Житие преподобного оптинского старца Варсонофия

(1845–1913)

Преподобный отец наш Варсонофий, в миру Павел Иванович Плиханков, родился 5 июля 1845 года. Его путь в монастырь был долог и нелегок, в миру прошло 46 лет – большая часть его жизни. Кадетский корпус, военная служба, блестящая карьера. Возможность к стяжанию всех мирских благ. И... отказ от всего. Сослуживцы и знакомые никак не могли понять: что же за «изъян» в стройном, красивом полковнике, весь облик которого так и дышал каким-то удивительным внутренним благородством? Жениться не женится, балов и званых обедов, равно как и прочих светских развлечений, избегает. В театр, бывало, ходил, да и тот бросил.

А между тем то были лишь вехи на пути Павла Ивановича к оставлению дольнего и восхождению горняя. Как-то ноги сами собой привели его в небольшой бедный монастырь, посвященный святому Иоанну Предтече. Там полюбилось ему молиться у мощей святителя Варсонофия Казанского1, долгие часы простаивал он в монастырском храме у раки святого. Мысль о монашестве поначалу страшила, уход в монастырь казался делом невозможным. Но постепенно созревала решимость оставить мир. Оставалось лишь сделать выбор, в какой обители положить начало иноческому подвигу. В период этих раздумий попался в руки Павлу Ивановичу один духовный журнал, а в нем – статья об Оптиной пустыни и преподобном старце Амвросии2.

...Когда он только подходил к Оптинскому скиту, находившаяся в «хибарке» старца Амвросия одна блаженная неожиданно с радостью произнесла:

– Павел Иванович приехали.

– Вот и слава Богу, – спокойно отозвался преподобный Амвросий...

Здесь же, в «хибарке», и услышал Павел Иванович поразившие его слова преподобного: «Через два года приезжайте, я вас приму». По прошествии двух лет полковник Плиханков подал прошение об отставке. В Оптину он прибыл в последний день отпущенного ему преподобным срока, но старца в живых уже не застал.

10 февраля 1892 года Павел Иванович был зачислен в число братства Иоанно-Предтеченского скита и одет в подрясник. Каждый вечер в течение трех лет ходил он для бесед к старцам: сначала к преподобному Анатолию3, а затем к преподобному Иосифу4.

Через год, 26 марта 1863 года, Великим постом послушник Павел был пострижен в рясофор, а в декабре 1900 года по болезни пострижен в мантию с именем Варсонофий, 29 декабря 1902 года рукоположен во иеродиакона, а 1 января 1903 года был рукоположен в сан иеромонаха...

В 1903 году преподобный Варсонофий был назначен помощником старца и одновременно духовником Шамординской женской пустыни и оставался им до начала войны с Японией.

Вскоре начинается русско-японская война, и преподобный Варсонофий, за послушание, отправляется на фронт: исповедует, соборует и причащает раненых и умирающих, сам неоднократно подвергается смертельной опасности. После окончания войны преподобный Варсонофий возвращается к духовничеству. В 1907 году он возводится в сан игумена и назначается скитоначальником.

К этому времени слава о нем разносится уже по всей России. Ушли в вечные обители святой праведный отец Иоанн Кронштадтский5, преподобный старец Варнава Гефсиманский6. Страна приближалась к страшной войне и неизмеримо более страшной революции, житейское море, волнуемое вихрями безумных идей, уже «воздвизалось напастей бурею», люди утопали в его волнах...

Как в спасительную гавань, стремились они в благословенный Оптинский скит к преподобному Варсонофию за исцелением не только телес, но и истерзанных, истомленных грехом душ, стремились за ответом на вопрос: как жить, чтобы спастись? Он видел человеческую душу, и по молитвам ему открывалось в человеке самое сокровенное, а это давало ему возможность воздвигать падших, направлять с ложного пути на истинный, исцелять болезни, душевные и телесные, изгонять бесов. Его дар прозорливости особенно проявлялся при совершении им Таинства исповеди. С.М. Лопухина рассказывала, как, приехав шестнадцатилетней девушкой в Оптину, она попала в «хибарку», в которой принимал старец. Преподобный Варсонофий увидел ее, позвал в исповедальню и там пересказал всю жизнь, год за годом, проступок за проступком, не только указывая точно даты, когда они были совершены, но также называя и имена людей, с которыми они были связаны. А завершив этот страшный пересказ, велел: «Завтра ты придешь ко мне и повторишь мне все, что я тебе сказал. Я хотел тебя научить, как надо исповедоваться».

Оптину за все время своей монашеской жизни преподобный Варсонофий покидал лишь несколько раз – только по послушанию. В 1910 году, также за послушание, ездил на станцию Астапово для напутствия умиравшего Л.Н. Толстого. Впоследствии он с глубокой грустью вспоминал: «Не допустили меня к Толстому... Молил врачей, родных, ничего не помогло. Хотя он и Лев был, но не смог разорвать кольцо той цепи, которою сковал его сатана».

В 1912 году преподобного Варсонофия назначают настоятелем Старо-Голутвина Богоявленского монастыря. Несмотря на великие духовные дарования старца, нашлись недовольные его деятельностью: путем жалоб и доносов он был удален из Оптиной. Смиренно просил он оставить его в скиту для жительства на покое, просил позволить ему остаться хотя бы и в качестве простого послушника.

Мужественно перенося скорбь от разлуки с любимой Оптиной, старец принимается за благоустройство вверенной ему обители, крайне расстроенной и запущенной. И, как прежде, стекается к преподобному Варсонофию народ за помощью и утешением. И, как прежде, он, сам уже изнемогающий от многочисленных мучительных недугов, принимает всех без отказа, врачует телесные и душевные недуги, наставляет, направляет на тесный и скорбный, но единственно спасительный путь. Здесь, в Старо-Голутвине, совершается по его молитвам чудо исцеления глухонемого юноши. «Страшная болезнь – следствие тяжкого греха, совершенного юношей в детстве», – поясняет старец его несчастной матери и что-то тихо шепчет на ухо глухонемому. «Батюшка, он же вас не слышит, – растерянно восклицает мать, – он же глухой...» – «Это он тебя не слышит, – отвечает старец, – а меня слышит», – и снова произносит что-то шепотом в самое ухо молодому человеку. Глаза того расширяются от ужаса, и он покорно кивает головой... После исповеди преподобный Варсонофий причащает его, и болезнь оставляет страдальца.

Меньше года управлял старец обителью. Страдания его во время предсмертной болезни были поистине мученическими. Отказавшийся от помощи врача и какой бы то ни было пищи, он лишь повторял: «Оставьте меня, я уже на кресте...». Причащался старец ежедневно.

1/14 апреля 1913 года предал он свою чистую душу Господу. Похоронен был преподобный отец наш Варсонофий в Оптиной, рядом со своим духовным отцом и учителем преподобным Анатолием «Старшим».

Келейные записки

(1892–1896 гг.)

Слово живое7

Имя отца Варсонофия (Плиханкова) занимает особое место в ряду имен великих оптинских старцев. Он был одним из духовных светочей России в наиболее тяжелый, предреволюционный период 1903–1913 годов. Дар пророчества, явленный схиархимандритом Варсонофием, соединился у него с даром глубочайшего разумения Священного Писания и Предания Православной Церкви. «Такой дар требует непрерывного пребывания в Боге, святости жизни. Многие видели старцев, озаренных светом при их молитве. Видели и старца Варсонофия как бы в пламени во время Божественной литургии... Поистине он уподобился своим великим предшественникам и «встал в победные ряды великой рати воинства Христова», как сам же писал... еще в 1903 году»8.

Павел Иванович Плиханков родился в казацкой семье под Оренбургом. Служил полковником при штабе Казанского военного округа, участвовал в пограничных боях в Туркестане. 26 декабря 1891 года его произвели в генералы. В этот же день он оставляет все, уходит от мира и вступает в братство Козельской Введенской Оптиной пустыни. Под свое окормление его взял отец Анатолий.

Отец Варсонофий оставил богатое литературное наследие: проповеди, толкования на Библию, записи бесед с духовными чадами, скитские летописи, историческое описание монастыря и многое другое.

11 июля 1910 года отец Варсонофий был келейно пострижен в схиму. По наущению врагов Церкви старца перевели в Старо-Голутвин монастырь настоятелем, где он 1 апреля 1913 года скончался 67 лет от роду. Честные останки схиархимандрита Варсонофия покоятся у юго-восточной стены Введенского собора Оптиной пустыни.

А

Ахтырская икона Божией Матери, что в Вознесенской церкви города Козельска.

Рассказывал мне бывший игумен Мещовского монастыря9 отец Марк, живущий ныне на покое в Оптиной пустыни: «Помню, это было, кажется, в 1867 году. Был я сильно болен и не чаял, что поднимусь. В это время жил я в Оптиной пустыни. Вижу однажды, как бы в тонком сне, будто стою на поляне, что около Козельска и против трех церквей. Восходит солнце. С правой и с левой стороны стоят подле меня какие-то существа. Замечаю, что солнце, видимое мною, есть икона, стоящая на чердаке Вознесенской церкви. На вопрос мой к тому, который стоял около меня с левой стороны, кто он, тот ответил: «Я – Георгий! Икона, видимая тобою, есть икона Ахтырской Божией Матери»10. Проснувшись, я передал об этом отцу Амвросию. Начались поиски по всем церквам Козельска, но иконы Ахтырской Божией Матери нигде не находили. Искали и в Вознесенской церкви. После долгих и безуспешных поисков священник той церкви отец Димитрий открыл сию икону на чердаке церкви, лежащую в пыли и мусоре. Святая икона была тогда же принесена торжественно в Оптину пустынь, а я, приложившись к ней после молебна, получил облегчение от недуга и вскоре выздоровел совершенно».

После многих чудес от сей иконы люди с верою приходили к ней. По сие время святая икона находится в Вознесенской церкви Козельска и почитается жителями как чудотворная.

Воскресенье 8 мая – память святого Апостола и евангелиста Иоанна Богослова и преподобного Арсения Великого.

Обычная обедня в скиту. Повечерие в 3,5 часа и бдение в 6,5 часа, тоже в скиту. 28 мая 1865 года я прибыл из Петербурга в Москву. Страшно и больно вспоминать это ужасное время моей жизни. Поистине милосердие Господа неизреченно, ибо исхитил меня из челюстей адовых...

Погода стоит великолепная. Все не могу собраться с духом, чтобы продолжить статью об иночестве, предназначаемую для «Душеполезного чтения». Обширность и серьезность темы пугают меня, а главное – моя собственная неподготовленность, ни теоретическая, ни опытная.

* * *

Сегодня отец Венедикт сказал мне, что собирается в Кронштадт к отцу Иоанну и что батюшке отцу Анатолию предполагается воздвигнуть памятник. Рассказал сон, виденный одной монахиней, которой будто отец Анатолий объявил, что едва спасся от адских мук и спасли его молитва Иисусова, им творимая при жизни, любовь к людям и еще что-то, что – я позабыл. Мне сделалось как-то страшно от этого рассказа отца Венедикта. «Что же я-то? – подумал невольно про себя. – И если праведный едва спасается, то грешный где явится?»

Состояние духа спокойное, хотя пред трапезою чувствовал некоторое смущение.

Б

Безмолвие. Безмолвие приносит плач, паче очищает человека, омывает душу и творит ее безгрешну. (Преп. Петр Дамаскин. Творения. М., 1993. Кн. 1. С. 77.)

Благодать означает буквально благой дар (2Тим.1, 8–9).

Под именем Божественной благодати должно разуметь всякий дар Божий, вещественный или духовный, который дается людям по любви Божией, без всякой с их стороны заслуги, например: жизнь, здоровье, душевные способности. (Источник не обозначен.) [Примеч. схиархимандрита Варсонофия.]

* * *

Душа человеческая верою и благодатию Христовою, при посредстве слуг Христовых и строителей тайн Божиих, сбросила греховную плоть и обновилась до того, что черты ветхого человека, растленного грехом, стали незаметны. Нельзя сказать, чтобы и в ветхом человеке до обновления верою Христовою ничего не осталось хорошего в нравственной жизни. В мире языческом встречались примеры нравственных достоинств. Но к этим достоинствам примешивалось немало нечистого. Например, и язычникам была свойственна любовь к ближним, но она не простиралась на врагов. И между язычниками были люди, которые удерживались от мести обидчикам, но так они поступали не по любви, а единственно по гордости и презрению к ним. И язычники иногда терпеливо переносили беды и напасти житейские, не роптали и не жаловались на свою жалкую участь, но терпение и равнодушие их были следствием суеверия и веры в слепую судьбу, неумолимый рок (fatum), тогда как христианское терпение соединено с преданностью воле Божией, благой и премудрой.

Такова сила и благотворное влияние Христовой веры на нравственную жизнь человека (Душеполезное чтение. 1897. Август. С. 591).

Богомыслие – святое размышление: 1) о Вочеловечении Бога Слова, о дивном пребывании Его на земле, о страшных и спасительных Его страданиях, о преславном Воскресении и Вознесении Его на Небо; 2) о человеке, о его назначении, о его падении, о его обновлении Искупителем; 3) о прочих подобных глубоких тайнах христианства (Епископ Игнатий (Брянчанинов). Т. 5. С. 118).

В

Вера. Одна есть общая вера – православная, то есть правые догматы о Боге и Его творениях, мысленных и чувственных, как по благодати Божией приняла Святая Соборная Церковь, и другая вера – видения, то есть познания, которая отнюдь не противится родившей ее, но еще более ее утверждает. Первую мы получаем от Божественного Крещения по благодати Христовой, а не от дел, то есть соблюдения заповедей и терпения искушений; вторая же, то есть великая вера видения, рождается в нас после [внутреннего] делания, и об этой именно вере, то есть вере видения, сказал Господь: аще бысте имели веру яко зерно горушно (Лк. 17, 6) (Преп. Петр Дамаскин. Творения. М., 1993. Кн. 2. С. 6).

Видение. В отеческих писаниях различается деяние и видение. Деяние – исполнение заповедей, а видение – созерцание умом таинств, не подлежащих чувствам. Искать его отнюдь не должно, дабы вместо истины не подпасть прелести (Жизнеописание монахини Магдалины. СПб., 1878. С. 16).

* * *

Возмездие11 безмолвия и прочих деланий в нынешнем веке есть видение (созерцание) существующего, то есть творения Бога и откровение таинств в Божественных Писаниях, а в Будущем Веке – ихже око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша, Яже уготова Бог любящим Его (1Кор. 2, 9). (Там же. С. 33.)

* * *

Со мной в корпусе, в соседней келии рядом, живет послушник Федор, родом из Вологодской губернии, Тотемского уезда, из посада Васчи [?], лет двадцати с небольшим. Весьма набожный, простосердечный, общительный и ласковый ко всей братии. Кажется, его все любят, каждому он старается услужить. Вот что он мне рассказал: «Недалеко от нашего посада есть село Липки. В этом селе был священник, человек еще не старый, лет тридцати пяти, родственник наш. Однажды он был со своей женой на свадьбе у одного посадского; разговорились между прочим о приражениях вражеских, то есть о привидениях. Священник начал отрицать существование бесов, говоря, что он их не видал, что это все выдумка. Нужно заметить, что священник отличался трезвенной жизнью и если позволял когда выпить немного, то единственно сладкой водки, то есть наливки, или виноградного вина.

После пира, выходя из комнаты на крыльцо, он вдруг, обращаясь к жене, которая шла за ним, сказал: «Посмотри! Вон он12 стоит, да какой высокий, выше крыши сарая!» – и с этими словами сошел с ума. В таком положении он находится несколько лет. По наружности спокоен и иногда рассуждает правильно, даже хозяйством заправляет, но в церковь не ходит никогда. Когда его спрашивают и говорят: «Батюшка! Вы бы в церковь сходили!» – он отвечает: «Я и вам бы не советовал ходить». Так наказывается иногда грех неверия.

* * *

Проживающий в нашем скиту на покое игумен отец Феодосий13 рассказывал мне, что, когда он лет двадцать тому назад жил на монастырской даче Оптиной пустыни, во время совершения им молитвы Иисусовой он внезапно услыхал хор чудных голосов, поющий «Побеждаются естества уставы...». Подобного пения он никогда не слыхал в своей жизни, столь оно было сладостно, что, казалось, душа его отрешилась от тела. Это было ночью. Пение неслось как бы с неба.

Он же рассказывал, что также во время совершения молитвы Иисусовой он внезапно увидел ночью несколько усопших оптинских старцев, и в том числе отца Климента (Зедергольма)14. Пели они «Достойно есть». Пение было весьма усладительное, и он сам присоединился к поющим. По окончании пения отец Климент подходит к нему, кладет ему руки на плечи и говорит: «Высоко берешь!» – и затем все исчезло. Когда отец Феодосий рассказал об этом видении отцу Амвросию, старец сказал: «Да! Этот сон замечательный!». Но почему он назвал видение сие сном, отец Феодосий спросить не решился.

* * *

Он же, отец Феодосий, рассказывал о видении, бывшем одному из скитских иноков-старцев, имени которого не назвал. Стоит сей инок-старец на правиле (в сборной келии) и видит, что, вместо обычной лампады, пред иконами зажжено множество мелких свечей, копейки по 3, а между ними шесть свечей больших, копеек по 15 и 20. Он никому об этом видении не сказал, а только открыл отцу Амвросию. Последний объяснил, что мелкие свечи знаменуют скитян, которые будут жить в скиту после него, а крупные свечи знаменуют также скитян, но более совершенных по жизни, каких будет не более шести. Видение было во время вечернего правила.

От себя замечу, что во время переноса тела усопшего отца Анатолия (начальника скита) из церкви Марии Египетской в Казанский собор 28 января 1894 года одна из монахинь шамординских, придя в исступление, кричала: «Шесть монахов в скиту сняли батюшку с креста!» Нет ли здесь некой таинственной связи?

* * *

Сегодня, 15 августа 1896 года, отец Димитрий-слепец рассказывал мне нечто дивное. Лет двадцать тому назад, когда он жил на даче, как-то пришлось ему остаться там одному. Это было накануне «Владимирской»15, то есть 22 июня. Вышел он часов в 12 ночи на крыльцо своей келии и вдруг слышит множество голосов: «Волшебница идет!» Видит, что из-за ближнего леса выходит в небе темное облако и в нем как бы лодка, а над нею как бы цветы. В лодке, на корме, стоит человек.

Облако с лодкою медленно шло по небу и скрылось за лесом. Видение продолжалось с полчаса. Старцу об этом он не объяснял. Сказывал только бывшему казначею отцу Савве и больше никому. Значения видения не понимает.

