Тихон (Белавин) Взгляд Святой Церкви на брак

Протоиерей Димитрий Смирнов. Человек – это семья

Все научные дисциплины есть произведения человеческого духа и, следовательно, являются ценностями духовными. Но целый ряд ценностей, причем именно тех, которые в наибольшей степени формируют традиционное национальное воззрение на мир и отсутствие которых приводит к появлению разных суррогатов, по известным причинам выпали из русского образовательного пространства. Это – религия, русская философия, русская культура, кроме некоторых фрагментов, и русская семья.

Бесспорно, что освоения математики, истории, литературы недостаточно для того, чтобы найти путь к счастью. А ведь стремление к нему инстинктивно присутствует в душе каждого человека как существа, некогда в Адаме потерявшего райское бытие. И если человек не находит счастья, то заменяет его «утешением» в виде алкоголя, наркотиков или острых ощущений, с помощью которых он ищет себе такую точку приложения, которая дает иллюзию счастья.

Но есть еще один предмет, изучение которого укажет человеку путь к земному счастью, ибо ни физика, ни ботаника, ни астрономия не научат быть счастливым. «Семья как высшая духовно-нравственная ценность человека» – вот какой предмет должен быть главным в программах всех учебных заведений, потому что сейчас этому научить больше практически негде. Если раньше говорили, что религиозные или семейные ценности должны прививаться в семье, то теперь мы с ужасом констатируем, что самой семьи почти нет. Хорошая семья – единичный пример. Процесс распада семьи все набирает и набирает обороты. А ведь ее распад – это уничтожение человечества!

Сегодня навязывается мнение, что человек есть «свободная личность», «индивидуум». Но это не так. Человек – это семья. Именно семья есть отличительный, фундаментальный признак, выделяющий человека из сонма других созданий Божиих. (Есть, конечно, и другие: разум, дар слова, религиозность, – которые недоступны ни минералам, ни растениям, ни животным, а только человеку; нет человека стерильно нерелигиозного.)

Говорят, что семья – это «институт». Нет, семья – это не институт и не «договорное объединение». И брак – это не просто гражданское состояние двух индивидуумов. Нет, это жизнь человека. Семья – это домашняя «малая» церковь, где есть определенные роли, или служения. Здесь муж – это священник, жена – помощник ему, по-гречески «диакон», а дети – народ Божии, который нужно привести ко спасению. Дети – это то, что дается двум супругам от Бога, потому что в рождении каждого человека участвует Бог и каждого нужно привести ко спасению. Вот цель и смысл семейной жизни. И планировать семью должен Бог, а не грешный человек.

Но в наше время семьи распадаются, делая несчастными миллионы людей. 40% детей в России рождаются вне семьи. Во Франции только 8% детей рождаются в семье. Чтобы догнать Францию, нам осталось совсем немного! В России замужних больше, чем женатых (парадоксально, но так по переписи). На три брака – два развода. В России миллион сирот при живых родителях. Почти столько же беспризорных. Почти миллион молодых людей сидят в тюрьме. Даже миллионеры у нас не хотят «плодить нищету». Может быть, хватит перечислять?.. Но нет, нужно еще сказать, что ежегодно в стране делаются миллионы абортов! Если бы матери перестали с попущения отцов убивать своих детей, то не понадобилось бы объявлять 2008 год «годом семьи».

Семья – это подвиг любви, а не стремление сохранить комфорт любой ценой. Мы на своем приходе проводили эксперимент: в родильном доме устроили пункт, где встречали каждую женщину, шедшую на аборт, и пытались отговорить. Согласилась только каждая десятая. В результате этого годичного исследования выяснилось, что причина убийства – не материальные затруднения, а нежелание лишиться того комфортного состояния, в котором находились люди. Они хотели сохранить статус-кво, а ребенок, вероятно, добавил бы излишних хлопот.

Вот какой ход мыслей нужно изменить в сознании наших современников, особенно людей молодых. Этому должны быть посвящены главные уроки в школе. Потому что в этом – спасение и нашей страны, и нашего народа. С этого нужно начинать возрождение духовно-нравственного воспитания, потому что иначе все будет фальшиво, лукаво, лицемерно, все будет ненастоящим. Ведь если человек говорит высокие слова, а потом через месяц-другой убивает собственного ребенка, то это несовместимо ни с какой нравственностью. Это ниже уровня животных, потому что ворон ворону глаза не выклюет, только человек способен на убийство себе подобного.

Семья не может существовать за счет убийства своих членов! Эта мысль должна быть заложена в сознание каждого человека. Нужно говорить не о «безопасном сексе», не о «планировании семьи», а о том, что очень нехорошо убивать своих детей. Ведь о каких нравственных задачах можно вообще говорить, если абсолютно здоровые, сытые, одетые люди убивают собственных детей, потому что ребенок, видите ли, зачат ими же не в то время, когда им бы хотелось? В государстве со всех трибун декларируется, что высшая ценность – это человек! Тогда почему позволено его убивать, причем за счет федерального бюджета?

Распад семьи есть распад человека, самоубийство, в котором мы все пребываем. Человечество – это большой организм, и он уже смертельно болен. Только выдающийся подвиг людей во Христе может повернуть этот процесс вспять.

Но даст ли Господь нам время, чтобы мы вернулись к той многоплодности, какая всегда была в России? Достаточно вспомнить, что за время царствования нашего последнего императора, население страны увеличилось на 29 миллионов человек. А за время правления президента Ельцина оно сократилось на 10 миллионов. Поэтому, если мы будем продолжать такими же «ударными» темпами, то всё в стране – реформы, научные разработки, строительство – мы будем готовить как базу для других народов. Это они будут ездить по нашим дорогам. Это они будут с помощью наших машин, которые мы завезли из Европы и Америки, добывать наши нефть и газ. А какую роль они отведут нам? Может быть, чистить снег, которого всегда в России было достаточно.

Один профессор тогда еще кафедры социологии и демографии МГУ абсолютно математически мне показал, что, чтобы только сохранить популяцию нашего народа до конца этого века на уровне 140 миллионов (то есть так, как у нас сейчас есть), каждая нормальная семья в России должна думать о рождении не второго ребенка, а восьмого. Только тогда мы не то что увеличим население, а хотя бы сохраним популяцию! Это точные арифметические расчеты, а отнюдь не какие-то «страшилки».

Когда Дмитрий Иванович Менделеев исследовал статистику переписи 1913 года, то, видя тенденции в народе, пророчествовал, что к концу XX века в России должно проживать более 600 миллионов человек. Где они? Они просто не родились. Русская женщина по тогдашней статистике в среднем имела 5–7 детей. А сегодня о восьмом ребенке мы чисто биологически не можем даже мечтать.

К сожалению, европейские христианские народы (и русский в том числе) к сегодняшнему дню выстроили чудовищную античеловеческую цивилизацию. Достаточно посмотреть на отношение ненависти к многодетным семьям. Многодетные матери, с которыми мне приходится общаться, постоянно жалуются на то, как относятся к ним люди. Самое мягкое выражение, которое они слышат себе в спину: «Вот, понарожали!» Как будто это какое-то преступление! Но ведь все наоборот – многодетная мать имеет такое счастье, которое недоступно малодетным.

Очень многие наши проблемы, связаны именно с малодетностью семей. Коснусь проблемы призывников.

Многие государственные мужи ломают головы над тем, как сделать престижным служение в армии. Но никакая однодетная мать с желанием не отпустит служить единственного сыночка. Она Богом «запрограммирована» на семерых детей, а вся ее материнская любовь обрушивается на единственного. И тот под тяжестью семикратной материнской любви часто готов куда-нибудь бежать из дома. А потом все это отразится и на его семье, потому что он вырастет эгоистом и потребителем, привыкшим, что все за него делает мама.

И такой человек как гражданин, как воин оставляет желать много лучшего.

В одном из военных округов произошел случай: три парня с Кавказа заставили сто солдат отжиматься. Трое заставили сотню упражняться до изнеможения. О чем это говорит? Половина наших новобранцев не имеют отцов, потому эти полусироты психически неспособны сопротивляться парням, выросшим в нормальных многодетных семьях. И это русский солдат, имя которого приводило в трепет солдат европейской, турецкой, японской и прочих армий! Понимаете? И причина только в одном – в однодетности.

Когда человек растет в семье один, он вырастает неконкурентоспособным, потому что у него «монополия любви», ему не нужно сражаться за жизнь, ему не нужно «конкурировать» с братьями и сестрами. И он только глотает все уже разжеванное его матерью. А когда он вырастет и женится, эта же мать, продолжая реализовывать свое материнское чувство, будет вмешиваться в его семейную жизнь, будет учить его супругу и стремиться отобрать внуков, потому что ее материнское чувство за 20–25 лет осталось нереализованным. Плоды искусственной однодетности, к сожалению, очень страшны.

Если мы уясним эти простые мысли, то это и будет как раз то вожделенное покаяние, о котором мы часто слышим. К сожалению, зачастую даже церковные люди на Исповеди говорят, что они во время поста съели булочку, с горестью подозревая, что пекарь положил туда яичного порошка, и поэтому они, к сожалению, оскоромились. Вот одна из величайших «проблем» религиозной жизни – сколько яичного порошка булочник положил в булочку! А на самом деле, главная проблема – это перемена мыслей. Покаяние – это именно изменение мыслей, и оно остается где-то там, «за кадром». Человек оправдывается: «Все так делают. Такая жизнь. Теперь время такое...» Но если весь наш народ с первого до последнего человека не переменит своих мыслей, наша участь ужасна.

В фильме архимандрита Тихона (Шевкунова) «Гибель империи» (2008 г.) рассказывается о том, что произошло с тысячелетней Византией, – понятно, что этот фильм обращен к нашему времени. Когда-то прекрасная империя простиралась по всему Средиземноморью. В этом сердце цивилизации находились лучшие школы и университеты. Это был воистину центр мира – и что осталось? Уже несколько веков здесь живут турки, которые, кроме того, что полностью разрушили Византию и изгнали всех местных жителей, не совершили больше ничего. Просто занимаются торговлей. Так и у нас, может быть, останется колокольня Ивана Великого, да два-три храма в Тюмени будут использоваться как музеи, которые можно показать иностранцам.

Но мы в состоянии это предотвратить. На основании чего мы делаем такой вывод? Сама собой рухнула безбожная власть. Значит, Господь дает нам шанс – у нас есть время свободы, и мы его должны использовать. А Господь нам в этом поможет!

Вера Присёлкова. История одного печального опыта

Славою и честию венчай я!

Из чина Венчания

И с отвращением читая жизнь мою,

Я трепещу и проклинаю,

И горько жалуюсь, и горько слезы лью,

Но строк печальных не смываю.

Воспоминание. А. С. Пушкин

Среди поговорок, рожденных нашим безбожным веком и отразивших весь его скепсис и цинизм, имеет хождение и такая: «Хорошее дело браком не назовут». Легко и бездумно повторяли эти ёрнические слова мы, дети третьего поколения, рожденного в стране, отказавшейся от Бога. Несчастного поколения – хочется сказать. Но и счастливого, потому что на наших глазах Россия – медленно, трудно, через «не могу» – стала пробуждаться от духовной летаргии.

К несчастью, мировоззрение «детей застоя», теперь уже 30–40-летних, сформировалось задолго до начала этого благодатного пробуждения. Почти все мы были циники и скептики, не верившие ни во что, не доверявшие никому. Не самые худшие из нас романтически надеялись на «счастливую звезду» или «будущую блаженную судьбу». Спроси нас, что это значит, едва ли смогли бы ответить внятно. Что думали юноши моего поколения, судить не могу. Если захотят, пусть расскажут сами. Я же дерзну говорить от лица женщин.

Конечно же, не всех. Но подобные мне себя узнают. И, боюсь, их будет более чем достаточно. Наверняка, многим моим сверстницам в годы отрочества и юности потаенно мечталось, как гриновской Ассоли: однажды приплывет принц под алыми парусами и увезет в блаженную страну. Но мечтательность и цинизм, увы, растут из одного, греховного, корня и мирно уживаются друг с другом. Так что грезы о прекрасном принце не мешали твердить прописную истину – хорошее дело браком не назовут.

Да и окружающая действительность слишком часто подтверждала справедливость этого утверждения. Вполне привычной была и остается такая уличная сценка: унылый супруг, понуря голову, тащится за своей женой, которая, иногда даже красуясь перед прохожими, осыпает мужа крепкой бранью. Нередко приходится видеть и другое: жена, обремененная сумками, бредет, едва передвигая ноги, а рядом налегке шествует муж и голосом, полным праведного негодования, корит свою благоверную за легкомыслие и нерадивость. Немногим посчастливилось вырасти, не слыша каждодневных скандалов у соседей. Горше того: мало кому посчастливилось вырасти без постоянных ссор между собственными родителями. Развод давно стал обыденностью и даже нормой жизни. Больше половины моих сверстников пережили развод родителей. Для одних он остался незаживающей раной, для других – облегчением, избавлением от бесконечных домашних бурь. Но уверена – почти для всех он стал тем, что в старину называли родовым проклятием. И у тех, чьи родители развелись, как бы развязаны руки. Слишком легко мы понимаем, что все нам можно. Но, увы, высокую цену платим за то, чтобы понять: не все нам полезно (ср.: 1Кор. 6:12; 10:23).

Красоту брака удалось видеть воочию лишь немногим счастливцам. Попранный, обезображенный его лик видели все. И дело здесь не в том, что, по слову Толстого, «все счастливые семьи счастливы одинаково». А одинаково, значит, неинтересно, скучно и пресно. Дело в другом: добродетель скромна, а христианская добродетель – в особенности. Порок же и грех нагло заявляют о себе. На этом, как все мы знаем, стоит наш век, вокруг этого же вертится вся современная псевдокультура.

Представление большинства моих сверстников о счастливом супружестве далеко не всегда совпадало с идеалом христианского брака. Помню, как удивились мы, уже студенты, когда один из нас сформулировал цель брака как совместное преодоление трудностей. «В семье должно быть интересно, весело, дружно, легко», – так думали мы. Скептики полагали: «Такого не бывает». И лишь немногие мудрецы если не понимали, то чувствовали, что стремление к веселью и легкости, необременительной дружественности не есть подлинная цель брака.

Справедливости ради замечу, что молодежь моего круга не полагала непременной целью достижение материального благополучия.

«С милым рай и в шалаше, если милый – атташе», – шутили мы. Но именно шутили. Излишняя забота о деньгах в интеллигентских кругах 1970–1980-х считалась movais ton’ом.

Но теперь, по прошествии многих лет, я всерьез сомневаюсь в том, что нам стоит гордиться нашим тогдашним «бессребреничеством». А не было ли оно просто-напросто одним из проявлений инфантилизма? Ведь вступая в брак, большинство моих сверстников плотно садились на шею родителям. И это считалось нормой. Родители давали приют и пищу молодой семье, потеснившись в своих двухкомнатных «хоромах». Чуть более обеспеченные, поднатужившись, покупали великовозрастным чадам кооперативную квартиру, а то и машину, исправно вносили «десятину» в бюджет «молодых». А молодые принимали это как должное, нимало не задумываясь о том, что их «предки» содержат еще и своих стариков-родителей. Впрочем, содержание стариков в 1970–1980-х стало скорее атавизмом, нежели распространенной нормой.

К слову, о бессребреничестве и инфантилизме. Одна моя подруга, выйдя замуж и родив ребенка, лет пять мыкалась с семьей по съемным квартирам. Этот период она считала самым мрачным в своей жизни. Как-то она позвонила мне и, рыдая, попросила немедленно приехать. Я примчалась к ней, не зная, что и думать. Первая мысль: что-то случилось с ребенком. Подруга сидела на кухне и, мрачно куря, смотрела в стену. В ответ на мои ахи и охи она разразилась слезами и заявила, что больше не может видеть чужие стены, спать на чужой кровати и здороваться с чужими соседями. Надо ли говорить, что через год ее родители совместно с родителями мужа собрались с силами и купили «детям» трехкомнатную квартиру улучшенной планировки в новом районе Москвы. Эйфория длилась чуть более года. А потом засвербела мысль: хорошая квартира требует хорошей обстановки. Речь шла о сакраментальной «стенке», о мягкой мебели и пр., и пр. За «стенкой» молодая семья отправилась в кстати подвернувшуюся командировку в Америку. На дворе был 1990-й год. Уезжая, подруга заверяла всех и каждого: оттрубим два года, купим «стенку» и «шмотки» и вернемся. Они не вернулись. Теперь она звонит из Америки и, рыдая, жалуется на неизлечимую ностальгию. На мои робкие советы вернуться она, сразу перестав плакать, кричит: «Ты что, с ума сошла?!»

Конечно, проблема семьи – это далеко не только проблема быта. Она есть, но она второстепенна, ее следует брать в расчет (даже и православным семьям), но на нее не следует молиться. И никто не собьет меня с мысли, что эта проблема решается во-вторых. Даже те, кто уверяет, что моя собственная семья распалась потому, что у нас с мужем не было отдельного жилья. Наша семья распалась по другим причинам. И одна из них та, что мы с мужем выросли в обществе, которое, в частности, любило шутку «хорошее дело браком не назовут».

Да, конечно, были и есть в нашем поколении другие люди, измлада смотревшие на жизнь как-то чище и ответственней, если не сказать – мудрее. Были и такие, которые вопреки безбожной власти открыто исповедовали Христа.

Были и есть такие, которым удалось построить не только абстрактно счастливые семьи, но и создать в прямом смысле слова «домашнюю церковь». Один Господь знает, какой ценой созидались эти малые церкви. Нам остается чаще всего лишь догадываться о жертвах, принесенных супругами на строительстве их церквей. Мне посчастливилось узнать такие семьи. В их дома входишь с чувством, похожим на благоговение. Описать атмосферу этих семей и домов трудно, почти невозможно. Там «дух мирен» и совместно несутся скорби. Быть с этими людьми и утешительно, и радостно. И скорбно – за себя.

Но, положа руку на сердце, согласимся, таких семей – во всех поколениях – очень и очень мало. И, думаю, в масштабе России – мизерно мало.

Я пришла в Церковь через некоторое количество лет после первого, скорее романтического, нежели осознанного, побуждения креститься. В юности была отдана дань и метанию между конфессиями, не говоря уже о простых суевериях – от страха перед тринадцатым числом до благоговейного чтения гороскопов. Божией милостью вся эта дурь удерживала мое внимание не так долго, как могла бы, если учесть, что современный мир насаждает ее с чрезмерной активностью, даже агрессией. Большинство людей, как известно, приходят в Церковь через скорби. Наиболее, как мне кажется, счастливые – через осознание своей греховности и невозможности далее мириться с нею. Я не принадлежу ни к первым, ни ко вторым. В храм меня привела не скорбь, а скорее – радость. Жизнь моя представлялась мне вполне благополучной, я была довольна абсолютно всем: профессией, своими в ней успехами, свободой от брака и попечении, с ним связанных, своим материальным положением. Но даже самым неразумным Господь дарует интуицию. Так вот интуитивно я поняла: в букете жизненных благ не хватает самого главного – Крещения и воцерковления. Что единственно правильная и вера православная, и Церковь Православная, к тому времени сомнений уже не было. Во многом благодаря тому, что на моем пути повстречались умные и образованные православные, которые благовествовали об Иисусе.

Кстати, недалеко от дома стал восстанавливаться храм, куда я и отправилась, рассудив: Что препятствует мне креститься (Деян. 8:36)? Настоятель оказался внимательным, приветливым и умеренно строгим. Хождение мое в оглашенных было недолгим и полным радостной решимости. А вскоре настал день, когда было сказано долгожданное: если веруешь от всего сердца, можно (Деян. 8,37). Я приняла святое Крещение и так, родившись во второй раз, продолжала свой путь, радуясь (Деян. 8:39), подобно эфиопскому евнуху. Все, кто крестился и воцерковился в сознательном возрасте, знают эту блаженную пору раннего неофитства, когда милость Божия и благодать преизобилуют, покрывая все. Когда с легкостью отказываешься от обманчивых языческих «радостей», легко жертвуешь многими привычками и привязанностями.

Когда твой путь во Христе, кажется, сам ложится тебе под ноги, ведет вперед и выше и представляется не таким уж узким и не слишком тернистым. Когда ты пребываешь в блаженном неведении того, что за эту первоначальную легкость придется платить трудами и скорбями. Что эта благость не будет длиться вечно и за возвращение хотя бы ее части многим потребуются весь пот и вся кровь души. Что падать гораздо легче, чем тебе казалось, а вставать... У иных на это уходит вся жизнь. Что однажды из самой глубины отчаяния возопишь: «Доколе буду падать, Господи?» И услышишь: «До самой смерти».

Но тогда, в первую пору церковной жизни, невозможно было не возблагодарить Бога за ту щедрость, с какой Он одарил не только меня, но и всех, оказавшихся там и тогда. Господь дал нам сразу очень много: внимательного и любящего духовного отца, общее дело восстановления храма, а главное – наше братство во Христе, молодую и энергичную общину. Ее костяк составили люди с опытом церковной жизни, а среди них нашлись и те, чьи профессии прямо были связаны с Церковью. Опытные помогали начинающим, уча их петь, читать, шить облачения, реставрировать иконы, строить храм и совместно преодолевать трудности, как это было и во многих других храмах.

Все это я рассказываю для того, чтобы показать, как много и сразу дано нам было с первых шагов церковной жизни. Что до меня, то мне так же скоро и почти сразу был дан жених. Надо сказать, что я была, как говорится, девушка в возрасте, о котором словами лесковского персонажа можно было сказать: «Эт-то стара!» Но по нынешним временам двадцать восемь – не те годы, когда опасаешься остаться старой девой. Не опасалась, как мне тогда мнилось, и я. Священник же сразу положил, что мне надобно сыскать мужа и, разумеется, православного. Искать его не пришлось: будущий муж нашелся в нашей общине. Недолгое наше с ним приятельство вскоре переросло в обоюдную сердечную склонность. А по прошествии короткого времени батюшка сообщил мне, что именно этот человек просит моей руки. Столь стремительный поворот событий, надо сказать, ничуть не смутил меня и даже обрадовал. В том, что жених мне послан Богом, я не сомневалась. «Ничего плохого или неправильного в Церкви случиться не может», – это весьма распространенное неофитское заблуждение разделяла и я. Простая мысль о том, что Церковь составляют в том числе и люди со всеми их греховными слабостями, не приходила в голову. Как и то, что нужно научиться различать волю Божию и своеволие.

И хотя священник говорил мне как бы шутя, что своя воля – когда чего-то очень сильно хочется, а Божия – когда не хочется совсем, я смеялась, считая эти слова удачной шуткой, но не задумываясь над правдой, которая в ней содержалась.

К слову, о проявлении Божией воли в отношении брака могу вспомнить лишь один случай, который, как кажется, может служить примером очевидного Господнего изволения. Все было очень просто: эту молодую пару «случай» сталкивал очень часто. Они встречались тогда и там, где вроде бы не должны были встретиться и таким образом проводили вместе гораздо больше времени, чем решились бы, будучи очень скромными и целомудренными православными христианами. Мне думается, что к этому случаю как раз и подходят слова преподобного Варсонофия Великого: «Из хода дел разумевайте волю Господню». Впоследствии эти двое поженились, он стал хорошим священником, она соответственно матушкой. Что же касается меня и моего жениха, мы сразу получили благословение на испытательный срок. Условие, поставленное нашим духовным отцом, – подождать хотя бы полгода, я приняла как само собой разумеющееся. Оно представлялось не только легковыполнимым, но и естественным.

Второе условие звучало так: «А если понадобится – год». За этим следовало настоятельное пожелание внимательно присмотреться к жениху. Были еще слова о его сложном характере, о том, что между нами есть существенные различия в воспитании и взглядах. Надо всем этим, полагал батюшка, стоило серьезно подумать.

Я слушала все это, что называется, вполуха. Что значили все эти различия в свете того главного, что, как нам казалось, объединяло нас! Главными были, конечно же, православная вера, общий храм, Церковь, в которой «ничего плохого случиться не может». К тому же жених мои имел гораздо больший, нежели мои, «стаж» церковной жизни, слыл «изрядным богословом», что вроде бы свидетельствовало о его серьезности, а следовательно, о продуманности предстоящего шага.

Период нашего жениховства протекал довольно бурно, а точнее сказать – страстно. Мы ссорились, мирились, «выясняли отношения»: все это, как я теперь с горечью вспоминаю, происходило на глазах общины. Помню, батюшка даже попенял мне на неправильность нашего поведения. «В идеале, – говорил он, – вы должны держаться так, чтобы никому не бросалось в глаза, что вы – жених и невеста». Нецеломудренно... Теперь, по прошествии лет, глубже открывается значение этого слова, и оно жжет меня стыдом раскаяния.

Уже после Венчания, в ответ на расспросы подруги, далекой от Церкви и вполне светской женщины, я рассказала, где и как познакомилась с мужем. Она пришла в восторг: «Неужели сейчас такое бывает? Прямо роман!» Определение это запомнилось, но слуха моего тогда не оскорбило. Хотя то, что происходило с нами до брака, было романом в самом расхожем смысле слова. Уже наше жениховство было поражено той болезнью, от которой впоследствии пострадал и наш брак, и сами наши личности. Назову ее дихотомией (раздвоенностью) существования, то есть, попросту говоря, в церкви ты один, а за ее пределами – совсем другой.

Самый простой и очевидный пример дихотомичного существования – манера одеваться. В храм ты надеваешь длинную юбку, платочек, на лице твоем, разумеется, нет и следа косметики. В миру – на тебе короткое платье, волосы подстрижены по требованиям современной моды, лицо тщательно подкрашено.

Это, конечно, лишь внешнее проявление дихотомии. Внутри, в глубине личности, все гораздо сложнее и хуже. «Дихотомики» не прочь сослаться на слова апостола Павла: с язычниками я– язычник, с иудеями иудей (ср.: 1Кор. 9:20–21), толкуя их весьма произвольно и, как водится, в свое оправдание. Действительно, в церкви ты не отличаешься от других: как и все, молишься, следишь за ходом службы, исповедуешься и причащаешься. Но за церковной оградой ты – другой. Нет, ты не сквернословишь, не пьянствуешь, не блудишь. И пусть даже внецерковному миру ты кажешься несколько отличным, чужим, а в храме – вполне своим. Раздвоение осуществляется внутри твоей души.

Представьте, что вы стоите на льдине, но вот она незаметным образом раскололась, появилась тонкая трещинка, а ваши ноги стоят по разные ее стороны. Какое-то время, может быть даже довольно долго, трещинка остается незаметной. Но постепенно она становится шире и шире. Допустим, момент, когда можно было остаться на одной из двух льдин, упущен.

В конце концов, вас начнет буквально разрывать надвое.

Те, кто имел опыт подобного раздвоения, знает, что духовные страдания ничуть не легче физических. При этом страдают душа и разум. Бьешься в психопатии, жизнь наполнена страхом и унынием, воля пребывает почти что в параличе. Знаешь причину своих страданий, но нет никаких сил собраться, подняться, выстроить себя. Лишь иногда пискнешь: «Господи! Помоги!» И дело не в том, что Бог не помогает. Как может не помочь Тот, Кто обещал: Толцыте и отверзется вам... просите и дастся вам... (Мф. 7:7–8). Но мы созданы существами со свободной волей. И если нет встречного, волевого движения с нашей стороны, чтобы настойчиво и неотступно стучать и просить, то ничего не получится. Все эти тягостные последствия во время, описываемое мной, были еще в далекой перспективе.

Когда мы готовились вступить в брак, трещинка была еле заметной. Мы видели перед собой одну цель – соединиться, искренне полагая, что хотим соединиться в православном браке. А как иначе, если мы оба церковные православные люди? Ничто нам не мешало. Родители с обеих сторон как будто ничего не имели против. Священник в целом нас благословлял. Страстные трения и ссоры, казалось, исчезнут, как только мы начнем совместное шествие по жизни. Рука об руку – ко спасению. И здесь ведь у нас одна цель!

Община смотрела на нас доброжелательно. Впрочем, иногда я встречала чей-то недоуменный взгляд и даже вопрос, в котором чувствовалось сомнение: верно ли я поступаю и пара ли мне мой жених? Я не придавала этому никакого значения. Ведь когда поступаешь по своей воле, становишься как бы безумен, глух и слеп. Теряешь способность к размышлению, а поразмыслить было о чем. Об ответственности совершаемого шага. О том, что приступаем ни много ни мало к Таинству.

Между тем миновал полугодовой срок, положенный нашим духовником, а благословения на Венчание все не было. На наш вопрос – когда? – священник отвечал: «Подождите еще полгода». Тогда взбунтовался мой жених. Он нетерпеливо приступал к батюшке, прося, умоляя, даже требуя не отодвигать срок Венчания так далеко. Он утверждал, что решение его непоколебимо, сомнений нет и проверять себя дальше не к чему.

