь много пользы приносит нам и здесь, делая нашу душу более разумною и любомудрою, но после она доставит нам и бесчисленные блага в будущем, блага не равноценные трудам, но далеко превосходящие подвиги и в количестве и в качестве. Объясняя, говорю, то и другое, Павел делает сравнение важности опасностей с важностью наград, и кратковременному противополагает вечное, легкому – тяжелое, скорби – славу. Скорбь, говорит, временна и легка, а успокоение, – впрочем он не сказал: успокоение, а "слава", что гораздо больше успокоения, – вечно, постоянно и велико. "Тяготою" же здесь он выразил не обременительность и трудность, а многоценность и важность, по обычаю тех многих, которые обыкновенно называют многоценное и веским. Итак, когда он говорит: «тяготу славы», он разумеет великость славы. Не о том только думай, – как бы так говорит он, – что тебя мучат и преследуют, но и о венцах и наградах, которые гораздо больше и блистательнее настоящих благ, и не имеют ни конца, ни предела. Но эти блага, скажешь, на опыте, а те в надежде; эти явны, а те не видны, отдаленны и высоки. Но хотя они и не видны, однако явственнее видимых. Что я говорю: явственнее? – их ты можешь видеть лучше, нежели эти; потому что эти проходят, а те всегда пребывают. Поэтому он и присовокупил: «не смотряющым нам видимых, но невидимых: видимая бо временна, невидимая же вечна» (2Кор. IV, 18).

5. Если же ты скажешь: как могу я взирать на невидимое и не взирать на видимое? – то я постараюсь привести тебя к вере в это посредством дел житейских. И тленными вещами, находящимися в мире, не скоро стал бы заниматься кто-нибудь, если бы прежде видимого не взирал на невидимое. Например: торговец переносит много бурь, волнений, кораблекрушений и разных затруднений, но становится богатым после бурь, когда сложит товары и долго будет производить торговлю. Таким образом бури прежде, а товары после; моря и волны уже являются ему, когда он выходит из пристани, а прибыли еще не видно, – она еще пока в надежде. И однако, если бы он наперед не видел этой неявной и неприсущей, находящейся не в руках, а только в надежде, прибыли, то не дотронулся бы и до (этого) присущего и видимого. Так и земледелец запрягает волов, влачит плуг, проводит глубокую борозду, бросает семена, тратит все, что имеет, переносит и мороз, и иней, и дожди, и много других неприятностей, а после этого труда ожидает увидеть богатую жатву и полное хлеба гумно. Видишь ли, как и здесь наперед труд, а потом награда, и притом награда неизвестна, а труд известен и очевиден, та еще в надежде, а этот на опыте? Однако и он, если бы наперед не смотрел на неизвестную, неявную и невидимую телесными глазами награду, то не только не запрягал бы волов, не влачил плуга, не бросал семян, но и не вышел бы никогда из дома для такой работы. Итак, не безрассудно ли – в делах житейских прежде явного смотреть на неявное, прежде наград переносить труды, прежде терпеть все неудобства, а потом ожидать от того пользы, и побуждаясь надеждою на невидимое приниматься за видимое, а в делах Божиих колебаться и недоумевать, требовать воздаяний прежде трудов, являться малодушнее и земледельцев и мореплавателей? И не потому только мы оказываемся хуже их, что не доверяем будущему, но не меньше того и по другой причине. Почему же именно? Потому, что те, даже вовсе не имея уверенности в благополучном окончании своих дел, не оставляют трудов, а ты, имея достоверного поручителя за венцы, не смотря даже и на это, не подражаешь их терпению. В самом деле, земледелец, посеяв семена, обработав землю и увидев богатые нивы, часто теряет плоды трудов своих от града, или от зловредной росы, или от саранчи, или от какой-нибудь другой подобной беды, и после многих усилий возвращается домой с пустыми руками. Также и торговец, проплыв широкое море с наполненным товарами судном, часто при самом входе в пристань, подвергшись нападению ветров, ударяется о какую-нибудь скалу, едва спасши лишь тело, нагим выходит (на берег). И вообще во всех житейских делах при конце нередко случается много подобных бедствий. А в твоих подвигах этого не бывает; но кто подвизался, кто сеял благочестие и перенес много трудов, тот непременно достигает конца, потому что награды за эти труды Бог вверил не переменчивости воздуха и не стремлению ветров, а положил их на небесах, в недоступных сокровищницах. Посему и Павел сказал: «скорбь терпение соделовает, терпение же искусство, искусство же упование, упование же не посрамит» (Рим. 5, 3–5).