* * *

В нашем скиту живет года три монах Софроний. Будучи на Афоне, он принял схиму, но, чтобы быть признанным постриженным в схиму, по прибытии в российские монастыри необходимы разные формальности и переписка, поэтому отец Софроний остается тайным схимонахом, считаясь простым монахом, ибо уже был пострижен в нашем скиту прежде сего. Вот что он мне рассказывал. Недалеко от монастыря святого Пантелеймона на Афоне есть отведенный участок земли, на котором находятся отдельные келии, называемые калибы16. В такой калибе жил и он, отец Софроний, а недалеко от него – другой монах. Последний приходит к нему и рассказывает, что видел бесов. «Иду, – говорит он, – сегодня в Бусик (а приходилось идти по месту пустынному) и вижу – идут бесы. Их было до сотни, и вид их был совершенно такой, как изображают у нас на картинах, то есть в виде козлов. Шли стадом. Старший бес шел с палкой, как бы пастух». Когда он (монах), догонял их, они рысью бежали вперед и, пробежав некоторое расстояние, опять шли шагом, а потом исчезли.

«Спрашиваю его, – говорит отец Софроний, – что же, ты не боялся их, не нападал ли на тебя ужас?». «Нет, – говорит, – никакого страха не чувствовал: бесы шли молча, только пастух их иногда злобно смотрел на меня, когда оглядывался».

Тот же монах рассказывал отцу Софронию, что, идя однажды в монастырь, он встретил знакомого монаха из Пантелеимонова монастыря. Пошли вместе и разговорились дорогой. Но когда они расстались, мнимый монах, отошедши, пустил в него огромным камнем; и он едва успел посторониться, иначе камень раздробил бы его на мелкие куски. По приходе в монастырь, где жил тот монах, он встретил его там, и оказалось, что монах никуда из монастыря не уходил.

Тот же монах рассказывал отцу Софронию, что к нему в калибу зашла днем монахиня, которая приказала ему передать начальнику ближайшего скита, чтобы он упокоил ее. «А иначе, – пригрозила она, – скажи ему, что будет плохо от меня». На вопрос, кто она, та ответила: «Та, которая ухаживала за вами». Замечательно, что вошла она, произнеся отчетливо Иисусову молитву, поклонилась на святые иконы и приложилась к ним. Одета была просто. Ни страха, ни радости особенной при ней монах не чувствовал. По уходе она начала подниматься на воздух и, постепенно удаляясь все выше и выше, исчезла. Когда монах объяснил об этом видении начальнику скита, последний счел это за прелесть вражию.

Д

Дети, заклятые родителями. Монастырский иеромонах отец Иларий рассказывал мне, что ему приводилось читать об одном мальчике, лет пяти. Мать его как-то в гневе сказала: «Чтоб ты пропал!» Мальчик пошел на улицу и пропал. По совету священника мать отслужила молебен Святителю Николаю Чудотворцу. Однажды крестьяне пошли на сенокос и услышали крик, доносившийся с острова, окруженного непроходимым болотом. С трудом добрались до острова и нашли того мальчика. Он был весел и рассказывал, что когда он вышел на улицу, то его подхватил вихрь и понес по воздуху, но какой-то старик спас его и поставил [оставил] на этом острове, принося ему пищу. Взглянув на икону Святителя Николая, мальчик признал в нем спасшего его старика.

Слышал я, что бывали случаи, когда родители проклинали или заклинали своих детей и они мгновенно исчезали: их уносил бес. Слышал также, что был случай, когда один ребенок был возвращен бесом и рассказывал про себя, что он исполнял все дела, которые поручал ему бес во вред людям. «Я в это время всех видел, а меня и бывших со мною бесов никто не видел», – рассказывал он и весьма сему сначала дивился.

Добро и зло. «Долгим учением, – говорит святой Апостол Павел, – приходит человек в познание добра и зла». Твердая пища свойственна совершенным, у которых чувства навыком приучены к различению добра и зла (Евр. 5, 14). И притом человек не иначе может узнать Божию истину, как только учением Иисуса Христа, Истинного Бога. Поэтому сказано: един бо есть ваш Учитель – Христос17 (Мф. 23, 10), и еще из Пророка возвещено было: и будут все научены Богом (Ис. 54, 13). (Источник не обозначен.)

Духовный возраст. Отдавшись водительству Божественной благодати, христианин проходит все возрасты христианской жизни: младенец, отрок, юноша и, наконец, зрелый муж в христианстве. Было бы весьма желательно, если бы христианское развитие человека совпадало с его естественным развитием, то есть младенец летами был бы младенцем в христианстве и т.д. Но худо, когда старец летами будет младенцем в христианстве. (Источник не обозначен.)

Дух святый. Грядущего Духа Святаго Господь называет Утешителем, именуя Его так по Его действию, ибо Он не только утешает тех, кого найдет Себе достойными, и делает их чуждыми всякой печали и волнения, но и дает им некую неимоверную радость и святость духа, так что человек в благодарность Богу, что удостоился такого посещения, может сказать: «Дал еси веселие в сердце моем» (Пс. 4,8). Ибо постоянная радость бывает в сердцах, в коих обитает Дух Святый. (Книга Дидима о Святом Духе. Киев, 1879. С. 441.)

Духовный человек. Духовный человек сразу понимает человека духовного [же], равно как и душевного и человека плотского. Подобно тому как человек высокообразованный понимает такого же образованного человека, равно как малообразованного и несведущего, сколько бы последние ни ухищрялись укрыть недостаточность своего образования и свое невежество, но иногда в одном слове обнаруживают себя пред ним, и он посмеивается над ними. Иной весьма много читал, но без руководителя, без определенной системы, как, например, в учебных заведениях, и от сего многочтения больше повредился умом и сердцем. Правильно образованный человек и такого всезнайку также оценит с первого раза. Так и духовный человек понимает и дает надлежащую оценку человеку, теоретически изучившему христианство, но без духовного постижения его истин. (Собственная заметка.)

Е

Евангелие. Я Бог Авраама, и Бог Исаака, и Бог Иакова (Мф. 22,32). О Святой Троице сказано было в Ветхом Завете. (Собственная заметка.)

Тогда будут предавать вас на мучения и убивать вас; и вы будете ненавидимы всеми народами за имя Мое (Мф. 24, 9). Слово это относится ко всем христианам, которые жили в первые века христианства и будут жить в последнее время Церкви Христовой на земл. (Собственная заметка.)

Евангелие от Марка, глава 9, стих 3.

Во время Преображения Господа Иисуса Христа пред учениками Своими одежды Его сделались блистающими, весьма белыми, как снег, как на земле белильщик не может выбелить. Следовательно, при этом и вещество, неорганическая материя, и то преобразилось. Не есть ли это образ преображения всего видимого, вещественного мира, имеющего быть при Втором Пришествии Христовом, когда этот видимый мир сгорит и будет новое небо и новая земля? (Откр. 21, 1). (Собственная заметка.)

З

Законы природы. Некоторые, даже по-видимому [на вид] верующие в Бога, не говоря уже о явных безбожниках, говорят: «Я признаю, что законы природы положены Богом, и потому-то не могу допустить их нарушения». Бог-де не может нарушать установленного Им же Самим порядка. Можно бы ответить подобным лукаво мудрствующим так: «Удивительно! Точно Бог и человек существуют для ваших законов природы, а не законы природы – для целей Бога и блага человека. Старая фарисейская закваска, которой дан 1900 лет назад достойный ответ: »Сын Человеческий – Господин и субботы!«. Бог наш – Бог порядка и управляет миром посредством законов. Законы сами по себе не производят явлений в природе; они только регулируют, уравновешивают силы природы. В природе в этом видимом мире, действуют разные силы и низшие из них уступают высшим: физические – химическим, химические – органическим и, наконец, все вместе самым высшим, духовным. Без вмешательства высших сил низшие силы действовали бы в однообразно неизменном порядке. Но высшие силы видоизменяют, а иногда и приостанавливают действия низших. При [нрзбр.] таком закономерном подчинении низших сил высшим не отменяется ни один из законов природы. Так, например, врач изменяет ход болезни, человек изменяет лицо земли прорытием каналов и тому подобным. Бог не может ли производить того же самого в беспредельно более обширных [масштабах]?» (Душеполезное чтение. 1897. Август С. 671.)

И

Инок. Инок должен проводить на земле равноангельскую жизнь, то есть жизнью своей уподобляться святым Ангелам. Но как и чем должен уподобляться? Одеждою ли? Но Ангелы суть духи бесплотные, не имеющие вещественного одеяния. Не одеждою, а целомудрием должен им уподобляться. Ангелы невещественны, а инок должен быть нелюбостяжателен и, вообще, не иметь пристрастия к вещественному, земному, скоропреходящему. Ангелы бестелесны. Иноки же должны трудами, постом, бдением и непрестанною молитвою смирять плоть и порабощать ее духу. Ангелы лицо Божие созерцают. Иноки же должны боголепно созерцать Бога в молитве. Ангелы всегда готовы исполнять волю Божию. Инок же должен отвергать многострастную свою волю. Ангелы славят непрестанно Творца своего. Иноки же должны неленостно Творцу славословие приносить и внешним и внутренним образом. (Полезные напоминания иноку в начале его подвигов. Киев, 1853. Л. 9.)

* * *

«Ничто для меня не было столь вожделенным, – говорит святитель Григорий Богослов, – как то, чтоб, закрывши чувства, быть вне плоти и мира и, в единого себя углубившись, ни к чему из человеческих не прикасаться, но, с самим Собою и Богом внутренно беседуя, презирать видимое и носить в себе Божественный образ, всегда чистый и не примешанный к дольным изображениям; чтоб, сделавшись истинно нескверным зерцалом Бога и божественных вещей, пребывать всегда таковым и, приемля свет от Присносущного Света, еще здесь питаться надеждами блаженства Будущего Века, жить с Ангелами и, еще на земле пребывая, оставлять землю и духом возноситься горе́».

Искусство. Изящные произведения искусства услаждают не только красотой внешней формы, но особенно красотой внутреннего содержания, красотой умосозерцательной, идеальной. Откуда такие явления в душе? Это гости другой области, из области духа. Дух, Бога ведущий, естественно постигает красоту Божию и ею единою ищет насладиться. Хотя не может он определенно указать, что она есть, но, предначертания ее нося сокровенно в себе, определенно указывает, что она не есть, выражая сие показание тем, что не довольствуется ничем тварным.

Красоту Божию созерцать, вкушать и ею наслаждаться есть потребность духа, есть его жизнь и жизнь райская. Получив ведение о ней через сочетание с духом и душ увлекается вслед ей и, постигая ее своим душевным образом, то в радости бросается на то, что в ее круге представляется ей отражением ее (дилетанты), то сама придумывает и производит вещи, в которых часть отразит ее, как она представилась (художники и артисты).

Вот откуда эти гости, сладостные, отрешенные от всего чувственного, возвышающие душу до духа и одухотворяющие ее! Замечу, что из произведений искусства я отношу к сему классу только те, содержанием которых служит красота незримых божественных вещей, а не те, которые хотя и красивы, но представляют тот же обычно душевно-телесный быт или те же полезные вещи, которые составляют всегдашнюю обстановку того быта. Не красивости только ищет душа, духом водимая, но выражения в прекрасных формах невидимого прекрасного мира, куда манит ее своим воздействием дух.

Искушения. Рассказывал мне отец Феодосий, проживавший на покое в нашем скиту, что одному иноку, исполнявшему молитву Иисусову, являлся козел, который становился между ним и иконостасом прямо пред лицом молящегося инока и, вставши на задние ноги, покушался лизнуть его в лицо своим мерзким языком; однако сему Бог не попускал исполниться. Козел простаивал иногда больше часа, искушая инока. Думается мне, что этот инок не был ли сам отец Феодосий? Старец отец Амвросий сказал на это: «Хорошо еще, что козел не мог достать языком инока, а иначе последним овладела бы жестокая и лютая блудная страсть, ибо этот козел был бес блудный».

Он же рассказывал, что в то время, когда он жил в хибарке на нашей монастырской даче, бес сбросил его однажды за ногу с кровати, и он упал на пол, но не ушибся.

Он рассказывал, что лично передавал ему отец Порфирий, бывший келейник у Затворника задонского Георгия18, о великом искушении, которому подвергся Затворник. Дело было так. Приехала однажды в Задонск на богомолье госпожа Кологривова с дочерью-девушкой. Девушка, желая беседовать с Затворником, пошла к нему во время всенощной. Уступая ее усиленным и неотступным просьбам, Затворник принял ее в келии. Между тем мать ее хватилась и, узнав от монахов, что дочь ее отправилась к Затворнику, пошла к нему. Начала стучаться в дверь его келии, которую Затворник отворил нескоро.

Вся взволнованная, госпожа Кологривова, войдя в келию, спрашивает Затворника, где ее дочь, и, получив отрицательный ответ от него, идет в следующую келию, где и находит дочь, спрятавшуюся за дверью. Вне себя от бешенства она со всего размаху дает Затворнику пощечину; он молча поворачивает к ней другую щеку, и она наносит ему другой удар, называя его при этом всякими поносными именами. Она, конечно, все это поняла по своему развращенному уму и сердцу, подобно всем злым людям, которые во всяком добродетельном поступке видят одну гнусность. Таковы бывают искушения от врага истинным рабам Божиим.

* * *

А вот что рассказывал мне отец Венедикт, иеромонах нашего скита: «Позвали меня напутствовать схимонаха отца Николая (Лопатина). Это было дня за два до кончины его. Больной находился в полном сознании и памяти. Пред причащением я попросил соседа его по келии, монаха отца Пиора, сходить в церковь к пономарю за теплотой19. Тот ушел. Исповедовав больного, я приобщил его. Приходит отец Пиор и через перегородку своей келии сердито говорит: «Пономарь не дал теплоты!». Я ответил, что обойдусь без нее, и дал больному отварной [кипяченой] воды из самовара. Объясняю, что отец Нектарий не дал теплоты, как сообщил сейчас пришедший от него отец Пиор, и потому придется запить Святые Тайны водою. Отец Николай говорит: «Я ничего не слышу!». «Как, – спрашиваю я его, – не слышите? Вот отец Пиор говорит, что отец Нектарий отказал в теплоте». «Нет, – отвечает больной, – ничего не слышу!» Я удивился. Но в эту минуту отворяется дверь келии и входит отец Пиор, неся в руках сосуд с теплотой. Спрашиваем его, приходил ли он сейчас в келию к себе. «Нет, – отвечает тот, – не приходил. Прямо от пономаря пришел сюда!».

Таким образом, врагу хотелось привести в смущение умирающего по принятии Святых Тайн. Умирал отец Николай от чахотки и, как все чахоточные, был очень раздражителен, особенно во время болезни предсмертной. Но Господь не попустил врагу искусить причастника Своего, закрыв ему слух, так что бесовские слова слышал только я один».

Отец Венедикт рассказывал мне, что в то время, когда отец Амвросий еще жил в скиту, он, то есть отец Венедикт, возвращаясь от обеденной трапезы к себе в келию, увидел у калитки, ведущей на двор келии отца Анатолия (начальника скита), отца Арсения. «Вид отца Арсения был ужасен, он был мрачен от злобы. Мне

стало тяжело, и я поспешил пройти мимо. Но в эту минуту на повороте святой дорожки к церкви встречаю идущего с противоположной стороны отца Арсения в обычном виде. Рассказал ему сию минуту виденное мною, и [мы] оба весьма изумились. О таком вражеском искушении тогда же сообщил отцу Амвросию. Не встреться со мною отец Арсений, я принял бы привидение за истинное». Отец Арсений и сейчас живет в скиту, но я его об этом пока еще не расспрашивал.

К

Келия. Келия инока есть пещь вавилонская, в ней же трие отроцы Сына Божия обретоша. Сиди в келии своей, и всему тя научит. (Преп. Иоанн Дамаскин. Творения. Кн. 1. С. 77.);

Колдуны. Спрашивал я однажды монастырского иеромонаха отца Илария (он же и духовник), почему колдуны живут в бедности, тогда как, имея сношения с сатаною, могли бы иметь большие богатства. Отец Иларий отвечал: «Бог не попускает сего, ибо иначе волшебники могли бы развратить весь народ православный. Видя их благоденствие, народ начал бы учиться колдовству и оставлять веру Христову из-за благ временных. Колдуны довольствуются тем, что вредят душам, что их боятся и уважают малодушные».

Л

Любовь Божия. Господи! До какой степени снисходит любовь Твоя к человеку! Даже земными его привязанностями Ты ищешь привязать его к Себе, дольними его увлечениями увлекаешь к Себе горе́! Самые его пристрастия употребляешь орудием к его спасению. Любили заниматься восточные мудрецы звездочетством – и звездою достигли к Тебе, познали Тебя, Солнце Правды. Любил Петр ловить рыбу – Ты чуднымумножением его молитвы уловил его самого и сделал ловцом человеков. Любил святой Плакида ловить зверей – и Ты, Владыко, седящий на Херувимах, не возгнушался явить себя на рогах оленя и уловить ловца со всем домом его. И множество есть подобных примеров в Святых Писаниях. (Жизнь в Бозе почившаго старца Зосимы. М., 1860. с. 23.) [...]

М

Младенцы некрещеные. Передавал мне отец Иларий, монастырский духовник, что отец Амвросий отзывался о некрещеных младенцах так: хотя они по заслугам Господа Иисуса Христа и будут в Царствии Небесном, но останутся слепыми, то есть лишатся возможности зреть лице Господне, вследствие того, что в Таинстве Крещения Святого с них не смыт прародительский грех.

Отец архимандрит Моисей Оптинский20. Рассказывал мне игумен отец Марк21. Однажды письмоводитель отца архимандрита Моисея, отец Евфимий (Трунов), слышит, что отец Моисей, ходя по своей келии, громко смеется. Замечал отец Евфимий такие случаи не раз и после. Намекнул как-то об этом отцу Моисею, а тот и отвечает: «Теперь я в людях уже ничему не удивляюсь». Полагают, что отец Моисей достиг той вершины духовной жизни, которая называется бесстрастность.

Тот же игумен Марк рассказывал мне следующее о покойном митрополите Московском Макарии22: «Когда митрополит Московский был в Петербурге как член Святейшего Синода, то по какому-то случаю пришлось ему представляться государю Александру III. На вопрос царя о том, какого он держится мнения о конституции в России, митрополит Макарий отвечал, что он сторонник конституции. Государь страшно разгневался, встал и, не простившись, вышел из комнаты. Митрополит уехал. Государь тотчас послал за Победоносцевым и предложил ему сменить митрополита и удалить его с кафедры... Но Господь Сам покарал отступника от царской самодержавной власти. Митрополиту было предложено немедленно выехать в Москву. Вскоре по прибытии во время купания на загородной даче с митрополитом случился удар, от которого он и скончался.

Вот против каких львов приходилось покойному государю отстаивать права самодержавной царской власти, очень униженной и расшатанной в несчастное царствование Александра Николаевича».