К стыду своему признаюсь, что это льстило моему самолюбию. Женская суетность возобладала над разумом: нетерпение показалось мне признаком любви. Как будто не для нас сказал апостол Павел о том, что любовь как раз все терпит (ср.: 1Кор. 13:4). Понимание этого пришло позже, когда совершенное отсутствие терпения у моего мужа стало бичом нашего брака. Тогда же мы буквально вырвали благословение на Венчание. И надолго запомнились мне слова батюшки, со вздохом благословившего нас: «То, что вытребовано у Неба, едва ли принесет пользу». Жених утешал меня: «Мы – не монахи, и строгое послушание духовнику не входит в наши обязанности». И верно, священник по-человечески может ошибаться. Во всяком случае, нам тогда хотелось верить, что это так. Простое опасение не закралось в наши слепые и глухие души: а вдруг мы непослушны не столько священнику, сколько Богу?

Разговор со священником¹

– Когда к Вам приступает пара с просьбой о благословении на брак, на что Вы прежде всего обращаете внимание, с тем чтобы потом дать или не дать благословение?

– Если это люди церковные, и я их хорошо знаю, вижу, что они дружат, думая к тому же, что из них может получиться хорошая супружеская пара, то проблем нет. Мы вместе выясняем некоторые детали и определяем испытательный срок. Обычно это – несколько месяцев, которые даются будущим супругам с тем, чтобы они могли определиться и утвердиться в своих намерениях окончательно. Если, опять-таки, это люди церковные, я их знаю, но до сих пор и в мыслях не держал, что они могут составить семью, а тем более если есть подозрение, что ими движет пристрастие, то я их, конечно же, не отговариваю. Но назначается более длительный испытательный срок, который позволит им как следует разобраться в своих чувствах. Таким, как правило, назначается год подготовки, а иногда больше. Практика показывает, что тут часто все рушится задолго до конца испытательного срока. Бывает, что и непосредственно перед браком – раз! – и почему-то все развалилось. Разумеется, нужно молиться во все это время с доверием ко Господу, чтобы была явлена Его воля. А она проявляется через различные обстоятельства. В том числе и через то, что жених и невеста просто понимают, что их взаимная склонность оказалась лишь поверхностным увлечением.

Если за благословением на брак подходят люди, которых я вижу в первый раз, то, во-первых, спрашиваю, исповедовались, причащались ли они когда-нибудь, и объясняю, что венчаться они могут, если станут ходить в храм и исповедоваться. Во-вторых, объясняю необходимость испытательного срока.

Ну и, конечно, рассказываю о том, чем брак христианский отличается от обычного. Кроме того, я выясняю, как давно они знакомы, – от этого зависит длительность испытательного срока. Здесь, как правило, проходит один из двух вариантов. Первый: чаще всего этих людей я больше никогда не вижу. Но бывает и так, что пара проявляет серьезное отношение к браку: начинают ходить в храм, исповедоваться, причащаться и, наконец, венчаются. Правда, некоторые такие пары после Венчания пропадают: отбыли, что называется, повинность и исчезли. А случись встретить их где-нибудь на улице, они обычно виновато говорят: «Мы придем, придем». Иногда кто-то из них действительно приходит. Но, к счастью, бывает так, что люди именно после Венчания навсегда остаются в Церкви.

Стоит сказать и еще об одном – тяжелом и неприятном варианте. Это когда люди, обычно нецерковные, успевают нагрешить до брака, то есть поддаются нынешнему духу, который повсеместно пропагандируется, мол, надо друг друга узнать поближе и таким образом проверить себя и свои чувства. На самом-то деле, телесная связь до брака все полностью затуманивает. И даже разрушает. По церковным правилам нарушившим целомудрие добрачных отношений полагается епитимия. Здесь, конечно, возникают трудности: у них, допустим, через неделю регистрация в загсе, а отлучены они на два месяца от Чаши. Тогда многое зависит от силы и искренности стремления к исправлению, к Богу. И здесь чаще всего два пути: либо пара, испугавшись епитимии, исчезает из храма, либо откладывают свою свадьбу ради исправления.

Словом, и тут проявляется все та же печальная статистика: в Церкви народу гораздо меньше, чем за ее пределами. Так же и через Браковенчание в храм приходят лишь немногие. Конечно, в таком ответственном вопросе, как брак, священник должен быть очень внимательным, осмотрительным. И как почти во всем, здесь важен индивидуальный подход. Поэтому легче иметь дело с церковными людьми, со своими прихожанами, которых ты знаешь. Ну а в нашем храме такая практика: мы стараемся не венчать без подготовки, без испытательного срока, который дает возможность понять волю Божию.

– А как искать воли Божией, как отличить ее от своеволия в применении к этой проблеме – вступлению в брак?

– Ответ содержится в самом Вашем вопросе: искать. Важна настроенность на поиск, не на доверие своим чувствам, а на поиск воли Божией. Здесь даже определенный страх должен быть: страх не понять Его волю. Если будет эта осторожность, то она – почти гарантия того, что воля Божия в отношении тебя проявится видимым образом. Конечно, и осторожность должна быть не чрезмерной. А то, знаете, бывает осторожность, доходящая до абсурда, как у гоголевского Подколесина («Женитьба». – Ред.), бежавшего из-под венца. На моей памяти – два-три похожих случая было.

– А кто чаще до такой степени осторожничал – невеста или жених?

– «Подколесинщина» – это почему-то чисто мужская слабость.

– Я знаю женщину, которая сильно сомневалась, выходить ли ей замуж. И оставалась в нерешительности до тех пор, пока не узнала, что ее жених уже дважды проявлял такую подколесинскую осторожность с другими девушками. Она испугалась стать третьей и... быстро вышла за него замуж. Потом они, тоже быстро, развелись.

– Это вполне яркий пример неискания Божией воли.

– Она верующая, ходит в церковь.

Здесь только пожалеть и посострадать можно: ею явно двигала гордость. Узнав такое о своем женихе, она могла бы и повременить, присмотреться, проверить основательность его сердечной склонности к ней. Для того и дается испытательный срок, о котором я все время твержу. Хорошо бы, чтоб узнали и приняли друг друга родители жениха и невесты, чтобы все они к священнику пришли, пообщались с ним и увидели, что у детей все серьезно, под благословением Церкви. Что священник не просто «окрутить вокруг аналоя» их детей собирается, а он – и Церковь в его лице – думает о жизни их детей в дальнейшем, жизни в браке.

И еще: во время испытательного срока бывает, что не только дружба будущих супругов крепнет, но как-то складываются и внешние дела – с квартирой, с работой. Хотя это не обязательно оказывается основным и определяющим, мол, нет квартиры, тогда – все, браку не быть. Бывает, что Господь уготовал молодой семье первые годы прожить в скудости. Но, по крайней мере, хоть что-то складывается. Недавно у меня молодая пара готовилась к Венчанию, и я все время строго спрашивал жениха: «Ты почему до сих пор не работаешь?» «Да вот, – отвечает, – все ищу работу и никак не найду». А за три недели до свадьбы работа сама нашлась.

Словом, когда со всех сторон все складывается – у молодой пары сердечная склонность крепнет, и родители с обеих сторон приняли друг друга, ну и с жильем, хотя бы временным, и с работой образовалось, – так воля Божия и проявляется. А как еще она может проявиться в жизни?

Бывают, конечно, люди особенно пытливые. «Поедем, – решают они, – к старцу. Как он скажет, так и будет». Был такой случай недавно с моими прихожанами. Поехали они к старцу, пробились к нему с трудом, а он им сказал: «Как хотите... Если выбираете друг друга, то и хорошо». И ведь правильно! Надо самим себя внимательно проверять, четко ощутить сердечную склонность друг ко другу, ощутить свой выбор. «Я выбрал этого человека, и я ответственен за свой выбор».

Понятно, что невеста должна смотреть на жениха именно как на будущего отца своих детей, думая о том, насколько хорошим он будет воспитателем. И жених должен так же смотреть на свою невесту, думая о том, насколько хорошей матерью сможет быть она.

Есть еще такой момент. Обычно, когда люди совсем нецерковные, они до брака слабостей друг друга совсем не видят. А потом все начинает открываться, порождая, порою, большие трудности. Хотя возникают они иногда из-за совершеннейшей ерунды: кто-то не так готовит, кто-то не так ложки кладет. Да еще ситуацию накаляют тещи и свекрови: «У нас делают так, у нас принято – эдак». Хотя нравственно никакой разницы нет в том, как, допустим, пирожки лепить.

У людей церковных до брака тоже бывает слепота, но они слабости друг друга хоть немного знают. Потому, что церковным более свойственно не скрывать от других своих недостатков. И большая готовность принять слабости друг друга.

Конечно, в браке много и неожиданного открывается, так уж устроено... Но если супруги решительно идут церковным путем, то для них очевидно, что воля Божия в том и состоит, чтобы взаимно преодолевать слабости. И научиться любви можно, только проявляя милость, снисходительность, прощая.

– Какое значение имеет принадлежность супругов к разным социальным кругам?

– На мой взгляд, очень большое, хотя и нерешающее. Обычно у приходящих за благословением на брак я спрашиваю, кто у них папы- мамы, дедушки-бабушки и даже прадедушки и прабабушки. И не раз замечал, что при схожем социальном происхождении больше общего в воспитании, и людям легче ладить, понять друг друга. При различном складе характеров, зависящем от происхождения, даже когда воля Божия есть, чтобы брак состоялся, является множество дополнительных трудностей. Но люди смиренные, решительно живущие по-христиански, эти различия преодолевают, а порою и не замечают их.

Надо учесть, что в наше время все это сильно смешалось. У многих уже родители принадлежат к разным социальным слоям и зачастую давно находятся в разводе. Все это очень сложно, не уследить. Приходится доверять интуиции. Расспрашиваю, пытаюсь по мере сил вникнуть в каждый отдельный случаи. Нельзя же просто судить по анкетным данным...

Важно и то, насколько люди друг другу подходят психологически. Если оба склонны к вялости и унынию – это ужас. Если оба достаточно активны – прекрасно. Говоря об активности, я имею в виду общую жизненастроенность, темперамент... Если один активен, а другой пассивен, то хорошо бы, чтобы разница не была слишком резкой. При небольшой разнице муж и жена могут даже дополнять один другого. Когда оба слишком активны – тоже тяжело.

– В каких случаях Вы решительно отказываете в благословении на брак?

– Таких случаев у меня не было. Бывало другое: когда я не мог скрыть своего явно отрицательного отношения. Кисло говорил: «Посмотрим, что получится...»

– Из-за чего возникало это «кислое» отношение?

– Когда очевидным было, что люди не подходят один другому, что ими явно движет пристрастие. Хотя, конечно, я не спешу себе уж очень доверять: а вдруг ошибаюсь? Был такой случай, когда всем, не только мне, казалось ясным, что жених и невеста никак друг другу не подходят. А они, что называется, «насели» и добились своего. Прошло несколько лет, и, похоже, у них все очень хорошо складывается. Таинственное это дело! И решительно вмешиваться даже священнику в это не всегда можно. Не за ним в конце концов последнее слово, а за Богом.

– Бывали случаи, чтобы ослушавшись Вас, люди женились? Каковы были последствия?

– Бывало, что я сильно сомневался: благословить или нет. Вижу, что не надо бы им жениться, а меня сильно уговаривают. Не трупом же ложиться на пути у собственных прихожан! «Ладно, – говорю, – обвенчаю. Но за последствия не отвечаю». Пару раз такое было. Одна из этих пар держится только благодатью Божией, силой Таинства. Но они на грани развода: очень тяжело и трудно у них складывается совместная жизнь. Другие развелись.

– Насколько верующие миряне (немонахи) должны слушаться духовника?

– Даже вокруг Христа было двенадцать ближайших учеников, семьдесят – второго круга и еще множество чад. И все они в разной степени Его слушались – из-за разной степени приближенности к Нему. Так же и в церковной жизни. Если люди живут так, что все выверяют но заповедям, по советам духовников, то они и больше слушаются. Хотя любой нормальный духовник обязательно учит самостоятельности и не берет на себя решение всех проблем. Другое дело, что в вопросе послушания часто возникает путаница. Бывает, люди приходят к священнику с проблемой, которую сами прекрасно могут решить. И, напротив, за решением чего-то важного, что требует не только совета, но молитв духовника, – не идут, а пытаются справиться сами. Конечно, нет канонических правил по поводу того, какими проблемами стоит озадачивать духовника, а какими – не стоит. Внешне один и тот же вопрос для одних решаем самостоятельно, для других – нет. Но есть такие, которым совет просто необходим. Например: «Идти ли учиться нашему ребенку в православную школу или оставаться в светской?» Для различных семей это решается неодинаково, с учетом разницы в воспитании и характерах детей. Этот вопрос требует совета духовника, серьезного совместного размышления. Ну а если духовник говорит: «Не ходи работать туда, где придется воровать», – то его, конечно, нужно слушаться. На это есть заповедь, чего же еще нужно? В одном уж точно духовника необходимо слушаться, когда он говорит: «Не греши».

Наш брак с самого начала был лишен того искушения, которое можно назвать бичом большинства «смешанных» пар. «Какая ты счастливая!» – горячо восклицал один мой приятель. Он вот уже 20 лет вынужден был преодолевать сопротивление неверующей супруги. Та чуть ли не трупом ложилась на пороге каждое воскресное утро, а после Литургии встречала мужа если не скандалом, то гневными упреками.

Но очень трогают меня другие примеры. В одном случае мужа-атеиста привела в церковь и сделала православным христианином верующая жена, притом действуя «без слова», а примером своего чистого, богобоязненного жития (1Пет. 3:1–2). Она не укоряла, не назидала, не демонстрировала своего Православия. Но происшедшая в ней перемена, по-видимому, была так очевидна, так по-хорошему завидна, что не смогла не поколебать скептицизма супруга.

Знаю и другой удивительный случай, когда муж, немолодой уже человек, несколько лет лишь провожал свою жену в храм, находившийся в соседней деревне. Как-то, спасаясь от непогоды, зашел постоять на службе. Потом стал ходить чаще и чаще, сделался постоянным прихожанином. А через несколько лет даже стал священником.

Был перед моими глазами и такой пример, когда православным верующим оказался муж, а жена упрямо упорствовала в неверии. Она даже подзадоривала своего супруга: что же, мол, ты меня не обращаешь в «свое христианство»? Он отвечал: «Ты человек свободный и разумный, делай как считаешь нужным». Кончилось тем, что жена разрешила крестить детей и сама начала с благоговением переступать порог храма. «На меня подействовало смирение мужа передо мной и в то же время твердость его собственных убеждений, – рассказывала она, – если все христиане такие, то я хочу быть с ними, а не против них».

Так вот, в моей вновь возникшей семье таких проблем быть не могло. Мы дружно ходили в храм, дружно читали келейное правило, исправно каялись на духу и причащались святых Таин, читали духовную литературу. Даже такой современной заразы, как телевизор, не было в нашем тихом, освященном доме.

Но именно тогда, когда мы зажили супругами, все очевидней стала обозначаться разница между нашей верой, которую точнее было бы назвать убеждениями, и практикой повседневной жизни. Начать с того, что сразу сказались особенности в воспитании и взглядах на супружескую жизнь. Исходные данные кое в чем были одинаковы: и я, и муж выросли в неполных семьях. Во мне, воспитанной одинокой, но сильной характером матерью, утвердился дух женской эмансипации. Во всем я привыкла полагаться на себя, не чая в мужчине ни поддержки, ни сколько-нибудь надежного тыла.

У мужа перед глазами не было примера отца. Точнее, пример был, но скорее отрицательный: супружескому терпению, снисхождению к женской слабости, мужскому покровительству мои супруг изначально научен не был.

Мужем повинуйтесь, якоже Господу (Еф. 5:22), – было для меня сколь непреложной, столь и абстрактной истиной. И в глубине души я не очень надеялась, что муж станет греть и питать (см. Иак. 2:16) меня, как и Господь Церковь (Еф. 5:29). Забегая вперед, замечу, что по вере своей я и получила. По всему предшествовавшему опыту мужчина был для меня кем угодно – другом, коллегой, начальником, педагогом или, наконец, возлюбленным, но никак не отцом и супругом. Так же и для моего мужа женщина была либо несчастным, страдающим, суетящимся по хозяйству существом (по примеру матери), либо источником легких удовольствии (по примеру подружек его ранней, доцерковной молодости).

Так что в христианский брак мы вступили с представлениями и привычками, противящимися самой его сути. Остальное было частностями. Но именно частности рождали тихую, но вполне кровопролитную войну. Муж полагал, что женщина должна быть отменной хозяйкой и насмехался над моей «замороченной интеллектуальностью». Я искала в муже снисходительного друга, а находила строгого и нетерпеливого судью. Моя хозяйственная нерадивость раздражала его до грубости. Его требовательность глубоко ранила мою эмансипированную натуру.

Совет священника нам обоим был катастрофически прост: «Смиряйтесь!» Но о смирении не только я – неопытная неофитка, но и мой богословствовавший супруг судили вкривь и вкось. Пытаясь смириться, он, по большей части замыкался в мрачном молчании. Я истолковала смирение на свой лад, но в духе весьма распространенного заблуждения.

Тогда я и близко не понимала, сколь сложно это понятие – смирение. Так же, как не догадывалась, что смирение может иногда проявляться строго и даже жестко. В моем «исполнении» оно было скорее чем-то мягким, вялым, податливым до угодливости. Известно, что «подставлять другую щеку» (ср.: Мф. 5:39) зачастую является своеобразным проявлением мазохизма. Без подлинного и глубокого духовного опыта эта евангельская высота смирения остается недостижимой и оборачивается своей противоположностью: «самоуничижением паче гордости». А гордость может прятаться так глубоко, что ты сам не понимаешь, насколько мощно она тобою владеет. Мой собственный опыт показывает, что особенно трудно ее в себе заметить человеку легкого и уживчивого характера. Именно за внешностью хорошего характера удобно прячутся гордость и обидчивость.

Мое смирение в браке, как теперь понимаю, было внешним. Я шла по пути наименьшего сопротивления, соглашаясь с тем, чему противилась не только моя натура, но и совесть.

Я не протестовала даже когда муж, неожиданно бросив работу, занялся поисками «своего места в жизни». Эти поиски могли бы затянуться надолго, не окажись наша семья буквально на пороге нищеты.

Раз мужу нравился активный отдых с плаванием на байдарках по северным рекам, то я охотно пренебрегла своей привязанностью к морю и солнцу. Изо всех сил я стремилась полюбить тяжелые рюкзаки, изнуряющую греблю под моросящим дождем, ночлег в палатке и трапезу, приготовленную на костре. Но чем больше я гнула и ломала себя, тем меньше мною был доволен муж. Во всех моих действиях не было той сноровки, а главное – того глубокого довольства борьбой со стихиями, которое живет в подлинном туристе.

Цель была ложная – угодить и тем самым снять проблемы, лишив себя и его душевного и духовного труда – созидания единства. Хотя настоящее единство скорее всего потребовало бы от нас обоих отказа от своих привычек, а также встречных усилий в борьбе с собой ради другого. Я же своим внешним согласием лишала мужа самой возможности этой благодатной борьбы.

Без возражений и жалоб, взваливая на плечи непомерно тяжелый рюкзак, я утверждала его во мнении, что это нормально; что между женщиной и мужчиной нет различий; что я – не будущая мать, чье здоровье нужно поберечь ради будущих наших детей, а товарищ, с которым приятно делить удовольствия и отдых.

Именно эта наклонность к удовольствиям все отчетливее определяла вектор нашей супружеской жизни. Не могу сказать, что совесть моя не противилась этому. Но тон задавал муж, человек с более сильным, если не сказать авторитарным, характером. Я же полагала, что следую заповеди повиноваться мужу во всем. Казалось бы, очевидная ошибка. Отчего произошла она? Батюшка плохо объяснил? Но ведь были же у меня глаза, чтобы читать, и какой-то разум, чтобы вдуматься в слова апостола: Жены своим мужем повинуйтеся, якоже Господу, зане муж глава есть жены, якоже и Христос глава есть Церкви (Еф. 5:22–23).

Здесь слишком очевидно дерзновенное сравнение мужа со Христом, и оно ко многому, очень многому обязывает супругов. Здесь также очевидно и сравнение семьи с Церковью. А наша семья, жизнь которой плавно переходила от пикников к приятным ночным посиделкам за вином, никак не походила на церковь, даже и домашнюю. Работа мужа (сутки дежурства, трое суток – дома) и моя профессия, дававшая возможность свободно распоряжаться своим временем, также оставляли большой простор для праздности. «Откуда у вас столько времени, что вы тратите его с такой расточительностью?» – удивлялся батюшка. «Ничего, – утешал муж, – пойдут дети, и времени для удовольствий не останется». Но детей Господь не давал нам целых три года. И три драгоценных года ушли, по существу, в песок.

Конечно, мы исправно ходили ко всенощным и на Литургии, приступали к Исповеди и Причастию. Но, как подлинные дихотомики, мы стояли разом на двух расходящихся льдинах. Едва кончалась Литургия, мы спешили либо домой, либо в ближайший лесок – на пикник. Я еще кое-как участвовала в общей приходской жизни, исполняя клиросное послушание.

Муж ушел от общинных забот более решительно и заметно для всех. Его отношения с духовником становились все более холодными и формальными. В приходе муж ограничил свой круг общения теми людьми, с которыми с наибольшей приятностью можно было посидеть у костра или за столом, ведя разговоры на духовные темы. На мои редкие и нерешительные протесты против столь явного гедонизма он резонно возражал: «Мы не сплетничаем, не празднословим, а беседуем лишь о том, что касается спасения души». Вот так, в разговорах о спасении души, мы рука об руку неуклонно двигались к гибели. Именно рука об руку. Как ни велик соблазн свалить всю вину на мужа, не могу не признать и своей неправоты.

Печальный опыт нашей совместной жизни научил меня многому. Например, тому, что подобное ищет подобного. И как бы мы ни были различны, в одном по крайней мере сходились наверняка – в своей наклонности к праздности.

С той только разницей, что я, как мне кажется, больше мучилась угрызениями совести. Так не более ли виноват тот, кто уязвляется совестью и, следовательно, видит правду? Если слепой ведет хотя бы и полузрячего, то вина второго, вне сомнения, больше вины первого. Все это я поняла много позже. Тогда же лишь безвольно шла по самому легкому пути – пути наименьшего сопротивления.

Между тем не замедлила сказаться разница в воспитании и принадлежность к разным социальным кругам. Проблема эта настолько деликатна, что даже и в таком откровенном рассказе я бы предпочла уклониться от конкретных примеров. Скажу только, что эта разница создает море повседневных проблем и мелких, но изнуряющих конфликтов. И если супругов связывает только любовь-страсть, которая заключается в судорожных притяжениях и отталкиваниях, то эти проблемы и конфликты будут лишь временно затухать, чтобы возникнуть с новой силой.

В нашей совместной жизни эти притяжения и отталкивания выражались в резких и, как мне казалось, немотивированных сменах настроения мужа. Возвращаясь с работы, я почти никогда не знала, что ожидает меня дома – «кнут» или «пряник», встретят ли меня лаской и приветом или с мрачным молчанием проигнорируют мое появление. В случае «мрачного молчания» – а такое бывало очень часто – я тихо плакала где-нибудь в уголке, старательно скрывая от мужа свои слезы.

Помню, он как-то упрекнул меня: «Почему ты такая гордая? Да рассердись, наконец! Накричи, тарелку разбей, что ли...» Но такому варианту поведения противились мои натура и воспитание. Муж хотел от меня скандала потому, что это – тоже одно из проявлений страсти. Покричали – обнялись... Милые бранятся – только тешатся...

Одного мы не могли понять, что учиться нужно подлинной Любви, той, что, по слову Апостола, покрывает все. Видимо, для множества современных, даже и православных, людей такая любовь остается недоступным идеалом. Надо ли говорить, что наш брак не явился здесь счастливым исключением. Оба мы – явно или тайно – превозносились и в конечном итоге искали своего. А главное: радовались неправде и не сорадовались истине (см. 1Кор. 13:6). Может возникнуть вопрос: как православные христиане могут радоваться неправде? Но ведь и правду можно так приспособить к своим нуждам, что она, до неузнаваемости изменившись, может обернуться неправдой. Ленивые, расслабленные люди охотно цитируют себе в оправдание слова Спасителя о небесных птицах и полевых лилиях. Неправедно богатеющие любят вспоминать, что Господь привечал мытарей. Так мы и перестаем сорадоваться истине и начинаем радоваться неправдам, нами сотворенным. Есть тысячи способов творить неправды, наполняя ими свою жизнь, и терять таким образом способность отличать где право, где лево. Вырвал цитатку из Евангелия или Святых Отцов, прикрыл ею свою срамоту и радуешься... Даже брак, освященный Церковью, может пасть до состояния «узаконенного» блуда. Блудить ведь тоже можно по-разному: словами, уклонением от будничных обязанностей, мелкими повседневными предательствами... Да и супружеская близость, не подкрепленная сильным взаимным стремлением к чадородию, постепенно вырождается в блуд. И наш брак все больше становился похожим на узаконенный блуд. Мы все больше стремились устраивать себе «праздники» и, как чумы, боялись «сереньких» будней, тех самых будней, из которых собственно состоит жизнь с ее подлинными радостями. Для меня, Божией милостью, отрезвление наступило в те дни, когда я поняла, что стану матерью.

В женщине, впервые «носящей во чреве», происходят удивительные изменения. Дерзну утверждать, что изменения эти тем очевиднее, чем позже приходит первое материнство. Если до этого ты не знала заботы о младших братьях и сестрах или немощных родителях, болезнь эгоизма почти неизбежно завладеет твоим существом. Только души, особо отмеченные благодатью Божией, избегают этой болезни.

Сказать, что один ребенок может послужить радикальному изменению или полному спасению от эгоизма, – значит сильно покривить душой. Но привычку жить для себя он может поколебать очень сильно. Хорошо помню, что в первые месяцы беременности я с ужасом увидела всю неправильность, всю «кривду» нашей супружеской жизни. Две главные проблемы обозначились тогда в моем сознании. Первая – несовместимость нашего эпикурейства с родительскими заботами. Вторая – мы будем примером нашему ребенку, и примером никуда не годным, более того – разрушительным.

Одна мысль утешала и укрепляла меня: будущий ребенок заставит нас измениться, не может не заставить. Я не учла одного обстоятельства: ребенок жил во мне. Меня радовало ожидание череды будней, связанных с материнством. Мужа перспектива отцовства воодушевляла все меньше и меньше. Он помрачнел, замкнулся, стал раздражительнее, грубее. По медицинским меркам я была «старая первородящая», а следовательно, относилась к «группе риска». Ребенка нужно было сохранять со всей возможной тщательностью, а значит, мало двигаться, постоянно наблюдаться у врача. Как «товарищ по праздникам» я никуда не годилась, а жить без праздников мой муж решительно не хотел. Как будто о нас сказано святителем Феофаном Затворником: «Нежелание потерпеть раздувает неприятности, и пустяки нагромождаются в разделяющую стену. Зачем ум- то дан? Сглаживать жизненный путь. Благоразумие рассеет встретившиеся противоречия. Не рассеиваются они от недостатка житейского благоразумия... и еще больше – от отсутствия другой цели в жизни, кроме удовольствий. Прекращаются наслаждения – прекращается и довольство друг другом; дальше – больше, вот и развод» (116,235–236).

В некоторых семьях развод падает как снег на голову: полюбил другую и – прости прощай. В нашей семье он вызревал медленно, собственно говоря, с первых дней нашей совместной жизни. Соединенные Таинством Брака, мы тем не менее с самого начала работали на разрыв. И, против моих ожиданий, ребенок не объединил нас в совместных трудах отцовства и материнства. Напротив, как первая реальная тягота он показал, что нести что-либо вместе мы решительно не в силах. До сих пор, глядя на многодетные семьи и восхищаясь матерями, я не перестаю изумляться терпению отцов. Радость женщины, носящей четвертого или пятого ребенка, объясняется ведь не только всецелым доверием Богу, но и властным инстинктом материнства, который живет даже в отчаянных и падших. Но радость отца всякий раз потрясает меня как чудо.

Наверное, многие скажут, что меня можно пожалеть. Вероятно, можно. Но сама себя я не жалею. Когда я думаю о нашем неудавшемся браке, то вполне отдаю себе отчет в своей вине. О ней можно сказать тысячу слов, но хватит немногих, и они объяснят все. Слишком мала была моя вера. Слишком велика гордость, скрывавшаяся за показным смирением, гордость современной эмансипированной женщины. И почти не было Любви.