Итак, не говори, что будущее не явно, потому что если ты захочешь тщательно исследовать, то оно гораздо виднее того, что в руках. Это самое и показывает нам Павел, когда называет одни блага вечными, а другие временными, под «временностию» разумея тленность их. И в самом деле, они лишь только явятся, как и улетают; лишь только придут, как и убегают; смены их быстры, обладание ими неверно. Это случается (как вы можете видеть) и с богатством, и славой, и властью, и благообразием тел, и силой, и вообще со всем житейским. Поэтому и пророк, обличая роскошествующих и неистово пристрастившихся к богатству и всем другим пустым вещам, говорит: «аки стояща мнеша сия, и не яко бежаща» (Амос. 6, 5); как нельзя удержать тень, так и житейские предметы, – одни из них разрушаются при смерти, а другие еще прежде смерти уплывают быстрее всякого потока. Будущее же не таково; оно не знает перемены, не допускает переворота, не испытывает старости, не терпит никакого изменения, но постоянно цветет и пребывает в одном и том же благолепии. Таким образом, если надобно назвать что-нибудь неявным, неизвестным и неверным, то следует назвать так блага настоящие, которые не остаются у приобретших их, но сменяют владельцев и каждый день переходят от одного к другому, а от другого к третьему. Объяснив нам все это и потому настоящее назвав временным, а будущее вечным, Павел начинает речь о воскресении и говорит так: «вемы бо, яко аще земная наша храмина тела разорится, храмину от Бога имамы, нерукотворену, вечну на небесех» (2Кор. V, 1).

6. Посмотри опять и здесь, какие точные он употребляет выражения, самыми названиями обнаруживая силу мыслей. В самом деле, не спроста назвал он тело обиталищем души, но указывает нам на временность настоящей жизни и объявляет о перемене на лучшее, как бы так говоря: зачем ты воздыхаешь и плачешь, возлюбленный, что тебя бьют, гонят и заключают в темницу? Зачем ты оплакиваешь эти частные бедствия, когда тебе надобно подвергнуться всецелому разрушению тела, или – лучше – не просто тела, но тления, находящегося в теле? А чтобы доказать, что эти частные бедствия не только не должны печалить нас, но еще радовать, он заявляет, что всеобще и последнее разрушение составляет для нас предмет желаний, называя так разрушение чрез смерть. И далее: "ибо в сем" теле «воздыхаем, в жилище наше небесное облещися желающе» (2Кор. 5, 2). Двумя словами: «храмина тела» – он или называет самое тело, или под храминою тела разумеет дома, в которых мы обитаем, города, внешний вид настоящей жизни. И не просто сказал: «вем», но: "вемы", ссылаясь и на ведение слушателей; я беседую, как бы так говорит он, не о сомнительных и неизвестных предметах, но о том, что вы уже приняли верою, уверовав в воскресение Господа. Посему мы и называем тела умерших храминами. Посмотри еще, какое точное он употребил выражение; не сказал: истребится и уничтожится, но: «разорится», показывая, что оно – тело разрушается, чтобы восстать более блистательным и светлым. Затем подобно тому как он сравнивал труды с наградами по качеству, продолжительности и количеству, так точно поступает он и здесь, называя разрушающееся тело «обиталищем», а восстающее "жилищем", и не просто жилищем, но "вечным", и не просто вечным, но "небесным", показывая превосходство его и по продолжительности и по месту; то земное, а это небесное; то временное, а это вечное. Теперь мы, по немощи плотской, имеем нужду и в теле и в жилище; а тогда одно и то же будет и телом и жилищем, не имея нужды ни в кровле, ни в каких-нибудь покровах, потому что для него нетление будет достаточно вместо всего. Далее, показывая превосходство соблюдаемых для нас благ, он говорит: «ибо... в теле сем воздыхаем» (2Кор. V, 4). Не сказал: «воздыхаю», но обобщает эту мысль. «Ибо... в... сем», говорит, «воздыхаем», желая привлечь и слушателей к своему любомудрию и сделать их общниками своего суждения. «Ибо в сем воздыхаем, в жилище наше небесное пооблещися желающе»(2Кор. 5, 2). Не сказал просто: "облещися", но дополнил: «пооблещися», и прибавил: «аще точию и облекшеся не нази обрящемся» (2Кор. 5, 3). Эти слова кажутся неясными; но они становятся ясными из следующего за ними прибавления: «ибо сущии в теле сем воздыхаем отягчаеми: понеже не хощем совлещися, но пооблещися» (2Кор. 5, 4). Видишь, как он не забывает