Молитва. Во время молитвы должны есмы имети ум безвиден, невообразителен и никакоже что приемлющий – ни света, ни огня, ни другого чего-либо; но подобает во единых чтомых глаголах смысл заключати. Зане молящийся едиными токмо усты, воздуху молится, а не Богу; Бог бо внемлет уму, а не глаголам, якоже человецы. Духом, глаголет Христос, и истиною Богу достоит кланятися (Ин. 4, 24). (Преп. Петр Дамаскин. Творения. М., 1993. Кн. 1. С. 11.)

Говорят, по учению святого Евангелия и святых отцов, грешники, находящиеся в аду, видят праведных, находящихся в раю, через это еще более усиливается мука грешников. Спрашивается: как же грешники могут видеть праведных на столь безмерно великом расстоянии, которое отделяет рай от ада? Но ведь известно, некоторые звезды удалены от нас тоже почти на безмерно большие расстояния, которые не в состоянии выразить даже астрономические цифры, в которых миллионы имеют такое же значение, как и в нашем обиходе десятки и единицы. Однако мы видим эти звезды. Если это возможно для чувственного зрения, то тем более возможно для духовного, ибо для духовного зрения пространство как бы вовсе не существует, так же, как не существуют пространство и время для нашей мысли. (Собственная заметка.)

В течение всей жизни я замечал в себе то, что мне всегда нравились только те люди и те разговоры, которые пробуждали в моем сердце высшие идеальные стремления, имевшие в основе своей веру в бессмертие человеческой души, веру в истину, благо и красоту. И, напротив, всегда мне антипатичны были люди, мысли которых и разговоры вертелись на одном лишь упорядочении жизни, временном и внешнем. Это стремление к высшему, идеальному в жизни выражалось [в] моей душе склонностью ко всему таинственному, мистическому в жизни. (Собственная заметка.)

* * *

Если пробудишься раньше положенного часа, то, не обленяся, восстани и мало помолися Богу твоему и святому возбудившему тя Хранителю. Веруй же точно, что Хранитель твой возбуждает тя на сие, посему ты и не должен лениться. Помолися, дабы ты не отгнал его от себя, а, помолясь, паки возля́жи, творя молитву до прикосновения сна.

Н

Наказание. 15 мая 1894 года схимонах нашего скита отец Нестор рассказал мне следующее: «Когда скончался игумен Антоний23, брат отца архимандрита Моисея, решено было, по благословению отца Амвросия, положить его в одной могиле с отцом Моисеем, в правом приделе Казанского собора. Ввиду сего склеп, где покоятся останки отца Моисея, был открыт.

Прихожу я в Казанский собор и вижу, что около склепа стоят два монаха: отец Стефан (Дерябин) и отец Порфирий (Севрюгин). Подхожу к склепу и вижу, что ящик, в котором стоял гроб отца Моисея, совершенно истлел, но гроб цел и невредим. По просьбе моей отец Стефан открыл крышку гроба, и я увидел, что тело отца Моисея совершенно нетленно в нем почивает. Отец Стефан снял воздух с лика, и оказалось, что лик отца Моисея, как у спящего, совершенно нетленный. Только волосы несколько прилипли к вискам. Благоухания я не слыхал. Желая удостовериться, действительно ли тело нетленно, я дерзнул прикоснуться рукой к телу отца Моисея и ощупать его. Убедился, что тело нетленно и цело. Но в момент прикосновения я почувствовал некоторую неловкость в пальцах правой руки, которой прикасался к телу. Боль начала усиливаться. Все это происходило днем.

Прихожу к отцу Амвросию и объясняю подробно случившееся со мною. Тот ответил, что не следовало открывать гроб и что за дерзость свою я должен понести епитимию: класть ежедневно в продолжение недели по сорок земных поклонов. До сих пор не могу свободно владеть пальцами правой руки и затрудняюсь писать. Приходится писать левой рукой. Даже камилавку трудно снимать с головы этой рукой. Думаю, что могло быть хуже, ибо отец Амвросий сказал, что рука могла совершенно усохнуть».

С тех пор прошло тридцать лет. Отец Стефан впоследствии вышел из скита и живет теперь в миру, а отец Порфирий скончался манатейным24 монахом. Слышал, что еще некоторые из братии открывали крышку гроба отца Моисея.

О

Откровение. «Мысли, приходящие самодвижно на ум безмолвствующему по Богу, должны быть принимаемы без сомнения, – говорит святой Исаак Сирский, – а если кто их рассматривает, – это уже свое разумение». (Преп. Петр Дамаскин. Творения. М., 1993. Кн. 2. С. 3.)

П

Подвижничество. Хорошо подвижничество, но с правым намерением. И мы должны считать его не делом, а приготовлением к делу; и не плодом, но почвой, могущей со временем трудом и помощью Божией произвести растения, от которых бывает плод. Плод сей есть очищение ума и соединение с Богом, Которому слава вовеки. Аминь. (Преп. Петр Дамаскин. Творения. М., 1993. Кн. 2. С. 54.)

Поминовение усопших. Предложен был мною старцу иеросхимонаху Анатолию вопрос: можно ли поминать на проскомидии и на Псалтири усопших христиан иноверных: католиков и лютеран, а также раскольников-старооорядцев? Старец отвечал на это отрицательно. При этом рассказал мне, что покойный московский митрополит Филарет однажды, и лишь в исключительном случае, разрешил одному иеромонаху поминать на проскомидии Наполеона, который трижды являлся этому иеромонаху в сонном видении и просил его молитв об упокоении своей души. По описанию иеромонаха, Наполеон являлся ему таким, каким он был при жизни, то есть имел тот же вид. При нашествии в 1812 году французов на Россию Наполеон разграбил этот монастырь.

Помысл. Богоборный дух, не восхотевший на Небеси поклониться Сыну Божию, низверженный оттуда и воевавший на Церковь Божию ариевой ересью25, никогда не перестающий строить козни противу славы Сына Божия, воздвиг лютую бурю хульных помыслов на подвижника Христова схимонаха Зосиму в то время, когда он вместе со старцем Василиском проводил безмолвную жизнь в одной из сибирских пустынь в начале нынешнего столетия [т.е. XIX в.]. Тяжко сердцу, исполненному горячей любви к Господу Иисусу Христу и носящему внутри сладчайшее Его имя; тяжко уму, питающемуся богомыслием; тяжко душе и духу, стремящимся к вечности, слышать беспрестанно сии диавольские шепоты: «Иисус не Сын Божий, но тварь», сопровождаемые бесчисленным множеством коварных, мрачных, нелепых и ужасных доказательств.

Воин Христов Зосима крепко сопротивлялся, ни на минуту не слагаясь с помыслами, не приемля их душою, ненавидя их сердцем. Однако все радости и утешения духовные скрылись, как скрывается солнце за облака. Но искусный уже в бранях духовных, он не отчаивался, не смущался; призвав на помощь отца и друга своего Василиска, они оба усердно молились противу сего исушения, а отец Зосима присовокупил к сему прилежное чтение святых учителей церковных: Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоустого. Около года гремела над ним эта черная туча. Но как после грозы – вёдро, после зимы – весна, так после искушения сего воссияло ему Солнце Правды. Опять Милосерднейший и Сладчайший Иисус возвратился в душу и сердце, Ему преданное.

Отец Зосима говорил, что в этом тяжком искушении больше всего упользовали его Беседы Златоуста на 14 Посланий святого Апостола Павла. (Из жизни в Бозе почившаго блаженного старца схимонаха Зосимы.)

Пост. Претерпевая бесчисленные поражения от врага, а иногда и удостаиваясь втайне великих откровений, я долгое время наблюдал при сих несчастных и счастливых случаях, и часть испытывал на себе самом, и наконец собственным, через многие годы повторенным опытом и наблюдением, по благодати Божией, узнал, что основание всякого блага, и освобождение души из плена вражия, и путь, ведущий к Свету Жизни, составляют следующие две вещи: пребывание в одном месте и непрестанный пост. (Из творений свт. Исаака Сирина.)

Послушания. Послушания, какие налагаются в монастыре, все касаются сей внешней жизни. Не знающий, что эти послушания необходимы только потому, что мы приносим с собою в монастырь и тело, и что дело спасения души должно идти среди сих послушаний своим чередом, с первых шагов может отворотиться от монастыря, почитая их несоответствующими своим целям, стремлениям и своему настроению, или, оставаясь в монастыре, все дело монашества ограничивать только сими послушаниями... следовательно, потрудиться напрасно, ни шагу не сделав в очищении и усовершенствовании души. (Письма епископа Феофана, Затворника Вышенского, к Н.Н.) // Душеполезное чтение. 1894. Июнь. С. 34.

Постриг. [Постриг] и монастырь сильно возбуждают, но не сами по себе, а теми помышлениями, какие при сем неизбежны. Для иных и то и другое никакого следа не оставляет. (Там же. С. 35.)

Предвидение. Мне приходилось не однажды слышать примеры предвидения и как бы пророчеств обыкновенных людей относительно самих себя, а также других людей, хотя говорившие и не сознавали, что они пророчествуют.

Так рассказал мне наш скитский монах отец Крискент следующее: «Иду я однажды по церкви после какой-то службы (тогда я проходил послушание помощника пономаря) и несу пучок огарков свечных. В это время встречается мне отец иеродиакон и просит отдать ему эти огарки. «Зачем, – спрашиваю, – тебе они нужны?» «Да я их все пожгу!» – отвечает он. Я отдал их ему. В эту же самую ночь келия его загорелась и сам он сгорел. Оказывается, ложась, он зажег один из огарков и, вероятно, позабыв затушить его, заснул, и на этот раз навеки».

Предсказание. Рассказывал мне отец Иов, манатейный монах нашего скита, следующее: «Когда я еще был в миру, мне приходилось караулить лес. Однажды я заснул, лежа на траве (это было днем); вижу, подходят ко мне два монаха и говорят: «Хочешь, пойдем с нами, мы тебе покажем церковь!» «Хорошо, – отвечаю я им, – пойдем посмотрим». Встал и пошел с ними. Пройдя некоторое расстояние, вижу, что подходим к церкви, которую мы затем кругом обошли. В это время в ней шла служба и пели «С нами Силы Небесныя невидимо служат». Пели очень хорошо. Мне хотелось войти в церковь, чтобы послушать таких прекрасных певчих, но сопровождавшие меня монахи сказали мне: «Теперь нельзя, а ты войдешь в эту церковь через шесть лет». В это время я проснулся.

О поступлении в монастырь я тогда и не помышлял. Ровно через шесть лет я сподобился поступить в скит Оптиной пустыни, которую видел во сне. Это было Великим постом, то есть когда поют на Преждеосвященной обедне «Ныне Силы Небесныя...».

Монах Крискент рассказывал мне про другое событие, происходившее в Глинской пустыни26. Один монах говорил ему и отцу казначею пустыни, что умрет непременно в Софрониевой пустыни27, а не в здешней, то есть не в Глинской. После трапезы часа через два у вышеупомянутого монаха вдруг пошла кровь гортанью, и он через несколько минут скончался. Таким образом, ему пришлось помереть не в той пустыни, в которой он предполагал, а в той, в которой он жил тогда. Во всяком случае, он предсказал скорую свою смерть.

* * *

Сокелларий мой, послушник скита Федор, рассказывал мне, что один из его товарищей, когда он еще жил в миру, отправился купаться. В это время к его родителям приходит человек и говорит: «Василий утонул!». Те побежали к реке, и оказалось, что страх их был напрасным: мальчик оказался жив. Но вот спустя две недели после сего, в праздник Преображения Господня, мальчик этот с другим товарищем отправился купаться (а это было во время обедни) и на сей раз уж действительно утонул.

* * *

Покойная игумения Оренбургского женского монастыря Таисия (умерла в 1890 г.) поведала мне об отце, Серафиме Саровском следующее: «Когда я была еще в миру, то отправилась на богомолье в Киев. На обратном пути зашла в Саров, где в то время подвизался преподобный Серафим (еще до официальной канонизации в 1903 году святость преподобного Серафима Саровского не вызывала сомнения у оптинских старцев). Когда я подошла к нему под благословение и спросила, в какой монастырь благословит мне поступить, он, благословляя меня, ответил, показывая перстом: «Вон твой монастырек». Действительно, впоследствии Господь сподобил меня основать в Оренбурге сначала женскую общину, а потом она переименована была в монастырь».

От себя добавлю, что в то время я тоже имел окончательное намерение поступить в монастырь, но в какой именно еще не решил и много колебался и смущался по этому поводу. Игумения, произнося слова: «Вон твой монастырек», указала мне рукой именно по направлению скита Оптиной пустыни, в который Господь по неизреченному милосердию Своему и привел меня потом спустя год с небольшим. Может быть, и это было предсказание в отношении меня. Нужно заметить, что покойная ничем особенно не выделялась по своей жизни, но жила свято и благочестиво и была истинной духовной матерью для своих духовных дочерей.

Келейник скитоначальника отца Анатолия, отец Захария, передавал мне нижеследующий рассказ купца о предвидении отца Варнавы, иеросхимонаха Гефсиманского скита. «Прихожу однажды я к отцу Варнаве с женою и детьми. Сам я был тогда очень болен, а жена была вполне здоровая женщина. Просим благословения, а батюшка и говорит, указывая на детей наших: «Это все сиротки!». Говорю, что мы оба, слава Богу, живы, но только вот я скудаюсь [диалектное слово] здоровьем, а он отвечает: «Скрипучее дерево два века живет, а здоровое скоро помрет». Мы тогда не поняли слов батюшки. Вскоре померла жена, и дети остались сиротами».

Скажу лично о себе. В сентябре месяце прошлого, 1891 года, получив от покойного старца отца Амвросия благословение на поступление в скит Оптиной пустыни, я возвращался из Оптиной в Казань, чтобы устроить дела свои и подать рапорт в отставку. Заехал по пути в Троице-Сергиеву Лавру и оттуда зашел в скит, где сподобился видеть отца Варнаву. При взгляде на меня он говорит: «Вам нужно жениться! Проживете долго, долго проживете. У вас болезнь от простуды...».

Действительно, я тогда страдал от инфлуэнцы и не рассчитывал на выздоровление. Слова же: «Вам нужно жениться» понял после, ибо они означали вступление в духовный союз с Христом.

* * *

Монастырский иеромонах и духовник отец Иларий передавал мне, что будто бы отец Макарий28, оптинский старец, как-то при архимандрите Моисее выразился, что последние времена мы не увидим, а потомки наши увидят, как бы намекая на близость кончины мира.

* * *

Живущий в нашем скиту на покое игумен Феодосий передавал мне следующее: «Когда мне было не больше шести лет, ходивший к нам юродивый, обращаясь однажды к матери моей и указывая на меня, сказал: «Этот будет игуменом», а указывая на мою маленькую сестру, сказал: «А она будет монахиней». То и другое предсказание исполнилось в точности. Сестра моя, монахиня монастыря, теперь умерла».

* * *

Тот же игумен отец Феодосий передавал мне, что он неоднократно слышал лично от отца Амвросия, оптинского старца, предсказание о будущности Оптиной пустыни. Отец Амвросий говорил так: «Насколько Оптина пустынь прославилась, настолько же впоследствии обесславится!»

* * *

Вновь постриженный 3 июня сего, 1895 года монах отец Антоний (в рясофоре Алексий), проходящий послушание помощника просфорника, сказывал мне, что много лет назад отец Памва29, бывший его отцом духовным, при исповеди назвал его отцом Антонием. Он считал это тогда за ошибку, но теперь понял, что отец Павма назвал его сим именем пророчески. Отец Памва был духовником в Оптиной пустыни и отличался строгостью своей подвижнической жизни.

* * *

Сказывал мне отец Марк, игумен, будто старец отец Лев так отозвался однажды о прысковском помещике Кашкине: «Память его пройдет с шумом».

Сказывал также мне отец Феодосий, игумен, будто он лично несколько раз слышал от отца Исаакия, архимандрита, что отец Герасим окончит нехорошо. Ныне отец Герасим – настоятель Лютикова монастыря30.

Монах Нафанаил сказывал мне, что отец Амвросий так выразился однажды об отце Макарии, нынешнем игумене Лужецкого монастыря31: «Отец Макарий уедет на карей [лошади], а не возвратится и на вороных!». Предсказывал еще, что он будет сослан на Соловки. Нужно заметить, что отец Макарий в то время был еще в Оптиной и уезжать из нее не думал. Потом его сослали в один из монастырей южной России, но с почетом – игуменом.

Монах отец Нафанаил рассказал, что за полгода до своей кончины отец Амвросий выражался так: «Придет осень, будем там и сям – достанется тогда и уткам и гусям», то есть шамординским монашкам и оптинцам.

Он же поведал, что отец Никон, иеромонах, регент правого клироса, сказал однажды отцу Амвросию: «Хотелось бы мне, батюшка, чтобы меня похоронили рядом с иеросхимонахом Феодотом». Батюшка на это ответил: «Нет! Мы тебя положим со знатными лицами». Года через четыре после сего отец Никон, будучи в Петербурге у брата своего, занемог и скончался. Похоронен в Александровско-Невской Лавре32 вместе со знатными лицами. Брат его, будучи богатым купцом, откупил для него там местечко.

Он же сказывал, что покойный епископ Калужский Виталий, будучи осенью 1891 года в Оптиной, по случаю похорон отца Амвросия выразился перед белевскими монахинями, которые во множестве стояли у трапезы: «Весь дух отца Амвросия лежит на отце Иосифе». Епископ Виталий шел в это время на трапезу.

Прелесть. Отец Иларий, благочинный Оптиной пустыни, рассказывал мне замечательный случай: «Был в Оптиной иеромонах отец Виталий. Неизвестно почему, но он приразился к старцу отцу Амвросию и начал порицать его. Совсем отстал [отошел] от него, а также и в церковь перестал ходить и приобщаться Святых Тайн. Впал в прелесть. Отец архимандрит Исаакий33 советовал ему посещать церковные службы, но отец Виталий отказывался под предлогом болезни ног. Отказывался даже и тогда, когда отец архимандрит предложил ему лошадь для проезда из келии в церковь. Вот однажды перед обедней является к отцу Виталию иеромонах отец Рафаил, что ныне в монастырской больнице, и говорит ему: «Пойдем, отец Виталий, к обедне, отец архимандрит лошадь прислал за тобою!». Но отец Виталий, отказываясь от сего, вдруг и говорит отцу Рафаилу: «Кто тебя знает, может быть, ты меня не к обедне, а в ад потащишь?» – и начал читать молитву. В эту минуту мнимый отец Рафаил мгновенно исчез.

Оказалось, что это был бес. Отец Виталий после этого случая исправился».

Природа. Жизнь среди природы для приобретшего любовь и навык всматриваться в окружающее благодетельна тем, что спасает от мелочной односторонности мышления, сообщает воззрению широту, целостность и глубину.