Один только раз и, может быть, впервые в жизни, когда муж, оставив меня с еще не родившимся ребенком, ушел в неизвестном направлении, мне дано было почувствовать, что такое Любовь. Я плакала от жалости – не к себе, к нему. Это во мне зарождалась жизнь, дававшая подлинную, ни с чем не сравнимую радость. А он ушел в поисках мнимых праздников, которые лишь распаляют аппетит и, не насыщая души, повергают в уныние, требующее утоления в очередном «празднике». И так без конца, по кругу. «А счастье было так возможно...» Оно было рядом – в череде будней, наполненных подлинными радостями, которые в своем ослеплении мой муж принимал за тяготы. Мы могли бы наполнить жизнь повседневными мелкими попечениями о ребенке, наших родителях, друг о друге, о храме, о братьях и сестрах во Христе.

Я знаю людей, которые живут именно так. У них столько забот и дел, что со стороны бремена их кажутся неудобоносимыми. Трудно поверить, что один человек может столько успеть. Но жизнь этих людей наполнена до отказа. И у них всегда хорошее настроение. Может быть, где-то, наедине с собой и они иной раз унывают и скорбят, их тоже могут посетить досада или раздражение. Но все это проносится, как облака, гонимые ветром, хотя бы потому, что углубляться в свои ощущения у них нет времени. Дух их бодр, и Господь дает им силы столько сделать за один день, сколько ленивые празднолюбцы едва-едва успевают за неделю, а то и за месяц.

И мы могли бы стать такими, как эти деятельные, трудолюбивые пчелы. Ведь уловил же Господь наши души, привел в Церковь, одарил сверх меры Своею щедрой рукой. А мы, подобно блудному сыну, презрели Отеческую любовь и ушли на страну далече. Мне повезло больше – ребенок требовал неустанных усилий, в том числе молитвенных. «Ты сейчас в благодатном состоянии», – как-то сказал мне священник. И прихожанка, услышавшая эти слова, посоветовала: «Смотри, не превознесись!» Но слишком очевидно, что слова батюшки относились не лично ко мне, а к дару материнства, в коем не было никакой моей заслуги. Какое превозношение! Тогда в нашем храме вступали в брак пара за парой. И каждое слово чина Венчания, казалось, обличает лично меня. Оставалось только ниже опускать голову, когда раздавалось самое для меня страшное: Яже Бог сочета, человек да не разлучает (Мф. 9:6; Мк. 10:9).

Разговор со священником

– Что такое смирение?

– Смирение – это смирение. По этому поводу много книг написано.

– А если к Вам подходит человек и спрашивает: «Что это значит – смиряйся?»

– Это очень абстрактный вопрос. У священника обычно спрашивают совета по конкретному поводу: «У меня дома тяжелая ситуация, я взрываюсь». Говоришь: «Смиряйся». И человек понимает, что это такое: нужно прощать, быть снисходительным. «Смиряйся» – священник не говорит вообще, а всегда – по конкретной ситуации. В самой этимологии этого слова прекрасно виден ответ: быть в мире – с собой, со всеми, с Богом.

– Не может ли стать смирение попущением слабости другого человека, слабости, с которой, напротив, нужно бороться?

– Смиряться надо всегда, даже когда борешься. Смирение – это огромная сила. Смиренный человек может так промолчать, что все вокруг него послушаются. Все святые были очень смиренными, но иногда весьма строго, решительно, ярко проявляли себя по отношению ко грехам. При этом оставаясь смиренными, то есть покорными воле Божией, понимающими ее, действующими вместе с ней. Можно и так определить смирение: готовность последовать воле Божией. Один пожилой священник так изобразил, что есть смирение. Он встал по стойке «смирно», как воин с ружьем на изготовке, и воскликнул: «Господи! Что еще не сделано?» Вот так христианин должен проявлять смирение – с воинской готовностью исполнять волю Божию.

– В каких случаях жене допустимо проявить непослушание мужу?

– В тех случаях, когда муж превышает свои полномочия. Например, требует от жены неисполнения заповедей. Как Апостолы говорили первосвященникам: «Кого нам слушаться, Бога или человека (см. Деян. 4:19)?» И священника, который требует нарушения воли Божией, человек может не послушаться.

Если же ситуации просто житейские, то пусть муж стократ неправ, лучше жене его послушаться. Сама ситуация очень быстро покажет его неправоту. Разумный муж скажет: «Прости, я был неправ». Вообще, если человеку все время противодействовать, то он может начать упорствовать. А стоит оставить его лицом к лицу с самой ситуацией, как он, «вляпавшись» несколько раз, сделает какие-то выводы. Если муж слишком несмирен, то он скроет от жены, что в конце концов поступил по ее совету. А смиренная жена не скажет: «Я же говорила!..» Будет тихо радоваться мужнину вразумлению. На самом деле, Господь учит нас через разные жизненные ситуации. Не то, что один другому скажет: «Вот так – правильно!» Это Бог нам говорит. А Бог гораздо смиренней человека. Он в большинстве случаев говорит: «Попробуй и посмотришь, что из этого получится. Вот есть заповедь, есть совет жены... А ты попробуй».

Когда о нестроениях в супружеской жизни рассказывает только одна сторона, есть опасность, что картина выйдет неполной, более того – искаженной. У жены, оставленной мужем, оставленной к тому же с маленьким ребенком на руках, всегда есть некоторые преимущества выглядеть жертвой в глазах окружающих. Признаюсь, мне хотелось выглядеть жертвой, и не для того, чтобы меня жалели, а скорее для оправдания. Что же добавить к этому, кроме слов Апостола: Посему не судите никак прежде времени, пока не придет Господь, Который и осветит скрытое во мраке и обнаружит сердечные намерения, и тогда каждому будет похвала от Бога (1Кор. 4:5).

К этому могу добавить лишь одно: процесс развода – от первых и явных признаков распада нашей семьи до получения мною «разводного письма» – длился около двух лет. При этом я, как было сказано выше, оставалась защищенной благодатью материнства и находилась, как верю, под особым покровительством Божией Матери и того святого, именем которого нарекла сына и к которому постоянно и с любовью обращалась в молитвах. Потому, вероятно, я оказалась менее легкой добычей для врага. Ему же оставалось одно: с удвоенной силой напасть на моего мужа. Уже по тому, как супруг психопатически метался между желанием воссоединиться со мной и пересиливавшим искушением разрушить жалкие остатки нашего единства, чувствовались упорство и целенаправленность вражьих усилий.

Будь тогда во мне хоть на йоту больше Веры и Любви, я, вероятно, смогла бы покрыть и простить если не все, то многое. Но любви хватало только на ребенка, на мужа с его метаниями не осталось душевных сил. Все меньше я склонна была верить извинениям и заверениям мужа, особенно потому, что вслед за его покаянными слезами не замедляло являться такое яростное озлобление, что, бывало, он не подходил ко мне даже и в церкви, всем своим видом показывая, что между нами нет ничего общего. И когда наступил срок, в родильный дом меня отвезли друзья. Они же приехали забрать меня с ребенком после выписки. Ощущение женского одиночества, возникшее тогда, мало-помалу утратило пронзительность, стало привычным.

И чем дальше, тем больше я утверждалась в мысли, что без мужа мне не просто можно, но даже и легче жить. Привычка к эмансипации, ослабевшая в браке, с новой силой завладевала моим существом. Но и совесть не давала покоя, твердя свое: «Это неправильно, неправославно... подумай о ребенке... подумай о том, наконец, что ты скажешь на Страшном суде».

Не знаю, как тогда боролся с собою муж (но верю, что боролся, как мог). Я же, поняв, что брак рушится безвозвратно, впервые, в меру своих слабых сил, положилась на волю Божию. Просто молилась, чтобы Господь все устроил Сам, а мне бы осталось из хода дел разумевать Его волю. Тогда я увидела ответ в решительной просьбе мужа о разводе – ради брака с другой женщиной. До сих пор не знаю, была ли то очередная уловка врага или действие Промысла. В тот момент свое согласие дала без колебаний, а долю матери, в одиночку воспитывающей ребенка, приняла не как крест, а скорее как избавление от мучительной двойственности двухлетнего «соломенного вдовства».

Теперь передо мною стояла одна задача: растить сына так, чтобы он как можно дольше не почувствовал той неполноты, на которую обрекли его маловерные и тяжкоболящие родители. Поначалу проблемы были просты и будничны и решались «по мере поступления». Нужно было терпеть бессонные ночи, ходя по комнате с ребенком на руках. Что ж, и не спала, и ходила. Благо мальчик был спокойный, и такие ночи выпадали мне куда реже, чем другим матерям. Нужно было стирать пеленки, убираться, готовить. И здесь ничего особенного не было: кто из женщин не стирает, не готовит, не убирает квартиру? Редкие мужья берут на себя эти женские, по сути, обязанности. Нужно было каждое воскресенье везти коляску через снег или грязь к храму, чтобы ребенок, не приведи Бог, не лишился Причастия. Ну и везла, зато руки становились сильнее и дух тверже и упорнее в благочестии.

Если лифт не работал, сама втаскивала коляску на девятый этаж. Да кто же из матерей не таскал – днем все, даже самые попечительные папы на работе, а гулять детишкам надо не только вечером. Каждый свободный час, коли хватало сил, занималась своей работой, благо ее можно было делать на дому. Да кто же и не работал: на мужа надейся – сама не плошай! Знаю матерей, которые из отпуска по уходу за новорожденным возвращались с написанной диссертацией. До таких «титанов науки» мне было далеко, хорошо хоть профессиональный уровень поддерживала худо-бедно.

С материальной стороны все складывалось приемлемо. Муж исправно платил алименты, я получала зарплату и даже успевала подрабатывать сверхурочно. До кризиса 1998-го года было еще далеко, так что денег хватало на нормальную жизнь без излишеств, но и без ощутимой недостачи. Детской одеждой меня щедро снабжали друзья по приходу. Едва возникала хоть какая-нибудь нужда, будто чудом являлась необходимая одежка и обувка, как в подтверждение слов: Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом (Мф. 6:32).

Ребенок подрастал как-то почти незаметно. Бежали дни, месяцы. На смену простеньким радостям по поводу первой улыбки и первого «агу» приходили другие, более полные: радость от того, как мальчик спокойно и терпеливо ведет себя в храме, как, довольный, приступает к Причастию, как, еще нетвердо стоя на ногах, «кадит» пустышкой, подражая батюшке, и уморительно смешно, но и абсолютно точно бормочет, воспроизводя интонации диакона. Как любит церковные песнопения, предпочитая их всей прочей музыке. Как, прося еды, говорит «аминь», потому что знает, что перед трапезой обязательно бывает молитва. Поистине младенческая душа, «подобно воску, легко запечатлевает в себе образ» (Свт. Василий Великий, 8, 112). Как было не возгордиться матери, наблюдавшей столь благочестивые результаты своего воспитания! Однако и здесь не оставлял Господь, смиряя готовую превознестись душу. Не забуду, как мой двухлетний сын закатил в церкви оглушительный скандал, наотрез отказавшись подойти к Чаше. На мою растерянность и неуместный гнев одна многодетная матушка сочувственно улыбнулась и сказала: «Ничего, бывает...» Эта улыбка и простые слова подействовали лучше любого многословного увещевания.

Да, бывает всяко. И чем старше становился мой сын, тем отчетливее был виден недостаток мужского воспитания. Он рос слишком изнеженным, слабым душой и телом. Да, он мягок, покладист, немного непоседлив, но отзывчив на ласку. Чуть большая мера строгости вызывает у него слезы. Он легко обижается и как-то по-женски лелеет свои обиды. Сходчивый и общительный, он тем не менее пасует перед более дерзкими и драчливыми сверстниками. Мужское общество для него желанно и привлекательно, но резкие интонации и обертоны мужского голоса настораживают, а то и попросту пугают моего сына, привыкшего к тихому женскому воркованию.

Сын с готовностью помогал мне в малых хозяйственных попечениях, несколько повзрослев. Но когда его друзья на детской площадке увлеченно строили что-нибудь, стуча импровизированными молотками или орудуя лопатками, как мастерками, он смотрел на них, не понимая сути игры. Тогда особенно остро чувствовалось: другие мальчики подражают мужскому деланию своих отцов, мой же сын имеет представление только о женских попечениях. Когда ребятишки затевали игру в семью, ему неизменно доставалась роль сына. Папой всегда избирали мальчика, у которого был не только отец, но также братья и сестры.

Неполнота семьи, как и всякая неполнота, дает себя знать. И уже наступило время, которого я давно и с трепетом ожидала. Время вопросов: «Почему папа приезжает только по выходным? Почему он не живет с нами?» Пока ребенок не может вместить всей горькой и сложной правды, приходится отговариваться «папиной работой» или неопределенным «мы так живем, так надо». Но скоро, скоро придется принести на сыновний суд историю о том, как папа и мама решили жить врозь.

Разговор со священником

– Что, по Вашим наблюдениям, чаще всего приводит к распаду семьи?

– Внешние причины самые разные. Например, предательство одного из супругов. Но часто бывает и так, что предавшего все-таки прощают. Я имею в виду церковные семьи, где, надо заметить, ситуации супружеской измены – явление достаточно редкое. Но бывает, что потерпевшая сторона ни в какую не хочет прощать или предавшая сторона решительно выбирает свою новую семью. Если же человек кается, возвращается, его чаще всего прощают. У меня на памяти даже не один, а три удивительных случая, когда предавшие возвращались в семью, потому что чувствовали, как сильно за них молились.

Другие причины разрушения семей: очень тяжелый характер одного из супругов, очень большая немощь одного в отношении помощи другому. В таких случаях «потерпевшая сторона» уходит, как правило, не в другую семью. Просто не может больше жить с человеком, который вроде бы и в семье живет, а в то же время как бы и не в семье. «Ничего от него не дождешься, никакой помощи», – так это обычно формулируется. Часто такое случается в семьях, где пьют мужья. Бывало, что это настолько переходило все пределы, портило детей, делало жизнь невыносимой, что приходилось благословить развод. Дважды я вынужден был таким образом выбирать наименьшее из двух зол, и в обоих случаях все кончилось хорошо: бывшие супруги вздохнули с облегчением. Хотя одна из семей – многодетная, но развод принес облегчение. Бывают случаи, кстати не такие редкие, когда женщины провоцируют своих мужей на предательство: непониманием, своеволием, ленью... Да, ленивые женщины тоже встречаются, хотя реже, чем мужчины.

– В каких случаях Церковь разрешает развод?

– В случае супружеской измены потерпевшая сторона имеет право требовать развода, право, данное Самим Христом. Некоторые из монашествующих даже трактуют, что обязана требовать: фактом прелюбодеяния брак разрушен. Хотя все не так просто, особенно в наше время, когда мир очень активно закладывает в сознание человека блудные помыслы. Но сила прощения, сила благодати Божией все-таки больше измены. Бывает, что изменивший человек мучается, мечется между семьями и совесть его обличает. Тогда приходится опять-таки давать испытательный срок, чтобы проявилась воля Божия. У нас ведь нет духовного зрения, мы не видим, уврачуем ли раскол, происшедший в семье. Недавно был в моей пастырской практике такой случай, когда человек послушал голоса совести и супруга его простила.

Еще развод разрешается в случае психической болезни, которая проявилась до брака, но была сокрыта от невесты или жениха. На Руси существовала такая практика: за три недели до брака священник объявлял всему приходу о намечающемся Венчании. Это делалось не только для того, чтобы люди порадовались за будущую чету и пришли на свадьбу, но и для того, чтобы, если кто-нибудь знает какие-то канонические препятствия, могли заранее предупредить священника или одного из будущих супругов.

Неспособность одного из супругов к деторождению, о которой было известно, но которая оставалась утаенной до брака, также является веской причиной для церковного развода. Также и пропажа без вести – в мирное время по прошествии года, в военное – шести лет позволяет оставшемуся вступать в новый брак.

– Что Вы можете посоветовать матери, в одиночку воспитывающей ребенка?

– Позвольте подойти к ответу на этот вопрос с другой стороны. В большинстве случаев, когда священник сталкивается с подобной неполной семьей, обнаруживается почти повсеместно такая особенность. Одинокая женщина тем или иным образом ищет мужского начала: в поддержке словом, в помощи по дому. И в душевном смысле она ищет восполнения этой нехватки. Очень часто одинокие или разведенные женщины находят эту поддержку в священнике.

Часто звонят батюшке по телефону, обращаются за благословением по всякому поводу, иногда весьма незначительному. В этом чувствуется не только искреннее желание быть церковной, но еще и стремление ощутить себя за надежной, мужественной «стеной». Не то чтобы это совсем неправильно, это возможно, но должно иметь разумные границы. Кстати, такое бывает не только в случаях неполных семей, но и в семьях, где муж слишком неактивный, ленивый и, как правило, нецерковный. Эти женщины, к сожалению, не понимают, что своим слишком частым обращением к священнику только искушают своих неверующих мужей и вызывают еще большие раздоры в своих семьях.

Что же касается одиноких женщин, то они компенсируют неполноту своей жизни не только через общение со священником, они прилепляются к компании – необязательно мужской – словом, виден постоянный поиск чего-то, что восполнит душевную недостачу. За этим многие и в церковь ходят, я бы даже сказал – со страстью. Кстати говоря, если речь заходит о разводе, эти последствия я всегда имею в виду. И единственный раз я с облегчением благословил на развод – вынужденный, конечно, – когда знал, что у разводящейся многодетной матери есть брат – серьезный, церковный, очень надежный человек. Он сейчас помогает ей и детям лучше, чем это делал муж.

Вообще женщине, оставшейся без мужа, нужно постараться восполнить своим детям недостаток мужского присутствия. Нужно, чтобы они побольше общались со своими крестными отцами. Особенно это касается мальчиков. Нужно, чтобы в приходе они вместе с мужчинами участвовали в каких-то мужских делах, трудились с кем-то из прихожан на послушаниях, чтобы со священником общались. Все это должно делаться в меру сил и возраста детей, но делаться непременно.

– Насколько часты сейчас расторжения церковных браков?

– В сравнении с количеством разводов вне Церкви, процент расторжения браков, заключенных церковными людьми, очень небольшой. А в сравнении с XIX веком – процент церковных разводов, конечно, выше. К сожалению, сейчас многие священники венчают не только не расспросив, а даже не исповедав людей, которые пришли просто ради «красоты обряда» или, часто, по суеверным ощущениям. Так вот, у этих венчанных, но нецерковных пар процент разводов такой же, как у светских (около 50%), потому что к искушениям они не готовы, испытательный срок не прошли, не молились, не исповедовали своих греховных поползновений. Нельзя легкомысленно считать, что, мол, Таинство удержит. Таинство всегда оставляет человека свободным, это очень важно знать. Если человек свою свободу направляет на сохранение Таинства, тогда Таинство поможет.

Когда моя совесть восставала против развода, она была движима лишь страхом перед грядущим Божиим Судом, тем, что совершится уже вне земной жизни. Опасения за сына в момент развода я легко свела почти на нет отчасти лукавыми, отчасти и справедливыми рассуждениями о том, что жизнь, которую мы вели в браке, слишком плохой пример для ребенка. Не учла я одного: тех духовных последствий, к которым еще в сей, временной жизни неизбежно приводит попрание Таинства.

Пока ребенок был мал, жизнь оказывалась доверху наполненной всевозможными попечениями о нем и тем самым представлялась правильной. Вышеупомянутый скандал мальчика в храме, как теперь понимаю, был не случайностью, а первым звонком. Тогда я долго размышляла о срыве сына и своей безобразно гневной реакции. Ответ нашелся сам собой: я просто устала, мне нужен отдых. Только лишь о естественной для всякой матери физической усталости подумалось мне. Следовательно, нужно побольше спать, по возможности урывать время для неги и лени, столь любезных моему сердцу. Чему-чему, а этому меня учить не надо было.

Почему бы не дать себе маленькое послабление? Например, опустить утреннее правило: утро – самое хлопотное время. А там можно опустить и правило вечернее: ребенок спит, это мое время, можно тратить его на чтение, телевизор, шитье нового платья. И вот оказывается, что можно вообще не читать правило – и месяц, и два, и полгода. Можно пропустить воскресную Литургию – одну, три, пять. И ничего не произойдет. Кирпич на голову не падает, неизлечимые болезни не посещают, близкие живы, слава Богу!.. Но дни лукавы суть (см. Еф. 5:16).

Физическая усталость вскоре уступила место болезни – поначалу не очень заметной, неосязаемой. Имя этой болезни – расслабленность. Она охватывает тебя поначалу нежно, убаюкивающе вкрадчиво. Полощешься в ней, как водоросль в ласковых водах. Хорошо! Но мало-помалу жизнь начинает меняться. Повседневные действия требуют все больших – физических и душевных – усилий. Ночами посещают кошмары. Поутру просыпаешься усталой, как после тяжелого трудового дня, с тоской и мукой думая о наступившем сегодня, которое заранее представляется более постылым и никчемным, чем вчера. Малейшая неудача валит с ног и кажется предвестием неотвратимой катастрофы. Фантазия рисует мрачные образы. Страх за ребенка, страх перед жизнью – повседневной реальностью и неизвестным будущим – все более властно охватывает душу и рассудок.

Но если бы пострадала только я! Духовная болезнь, как инфекция, передалась сыну, естественно связанному со мною теснейшими узами. Некоторые симптомы ее были ужасны в своей откровенности: мальчик заявлял, например, что не любит колокольный звон или недовольно кривился, слушая молитву перед едой. На мои попытки почитать ему детскую Библию отвечал решительным отказом. Зато не на шутку пристрастился к телевизору, как раз в ту пору появившемуся в нашем доме. Сын, что называется, отбился от рук – стал капризен, непослушен. Ссоры между нами вспыхивали повсечасно из-за всякого пустяка. И трудно сказать, кто в этих стычках вел себя хуже: малый ребенок или его великовозрастная мать. Одно очевидно: детская душа страдала не меньше взрослой. Нельзя сказать, что я совсем не отдавала себе отчета в происходящем. Понимала: дела мои плохи. Но жила как в тумане.

Помню, я шла по улице с ребенком, думая свои невеселые думы, и вдруг заплакала. Сын растерялся, стал по-детски утешать меня. Только стыд перед ним заставил взять себя в руки, унять тихую истерику. «Я больна, больна психически. Мне нужен врач», – решила я тогда. В книге известного психоневролога отыскался тест, со всей очевидностью обнаживший «диагноз»: глубокий невроз. «Доброхоты» советовали обратиться к психиатру, давали телефоны «самых лучших врачей» и названия психотропных препаратов, которые болезнь «как рукой снимут».

Только одна моя – православная – подруга решительно сказала: «Все это – чепуха. Даже самый хороший врач вытащит тебя максимум на год. Средство одно,– поверь моему опыту, и это средство простое: примирение с Богом. Не сетуй, не плачь, не проси больше, чем Он дает: денег, работы, здоровья. Кайся, молись, ходи в церковь – не мне тебя учить». Но именно ей, как оказалось, нужно было меня поучить.

Было как раз начало Великого поста, и в храмах читали Покаянный канон преподобного Андрея Критского. «Откуду начну плакати окаянного моего жития»,– с этого началось мое трудное, долгое выздоровление. Иным оно быть не могло.

Без малого три года провела я в тяжкой болезни духовного расслабления, почти полного отпадения от Церкви, когда казалось, что все силы ада восстали на меня, сломив волю, опутав душу унынием и отчаянием...

Нельзя придумать лучшего времени для возвращения в Церковь, чем Великий пост. Весь покаянный строй его служб уязвляет душу стыдом, но и врачует ее, подавая надежду на Воскресение. О днях Великого поста замечательно написал в своих дневниках Борис Шергин: «Земля еще спит, опутанная снежными пеленами, как Лазарь во гробе, но уже послали за Христом». В те дивно-скорбные дни поста передо мною открывалась не только глубина моей болезни, но и ее причина: тяжкий грех расторжения брака. А вместе со скорбью и стыдом потихоньку оживала и укреплялась Надежда. Поначалу она явилась извне – из радостных и сочувственных взглядов братьев и сестер, из той особой, участливой теплоты, с какою они приветствовали меня, говоря: «С праздником!» А мне слышалось: «С возвращением!» В их радости и любви я со стыдом и благодарностью чувствовала отсвет любви Отчей: порадуйтесь со мною: я нашел мою пропавшую овцу (Лк. 15:6).

Здесь можно было бы поставить оптимистическую точку. И получилось бы совсем как в романе. Но это писатель управляет им же придуманными персонажами как хочет. Нам, авторам собственных судеб, не в пример труднее: мы пытаемся справиться с собою, а это зачастую тяжесть непомерная.

Когда-то, в самую первую пору неофитства, я искренно удивлялась, слушая рассказы о людях, порвавших с Церковью. «Да как же это возможно? Да неужели же им не страшно?!» Господь показал мне, как это бывает, на моем собственном примере. Был момент, когда батюшка сказал мне: «Ты висишь на волоске». Волосок не оборвался только по милости Божией. И, как мне кажется, милость эта действовала через ребенка. Беспечность человека, отвечающего только за себя, порою не имеет разумных границ. Ответственность за другого, тем более – за собственное дитя, хоть как-то отрезвляет.

«Родители будут наказаны не только за свои грехи, но и за пагубное влияние на детей, успеют ли они довести их до падения, или нет». Можно, никогда не читав этих слов святителя Иоанна Златоуста, знать правду, содержавшуюся в них, – неким совестным знанием. Начало премудрости страх Господень (Пс. 110:10). Когда мой психопатический страх за ребенка отступил, дав место более реальному страху, – за его бессмертную душу, появилась и надежда на мое собственное восстание.

Всякий, кто по-настоящему падал, знает, как трудно вставать. Вот почему речь не может идти ни о каких «хэппи-эндах» и оптимистических точках. Для меня внешнее возвращение в храм было и остается только началом восстания. Как точно заметил один священник: «Каждый наш шаг чреват падением». Действительно, вот мы поднимаем ногу – малейшее препятствие, простое ослабление внимания – и уже лежишь. Но если навык обыкновенной физической ходьбы легко обретается каждым, то умение блюсти, как опасно ходишь, – искусство, доступное, кажется, лишь святым. Восстание упавшего требует немалых трудов, это поистине тяжкая брань, и в первую очередь с самим собой. Не знаю, кто как, а я лишь на десятом году церковной жизни узнала, что только воля наша неподвластна бесам. Что своеволие – это плохо, я вроде бы знала. И своими собственными умственными построениями додумалась до того, что и воля, и волевое усилие – вещи не очень хорошие. «Волю нужно отсечь, и пусть Господь ведет меня», – это понималось и толковалось мною весьма произвольно, даже дерзко. Лишь много позже пришлось понять, казалось бы, простые вещи: чтобы встать на молитву, нужно усилие воли, чтобы выбраться из теплой постели и отправиться в храм, тоже необходимо волевое усилие, что, наконец, путь ко спасению – это цепь усилий. Так вот за понимание этих «простых вещей» пришлось заплатить высокую цену. Конечно же, сверх той высокой цены, которой куплены мы все.

О ретивые неофиты, в два-три месяца постигающие науку спасения! «Блаженные» теоретики, не ведающие сомнений! Знали бы вы, что не только за каждое слово, а за каждую запятую евангельских и святоотеческих цитат, которыми так бойко сыплете вы, возможно, придется заплатить подлинным страданием души, самой ее кровью.

Я знаю женщину, которая родила третьего ребенка специально для того, чтобы в его воспитании не повторить ошибок, допущенных с первыми двумя. Вот мне и подумалось: «А что если б я во второй раз вышла замуж... Может быть, и не наделала бы прежних глупостей». Но холодный рассудок тут же осадил: «С чего ты взяла, что будет по-иному? Нет уж, матушка, разбирайся с тем, что есть».

И другая лукавая мысль не раз посещала меня: а если бы там и тогда я встретила другого человека, который подходил бы мне во всем? Жили бы с ним мирно, ровно и счастливо, родились бы у нас двое, а то и трое деток... Но, как сказал мне священник: «И в ошибках наших действует Промысл». В счастливом и ровном существовании увидела бы я всю свою мерзость, ужаснулась бы ей? Читала бы с отвращением свою жизнь, «трепеща и проклиная?» Едва ли... Неспроста же Господь попустил соединиться столь разным, «неподходящим» и столь во многом греховно похожим людям. Муж дан мне был как зеркало, в котором я увидела отразившимися мои собственные вины. Быть может, начаток смирения в том, чтобы узнать себя в этом отражении и сказать: да, это я.

Уже несколько лет прошло после развода. Между мною и бывшим мужем, который, кстати говоря, так и не женился, установились добрые, приятельские отношения. Он исправно приносит мне деньги («алименты»), в охотку общается с сыном. Мы делимся друг с другом своими проблемами, сочувственно выслушивая один другого или по мере возможности давая советы. Встречаемся, как старые, добрые друзья, которым всегда есть о чем поговорить. Но не стоит обманываться безмятежностью этого штиля, сменившего давно отгремевшие бури. Причина его понятна и, увы, прискорбна. Это – почти полное отсутствие взаимной ответственности и каких бы то ни было обязательств. Нам нечего делить: каждый живет так, как ему заблагорассудится. Носить тяготы друг друга нам не приходится – нет такой необходимости. Получается, что, разведясь, мы пришли к тем самым отношениям, к которым стремились, состоя в браке.

