Святитель Тихон (Белавин)
О подвижничестве

К именам многих св. подвижников (Антония, Евфимия, Феодосия, Иоанникия, Арсения и др.) Церковь присоединяет название «великий». Хотя в гражданской истории об этих «великих» людях и не упоминается, однако название это дано им Церковью по праву. Главное величие человека заключается в силе его духа, и такое величие и проявляли в себе подвижники. Это – люди, которые избирают себе единую цель жизни, единый путь – Христа. Все свои стремления, помыслы и деяния они направляют к тому, чтобы приготовить своего внутреннего человека ко вселению в него Христа. Снедаемые желанием Божественного, распаляемые стремлением к истинному свету и вечной жизни, они оставляют все, что может задерживать их на избранном пути. Чтобы жизнь их не проникалась суетою, удаляющею от Христа, чтобы предметы земные не овладели их сердцем, они оставляют шумный свет и удаляются в пустыню. Но так как «от себя никуда не уйдешь», и следовательно и в пустыне у человека могут из сердца исходить «помышления злая», то подвижники ведут упорную и ожесточенную брань с нечистыми помыслами и распинают плоть свою со страстями и похотями. В этой борьбе ветхий, плотской человек, тлеющий в похотях прелестных, умирает и в них обновляется новый духовный, созданный по образу Божию. Жизнь их теперь всецело управляется духом. Всякое слово их, всякий взгляд, каждое действие, мысли, чувство, – все это проникнуто духом, который все земное преобразует в духовное во Христе и приносит обильный плод духовный: «любы, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание» (Гал. 5, 22–23).

Такова внутренняя сторона жизни св. подвижников. А вот несколько черт из их внешнего быта.

Подвижники жили в безлюдных пустынях, в дремучих лесах, в глубоких пещерах и на бесплодных скалах. Нередко лет 30–40 и больше они не видели ни одного человека. Впрочем, многие из них, избегая совершенного уединения, жили по два, по три и в недалеком расстоянии друг от друга. В субботние и воскресные дни они сходились в одно место для пения псалмов и целыми ночами стояли на молитве. Если и вступали в беседу, то вся беседа их состояла в решении вопросов касательно внутреннего состояния их духа; все разговоры ограничивались взаимными наставлениями, как в том или в другом случае хранить свое сердце, как вести борьбу с искушениями, как умножить труды и подвиги. После недолгих свиданий, опять отходя на безмолвие, они погружались в созерцание, с глубоким вниманием следя за всеми своими мыслями и чувствами и стремясь достигнуть состояния бесстрастия. Для этого они соблюдали строгий пост и обрекали себя на разные лишения. Многие из них впродолжение сорока дней не вкушали пищи. Были добровольные страдальцы, которые носили тяжелые железные вериги. Иные в самый жаркий полдень выходили к болотистым местам и отдавали там пить кровь свою лютым мухам африканским. Некоторые, испытывая сильные искушения, зажигали костер из сухих ветвей, повергались в огонь и спрашивали себя «горячо ли?» и сами отвечали: «горячо, помни же огонь геенский и бойся греха». Постом и трудами они до того иссушали плоть свою, что на иных оставались одни кости, да кожа. Платье их от долговременной носки само спадало с плеч, и отшельники нередко оставались без покрова под знойным небом Африки и под холодными и сырыми ночами Азии.

Вот против этих-то телесных подвигов и восстают по преимуществу противники подвижнического жития. Тело, – говорят они, творение Божие, дано человеку Самим Богом; следовательно, удовлетворение телесных потребностей так же законно и необходимо, как и душевных потребностей, и о теле нужно столь же заботиться, как и о душе, ибо только в здоровом теле может быть здоровый дух. А подвижники, вместо этого, всячески изнуряют свое тело!

Но ведь тело, хотя и творение Божие, однако взято Богом из персти земной, тогда как душа есть дыхание Вседержителя, и в ней то и заключается образ Божий и величие человека по сравнению с прочими тварями. Посему странно уравнивать в правах дух и тело; тело только орудие души, и о нем нужно заботиться лишь в той мере, насколько оно необходимо для деятельности духа: на удовлетворение телесных потребностей нужно смотреть как на средство, а не как на цель, иначе «попечения о плоти» превратятся в "похоти" (Рим. 13, 14). Если древние и говорили, что только в «здоровом теле здоровый дух», то не нужно забывать, что изречение это принадлежит язычникам, которые принижали дух и возвышали плоть; да и означает оно, собственно говоря, то, что в здоровом теле и дух здоровый, т.е. крепкий, мужественный, а вовсе не то, чтобы в здоровом теле находились глубокий ум, отзывчивое и доброе сердце, горячее религиозное чувство и т.п. качества духа, столь ценные для христиан.