Знание, получаемое нами из того материала, который в письменных памятниках завещан нам от предков, в громадном большинстве случаев есть разнородная, разнообразная, сбитая в памяти в одну кучу масса, которая больше запутывает и подавляет, чем руководит. А были люди, которые смело говорили: «Так! Между людьми я невежда, и разумения человеческого нет у меня (т.е. земной мудрости), и мудрости я не учился, но ведение святых (т.е. небесную мудрость) имею» (Притч. 30,2–3).

Притча

О разлучении души от тела34

Егда земля опустеет (тело),

И царь изнеможет (ум),

И сильнии его разыдутся (суставы),

И тогда разрушатся кремение (кости),

И грады падут (чувства),

И источницы иссякнут (мысли),

И ветры не возвеют (дыхание),

И пути велицы запустеют (очи),

И престанут жерновы мелющии (язык, зубы),

Врата затворятся (уста, гортань),

И море великое оскудеет (кровь),

И многолиственное древо

плодовитое извянет (сердце),

Скоты польстии разыдутся (страсти35),

Рабы и рабыни от глада

изнемогут (руки и ноги),

Тогда царица изыдет от

престола своего (душа).

Псалмы. Петь псалмы значит читать их нараспев, как, например, в церкви прочитывают после «Господи, воззвах» на вечерни. (Письма епископа Феофана, Затворника Вышенского, к Н.Н.) // Душеполезное чтение. 1894. Июнь. С. 35).

Пустыня. Много приводит в преуспеяние внутренняя пустыня, понеже в ней несть никоего же утешения, еже имеется в мире сем, им же душа могла суетно заняться, зане рукоделие излишнее не потребно, пойти для увеселения не к кому, разглагольствовать не с кем! Никто не посетит, не имать трапеза соутешающихся и утешающих брашен, разве единаго твоего ученика и суроваго постнаго насыщения; ужас от бесов, скука и тоска от уединения всегдашняго и неисходнаго. Страх смертный, беспрестанно в душу входящий, стража звериным нападениям, ядовитых гад уязвлением и умерщвлением и от злых людей убиением; скудость во всех, нищета крайняя, недостаток во всем; притом змеиная хижина, ничтоже в себе имущая, разве малых книг, в них же всю отраду имать и утешение. О друзьях своих, о жительстве их не слышит, о родственных здравии не знает, о любимых своих вести не имеет. Все приятное от него удалилось: мертвым учинился он миру и мир – ему.

Но зато несть о чесом временном порадоватися, или иначе помрачался бы ум, отлетая от Бога; но присно вся: ум, мысль, память и все чувство, и весь человек бывает в Боге погружен, наставляясь к Нему чрез единое размышление и смотрение премудрости величества и Промысла Его в творении Его. И яко две книги имать пред собою разверстые во всегдашнее время: небо и землю, смотряя в тыя и удивляяся, сколь велик и премудр есть Бог наш... И таковым внутренним пустынным пребыванием приходит в страх Божий и в чувство о своей гибели. (Из жизни в Бозе почившего блаженного старца схимонаха Зосимы. С. 100–101.)

* * *

Удалением вещей и людей стяжавается бесстрастие. (Преп. Петр Дамаскин. Добротолюбие (слав.). Кн. 1. С. 75 на об.)

С

Самодержавная власть. Преданность православного русского народа царям своим совсем не то, что преданность западных народов их государям. По современным западным понятиям государь есть не что иное [не кто иной], как представитель своего народа, и народы западные любят своих представителей и охотно повинуются, когда они верно выполняют это назначение или когда силою своего гения увлекают народ за собой и ослепляют его блеском славы и могущества государственного, как Наполеон во Франции и Фридрих в Пруссии; но это любовь своекорыстная и эгоистичная. На Западе в своих государях народы любят лишь самих себя. Если король по личному своему характеру не в состоянии быть верным отражением, представителем воли народа и господствующих в нем стремлений, идей и страстей, то ограничивают и сжимают его волю посредством конституционных тисков. Если же король не поддается этим усилиям и не в силах поддаваться вкусу и характеру подданных, то лишается не только любви народной, но и престола, как это было с Карлом X, с Людовиком-Филиппом и с сардинским королем Альбертом.

Совсем не то у нас, в России. Наш царь есть ставитель воли Божией, а не народной. Его воля священна для нас, как воля помазанника Божия; мы любим его потому, что любим Бога. Славу же и благоденствие дарует нам царь, мы принимаем это от него как милость Божию. Постигает ли нас бесславие и бедствие, мы переносим их с кротостью и смирением как казнь небесную за наши беззакония и никогда не изменим в любви и преданности царю, пока они будут проистекать из наших православно-религиозных убеждений, из нашей любви и преданности Богу. (Источник не обозначен.)

Скит. Монастырский иеромонах и духовник Иларий поведал мне, что отец Лев как-то однажды выразился, что придет время, когда скит наш запустеет и в нем будут жить одни кошки. На вопрос мой, в каком смысле должно понимать – в прямом или иносказательном, отец Иларий сказал, что не знает. При этом были отец Борис, вратарь скита, и отец Пимен, бывший гостинник36. (См.: «Предсказание о запустении Оптиной пустыни».)

Скорби. «От терпения находящих [скорбей] да начинаем, – глаголет преподобный Петр Дамаскин, – и тако на прочая благомощно пойдем, со всяким рачением имущи намерение [за все] благодарите Богови». (Добротолюбие. Творения. М., 1993. Кн. 1. С. 75 на об.)

* * *

«Посему разумеем, яко от Бога промышляемы есмы, егда послет нам присно печали, и путь Божий – крест повседневный есть» (свт. Исаак Сирин).

Сновидения. В Житии священномученика Харалампия память которого празднуется 10 февраля, упоминается следующее: «Дщери царевой бе видение, еже сказа Харалампию святому, глаголя: мнихся стояти при водах многих и се внезапу узрех огражден сад велик, в немже насаждена бяху всякаго рода благовонныя [древеса], посреде же виноград бе красен, и в винограде кедр превысок, при корени же древа – источник. Страж же места того страшен бе и никому же попущаше внити тамо. Видех же близ стояща отца моего и Криспа епарха и простре стрегий на них жезл свой огненный, отгоняя их оттуду, аз же со многим страхом стоях и молих того, да повелит мне пребыти тамо, и глагола ми той: прииди семо и аз на раменах моих с честию внесу тя.

Егда же бых внутрь при источнице под кедром, слышала глас глаголющ: тебе дано есть сие место и иже суть тебе подобии. Таково видение видех и молю тя, извести ми сказание его. Святый же Харалампий рече к ней: сказание сна твоего сие есть: множество водное есть дарование Духа Святаго, огражденный сад рай есть, виноград – праведных водворение, благовонныя древеса – лики святых Ангелов, высокий кедр – крестная слава, источник от корене кедра знаменует Жизнь Вечную, Крестом Святым дарованную человеческому роду, страж же места того, на рамене тя приемый, есть Христос Господь, Иже девять овец на горах оставивши, иде во след заблудшия и тую обрет, приятую на рамена Своя. Отец же твой с епархом отженутся от Божия рая».

* * *

Сегодня (21 сентября 1893 г.) память открытия мощей святителя Димитрия Ростовского, в этот же день – день Ангела нашего скитского монаха отца Димитрия (Болотова). Пришел я поздравить его с днем Ангела. За чаем он рассказал мне два предивных сна, виденных им еще в миру.

Первый сон видел он, когда ему было пятнадцать лет от роду: будто он со своей семьей собрался в лес для чаепития. Поехали они на тарантасе, запряженном тройкой лошадей, как это случилось и наяву. Едут каким-то большим и прекрасным полем. На поле строится необыкновенной величины храм, но стены его возведены не из кирпичей, а из человеческих голов. Храм почти уже оканчивался постройкой, только оставались несведенными купола в верхних своих частях. Он, то есть отец Димитрий, будто, завидев этот дивный храм, соскакивает с тарантаса и бежит к храму, чтобы разглядеть его, семья уезжает в лес без него.

Входит в преддверие храма и видит стоящий тут аналой с лежащим на нем Евангелием и крестом. Около аналоя стоит отец Александр, протоиерей Андреевского собора в Петербурге, знакомый их и вместе духовный его отец. Отец Димитрий хочет войти в храм, но его останавливают и говорят, что в храм входят предварительно исповедовавшись и приобщившись Святых Тайн. В это время он видит еще несколько человек, стоящих вблизи аналоя и ждущих очереди исповедоваться, и в числе их генерала Головачевского, тоже знакомого их семейства. Оба они, то есть отец Александр и Головачевский, были в то время еще живы. Через громадную дверь, ведущую в собор, он видит его внутренность [изнутри]; весь он загроможден мостками, слышатся удары молотов и других инструментов – идет работа по внутренней отделке храма. В это время он проснулся.

Другой сон он видел, когда ему было уже лет двадцать пять. Идет будто он по узкой тропинке, тоже через какое-то поле, и ему непременно необходимо перебраться на другую сторону поля. В руке у него хлыстик. Вдруг он видит, что на тропочке лежит громадной величины лев и свирепо смотрит на него. Отец Димитрий будто начал обходить льва с правой стороны, и когда обошел оглянулся, то увидел, что лев силится встать, но не может по дряхлости своей и только продолжает злобно смотреть на него. Идет он по тропинке далее и видит: лежит на ней большой тигр с явным намерением броситься на него и растерзать. Его тоже отец Димитрий обошел благополучно и также с правой стороны. Далее идет – стоит на тропинке идол исполинских размеров, отец Димитрий видит только фундамент, на котором он стоит, ступни и голени его ног. Всем телом своим идол уходил в безмерную вышину, так что он его не видел. Идол был как бы золотой, хотя слит был из меди. Идола он обошел, но уже не с правой, а с левой стороны. В это время он проснулся.

* * *

Вратарь нашего скита, старец схимонах Борис, отстояв вчера повечерие, придя в келию, внезапно заболел – ноги отнялись. У бдения он поэтому быть уже не мог; не был у обедни сегодня (21 сентября 1893 г.). Говорил мне, что пришло время переходить в Вечную Жизнь. Видел будто вчерашнюю ночь, что подходит он к какой-то великой реке, через которую переправился на рассвете. Переправа совершилась так быстро, что он не заметил. Вышедши на другой берег реки, видит храм исполинских размеров, занимающий пространство примерно с десятину, и такой же высоты... Храм был прекрасным, походил на собор калужского монастыря святого Лаврентия37. Когда он вошел в храм, в это время там шла обедня, которую совершал архиепископ Григорий, бывший калужский Преосвященный, усопший лет тридцать38 тому назад. Внутренность храма была неизглаголанной красоты. Когда отец Борис хотел выйти из храма, то дверей не нашел и остался в нем. В это время он проснулся.

Сегодня (22 января 1896 г.) отец Димитрий-художник рассказал мне замечательное сновидение одной шамординской монахини, матушки Марии (Соколовой). Она совсем было собралась уезжать из Шамордина, доверившись лукавому помыслу вражию, что не стоит тут жить, ибо нет уже в Оптиной старца Амвросия. Видит во сне, будто она перенесена на какую-то прекрасную местность. Видит громадный дворец, над дверями над ним: «Обитель отца Амвросия I». Входит во дворец. В нем множество отделений, как бы номеров. Спрашивает кого-то об отце Амвросии, и тот (именно муж матери Марии, умерший много лет назад. – Примеч. схиархим. Варсонофия) приводит ее в канцелярию. Является отец Амвросий, и на груди у него множество разных орденов. Совет отца Амвросия был следующий: «Дорога у тебя одна – из Шамордина в Оптину, из Оптиной в Шамордино. Никуда не выезжай». С тем монахиня и простилась [проснулась]. Осталась в Шамордине и успокоилась.

* * *

Живущий в нашем скиту игумен отец Феодосий рассказывал мне о замечательном сновидении. «Мне было тогда лет восемь от роду. Однажды вижу во сне, будто я умер, вижу свое собственное тело, лежащее на кровати, а я сам в то же время стою в стороне и смотрю на него. Является Ангел в виде диакона, облеченный в золотую ризу со сложенным на плечах крестообразно орарем. «Вот видишь, – говорит он мне, – это твое тело и ты умер!». Я будто изумляюсь и ужасаюсь от слов Ангела. В эту минуту Ангел берет меня и уносит вверх. Несемся мы с невыразимой быстротой. Но вот на пути нам встречается другой Ангел, иной по виду, то есть более величественный и имеющий как бы старшинство перед первым. «Куда ты несешь его?» – спрашивает встретившийся Ангел. «К Богу», – отвечает ему первый Ангел. «Вот его место!» – возражает старший Ангел и указывает при сих словах вниз. Я смотрю и вижу, что в страшной зияющей глубине пространства волнуется огненное море. В море – бесчисленное количество нагих людей всякого пола и возраста, стонущих, вопиющих и плачущих, тщетно порывающихся высвободиться из охватившей их огненной пылающей бездны. Исполненный невыразимого ужаса, я обращаюсь к первому Ангелу с мольбой о пощаде. И вот по совещании со старшим Ангелом он ввергает меня в какую-то страшную глубину морскую, но только это море было зеленого огня и не опалило меня. Я начал взывать о пощаде, и Ангел, стоявший на краю бездны, подал мне руку и изъял меня из этого моря на берег. В это время он ударил меня по щеке и сказал: «Ступай! Но только помни!». В эту минуту я проснулся и почувствовал страшную боль в шее, которая не проходила несколько дней.

Я позабыл сказать, что присужден был на казнь в огненном море Ангелом за некий неисповеданный мною грех, который я хорошо помнил и сознавал. По пробуждении, услышав церковный благовест к утрени, я отправился в церковь с бабушкой своей, которая весьма тогда была удивлена так внезапно появившейся во мне ревности по храму Божию.

Страшный сон этот я никогда не забуду, и он по настоящее время предстоит передо мною во всех своих ужасающих подробностях, хотя мне теперь уже более семидесяти лет».

* * *

Сегодня, 23 сентября 1896 года, отец игумен Феодосий, живущий в нашем скиту на покое, во время прогулки рассказал мне два чудных сновидения.

Первый сон видел [он], когда жил в миру, в земле войска Донского, служа по откупам. Снится, будто находится он в каком-то саду. В саду прекрасный дом, а в нем живет его родная бабушка, которая вводит его в дом, показывает ему прекрасное убранство его и говорит, что дом этот принадлежит ей. Выходят они оба на крыльцо, и бабушка показывает ему, что в крыше крыльца недостает нескольких тесин. «Вот, – говорит она ему, – постарайся, чтоб этого недостатка не было». При этих словах отец Феодосии проснулся. Сон поразил его. Была ночь, но он встал и записал как сон, так день, число и час, в которые видел оный. Бабушка его была жива и находилась далеко от него, в одной из восточных губерний, кажется, в Саратовской.

По прошествии известного времени отец Феодосий получил письмо, извещающее его о кончине бабушки. Кончина последовала в ту самую ночь, в которую он ее видел во сне. Бабушка его была жизни благочестивой и любила благотворить бедным.

После сего прошло более десяти лет. Отец Феодосий был уже иноком в Лебедянском монастыре39. Видит во сне, что входят в его келию покойная бабушка, отец и еще несколько родных, все уже умершие. Он проснулся.

Спустя недели две сон этот повторился, и все родные благодарят его за приносимые им молитвы об упокоении.

Сон о бабушкином доме, виденный отцом Феодосием напомнил мне подобный же сон, виденный известным Затворником Задонским, блаженным Георгием. Он видел великолепный храм, у которого оставалась непокрытой часть купола, у самого креста. Он истолковал сей сон как близость своей кончины, которая и последовала месяца через два. Об этом подробно говорится в его жизнеописании, составленном монахом Григоровым, который прежде был артиллерийским офицером, тем самым, который приветствовал Пушкина пушечными выстрелами на маневрах, за что и посажен был под арест. Потом он сделался монахом, и прах его покоится в нашей пустыни – между собором и церковью преподобной Марии Египетской.

Страдания. По мере того, как умножаются в нас страдания Христовы, умножается Христом и утешение наше (2Кор. 1, 5). (Собственная заметка.)

Страхования. Рассказывал мне мой сокелейник, послушник Феодор, что он до десяти лет весьма боялся разных привидений, леших, даже в комнате не решался оставаться один. В то время как ему шел одиннадцатый год, он служил у одного торговца, и ему приходилось нередко ходить от него домой через кладбище. Однажды ночью он в темноте с разбегу упал в могилу, вырытую в этот день, в которой и провел целую ночь. Было летнее время, и земля в могиле была еще мягкая, поэтому он и не ушибся, но чувствовал невыразимый ужас. Утром его вытащили, и в этот день он ничего не мог говорить, точно в нем что-то оборвалось, и язык не ворочался. На другой уже день рассказал все случившееся.

Замечательно, что с этой самой ужасной ночи он перестал чувствовать страх, ничего не стал бояться и спокойно по ночам проходил через кладбище. Так Господь избавил его от боязливости.

* * *

Тот же отец Феодосий рассказывал мне, что когда он жил в Лебедяни, то устроена ему была келийка в монастырском саду. Много понес он там искушений от врагов видимых и невидимых. Между прочим, нередко слышал по ночам под окнами келии вой волков, как бы собравшихся в числе нескольких сотен.

Страхования от бесов. В нашем скиту живет схимонах отец Борис, старец лет восьмидесяти, хорошей жизни, всеми любимый и уважаемый. Недавно он рассказывал мне, что ночью к дверям его келии подходили множество бесов в виде странников и стучались к нему. Он исполняет послушание вратаря в скиту, и келия его выходит окном в лес, окружающий скит, а дверь – во двор скита. Так как на ночь ворота запираются, то, следовательно, никто из посторонних в скит проникнуть в ночное время не может.

В позапрошлую же ночь, рассказывал тот же отец Борис, бесы страшно приступали к нему и стучали в ворота, прося отворить их. В оба эти раза отец Борис отогнал бесов молитвою Иисусовой.

Этот же самый отец Борис прежде сего жил тогда года три в одной из угловых башен скита. В это время бесы очень много докучали ему. Например, по ночам начнут плясать над потолком его келии, петь скверные песни, играть на музыкальных инструментах, иногда являлись в виде больших крыс.

О других страхованиях отец Борис умалчивает, только рукой махнет. Говорит, что если пройти мимо этой башни ночью, можно слышать вопль и вой бесов. Удостоверяться я в этом не считаю нужным, ибо и так верую полную возможность сих явлений.