Бывает, муж спрашивает меня: «А что, собственно, нам мешает вновь соединиться, ведь связующую силу Таинства мы чувствуем, хоть и по-разному, но, несомненно, оба; так почему бы не зажить снова вместе?» А потому! Потому, что мы ни на грош не изменились, и, соединившись, точно так же разбежимся – не через месяц, так через год. Но второе падение будет глубже первого. Вновь разбив наскоро склеенное, мы едва ли соберем осколки. Нет, вернуться друг ко другу по-настоящему можно лишь при одном условии: если оба мы не просто переменимся, но преобразимся до неузнаваемости. Возможно ли это? Богу все возможно. А нам – человекам – для этого нужно содрать с себя три шкуры, с кровью, с потом, с усилиями и трудами непрестанными.

Бывает такое? Конечно, бывает. Я знаю бывшего пьяницу, почти алкоголика, волевым усилием порвавшего со своим пороком и приведшего с собою в Церковь не только жену, но и бывших собутыльников. Знаю в прошлом светских, кокетливых женщин, преобразившихся не просто внешне, но ставших церковными

в полном смысле этого слова. Знаю людей, когда-то перешагнувших пограничное состояние психической болезни, а затем полностью излечившихся через обращение в Православие. Один из них стал тем священником, чье даже молчаливое присутствие рядом дарует твоей душе мир и покой. Поистине: у Бога всего много. Нам же грешным и тяжкосмиренным остается одно – покаяние. Это – труднее всего. Но только ради этого стоит жить.

2000 г.

Протоиерей Александр Ильяшенко. Как строить семейные отношения

Развод – это всегда трагедия, от которой страдают все стороны: и муж, и жена, и дети, родители и родственники. Когда возникает конфликт, то его виновники под влиянием гнева, раздражения, накопившегося груза взаимных обид и упреков не думают о последствиях. Отметим важную закономерность: когда грешат сильные, в первую очередь страдают слабые. Грешат мужчины, страдают женщины, грешат женщины, страдают дети. Как правило, инициатором развода выступает муж.

Трудно описать тяжесть страданий, которые испытывает брошенная жена. Женская психология – хрупкая и не должна подвергаться подобным перегрузкам, она не приспособлена, и часто не в состоянии выдержать обрушившуюся на нее катастрофу. Этот стресс приводит к тому, что вполне физически и психически здоровая женщина начинает вести себя неадекватно. Нарушается ее самооценка, она начинает комплексовать, считать себя и нравственно, и физически неполноценной, предпринимает шаги, только ухудшающие ситуацию, которые, находясь в нормальном состоянии, она никогда бы не сделала. Чувство ненужности, заброшенности, сознание того, что то, что было дорого и свято, поругано и обесценено, остается на всю жизнь, отравляя ее.

Очень остро страдают дети и непосредственно, и опосредованно. Женщине, а тем более матери-одиночке, страдающей от своей мнимой неполноценности, трудно, почти невозможно дать полноценное воспитание своему ребенку. Дети в неполной семье не имеют представления о роли отца, а мать не в состоянии проявлять в полной мере мужских качеств. В древности мальчика в три года с женской половины отдавали на воспитание на мужскую половину, чтобы он вырос настоящим мужчиной, с сильным характером, способным брать на себя ответственность и способным к решительным действиям. Потому и вырастали великие мужи, творившие великую историю, мужественно смотревшие в лицо опасности, шедшие навстречу обстоятельствам, казавшимся непреодолимыми, и трудности отступали перед бесстрашием, верностью и великодушием.

Покинутая жена должна осознавать, что очень важно терпеливо и с достоинством нести свой крест, чтобы сохранить силы для борьбы за саму себя и за свою семью. Остаться одной всегда тяжело, тяжело терпеть, тяжело смиряться, но это не значит, что надо опускать руки, доводить свою нервную систему до истощения. Так, упаси Бог, человек дойдет и до мысли свести неправедные счеты с жизнью. Если расслабиться перед трудностями, то они тебя задушат. А если осознать, что должна, как боец на фронте, бороться и держаться до последнего, значит, ты победишь. С Божией помощью, конечно. Только так можно изменить тяжелую, трагическую ситуацию развода.

Можно привести множество примеров того, как женщины своим подвигом духовным – молитвой, покаянием, постоянством, мужеством, верой и верностью -смогли вернуть мужей, которые, казалось бы, ушли безвозвратно.

Однако беду лучше предотвратить, чем запоздало преодолевать ее разрушительные последствия. Если возник конфликт, его следует как можно скорее разрешить. Необходимо в первую очередь искать свои собственные ошибки, находить пути примирения. Нельзя позволять конфликту разгораться и ни в коем случае, даже если ситуация кажется безвыходной, нельзя прибегать к услугам нечистоплотных, корыстных людей, как правило, шарлатанов, а может быть, что еще хуже, действительно владеющих оккультными знаниями и приемами магии. Даже если эти экстрасенсы, целители и гадатели и находятся в какой-то связи с демонскими силами, ничего кроме вреда они по своей природе принести не могут. Все их «знания» и «практики» всего лишь немощные дерзости пред Непобедимой, Непостижимой, Божественной Силой Господа нашего Иисуса Христа, всегда врачующего наши духовные и физические немощи и наставляющего нас на путь спасения, то есть на путь радостной, счастливой, полноценной жизни.

Что же делать, если муж «полюбил другую»? Читать нравоучения о безнравственности его поступка несерьезно. Человеческими усилиями эту катастрофу разрешить практически невозможно. Но что невозможно человеку, возможно Богу. Поэтому нужно сказать себе, что ситуация трагическая, совершенно нетерпимая и с ней нужно бороться, а не складывать руки. Если человек уходит к другой, он совершает страшный, смертный грех, о котором в Священном Писании сказано: «Прелюбодей и прелюбодейца смертию да умрут» (см. Лев. 20:10). В древности люди подвергались за это смертной казни. В средние века поступали иначе. Изменника или изменницу раздевали, обмазывали дегтем, вываливали в перьях и в таком виде водили по городу. Раньше люди очень строго следили за чистотой нравов. Сейчас полная безнаказанность: под влиянием непристойных фильмов, фотографий, книг человек совершает безнравственные поступки с молчаливого одобрения общества. Но это совершенно недопустимо.

Любая измена – низкий, презренный поступок, вероломство, неблагодарность, неисполнение своего долга, страшный эгоизм и ослепление. Ты думаешь только о себе, не понимая, какое горе приносишь любящему тебя человеку. И при этом как заклинание произносишь слова о том, что любовь ушла. Это ложь.

Просто ты позволил себе быть неблагодарным, бесчестным, позволил себе забыть то добро, то тепло, которые тебе дарил этот человек.

Ты встретил(-а) другую(-ого), и она (он) кажется тебе именно той (тем), которую(-ого) ты всегда искал(-а). Но это – всего лишь эмоциональный взрыв, вызванный твоей распущенностью, который привел к гормональному взрыву, и вот, ты не можешь побороть воздействие своих собственных гормонов. Биохимические соединения, оказывается, управляют твоим поведением.

Это недостойно. В императорской армии, например, офицер, изменивший своей жене, изгонялся из общества офицеров, потому что нельзя иметь дело с вероломным человеком. Если ты не смог быть верным своей семье, то на тебя нельзя полагаться. Сейчас в обществе изменилось отношение к семье. Изменилось отношение к верности, к заповедям Божиим. Они объявлены ничего не значащими. Как говорил Иван Карамазов у Достоевского: «Если Бога нет, все позволено».

Питирим Сорокин в самом начале 1920-х гг. провел в Петрограде исследование, от результатов которого пришел в ужас. Оказывается, тогда на 10 000 браков приходилось 93 развода и цифра казалась огромной! И это бывшая столица, пережившая революцию, разруху, хаос. Но тогда нравы были еще такими, что эта цифра казалась убийственной, невозможной. А сейчас на 10 000 браков приходится более 5000 разводов.

Когда Ленин ознакомился с этим исследованием, он назвал П. Сорокина «крепостником, феодалом и дипломированным лакеем поповщины». Вместо того чтобы отреагировать так, как должен был реагировать государственный деятель, а именно: приложить все силы для того, чтобы укрепить семью, Ленин просто изгнал П. Сорокина, видя в нем неудобного человека, который указывает на губительные последствия политики властей. Вследствие этого Питирим Сорокин создавал современную социологию не на Родине, а в Америке. В России же удар по институту семьи был нанесен очень серьезный. Правда, сейчас отношение к семье изменилось во всем мире. Семьи распадаются, сокращается рождаемость, развод считается нормой. Считается нормой сожитие без брака.

Конечно, развод разрушителен для детей, для оставленной жены, но большой духовный вред наносится и самому изменнику. Может быть, он и будет жить какое-то время припеваючи, но страшная участь ожидает его в конце жизни или в загробной жизни. За измену придется отвечать, поэтому жене нужно бороться не только ради семьи, ради себя самой, но и ради спасения своего супруга.

Как бороться за свою семью? Господу угодно, чтобы мы друг за друга молились. Господу угодно, чтобы жена вымаливала и спасала своего мужа. И Господу угодно сохранить семью. Поскольку жена, которая хочет сохранить семью, права, а муж, который из семьи уходит, конечно, неправ, то в нравственном отношении жена оказывается сильнее мужа. И если у нее хватит веры, мужества, постоянства, стремления сохранить семью, тогда очень велика вероятность, что ей это удастся. А если нет... Апостол Павел говорит: Не обманывайтесь: ни блудники.., ни прелюбодеи.., ни воры, ни лихоимцы – Царства Божия не наследуют (1Кор. 6:9). Суровость законов направлена на то, чтобы оградить людей от страшной загробной участи. Поэтому нельзя эти законы преступать.

Под любовью часто понимают некое психофизиологическое состояние. При виде объекта такой любви человек испытывает сильные эмоции и принимает их за высокое чувство, в то время как любовь – это вершина всех добродетелей. Любовь- это способность понимать другого, сострадать ему, способность его жалеть, о нем заботиться. Любовь – это состояние единомыслия, когда ты не можешь спокойно жить, если у тебя с любимым какое- то разногласие, разлад. Любовь связана с чувством ответственности, долга. И этот долг неоплатный, потому что, если тебя любят, то это неожиданный и незаслуженный дар.

Любовь – это таинственное чувство. Почему мы любим именно этого человека? Это особый комплекс переживаний, и к психофизиологическим чувствам он не сводится, а является особым состоянием души. Это не значит, что любимый человек – идеальный, безгрешный; это значит, что у тебя хватит любви, великодушия, чистоты души, чтобы покрыть неизбежные недостатки твоего спутника жизни.

Антуан де Сент-Экзюпери сказал, что любовь – это когда двое смотрят не друг на друга, а вместе в одном направлении. Когда они стремятся к общей высокой цели, ради которой стоит жить и переносить испытания, подчас нелегкие. А если муж нецерковный?

Отношения супругов должны быть бережными, деликатными, мы должны бояться человека чем-то оттолкнуть. Правильно, если жена ходит в храм, но часто люди делают неправильные выводы из правильных посылок. Сокращается время, которое она уделяет мужу, изменяется стиль ее жизни, так как Церковь накладывает определенные ограничения: пост, воздержание. А муж совершенно к этому не готов. Если жена будет настаивать, то получается насилие в семье, хотя с формальной точки зрения она права – пост нужно соблюдать. Но не нужно мужу этот пост навязывать, если он не ходит в церковь. Следует исходить из возможностей своего супруга. Если он не в силах выносить длительных периодов воздержания, значит, не надо его провоцировать. Можно привести такой пример. Поводить красавицу-жену по лесу, чтобы устала и проголодалась. А потом привести ее домой, где накрыт роскошный стол, и сказать: «Нельзя». Постить мужа, который не в состоянии поститься, – это издевательство. Апостол Павел говорит: Не уклоняйтесь друг от друга, разве по согласию, на время.., а потом опять будьте вместе, чтобы не искушал вас сатана невоздержанием вашим (1Кор. 7:5). Здесь нужно определить ту меру, которую ваш муж может выдержать.

Плохо, если женщина демонстрирует свое превосходство в семье. Она вполне может быть более талантливой, более успешной, может больше зарабатывать. Но если жена будет демонстрировать свое превосходство над мужем, она разрушит основы семьи, потому что на первом месте должен быть муж. Такова мужская психология. Женщине подчиняться и быть второй гораздо легче. Если роли меняются, то ситуация может разрешиться таким ненормальным способом, как измена.

Напомню сюжет одной известной сказочки, которая называется «Что муженек ни сделает, всё хорошо». Муж находит золотой самородок и покупает на него лошадь, потом меняет ее на корову, корову – на овцу, овцу – на петуха, петуха – на яичко, яичко – на иголочку, а иголочку теряет. И вот, сидит он грустный в трактире и рассказывает свою историю. Над ним смеются: – Придешь домой, жена тебе устроит. – Муж отвечает: – Ничего подобного, давайте биться об заклад.

Приходит домой и рассказывает жене ту же историю. А жена на все приговаривает: «Какой ты у меня молодец. Как ты хорошо придумал». Когда он говорит, что и иголочку потерял, она отвечает: «Ничего, что муженек ни сделает, все хорошо». Спорщикам приходится выложить свой заклад, и супруги вознаграждены за нежное отношение друг ко другу.

Разделяет людей не какая-то абстрактная «порча», а конкретный грех, то есть осознанные или неосознанные поступки, слова (и даже мысли!), вольные или невольные, которыми мы в течение жизни больно раним наших близких. Кстати, жена упреками, пусть даже справедливыми, может, незаметно для себя, загонять мужа в угол, из которого тот не в состоянии найти достойного выхода.

Христианский подход к разрешению подобных ненормальных ситуаций на первый взгляд парадоксален. Казалось бы, очевидно: чтобы изменить ситуацию, надо, чтобы изменился тот, кто ее создал. Но это невозможно, ведь муж-то считает, что он поступил правильно, и меняться не собирается! Ситуация ненормальная, мириться с ней нельзя, ее следует изменить, но парадокс в том и состоит, что изменить мы можем только себя. Необходимо признать, что в корне всех наших бед, скорбей и житейских трагедий лежит наш собственный, личный грех. Господь говорит: Что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь? Или как скажешь брату твоему: «дай, я выну сучок из глаза твоего», а вот, в твоем глазе бревно? Лицемер! вынь прежде бревно из твоего глаза, и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего (Мф. 7:3–5). И хотя в подобных случаях в глазу ближнего тоже «бревно», но ты ничего не сможешь сделать, если глубоко, искренно не покаешься пред Богом в своих собственных грехах. Покаяние требует немалого времени, серьезных усилий, постоянства и терпения. Нужно понимать, что, как бы ни было тяжело, надо мужественно терпеть, молиться Богу и уповать на Его всемогущество и милость. Мужчина призван быть воином, защитником и с оружием в руках доблестно бороться с врагом. А женщине Господь даровал нравственные силы для того, чтобы, терпеливо перенося все тяжелые удары, стойко и доблестно, до победного конца бороться за свою семью.

Действительно, если человек без Бога, то он ограничен: выше головы не прыгнешь... А Господь – Чудотворец, Он совершает чудеса столь свободно и творчески, что человеку и в голову прийти не может. Вот яркий пример. Вторая мировая война. Воздушный бой, силы неравны, самолет подбит. Летчик с трудом выбирается из кабины падающего горящего самолета, прыгает, дергает за кольцо, парашют раскрывается, казалось бы, все хорошо. Но, спустившись ниже, он видит, что падает в болото. Человек хладнокровный, неоднократно смотревший смерти в лицо, он понимает, что надежды нет. Погружается в болотную жижу, начинает задыхаться и теряет сознание, но... приходит в себя на твердой земле. Оказывается, что, когда он погружался в болото, порыв ветра положил парашют набок и вытащил летчика из трясины. Чудо? Чудо. Мог человек самостоятельно спастись в данной ситуации? Нет, но Господь помог, Он спасает из совершенно безвыходных, с человеческой точки зрения, ситуаций. Поэтому так важно прийти в храм. В Церкви речь идет не о том, что человек может, а о том, чего он не может. Что невозможно человеку, возможно Богу.

Как преодолевать конфликты? У семьи должен быть круг общения, общие друзья, насыщенная культурная жизнь. Конечно, у православных супругов центром жизни должен быть храм. С помощью Церкви нужно преодолевать все неизбежные конфликты. Хочу напомнить одну народную мудрость: «Упустишь огонь – не потушишь». Все конфликты надо улаживать, когда они только начинают разгораться.

Конфликты могут быть и незначительными, но к ним нельзя относиться легкомысленно, потому что грех подчас берет не своим «качеством» (тяжестью), а своим количеством. Если какие-то грехи повторяются изо дня в день, из года в год, это может разрушать семью незаметно. Накапливается груз взаимного неудовольствия, непонимания, нежелания прощать, уступать. Приведем пример: муж пришел домой выпивши, чем вызвал раздражение жены. Если бы это случилось только один раз, то было бы не страшно. Но если это происходит регулярно, то грех «накапливается». Можно подобрать сравнение: одна снежинка почти ничего не весит, но когда снега наметает много, образуются целые сугробы и перегораживают дороги, из-за чего происходят аварии, в горах сходят снежные лавины, погребающие под собой целые поселки. От незначительной причины происходят серьезные события, которые могут повлечь за собой непоправимые последствия.

Немного коснемся темы гнева. Как говорил апостол Павел, гневаясь, не согрешайте (Еф. 4:26). То есть чувство гнева допустимо, но нельзя, чтобы, гневаясь, ты унижал человека, оскорблял его, обращался с ним грубо. Спаситель говорил: Во всем как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними (Мф. 7:12). Нужно думать и о последствиях своих поступков.

В Священном Писании есть слова: Солнце да не зайдет во гневе вашем (Еф. 4: 26). Эти слова можно понимать двояко. Первое: миритесь до захода солнца. И второе: солнце вашей любви, вашего тепла, дружелюбия, нежности да не зайдет во гневе, то есть да не помрачатся от гнева чувства, которые вы друг ко другу питаете. Если что-то и произошло, то надо срочно помириться и простить друг другу все обиды.

Обязательно нужно друг другу сострадать и не допускать глубокого разделения, потому что оно может стать непреодолимой пропастью. Что касается необходимости прощать обиды, есть такой известный случай. Два монаха-под- вижника были дружны, а потом поссорились. И хотя один из них просил прощения и искал примирения, другой не хотел его прощать. Они жили в эпоху гонений, были схвачены, подвергнуты пыткам, но не отреклись от Христа. И вот, когда их повели на казнь, один из них опять стал просить другого о примирении. А тот даже пред лицом смерти сказал, что не простит. И тут благодать Божия оставила второго за его непреклонность, испарилось мужество, и он отрекся от Христа. Уже переживший пытки... Ему готовился мученический венец и вечная жизнь с Богом, но из-за своей непримиримости он всего этого лишился. Вот как страшно не прощать друг другу обиды, это грозит пожизненной карой и карой в жизни вечной.

Любовь подразумевает, прежде всего, свободу. Любящий человек не ограничивает того, кого он любит, но иногда нужно проявлять строгость. Бывает так, что мы должны человека ограничивать, проявляя реальную заботу о нем. А насилие исходит из эгоистических представлений, из стремления доказать свое мнимое превосходство, из стремления жить так, как тебе угодно, не считаясь с мнением окружающих. Насилие причиняет много боли.

Однако часто насилие бывает следствием неправильного поведения. Например, типичная ошибка. Приходит муж с работы усталый, а молодая жена, которая сидит дома с детишками, начинает на них жаловаться. И муж, у которого нервы и так напряжены, злится, раздражается и начинает выплескивать свои отрицательные эмоции. Или вообще не хочет домой идти. Потому что вместо ожидаемых отдыха и покоя, он получает новую нагрузку, с которой уже не в состоянии справиться.

В русских сказках: Иван-царевич приходит к Бабе-яге, и та его спрашивает, зачем пришел? Иван-царевич отвечает: «Ты меня, дорожного человека, сперва напои, накорми, спать уложи».

Конечно, мы не проводим прямой аналогии, но когда муж приходит домой, детишек нужно постараться успокоить, стол должен быть накрыт, ужин – приготовлен. Муж покушал, пришел в себя, тогда можно поговорить с ним о каких-то проблемах. Иначе ты провоцируешь его на агрессию, с которой он, еще не придя в себя после напряженного дня, не может справиться. Жену тоже можно понять – она целый день бьется с детьми, но, по сути, она неправа.

Крайний случай и, конечно, совершенно недопустимо, если муж бьет жену. Такие отношения – грубейшее нарушение требований предъявляемых к мужу семейной жизнью. Ни в каком случае не смеет муж бить свою жену. Но все начинается с малого. Ведь когда они еще были женихом и невестой, он ее не бил? А если бил, то зачем замуж вышла? Надо иметь в виду, что жертва часто сама провоцирует агрессию по отношению к себе. В поведении была допущена ошибка. Какая, надо разбираться. Но такая ситуация может сложиться и безо всякой провокации. Например, муж пришел домой пьяным и избил свою жену... Тут уже речь идет о том, насколько жена сильный человек и сможет ли она такое испытание выдерживать. Если это выше ее сил, значит, нужно разводиться. Если муж издевается над женой, не хочет меняться и ничего не понимает, конечно, это можно и нужно прекратить. Но если она видит, что все еще можно исправить, что и у нее хватит сил в чем-то перестроиться, осознать свои ошибки... Нужно рассматривать каждый конкретный случай.

Нельзя забывать, что с Богом все возможно. Господь – защитник сирых и убогих. Господу Богу неугодно, чтобы муж обижал свою жену. Так вот, нужно стараться терпеть до последнего. Эта мера у каждого своя. Столько, сколько может вытерпеть один, не сможет вытерпеть другой. Многое зависит от веры и молитвы человека, от его целеустремленности, усердия и постоянства.

Протоиерей Артемий Владимиров. Ревность – проблема в семье

Прежде всего разграничим славянское слово «ревность» (в значении «ревность по Богу»), подразумевающее действительно святое, возвышенное чувство, суть которого – стремление содействовать славе Божией, огненное желание угождать Богу, и одному Богу, и иное, душевное чувство – ревнование, ревность, которой не лишены были до времени и Апостолы, покуда не возродились благодатью Духа Святого.

Если говорить о ревности, которая имеет место в отношениях супругов, то это, конечно же, тяжелое, страстное чувство, доставляющее мучения человеку. Равнодушие ужасно, но не менее ужасна и ревность, порой заглушающая совершенно голос разума и делающая человека своеобразным маньяком, лишающая его нравственной свободы. Эта ревность называется в Библии жестокой, как ад; эта ревность доводит иногда до умоисступления и убийства, зачинаясь и совершаясь в человеке не без участия демонов.

Отчего она возникает? Конечно же, от недостатка доверия к любимому, от недостатка благородства в душе любящего. Возникает она, наверное, и потому, что мы не любим в Боге того, кого любим, – ведь благодать не насилует, любовь не подавляет. Любя, мы отдаем себя другому. Предмет любви для нас не вещь, и мы не простираем на него права собственности. Истинная любовь не порабощает человека, а стремится уважать в нем ту царственную свободу, которая является чертой образа Божия.

Все-таки каждый из нас соткан из плоти и крови, и поэтому христиане, ведущие семейную жизнь, должны быть очень деликатны, осмотрительны, осторожны, должны бояться и намеком подать своей половине малейшую пищу для ревнования.

Имея двадцатипятилетний стаж супружества, я размышляю об этом предмете и как священник, который исповедует людей семейных. Мне кажется, каждому из христианских супругов важно всегда следить за своим расположением, внутренним настроем, за своей мыслью и тотчас бить тревогу, когда сердце – а оно ведь у нас падшее – находится «на грани» и готово увлечься.

Знаю, что если я тотчас осекаю сам себя, мысленно каюсь, возвращаясь в положенные мне пределы, и не допускаю духу блуда даже оцарапать мою душу, то Господь в награду за верность не допустит ничего такого, что питало бы мою ревность. Если христианский супруг или супруга стараются быть беспорочными в отношении друг друга и даже мысленно не согрешать, то благодать Венчания в полной мере царствует в их умах и сердцах, и темное облако греха даже не прикасается к ним. Но это непрестанный труд, а ведь каждый из нас подвержен искушениям... Часто приходится видеть, что супруги – по недостатку опыта совместной жизни или по некоей простоте, увлекаясь каждый своим делом, – не умеют жить общим домом. А ведь недаром сложилась пословица: «Кто чем увлекается, тот тем и искушается».

Даже благородные, возвышенные занятия, относящиеся к богослужению или творчеству, не должны полагать между супругами никакого разделения. Как об этом прекрасно пишет в своих дневниках императрица Александра Феодоровна, жена должна уметь жить делом мужа, а муж – проявлять заботу и неподдельный интерес к кругу обязанностей жены, так чтобы у них действительно было все общее: одна душа, одно сердце, и они смотрели бы на мир единым образом и жили в полной мере душевными переживаниями друг друга. Тогда и помысл о ревности не сможет прорасти на сердечной почве.

Ничего не может быть отвратительней, чем «треугольник», созданный творческим воображением (а может быть, и жизненной практикой) Н. Г. Чернышевского в романе «Что делать?»: Кирсанов, Лопухов, Вера Павловна; свободное мигрирование венчанной жены от мужа к соратнику по революционным делам. Это вырождение и смерть души.

Другое дело, что ревность находит место в сердце человека, свивает там гнездо в случае, если он не обращен всеми силами своей души ко Христу. Плотская ревность свойственна человеку грубому. Чем духовнее личность супруга, тем полнее он вверяет судьбу своей семьи в руки Божии, а стало быть, тем глубже и сердечнее молится о ненарушимости мира и согласия в семье своей и именно в молитве к Богу высказывает и выливает, выплакивает все то, что в языческих союзах обрушивается на голову легкомысленной половины. Внимательный христианский супруг не может не замечать малейших отклонений в сердце и мыслях любимой, не может не видеть тех опасностей и соблазнов, которые постоянно стучатся в двери семьи. Но как по-разному ведут себя мужья! Один накричит на свою жену, другой ударит, третий перестанет разговаривать, четвертый будет сидеть с мрачным лицом и односложно буркать что-то в ответ на слова супруги... А иной не повысит голоса, как обычно, поздоровается, в осторожной форме спросит супругу или выразит свое беспокойство, не потеряв ни нежности, ни доверия, ни любви. И этот вопрос, эта тревога, идущая из чистого, добродетельного сердца, будут куда более действенны, чем внешняя поза или какая-то грубость, хотя бы и внушенная оскорбленной любовью.

Мне вспоминается в связи с этим прекрасный эпизод из книги «Отец Арсений», которую многие наши читатели знают и любят. В заключительной ее части речь идет о женщине, обретшей мир с Богом у ног духовника, отца Арсения. Долгое время она изменяла мужу, находясь под ослепляющим воздействием плотской любви, которая захватила все ее существо... Но муж в той семье был истинным христианином. Зная, чувствуя то недоброе, что вошло в семью, он ни слова не говорил супруге, но часами молился Богу, ведая, что лишь Врач Небесный может излечить эту смертельную, зияющую язву.

Другой бы на его месте поступил иначе: выгнал бы жену, выкинув вослед за ней и вещи, или ушел бы сам. Но муж, памятуя, как силен диавол и как трудно, мучительно избавиться от его плена, молился и молился, прося Господа и Богородицу вмешаться. И победил в этом бескровном сражении – жена отрешилась от своего ослепления: усовестившись безмолвного Ангела, которым был не кто иной, как ее собственный муж, она пришла к покаянию, и мало- помалу семейная жизнь восстановилась.

А как часто камнем преткновения становятся взаимоотношения свекрови и невестки! Если у свекрови достает ума и она знает жизнь, то совесть подскажет ей, сколь тактично она должна относиться к новой семье. Сама жизнь поможет ей отказаться от своего чада в пользу половины, которую то обрело, по библейскому слову: ...оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут [два] одна плоть (Быт. 2:24).

Ревность к избраннику или избраннице чада в полной мере обнаруживает родительский эгоизм: слепую, животную родительскую любовь, которая не созидает, а разрушает. В самом деле, сколько семей распались из-за того, что родители нарушили данный Богом чин, иерархию взаимоотношений, и вторглись туда, куда не должна ступать нога постороннего человека! Третий здесь – действительно лишний.

Прекрасно говорит протоиерей Димитрий Смирнов об иерархии семейных отношений: сначала муж и жена, их попечение друг о друге, затем дети, а потом родители. Это не значит, что мы должны оставлять родителей без внимания. Но основа основ – мир и согласие между мужем и женой.