Итак, упрек подвижникам, что они заботятся больше о душе, а не о теле, только делает им честь: об этом должен заботиться и всякий истинный христианин. Неоснователен упрек и в том, что они в своих подвигах идут против своей природы телесной и её законных потребностей. Один подвижник (преп. Пимен) сказал: «мы научились умерщвлять не тело свое, но страсти, живущие в теле». Подвижники идут не против природы и ее законных требований, а против ее расстройства и особенно против развращенной воли человека, неспособной держать его при удовлетворении потребностей в должных границах. Что в природе человеческой есть расстройство, и что с ним нужно бороться – это едва ли требует подробных доказательств. Все в природе, говорит преосвящ. Амвросий в слове об аскетизме, имеет нужду в пище и питии, но один только человек обращает и то и другое в наслаждение, доходящее до страсти, и утучняет себя пищею и питием до потери здоровья и самообладания. Все в природе имеет нужду в отдыхе и сне, но один человек обращает сон в негу, просыпает срок, назначенный для деятельности. Все живущее в природе имеет инстинкт продолжения рода, но один человек обращает этот инстинкт в источник пороков и болезней. Итак, ужели не нужно умерщвлять плоти, иссушать в ней почву, на которой может возникнуть и разрастись нечистое семя греха?! Всякая уступка в пользу плоти сопровождается вредом для духа. Имея это в виду, подвижники едят и спят мало, чтобы не дать отучнеть и отяжелеть телу и не развести в нем гнезда лености и сладострастия, чтобы не сделать из него гнилого болота, из которого непрестанно поднимались бы в область духа вредные испарения праздных и нечистых мечтаний и вожделений. В видах воздержания подвижники суровую пищу предпочитают роскошной и лакомой и остерегаются употреблять вино, которое волнует кровь и возбуждает страсти. Они избегают зрелищ, игр, праздных бесед и развлечений, потому что все это прерывает строгое настроение ума, расслабляет дух, наполняет воображение и память пустыми образами и воспоминаниями. Они отрекаются от имений, от супружества, чтобы житейские заботы не связывали их в служении Богу.

Говорят: все это еще более или менее понятно. Но зачем жесткие власяницы и тяжелые вериги? Зачем столпы и многолетнее стояние на них? Зачем жизнь под открытым небом, лежание на голой земле, питание травою и кореньями? Зачем непрестанные коленопреклонения и денно-нощные молитвословия? Но ведь сильные и застарелые болезни и врачуются сильными средствами. Мудрено ли, что ревнители духовной чистоты в борьбе разгоревшегося духа с застарелыми греховными навыками и страстями и особенно в начале этой борьбы прибегали к сильным средствам и нередко чувством боли и телесных страданий отвлекали свое внимание от приращений греховных. Только тот, кто не принимался за борьбу со страстями, не знает, каких усилий и подвигов сто́ит эта борьба.

Противники подвижнического жития любят говорить еще: зачем подвижники убегают от мира? Легко спасаться в пустыне, где нет ни искушений, ни соблазнов, ни развлечений, ни забот. Гораздо бо́льшая награда была бы им, если бы они спасались среди шумного мира.