Скитский рясофорный монах отец Димитрий (Болотов) рассказывал мне о замечательном сне, виденном им в детстве. «Тогда мне было лет шесть-семь. Вижу однажды во сне, что Ангел берет меня и уносит с собой на Небо. Поднимаясь с Ангелом, я вижу нашу деревню, дом, сад и как они уменьшаются по мере того как мы поднимаемся все выше и выше. «Куда это ты несешь меня?» – спрашиваю я Ангела, а тот отвечает: «К Богу!». Но вот мы прилетели к какому-то великому дубу, который летал на воздухе, и остановились около него для отдыха. В это время, я вижу, к дубу по воздуху идет какой-то старец величественного вида. Я спрашиваю Ангела: «Это кто?». «Это Бог!» – отвечает Ангел. И я проснулся.

Впоследствии, когда я прибыл в Оптину пустынь, где жил тогда великий старец иеросхимонах Амвросий, я решился просить его святого благословения на пострижение в монастыре. Помню, вхожу в келию старца и вижу, что он полулежит на своей кроватке. В эту самую минуту вспомнился мне виденный мною в детстве сон и какой-то тайный голос подсказал мне: «Вот он и есть тот самый дуб, который ты видел тогда во сне». «Оно так и выходит, – добавил отец Димитрий, – скит наш есть своего рода станция от земли к Небу. Покойный же старец был поистине храмом Божиим, в котором обитал Святой Дух. По благословению этого старца я поступил в скит. Так исполнился мой детский сон».

От себя добавлю, что отец Димитрий в миру был замечательным художником и товарищем по академии известного портретиста Крамского. Он и сейчас пишет много портретов, которые заказывают ему написать заочно, с фотографических карточек. Пишет также иконы.

Х

Художники. Русская литература, в ее лучших представителях, в лице ее политических гигантов, там, где она кипит высшими творческими замыслами, есть литература пророческая по преимуществу. В ней все стремится к Небесам чистейшим пламенем увлечения и восторга. Это литература, вся сила которой в ее патетическом искании высшей правды, высшей справедливости, Живаго Бога, живого человека. В ней все мотивы человеческой жизни сведены, как это и должно быть в литературе великой, к своим нравственным религиозным корням40.

Ч

Чтение. Читать надобно книги деятельные, относящиеся до христианской жизни. Умозрительные или созерцательные нам не под силу. Созерцание прилично созерцательной жизни, а сия приходит по очищении от страстей [по] заповедям Христовым, и ей сама благодать научает.

Какие книги должно читать иноку для получения духовных познаний? После книг Священного Писания Нового Завета монашескую азбуку составляют превосходные, духовно сладостные и всем доступные писания преподобного аввы Дорофея и преподобного Иоанна Лествичника. За ними следуют книги святых: Феодора Студита, Ефрема Сирина, Нила Сорского, Варсонофия Великого, Петра Дамаскина, аввы Исаии Отшельника, Макария Великого, Василия Великого, Марка Подвижника, аввы Орсисия, аввы Фалассия, Кассиана Римлянина, Симеона Нового Богослова, Максима Исповедника, Исаака Сирина, славянское «Добротолюбие» (не все подряд, но статьи из него по указанию опытного духовного отца), также и «Добротолюбие» в русском переводе; затем – творения святителя Иоанна Златоуста, святителей Димитрия Ростовского и Тихона Задонского, особенно наставления последнего для монахов; из книг исторических – Четьи-Минеи, Пролог, «Достопамятные сказания о жизни отцов», Древний патерик, «Луг духовный», «Лавсаик», «История боголюбцев», «История православного монашества на Востоке» П. Казанского, «Житие святых жен-подвижниц» Филарета, архиепископа Черниговского, «История Церкви» и, в частности, «История Русской Церкви», «Историческое учение об отцах Церкви» Филарета, архиепископа Черниговского41.

Чудесное избавление от смерти. Рассказывал мне игумен Феодосий, что однажды Господь спас его от неминуемой смерти. Он был на охоте с товарищем и, идя впереди него, роптал на Промысл Божий, который не попускает ему поступить в монастырь. В эту минуту внезапно раздается сзади него выстрел. Оказывается, ружье товарища по его неосторожности выстрелило, и весь заряд попал в спину Феодосия. Ружье пробивало дюймовую доску насквозь. Несмотря на это, все дробинки, попавшие в спину, сами собой выпали, не оставив даже после себя ран. Выпало до пятидесяти дробин. Выстрел произошел в десяти саженях, не больше, и должен был насквозь пронзить отца Феодосия. Это было великое чудо Промышления Божия о человеке как бы в ответ на ропот отца Феодосия.

Чудесный случай с отцом Стефаном. Рассказал мне живущий на покое в Оптиной пустыни бывший игумен Мещовского монастыря отец Марк следующий случай. Когда скончался в Оптиной игумен Антоний, брат отца архимандрита Моисея, то по благословению архиерея и по желанию братии решено было положить его останки в одном склепе с отцом Моисеем. Разломали склеп, что за правым клиросом Казанского собора. Некоторые из братии во время панихиды по усопшем отце Антонии в летнем соборе отправились в Казанский собор. Один из них, отец Стефан, дерзновенно открыл крышку гроба отца Моисея, и тогда все прочие со страхом и изумлением убедились, что тление нисколько не коснулось почившего, хотя уже прошло четыре года после его кончины. Отец Стефан хотел тогда оторвать лоскут от мантии почившего, но в это мгновение почувствовал сильную боль в руке. Рука как бы онемела, и он оставил свое намерение. Болела рука недели две. Просил молитв отца Моисея и выздоровел. Впоследствии вышла у него ссора с отцом Пиором, скитским монахом, который его чем-то тяжко оскорбил. Отец Стефан сего оскорбления не понес и вышел из обители. Теперь живет в миру, но, сказывал мне отец Иосиф, старец наш живет по-монашески. Полагают, что наказан за дерзновение, хотя и с благим намерением совершенное. Монах был хороший!

Ю

Юродивые. Скитский рясофорный монах отец Афанасий рассказывал мне о некоем рабе Божием, Христа ради юродствовавшем, следующее. Звали его Сергей Николаевич. Юродствовал в городе Ливнах Орловской губернии. Происходил из крестьян. Скончался он семидесяти лет от роду. Ходил всегда в рубище и проводил жизнь странническую. Живя в миру, отец Афанасий занялся однажды ссыпкой хлеба. Дело было выгодное. Привозит он как-то хлеб в Ливны в воскресенье утром и продает купцу. Сторговались и покончили дело. В то время бывший у купца Сергей Николаевич входит к ним на слова отца Афанасия сказать ему что-нибудь говорит: «Грех купца – в руки брать!» Слов этих он тогда не понял. Объяснили их смысл впоследствии ливенские монахи: это означает, что грешно торговать в праздники.

Тот же юродивый, зашедши к одному ливенскому купцу, нагадил у него в переднем углу. Вскоре после этого с купцом случилось великое несчастье – засыпало в его колодце обвалившимся срубом двух мужиков. Наехал суд, и пришлось купцу раскошеливаться.

Видели также Сергея Николаевича, как однажды он перешел через речку по дну ее, скрывшись под водой. Как-то сказал он одной девочке, дочери бедной вдовы-мещанки в Ливнах: «Мы с тобою вместе умрем!». Так и случилось. Когда девочка эта умерла, юродивый пришел к вдове, сел по правую сторону гробика и скончался. Хоронили их вместе в один день. Вынесли их в 8 часов утра из городской церкви, а на кладбище принесли к вечеру. Все время на пути служили панихиды. Народу было множество, почти весь город собрался хоронить праведников.

* * *

Рассказал мне сегодня, 22 января 1896 года, отец Димитрий-художник, скитский монах, что недавно в Шамордино приходил живущий в селе Хлопове, верстах в тридцати от Шамордина, юродивый Иоанн. Пришел в келию к монахине Ольге, у которой дочь больна чахоткой. Знаками показал, что нужно ей пособороваться и готовиться к смерти. Потом потребовал ключ от запертой шкатулки. Когда оная была отперта по его требованию, вынул лежащий там образ – благословение больной от отца Амвросия. Образ поставил на божницу и велел теплить пред ним неугасимую лампаду. Затем ушел.

Явление беса. Начальник нашего скита отец Анатолий также лично передавал мне следующий случай. В доме его знакомого, который ныне служит управляющим казенной палатой в одной из губерний Царства Польского, завелся бес. Появление его ознаменовалось стуком по ночам, передвижением мебели в комнатах, а главное – ужасом, который нападал на всех живущих в доме, особенно по ночам. Детям он представлялся в виде небольшого мальчика, одетого в красную куртку и выделывавшего разные кувырки и прыжки.

Этот знакомый рассказал обо всем происходящем в его доме одному городскому протоиерею, ученому-академику. (Вероятно, из числа тех, которые начитались в академии Фейербаха, ученых рефератов, составленных заграничными жидами, вроде «Разложения христианства», «Жизни Иисуса Христа» и тому подобной ядовитой стряпни, которую они и принимали на веру без всякой критики, а профессоров спрашивать или боялись, или считали излишним. – Примеч. схиархим. Варсонофия.) Многоученый отец протоиерей в ответ на это только посмеялся над простотой и легковерием своего друга, но, впрочем, обещал зайти и лично убедиться в бесовских проделках. По приходе его, во время вечернего чая, вдруг он, да и все прочие, сидя [нрзбр.] комнате, видят, что по воздуху идет рюмка с водкой становится против него на столе. За ней – другая, далее – третья, так что множество рюмок, наполненных водкой, настойками, винами, появилось таким же образом перед отцом протоиереем, который от изумления и ужаса не мог прийти в себя, видя совершающееся перед его глазами. При этом он весьма был сконфужен еще и тем, что действительно любил выпить. Поневоле поверил ученый в существование бесов.

Явление домового. Скитский манатейный монах отец Адриан рассказывал мне следующий случай. Ему было около семи лет. Однажды пошел он в гости к родственникам, которые жили в одном селе. У этих родственников в доме было, как принято говорить, вообще, про подобные дома, «неспокойно». Играя в комнате, дети вдруг увидели какое-то существо, выглядывавшее из-под кровати. Это было среди дня, хотя в комнате никого из взрослых не было. Самой старшей девочке, дочери хозяйки, было не более двенадцати лет. Дети бросились бежать из комнаты, и он с ними; девочка бежала последней, а он перед ней. Когда он выбежал в сени и оглянулся, то увидел, что какое-то живое существо, похожее на шар и покрытое волосами, выбежало из-под кровати. Девочка в это время хотела затворить дверь, но существо уперлось в дверь лбом и не допускало ее затворить, так что дверь оставалась не затворенной на четверть, в это время он и успел разглядеть невидимое существо.

На крик девочки и прочих детей прибежали взрослые, но в ту самую минуту, когда они приблизились к девочке, упершейся в дверь из сеней, существо мгновенно исчезло, и они его не видели. Высота неизвестного существа была около аршина.

Игумен Раифской пустыни42, что близ Казани, отец Вениамин передавал мне, что лично слышал от бывшего казначея этой пустыни о неоднократно повторявшемся ему искушении от беса. Казначей страдал запоем, и вот во время приступа этой страсти по ночам, когда он

тщетно искал в своей келии водку, являлся ему видимо бес в образе мальчика-негра, держа под рукой бочонок с водкой, которую он наливал в рюмку и ставил перед казначеем на стол, прося его знаками выпить. Соблазн был столь велик и страсть к водке в эти минуты столь распалялась в нем, что он после некоторых колебаний выпивал водку, принесенную бесом.

На вопрос мой, как это может быть, отец игумен отвечал: «Бес может материализовываться, и в этом виде он брал из любого винного подвала бочонок с водкой и рюмку, с которыми и проникал в келию отца казначея через какой-либо ход, например через печную трубу или же через подпол, ибо может легко проходить в землю, подобно кроту».

Явления во сне. Скитский монах Иов рассказывал мне: «Лет пятнадцать тому назад это было. Стою я и вижу, что приходит ко мне старец иеросхимонах Пимен, уже умерший, и спрашивает меня: «Справлял ли пятисотницу?43» Отвечаю ему: «Не всегда справляю как следует». А тот спрашивает меня опять: «А чай пьешь?» «Пью», – отвечаю. – «А по скольку чашек?» – «Когда по три, а когда по пяти – как случится». «То-то и есть, – укоризненно заметил мне усопший старец, – чай пьешь равномерно, а пятисотницу не всегда справляешь! Ее необходимо выполнять неопустительно!». После чего я проснулся».

Тот же монах Иов рассказывал мне, что первоначально он имел намерение поступить в Саровскую пустынь, но, пожив там некоторое время в качестве испытуемого, задумал перейти в Оптину пустынь. «И вот вижу во сне, – говорит Иов, – блаженного старца, высокого роста, в монашеской одежде, который спрашивает меня: «Зачем ты уходишь из Саровской пустыни?». Я отвечаю, что мне больше нравится в Оптиной пустыни, так как там есть старец Амвросий. «Что же... в Оптину иди, это можно, это все равно что и здесь», – отвечал старец, и я проснулся. Не знаю, кто именно был явившийся мне старец, но полагаю, что Серафим Саровский»44.

* * *

В скиту нашем года два живет на покое бывший игумен Лютикова монастыря отец Феодосий. Рассказывал он мне о том, как однажды явился ему во сне бывший митрополит Московский Иннокентий. «Вижу, – говорит отец Феодосий, – митрополита Иннокентия во сне45. И сказал мне знаменательные слова: «От начала и доселе все козни диавола побеждаются смирением. Эта от века непреложная истина современна и нам». Слова сии тогда же по пробуждении записал».

Сон этот видел он давно, по кончине митрополита, а рассказал мне недавно – в ноябре сего, 1896 года. Запись его я получил 26 ноября – в день памяти святителя Иннокентия, епископа Иркутского46, и, может быть, также памяти митрополита Иннокентия, хотя о последнем и не удостоверяю.

Явления усопших. Скитский иеромонах отец Венедикт рассказывал мне следующее. «В Смоленске я знал одного иеромонаха, который поведал мне о явлении ему усопшего епископа Иоанна47, известного церковного проповедника. Епископ, по наговорам злопыхателей, воздвиг на него гонение и когда умер, то являлся ему явно днем в келии его, прося у него прощения в своем грехе, что продолжалось в течение сорока дней со дня смерти епископа. Ни изумления, ни ужаса иеромонах не испытывал, а только отвечал усопшему епископу: «Бог простит!» – и кланялся ему, после чего усопший делался невидимым».

Тот же иеромонах отец Венедикт рассказывал о явлении одному священнику усопшего епископа Смоленского Тимофея, который отличался особенно благочестивой жизнью. «Однажды, – так передавал отцу Венедикту сей священник, – я совершил литургию и вдруг вижу, что на горнем месте стоит архиепископ Тимофей48, тогда уже усопший. Я подошел к нему и принял благословение. Благословляя меня, он сказал: «Зачем ты произносишь положенные молитвы без внимания?». А я действительно, служа в церкви, некоторые молитвы произносил рассеянно».

Рассказывал мне начальник нашего скита отец Анатолий: «В скиту нашем жил в качестве послушника некто Жадкевич, родом из дворян. Бес не давал ему покоя, смущая его помысл тем, что он при смерти тотчас схватит его душу и увлечет в ад. Наводил на него бес и страхования. Так, когда Жадкевич однажды шел по скиту, то увидел, как вдруг из трапезы выбежал повар с помелом, на котором были горящие угли, и кинулся, чтобы нанести ему удар помелом. В ужасе Жадкевич бросился от него бежать, но повар внезапно при этом исчез. Оказалось, что это был не повар, а бес, принявший его образ.

По смерти Жадкевича один монах читал в церкви Псалтирь, и вот видит он явно, что в церкви стоит Жадкевич и держит великий крест из сияющего золота, что продолжалось полчаса и даже более.

Не упомню, как батюшка называл этого монаха, помню только, что в миру фамилию носил Карпенко и был родом также из дворян».

Из наставлений архимандрита Агапита, настоятеля Нило-Столбенской пустыни49

(рукопись)

1. В минуту отчаяния знайте, что не Господь оставляет вас, а вы – Господа.

2. Если вы живете с другими, то служите им, как Самому Богу: не требуйте за любовь – любви, за смирение – похвалы, за службу – благодарности.

3. Вспомните, что та минута, которую отнимает у вас лень, может быть, последняя в вашей жизни, а за нею – смерть и суд.

4. Оставьте негу, не огорчайте никого, не платите бранью за брань, скорбию за скорбь, и в Книге Животной [Книге Жизни] имя ваше будет написано с преподобными.

5. Оставляйте вашу серьезность и будьте пред Господом в обхождении с людьми как дети незлобивые.

6. Не вспоминайте в упрек о прошедшем, иначе Господь Бог вспомнит и взыщет с вас то, что уже простил вам.

7. Без отречения своей воли нельзя положить и начало спасению, не только спастись.

8. Себя считайте последними и грешнее всех.

9. О пространном пути забудьте.

10. Променяйте ваше благородство [высокое происхождение] на рабство Иисусу Христу.

Беседы старца с духовными чадами

(1907–1912 гг.)

1907 г.

Деды и прадеды мои были купцами-миллионерами в Самаре. Им принадлежала целая улица, которая называлась Казанской. Вообще, вся семья наша находилась под особым покровительством Казанской иконы Божией Матери.

Когда мне было года три-четыре, мы с отцом часто ходили в церковь, и много раз, когда я стоял у иконы Божией Матери, мне казалось, что я видел, как Богоматерь смотрит на меня с иконы, и улыбается, и манит меня. Я подбегал к отцу.

– Папа, папа, Она живая! – повторял я.

– Кто, дитя мое?

– Богородица.

Отец не понимал меня. Однажды, когда мне было лет шесть, был такой случай. Мы жили на даче в своем имении под Оренбургом. Наш дом стоял в огромном парке и был охраняем сторожем и собаками, так что проникнуть туда незаметно постороннему лицу было невозможно. Как-то мы гуляли с отцом по парку, и вдруг, откуда ни возьмись, перед нами появился какой-то старец. Подойдя к моему отцу, он сказал: «Помни, отец, что это дитя в свое время будет таскать души из ада». Сказав это, он исчез. Напрасно потом его везде разыскивали, никто из сторожей его не видел.

Моя мать умерла при моем появлении на свет, и отец женился вторично. Моя мачеха была глубоко верующей и необычайно доброй женщиной, так что вполне заменила мне мать. И даже, может быть, родная мать не смогла бы дать мне такого воспитания. Вставала она очень рано и каждый день бывала со мной у утрени, несмотря на мой младенческий возраст.

Раннее утро. Я проснулся, но вставать мне не хочется. Горничная помогает матери умываться, я кутаюсь в одеяльце. Вот мать уже готова.

– Ах, Павел-то еще спит, – говорит она, – подай-ка сюда холодной воды, – обращается она к горничной.

Я моментально высовываюсь из-под одеяла.

– Мамася, а я уже проснулся!