Молодые женщины, супруги-христианки, конечно же, не должны совершать ошибку и с появлением ребенка переставать интересоваться мужем – в этом будет определенная нравственная аномалия. Современные люди очень слабы, эгоистичны, падки на всякие пороки. Едва лишь удельный вес супружеской женской любви будет перемещен в сторону детей или кого бы то ни было (чего бы то ни было) – муж, оставленный без попечения, начнет увядать, как растение без солнечного света. И, напротив, прозорливая, умная, добродетельная женушка будет фокус своего внимания неослабно держать на сердце мужа, никогда не умалит попечения о нем, дабы он чувствовал себя удовлетворенным, насыщенным, радостным. И, конечно, платил тем же своей супруге, являясь подлинным духовным главой Богом данного союза. Поэтому нужно определенно сказать, что исключительное попечение о детях при снисходительном «отмахивании» от супруга: дескать, то, что связано с мужем, меня не интересует, дети для меня главное, – такое расположение сердца жены-христианки неправильно, греховно.

«Есть два рода любви, из коих одна святая, а другая нечистая... одна покорная Богу, а другая страстная; одна мирная, а другая мятежная; одна – предпочитающая истину похвалам заблуждающихся, а другая – жадная ко всеобщим похвалам; одна – желающая ближнему того же, что и себе, а другая – желающая подчинения ближнего себе самой... Эти два рода любви существовали еще в Ангелах, один в добрых, а другой в злых, и положили различие между двумя градами, образовавшимися в человеческом роде... Из их временного смешения происходит настоящий век, пока на последнем Суде они будут разделены, и один, соединившись с добрыми Ангелами, наследует со своим Царем вечную жизнь, а другой, соединившись со злыми ангелами, будет отослан со своим царем в огонь вечный» (Блж. Августин).

Сергей Аверинцев. Брак и семья: несвоевременный опыт христианского взгляда на вещи (печатается в сокращении)

Пусть читатель не ожидает чего-то вроде маленькой богословской диссертации, выстроенной по правильному, заранее готовому плану, с выписками из Отцов Церкви и авторитетных духовных писателей в нужных местах.

Скорее это будут признания, записанные почти без системы – и донельзя личные. Настолько личные, что записывать их не совсем легко.

Дело в том, что для меня, каков я есмь, вопрос о пережитом и переживаемом мною опыте отношения к моим покойным родителям, к моей жене, к моим детям -слишком неразрывно связан с иным вопросом: почему, собственно, я верю в Бога?

Этот опыт для меня, пожалуй, наиболее веское доказательство бытия Божия.

Спросите у настоящего инока о его иночестве, у настоящего отшельника о его отшельничестве – и вы услышите самые достоверные рассказы о Боге, какие вообще могут быть. Меня Бог не сподобил быть ни иноком, ни отшельником. Но он сподобил меня быть сыном, мужем и отцом – и отсюда я знаю то, что я знаю, чего я, раз узнав, уже не могу не знать.

Поэтому для меня неубедительно никакое мировоззрение, кроме веры.

Благословенная трудность семьи в том, что это место, где каждый из нас неслыханно близко подходит к самому важному персонажу нашей жизни – к Другому.

Специально для брака свойство Другого быть именно Другим резко подчеркивает два запрета: библейский запрет на однополую любовь и запрет на кровосмешение. Мужчина должен соединиться с женщиной и принять ее женский взгляд на вещи, ее женскую душу – до глубины своей собственной мужской души: и женщина имеет столь же трудную задачу по отношению к мужчине. Честертон, восхвалявший брак как никто другой, отмечал: по мужским стандартам любая женщина – сумасшедшая, по женским стандартам любой мужчина – чудовище, мужчина и женщина психологически несовместимы – и слава Богу! Так оно и есть. Но этого мало: мужчина и женщина, создающие новую семью, должны прийти непременно из двух разных семей, с неизбежным различием в навыках и привычках, в том, что само собой разумеется, и заново привыкать к перепадам, к чуть-чуть иному значению для элементарнейших жестов, слов, интонаций. Вот чему предстоит стать единой плотью.

Ох, этот Другой – он же, по словам Евангелия, Ближний! Все дело в том, что мы его не выдумали – он неумолимо, взыскательно предъявляет нам жесткую реальность своего собственного бытия, абсолютно не зависящую от наших фантазий, чтобы вконец нас измучить и предложить нам наш единственный шанс на спасение. Вне Другого нет спасения; христианский путь к Богу – через Ближнего. Это язычнику свойственно искать Бога прежде всего в чудесах мироздания, в мощи стихий, в «космических ритмах», как выражаются наиболее интеллигентные из наших современников, – или в не менее стихийных безднах собственного подсознания, населенного, говоря по-юнговски, «архетипами». Не то чтобы христианам было уж вовсе запрещено радоваться красотам Божиего создания; Господь сам похвалил полевые цветы, превосходящие великолепием царя Соломона во всей его царской славе. Нет абсолютного запрета и на то, чтобы прислушиваться к голосам собственного молчания; но уж тут велено быть осторожными, чтобы не впасть нам в прелесть, не принять акустических фокусов нашей внутренней пустоты за голос Божии, – а то выползет из этой пустоты страшный зверь, именуемый «самость», и слопает нашу бедную душонку, и уляжется на ее место. Евангелие учит нас искать Бога прежде всего – в Ближнем: абсолютную инаковость в относительной инаковости Другого, взыскательность Бога – во взыскательности Ближнего. Так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне (Мф. 25:45). Что не сделано для Другого во времени, не сделано для Бога в вечности. Поэтому заповедь о любви к Ближнему подобна заповеди о любви к Богу (см. Мф. 22:39). Но Бога никто никогда не видел (1Ин. 4: 12); а потому, увы, нам нетрудно обманывать себя, подменяя реальность Бога собственной фантазией, выдумывая некоего удобного божка по заказу вышеназванной «самости», привязываясь к своей мечте и принимая эту привязанность за святую любовь. С Ближним, с Другим, проделать все это труднее- именно потому, что он – Другой. Не дай Бог молодому человеку настроиться на то, чтобы искать «девушку своей мечты»; весьма велика вероятность, что как раз та, которая вполне могла бы стать для него радостью и спасением, наименее похожа на этот призрак, а другая, напротив, ложно ориентирует его обманчивым сходством. Самый неприглядный человек – более адекватный предмет для любви, чем самый импозантный истукан. Бог наш есть Сущий и Живый и с мнимостями общения не имеет.

«Самости» трудно примириться с волей Другого, с правами Другого, с самим бытием Другого. Здесь самое время вспомнить слова из Писания: Кто говорит: «я люблю Бога», а брата своего ненавидит, тот лжец; ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит? (1Ин. 4:20). Всерьез принять волю Бога, права Бога, бытие Бога – право же не легче. Для нашей «самости» – это как смерть. Впрочем, почему же «как»? Смерть и есть без метафор, без гипербол.

А если абсолютную инаковость Бога, то есть Его трансцендентность, нам почему-то все же легче понять, чем весьма относительную, но непереносимую инаковость нашего собрата по принадлежности к роду человеческому, – ох, уж не значит ли это, что с нами случилось наихудшее: что мы подменили Бога Живого богом выдуманным?

Протестантский теолог Дитрих Бонхоффер, которому довелось заниматься теологией преимущественно в условиях гитлеровской тюрьмы и который был под конец войны гитлеровцами повешен, говорил, что самый безупречный способ пережить опыт Трансцендентного, – это принять «я» другого. Не будем обсуждать специально бонхофферовского контекста этого тезиса; отметим лишь, что тезис находится в добром согласии с упомянутой выше (Ред.) 25 главой Евангелия от Матфея (Мф. 25:45). Есть над чем задуматься: в глазах свидетеля правды Божией каждый другой именно в силу своей инаковости дарит нам переживание Бога.

Разумеется, все, что сказано выше о благословенных трудностях семейной жизни, относится и к тому особому роду христианской семьи, каковой мы называем монашеской общиной. И в кругу монастыря тесность и принципиальная нерасторжимость отношений между людьми могут стать страшным испытанием. Разумеется, между атмосферой монастыря и атмосферой самой набожной семьи есть бьющее в глаза различие; и все же сходство центральной проблемы и путей ее разрешения – существеннее. Не одежда и не набожная жестикуляция делают монаха; и даже аскетические подвиги, при всей их важности, все-таки не так важны, как смирение, терпение, братолюбие и миролюбие. Как готовность умалить себя перед другим. Как любовь.

И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, – писал апостол Павел (1Кор. 13:3–8). Любовь не кичится, не надмевается.

И еще парадигма семьи значима по отношению к такой общности людей, которая именуется родом человеческим. Это должно быть высказано без всякой тени приукрашивающей сентиментальности. Люди, конечно, и впрямь братья; но, как заметил в свое время Волошин, со времен Каина и Авеля мы очень хорошо знаем, чем брат может быть для брата. О, еще бы, скажем мы сегодня. Братья сербы, братья босняки.

Стоит вспомнить, что когда Христа спросили, кто для человека ближний, он ответил притчей о Милосердном Самарянине (Лк. 10:29–37), то есть о Милосердном Инородце. Это было, сознаемся, довольно сильно: почти так, как если бы Он сегодня стал говорить боснякам о Милосердном Сербе, или наоборот. (В гитлеровской Германии один честный священник в проповеди предложил своим слушателям подставить на место самарянина – еврея.) Не усматривается ли здесь крайнего обострения того принципа, о котором было говорено выше в связи с запретом на кровосмесительные браки и согласно которому мы должны признать своего именно в чужом и чуждом? Задумаемся о том, что в родословии Господа нашего по Евангелию от Матфея (Мф.1:1–17) из женщин упомянуты только те, которые приходили откуда- то извне: нет честных, почтенных матрон – ни Сарры, ни Ревекки, ни Лии, ни Рахили, доныне поминаемых как прообразы благословенного материнства в чине православного бракосочетания, однако есть минимум три иноплеменницы – и хананеянка Фамарь (см. Быт. 38:15), переодевшаяся языческой храмовой блудницей, чтобы зачать своих близнецов от Иуды, и Раав (см. Нав. 1:1), тоже хананеянка и к тому же впрямь блудница из города Иерихона, и моавитянка Руфь (см. Рф. 3:9), прилегшая в поле к ногам седовласого Вооза, что было трогательно до слез, но ведь тоже довольно дерзновенно. А рода и племени Вирсавии (см. 2Цар. 11:3), жены хетта Урии, мы не знаем; зато знаем ее историю. В целом не очень-то похоже на торжество чистопородности – ветхозаветного идеала семени святого (Ис. 6:13), семени чистого (Иер. 2:21). Да и на торжество благонравия.

Зато эти женщины представляют все человечество, с разноголосицей языков, с разнобоем устоев, нравов, обычаев. Со вселенской виной, которая только и может быть оправдана, что рождением Христа. Только и может быть искуплена, что любовью Христа.

Христианское учение о плотском естестве человека – сплошная проза, разочаровывающая романтиков. Христианская интуиция говорит, что тут все вовсе не так радужно – однако и не так безнадежно. Даже в самом лучшем, самом благополучном случае остается насущная нужда в очищении и освящении. Даже в самом тоскливом случае путь очищения не может быть окончательно закрыт. Природа человека испорчена грехом, она именно испорчена, а не дурна изначально. Грязь, как известно, – это субстанция не на своем месте; к реальности пола это приложимо до того буквально, что и не решишься выговорить. Зло безбожной и бесчеловечной похоти – это зло духовное, а не сущностное, оно укоренено в «самости», в эгоизме, в ложном выборе, а не в онтологических структурах. Как указывал в свое время К.-С. Льюис, для христианина нет какой-то особой сексуальной этики – есть просто этика, единая и неделимая: скажем, супружеская неверность дурна потому же, почему дурно всякое вероломство по отношению к доверившемуся. Нельзя лгать, предавать, нельзя самоутверждаться за счет ближнего, нельзя увлекаться эгоцентрическим самоуслаждением, все равно, собственно плотским или душевным, – в этих отношениях, как и в любых других. И если Синайское Десятословие все же выделяет не прелюбы сотвори (Исх. 20:14) в отдельную заповедь, то это потому, что в случае прелюбодейства поселившаяся в душе ложь растлевает и тело, то есть с особой, уникальной полнотой заражает все психофизическое существо человека сверху донизу.

Блуд есть великий грех души против тела. Тело же не для блуда, но для Господа, и Господь для тела (1Кор. 6:13), – говорил апостол Павел. Именно высокое достоинство тела – для него верховный аргумент против допустимости блуда.

Почему-то оппоненты христианства сплошь да рядом воображают, будто для христиан источник греха – материальное начало. Когда мы внимательно вчитываемся в библейские тексты, особенно новозаветные, мы убеждаемся, что слово «плоть» в сколько-нибудь одиозном смысле не является синонимом «телесного», «материального». «Плоть и кровь» – это, так сказать, «человеческое, слишком человеческое» (Ницше. – Ред.), только человеческое в противоположность божескому. Не плоть и не кровь открыли тебе это (Мф. 16:17), – говорит Христос Петру, и это значит: не твои человеческие помышления. «Поступать по плоти» – идти на поводу у самого себя, у своей «самости». Живущие по плоти о плотском помышляют (Рим. 8:5) – эти слова апостола Павла содержат не хулу на телесное измерение человеческого бытия, но приговор порочному кругу эгоистической самозамкнутости, отвергающей высшее и свой долг перед ним. Когда же «плоть» по контексту означает «тело», негативные обертоны полностью отсутствуют. Как разъясняет Послание к Коринфянам, не всякая плоть такая же плоть (1Кор. 15:39), и в воскресении мертвых человек получит духовную плоть, тело духовное (см. 1Кор. 15:44); философски образованные язычники, привыкшие в согласии с Платоном оценивать тело как мрачную темницу духа, диву давались – зачем этим христианам воскресение плоти? И верховная тайна христианства зовется воплощением Бога великая благочестия тайна: Бог явился во плоти (1Тим. 3:16).

Человек устроен вертикально. Прямохождение, столь характерное для человеческого естества, со знаменательностью иконы возносит чело и очи над более чувственными устами, лицо в целом – над грудной клеткой, сердце – над тем, что Бахтин назвал «телесным низом». Нижнее не отвержено, не проклято; но оно должно быть в послушании у высшего, должно знать свое место. Этот принцип сам по себе характеризует не то чтобы христианскую этику, а попросту человеческую этику; человек достоин своего имени в такой мере, в какой подчинил свое тело своему духу, своему уму, своим воле и совести. С христианской точки зрения, серьезность блудных, нечистых помыслов и состояний, при которых плоть бунтует против духа, обусловлена в основном их значением как симптомов. Когда человеческий дух берет, так сказать, не тот угол по отношению к своей горней цели, когда духовная жизнь заменяется самоутверждением, самоуслаждением и самообманом (на аскетическом языке – прелестью), особенно велико вероятие, что воля внезапно спасует перед самым пустым, самым вздорным, самым низким «хочется»; в том числе у человека, которого все, включая его самого, привыкли считать просто неспособным ни на что подобное.

В повести Л. Толстого тот самый отец Сергий, который отрубил себе палец, чтобы не впасть в блуд, уступает самому тривиальному соблазну – но лишь после того, как подвижничество стало фальшью, заросло «славой людской». Как бы ни обстояло дело с толстовским еретичеством – анализ этого казуса обретается в самом безупречном согласии с традицией христианской аскетики. «Рыба гниет с головы»; первоначальная порча идет, как правило, не снизу, а сверху, не от плоти, а от ума и духа – когда последний становится в самом буквальном смысле нечистым духом. Растление плоти – как бы материализация растления духа. Собственно говоря, пол как таковой (на языке наших современников секс) есть абстракция, имеющая смысл в контексте анатомии и психологии, но отсутствующая в экзистенциальной реальности человека; именно потому, что человек есть существо, жизнь которого никогда не может иметь невинной самоидентичности телесных отправлений животного.

Все в человеке духовно, со знаком плюс или со знаком минус, без всякой середины: то, что в наше время на плохом русском языке принято называть «бездуховностью», никоим образом не есть нулевой вариант, но именно отрицательная величина, не отсутствие духа, но его порча, гниение, распад, заражающий вторичным образом и плоть. Поэтому человеку не дано в самом деле стать «красивым зверем» или хотя бы некрасивым зверем: он может становиться лишь все более дурным человеком, а в самом конце этого пути – бесом. Но этот несчастный случай лишь сугубо поверхностно, без должной богословской и философской корректности, можно описывать как победу материи над духом. В конце концов бес – существо духовное, «нечистый дух». Секс сам по себе, как предмет соответствующих научных дисциплин, духовно, нравственно и эстетически бескачественен (это мы и хотели сказать чуть выше, отмечая, что «экзистенциально» он есть нечто несуществующее); свою злокачественность или доброкачественность, свое проклятие и растление, или, напротив, очищение и освящение он получает извне, от иных, отнюдь не материальных уровней нашего бытия.

Но нас занимает вопрос об очищении и освящении. Как будто бы сказала королева Виктория на военном совете в ответ на чье-то «в случае поражения...»: «Случай поражения Наше Величество не интересует». Да ведь он и впрямь абсолютно неинтересен. Одно благо сексуальная революция все же принесла – по пословице «нет худа без добра» она окончательно отняла у разврата прелесть опасного и дерзкого вызова, занимательность таимого секрета, неслыханно обнажив его тривиальность, да еще и создав для защиты его «прав» систему идеологических клише, занудно предсказуемых, как любые клише подобного рода. В наше время грешники и блудницы переханжат любого ханжу, перефа- рисействуют любого фарисея. Итак, перейдем к материям более любопытным.

Апостол Павел говорит о женщине: она будет спасена через деторождение; он заканчивает фразу, говоря об обоих супругах: если пребудет в вере и любви и в святости с целомудрием (1Тим. 2:15). Стоит отметить, что в греческом подлиннике (как и в других древних языках – еврейском и латинском) слово, переводимое как вера, означает также «верность». До сих пор в некоторых контекстах употребительно церковнославянское обозначение верующих – «верные» (Литургия верных). Едва ли благоразумно было бы сказать, что у одного и того же слова – два альтернативных перевода: или «вера», или «верность», что называется омоним, как «лук» – растение и «лук» – оружие. Вот уж нет: в том-то все и дело, что для Библии Ветхого и Нового Завета – вера и есть верность, верующий и есть верный. Но это – сюжет настолько важный, что к нему еще будет необходимо вернуться. Пока продолжим обзор приведенных слов апостола Павла.

Спасется через деторождение. Апостол имел основание акцентировать этот момент для женщины. Материнство естественным образом занимает в ее жизни гораздо более существенное место, чем отцовство – в жизни самого человеколюбивого, доброго и ответственного мужчины. Каждый из нас, кто был во младенчестве вскормлен материнской грудью и утешен материнской лаской, получил первоначальное посвящение в высокие таинства; мы не в меру легко это забываем и начинаем ни во что не ценить – но Вячеслав Иванов, знавший толк в посвящениях, сумел воспеть эту инициацию в сонетах своей «Нежной тайны». Мать кормящая и, по чудному русскому народному выражению, жалеющая свое дитя, есть недостойный, но подлинный образ – чего? Конечно, пренепорочного Материнства Пресвятой Девы, но осмелимся и возьмем еще выше. Слово, означающее в Ветхом Завете милость Божию, образовано от корня, означающего, собственно, материнскую утробу: память об этом сохранена в диковинном славянском словообразовании «благоутробие». Пророк Исаия, между всех пророков пророк милости, вновь и вновь прибегает для описания Божией ласки к метаморфозе материнства: Радуйтесь, небеса, и веселись, земля, и восклицайте, горы, от радости; ибо утешил Господь народ Свой и помиловал страдальцев Своих. А Сион говорил: «Оставил меня Господь, и Бог мой забыл меня! Забудет ли женщина младенца своего? Не пожалеет ли сына чрева своего? Но если бы и она забыла, то Я не забуду тебя» (см. Ис. 49:13–15). ...На руках будут носить вас и на коленях ласкать. Как утешает кого мать его, так утешу Я вас, и вы будете утешены в Иерусалиме (Ис. 66:12–13). Милость Божия, по Исаии, – материнская, и даже более материнская, чем материнская: но если бы и она забыла, то Я не забуду.

И все же позволительно сказать, что какой-то аспект реальности адекватно воспринимает бессловесный младенец, переживающий материнскую ласку как милость Бога, еще не отличая образа от Первообраза. По крайней мере, пророк Исаия его оправдывает. Потом человек научается различать: он получает знания о своей земной матери и вообще о своих родителях, каковые знания даже в самом отрадном случае, когда по земной мерке родителям хватает достоинств, а ему – пиетета, все же несколько печальны в сравнении с первоначальным опытом. Но не дай Бог ему забыть то, что он знал прежде всякого иного знания. Он знал, и не может отговариваться незнанием. Теперь может приходить горький опыт жизни. Он уже побывал в силе и славе.

Традиционные учителя христианского нравственного богословия были совершенно правы, когда квалифицировали добрую волю к порождению детей как необходимое условие оправдания и освящения брачной жизни. Это действительно условие необходимое, но еще недостаточное. Недаром апостол Павел продолжил: если пребудет в вере и любви...

Испокон века люди чувствовали: если Бог послал земные блага, не грех сесть вместе за пиршественный стол, но под страхом позора и срама необходимо, чтобы совместное вкушение яств и напитков, радующих сердце человека, знаменовало и символизировало нечто, выходящее далеко за пределы простой чувственной услады. Оно должно быть знаком и символом ненарушимого патриархального мира между всеми, кто разделяет трапезу. Без этой заповеди, древней, как род человеческий, и поднятой на непредставимую высоту в христианском Таинстве Евхаристии, – пиршество превращается в акт чревоугодия, недостойный человеческого достоинства: сотрапезники уже не вкушают, они «жрут» и «напиваются». Тот же закон имеет еще большую силу в применении к брачному ложу. Самая плотская ласка, чтобы не стать несносной мерзостью, должна знаменовать и символизировать самое духовное, что может быть: безоговорочное взаимное прощение и безоговорочное взаимное доверие. Супруги, которые приближаются друг ко другу, чего-то не простив, припрятав камень за пазухой, практикуют блуд в браке.

Брак апостол Павел тоже называет Таинством, даже «великим» Таинством (см. Еф. 5:32); и это самое высокое, что можно сказать о браке. Головокружительно высокое. И он добавляет: говорю же я по отношению ко Христу и к Церкви. Смысл этих слов, не всегда удобопонятных для современного человека: в своей высшей точке брак есть знак и одновременно реальность отношений между Христом и Церковью. Мужья, любите своих жен, как и Христос возлюбил Церковь и предал Себя за нее (Еф. 5:25).

Ключевое слово Библии по традиции передается у нас словом «завет». Заключил Господь завет с Авраамом (Быт. 15:18). Поставлю завет Мой с ним заветом вечным (Быт. 17:19). Собственно, оно означает «союз», «договор»; иногда– «брак». Прежде всех «атрибутов» Бога, как будет выражаться позднейшая рефлексия, Библия познает и восхвалит незыблемую, алмазную верность Бога: Бог верный... хранит завет [Свой] (Втор. 7:9). Даже слово библейского обихода, обычно переводимое как «истина», имеет внятные смысловые обертоны «верности». На верность Бога человек призван ответить верой и верностью – вот почему эти понятия в Библии тождественны! В противном случае он вызывает против себя праведную ревность Бога: Господь есть Бог ревнитель (Наум 1:2). Пророки не устают описывать «завет» между Богом и Его народом как нерасторжимый брак с недостойной, но любимой женой, которая не будет Им оставлена. Недаром в канон Ветхого Завета не могла не войти Песнь Песней. Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь, люта, как преисподняя, ревность (Песн. 8:6). Прихода Мессии ожидали, как прихода Жениха, Возлюбленного <...> Который заключит Новый Брак – Новый Завет. Недаром свое первое чудо Христос совершил на брачном пиру в Кане Галилейской: недаром также постоянный образ Полноты времен в евангельских притчах – брачная трапеза.

Вот что знаменует христианский брак как Таинство. Понятно, что такой брак не может быть «практичным», временным контрактом. Он нерасторжим в принципе, и это не потому, что «попам» захотелось помучить людей, а потому, что союз безоговорочного прощения и безграничного доверия заключается только навсегда. Потому, что вера и верность, достойные такого имени, конца не знают. Потому, что

завет Божий есть завет вечный.

Клайв-Стейплз Льюис. Христианский брак

Обсуждать вопросы супружеских отношений я не хотел бы по двум причинам: первая в том, что христианская доктрина о браке крайне непопулярна, а вторая состоит в том, что сам я никогда не был женат и, следовательно, могу говорить только с чужих слов. Но, несмотря на это, я полагаю, что, рассуждая о вопросах христианской морали, едва ли можно обойти ее стороной.

Христианская идея брака основывается на словах Христа, что мужа и жену следует рассматривать как единый организм. Ибо именно это означают Его слова одна плоть (Мф. 16:6; Мк. 10:8). И христиане полагают, что, когда Иисус произносил их, Он констатировал факт, так же, как констатацией факта были бы слова, что замок и ключ составляют единый механизм или что скрипка и смычок – один музыкальный инструмент. Он, Изобретатель человеческой машины, сказал нам, что две ее половины – мужская и женская – созданы для того, чтобы соединиться в пары, причем не только ради половых отношений; союз этот должен быть всесторонним. Уродство половых связей вне брака в том, что те, кто вступает в них, пытаются изолировать один аспект этого союза (половой) от всех остальных. Между тем именно в неразделимости их – залог полного и совершенного союза.

Христианство не считает, что удовольствие, получаемое от половых отношений, более греховно, чем, скажем, удовольствие от еды. Но оно считает, что нельзя прибегать к ним лишь как к источнику удовольствия: это так же противоестественно, как, например, наслаждаться вкусом пищи, избегая глотания и пищеварения, то есть жуя пищу и выплевывая. И как следствие этого – христианство учит, что брак – союз двух людей на всю жизнь. Верно, что разные Церкви придерживаются на этот счет не совсем схожих мнений. Некоторые не разрешают развода совсем. Другие разрешают его очень неохотно, только в особых случаях. Очень печально, что между христианами нет согласия в таком важном вопросе. Но справедливость требует отметить, что между собой различные Церкви согласны по вопросу брака всё же гораздо больше, чем с окружающим миром. Я имею в виду, что любая Церковь рассматривает развод как ампутацию части живого тела, как своего рода хирургическую операцию. Одни Церкви считают эту операцию настолько неестественной, что вовсе не допускают ее. Другие допускают развод, но как крайнюю меру, в исключительно тяжелых случаях.

Все они согласны с тем, что эта процедура скорее похожа на ампутацию обеих ног, чем на расторжение делового товарищества. Никто из них не принимает современной точки зрения на развод, утверждающей, что он совершается партнерами как своего рода реорганизация, необходимая, если между ними больше нет любви или если один из них полюбил кого-то другого.

Прежде чем мы перейдем к этой современной точке зрения на развод и её связи с целомудрием, нам следовало бы проследить её связь с другой добродетелью, а именно со справедливостью.

Последняя включает в себя, помимо всего прочего, верность обещаниям. Каждый, кто венчался в церкви, давал торжественное публичное обещание хранить верность своему партнеру до смерти. Долг сдержать его не находится в специфической зависимости от характера половых отношений. Обещание, данное при заключении брачного союза, схоже с любым другим. Если, как утверждают наши современники, половое влечение ничем не отличается от других наших импульсов, то и относиться к нему следует как к любому из них. Как всякую тягу к излишествам, его надо контролировать. Если же, как я думаю, половой инстинкт отличается от других тем, что болезненно воспален, то мы должны реагировать на него особенно осторожно, чтобы он не толкнул нас на бесчестный поступок.

На это кто-нибудь возразит, что считает обещание, данное в церкви, простой формальностью, которую не имел намерения соблюдать. Кого же тогда он старался обмануть, давая это обещание? Бога? Это было бы неумно. Себя самого? Тоже не умнее. Невесту ее родственников? Это было бы предательством. Чаще всего, я думаю, брачная пара (или один из них) надеется обмануть публику. Они желают респектабельности, связанной с браком, но не желают платить за это. Такие люди – обманщики и самозванцы. Если они к тому же испытывают удовлетворение от обмана, то мне нечего им сказать, ибо кто станет навязывать высокий и трудный долг целомудрия людям, у которых еще не пробудилось желание быть честными? А если они уже образумились и возымели такое желание, то обещание, данное ими, послужит им сдерживающей силой и они станут вести себя, откликаясь на зов справедливости, а не целомудрия. Если люди не верят в постоянный брак, им, пожалуй, лучше жить вместе, не вступая в него. Это честнее, чем давать клятвы, которых не намерен исполнять. Верно, что совместная жизнь вне брака делает их виновными (с точки зрения христианства) во грехе прелюбодеяния. Но нельзя избавиться от одного порока, добавив к нему другой: распущенность нельзя исправить, добавив к ней клятвопреступление.