своих слов, и не называет этого тела жилищем, но опять – обиталищем: «понеже не хощем совлещися, но пооблещися»? Здесь он наносит смертельный удар тем, которые унижают телесное естество и порицают нашу плоть. Когда он сказал, мы «воздыхаем» и не желаем «совлещися», то, чтобы ты не подумал, будто он убегает от тела, как от зла, причины нечестия, врага и неприятеля, послушай, как он предостерегает от этого мнения, во-первых, словами: «воздыхаем, в жилище наше небесное облещися желающе»(2Кор. V, 2), потому что облекающийся надевает на действительное еще нечто другое; потом словами: «воздыхаем отягчаеми, понеже не хощем совлещися, но пооблещися желающе». Смысл слов его следующий: Не плоть, как бы так говорит он, хотим сложить с себя, а тление; не тело, а смерть. Иное – тело и иное – смерть; иное – тело и иное тление; ни тело – не тление; ни тление – не тело; тело, правда, тленно, однако тело не есть тление; тело смертно, тем не менее тело не есть смерть; но тело было делом Божиим, а тление и смерть введены грехом. Итак, я хочу, говорит, снять с себя чуждое, не свое; а чуждое – не тело, но тление; поэтому он и говорит: «понеже не хощем совлещися», то есть, тела, но «пооблещися» в теле нетлением. Тело есть среднее между тлением и нетлением. Оно снимает с себя тление и облекается в нетление; свергает с себя то, что получило от греха, и приобретает то, что даровала благодать Божия. И чтобы ты убедился, что он относит слово: «совлещися» не к телу, а к тлению и смерти, выслушай прибавленное непосредственно вслед за тем. Сказав: «не хощем совлещися, но пооблещися», он не сказал: «да пожерто будет тело безтелесностию», но что? – «да пожерто будет мертвенное животом» (2Кор. 5, 2), то есть, чтобы оно уничтожилось, чтобы оно истребилось, так что, следовательно, он говорит об истреблении не тела, но смерти и тления. Грядущая жизнь уничтожает и истребляет не тело, а приставшее к нему тление и смерть. Итак, воздыхание бывает не ради тела, но ради присущего ему тления. Тело и на самом деле тягостно, обременительно и грубо, не по собственному естеству, а от приставшей к нему позднее смертности; само же тело не есть тленно, но нетленно. Его благородство таково, что и в самом тлении оно показывает свое достоинство. Тень, например, апостолов прогоняла бестелесные силы; их прах и пепел побеждал бесов; и одежды, находившиеся на их телах, уничтожали болезни и возвращали здоровье.

7. Не говори мне о мокроте, желчи, поте, нечистоте и о прочем, на что указывают порицающие тело, потому что это принадлежало не естеству тела, а прившедшей после тленности. Если ты хочешь убедиться в достоинстве, то вникни в расположение всех частей его, их внешний вид, действия и взаимное согласие, и ты увидишь, что отношение этих членов друг к другу правильнее, чем в любом городе, который управляется хорошими законами и где все граждане – люди мудрые. Если же ты, оставив это без внимания, станешь указывать только на его тленность и смертность, то и здесь мы не затруднимся представить оправдание. Что отсюда не только не происходит никакого вреда, но и великая польза для рода человеческого, очевидно из следующего: все святые, находясь в этом теле, явили ангельскую жизнь, и не было от него для них никакого вреда на пути добродетели; а склонные к нечестию в тленности тела имели не малое препятствие к продолжению своего беззакония. Уж если многие из людей, быв облечены в это тленное и страстное тело, возмечтали о своем равенстве с Богом и для приобретения себе такой славы делали много усилий, то, если бы они не имели страстного и тленного тела, обличителя их слабости, кого из неразумных не обольстили бы они? Итак, когда тело является препятствием и нечестию, которое есть последний предел зла, и святым доставляет повод оказывать душевное мужество, то какое извинение могут иметь те, которые его порицают и злословят? И не только это мы можем сказать о нем, но и то еще, что оно содействует нам в богопознании. Если в самом веке «невидимая Его от создания мира творенми помышляема видима суть» (Рим. 1, 20), и «вера от слуха» (Рим. 10, 17), то очевидно, что душа посредством глаз и ушей руководится к познанию создавшего ее Бога. Поэтому-то самому и Павел любит его и восклицает, говоря, что «не хощем совлещися» его, «но пооблещися» с ним в бессмертие (2Кор. 5, 4).