Меня одевают, и я с матерью отправляюсь в церковь. Еще совершенно темно, я по временам проваливаюсь в сугробы и спешу за матерью.

А то любила она дома молиться. Читает, бывало, акафист, а я распеваю тоненьким голоском на всю квартиру:

– Пресвятая Богородица, спаси нас!

Девяти лет я был отдан в гимназию. Годы учения пронеслись быстро. Потом поступил на службу и поселился в Казани под покров Царицы Небесной. Когда мне исполнилось двадцать пять лет, мать обратилась ко мне с предложением жениться. По ее настоянию я в первый раз подошел к женщинам и вступил с ними в разговор. «Боже мой! Какая нестерпимая скука, – подумал я, – все только говорят о выездах, нарядах, шляпках. О чем же буду говорить с женой, когда женюсь? Нет уж, оставлю это».

Прошло еще пять лет. Матушка снова стала советовать мне: «Подумай, Павлуша, может быть, еще и захочешь жениться, приглядись к барышням, не понравится ли тебе какая из них».

Я послушался матери, как и в первый раз, но вынес такое же впечатление от бесед с женщинами и решил в душе не жениться. Когда мне было лет тридцать пять, матушка снова обратилась ко мне: «Что ж ты, Павлуша, все сторонишься женщин, скоро и лета твои пройдут, никто за тебя не пойдет, смотри, чтобы потом не раскаиваться».

За послушание исполнил я желание матери и вступил опять в беседу с женщинами. В этот день у одних моих знакомых давался большой званый обед. Ну, думаю, с кем мне придется сидеть рядом, с тем и вступлю в странный разговор. И вдруг рядом со мной оказался священник, отличавшийся высокой духовной жизнью, и завел со мной беседу о молитве Иисусовой. Я так увлекся, слушая его, что совершенно забыл о своем намерении разговаривать с невестами. Когда кончился обед, у меня созрело твердое решение не жениться, о чем я и сообщил матери. Матушка очень обрадовалась. Ей всегда хотелось, чтобы я посвятил свою жизнь Господу, но сама она никогда не говорила мне об этом. Господь неисповедимыми путями вел меня к монашеству. По милости Божией узнал я Оптину и батюшку отца Амвросия, благословившего меня в монастырь.

За год до моего поступления в скит, на второй день Рождества Христова я возвращался от ранней обедни. Было еще темно, и город только что начал просыпаться. Вдруг ко мне подошел какой-то старичок, прося милостыню. Спохватился я, что портмоне не взял, а в кармане всего двадцать копеек. Дал я их старику со словами: «Уж прости, больше нет с собой». Тот поблагодарил и подал мне просфору. Я взял ее, опустил в карман и хотел только что-то сказать нищему, как его уже не было. Напрасно я смотрел повсюду, он исчез бесследно. На другой год в этот день я был уже в скиту.

Если посмотреть на жизнь внимательно, то вся она исполнена чудес, только мы часто не замечаем их и равнодушно проходим мимо.

Да подаст нам Господь разум внимательно проводить дни своей жизни, со страхом и трепетом свое спасение содевающе. Аминь.

Декабрь 1908 г.

"Возведи окрест очи твои, Сионе, и виждь, се бо приидоша к тебе от запада и севера, и моря и востока чада твоя«. Вот и теперь можно сказать: от разных мест в поисках Христа съехались вы сюда, детки мои. Да вознаградит вас Господь за это и пошлет мир и радость о Дусе Святе в сердца ваши. Блаженны вы, что возлюбили Господа и проводите сей великий праздник Рождества Христова в стенах обители. Мир теперь погружается в пороки и беззакония, и многие гибнут безвозвратно, вы же здесь безопасны в таком святом пристанище, в гостях у Матери Божией. Это все Ее материнские молитвы, и Ее заступничеством попали вы сюда. Благодарите Бога, что Он охраняет вас от бед и напастей. А может быть, кто из вас и сподобится ангельского чина. Я не зову вас ни в монастырь, ни за монастырь – и в миру можно спастись, только Бога не забывайте, но в монастыри идут для достижения высшего совершенства. Правда, здесь больше искушений, но зато дается помощь от Господа, и больше, чем в миру.

Один святой желал узнать, как Господь помогает инокам, и ему было видение. Он видел инока, окруженного сонмом Ангелов с горящими светильниками. Говорят, в миру искушений меньше, но представим себе человека, за которым гонится злодей. Положим, он успел ускользнуть от него, но тот грозит ему издали кулаком со словами: «Смотри, только попадись!». Или идет человек, и на него нападают целой ватагой бандиты, бежать некуда. Но вдруг, откуда ни возьмись, полк солдат, они бросаются на его защиту, и обидчики разбегаются с окровавленными физиономиями. Пожалуй, последний находится в большей безопасности, чем первый, не правда ли? Так и в обители: хотя враг сильнее, но поблизости есть благодатная сила Божия. В монастыре труды, но и высокие утешения, о которых мир не имеет ни малейшего представления. Трудно положить начало благое, а когда оно уже положено, то становится легче и отраднее работать Богу, потому что окрыляет надежда на спасение.

Само лицо человека, работающего Богу, выражает его духовное преуспеяние. Однажды я видел в церкви епископа, лицо которого привлекло мое внимание. Мне вспомнились слова Евангелия: яко лице его бе грядущее во Иерусалим (Лк. 9, 53). Действительно, этот епископ вел подвижническую жизнь и неуклонно шел к Горнему Иерусалиму. Наоборот, лицо порочного человека отражает его душевное настроение. Но что особенно бывает грустно – иногда люди с душой хорошей невнимательно относятся к жизни, живут день за днем, не отдавая себе отчета в своих поступках, и гибнут.

Из далекого прошлого передо мной встает образ одного из моих хороших знакомых – музыканта и композитора Пасхалова50. Он обладал огромным талантом; на концертах, которые он давал, собирались тысячи слушателей.

В миру я был большим любителем музыки и сам играл на фисгармонии. Чтобы усовершенствоваться в игре, я начал брать уроки у Пасхалова. Он потребовал большую плату за уроки, но деньги у меня были, и я согласился. Потом он полюбил меня, недостойного, и предлагал заниматься бесплатно, но от этого я, разумеется, отказался. Наши занятия шли успешно, но мне было очень печально, что Пасхалов совсем отошел от Церкви. По поводу этого мне не раз приходилось вести с ним беседу.

– Без Церкви невозможно спастись, – говорил я ему. – Ведь вы в Бога-то веруете, зачем же отвергаете средство ко спасению?

– Что же я такого делаю? Живу, как и все или большинство, к чему нужны обряды? Разве без хождения в церковь уж и спастись нельзя?

– Невозможно, – отвечаю, – есть семь дверей для спасения; в одну вы уже вошли, но надо войти и в другие.

– Какие семь дверей? Ничего подобного я не слыхал.

– Семь дверей – это семь Таинств. Святое Крещение над вами совершено, следовательно, одни двери пройдены, но необходимо пройти двери покаяния, соединиться со Христом в Таинстве Причащения...

– Ну что вы мне говорите, Павел Иванович! Каждый служит Богу, как умеет, как, наконец, считает нужным; вы вот в церковь ходите, посты соблюдаете и так далее, а я служу Богу музыкой – не все ли равно?

И, не дожидаясь ответа, Пасхалов заиграл.

Никогда я не слыхал такой музыки, неподражаемо играл он в тот вечер. Я жил в меблированных комнатах, и вот все коридоры наполнились народом, двери всех комнат открылись, все желали послушать гениального композитора. Наконец он кончил играть.

– Удивительно хорошо, – заметил я, – но музыка музыкой, церковь она все-таки заменить не может, всему свое время.

Наша беседа с ним затянулась в тот вечер далеко за полночь. Ушел он в особенном настроении, умиротворенный и радостный. На другой день пришел он ко мне снова.

– Знаете ли, Павел Иванович, всю-то ночь я продумал, какой я великий грешник, сколько лет уже не говел. Вот скоро наступит Великий пост, непременно буду говеть и причащаться.

– Зачем же ждать поста? Говейте теперь.

Хорошо думал Пасхалов, только он забыл, что есть враг, которому неприятна такая перемена в нем, и что нужно подготовиться к борьбе. Все это он упустил из виду. Однажды поздно вечером он приехал домой и велел горничной расплатиться с извозчиком. Та вышла на улицу, но вместо извозчика увидела на облучке какое-то чудовище. Вид его был так страшен, что горничная упала в обморок. Куда враг возил Пасхалова – неизвестно, только на другой день он скоропостижно скончался. И погибла душа навеки. Сердечно мне его жаль. Враг всюду расставляет свои сети, желая погубить человека, и губит неосторожных. Когда я был еще в миру, но уже начал постепенно от мира отходить, я перестал бывать во многих домах, оставив для посещения два-три благочестивых семейства. Так посещал я одно семейство, состоящее из старой матери, дочери (вдовы) и внучки. Однажды мы сидели за чайным столом и беседовали. Вдова рассказала мне следующее:

– Несколько лет тому назад, когда я только что лишилась мужа, то тосковала безмерно. Жизнь потеряла для меня всякую привлекательность: Мысль о самоубийстве все чаще приходила на ум. Никогда не забуду я канун Пасхи того печального для меня года. Заботами мамы все у нас было приготовлено к празднику, квартира наша приняла праздничный вид, только на душе у меня не было Пасхи, там было полное и мрачное отчаяние.

Мама, зная мое тяжелое состояние, почти не оставляла меня одну, и для приведения в исполнение моего замысла о самоубийстве я решила воспользоваться пасхальной ночью. Мама всегда ходила к заутрене, следовательно, кроме моей маленькой дочери, никого не будет, и мне не помешают. Я сказала маме, что к заутрене не пойду, так как у меня болит голова.

– Да ты ляг, отдохни, – уговаривала мать, – может быть, и поправится твоя голова, тогда в церковь вместе пойдем.

Чтобы не разговаривать с матерью, я легла и незаметно уснула. Вдруг вижу страшный сон. Стою я около какого-то мрачного подземелья, вдали виднеются клубы пламени, а из глубины подземелья, обгорелая, страшная, с веревкой на шее, бежит ко мне моя подруга по институту.

– Оля, Оля, что с тобой? – воскликнула я.

– Несчастная, и ты хочешь прийти сюда! – кричит она мне. И вдруг громко и отчетливо раздается благовест большого колокола. Я открыла глаза, полная страха и ужаса, и, увидев свою комнату, обрадовалась, что я не в подземелье. В это время в комнату вошла мама.

– Ну что, проснулась, дорогая моя? Как твоя голова?

– Голова моя прошла, я иду с тобой в церковь.

– Ну вот, слава Тебе, Господи! – обрадовалась мать. – А то я уже загрустила, как это ты без утрени останешься.

После службы, когда мы с мамой похристосовались, разговелись, я рассказала ей все. С трудом мы разыскали адрес Олиного дяди, проживавшего в Симбирске, и написали ему, спрашивая, где Оля. Он сообщил нам печальную весть, что уже года два, как его племянница покончила с собой. Тогда мы обе поняли значение сна.

Господь вразумил рабу Свою через сон. Вообще, я не придаю значения снам, но иногда бывают сны особенные. Я знал человека, который видел сон про одну монахиню. Видел он, будто пришла игумения, и сестры привели одну связанную монахиню и, открыв люк, стали ее туда спускать. «Господи, куда же ее спускают?» – подумал он. А матушка велит опускать все глубже, конец же веревки, которой связана монахиня, держит в своих руках. Проснулся он. Утром встретил одну старушку-монахиню из той обители и рассказал ей свой сон.

– Да какая же она на вид-то?

– Белокурая, высокая, с веснушками на лице.

– Да ведь сон-то твой в руку. Действительно с такой монахиней случился грех, и игумения отослала ее на отдаленную монастырскую дачу.

Когда спросили батюшку Амвросия про падшую монахиню, он ответил:

– Она не погибнет, ведь матушка-игумения веревку-то из рук не выпустила, значит, спасется.

И я говорю вам, спасайтесь, детки мои, да сподобит вас Господь стать послушницами Его Царства. Да соединит Господь души наши и после смерти, и мы, собравшись, будем вспоминать хибарку эту и наши беседы.

Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас, грешных, и сподоби Тебе причаститися в невечернем дни Царствия Твоего. Аминь.

28 декабря 1908 г.

Смотрит Господь на сердце человеческое и если видит сильное желание исполнить Его святую волю, то помогает ему ими же Сам веси судьбами. Желает, например, человек уйти в монастырь и там служить Господу, и далеко от людей прячет свое намерение, а Господь-то видит его желание и помогает ему.

О существовании Оптиной пустыни я узнал самым неожиданным образом51.

Поехал туда. Отец Амвросий был в Шамордине, я поехал к нему. И он меня благословил прямо в скит. Помню, когда я увидел отца Амвросия, то какой-то голос мне сказал: «Ну вот, он-то тебя и возьмет».

Перед поступлением в монастырь поехал помолиться Преподобному Сергию. В это время в Черниговском скиту подвизался отец Варнава. Пошел я к нему на благословение. Благословил он меня, да и говорит: «Простудился, жениться надо». Эти слова привели меня в страшное смущение. Некоторые из бывших со мной, не любившие отца Варнаву, говорили: «Вот видите, какие советы дает? Великий старец отец Амвросий благословил в монастырь идти, а этот жениться предлагает». Слова отца Варнавы запали мне в душу и сильно смущали меня. Когда я, уже став иноком, рассказал об этом батюшке отцу Амвросию, то он мне так растолковал эти слова: каждая душа христианская есть невеста Христова, следовательно, надо жениться, соединиться со Христом, слово же «простудился» означает духовную болезнь, от которой страдает человек, пока не вообразится в нем Христос.

Это было давно, когда я был еще Павлом Ивановичем. Однажды поехал я в театр. Шли в первый раз «Гугеноты». Сидел я с моим начальством. Поют на сцене любовные песни, а мне приходит на ум: «А что, если я сейчас умру, куда пойдет душа моя? Уж, конечно, не в рай. Но если не в рай, то куда же?». Страшно мне стало, уж и на сцену смотреть не хочется. А внутренний голос говорит: «Уйди отсюда!». Но как же уйти? Начальство сидит, неудобно. А внутренний голос все повторяет: «Уйди, уйди...».

Я встал, тихо дошел до двери и вышел. Сначала пошел медленно, а затем все скорее и скорее, взял извозчика и поехал домой.

С тех пор я стал избегать театра. Бывало, придут товарищи, ложу предлагают взять пополам, а я отказываюсь то по одной причине, то по другой. Затем глаза у меня разболелись, так больше я и не ходил в театр.

Очень мне захотелось узнать через несколько лет, кто помог мне уйти от «Гугенотов». Оказалось, что в первый раз «Гугеноты» шли 4 октября, когда празднуется память святителя Варсонофия. Понял я тогда, что этот святой убедил меня уйти из театра.

Много лет прошло после того. Я был уже в монастыре, готовился к постригу. Вдруг опасно заболел. Все отчаялись в моем выздоровлении, решили поскорее совершить пострижение. Помню, наклонившись надо мной, спрашивают: «Какое хочешь получить имя?» Я с трудом едва мог ответить: «Все равно». Слышу, при пострижении именуют меня Варсонофием. Следовательно, и здесь святитель не оставил меня, но пожелал быть моим покровителем.

6 января 1909 г.

Великая награда уготована любящим Господа. Апостол Павел говорит: «...Око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша, яже уготова Бог любящим Его" (1Кор. 2, 9).

Да, бесконечно блаженны будут сподобившиеся получить Жизнь Вечную. Что такое рай, мы теперь понять не можем. Некоторым людям Господь показывал рай в чувственных образах, чаще всего его созерцали в виде прекрасного сада или храма. Когда я еще жил в миру, Господь дважды утешил меня видениями рая во сне. Вижу я однажды великолепный город, стоящий на верху горы. Все здания города необыкновенно красивы, какой-то особенной архитектуры, какой я никогда не видел. Стою я и любуюсь в восторге. Вдруг вижу, приближается к этому городу юродивый Миша. Одет только в одну рубашку, доходящую до колен, ноги босые. Смотрю на него и вижу, что он не касается земли, а несется по воздуху. Хотел я что-то у него спросить, но не успел: видение кончилось, и я проснулся. Проснулся я с чувством необыкновенной радости в душе. Выйдя на улицу, я вдруг увидел Мишу. Он, как всегда, спешит, торопится. «Миша, – говорю, – я тебя сегодня во сне видел». Он же, взглянув на меня, ответил: «Не имамы бо зде пребывающаго града, но грядущаго взыскуем» (Евр. 13, 14). Сказав это, он быстро пошел вперед.

В другой раз вижу, что стою в великолепном храме. Царские двери открыты, служат пасхальное богослужение. На амвоне стоит диакон из одной казанской церкви. Говорит он песню Пасхального канона, а хор вторит ему. Особенно запечатлелись в моем уме последние слова: «Совершен речеся». Удивительно пел хор. Я никогда в жизни не слышал такого пения: казалось, что звучал каждый атом воздуха. Пение это умиляло и приводило в неописуемый восторг. Теперь уже я, грешный, таких снов не вижу, не дает Господь такого утешения – иди так на жизненном пути, – а хотелось бы еще хоть раз пережить те восторги. Помню, долго я был под впечатлением сна. Старался припомнить каждую его подробность. Думалось мне еще, отчего это в небесном храме я видел нашего диакона. Стал о нем расспрашивать знающих его людей. Сначала получал неудовлетворительные ответы: бас у него, говорят, отличный. Что бас – ради него в рай не попадешь. Потом я узнал, что он тайный подвижник.

О, если бы нас всех Господь сподобил улучить рай небесный! Впрочем, нужно надеяться на это: отчаиваться – смертный грех. Разные есть степени блаженства, смотря по заслугам каждого: иные будут с Херувимами, другие – с Серафимами и так далее, а нам бы только быть в числе спасающихся.

Такие великие подвижники, как преподобный Серафим, были Серафимами по духу и теперь унаследовали их славу. Конечно, не все могут достигнуть такой святости. Покойный батюшка отец Макарий говорил: «Такие светила, как преподобные Антоний Великий, Макарий Египетский и прочие, были у Господа генералами, они и заняли генеральские места, мы же солдатики, и благо нам будет, если хоть самое последнее место займем среди спасающихся».

Дух злобы, распаляемый завистью к роду человеческому, стремится всех совратить с пути правого – и ленивых и нерадивых действительно совращает.

Однажды к некоему подвижнику чувственным образом явился диавол. Подвижник спросил его:

– Зачем вы с такой злобой нападаете на род человеческий?

– А зачем вы занимаете наши вакантные места? – ответил злой дух.

За гордость свою лишились духи злобы райского блаженства, и их места занимают теперь люди за смирение! Оно нас ставит выше сетей диавольских.