Очень популярная в наши дни идея, что единственное оправдание брака – любовь между супругами – не оставляет места для брачного контракта или брачных обетов. Если все держится на влюбленности, обещание теряет смысл и давать его не следует. Любопытно, что сами влюбленные, пока еще влюблены, знают это лучше, чем те, которые рассуждают о любви. По замечанию Честертона, влюбленным присуща естественная склонность связывать друг друга обещаниями. Любовные песни во всем мире полны клятв в вечной верности. Христианский закон не навязывает влюбленным чего-то такого, что чуждо природе любви, а лишь требует, чтобы они с полной серьезностью относились к тому, на что вдохновляет их страсть.

И, конечно, обещание, данное, когда я был влюблен и потому, что я был влюблен, обещание хранить верность на всю жизнь, обязывает меня быть верным даже в том случае, если любовь прошла. Ведь обещание может относиться только к действиям и поступкам, то есть к тому, что я могу контролировать. Никто не может обещать, что будет постоянно испытывать одно и то же чувство. С таким же успехом можно обещать никогда не страдать головной болью или всегда быть голодным. Возникает вопрос: какой смысл держать двух людей вместе, если они больше не любят друг друга? На это есть несколько серьезных причин социального характера: не лишать детей семьи; защитить женщину (которая, возможно, пожертвовала своей карьерой, выходя замуж) от перспективы быть брошенной, как только она наскучит мужу. Но существует еще одна причина, в которой я убежден, хотя мне не совсем легко объяснить ее.

И вот почему: слишком многие люди просто не в состоянии понять, что если «Б» лучше, чем «В», то «А» может быть еще лучше, чем «Б». Они предпочитают понятия «хороший» и «плохой», а не «хороший», «лучший» и «самый лучший» или «плохой», «худший» и «самый худший». Они хотят знать, считаете ли вы патриотизм хорошим качеством. Вы отвечаете, что, конечно, патриотизм – хорошее качество, гораздо лучшее, чем эгоизм, присущий индивидуалисту, но что всеобщая братская любовь – выше патриотизма, и если они вступают в конфликт между собой, то предпочтение следует отдать братской любви. Казалось бы, вы даете полный ответ, но ваши оппоненты видят в нем лишь желание увильнуть от ответа. Они спрашивают, что вы думаете о дуэли. Вы отвечаете, что простить человеку оскорбление гораздо лучше, чем сражаться с ним на дуэли. Однако даже дуэль может быть лучше, чем ненависть на всю жизнь, которая проявляется в тайных попытках унизить человека, всячески повредить ему. Если вы дадите им такой ответ, они отойдут от вас, жалуясь, что вы не хотите ответить прямо. Я очень надеюсь, что никто из читателей не сделает подобной ошибки в отношении того, о чем я собираюсь сейчас говорить.

Влюбленность – восхитительное состояние, во многих отношениях оно полезно для нас. Любовь помогает нам быть великодушными и мужественными, раскрывает перед нами не только красоту любимого существа, но и красоту, разлитую во всем, и, наконец, контролирует (особенно вначале) наши животные половые инстинкты. В этом смысле любовь – великая победа над похотью. Никто в здравом уме не станет отрицать, что влюбленность лучше обычной чувственности или холодной самовлюбленности. Но, как я сказал прежде, опаснее всего следовать какому-то из импульсов нашей природы любой ценой, ни перед чем не останавливаясь. Быть влюбленным – вещь хорошая, но не лучшая.

Есть много вещей, которые меркнут перед влюбленностью; но есть и такие, которые выше ее. Вы не можете класть это чувство в основание всей своей жизни. Да, оно благородно, но оно всего лишь чувство, и нельзя рассчитывать, что оно с одинаковой интенсивностью будет длиться всю жизнь. Знание, принципы, привычки могут быть долговечны: чувство приходит и уходит. И в самом деле, что бы люди ни говорили, состояние влюбленности преходяще. Да и то сказать: если бы люди пятьдесят лет испытывали друг ко другу точно то же, что в день перед свадьбой, их положение было бы не слишком завидным. Кто смог бы вынести постоянное возбуждение и пять лет? Что сталось бы с нашей работой, аппетитом, сном, с нашими дружескими связями? Но конец влюбленности, конечно, не конец любви. А любовь – именно любовь, в отличие от влюбленности, – не просто чувство. Это глубокий союз, поддерживаемый волевыми усилиями, укрепляемый привычкой. Любовь укрепляется (в христианском браке) и благодатью, о которой просят и которую получают от Бога оба партнера. Поэтому они могут любить друг друга даже тогда, когда друг другом недовольны. (Ведь любите же вы себя, когда недовольны собой.) Они в состоянии сохранить эту любовь и тогда, когда каждый из них мог бы влюбиться в кого-нибудь еще, если бы позволил себе. Влюбленность в самом начале побудила их дать обещание верности друг другу. Вторая, более спокойная любовь дает им силы хранить это обещание. Именно на такой любви работает мотор брака. Влюбленность была только вспышкой для запуска. Если вы со мной не согласны, то, конечно, скажете: «Он ничего об этом не знает, потому что сам не женат». Очень возможно, что вы правы. Но прежде чем вы это скажете, убедитесь, пожалуйста, в том, что судите на основании личного опыта или на основании наблюдений за жизнью своих друзей. Не судите на основании идей, почерпнутых из романов и фильмов. И требуется много терпения и умения, чтобы выделить те уроки, которые нам действительно преподаны жизнью.

Из книг люди нередко получают представление, будто влюбленность может длиться всю жизнь, если вы не ошиблись при выборе. Отсюда вывод: если этого нет, значит, допущена ошибка. Остается лишь сменить партнера. Думающие так не осознают, что и восторг новой любви постепенно угаснет точно так же. Ведь и в этой форме жизни, как и в любой другой, возбуждение приходит вначале, но не остается навсегда. То возбуждение, которое испытывает мальчишка при первой мысли о полёте, уляжется, когда он придет в авиацию и приступит к учебным полетам. И восторг, который теснит вам душу, когда вы впервые попадаете в какое-то прекрасное место, постепенно гаснет, если вы там поселитесь. Значит ли это, что лучше вообще не учиться летать и не переселяться в красивейшие места? Отнюдь нет. В обоих случаях, пройдя через первую фазу, вы почувствуете, как первоначальное возбуждение сменяется более спокойным и постоянным интересом. Более того (я едва могу найти слова, чтобы выразить, какое большое значение придаю этому), только те люди, которые готовы примириться с потерей трепета и довольствоваться трезвым интересом, способны обрести новые восторги. Человек, который научился летать и стал хорошим пилотом, внезапно слышит музыку сфер. Человек, который поселился в прекрасном месте, открывает для себя радость еще больше украшать его, насаждая в нем сад.

В какой-то мере, я думаю, Христос имел в виду и это, когда сказал, что ничто не может жить, пока не умрёт (ср.: Ин. 12:24). Не пытайтесь удерживать удовольствие, питаемое возбуждением. Это было бы самой опасной ошибкой. Дайте возбуждению пройти, дайте ему умереть, переживите это умирание и перейдите в следующий за ним период спокойной заинтересованности и счастья. Сделайте это, и вы увидите, что вы все время живете в мире новых восторгов и нового трепета. Но если вы попытаетесь искусственно включить восторженное состояние в свое повседневное «меню», то обнаружите, как оно постепенно слабеет и все реже вас посещает, и вот уж вы доживаете свою жизнь преждевременно состарившимся, утратившим иллюзии человеком, которому всё наскучило. Именно из-за того, что очень немногие люди это понимают, вы встречаете вокруг так много людей среднего возраста, ворчащих, что юность прошла попусту. Нередко они сетуют на прошедшую юность в таком возрасте, когда перед ними еще должны открываться новые горизонты со всех сторон. Гораздо интереснее по-настоящему научиться плавать, чем бесконечно (и безнадежно) стараться вернуть то чувство, которое вы испытали, когда впервые ребенком надели ласты и поплыли.

Очень часто в романах и пьесах вы находите мысль, будто влюбленность – такое чувство, которому невозможно противиться. Будто это что-то такое, что просто поражает вас, как, к примеру, корь. Некоторые люди в это верят, и, будучи женаты, срывают предохранитель со своих чувств при встрече с привлекательной знакомой. Однако я склонен думать, что в жизни такие непреодолимые страсти посещают нас гораздо реже, чем в книгах (во всяком случае, взрослых людей). Когда мы встречаем человека красивого, умного, привлекательного, мы, в каком-то смысле, должны полюбить эти его прекрасные качества, должны восхищаться ими. Но не от нас ли в основном зависит, перерастет ли это восхищение в то, что мы зовем влюбленностью? Нет сомнений, что если мы напичканы романтическими сюжетами и любовными песнями, да к тому же пребываем под действием алкоголя, то способны превратить любое восхищение в любовь такого рода. Точно так же, если вдоль тропинки вырыта канава, вся дождевая вода будет собираться в нее; или, если мы носим синие очки, все вокруг кажется нам синим. Но это – наша собственная вина.

Прежде чем мы оставим вопрос о разводе, я бы хотел разграничить две вещи, которые часто смешивают. Христианский принцип брака – это один вопрос. Совсем другой вопрос: как далеко могут идти христиане, если они избиратели или члены парламента в старании привить свой взгляд на брак остальным членам общества? Очень многие люди считают, что если вы христианин, то должны затруднить развод для всех остальных. Я с этим не согласен. Я, например, знаю, что возмутился бы, если бы мусульмане постарались запретить всем нам, остальным, вино. Я придерживаюсь следующего мнения: Церковь должна откровенно признать, что граждане <... > в большинстве своем нехристиане и, следовательно, от них нельзя ожидать, чтобы они вели христианский образ жизни. Необходимо иметь два рода браков: один – регулируемый государством на основании законов, обязательных для всех граждан; другой – регулируемый Церковью на основании тех законов, которые обязательны для всех ее членов. Различие должно быть очень четким, чтобы людям было ясно, какая пара вступает в брак по-христиански, а какая – нет.

Думаю, я сказал достаточно о постоянстве и неразрывности христианского брака. Нам остается разобраться в одном, еще более непопулярном вопросе. Христианские жены дают обещание повиноваться своим мужьям (1Пет. 3:1; Еф. 5: 22, 24; Кол. 3:18; Тит 2:5). В христианском браке глава семьи – мужчина. В связи с этим возникают два вопроса: 1. Почему в семье обязательно должен быть глава, почему нельзя допустить равенства? 2. Почему главой должен быть мужчина?

1. Необходимость иметь главу в семье вытекает из идеи, что брак – союз постоянный. Конечно, когда муж и жена живут в согласии, вопрос о главенстве не возникает. И мы должны надеяться, что именно это является нормой в христианском браке. Но если возникает разногласие, что тогда? Тогда супругам не избежать серьезного разговора. Допустим, они уже пытались говорить и тем не менее к согласию не пришли. Что им делать дальше? Они не могут решить вопроса с помощью голосования, потому что при наличии лишь двух сторон голосование невозможно. В таком случае остаются две вещи: либо им придется разойтись в разные стороны, либо один из них должен получить право решающего голоса. При постоянном браке одна из сторон должна в предвидении крайнего случая иметь власть и решать вопросы семейного союза. Ибо никакой постоянный союз невозможен без конституции.

2. Если в семье должен быть глава, то почему именно мужчина? Ну что ж, во-первых, есть ли у кого серьезное желание, чтобы главную роль в семье играла женщина? Как я уже сказал, я сам не женат. Однако я вижу, что даже те женщины, которые хотят быть главою в своем доме, обычно не приходят в восторг, наблюдая такую же ситуацию у соседей. Скорее всего, они скажут: «Бедный мистер Икс (имея в виду соседа)! Почему он позволяет этой ужасной женщине верховодить? Я просто не могу его понять!» Я даже не думаю, что эта женщина будет польщена, если кто-нибудь заметит, что она сама «верховодит» в своей семье. Должно быть, есть что-то противоестественное в женском руководстве мужьями, потому что сами жены несколько смущены этим и презирают таких мужей.

Но есть еще одна причина; и здесь, скажу откровенно, я говорю как холостяк, потому что причину эту лучше видно со стороны, чем с позиции женатого человека. Отношения семьи с внешним миром – так сказать, внешняя политика семьи – должны находиться в конечном счете под контролем мужа. Почему? Потому что он всегда должен быть (и, как правило, бывает) более справедлив к посторонним. Женщина сражается в первую очередь за своих детей и своего мужа, против всего остального мира. Для нее, вполне естественно, их требования, их интересы перевешивают все соображения. Она – их чрезвычайный поверенный. Задача мужа – следить за тем, чтобы это естественное предпочтение не ставилось постоянно во главу угла в отношениях семьи с окружающими. За ним должно оставаться последнее слово, чтобы он мог, в случае необходимости, защитить других от семейного патриотизма своей жены. Если кто-нибудь из вас сомневается в этом, позвольте мне задать вам вопрос. Если ваша собака укусила соседского ребенка или ваш ребенок ударил соседскую собаку, с кем вы предпочли бы иметь дело – с хозяином или с хозяйкой? Или если вы замужняя женщина, позвольте мне спросить вас: как бы вы ни обожали мужа, не признаетесь ли вы, что его главный недостаток – неспособность постоять за свои и ваши права при столкновении с соседями?

Иеромонах Тихон (Беллавин), будущий святитель, Патриарх Московский и всея Руси. Взгляд Святой Церкви на брак

(по поводу ложных воззрений графа Л. Толстого)

В последние времена отступят некоторые

от веры, внимая духам обольстителям

и учениям бесовским, через лицемерие

лжесловесников, сожженных в совести

своей, запрещающих вступать в брак.

1Тим. 4:1–3

Граф Л. Толстой в своих недавних произведениях («Крейцерова соната, Послесловие к ней», «Юлий и Памфил») допускает лишь такой брак, в котором муж относится к жене своей только как к сестре. Это и есть, по нему, настоящий христианский брак. «Церковные же учения, незаконно называющие себя христианскими, потеряли истинный идеал целомудрия, данный Христом, и в замене этого попытались установить такой брак, в котором и плотская любовь признается законною; но это лишь церковный брак, а не христианский: христианского, в таком смысле понимаемого брака не может быть, ибо он противен учению Христову» (Л. Толстой).

Цель настоящей нашей статьи – показать, что учение святой Церкви о браке неизмеримо выше учения графа Толстого о том же предмете и что воззрение первой, а не второго, есть воззрение христианское.

Преблагий Бог щедро наделил первого человека дарами своей благости. Адам имел ум чистый, светлый, здравый, свободный от предрассудков и заблуждений и способный познавать вещи с величайшею легкостью; в нравственном отношении он был чист и невинен: воля его не была испорчена, и сердце не было заражено грехом. Тело первого человека было облечено крепостью, обладало силами свежими, неиспорченными, не имело в себе ни малейшего расстройства, было чуждо всяких болезней и страданий. Жил он в раю, или, по выражению святого Иоанна Дамаскина, «телом водворялся в блаженной и прекрасной стране, а душою жил в несравненно высшем и прекраснейшем месте, где наслаждался сладчайшим созерцанием Бога». Несмотря, однако, на такое блаженство, Адаму чего-то недоставало: не добро быть человеку единому, сотворим ему помощника по нему (Быт. 2:18). Без этого помощника неполно было и самое блаженство рая: одаренный способностью мыслить, говорить и любить, первый человек своею мыслью ищет другого существа мыслящего, его речь печально звучит в воздухе, и только мертвое эхо служит ему ответом; его сердце, полное любви, ищет другого сердца, близкого и равного ему; все его существо жаждет другого существа, подобного ему; но такого существа нет: твари мира видимого, его окружающие, стоят гораздо ниже его и потому не могут быть помощниками по нему; Существо же Высшее, невидимое, даровавшее ему жизнь, безмерно выше его. Тогда Всеблагий Бог, заботящийся о блаженстве человека, удовлетворяет его потребности и творит ему помощника по нему – жену. Он создает ее из ребра Адамова, чтобы при таком единстве природы они сильнее прилеплялись друг ко другу, сильнее чувствовали в себе взаимную любовь и жили нераздельною жизнью, составляя как бы одного человека, одну плоть (Быт. 2:24).

Итак, вот первая цель брака – взаимное вспомоществование супругов в прохождении жизни. Это нравственная, духовная сторона брака. Но в нем есть и физическая сторона (как и сам человек есть существо духовно-чувственное); он имеет еще и другую цель – размножение рода человеческого. Церковь учит, согласно со словом Божиим, что «Бог, будучи благ и преблаг, создал мир на тот конец, дабы и другие существа, прославляя Его, участвовали в Его благости». Желая, чтобы этим блаженством пользовалось возможно большее число тварей, Бог благословляет их на размножение. Такое же благословение дает Он и первым людям: раститеся и множитеся и наполните землю (Быт. 1,28).

Таково было назначение брака до падения человека; но и после падения смысл и значение его остались те же.

Брак и до падения имел своею задачею вспомоществование супругов. После падения человек даже больше стал нуждаться в помощнице: если ему нужен был помощник в стране блаженства, то не нужнее ли он стал в юдоли плача и печали? Таким помощником для мужа и является жена. Как живущая преимущественно сердцем, женщина со свойственными ее сердцу чертами – нежной любовью, покорной преданностью, кротостью, сострадательностью, долготерпением – является лучшим товарищем, другом, утешителем и помощником мужчины, как человека по преимуществу ума, твердости, мужества, характера. Муж получает восполнение своих сил из даров женской природы; в жене он находит себе поддержку на помощь. «Властитель, оскорбленный в своих правах и раздраженный сопротивлением его воле, или людскими пороками и дышащий гневом и мщением,– дома утихает, успокаивается и, примирясь с человеческими слабостями, возвращается к людям с пощадою и милостью. Здесь честный труженик, изнемогающий в борьбе с препятствиями, получает ободрение и выходит на подвиг с новым мужеством и новыми силами. Здесь несчастный, доведенный неудачами до отчаяния, находит утешение в любви доброй жены и, ободряемый верою в Провидение, которою по преимуществу живет женское сердце, возвращается к делам с надеждою на лучшее будущее. Нет столь обидного общественного положения, нет столь тяжкого труда, нет столь горькой доли, с которыми не примирила бы мужа любящая и добрая жена»². Так необходима жена для мужа, и столь важное значение имеет брак, как нравственный союз!

Брак, как нравственный союз мужчины и женщины, допускает и граф Толстой, но он не понимает его во всей его глубине и полноте: в христианстве брак не только нравственная связь, но и благодатный союз, Таинство; тайна сия велика есть: аз же глаголю во Христа и во Церковь (Еф. 5:32); союз мужа и жены в христианстве есть образ таинственного, благодатного союза Христа с Церковью. Толстой же не хочет признавать брака за Таинство; по его взгляду, «старая основа» (то есть вера в брак как в Таинство) «износилась и надо найти новую»; во всяком случае, «верить или не верить в Таинство – это неважно». Напротив, мы думаем и утверждаем, что верить в брак как в Таинство весьма важно и что нет никакой нужды заменять эту старую основу, так как все спасение от разврата заключается в том, чтобы держаться христианского идеала брака как Таинства, – идеала, отступление от которого ведет к разврату и преступлениям, как показал это и сам Толстой в «Крейцеровой сонате».

Часто приходится слышать, что брачные узы тяжелы для человека; и действительно, обязанности супругов высоки и трудны. Не говорим уже о том, что супруги должны жить друг в друге и друг для друга, служить один для другого подпорою и помощью, вместе делить радости и горести, не оставлять друг друга до самой смерти и т. п. Но как бы ни была сильна любовь супругов, они, как люди, не могут обойтись без того, чтобы не встретить друг от друга каких-либо неприятностей и огорчении; для уврачевания их они необходимо должны иметь терпение и снисходительность, в противном же случае скоро могут укорениться взаимные неприятности, которые сначала только охлаждают любовь, а потом совершенно иссушают ее. Золотое правило брачной жизни – «терпи и переноси». Из всех качеств добрый нрав в семейной жизни сказывается наиболее полезным и производительным. Соединенный с самообладанием, добрый нрав порождает терпение переносить без жалобы, слушать, не отвечая и не раздражаясь, а кротко выжидает, пока пройдет сердитая вспышка.

Такое терпение вполне необходимо как для мужа, так и для жены.

Женщина в физическом отношении характеризуется чертами большей нежности, слабости, немощности, а в нравственном – чертами кротости, скромности, чувствительности. Сообразно с такими типическими свойствами христианство называет женщину немощнейшим сосудом (1Пет. 3:7).

В силу же того, что жена есть существо слабейшее мужа, этот последний должен обращаться с нею весьма заботливо, осторожно, терпеливо. Мужие любите своя жены, якоже и Христос возлюби Церковь и Себе предаде за ню, да освятит ю (Еф. 5, 25). Некогда человечество было нечисто, порочно, безобразно; но Христос не отвратился от его безобразия; Он пересоздал и исправил его, искупил его грехи; Он не только смыл его нечистоту, но создал из него Церковь Святую. Не насилием, порицанием и угрозами достиг Он этого, а великою заботливостью и самоотверженною любовью к людям. Свои заботы об их чистоте, святости и непорочности Он простер до того, что пожертвовал даже для этого собственною жизнью. Вот идеал христианских отношений мужа к жене. Возлюбив ее искренне, всем сердцем, он все делает к ее пользе; в его отношениях к ней не может быть и тени насилия и унижения. Жена слабее мужа, но слабость ее для мужа служит большим побуждением к тому, чтобы помогать ей, поддерживать ее, защищать, обращаться с нею с большею любовью, кротостью, терпением и снисходительностью к ее недостаткам, ветрености, расточительности, суетности и другим.

Не в меньшей степени нужно терпение и для жены. Жены, своим мужем повинуйтеся, якоже Господу: зане муж глава есть жены, якоже и Христос глава Церкве, и Той есть Спаситель тела. Но якоже Церковь повинуется Христу, такожде и жены своим мужем во всем (Еф. 5:22–24). А такое повиновение немыслимо без терпения. Жене нередко приходится переносить своеволие, грубость, капризы, дурные желания своего мужа. Своим благоразумием, своею нежностью она должна терпеливо перевоспитать своего мужа, незаметно для него самого умирить его страсти и увлечения, направить его на все доброе и святое. Иногда жена покидается мужем и делается вдовою живого; после немногих дней радости жизнь ее отравляется холодностью; она – как нежный цветок, вырванный из родной почвы, чтобы пересадить его на лучшую почву, а на самом деле – брошенный на дорогу под жгучие лучи солнца! У нее отнято счастье быть любимой, но зато осталось право любить, и она пользуется этим правом. Она следует по стопам Христа, Который также не был признан и к Которому тоже люди были холодны и несправедливы. Она продолжает быть помощницей того, кто ее безжалостно оскорбляет; она пьет без ропота чашу, подносимую ей каждый день жестокою рукою мужа. За его неблагодарность она платит ему двойною любовью, сугубою преданностью, сугубыми жертвами. Она безмолвствует и смиряется в той надежде, что сердце мужа со временем будет ей возвращено, будет покорено ее любовью. Почему знать, может быть, она спасет своего мужа (ср.: 1Кор. 7:16)? Но положим, он до конца остается несправедливым; терпит до конца и жена, имея в сердце образ Христа распятого; терпением она спасает душу (см. Лк. 21:19).

Вот слабое изображение высоких и трудных обязанностей. Супружеский союз есть образ союза Христа с Церковью. Но осуществим ли этот идеал при одних естественных, испорченных силах человека? Исполнимы ли высокие требования, предъявляемые к брачным лицам? Если мы без помощи Божией не можем творить полного и истинного добра (ср.: Ин. 15:5), если все довольство наше от Бога (ср.: 2Кор. 3:5), если Бог производит в нас добрые действия (ср.: Флп. 2:14), то разве не нужна супругам благодать Божия, чтобы свято выполнить высокие обязанности?

Необходимость для этого благодатной помощи прозревал ранее и сам граф Толстой: один из героев его романа «Анна Каренина» – Левин говорил: «что я могу в этом страшном деле брака без помощи? Именно помощи мне нужно теперь». И христианским супругам такая помощь подается. Христианский брак есть не только союз нравственный, но и союз благодатный, тайна, Таинство, в котором подается божественная благодать, освящающая и возвышающая брачный союз в образе союза Христа с Церковью и содействующая супругам в исполнении ими высоких обязанностей. Вот почему христианин не может удовольствоваться одним только гражданским браком без церковного Венчания, ибо хотя он и может быть нравственным союзом, но остается без высшего христианского освящения, так как только к браку, благословенному Церковью, – этою сокровищницею благодати, – привлекается благодать Божия, гражданский же брак в основу и охрану брачной жизни кладет не зиждительные религиозно-нравственные начала, не духовно-благодатную силу Божию, а одни юридические обязательства и внешнюю силу, с которыми супруги не уйдут далеко по пути нравственного совершенства.

Другая сторона в браке – физическая. Граф Толстой со всею беспощадностью нападает на эту сторону; в браке он признает только одну нравственную сторону; единство идеалов, подвигов, духовное сродство, плотская же любовь не должна иметь места в нем. Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением (похотью), уже прелюбодействовал с нею в сердце своем (Мф. 5:23), – эти слова Спасителя, по взгляду Толстого, относятся не к одной чужой, посторонней женщине, а преимущественно к жене. Целомудренный, настоящий брак это якобы тот, в котором муж смотрит на свою жену только как на сестру. Чрез это замолкнут страсти и из них самая сильная и злая, половая плотская любовь, а благодаря этому настанет уединение людей, чем люди исполнят закон, данный им для достижения блага. Правда, чрез это прекратится и род человеческий, так как ему невозможно продолжаться без естественного рождения, но дело в том, что ему незачем продолжаться. Зачем жить? Ведь Шопенгауэры, Гартманы, а и все буддисты утверждают, что благо заключается в том, чтобы не жить. И они правы в том, что благо совпадает с самоуничтожением. К этому Толстой присоединяет еще и христианские церковные учения, проповедующие кончину мира и рода человеческого.

Что по учению христианскому мир кончится и размножение рода человеческого прекратится, это верно, но когда и где это будет? Христос Спаситель сказал некогда Апостолам: не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти (Деян. 1:7). Значит, от воли Господа, а не от нашей воли зависит положить Царство, где ни женятся, ни выходят замуж, но пребывают как Ангелы Божии (Мф. 22:30). Это будет уже на новой, обновленной земле. В условиях же настоящего, земного существования, когда люди и остаются людьми, а не как Ангелы Божии, размножение будет иметь место, и брак со своей физической стороны будет служить средством для этого. Бог не только до падения благословил первых людей на размножение, но и после потопа, когда род человеческий давно уже находился в состоянии падения, повторяет Свое благословение сынам Ноя, глаголя: раститеся и множитеся и наполните землю (Быт. 9:1).

И это потому, что по библейскому взгляду, хотя человек грехом и внес порчу в природу и жизнь, однако ни та, ни другая не есть сплошное зло, как утверждают пессимисты, а за ними и Толстой. Христианское воззрение на жизнь чуждо крайностей оптимизма и пессимизма; оно весьма удачно соединяет в себе то, что есть и в том, и в другом.

Мир был создан прекрасным, в нем царила гармония, но вот чрез грех вошло в него зло. Это стал мир греха, смерти, тления, но тем не менее он – мир Божий, в котором разрушающие силы находят себе постоянное противодействие со стороны силы творческой и созидающей и в котором даже помимо избавления благость и милосердие Божие обнаруживаются в бесчисленных проявлениях. Он, конечно, лишен верховного добра и в этом отношении представляет собой область неудовлетворительности и недостатков, тем не менее заключает в себе много всяких относительных благ, относительную добродетель и счастье, действительные сокровища, которые, хотя отнюдь не безусловны, однако же не лишены и известной ценности. Поэтому, хотя в жизни и есть весьма много страдании и бедствий, тем не менее они не могут уничтожить всякую цену ее и делать бытие хуже небытия. Жизнь не есть одно сплошное зло: непредубежденное сознание и незатемненное нравственное чувство всегда будут одобрять те разумно-нравственные проявления жизни, которыми осуществляются внутренние требования добра. В жизни есть немало радостей и светлых сторон, которые уравновешивают и даже пересиливают страдания. Во всяком случае, страдания и неудовольствия не делают жизнь хуже и ниже небытия. Живой человек испытывает страдания, но зато он испытывает и радости, и удовольствия, за которыми забывает бедствия, между тем как к небытию безусловно неприложимы признаки ни приятного, ни неприятного. Прекратив существование в форме чувствующих и сознательных личностей, мы, правда, выиграем в том отношении, что, безусловно, освободимся от всех неудовольствий и страданий, но зато вместе с тем лишим себя и всех радостей и удовольствий. Будет ли в будущем выигрыш? Никакого.