Из вышесказанного видно, легко ли спасаться в пустыне, где подвижники вступают в "брань не с плотью и кровью только, но... и с миродержателями тьмы века сего, с духами злобы поднебесной» (Ефес. 6, 12). А лучше, говорит св. Иоанн Лествичник, иметь борьбу с людьми, нежели с бесами, потому что люди хотя иногда ожесточаются и не покоряются, но потом опять смягчаются и повинуются; бесы же никогда не перестают против нас злобствовать и неистовствовать. Что же касается обещания бо́льшей награды за спасение в мире, то тот же св. Иоанн Лествичник приписывает такие слова и мысли внушению искусителя, который хитрым обещанием бо́льших наград хочет отвлечь нас совсем от пути спасения¹. Истинно подвизающиеся заботятся не о наградах, а о том, чтобы очистить себя от страстей. Само собою разумеется, что можно и в мире спастись: не мало святых, которые, живя в мире, угодили Богу. Но сосчитай, говорит преосвящен. Гермоген, если можешь, угодивших Богу в мире и в уединении, и ты увидишь, что в пустыне больше угодников Божиих². И это понятно: в мире так много суеты и крушения духа, так много случаев и поводов привязываться к земле и забывать о небе! Что же странного в том, если св. подвижники покидали шумный мир и стремились уединиться. Насколько уединение важно для сосредоточенной и внимательной деятельности, это, думается, легко понять. Ученик, когда хочет основательно приготовить урок, уходит от семьи в уединенную комнату. Ученые и художники, когда берутся за работу, требующую напряжения духа, любят уединяться до совершенного отчуждения от всяких шумных развлечений и глубокомысленные ученые труды свои и художественные произведения выносят из тиши уединения, а отнюдь не среди шума толпы и суеты общественной жизни. На сколько при этом они стремятся к полной сосредоточенности и стараются избегать даже незначительных впечатлений, видно из того, что некоторые философы имели привычку даже днем заниматься с закрытыми ставнями при свете лампы. А о Декарте сообщают например, что он имел привычку, обдумывая философские вопросы, лежать в постели по 10 час. в сутки и при том с опущенными шторами и закрытыми ставнями, потому что в этом покойном положении ум его был деятельней и сильнее, нежели когда его развлекали внешние впечатления³. Если даже отвлеченное мышление требует такого уединения от внешних впечатлений, то тем более потребность в этом должны чувствовать подвижники.

Умное созерцание Божественного, к которому они стремились, требовало полного удаления от мирских соблазнов, безраздельной сосредоточенности духа, совершенной неразсеянности его. А все это возможно в обществе лишь на самое короткое время и мимоходом, в полном же своем виде оно возможно лишь в удалении от общества. Это и побуждало подвижников к уединению, к отшельничеству из мира. И вот подвижник оставляет мир и идет в пустыню, так как в ней полнее может разгораться его пламенная любовь к Богу. Как рыба может жить только во влаге, так и монах может жить и возрастать только в пустыне, говорит св. Антоний Великий. В пустыне все располагает отшельшика к богомыслию. Ясный день, который в мире так часто манит людей на гулянье и развлечения, пустыннику говорит о любви Отца небесного, «Иже солнце Свое сияет на злыя и благия» (Матф. 5, 45). Лес, вода, птицы, звери, – все это располагает его к служению Богу. Он смотрит на деревья и думает: эти деревья растут все выше и выше от земли; мне ли, созданному Господом для неба, пресмыкаться сердцем по земле? Смотрит на ручей и думает: о если бы и моя жизнь текла так мирно, так светло, как течет этот ручеек! О если бы камни преткновения и соблазна не возмущали души моей, как не возмущают ручейка камни, лежащие на дне его! Смотрит на птиц небесных, слышит, как они с раннего утра до позднего вечера поют песнь своему Создателю, – и думает: я ли, ради которого Слово Божие стало плотью, я ли перестану возносить слово хвалы и благодарения Своему Творцу, Промыслителю и Искупителю?⁴

Так пустыня – лучшее место для молитвы и богомыслия, и вот посему-то в нее и удалялись св. подвижники для спасения своей души.

Есть и еще возражение, которое часто приводится противниками иноческого жития. Говорят, что подвижники, как и все иноки, – эгоисты, – люди, которые заботятся только о своем спасении, которые ради своего блага уходят из мира и покидают общество, не хотят быть полезными для него; они – мертвые члены рода человеческого.