Однажды преподобному Антонию было видение о том, как враг всюду и всем расставляет сети. Смутился подвижник и, вздохнув, сказал: «Господи, кто же может избежать этих сетей?». И услышал ответ: «Смиренные». Надо стараться стяжать смирение, без него все наши подвиги ничего не значат. Если подумает человек, что он – нечто, то пропал. Для Господа приятнее грешник смиренный, чем праведник гордый.

Преподобный Макарий Египетский отличался особенными духовными дарованиями. Он и называется не просто святым, а Великим. Но вот у него однажды появилась мысль, что он для области, где жил, служит как бы духовным центром, солнцем, к которому все стремятся. На самом деле это так и было. Но когда преподобный помыслил нечто такое о себе, то был к нему голос, говоривший, что в ближайшем селении живут две женщины, которые угоднее Богу, чем он. Старец взял посох и пошел искать тех женщин. По Промыслу Божию он скоро их нашел и вошел в их жилище.

Женщины, увидев преподобного Макария, упали ему в ноги и не находили слов для выражения своего удивления и благодарности ему. Преподобный поднял их и начал просить открыть ему, как они угождают Богу.

– Святый отче, – сказали женщины, – мы ничего не делаем угодного Богу, помолись за нас, Господа ради.

Но преподобный начал настаивать, чтобы они не скрывали от него своих добродетельных дел. Женщины, боясь ослушаться старца, начали говорить ему о своей жизни:

– Мы были чужими друг другу, но, выйдя замуж за родных братьев, стали жить вместе и вот уже пятнадцать лет не разлучаемся. За это время мы ни разу не поссорились и не сказали друг другу ни одного обидного слова. Стараемся, по возможности, почаще бывать в храме Божием, соблюдаем установленные посты. Сколько можем, помогаем неимущим... Ну, с мужьями живем, как с братьями, а уж больше решительно ничего нет у нас доброго.

– А что, – спросил старец, – считаете ли вы себя святыми или праведными за добро, которое делаете?

– Святыми? – удивились женщины. – Какие мы святые или праведные?! Мы величайшие грешницы. Помолись о нас, святый отче, да помилует нас Господь!

Преподобный преподал им свое благословение и удалился в пустыню, благодаря Бога за полученное вразумление. Женщинам он не сказал ни слова о своем видении, боясь, как бы не повредить им своей похвалой.

Подобно Макарию Великому, и святому отшельнику Питириму Ангел возвестил однажды, что, несмотря на его подвиги, он не достиг еще той святости, как одна послушница, живущая в общежитии в монастыре. По внушению Ангела святой Питирим отправился в указанный монастырь. Придя туда, он попросил игумению показать ему всех сестер обители. Когда все явились и начали подходить под благословение, святой Питирим сказал:

– Нет ли еще сестры?

– Есть, – сказала игумения, – но ее нельзя привести, она наполовину безумная, и мы ее терпим в монастыре только из сострадания.

Святой все-таки велел ее привести. Пришла она в жалком рубище, со сбитым платком на голове.

– Где ты была, мать? – спросил святой.

– У выгребной ямы лежала.

– Что же ты, мать, лучшего места не нашла?

– Да лучшего места я и не стою.

Святой Питирим позволил ей уйти, а затем, обращаясь к игумении и сестрам, сказал:

– Ваш монастырь имеет неоценимое сокровище: эта смиренная сестра ваша есть великая угодница Божия.

Услышав это, все сестры взволновались. Одна призналась преподобному, что часто била сестру; другая всячески поносила ее; третья относилась к ней с величайшим презрением, не считая ее даже за человека; четвертая призналась, что часто нарочно выливала на нее помои. Сестры хотели тотчас же попросить прощения у обиженной, но та, узнав об их намерении, тайно оставила монастырь, избегая славы, которая погубила бы ее. Господь сказал: «...Всяк возносяйся смирится, и смиряяйся вознесется" (Лк. 14, 11).

Июнь 1909 г.

В настоящее время не только среди мирян, но и среди молодого духовенства начинает распространяться такое убеждение: будто бы вечные муки несовместимы с беспредельным милосердием Божиим, следовательно, муки не вечны. Такое заблуждение происходит от непонимания дела. Вечные муки и вечное блаженство не есть что-нибудь только извне приходящее. Но все это прежде всего внутри самого человека. ...Царствие Божие внутрь вас есть (Лк. 17, 21). Какие чувства насадит в себе человек при жизни, с тем и отойдет в Жизнь Вечную. Больное тело мучается на земле, и чем сильнее болезнь, тем больше мучения. Так и душа, зараженная различными болезнями, начинает жестоко мучиться при переходе в Вечную Жизнь. Неизлечимая телесная болезнь кончается смертью, но как может окончиться душевная болезнь, когда для души нет смерти? Злоба, гнев, раздражительность, блуд и другие душевные недуги – это такие гадины, которые ползут за человеком и в Вечную Жизнь. Отсюда цель жизни и заключается в том, чтобы здесь, на земле, раздавить этих гадов, чтобы очистить вполне свою душу и перед смертью сказать со Спасителем нашим: »...Грядет сего мира князь и во мне не имать ничесоже« (Ин. 14, 30). Душа грешная, не очищенная покаянием, не может быть в сообществе святых. Если бы и поместили ее в рай, то ей самой нестерпимо было бы там оставаться и она стремилась бы уйти оттуда.

Действительно, каково немилосердной быть среди милостивых, блудной – среди целомудренных, злобной – среди любвеобильных и т.д.

Один бедный учитель попал однажды на великосветский обед. Посадили его между генералами. Неловко он себя чувствовал: с ножом и вилкой не так обращался, как его высокие соседи; подвязал салфетку, видит, не хорошо, другие соседи не подвязывают, положил на колени, а она предательски на пол соскользнула, пришлось нагибаться и поднимать с пола. Блюд было много, учитель от некоторых отказывался, так как не знал, как к ним приступить. Весь обед сидел он как на иголках и только мечтал, когда же все кончится. Остальные вели себя как дома, все блюда отведали, весело разговаривали, смеялись. Наконец обед кончается. После десерта несут последнее блюдо: маленькие стаканчики, наполненные какой-то беловатой жидкостью, поставленные в большие стеклянные чашки. Подали сначала генералу, сидевшему рядом с учителем, тот взял и поставил рядом с собою. Учителю очень хотелось пить, взял он стаканчик и выпил залпом. Не особенно вкусно показалось – вода теплая с мятой. Но каково было смущение бедного учителя, когда он увидел, что все стали полоскать рот и никто эту воду не пил. Вконец смущенный, встал он из-за стола и в глубине души дал клятвенное обещание никогда не бывать на великосветских собраниях.

Если уж на земле так неприятно быть не в своем обществе, то тем более на Небе.

Сильно распространен теперь неправильный взгляд на муки вообще. Их понимают как-то слишком духовно и отвлеченно, как угрызения совести. Конечно, угрызения совести будут, но будут мучения и для тела, не для того, в которое мы сейчас облечены, но для нового, в которое мы облечемся после Воскресения. И ад имеет определенное место, а не есть понятие отвлеченное.

В городе X. жил один молодой офицер, ведущий пустую, рассеянную жизнь. Он, кажется, никогда не задумывался над религиозными вопросами, во всяком случае, относился к ним скептически. Но вот что однажды произошло. Об этом он сам рассказывал так: «Однажды, придя домой, я почувствовал себя плохо. Лег в постель и, кажется, уснул. Когда я пришел в себя, то увидел, что нахожусь в каком-то незнакомом городе. Печальный вид имел он. Большие полуразрушенные серые дома уныло вырисовывались на фоне бледного неба. Улицы узкие, кривые, местами нагромождены кучи мусора – и ни души. Хоть бы одно человеческое существо! Точно город был оставлен жителями ввиду неприятеля. Не могу передать это чувство тоски и уныния, какое охватило мою душу. Господи, где же я? Вот, наконец, в подвале одного дома я увидел два живых и даже знакомых мне лица. Слава Тебе, Господи! Но кто же они? Я стал усиленно думать и вспомнил, что это мои товарищи по корпусу, умершие несколько лет тому назад. Они тоже узнали меня и спросили: «Как, и ты тут?» Несмотря на необычность встречи, я все-таки обрадовался и попросил показать, где они живут. Они ввели меня в сырое подземелье, и я вошел в комнату одного из них. «Друг, – сказал я ему, – ты при жизни любил красоту и изящество, у тебя всегда была такая чудная квартира, а теперь?». Он ничего не ответил, только с бесконечной тоской обвел глазами мрачные стены своей темницы. «А ты где живешь?» – обратился я к другому. Он встал и со стоном пошел в глубь подземелья. Я не решился следовать за ним и начал умолять другого вывести меня на свежий воздух. Он указал мне путь. С большим трудом я выбрался, наконец, на улицу, прошел несколько переулков, но вот перед глазами моими выросла огромная каменная стена, идти было некуда. Я обернулся – позади меня стояли такие же высокие мрачные стены, я находился как бы в каменном мешке. «Господи, спаси меня!» – воскликнул я в отчаянии и проснулся. Когда я открыл глаза, то увидел, что нахожусь на краю страшной бездны и какие-то чудовища силятся столкнуть меня в эту бездну. Ужас охватил все мое существо. «Господи, помоги мне!» – взываю я от всей души и прихожу в себя. Господи, где же я был, где нахожусь теперь? Унылая однообразная равнина, покрытая снегом. Вдали виднеются какие-то конусообразные горы. Ни души! Я иду. Вот вдали река, покрытая тонким ледком. По ту сторону какие-то люди, они идут вереницей и повторяют: «О горе, о горе!». Я решаюсь переправиться через реку. Лед трещит и ломается, а из реки поднимаются чудовища, стремящиеся схватить меня. Наконец я на другой стороне. Дорога идет в гору. Холодно, а на душе бесконечная тоска. Но вот вдали огонек, какая-то палатка разбита, а в ней люди. Слава Богу, я не один! Подхожу к палатке. В сидящих там людях я узнал моих злейших врагов. «А, попался ты нам, наконец, голубчик, и не уйдешь от нас живым», – со злобной радостью воскликнули они и бросились на меня. «Господи, спаси и помилуй!» – воскликнул я. Что же это? Я лежу в гробу, кругом меня много народа, служат панихиду. Я вижу нашего старого священника. Он отличался высокой духовной жизнью и обладал даром прозорливости. Он быстро подошел ко мне и сказал: «Знаете ли, что вы были душой в аду? Не рассказывайте сейчас ничего, успокойтесь!».

С тех пор молодой человек резко изменился. Он оставил полк, избрал себе другую деятельность. Каждый день начал посещать храм и часто причащаться Святых Тайн. Видение ада оставило в нем неизгладимое впечатление. Воспоминание о смерти и аде очень полезно для души. ...Поминай последняя твоя, и во веки не согрешиши (Сир. 7, 39). Впрочем, и воспоминание райских удовольствий тоже может предохранить человека от падений.

В одном монастыре жил инок по имени Пимен. Был он из малороссов, неграмотный, уже старец лет семидесяти. По послушанию колол дрова, носил воду, разводил очаг. Повар монастырский отличался вспыльчивым характером, часто, рассердившись, бил отца Пимена чем попало: кочергой, ухватом, метлой. Никто никогда не видел, чтобы отец Пимен рассердился на повара или сказал ему обидное слово. Иногда кто-нибудь из братии спросит: «Больно тебе, отец Пимен?». «Ничего, по горбу попало», – ответит он, и его старческое лицо осветится улыбкой.

Однажды один иеромонах этой обители заснул на молитве и увидел сон: оказался он в саду с деревьями необыкновенной красоты, покрытыми плодами, испускающими тонкое благоухание. «Кто хозяин этого чудесного сада?» – подумал иеромонах и вдруг видит отца Пимена. «Как, ты здесь?» – воскликнул он. – «Господь дал мне сие – это моя дача. Как сделается на душе тяжело, я ухожу сюда и утешаюсь». – «А можешь ты мне дать райских плодов?» – «Отчего же, с удовольствием, протяни мне твою мантию». Иеромонах протянул, и отец Пимен насыпал в нее много чудных плодов. В это время иеромонах увидел своего покойного отца, бывшего священником. «Тятенька, тятенька, и ты тут!» – радостно воскликнул он и протянул к нему свои руки. Конец мантии выпал из рук, а с ним и плоды упали на землю. Иеромонах проснулся. Было утро. Иеромонах подошел к окну своей келии и услышал крик: «Ах ты, негодяй! – кричал повар. – Опять мало воды принес, надо, чтобы все ушаты были наполнены, а ты и не заглянул в них вовсе, скотина!». Ругаясь, повар тузил отца Пимена кочергой сколько у него хватало сил. Иеромонах вышел.

– Оставь его, – обратился он к повару.

– Отец Пимен, где ты сейчас был?

– Да заснул немного в поварне и по старческой памяти забыл воды принести в достаточном количестве, чем и навлек на себя справедливое неудовольствие повара.

– Нет, отец Пимен, не скрывай от меня, где ты сейчас был?

– Где я был? Там же, где и ты. Господь по неизреченной Своей милости уготовил мне сию обитель.

– А что было бы, если бы я не уронил плоды? – спросил иеромонах.

– Тогда они остались бы у тебя, и ты, проснувшись, нашел бы их в мантии, но только я тогда оставил бы монастырь, – отвечал отец Пимен.

Вскоре после этого отец Пимен скончался и навсегда переселился в уготованную ему обитель. Да сподобит и нас Господь вселиться во святые Его дворы со всеми благоугодившими Ему!

Один афонский монах рассказывал оптинскому старцу следующее: «В молодости я был очень богат и вел самый веселый образ жизни. Счастье мне всюду улыбалось. К зрелым годам я сделался очень крупным фабрикантом, доходы свои считал миллионами. Обладая отличным здоровьем, я никогда не задумывался над жизнью, воздаяние за гробом казалось мне басней.

Однажды после обеда я заснул в своем кабинете. Вдруг вижу ясно, как наяву, светлого Ангела, который, взяв меня за руку, сказал: «Пойдем, я покажу твое место, которое будет твоим вечным жилищем». Я в страхе последовал за Ангелом. Спустились мы в долину. Посреди нее возвышалась конусообразная гора, из которой вырывались клубы дыма, а из недр той горы слышны были вопли. «Вот, – сказал Ангел, – то место, в которое ты переселишься после смерти, если будешь жить, как теперь живешь. Господь повелел открыть тебе это». Ангел стал невидимым, я проснулся. Встав, я воздал благодарение Богу, давшему мне время на покаяние. После этого я поспешил завершить свои дела. Жене оставил больше миллиона денег, столько же детям, а сам удалился на Святую Афонскую Гору.

Игумен сначала не хотел меня брать, видя мои зрелые лета и неспособность к труду, но я пожертвовал на монастырь миллион и меня взяли. В настоящее время сподобился схимнического чина и с Божией помощью надеюсь избежать того места мучений».

15 июня 1909 г.

В нынешнем Евангелии читали мы о пребывании Господа Иисуса Христа в Капернауме. Господь сказал жителям этого города, что придут многие от востока и запада и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом, а сыны царствия изгнаны будут вон. Куда вон? Очевидно, в ад. Разъяренные капернаумцы, как дикие звери, бросились на Спасителя, окружили Его и повлекли к высокой скале, с которой хотели сбросить Его, но Он же прошед посреде их, идяще (Лк. 4, 30). Идяще – без указания начала и конца действия, идяще все время. В Евангелии скрыт глубокий смысл, который постепенно проясняется для человека, внимательно читающего Писание. И по этой неисчерпаемой глубине содержания узнаем мы о Божественном происхождении Книги, потому что всегда можно отличить дело рук человеческих от творения Божия.

Видали ли вы искусственные цветы прекрасной французской работы? Сделаны они так хорошо, что, пожалуй, не уступят по красоте живому растению. Но это – пока рассматриваем оба цветка невооруженным глазом. Возьмем увеличительное стекло и что же увидим? Вместо одного цветка – нагромождение ниток, грубых и некрасивых узлов; вместо другого – пречудное по красоте и изяществу создание. И чем мощнее увеличение, тем яснее проступает разница между прекрасным творением рук Божиих и жалким ему подражанием.

Чем больше вчитываемся мы в Евангелие, тем явственнее разница между ним и лучшими произведениями величайших человеческих умов. Как бы ни было прекрасно и глубоко любое знаменитое сочинение – научное или художественное, но всякое из них можно понять до конца. Глубоко то оно глубоко, но в нем есть дно. В Евангелии дна нет. Чем больше всматриваешься в него, тем шире раскрывается его смысл, неисчерпаемый ни для какого гениального ума.

Но Он же прошед посреде их, идяще. Кто? По историческому смыслу – Господь. Но кроме исторического значения евангельская история имеет другое, применительное к каждому из нас. Кто же это Он? Это – ум наш, идущий горе́. «Горе́ имеем сердца» – стремится душа наша, ум наш к Господу. Но, как дикие звери, окружают помыслы, искушение, суета, и опускаются крылья, поднимавшие дух, и кажется, никогда не устремиться ему горе́. «Господи, Господи... жажду общения с Тобой, жизни в Тебе, памятования о Тебе, но постепенно рассеиваюсь, развлекаюсь, ухожу в сторону. Пошла в церковь к обедне. Только началась служба, а у меня появляются мысли: «Ах, дома я то-то и то-то не так оставила. Такой-то ученице надо вот что сказать. Платье-то я выгладить не успела...». И много других мыслей о якобы неотложных заботах. Смотришь, уже и «Херувимскую» пропели, уже и обедня к концу. Вдруг опомнишься: молилась ли? Разве я с Господом беседовала? Нет, телом была в храме, а душой – в будничной суете. И уйдет такая душа из храма со смущением, неутешенная.

Что же скажем? Слава Богу, что хоть телом побывала в храме, хотя бы пожелала к Господу обратиться. Вся жизнь проходит в суете. Ум идет посреди суетных мыслей и соблазнов. Но постепенно он навыкнет помнить о Боге так, что в суете и хлопотах, не думая, будет думать, не помня, – помнить о Нем. Только бы шел не останавливаясь. Пока есть в тебе это стремление вперед – не бойся, цел твой кораблик и под сенью креста совершает свое плавание по жизненному морю. Цел он – и не надо бояться возможных житейских бурь. Без непогоды не обходится никакое обычное плавание, тем паче жизненный путь. Но не страшны жизненные невзгоды и бури шествующим под прикрытием спасительной молитвы: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную». Не страшны они, только бы не впасть в уныние, ибо уныние порождает отчаяние, а отчаяние уже смертный грех. Если и случится согрешить, верь в милосердие Божие, приноси покаяние и иди дальше, не смущаясь.