Вообще пессимистическое настроение в смысле полного и всецелого отвращения от всей и всякой жизни не есть нормальное и всеобщее чувство: всё живое по природе любит жизнь и отвращается от смерти. В жизни благо, а отнюдь не в самоуничтожении. Поэтому даже ветхозаветный писатель, изобразивший всю суетность настоящей жизни, говорил: поди, ешъ с веселием хлеб твой, коль скоро Бог благоволит к делам твоим. Пусть во всякое время одежды твои будут белы и пусть масти не оскудевают на голове твоей. Наслаждайся жизнью с женою, которую любишь во все время суетной жизни твоей и которую дал тебе Бог на все суетные дни твои, потому что эта доля твоя в жизни и в трудах твоих (Еккл. 9:7–9). А с пришествием Христа на землю стало еще больше оснований для светлого взгляда на жизнь. Жизнь и страдания Христа дают путь и средство к восстановлению нарушенной гармонии, снова открывают нам двери рая. Христос возродил мир во упование живо (1Пет. 1:3); Он живот бе, и живот бе свет человеком (Ин. 1:4); в Нем мы приобрели больше, чем потеряли в Адаме. Посему и христианство не гроб для человеческого рода, не безлюдная и безжизненная пустыня, а, напротив, оно сообщает своим приверженцам новую жизнь. Итак, если жизнь не есть зло, то, значит, и призвание новых существ к жизни, или размножение рода человеческого чрез брак – путем рождения, не заключает само в себе ничего худого, греховного. Напротив, чрез это увеличивается число существ, славящих Бога, для какового прославления люди и призываются из небытия к бытию. А посему и физическая сторона в браке законна, и тот, кто отрицает её и признает брак как исключительно сердечно-духовную связь, тот, по слову святого апостола Павла, внимает духам обольстителям (см. 1Тим. 4:1–3).

Но тот же Апостол, допуская физическое общение между супругами-христианами, повелевает, чтобы брак у них был честен и ложе непорочно (Евр. 12:4). И Святая Церковь требует от супругов не только исполнения обета супружеской верности, но и целомудрия, то есть чтобы в отношениях друг ко другу они старались обуздывать свои чувственные пожелания, умели соблюдать свой союз в святости и чести, а не в страсти похотения, как язычники (1Сол. 4:4–5).

В христианском браке естественное влечение ставится под господство духа, и физическая сторона его, хотя и не вытесняется и не уничтожается нравственною стороною, как ложно думает Толстой, однако подчиняется этой последней. В браке, как и во всяком другом отношении, человеку поставлено задачей не отрицать свою природу, но обращать её на службу просвещенному и освященному благодатию Божиего духу. Брак одною стороною касается физической природы, но то, что есть в нем физического, должно быть преддверием высшего начала. Жена, по слову апостола Павла, спасается чрез чадородие, но не чрез одно чадородие, а, если пребудет в вере и любви, и в святости с целомудрием (1Тим. 2:14), то есть не чадородие само по себе служит ко спасению жены, а пребывание в вере и любви, в которых она воспитывает детей своих: жена спасается чрез рождение детей и веру.

Таким образом, в христианском браке физическая сторона (плотская любовь) является только средством осуществления одной из целей брака – рождения и воспитания детей. А где это средство обращают в цель, где нет такого господства нравственного принципа, где физическая сторона не только не подчиняется духовной, но и сама берет перевес над нею и поглощает ее, там такое состояние со всею силою осуждается Церковью, как унижающее и оскорбляющее идею брака. Поэтому не Толстой только, но и Церковь осуждает такое провождение молодыми супругами «медового месяца», когда они без удержу удовлетворяют своей похоти. Не один Толстой, далее, а всякий истинный христианин никогда не одобрит такого образа жизни супругов, когда для получения наслаждений или муж продолжает физическую связь с женою, несмотря на зачатие ею младенца, или жена истребляет плод. При таком ходе дел брак теряет всякое нравственное значение и становится одною половою связью; чувственная сторона выступает здесь на первый план, на не подобающее ей место, и женщина рассматривается только как орудие для наслаждения. Со строгостью, хотя и более благоразумною, чем строгость Толстого, относится Церковь к разводу, на который ныне стали люди очень падки, чтобы легче отдаваться «свободной любви». Развод возможен только после прелюбодеяния, когда брак уже нарушен в самом существе его: виновная сторона этим показывает, что она видит в браке лишь средство для удовлетворения чувственности и потому ищет новых наслаждений вне прежнего союза. В других случаях брак не может быть расторгнут: еже Бог сочета, человек да не разлучает (Мф. 19:6). Внешняя непривлекательность мужа или жены, несходство в характерах, взаимная неприязнь, – все это должно быть принесено в жертву высшей нравственной цели. Все столкновения, все неприятности должны уступить силе нравственной любви; неудовольствие, основанное на внешней эстетической неприязни, должно умолкнуть при чувстве истинной нравственной привязанности; раздоры и несогласия показывают только недостаток любви. Он должен побуждать супругов позаботиться о стяжании духа любви.

Таков высокий взгляд Святой Церкви на брак, – взгляд, несомненно возвышающийся над воззрениями Толстого. Как в других случаях (например, по вопросу «что нам делать»), так и на этот раз главную силу учения Толстого составляет отрицательная сторона, критика нашей жизни, указание разврата, проникшего в семью: здесь он выказывает немало горькой жизненной правды. Но когда дело касается положительной стороны, то он предлагает нечто несбыточное и неосуществимое: между его теорией и действительностью существует целая пропасть, которая увеличивается еще оттого, что Толстой имеет в виду чистую духовную природу человека. Быть может, многие смотрят у нас на брак только как на средство для удовлетворения чувственных пожеланий. Однако, как показано выше, и христианская мораль, и Церковь – ее истолковательница – прямо и решительно осуждают такие взгляды, но не жертвуют из-за них самим браком и не приходят к тем нелепым выводам, к каким пришел Толстой. Христианство историческое, церковное, – такое, каким содержит его Церковь, тем именно и отличается от всяких мечтательных, утопических теорий (в том числе и теории Толстого), тем их и превосходит, что оно ясно различает идеал и действительность и, указывая человеческим стремлениям конечную цель в идеале, в то же время никогда не упускает из виду и настоящей действительности. А в этой-то действительности, в условиях настоящего земного существования человека, и невозможно полное осуществление идеально-целомудренного брака, указываемого Толстым, – брака, в котором муж относился бы к жене своей только как к сестре.

В последние времена отступят некоторые от веры, внимая духам обольстителям и учениям бесовским, чрез лицемерие лжесловесников, сожженных в совести своей, запрещающих вступать в брак (1Тим. 4:1–3). Восстанут лже- христы и лжепророки... Итак, если скажут вам: «вот, Он в пустыне, – не выходите; вот, Он в потаенном месте», – не верьте (см. Мф. 24:24–26).

Вот и граф Толстой, отрицая церковный брак, зовет ныне нас в некую пустынь «соломенного вдовства» и выдает такой свой взгляд за истинно христианский, как будто христианство своим благовестием всецело принадлежит безлюдной и безжизненной пустыне. Но у нас есть свои руководители, за которыми мы и следуем, так как они, а не Толстой, указывают путь, истину и жизнь (Ин. 14:6). Они учат, что хорошо человеку не касаться женщины (1Кор. 7:1) и что не выдающий замуж своей девицы поступает лучше выдающего (см. 1Кор. 7:38). Однако не все вмещают слово сие, но кому дано (Мф. 19:11); каждый имеет свое дарование от Бога, один так, другой иначе (1Кор. 7:7). Сообразно с этим, тем, которые могут вместить, христианство предлагает подвиг полного целомудрия, а кому не дано вместить – оно предлагает и подвиг более слабый – брак, но всё же подвиг христианский. А посему выдающий замуж свою девицу, по словам апостола Павла, поступает хорошо, то есть нравственно, по-христиански; если и женишься, не согрешишь, и если девица выйдет замуж, не согрешит (1Кор. 7:38,28). Конечно, истинное девство выше брака; но следует ли, говорит святой Кирилл Иерусалимский, из-за того, что мы имеем золото, отнимать цену у серебра? Да не будет этого!..

Екатерина Чепыжова. «Господь все устроит»

Сейчас многие стремятся обвенчаться. Кто-то не мыслит брака без христианского Таинства, кто-то надеется получить что-то вроде «гарантии», чувствуя, что совместная жизнь и гражданская регистрация отношений еще ничего «не гарантируют», кто-то следует традиции или моде. Есть и те, кто приступает к Таинству после постигших семью тяжелых испытаний. В таких случаях решение венчаться обычно более обдуманное и сокровенное – хотя бы с одной стороны.

Однажды я случайно оказалась свидетельницей Венчания в Казанском соборе Санкт-Петербурга. Я зашла в храм приложиться к древней чудотворной Казанской иконе Божией Матери.

Шло Венчание. Мужчина и женщина лет сорока, оба в неяркой одежде, стояли перед священником, в стороне расположились родственники. Казалось бы, обстановка была самой скромной, но такая торжественная радость тихим сиянием праздника исходила от брачующихся, что когда луч солнца, упавший из окна алтаря, осенил их головы, этот образ запомнился мне на долгие годы.

Многие спрашивают со скепсисом: «Неужели достаточно венчаться, чтобы брак состоялся в своем самом высшем понимании?» Если оперировать математическими терминами – необходимо, но недостаточно. Само по себе Таинство Брака – это лишь наше моление пред Господом, упование и надежда. Если молодые продолжают рука об руку идти «тесным путем» духовного роста, то постепенно создается то, что называется «домашней церковью». И все необходимое дается им по заповеди Господней: Истинно также говорю вам, что если двое из вас согласятся на земле просить о всяком деле, то, чего бы ни попросили, будет им от Отца Моего Небесного, ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них (Мф. 18:19–20). Но ведь бывает и иначе: после Венчания люди начинают нарушать заповеди, жить распущенно совершенно мирской жизнью – и тогда Таинство не может «преодолеть» того, что они сами творят со своей жизнью. Более того, они оскверняют Таинство Брака, поэтому могут ли ожидать помощи Божией на этом пути? Ведь они отталкивают от себя Господа, хотя милость Его бесконечна, и Он может послать благодать и таким заблудшим душам, если они опомнятся и обратятся к Нему. Если же Венчание было только «для галочки» или «для страховки»...

Дочь моей знакомой долго не хотела выходить замуж, видя, как распадаются браки, одним из примеров был и развод ее собственных родителей. Наконец, она решилась на замужество и обвенчалась при заключении брака.

Первые пять лет ее семейная жизнь была счастливой, родилась дочь, отношения с мужем складывались прекрасные. В церковь, правда, они ходили редко, хотя девочку крестили – опять-таки для «страховки». Но вот встал вопрос о втором ребенке, и молодая женщина без особых колебаний сделала аборт – это было так «не вовремя»: семья еще не встала на ноги, намечалась престижная работа, жилье было тесным. Муж, человек неверующий, ее не останавливал.

Через некоторое время у него появилась другая женщина. После ряда мучительных лет он ушел к ней, хотя большого счастья и в новой семье у него нет. Дочь подруги осталась одна с ребенком и теперь не верит никаким бракам – ни венчанным, ни иным. История достаточно банальная, только при чем тут Венчание? Ведь совершение Таинства над брачующимися предполагает некоторые обязательства пред Господом и дает надежду, что Брак состоится при их исполнении. Многие же из венчающихся рассматривают только одно условие – невозможность развода при венчанном Браке и иногда таким образом стремятся «закрепить отношения».

В чем же состоит Таинство Брака? Это не просто когда нарядные жених и невеста с роскошными свечами стоят перед священником, а шаферы держат над их головами венцы и хор исполняет положенные песнопения. О содержании этого Таинства в большой степени рассказывает сам чин Венчания: молитвы, которые приносятся ко Господу, и священнодействия, которые совершаются в Церкви.

К Таинству принято готовиться в течение нескольких дней, перед Венчанием жених и невеста должны исповедоваться и причаститься святых Таин. Как прекрасно, когда к Таинству приступают молодые люди, ничем не осквернившие себя, готовившиеся к нему с юности, сохранившие себя в чистоте! Однако, даже если это не получилось, Таинство очищает человека от прежних грехов.

Венчанию обычно предшествует обручение, которое может быть как соединено с ним, так и совершаться за несколько месяцев (лет) до него (в старину обычно так и было, чтобы молодые люди могли проверить свои чувства). Жених и невеста, священник и все присутствующие молятся о том, чтобы Господь послал тем, кто собирается венчаться, взаимную любовь, Свое благословение и помощь, а также единомыслие и твердую веру.

Митрополит Антоний Сурожский пишет: «Конечно, первое, что приходит на ум верующему, это: “Дай нам, Господи, крепкую веру в Тебя, и тогда все будет хорошо...” Это правда; но есть еще другая сторона в этом. Не может быть истинных, подлинных взаимных отношений, если нет между мужем и женой, между невестой и женихом взаимной веры, то есть, с одной стороны, настоящего доверия, с другой стороны – верности. Это очень важно, и это раскрывается очень ясно дальше в службе, когда читается молитва, где упоминается блудный сын. Он ушел из отчего дома, прожил блудную, некрасивую жизнь, раскаялся под давлением обстоятельств и вернулся домой... отец не спрашивает ни о чем; ему достаточно того, что сын вернулся домой. Он его не спрашивает, кается ли тот, жалеет ли, стыдится ли своего прошлого, не спрашивает его, готов ли он измениться; ему достаточно, что сын вернулся, для того, чтобы верить в него до конца.

И вот, мы просим Господа о такой вере, о таком доверии, просим, чтобы оно сохранилось на всю жизнь между мужем и женой. Чтобы, если будет что-нибудь между ними: ссора, непонимание, даже неверность, и один из них вернется и скажет: “Я пришла к тебе, я к тебе пришел”, тот, который остался верен, раскрыл бы объятия и сказал: “Наконец! Я так тебя ждала, я так тебя ждал...” И если виновный скажет: “Можешь ты меня простить?” – чтобы тот его только обнял, поцеловал и даже не упомянул о прошлом. Тут нужна вера, такая вера, которая может родиться только из <...> любви зрячей, любви созерцательной, любви проникновенной, которая способна видеть всю красоту человека даже в тот момент, когда эта красота затмилась или когда что-либо в этой красоте померкло»³.

Священник возглашает: «Благословен Бог наш...». Казалось бы, привычные многим из нас слова, с которых часто начинается служба в храме. Однако митрополит Антоний видит в этом особую глубину: «Как не благословить Бога за то, что в мире, где все является рознью, напряжением, взаимным отрицанием, часто враждой, непониманием, два человека друг друга полюбили, друг во друге увидели взаимно вечную красоту и решили превзойти, превозмочь все, что может их разделять, решили стать едиными, одной личностью в двух лицах?! Как не благодарить Бога за то, что на земле совершается такое чудо, которое таинственно говорит нам о том, что рознь уже пришла к концу и единство осуществлено?!»⁴.

В самом деле, многое людей в мире разъединяет: малейшее непонимание, несогласие, шероховатость – и этого бывает достаточно, чтобы люди отпрянули друг от друга, показались друг другу совершенно чужими, иногда даже начали ненавидеть друг друга. И только любовь преодолевает эту рознь людей, их враждебность и непонимание, только она стирает границы между людьми.

Затем Церковь возносит ряд молитв: о мире всего мира, о храме, где совершается богослужение, о спасении жениха и невесты и другие. Эти молитвы, многие из которых присутствуют в каждом богослужении, здесь приобретают дополнительный смысл: «Слово вера означает еще и верность: чтобы они остались верными друг другу в настоящей дружбе. Молится Церковь о том, чтобы им была дана в результате этого непорочная жизнь, честный Брак. И еще мы благодарим Бога, Который в мире, где все раздроблено, привел в единство, в союз неразрушимой любви этих двоих людей»⁵.

В одной из первых молитв чина обручения священник упоминает Исаака и Ревекку. В Ветхом Завете (см. Быт. 24) описано, как Авраам послал слугу на свою давно покинутую родину, чтобы разыскать невесту для Исаака. Он знал, что является хранителем Завета с Господом и потому не желал женить сына ни на одной из тех девушек, с которыми ему было проще или выгоднее встретиться на чужбине, придавал этому Браку особое значение: невеста сына должна была быть угодна Богу, служить воплощением Его замысла, поэтому ее не страшно и нетрудно искать далеко, выделить среди множества прекрасных, достойных девушек, потому что она – одна. Разве не об этом мечтает каждая женщина, каждый молодой человек? А между тем случается подобное так редко... Вот о чем возносятся молитвы чина обручения.

По словам митрополита Антония, в этот момент «мы молимся о том, чтобы в данном случае и жених, и невеста были друг для друга богоизбранными, чтобы помимо того, что они друг другу нравятся, что у них одинаковые вкусы, им нравится внешность друг друга, их роднит положение в мире, в обществе – чтобы что-то более глубокое было в основе их встречи. Бог как бы говорит: “Вот твоя невеста, вот твой жених. Я тебе даю этого человека во веки вечные как предмет твоей любви и тебя ему как предмет его любви...”»⁶.

Священник вручает жениху и невесте кольца, и те обмениваются ими три раза. Такое троекратное действие подтверждает их уверенность в своих замыслах, обдуманную готовность.

Почему кольца? В древности не было иного способа конкретному человеку заявить свою волю, кроме как передать кому-то перстень с личной печатью. Тем самым человек подтверждал, что он полностью доверяет тому, кому отдает перстень. И в чине Венчания этот момент символизирует единство душ, тела, имущества, веры супругов. Перстень на руку надевает отец блудному сыну, подтверждая полное доверие и неизменную любовь к нему (см. Лк. 15:22).

Митрополит Антоний Сурожский так трактует это священнодействие: «Когда супруги обмениваются кольцами, они именно обещают друг другу, что если когда-нибудь что-либо случится между ними, если когда-нибудь будет ссора или даже неверность со стороны одного по отношению к другому, измена, обман, неправда,– и если он вновь вернется, то ему ничего не будет поставлено в упрек. Потому что он вернется и скажет: “Вот, я пришел (я пришла); можешь ли ты меня принять, или твое сердце охладело, или любовь ко мне умерла?” и ответ будет: “Конечно, приди, конечно, я тебя люблю, как любил раньше! Моя любовь когда-то была ликующей радостью; когда ты ушел (ты ушла), моя любовь стала жгучей болью, ожиданием, тоской, – а теперь моя любовь стала вновь ликующей радостью, более светлой, более глубокой, более торжествующей и более уверенной, чем она была до того, как ты ушел (ушла)...” Поэтому, обмениваясь кольцами, супруги дают друг другу обещание и верности, и взаимного доверия – доверия, которое идет гораздо дальше всякой измены и всякой ссоры; и это так прекрасно»⁷.

В самом начале Венчания упоминаются «любовь в союзе мира» и «целомудрие». Это и те необходимые «компоненты», на которых зиждется любовь в Браке, и то, что будущим супругам предстоит стяжать как главные христианские добродетели.

По слову апостола Павла, совершенная любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает (1Кор. 13:4–8).

Разве не такого чувства ищут люди, вступающие в Брак? Мы не можем быть уверенными, что это великое чудо, эта духовная драгоценность будут им даны непременно, мы можем только надеяться. Это зависит от них самих и от Божией воли.

Молитвы чина Венчания возносятся к Богу и о других дарах, сопровождающих Брак:

«Сам ныне Владыко, ниспосли руку Твою от святаго жилища Твоего, и сочетай (то есть соедини) раба Твоего сего (имя), и рабу Твою сию (имя), сопрязи (соедини) я (их) в единомудрии, венчай я (их) в плоть едину, даруй има (им) плод чрева (то есть детей), благочадия восприятие».

Затем на головы молодых возлагают венцы – золоченые или серебряные «короны», в которых они выглядят как монархи некоего суверенного государства, каковым теперь и будет их семья. В этом есть глубокий смысл.

«В Древней Руси в день своего Венчания невеста и жених назывались князь и княгиня, – объясняет митрополит Антоний Сурожский, – почему? Потому, что в древнем обществе, пока человек не был женат или замужем, он являлся членом своей семьи и был во всем подвластен старшему в семье: отцу ли, деду ли. Только когда человек женился, он делался хозяином своей жизни. Древнее государство состояло как бы из союза суверенных, то есть независимых друг от друга семей. Они были свободны выбирать свою судьбу. Все вопросы решались в согласии, во взаимном понимании, но каждая семья имела свой голос и свои права. И вот в день, когда совершается Венчание, устанавливается, с точки зрения государственной, в понимании древних, новая единица, суверенная, свободная, полноправная – происходит в полном смысле Венчание на царство.

Но есть еще и другое значение в этих венцах. Как бы люди друг друга ни любили, они живут в семье, полной проблем, задач, трудностей, иногда опасностей, иногда горя. И вот есть слово в Священном Писании: Претерпевший же до конца спасется (Мф. 24:13). Жизнь требует терпения, стойкости; осуществление любви, осуществление единства, осуществление своего свободного царственного стояния в обществе – все это требует мужества, а порой и подвига.

Мы молимся о том, чтобы пришло время, когда, выдержав испытание жизни во всей ее сложности, – а сложнее, чем осуществление совершенной любви, ничего нет, – жених и невеста венчались в вечности венцами мученичества. Мы понимаем мученичество как страдание, но слово мученичество <...> в первую очередь означает не страдание, но свидетельство. Мученик – это тот, кто свидетельствует перед всем миром о какой-то ценности, в данном случае – о любви, о правде, об истине, о красоте, и кто ни перед чем не останавливается для того, чтобы довести это свидетельство до тех, которым оно нужно. И, конечно, это значит, что истинный свидетель готов и жизнь свою положить для того, чтобы его свидетельство дошло, чтобы оно воссияло, прогремело или тихим образом обдало теплотой, лаской, радостью и надеждой всех окружающих. И мы призываем всех новобрачных, всякого жениха и всякую невесту верить в любовь, верить друг во друга с такой силой, с такой глубиной, чтобы свидетельствовать, чего бы это ни стоило, о любви, о единстве, о том, что все может победить истинная любовь»⁸.

Увенчанные венцами брачующиеся и присутствующие на Венчании слышат далее отрывок⁹ из 5-й главы Послания святого апостола Павла к Ефесянам, который раскрывает истинный смысл совершающегося Таинства: благодаря всегда за все Бога и Отца, во имя Господа нашего Иисуса Христа, повинуясь друг другу в страхе Божием. Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу, потому что муж есть глава жены, как и Христос глава Церкви, и Он же Спаситель тела. Но как Церковь повинуется Христу, так и жены своим мужьям во всем. Мужья, любите своих жен, как и Христос возлюбил Церковь и предал Себя за нее, чтобы освятить ее, очистив банею водною, посредством слова; чтобы представить ее Себе славною Церковью, не имеющею пятна, или порока, или чего-либо подобного, но дабы она была свята и непорочна. Так должны мужья любить своих жен, как свои тела: любящий свою жену любит самого себя. Ибо никто никогда не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет ее, как и Господь Церковь, потому что мы члены тела Его, от плоти Его и от костей Его. Посему оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей, и будут двое одна плоть¹⁰. Тайна сия велика; я говорю по отношению ко Христу и к Церкви. Так каждый из вас да любит свою жену, как самого себя; а жена да боится своего мужа (Еф. 5:20–33).

Этот отрывок многие даже православные люди толкуют совершенно неверно, считая, что он предписывает главенство мужу только в силу его пола, а жена обязана слепо повиноваться, да еще и слово боится вызывает многие нарекания и споры.

Вот что думает по этому поводу митрополит Антоний Сурожский:

«Муж является главой семьи не потому, что он мужчина, а потому, что он является образом Христа, и жена его и дети могут видеть в нем этот образ, то есть образ любви безграничной, любви преданной, любви самоотверженной, любви, которая готова на все, чтобы спасти, защитить, напитать, утешить, обрадовать, воспитать свою семью. Это каждый человек должен помнить. Слишком легко мужчине думать, что потому только, что он мужчина, он имеет права на свою жену, над своей женой и над своими детьми. Это неправда. Если он не образ Христа, то никто ему не обязан никаким уважением, никаким страхом, никаким послушанием.

А жена является иконой, образом Церкви. Церковь имеет как бы два лика. Она -невеста, радующаяся о том, что она возлюблена Богом, и возлюблена такой любовью, которая явлена во Христе. Но вместе с тем (и это образ, который дает апостол Павел в одном из своих Посланий) она является невестой Агнца, то есть закланного Спасителя. Она – невеста, та, которая настолько – так глубоко, так совершенно – возлюбила своего жениха, что по незыблемой верности может все оставить, все забыть, от всего оторваться по любви к нему и последовать за ним, куда бы он ни пошел, если нужно – даже на страдания, если нужно – на крест.

Вы видите, что в этом Послании¹¹ говорится не о владычестве мужа и подчиненности жены, а о такой взаимной любви, которая является жертвенной, героической любовью мужа и на которую жена может ответить такой же жертвенной любовью. Это мы должны всегда помнить, потому что слишком часто этот отрывок Священного Писания толкуют ложно: унижая жену и возвеличивая мужа, представляя его гордым властителем»¹².

Затем читается отрывок из Евангелия, о браке в Кане Галилейской (Ин. 2: 1–11), где Христос превратил воду в вино для гостей. Этот эпизод показателен для нас: на бедной свадьбе, где у людей, так же, как и у всех нас, грешных, не хватило «добра» для настоящего празднества, Христос по просьбе Своей Матери совершил чудо – обыкновенная вода в кувшинах превратилась в прекрасное вино. Это ли не образ настоящего чуда любви, превращающего «воду» наших, порой мелких, преходящих, порой недобрых или эгоистичных чувств во что-то иное – по воле Божией? Митрополит Антоний Сурожский обращает внимание также на то, что это чудесное событие происходит по настоянию Богоматери. Пресвятая Дева, обратившись к Своему Сыну с просьбой помочь бедным людям, услышала сначала ответ: Что есть Мне и Тебе, жено (Ин. 2, 4)? – что Нам до этой свадьбы, до этого праздника, куда люди пришли, может быть, забыться, полакомиться за чужой счет, позавидовать, посплетничать, какое это имеет отношение к Нашим заботам? Но Богородица настойчиво просила Христа и велела слугам хозяина сделать то, что скажет Ее Божественный Сын – и по слову Его то, что было водой, стало вином вечного праздника... Этот эпизод напоминает нам о том, что мы можем сделать в своей жизни с «водой» человеческих отношений, если будем поступать по слову Христа и с верой молить Его, как Божия Матерь.

После чтения Евангелия возглашается короткая ектения, то есть ряд молитв, о даровании новобрачным и всем православным христианам всех благ земных и небесных.

Заканчивается ектения молитвой Господней «Отче наш», как напоминанием о том, к чему должна стремиться душа каждого христианина. Напоминанием о Царствии Божием является и обычай чина Венчания жениху и невесте выпивать вино из общей чаши – эта чаша напоминает о Чаше Причастия, об обычае жениха и невесты, а потом и верующих супругов причащаться вместе. Это чаша единой судьбы, в которой теперь ничего отдельного уже не будет.

«После чего священник их водит вокруг аналоя, – пишет митрополит Антоний,– на котором лежит Евангелие Христово. Три раза они обходят его вслед за священником. Число “три” в Ветхом Завете, как и в Новом, означает полноту времени. В постриге, как и в начале Венчания, три раза ставится вопрос: “Хочешь ли ты?..” Первый раз ты можешь быть взят врасплох, второй раз ты можешь ответить полууверенно, а в третий раз ты должен поступить с совершенной уверенностью. Так и тут – жених и невеста три раза ведутся вокруг аналоя, на котором лежит Евангелие; а Евангелие – это, с одной стороны, слово Божие, то, что проповедано нам Христом, а с другой стороны, оно как бы икона, потому что Христос называется Божиим Словом: Он должен быть в центре того шествия, которое представляет собой человеческая жизнь.

<...>Под руководством священника, несущего крест и обещающего победу, жених и невеста обошли аналой, на котором лежит святое Евангелие, образуя этим троекратным обхождением весь жизненный путь, в центре которого будет Бог и Его учение. Когда они стали на свои места, с них с краткой молитвой снимаются венцы. Жениху предписывается ходить в мире и совершать в правде заповеди Божии, невесте – радоваться о своем муже и жить достойно заповедям Господним»¹³.

Чин Венчания – прекрасная и исполненная глубокого смысла церковная служба; это Таинство, в котором возносятся ко Господу молитвы о самой сокровенной сущности любви, о ее совершенстве, обо всех ее возможных дарах. Нельзя сказать, что Таинство «гарантирует» человеку обретение в Браке всех благ, о которых возносятся молитвы, – это зависит от самого человека и от воли Божией.

