Святитель Марк Эфесский
Предсмертное завещание Георгию Схоларию

Свидетельствую и торжественно объявляю касательно владыки Схолария, что я его знаю с самаго нежнаго возраста его, что я привязан к нему дружбою, что я люблю его, как моего сына, как моего друга, – хотя некоторыя изменения в наших взаимных дружественных отношениях могут быть припомянуты. Живя безпрестанно вместе с ним, даже до сего часа, когда я чувствую приближение моей кончины, я вполне знаю силу его ума, его мудрость, силу его речи; и поэтому я уверен, что из всех, находящихся в это время лиц, он один в состоянии подать руку помощи Православию, обуреваемому от пытающихся потрясти чистоту догматов; он один, с помощию Божиею, в состоянии оградить Церковь и укрепить Православие, пребывая верным и не скрывая светильника под спудом. Я не могу думать, чтобы внутреннее сочуствие или заглушение гласа совести было причиною того, что он не с свойственным ему рвением и усердием ратовал за Церковь, видя ее осаждаемою волнами, когда Вера была потрясена бурею и когда он знал, что ему предлежало защищать ее, – причиною тому была только одна слабость человеческая! Кто мудр, как он, тот не может не видеть, что разрушение вселенскаго Православия разрушает все! – Быть может, в это прошедшее время, он считал достаточным для того заступничество некоторых других и всего более мое, – и поэтому он не проявил себя явным защитником истины, и, без сомнения, удержан был некоторыми временными обстоятельствами или мирскими соображениями; но я ничего не сделал, или весьма малым способствовал для защиты Церкви, не имея ни достаточнаго могущества слова, ни сил, – а теперь я прихожу к истлению – и что может быть ниже истления!

Если он мог тогда думать, что мы одни были в состоянии оградить Церковь и считал безполезным сам предпринять то, что могли совершить другие, – то ныне, когда я уже готов отойти от сего мира, я не вижу кроме его никого другаго, кто бы мог, как я думаю, заменить меня для защиты Церкви, святой Веры и догматов Православия, и, по сей причине, я поручаю это дело ему. Будучи не токмо призван, но и понужден настоящими обстоятельствами, да воспламенит он искры благочестия, живущия в нем, и да ратует за святую Церковь, за правоверие, – и да приведет, с помощию Божиею, к желаемому концу то, что я не мог довершить сам. Так, он успеет в этом, по благости Божией, при свойственной ему мудрости и с тем даром красноречия, которым он обладает, – если эти дары будут им употреблены в надлежащее время.

Во всяком случае, он обязан, как перед Богом, так и перед святою Верою и Церковию, верно и благочестиво ратовать за Православие; но не менее того и я сам заповедываю ему эту борьбу, – да заменит он меня, ратника Церкви; да разливает святое учение, согласно православным догматам и да будет защитником истины! Да уповавает он твердо на помощь Божию и на самую истину тех догматов, за которые он ратоборствует; с ним будут соприсутствовать святые церковноучители, с ним боговдохновенные святые отцы, с ним великие богословы; он получит возмездие от верховнаго Судии, от Того, Который призовет к Себе всех, подвизавшихся за Веру. Обязанный перед Церковию употребить все силы для поддержания догматов Православия, он должен также, в торжественную минуту моей кончины, обязаться передо мною, который завещавает ему этот подвиг, в надежде, что мои труды, им продолжаемые, принесут плод сторицею, подобно семени, брошенному в добрую землю. И так, да ответствует он мне на это, дабы я вполне успокоился, прежде чем отойду от сей жизни, и дабы я не умер в печали, отчаяваясь спасти Церковь!