Отчего же, однако, мы не считаем эгоистами и не осуждаем, а напротив относимся с глубоким уважением к ученым труженикам, которые, ради служения своей науке отказываются от мира, его удовольствий и радостей, от шумных светских собраний и зрелищ, становятся чуждыми житейским хлопотам, заключаются в свой ученый кабинет и там свободно без помех предаются своим любимым научным занятиям. Ведь отреклись же они от мира? И однако, сам мир признает, что они приносят ему пользу учеными трудами. Пользу приносят ему и св. подвижники. Правда, они отрекаются от мира, умирают для него, чужды его жизни и интересам, но каким? Они умирают для зла, в котором лежит мир; они становятся безучастными к тому, что мешает служению правде и истине: к мирскому стяжанию, к честолюбивой погоне за внешними достоинствами, к похвалам и оскорблениям. Так, когда однажды к Арсению Великому пришли сказать, что ему досталось большое наследство, он ответил: «скажите, что Арсений давно уже умер для мира». А о Макарии Египетском рассказывают, что он велел одному кладбище и там сначала поносить мертвецов, а потом хвалить их. Когда ученик возвратился, Макарий спросил его: «что тебе сказали мертвецы»? «Ничего», отвечал тот. «Так и ты будь мертв: когда злословят тебя, молчи и не сердись; когда хвалят, не превозносись, будь как мертвый, и спасешься».

Вот в каком смысле подвижники отрекаются от мира, а не в том, чтобы порывать всякие, хотя бы и нравственно благодетельные связи с людьми. Отшельники приносили и приносят миру великую пользу. Находясь и в пустыне, они служат спасению и благоденствию мирских людей, во первых, своими горячими молитвами за мир. Люди мирские, постоянно занятые земными заботами, по недосугу, а чаще по рассеянности духа, с трудом располагаются к молитве и потому имеют большую нужду в молитвах других за них. Подвижники, освобожденные от многих земных забот, молятся не о себе только, но и о ближних и своими чистыми молитвами низводят на грады и веси благословение и милость Божию и отводят от них удары праведного суда Господня. Правда, многие из нас, по своей привязанности к чувственным и земным благам, не ценят и не понимают значения для мира молитв св. подвижников. Но ведь и слепорожденные не ценят и не понимают, что такое солнечный свет, и однако он ни мало не теряет от этого своей ценности.

Подвижники, далее, своею строгою, святою жизнью и своими мудрыми наставлениями производят самое благотворное влияние на людскую нравственность. Светильник не остается под спудом, а ставится на свещнике, чтобы светить людям (Лук. 11, 33), и «не может град укрытися верху горы стоя» (Матф. 5, 14). Отшельники покидают мир, но сам мир ищет их. К ним стекаются алчущие и жаждущие правды. Они ждут от подвижников наставления и вразумления, и не вотще бывают их ожидания. На первый взгляд вам не кажется в речах старцев ничего необыкновенного. Но вы слышите проповедника, отрекшегося от мирского, кому не нужны более ни слава мира сего, ни его богатства, ни удобства жизни, ни все то, что́ обыкновенно побуждает людей льстить, лицемерить, скрывать истину. Пред вами учитель, который тяжелыми подвигами своей жизни и непрестанною борьбою со своими страстями и похотями уже вполне утвердился в том, чтобы служить одной только правде и говорить ее в глаза каждому, не боясь ни прещений, ни угроз, ни наказаний. Пред вами говорит человек, достигший высокой степени нравственного совершенства, по справедливости называемый «ангелом во плоти». Ему известны все тайные изгибы души человеческой духом и жизнью, исполненной благодати; наставления его проверены продолжительным опытом собственной жизни. Неудивительно посему, что наставления подвижников производят чудеса нравственного обновления людей, и что люди жаждут слов «учителей благих». К подвижникам (и древним – Антонию, Феодосию, Пахомию, Макарию Египетскому, и русским – Феодосию, Сергию Радонежскому, Тихону Задонскому, Амвросию Оптинскому) со всех сторон стекаются толпы народа, и не простецов только, но и знатных, и ученых; около них поселяются сотни учеников. И вот пустыня процветает, безлюдное место дает бытие многолюдному селению. Образуется монастырь, который нередко устрояет на свои небогатые средства больницы, странноприемницы, школы, а в годины общественных бедствий и сам жертвует всем, и других располагает к тому же и является оплотом веры и опорою отечества (как, например, Троице-Сергиева Лавра в смутное время). Если люди, преданные чувственному и земному, не могут понять духовных благ, оказываемых миру подвижниками, то пусть они оценят хотя эти видимые и открытые благотворения отшельников. Если мир и это отвергает, то он отвергает свою собственную пользу.

Можно ли после этого говорить, что подвижники мертвые и бесполезные члены общества, что они заботятся только о своем спасении и не проявляют любви к ближним? Ведь признаем же мы их достигшими высокой степени нравственного совершенства. А разве мыслимо было бы это совершенство, если бы у них не было такой важной добродетели, как любовь к ближним? Для кого эти рассуждения покажутся малоубедительными, тот пусть послушает примеров.