И не говори мне: как тело может опять восстать и сделаться нетленным? Когда действует сила Божия, то «как» не должно иметь места. Но что я говорю о Боге? Он устроил, что сам ты совершаешь воскресение, то в семенах, то в искусствах, то в металлических веществах. Так семена, если наперед не умрут, не сгниют и не истлеют, то не произращают колоса. Таким образом как там, смотря на гниющее и разлагающееся зерно, ты не сомневаешься в его восстании, но считаешь это яснейшим для себя доказательством, – потому что если бы оно не сделалось гниющим и тлеющим, то никогда не восстало бы, – так рассуждай и о своем теле: когда видишь тление, тогда особенно и любомудрствуй о воскресении. Смерть, действительно, есть не что иное, как совершенное уничтожение тления, потому что смерть разрушает не просто тело, но тленность его. Тоже можно видеть и на металлических веществах. Опытные в этих делах берут золотоносную землю и, бросив ее в горнило, вырабатывают золото; также из смеси песку и других веществ делают чистое стекло. Теперь, скажи мне, неужели благодать Божия не в состоянии будет сделать того, что делает сила огня? Кто из имеющих сколько-нибудь ума может сказать это? Помысли, как Бог сотворил тебя вначале, и не сомневайся в воскресении. Не землю ли Он взял тогда и образовал? Что труднее, – сотворить ли из земли плоть, жилы, кожу, кости, нервы, вены, артерии, органические и простые тела, глаза, уши, ноздри, ноги, руки, и каждому из этих членов сообщить и особенную и общую деятельность, или подвергшееся тлению сделать бессмертным? Не видишь ли, как земля однообразна, а тело разнородно и многообразно и по действиям, и по цвету, и по сложению, и по свойствам, и по всему другому? Как же, скажи мне, ты сомневаешься в будущем? Но какая нужда говорить о телах? Как, скажи мне, Бог сотворил бесчисленные силы и сонмы ангелов, архангелов и высшие чины их? Я не в состоянии указать иного способа кроме того, что для Него достаточно было только захотеть. Неужели же сотворивший столько бестелесных воинств не может опять обновить истлевшее тело человеческое и даровать ему высшее достоинство? Кто так безрассуден, чтобы сомневаться в этом и отвергать воскресение? Подлинно, если не воскреснет тело, то не воскреснет человек, потому что человек есть не только душа, но душа и тело. Поэтому, если воскреснет только душа, то существо воскреснет на половину, а не всецело; притом же в отношении к душе собственно нельзя и говорить о воскресении, так как воскресение свойственно умершему и разложившемуся, а разлагается не душа, но тело. Что же значит изречение: «аще точию и облекшеся, не нази обрящемся» (2Кор. V, 3)? Здесь предлагается нам великая и неизреченная тайна. Какая же именно? Та, о которой апостол говорит в послании к Коринфянам: «вси воскреснем, каждый же во своем чине» (1Кор. XV, 22, 23). Что же значат эти слова? То, что и эллин, и иудей, и еретик, и всякий человек, пришедший в этот мир, воскреснет в тот день. Указывая на это самое, он говорил: «вси бо не успнем, вси же изменимся, вскоре, во мгновении ока, в последней трубе» (1Кор. XV, 51, 52).