Как сложится жизнь супругов после Венчания, знает только Господь. Но представим себе древнего воина, который собирается на битву и запасается кольчугой, шлемом, копьем и мечом, выбирает самого лучшего коня. Конечно, такой человек может и погибнуть, а другой, хуже него снаряженный, победить в битве. Но все-таки надежды больше у первого – он лучше подготовлен к будущим испытаниям. Наверное, можно достичь любви в браке и без чина Венчания. Но очень разнообразны и могущественны в мире силы, разрушающие любовь, и Кто поможет, когда люди пытаются обойтись без Бога?

Никто не говорит, что обвенчавшиеся супруги непременно заживут благополучно, дружно, у них будет много детей и дом – полная чаша. Может быть, и им предстоят тяжелые испытания? Но венцы, которые поднял над их головами священник во время чина Венчания, будут напоминать о том, что они совершают свой путь во славу Божию, а не ради прихоти, выгоды или самообмана.

«Боже, Боже наш, пришедый в Кану Галилейскую, и тамошний брак благословивый, благослови и рабы Твоя сия, Твоим промыслом ко общению брака сочетавшыяся: благослови их входы и исходы: умножи во благих живот их: восприими венцы их в Царствии Твоем, нескверны, и непорочны, и ненаветны соблюдаяй, во веки веков»¹⁴.

«Иже в Кане Галилейстей пришествием Своим честен брак показавый, Христос истинный Бог наш, молитвами Пречистыя Своея Матере, святых славных и всехвальных апостол, святых боговенчанных царей и равноапостолов, Константина и Елены: святаго великомученика Прокопия, и всех святых, помилует и спасет нас, яко Благ и Человеколюбец»¹⁵.

Протопресвитер Александр Киселёв. Святая «двоица» . Сказание о граде Китеже, озере Светлый Яр, и повесть о житии святых князе Петре и княгине Февронии Муромских

Совершенная любовь... Мы отдаем себе отчет в необъятности этой темы. Однако думаем, что даже тот скромный материал, с которым мы можем ознакомиться, уже достаточен, чтобы приобщить наше сознание к исконному русскому пониманию пути жизни.

Обратимся к событиям 700–800-летней давности. Не то далеко, что было 700 или 800 лет тому назад, а далеко то, что по духу времени за этот период произошло в нашем сознании.

От XVI века начинается наше скольжение по наклонной плоскости, которое в XIX веке достигло такой гнили, которую только и можно было выжечь чем-то вроде попущенного сатанинского огня нашей страшной революции.

Чтобы иллюстрировать сказанное, я начну ознакомление с исторической стороной нашей темы рассказом писателя Короленко, посетившего озеро Светлояр, описание чего и вошло в его полное собрание сочинений¹⁶. «В окрестном населении, – пишет Короленко, – во многих списках ходит “Летописец”. <...> В нем рассказывается следующая история.

Великий князь Георгий Всеволодович <...> построил на берегу Волги город Малый Китеж. Это нынешний Городец, приют старой веры». Потом он же на реке Люнде строит другой город – Китеж Большой. Нашествие Батыя. Бой проигран князем Георгием Всеволодовичем, после чего князь укрывается в затерянном в дремучих лесах новом городе Большом Китеже. Русский пленник Кутерьма, «“не могий мук стерпети”, указывает Батыю лесные проходы к Светлояру, и татары облегают город Китеж. <...> Город же изволением Божиим становится невидим; на его месте появляются вода и лес.

<...> Скрылись от взора человеческого дома, улицы, боярские хоромы и стены с бойницами, церкви и монастыри, в коих “многое множество бысть Святых Отец, просиявших житием, яко звезд небесных или песка морскаго”. И кажется нашему грешному, непросветленному взору один только лесок, да озеро, да холмы, да болотище. Но это только обман нашего грешного естества. В действительности же, “по-настоящему” здесь сидят во всей красе благолепные храмы, и золоченые палаты, и монастыри... А кто может хоть отчасти проникнуть взором через обманчивую завесу, для того в глубине озера мелькают огоньки крестных ходов и высокие золотые хоругви, и сладкий звон несется над гладью кажущихся вод. А потом все стихает, и опять только шепчет дубрава.

Итак, – пишет Короленко, – над озером Светлояром стоят два мира: один настоящий, но невидимый, другой видимый, но ненастоящий. И сплетаются друг с другом, покрывают и проникают друг в друга. <...>

Ежегодно под “Владимирскую” <...> сходятся на берега Светлояра толпы людей, стремящихся хоть на короткое время отряхнуть с себя обманчивую суету сует и заглянуть в таинственные грани».

Собравшиеся люди всенощно молятся... некоторые вдруг «замирают, ничего уже не видя и не слыша из окружающего. Глаза точно ослепли для нашего мира, но прозрели для мира нездешнего. Лицо прояснилось, на нем “блаженная” блуждающая улыбка и – слезы... А кругом стоят и смотрят с удивлением те, кто стремится, но не удостоился по маловерию... Значит есть он, этот другой мир, невидимый, но настоящий. Сами не видели, но видели видящих...»

Продолжая свое повествование, Короленко пишет: «В укромном уголке берега, где лес переходит в мелкую поросль, стоит старик и удит рыбу. <...> Потом (он. – Автор) выпрямился, дернул удилищем и выхватил очень бойкого порядочной величины окуня. <...> Я невольно засмеялся. Он посмотрел на меня, тоже слегка улыбнулся и спросил:

– Чего ты? Не надо мной ли, дураком?

– Нет, дедушка. А только подумалось мне чудное...

– А что же, милай?

– Ведь озеро-то... Одна видимость?..

– Ну-ну...

– И воды тут нет, а есть дорога и главные ворота (града Китежа. – Автор)?

– Это верно.

– Так как же, вот, окунь-то? Выходит и он только видимость.

– Поди ты вот... А? – сказал он с недоумевающей благодушной улыбкой.

<...> Прощай, Светлояр. Прощай, таинственное озеро чудес и темной веры в призрачное прошлое», – заканчивает писатель свое повествование.

Вот этим окунем Короленко и перечеркнул все им вышесказанное, все умиленное повествование о сокрытом в водах граде Китеже. Показал всю плоскость души, всю мизерность развращенного разума человека его времени!

Но не будем уклоняться от ответа на поставленный им вопрос. Как же действительно это понять? Если вода, в которую погружен-сокрыт град Китеж только видимость, если это реально не вода, а город, то как там может плавать реальный окунь, которого можно на сковороде зажарить?

Объяснение Короленко, что там «два мира: один настоящий, но невидимый, другой видимый, но ненастоящий. И они сливаются друг с другом, покрывают и проникают друг в друга...» Что же это, действительно удовлетворительное объяснение или тоже только «видимость» объяснения того, что в действительности там происходит?

Нам и надлежит найти ответ на этот вопрос. Но вернемся к исторической стороне повествования.

Первоначальные версии «Китежской легенды» возникли очень рано и существовали уже с конца XII – начала XIII веков, то есть с того времени, когда мы начинаем своей гибелью расплачиваться за междоусобную вражду и княжеские распри, ослабившие Русь. Первое татарское нашествие было в 1223 году – битва с врагами и наше поражение на реке Калке. На связанных телах живых побежденных русских князей настилается помост, на котором пируют, раздавливая их, победители. В 1237 году – второе, самое ужасное разорение – нашествие хана Батыя. Это эпоха, когда доблестно гибнут во главе со своими князьями защитники русской земли. Это время возникновения легенд не как фантазий, а как народных сказаний, словесной и летописной народной памяти.

Тогда выросла и знаменитая «Китежская легенда», согласно которой, потерпев поражение на реке Сити, князь Юрий с остатками своего войска очутился в невидимом граде Китеже, войти в который могут только чистые сердцем люди, не запятнавшие себя союзом с врагом.

Моральное значение этой легенды верно почувствовал в конце XIX века Н. А. Римский-Корсаков, сделав ее сюжетной основой своей оперы «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии».

Опера эта, состоящая из четырех действий и шести картин, заслуживает серьезного внимания не только с музыкальной стороны, но и с точки зрения литературной и философской идеи, положенной в основу всего произведения.

Остановим наше внимание на тех ее местах, которые дают основание видеть в ней нечто большее, чем великолепное музыкальное произведение.

«Центральным лицом всего “Сказания”, – читаем мы у профессора И. М. Андреевского, – является дева Феврония, представляющая собой один из самых замечательных образов русской и мировой художественной литературы. В этом образе мы видим отражение самых глубинных, самых интимных, самых возвышенных чаяний и стремлений русской народной души.

Дева Феврония являет собой особый русский религиозный тип радостного христианства.

Она чистым сердцем воспринимает повсюду Бога, она “умными очами” видит за-природную глубину и радость мира, она предчувствует будущее преображение земли и любит поэтому все земное. Ее небесная душа и земное тело не раздваиваются в муках борьбы, а двуедино устремляются постоянно ввысь, горе, в вечность»¹⁷.

Когда княжич Всеволод спрашивает Февронию, ходит ли она в церковь, Феврония отвечает: «Нет, ходить-то мне далёко, милый, а и то, ведь Бог-то не везде ли? Ты вот мыслишь; здесь пустое место – ан же нет – великая здесь Церковь. Оглянися умными очами»¹⁸.

И благоговейно, как бы видя себя в церкви, продолжает: «День и ночь у нас служба воскресная, днем и ночью темьяны да ладоны; днем сияет нам солнышко ясное, ночью звезды, как свечки, затеплятся. День и ночь у нас пенье умильное, что на все голоса ликование, птицы, звери, дыхание всякое воспевают прекрасен Господень свет...».

Обратим внимание, что это говорит человек, принадлежавший к народу, только 200 лет назад принявшему Крещение! Ей, этой деве, живущей в глухом лесу в первобытных условиях, в которых по современным меркам живут лишь «отсталые» народы, ей уже известны такие духовные глубины, такие высокие представления о Боге.

Она, подобно отшельнику, живущему в пустыне и редко бывающему в храме, имеет опыт ношения Бога, жизни с Богом внутри своего сердца. После того как татарские войска пошли на Китеж, потрясенная этим Феврония помолилась Богу, чтобы Он сотворил «...невидим Китеж-град, а и праведных, живущих в граде том».

В Великом Китеже весь народ, узнав о страшном нашествии татар, стал молиться Богородице: «Чудная Небесная Царица, наша Ты Заступница благая, Китеж-град покрой Своим покровом, милостью Небесной не остави. Смилуйся, Царица Небесная, Ангелов пошли нам в оборону».

Какая трогательная молитва! Какая детская чистота веры!

Княжич Всеволод просит благословения у отца: «Выйдем ворогу во сретенье, за хрестьян, за веру русскую положить свои головушки».

И отец, князь Юрий, дает ему благословение: «Дай вам Бог скончаться непостыдно, к лику мучеников причтенным быти».

После ухода войск оставшиеся женщины: матери, жены, невесты, сестры, дочери – обнимаются, целуются, плачут и говорят: «Сестры, обнимитесь, пусть сольются слезы, а те слезы наши с радости, не с горя».

В это время сами собою тихо загудели церковные колокола. «Чу! Колокола все сами загудели, как бы то от многих веющих воскрылий. Ангелы Господни ныне здесь над нами».

Невольно воспоминается при этих стихах православное церковное великопостное песнопение: «Ныне Силы Небесныя с нами невидимо служат...»

Узнав от татар о гибели в бою своего жениха, который получил «сорок ран, а жив не отдался», Феврония вся проникается женской самоотверженной тоской-кручиной-жалостью и начинает его оплакивать в трогательном причитании.

Её «плач», по высокой художественной выразительности глубоко-лирических чувств, можно сравнить лишь со знаменитым «плачем Ярославны» в другом замечательном художественном русском памятнике – «Слове о полку Игореве».

«Ах ты, милый жених мой, надёжа, – плакала Феврония, – одинехонек ты под ракитой не оплакан лежишь, неотпетый, весь кровавый лежишь, неомытый... кабы ведала я твое место, я слезой твое тело омыла б, своей кровью тебя отогрела б, своим духом тебя оживила б».

Отпуская на свободу своего предателя Гришку Кутерьму, освобождая его от татарских пут, ясно представляя себе будущие за это пытки, Феврония так говорит ему в напутствие: «Ступай, Господень раб! Разрешу я узы крепкие, смертных мук не побоюся я, помолюсь за палачей своих».

Замечательно в «Сказании» то место, где измученная и умирающая в лесу Феврония поет колыбельную-надгробную песню своему сердцу: «Хорошо мне стало лежучи, – хворой устали как не бывало. И земля колышется тихонько, что дитя качает в колыбели. Бай, бай, спи, усни, спи, сердечко, отдохни, баю, баю, спи же, спи, ты, ретивое, засни».

Когда после смерти-успения Феврония просыпается в «Невидимом граде Китеже», то есть в Царстве Небесном, – она видит неизреченную красоту преображенной земли. Народ поет ей свадебную песню: «Светлой радугой опоясана, с неба звездами вся разубрана, сзади крылия тихой радости, на челе напрасных мук венец».

На вопросы Февронии: отчего здесь у всех такие дивные светлые одеяния, ризы светлые, – ей отвечают: «Оттого здесь ризы белые, словно снег на вешнем солнышке, что слезой¹⁹ оне омылися, изобильною, горючею. Таковы же ризы светлые и тебе здесь уготованы».

Эти дивные стихи являются как бы художественным комментарием к вечным и простым евангельским обетованиям Спасителя о том, что «блаженны нищие духом, блаженны кроткие и чистые сердцем, блаженны плачущие и изгнанные за правду, ибо воистину их есть Царство Небесное» (см. Мф. 5:3–11; Лк. 6:20–22).

Основная идея «Сказания» заключается в следующем.

Бог сотворил мир для славы, любви и для радости. Грех и преступление, будучи результатом свободной воли человека, научает его горьким опытом, что истинная правда только в любви, то есть в воле Божией.

Поэтому Феврония любит всех – и праведных, и грешных или, как последних называет русский народ, – «несчастных».

Идеальная чистота сердца Февронии позволяет ей видеть всегда, всюду и везде «умными очами» (то есть сердечным умом) – Бога. Детская вера ее в будущее преобразование земли, позволяет ей уже здесь, еще при жизни, прозревать это преображение и любить за это все земное. Смерть есть лишь сон («успение»), после которого человек просыпается в Царстве Небесном, где всякий, плакавший прежде, познает истинную радость и вечное блаженство. Всякая скорбь превращается в вечности в радость; слезы превратятся в алмазы, капли крови – в рубины, капли предсмертного пота – в дивный жемчуг.

«В лице Февронии есть нечто от духа Самой Богородицы, – пишет И. М. Андреевский, – это единственное в своем роде в мировой литературе изображение идеальной женской, христианской до конца, души.

“Сказание” имеет, наконец, и глубокий символический смысл пророчества о России:

Феврония – истинная душа русского народа.

“Невидимый град” – Русская Православная Церковь»²⁰.

Итак, мы ознакомились с тем отражением, которое конкретная тема жития святых чудотворцев – князя Петра, во иноцех Давида, и княгини Февронии, во инокинях Евфросинии – нашла в нашей предреволюционной литературе (Короленко) в музыке (Римский-Корсаков).

Теперь обратимся к древнерусской литературе как первоисточнику. Одна из редакций этой повести, относящаяся к середине XVI века, хранится сейчас в Государственной публичной библиотеке в собрании Соловецкого монастыря. Полное ее название гласит: «Повесть от жития святых новых чюдотворец муромских, благовернаго и преподобнаго и достохвальнаго князя Петра, нареченнаго во иноческом чину Давида, и супруги его, благоверныя и преподобныя и достохвальныя княгини Февронии, нареченный во иноческом чину Евфросинии»²¹.

Повесть эта была принята как «Житие» новопрославленных святых на Соборе в 1547 году.

Святой князь Петр начал княжение в Муроме с 1203 года. Он вступил в брак с простой девушкой, дочерью «древолазца», которая отличалась добродетелью и мудростью.

Удивительны и прекрасны – и в духовном значении и литературном их изложении – многие места этого жития.

Вот одно из них в оригинальном чтении подлинника.

«Княгини же его Февронии боляре его не любяху жен ради своих, яко бысть княгини не отечества ради ея, Богу же прославляющу ю добраго ради жития ея.

Некогда бо некто от предстоящих ей прииде ко благоверному князю Петрови наводити на ню, яко “от коегождо, – рече, – стола своего без чину исходит: внегда бо встати ей, взимает в руку свою крохи, яко гладна!” Благоверный же князь Петр, хотя ю искусити, повеле да обедует с ним за единым столом. И яко убо скончавшуся обеду, она же, яко обычаи имяше, взем от стола крохи в руку свою. Князь же Петр приим ю за руку и, развед, виде ливан добровонный и фимиян. От того дни остави ю к тому не искушати»²².

Однажды княгиня, во время плавания по реке на судне, приказала боярину, пленившемуся ее красотою и смотревшему на нее с худыми помыслами, хлебнуть, зачерпнув воды с одной и другой стороны судна, и когда боярин на вопрос княгини ответил, что разницы между тою и другою водой нет, княгиня сказала ему: «Точно так же одинаково естество женское, поэтому напрасно, оставляя жену свою, ты думаешь о другой»²³.

В глубокой старости святые Петр и Феврония приняли иночество и оба скончались в один день. Святые мощи сей «праведной и пречистой двоицы» почивают в Муромском соборе.

В церковном песнопении нижеследующими словами прославляется эта святая «двоица»: «Мира сего княжение и славу временну помышляя, сего ради благочестно в мире пожил еси Петре, купно и с супружницею твоею премудрою Феврониею, милостынею и молитвами Богу угодивше: тем же и по смерти неразлучно во гробе лежаще, исцеления невидимо подаваете: и ныне Христу молитеся, сохранити град же и люди, иже вас славящих» (кондак, гл. 8).

«Одним из самых высших культурных достижений Древней Руси являлся идеал человека, созданный в живописных произведениях Андрея Рублева и художников его круга, – читаем мы у известного искусствоведа наших дней Д. С. Лихачева. – Ни живописный идеал человека, ни литературный не развились только в пределах своего искусства. Идеал человека создавался в жизни и находил себе воплощение в литературе и в живописи. Этим объясняется то общее, что есть между разными видами искусств в изображении идеальных человеческих свойств. Но одно из искусств может быть ведущим для данной эпохи и развиваться быстрее других. В XV веке живопись явно опережала литературу.

Своеобразная эмоциональная созерцательность в изображении людей в высокой степени свойственна произведениям Андрея Рублева.

Творчеству Андрея Рублева и художников его круга в русской литературе XV века может быть подыскано только одно соответствие – “Повесть о Петре и Февронии Муромских”, рассказывающая о любви муромского князя Петра и простой крестьянской девушки Февронии – любви сильной и непобедимой, “до гроба”...

Феврония подобна тихим ангелам Рублева. <...> Внешние проявления ее большой внутренней силы скупы. Она готова на подвиг самоотречения, победила свои страсти. Ее любовь к князю Петру потому и непобедима внешне, что она побеждена внутренне, ею самой; подчинена уму. Вместе с тем ее мудрость – не только свойство ее ума, но в такой же мере – ее чувства и воли. Между ее чувством, умом и волей нет конфликта: отсюда необыкновенная “тишина” ее образа.

Первое появление в повести девушки Февронии запечатлено в зрительно отчетливом образе. Ее находит в простой крестьянской избе посланец муромского князя Петра, заболевшего от ядовитой крови убитого им змея. В бедном крестьянском платье Феврония сидела за ткацким станком и занималась “тихим” делом – ткала полотно, а перед нею скакал заяц, как бы символизируя собой слияние ее с природой. Ее вопросы и ответы, ее тихий и мудрый разговор ясно показывают, что “рублевская задумчивость” не бездумна. Она изумляет посланца своими вещими ответами и обещает помочь князю. Сведущая в целебных снадобьях, Феврония излечивает князя.

<...> Несмотря на социальные препятствия, князь женится на крестьянской девушке Февронии. <...> Любовь Петра и Февронии преодолевает иерархические преграды феодального общества и не считается с мнением окружающих. Чванливые жены бояр невзлюбили Февронию и требуют ее изгнания <...> Князь Петр отказывается от княжества и уходит вместе с женой.

Животворящая сила любви Февронии так велика, что жердья, воткнутые в землю, расцветают в деревья по ее благословению. Крошки хлеба в ее ладони обращаются в зерна священного ладана. Она настолько сильна духом, что разгадывает мысли встреченных ею людей. В силе своей любви, в мудрости, как бы подсказываемой ей этой любовью, Феврония оказывается выше даже своего идеального мужа – князя Петра.

Их не может разлучить сама смерть. Когда Петр и Феврония почувствовали приближение смерти, они стали просить у Бога, чтобы умереть в одно время, и приготовили себе общий гроб. После того они приняли монашество в разных монастырях. И вот, когда Феврония вышивала для храма Богородицы “воздух” для Святой Чаши, Петр послал ей сказать, что он умирает, и просил ее умереть с ним вместе. Но Феврония просит дать ей время дошить покрывало. Вторично послал к ней Петр, велев сказать: “Уже мало пожду тебя”. Наконец, посылая в третий раз, Петр говорит ей: “Уже хощу умереть и не жду тебя”. Тогда Феврония, которой осталось дошить святую ризу святого, воткнула иглу в покрывало, обвертела от нее нитку и послала сказать Петру, что готова умереть с ним вместе <...>

После смерти Петра и Февронии люди положили тела их в отдельные гробы, но на следующий день тела их оказались в общем, заранее приготовленном ими гробу. Люди второй раз попытались разлучить Петра и Февронию, но снова тела оказались вместе, и после этого их уже не смели разлучать <...>

Образы героев этого рассказа, которых не могли разлучить ни бояре, ни сама смерть, для своего времени удивительно психологичны, но без всякой экзальтации. Их психологичность внешне проявляется с большой сдержанностью.

Отметим и сдержанность повествования, как бы вторящего скромности проявления чувств. Жест Февронии, втыкающей иглу в покрывало и обвертывающей вокруг воткнутой иглы золотую нить, так же лаконичен и зрительно ясен, как и первое появление Февронии в повести, когда она сидела в избе за ткацким станком, а перед нею скакал заяц. Чтобы оценить этот жест Февронии, обвертывающей нить об иглу, надо помнить, что в древнерусских литературных произведениях нет быта, нет детальных описании – действие в них происходит как бы в сукнах. В этих условиях жест Февронии драгоценен, как и то золотое шитье, которое она шила для Святой Чаши.

В русской живописи на рубеже XIV и XV веков наиболее близко этому стилю “психологического умиротворения”, как мы уже отмечали, творчество Андрея Рублева <...>

Икона обращена не просто к зрителю – она обращена к молящемуся. Для стиля монументального историзма XI-XII веков характерны изображения, обращенные не к индивидуальному молящемуся, а к молящейся пастве в целом. Эти изображения требуют песнопений и громких молитв, торжественных богослужений. В иконах Рублева иное. XIV век был временем распространения исихазма с его учением о молитвенном безмолвии. Изображения как бы замкнуты в себе, святые погружены в задумчивость и требуют от молящегося безмолвной созерцательности, уединенной молитвы. Такова в первую очередь икона “Троицы”, написанная в похвалу Сергию Радонежскому. Ангелы, символизирующие собой три лица Троицы, погружены в грустную задумчивость, и молящийся вступает в общение с иконой путем “умной” (мысленной) молитвы. Ангелы слегка обращены друг к другу, не мешая друг другу и не разлучаясь. Они находятся в триединстве, основанном на любви. Тихая гармония Троицы вовлекает молящегося в свои особый мир»²⁴.

Как поистине прекрасна душа русского народа, отображенная, по слову проф. И. М. Андреевского, в образе святой княгини Февронии, внутренний облик которой, по слову академика Д. С. Лихачева, освещается обликом ангелов кисти Андрея Рублева.

«Чем ближе мы возвращаемся к Древней Руси и чем пристальнее начинаем смотреть на нее (не через окно, прорубленное Петром в Европу, а теперь, когда мы восприняли Европу как свою, оказавшуюся для нас “окном в Древнюю Русь”, на которую мы глядим как чужие, извне), чем больше глядим, тем яснее для нас, что в Древней Руси существовала своеобразная и великая культура – культура глубокого озера Светлый Яр, как бы незримая, плохо понятная и плохо изученная, не поддающаяся измерению нашими европейскими мерками высоты культуры и не подчиняющаяся нашим шаблонным представлениям о том, какой должна быть настоящая культура.

В прошлом мы привыкли думать (к нашему великому стыду!) о культуре Древней Руси как об отсталой и “китайски замкнутой” в себе. Шутка ли: приходилось “прорубать окно в Европу”, чтобы мало-мальски придать русской культуре “приличный” вид, избавить русский народ от его “отсталости”, “серости” и “невежества”.

Если исходить из современных представлений о высоте культуры, признаки отсталости Древней Руси действительно были, но, как неожиданно обнаружилось в XX веке, они сочетались в Древней Руси с ценностями самого высокого порядка – в зодчестве, иконописи и стенописи, в декоративном искусстве, в шитье, а теперь стало еще яснее: и в древнерусской хоровой музыке и древнерусской литературе <...>

Не вернее ли думать, что те области, где эта отсталость замечается, просто менее характерны для культуры Древней Руси и не по ним следует о ней судить?»²⁵

Сегодня мы говорим о совершенной любви. Она, как мы видим, имеет три выражения: любовь человека к человеку, к Отечеству, к прошлому своего народа. Чтобы быть не просто любовью, которая бывает «слепой», «эгоистичной» и т. п., а любовью совершенной, она должна быть осмыслена, укоренена в Боге, ибо Бог есть любовь (1Ин. 4:16).

Основной, дающей возможность существования всем формам любви является совершенная человеческая любовь, любовь человека к человеку, идеальный образ которой мы видим в лице «преподобной и пречистой двоицы» – святых Петра и Февронии. Такая любовь поистине может быть названа высочайшей, сверкающей чистотой своей белизны, горной вершиной. Но и эта любовь не самозамкнута и не творит из себя кумира. Она неразрывно уходит своими корнями в прошлое, в те генетические связи, которые в себе самой несет. Ибо человечество не есть сборище самозамкнутых единиц, как сухой горох, но оно есть человеческий род не только «пуповийно», чрез свое рождение связанный с отцами и праотцами, но и духовно несущий в себе как их чистоту, так и грех. Всякий сын человеческий ответственен не только за себя, за свою прожитую жизнь, но и за то, что он – как некую эстафету – передает сменяющему его потомству.

Повести о монголо-татарском нашествии воспринимались у нас не как рассказы о прошедшем, а как сообщения о только что случившемся. Легенда о невидимом граде Китеже была рассказом о том, что теперь, сейчас существует где-то заветный град, не покорившийся врагу, в который могут войти те, кто чист сердцем, не примкнул к неправде.

Такие «предобрые и пречистые двоицы», как святые Петр и Феврония, очищают воздух земли и облегчают путь грядущим поколениям, дают возможность увидеть невидимое сквозь препятствия видимого. Такие люди, такие супруги, такие семьи были не только в XII веке. Мы в преддверии 1000-летия Крещения нашего народа, прославили новомучеников Российских. Им же, как «несть числа», так и «несть меры» святости их подвига.

Все святые земли русской, как носители и выразители чрез вашу жизнь совершенной любви, молите Бога о нас.

Литература:

Аверинцев С. С. София-Логос. Словарь. Собрание сочинений / Под ред. Н. П. Аверинцевой и К. Б. Сигова. – К.: Дух i Лагера, 2006.

Льюис К.-С. Просто христианство. Любовь: Собр. соч. В 8 т. Т. 1 / Пер. с англ.: Н. Трауберг и др. – М.: Фонд о. Александра Меня; СПб.: Библия для всех, 2004.

«Странник. Духовный журнал». – СПб. 1893. No 12.

Святитель Тихон (Белавин) Взгляд Святой Церкви на брак

Протоиерей Димитрий Смирнов. Человек – это семья

Вера Присёлкова. История одного печального опыта

Протоиерей Александр Ильяшенко. Как строить семейные отношения

Протоиерей Артемий Владимиров. Ревность – проблема в семье

Сергей Аверинцев. Брак и семья: несвоевременный опыт христианского взгляда на вещи (печатается в сокращении)

Клайв-Стейплз Льюис. Христианский брак

Иеромонах Тихон (Беллавин), будущий святитель, Патриарх Московский и всея Руси. Взгляд Святой Церкви на брак

Екатерина Чепыжова. «Господь все устроит»

Протопресвитер Александр Киселёв. Святая «двоица» . Сказание о граде Китеже, озере Светлый Яр, и повесть о житии святых князе Петре и княгине Февронии Муромских

Литература:

Телеграм канал с цитатами святых

Телеграм бот с цитатами святых

Святитель Тихон (Белавин)
Взгляд Святой Церкви на брак

Телеграм канал
с цитатами святых

Телеграм бот
с цитатами святых