Один подвижник, преп. Агафон, до того любил ближних, что если кто, войдя в его келью, останавливал внимание на какой-нибудь вещи, то преподобный умолял его взять ее себе и не отпускал до тех пор, пока тот не исполнял его просьбы. Он до того любил людей, что иногда говаривал: «о, если бы я мог отдать прокаженному свое здоровое тело». И это не были одни только слова. Вот, например, какой случай был однажды с ним. Шел он из пустыни в город для продажи небольших сосудов его изделия. На пути встретил он прокаженного, который сказал ему: «старец, снеси меня туда, куда ты идешь». Агафон донес его до города. Но тот велел ему положить его на том месте, где будут продаваться сосуды. Когда преподобный продал один сосуд, прокаженный сказал: «отдай мне деньги». Агафон отдал. Тоже повторилось при продаже и остальных сосудов, так что все деньги перешли в руки прокаженного. Когда преподобный начал собираться в обратный путь, прокаженный сказал: «снеси меня туда, откуда взял». Старец покорно принес его на прежнее место. Тогда прокажённый сказал ему: «благословен ты, Агафон, от Господа на небе и на земле», – и стал невидим, ибо это был ангел Божий.

О другом подвижнике, преподобном Серапионе, рассказывают следующее. Однажды ему нужно было идти в Александрию. Время было холодное. Бедная одежда едва прикрывала изнуренное подвигами тело старца. Но вот идет ему на встречу нищий, который, не имея одежды, весь дрожит от холода. «Как подумал Серапион, я – монах и подвижник – останусь в одежде, а этот нищий – брат мой – будет умирать от холода? Не осудит ли меня Господь на страшном суде, если я не окажу теперь помощи»? С этими мыслями старец тотчас снял с себя одежду и отдал ее нищему. Нагой сел он у дороги, держа в руках единственную теперь свою собственность небольшое Евангелие. Скоро показался один путешественник, знавший Серапиона. Увидя его в таком положении и думая, что его ограбили разбойники, путник с сожалением спросил старца: «кто так безжалостно раздел тебя, отче»? «Оно меня раздело», отвечал Серапион, указывая на Евангелие. В другой раз Серапион встретил человека, которого заимодавцы мучили за долг, тогда как он подпал этому несчастью без вины и имел многочисленное семейство. Сердце человека Божия не вытерпело при виде страдальца: он немедленно продал в уплату долга и ризу свою и Евангелие, а сам нагой пришел в свою келью. «Где же риза твоя, отче?» спросил его ученик. «Я послал ее вперед, отвечал старец, туда, где всем нам кроют и шьют платье». «А твое Евангелие?» «И оно теперь там же». Ученик изумился и выразил сожаление. «А не оно ли, сказал старец, постоянно твердило мне: продай все и раздай Христа ради нищим. Теперь только я прав пред ним, когда не пожалел и его»! Тот же Серапион, услышав об одном человеке, что он благочестив, но держится Манихейской ереси, оставил любимую пустыню, пошел и нанялся к этому человеку в работники и служил ему до тех пор, пока не убедил его оставить ересь⁵. Бывали и такие старцы, которые даже продавали себя, чтобы выручить другого из беды.

Да и вообще, многие пустыни процветали подвижниками, подобными Агафону и Серапиону. А часто ли в мире встретишь подобную любовь?

Но довольно. Думается, что сказанного достаточно, чтобы видеть всю высоту и величие подвижнической жизни и всю несправедливость нареканий на нее. Великое часто подвергается насмешкам и порицанию со стороны людей мелких. Удивляться ли, что и св. подвижники испытывают туже участь от людей, которые, не взирая на свою скудость и слабость понятий о предметах духовной жизни, берутся судить и отвергать то, чего и сами не понимают. Еще Апостол Павел сказал, что «Душевный человек не принимает того, что́ от Духа Божия, потому что он почитает это безумием, и не может разуметь, ибо о сем надобно судить духовно» (1Кор. 2, 14). А кто судит духовно, тот не затруднится приложить к св. подвижникам слова того же Апостола: по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли скитались в милостях и козьих кожах, терпя недостатки, скорби и озлобления, "те (люди), которых весь мир не был достоин» (Евр. 11, 37–38).