8. Так как воскресение будет для всех вообще, для благочестивых и нечестивых, злых и добрых людей, то чтобы в виду этого ты не подумал, будто произойдет несправедливый суд, и не сказал себе: что это такое: воскресну я, с усердием столько трудившийся и бедствовавший, воскреснет также и язычник, и нечествовавший, и покланявшийся идолам и не знавший Христа, и насладится такою же честью? – дабы ты, говоря это, не смущался, то послушай, что изрекает апостол: «аще точию и облекшеся, не нази обрящемся» (2Кор. 5, 3). Но как, скажешь, можно облекшемуся в нетление и бессмертие оказаться нагим? Как? Когда мы будем чужды славы и лишимся дерзновения пред Богом. Тела грешников действительно восстанут нетленными и бессмертными; но эта честь будет для них средством к наказанию и мучению: они восстанут нетленными для того, чтобы постоянно гореть, потому что, если тот огонь неугасим, то для него нужны и тела, никогда не уничтожаемые. Поэтому он говорит: «аще точию и облекшеся, не нази обрящемся». Не то только, на самом деле, желательно, чтобы мы воскресли и облеклись в бессмертие, но чтобы, воскресши и облекшись в бессмертие, не явились лишенными славы и дерзновения пред Богом, чтобы нас не предали огню. Поэтому он и говорит: «аще точию и облекшеся, не нази обрящемся». Далее, желая сделать учение о воскресении достовернейшим и сказав, что «пожерто будет мертвенное животом», он присовокупил: сотворивый же нас в сие истое Бог» (2Кор. 5:4–5). Смысл слов его следующий: вначале Бог сотворил человека не для того, чтобы он погиб, но чтобы шествовал к нетлению, так что и тогда, когда Он допустил смерть, допустил ее с тою мыслью, чтобы ты вразумлялся этим наказанием и, сделавшись лучшим, мог опять достигать бессмертия. Такова была воля и мысль Божия издревле и от начала, и с таким определением Он создал первого человека; это показал Он нам тотчас в самом начале. В самом деле, если бы ОН не хотел вначале открыть нам дверей воскресения, то не попустил бы Авелю, украшавшемуся всеми добродетелями и бывшему любезным Ему, претерпеть то, что он претерпел; теперь же, показывая нам, что мы идем к другой жизни и существует некоторый другой век праведных, в котором приготовлены награды и венцы, Он попустил первому праведнику отойти отсюда, не получив здесь наград за труды свои, чтобы он страданиями своими взывал и говорил всем, что после здешней жизни есть некоторое воздаяние, награда и возмездие. Потому Он и Еноха преселил и Илию восхитил, чтобы внушить нам учение о воскресении. Таким образом для удостоверения в этом достаточно могущества Творца; но если кто-нибудь из немощнейших желает получить другое доказательство и залог будущего воскресения, то и это Бог даровал с великою щедростью, ниспослав в великом изобилии благодать Духа. Поэтому и Павел, подтвердив учение о воскресении Христовым воскресением и тем, что Виновник его Бог, присовокупил следующее изречение: «и даде нам обручение» – (залог), не денег, не золота и серебра, но – «обручение Духа» (2Кор. 5, 5); а залог есть часть всего и ручательство за все. Как в договорах тот, кто получил залог, не сомневается и уверен во всем прочем, так и ты, получив залог, то есть, дары Духа, уже не сомневайся в уготованных благах. Если ты воскрешаешь мертвых, исцеляешь слепых, изгоняешь бесов, очищаешь прокаженных, врачуешь болезни, разрушаешь смерть, можешь совершать столь много и таких дел в слабом и смертном теле, то как получишь ты прощение, сомневаясь в воскресении? Если теперь, когда еще не настало время воздаяния, но еще продолжаются подвиги, Бог наградил нас такими венцами, то представь, какие блага даст Он тебе во время воздаяния.

Если же кто-нибудь скажет: мы не видим теперь таких знамений и не имеем такой силы, то я замечу, что нет никакого различия, теперь ли, или прежде совершалось это. А что это совершаемо было прежде – при апостолах, о том свидетельствуют церкви по всей вселенной, народы, города и племена, притекшие к простым людям и рыбарям. Не покорили бы, в самом деле, вселенной люди неученые, бедные, неимущие и уничиженные, если бы они не имели помощи в знамениях. Впрочем, и ты не остался чуждым благодати Духа, но еще и ныне много знамений этого дара, которые гораздо важнее и удивительнее даже вышеисчисленных, потому что не одно и то же – воскресить умершее тело, или избавить от погибели душу умерщвленную грехами, что совершается чрез крещение; не одно и то же – отогнать болезни плоти, или сложить бремя грехов; не одно и то же – исправить поврежденный глаз, или озарить светом помраченную душу. Так, если бы не было залога Духа и ныне, то не существовало бы крещения, не было бы ни отпущения грехов, ни оправдания и освящения, не получали бы мы усыновления, не были бы причастниками таинств, – потому что без благодати Духа не могло бы быть таинственного тела и крови; не имели бы мы и священников, потому что без Его наития не может быть рукоположений. Можно было бы указать и много других знамений благодати Духа. Таким образом и ты имеешь залог Духа, слагаешь мертвенность души и неправость помыслов и оставляешь нечистую жизнь. Не будем же сомневаться в будущем, получив такие залоги; всесторонне усвоив учение о воскресении, покажем и жизнь, достойную этого учения, чтобы достигнуть неизменяющихся благ, превосходящих всякое слово и ум человеческий, которых да сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, чрез Которого и с Которым Отцу, со Святым Духом, слава во веки веков. Аминь.