За одним монахом бес ходил тридцать лет, стараясь соблазнить его и все не удавалось. Наконец через тридцать лет он соблазнил его блудом и монах пал. Впасть в этот грех монаху – все равно что уничтожить все свои предшествовавшие труды. Бес пришел к падшему и сказал ему, что он теперь отпал от Бога и стал рабом греха и диавола.

– Ты теперь мой, – говорил бес.

– Никогда, я – раб Божий.

– Да как же ты можешь быть Божиим, когда впал в мерзейший грех? Ты ужаснейший грешник.

– Ну что ж, что грешник? Я – Божий, а тебя знать не хочу.

– Да ведь ты пал?

– А тебе-то какое до этого дело?

– Куда же ты теперь пойдешь?

– В монастырь.

– Разве место тебе в монастыре после такого ужасного дела? Твое место теперь в миру. Да к кому же ты идешь?

– К духовнику на исповедь.

Бес всячески хулил духовника, останавливал монаха, но тот стоял на своем. Что же сказал духовник? Грех он его отпустил.

– Все свои прежние труды, брат, уничтожил ты своим падением. Встань и начни сначала.

А в ночь игумену того монастыря, мужу высокой жизни, явился Господь Иисус Христос. Он держал за руку монаха.

– Узнаешь ли ты, кто это? – спросил Господь игумена.

– Узнаю, Господи, это монах из моего стада, да еще падший.

– Знай же и то, что этот монах, не поддавшись наветам бесовским, склонявшим его к унынию и отчаянию, в самом падении своем посрамил беса, и Я оправдал его.

Такое значение имеет твердость и мужественная готовность, потерпев поражение в борьбе, начать ее снова, не впадая в уныние и отчаяние.

Но Он же прошед посреде их, идяще (Лк. 4, 30) – приходится нашему уму в своем стремлении горе́ идти между суетными помыслами, между соблазнами. Часто смущают его помыслы хульные. Иной приходит и заявляет, что он погиб, так как у него возникают мысли, хулящие Бога, святых, Таинства, а хула на Духа Святого не простится ни в сем веке, ни в будущем.

Здесь много понимается превратно. Хулой на Духа Святого, непростительной и ведущей к погибели, считается упорное неверие и отрицание бытия Божия, несмотря на воочию совершающиеся чудеса, несмотря на множество фактов, неопровержимо доказывающих существование Бога. Упорное отрицание и неверие являются хулой на Духа Божия, это не прощается ни в сем веке, ни в будущем, и человек, умерший, не покаявшись в своем неверии, погиб. Примером такого нераскаявшегося хулителя является Лев Толстой, упорно отвергающий Церковь и не признающий Божественности Господа Иисуса Христа, что бы ему ни говорили и как бы ни доказывали неосновательность его воззрений. Если он умрет не покаявшись, то погибнет. Если же перед смертью покается, то будет прощен.

Между тем многие под хулой на Духа Святого разумеют дурные, скверные мысли, которые откуда-то появляются в уме верующего человека, и считают такого человека погибшим. Глубоко ошибаются они. Разве может тот, кто верует в Бога, любит Его, надеется на Него, мыслить хулу? Очевидно, не его это мысли, а нашептываются они врагом нашего спасения, которому выгоднее всего, чтобы человек впал в отчаяние, счел себя отпавшим от Бога, тогда весь он в руках диавола. Еще так скажу. Идете по дороге. Навстречу попадается пьяный, который извергает страшнейшие ругательства. Что вам нужно сделать? Поскорее пробежать мимо, стараясь не слышать того, что он говорит. Если что-нибудь, помимо вашей воли, осталось в вашей памяти, будет ли вас за это судить Бог как за хулу? Нет, не будет.

Иное было бы дело, если бы вы подошли к этому пьяному и стали ему говорить: «Вот хорошо, ну скажи еще что-нибудь, а теперь вот это...», обнялись бы и пошли с ним вместе, наслаждаясь тем, что он говорит. В том случае вы были бы осуждены вместе с ним.

Так и с помыслами; если вы стараетесь гнать их от себя, то ошибочно приписываете их себе: не ваши они, а внушаются вам врагом. Только когда вы добровольно останавливаетесь на какой-нибудь непотребной мысли и она вам доставляет удовольствие, тогда вы виноваты и должны каяться в этом грехе.

2 августа 1909 г.

В городе Костроме жил некогда блаженный, который часто спрашивал у одного благочестивого купца: «Ну что, живы ли еще покойнички?». Некоторые смеялись над его словами, не понимая их значения, но человек духовный понимал, что под покойничками блаженный подразумевал страсти, которые замирают у людей благочестивых, но все еще живы, и надо всегда быть настороже.

Люди, борющиеся со страстями, как мы все, то одолевают их, то побеждаются ими. Борющиеся будут спасены, Господь не презрит их трудов и усилий и пошлет им христианскую кончину. Люди же плотские, вовсе не думающие о спасении души своей, погибнут, если, конечно, перед смертью не принесут покаяния.

Различны устроения людей, различную славу унаследуют они и в Жизни Будущей. Апостол Павел пишет: «Ина слава солнцу... ина слава звездам» (1Кор. 15, 41) и т.д. Даже Ангелы Божии не в одинаковой славе у Бога. Ближе всех к престолу Божию пламенные Серафимы, затем Херувимы, потом Престолы, Господствия, Силы, Власти, Начала, Архангелы, Ангелы. Эти девять чинов ангельских совершенствуются ежесекундно; так и души людей, смотря по тому, насколько они были приготовлены на земле, не остаются в одном состоянии, а переходят из клеточки в клеточку.

* * *

Мы привыкли считать Запад гнилым, а идеи, которые там проповедуются, считать вредными. Однако там еще не все сгнило. По временам и там появляются люди, распространяющие светлые взгляды и здоровые мысли. К числу таких людей относится и американец Мотт, много пишущий о внутреннем состоянии человеческой души. Он совершенно верно делит людей на категории сообразно их внутреннему устроению. Первая категория – люди совершенные, победившие все страсти. Вторая – борющиеся, которые то одолевают страсти, то побеждаются ими, и, наконец, третья – плотские, которые всецело предаются страстям.

Действительно, каждый человек различно относится к борьбе со страстями. Впрочем, и совершенные люди имеют страсти, вполне бесстрастных людей нет, бесстрастие существует в полной мере лишь за гробом. Но у совершенных страсти замерли, так как им не дают хода. Каждый человек, какую бы высокую жизнь он ни вел, каких бы благодатных даров ни сподобился, должен помнить и никогда не забывать, что и он человек страстный.

Преподобный Иаков52 своей равноангельской жизнью достиг такой святости, что совершал великие чудеса: больных исцелял, прокаженных очищал, бесов изгонял, мертвых воскрешал. Но вот однажды нашло на него искушение. Ночью постучалась в его келию женщина, прося приюта, так как сбилась с пути. Преподобный сжалился над ней и, боясь, как бы не разорвали ее дикие звери, пустил к себе ночевать. После скудной трапезы святой ушел в свою внутреннюю келию, но лукавый помысл начал смущать его, он вошел снова и, увидев женщину обнаженной, впал с нею в грех против ее воли. Когда же грех был совершен, диавол начал внушать Иакову убить женщину, чтобы не огласился его грех и не подвергнуть нареканию все монашество. Слушаясь этих злобных внушений, он совершил и другой смертный грех – убийство.

После этого его охватило отчаяние, он бросил свою келию и пошел в мир. Но Господь не восхотел его погибели. На пути преподобный Иаков встретил какого-то старца-инока, исповедовал ему свои грехи, и тот убедил его поселиться в некоей пещере, обещая приносить туда пищу. «У Господа – море милосердия, неужели для одного тебя не хватит», – говорил старец. Двенадцать лет безвыходно подвизался преподобный в этой пещере, и Господь отпустил его грехи.

Однажды в городе, ближайшем к этой пещере, где подвизался преподобный, разразилась сильная засуха. Епископу этого города, человеку святой жизни, явился во сне Господь и повелел ему и всему народу отправиться к пещере преподобного и просить его святых молитв. Епископ объявил народу о своем видении, и все пошли к святому. Когда начали просить его молитв и говорили о явлении Господа, то преподобный Иаков отвечал: «Вы ошиблись, это не ко мне Господь послал, так как я – великий грешник». Епископ же молил его, говоря: «Не противься велению Божию, помолись о нас». Когда святой начал молиться, пошел сильный дождь, и понял преподобный Иаков, что Господь простил его.

4 августа 1909 г.

Кажется, ни в какой другой стране нет таких колоссальных богачей, как в Америке. В настоящее время, например, там славится миллионер Рокфеллер. Кроме всякого недвижимого имущества денег у него целый миллиард. Ведь это 1000 миллионов. Вообразите себе 1000 сундуков, и в каждом по миллиону, и около каждого сундука по солдату с ружьем, ведь целый полк солдат разместить придется. Рассуждая по-человечески, этому ли человеку не быть счастливым! А между тем он несчастнейший человек в мире. У него неизлечимая болезнь желудка, в котором сделан треугольный клапан, куда золотыми зондами накачивается пища; остальные питательные соки втираются через кожу. При этом он иногда испытывает такие мучительные боли, что жаждет умереть, думая, что в аду будет легче. Все время он проводит за чтением всевозможных газет, желая узнать, не появилась ли какая-нибудь знаменитость в медицинском мире. И как скоро прочтет о какой-нибудь знаменитости, сейчас же снаряжает корабль и посылает за ней. Но до сих пор облегчения ни от кого не получил.

Кажется странным, отчего я заговорил о Рокфеллере, какое нам до него дело? А заговорил я о нем, чтобы показать, что само по себе богатство не может принести человеку счастья. Радость бывает только о Господе, а если человек далек от Бога, то далек он от истинного счастья.

Посетил меня недавно учитель с неверующим сыном (из Пензы). Сказал я отцу: «Без веры не будет вашему сыну никакого счастья на земле». Оскорбился он на меня. Апостол Павел, прозирая наше время, пишет: «...Течение скончах, веру соблюдох» (2Тим. 4, 7). Значит, это очень трудно, особенно в наше время.

Много появилось у нас воров. Не тех, которые лезут в карман или грабят дома, нет, новоявленные воры злее и опаснее. Они прилично одеты, говорят громкие фразы, а в результате крадут самое дорогое – веру. Когда же у человека выкрали веру, он спрашивает у своих учителей: «А как же теперь жить?». «Живите по своему разуму», – отвечают. Разум же, как известно, без веры не всегда бывает хорошим советчиком, и человек начинает следовать хотениям своей плоти и падает все ниже и ниже.

Деточки, берегите святую веру, это неоценимое сокровище, с ним войдете в Царство. Ведь не для малого мы трудимся, а для завоевания Царства, да еще какого – Небесного! Хотим сделаться его гражданами. Вот и я, грешный игумен, с утра до ночи не знаю покоя. Из-за чего? Очень хочется попасть в Царство, а то вдруг, сохрани Бог, в ад попадешь, вся жизнь пойдет насмарку.

6 августа 1909 г.

(На пути из церкви в скит)

Хотел я сегодня после литургии сказать слово, но накануне не испросил благословения отца архимандрита. Он, конечно, охотно бы разрешил, но не благословясь ничего не следует делать. Если мирские люди в делах более или менее важных спрашивают совета у более опытных людей, то тем более инок должен пребывать в послушании.

У нас в скиту был такой случай. Один инок зимой собрался идти в монастырскую лавку, и пришла ему в голову мысль: не стоит таким пустяком беспокоить старца и спрашиваться, а сходить-то в лавку займет не более четверти часа. Правда, приходил и другой помысл: лучше благословиться, но первое желание превозмогло, и инок пошел не спрашиваясь.

Смеркалось. Дорога шла лесом. Шел он, шел, все никак не может дойти до места. Вот уже и совсем стемнело. Что же это такое? Деревня какая-то виднеется, оказывается, он уже до Прысков дошел. Вдруг перед ним выступают какие-то чудовища. Вскрикнул Марк (так звали инока) от страха. Подойдя ближе, он увидел, что это стог сена, и стал звать на помощь. Прибежали крестьяне, извлекли его из стога и на телеге привезли в скит. Правая нога Марка совершенно отмерзла, так что доктор предложил ее отнять. Но Марк не согласился на операцию, говорил: «Пусть моя нога, ходившая по своей воле, мучается теперь до конца».

Действительно, Марк стал терпеть ужасную муку. Двенадцать лет он пролежал в постели. Нога его почернела и стала гнить. В ней завелись черви, смрад от нее шел страшный. Когда кто-нибудь приходил его навестить, он говорил: «Вот и смотрите на самочинника». «Успокойся, брат Марк, – говорили ему, – Господь простил тебя». – «Да, конечно, это свойственно Его милости, но сам-то я себя не должен прощать».

Великое смирение стяжал брат Марк. После смерти он явился одному брату и возвестил ему, что Господь его помиловал и теперь он утешается в раю.

22 декабря 1909 г.

В скиту бытует обычай принимать у старца благословение на ночь и на день. Утром и вечером весь скит приходит к игумену, и он всех благословляет. Великое значение имеет крестное знамение: никто не знает, что принесет наступающая ночь, потому так важно оградиться силой Честного и Животворящего Креста. Иногда у нас в келиях случаются странные вещи.

Не так давно здесь, в скиту, скончался один схимник, отец Панфил. Был он раньше на военной службе, участвовал в Венгерской войне (1848 г.)53 и Крымской кампании, а затем все оставил и ушел в монастырь.

Однажды он пришел к утрене очень расстроенный. Охает, и большой палец у него перевязан.

– Что случилось? – спрашиваем.

– Да вот, братцы, ночью бесы одолели. Только что я лег в постель и заснуть еще не успел, как вижу: вереницей идут ко мне люди в пиджаках, точь-в-точь как слуги в трактирах. Думаю, откуда бы прийти этим людям, обе двери закрыты на ключ. Тогда я понял, кто это.

– Зачем вы идете сюда, окаянные? Кто вас звал?

– А вот мы тебе покажем, – отвечают, – распните его!

– Схватили меня. А я-то растерялся и перекреститься не успел. Начали меня распинать. Растянули руки и ноги, и один из бесов ударил меня молотком, хотел, по-видимому, в ладонь, но промахнулся, попал в палец, весь его раздробил. Сильную я ощутил боль и воскликнул: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного!». Бесы тотчас исчезли. Смотрю я, вся рубашка у меня в крови, палец болит нестерпимо. Перевязал я его. Вижу – пора уже идти к утрене. Верьте мне, братие, не лгу я.

Действительно, из Житий святых известно, что бесы могут наносить человеку и телесный вред. На преподобного Антония бесы часто нападали чувственным образом и били его. Однажды, явившись во множестве, они начали бить преподобного скорпионами, то есть ремнями, оканчивающимися острыми зубцами, которыми вырываются из тела куски мяса. Это была страшнейшая из пыток у римлян. Святой Антоний ощутил нестерпимую боль и воззвал: «Господи, Господи!». Бесы исчезли. Весь окровавленный, лежал святой без движения, и вдруг явился Спаситель. Одним прикосновением Он исцелил его.

– Господи, где же Ты был? – воззвал преподобный Антоний, – отчего допустил так надругаться над рабом Своим?

– Здесь был, – ответил Спаситель, – но не явился тебе раньше, чтобы ты сам посрамил бесов.

В Оптиной был другой случай. Поступил к нам в скит послушником фельдшер Иван. Батюшка отец Амвросий взял его под свое руководство. Этот Иван рассказывал про себя следующее.

Жил он в Тульской губернии и познакомился однажды с одним чародеем. Тот был по происхождению еврей, неизвестно только крещеный или некрещеный. Захотелось фельдшеру поучиться искусству волхвования. Тот согласился принять его своим учеником. На первый раз принес скамейку и велел Ивану положить на нее руки. Тот положил – и скамейка поднялась до потолка. Испугался ученик и бросился бежать, а учитель останавливает его, говоря: «Куда ты, трус? Хочешь постичь всю премудрость, а сам от ничтожной вещи пугаешься». Успокоился Иван, вернулся. С тех пор учение пошло успешно. Скоро он начал видеть самих духов. С одной стороны, кажется странным, что бестелесные духи могут являться чувственным образом и притом многоразлично: то в виде человека, то – кошки, даже в виде лунного луча (напоминает наши спиритические сеансы), как однажды явился он чародею с учеником. Надо думать, духи избирают себе тело из материи, находящейся в пространстве, которой и сообщают ту или иную форму.

Погибал фельдшер, но Господь, не хотящий погибели человеческой, неисповедимыми путями привел его в нашу святую обитель. Жил он у нас некоторое время. Раз ночью приходит он к отцу Амвросию и просит келейника разбудить батюшку. «Ну куда ты пришел ночью, – говорит келейник, – батюшка спит, он устал, приди завтра». «Нет, – отвечает Иван, – батюшка велел мне приходить во всякое время дня и ночи». Разбудили отца Амвросия. Тот внимательно выслушал пришедшего, который рассказал ему следующее: «После вечернего правила я захотел лечь, как вдруг вижу: сидит у меня какой-то человек уже преклонных лет. Двери у меня крепко заперты, следовательно, войти никто не мог. Я догадался, что это бес. А он говорит мне:

– А ведь ты очень негодно поступил. Был нашим другом, мы сообщили тебе уже некоторые тайны, и вдруг ты все бросил и привязался к этому старичишке.

– Что же мне делать? – спрашиваю.

– А вот что: как ты бросил нас, так брось и его. Только пожелай, и я тебя в одно мгновение перенесу отсюда к твоему бывшему наставнику.

– Да у меня шубы нет, а на дворе мороз.

– Не беспокойся, и лошади, и шуба – все есть.

– Скит заперт.

– Перелезем через ограду, а там уже тройка ждет.

– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного, – воскликнул я, и бес моментально исчез.

Но на меня напал неизъяснимый страх, думаю: вдруг он опять вернется и задушит меня? Вот и прибежал к вам, отче».

Среди духов не все равны. Как в войске есть солдаты, офицеры, генералы и генералы над генералами, так и в бесовском войске. Взять евангельский рассказ об исцелении гадаринского бесноватого. Когда Господь спросил обитавшего в человеке беса, как его имя, тот ответил: «Легион». В римском войске легион состоял из 6400 человек, следовательно, в бесноватом был начальник бесов. Когда отец Амвросий выслушал монаха, то сказал:

– Хорошо, что ты пришел; у тебя был бес восьмилегионный, силы страшной, и почти никто не избавляется от него.

– Господь возвестил мне, что ты в опасности, и я встал на молитву. Слава Богу, что ты вспомнил Его страшное и святое имя и изгнал им беса.

Что стало потом с этим монахом – неизвестно. Ушел он на военную службу и больше в обитель не вернулся.

Великое имеем мы, верующие, оружие! Это сила Животворящего Креста. Как подумаешь, страшно становится за неверующих, они совершенно беззащитны. Это то же самое, как если бы человек, совершенно безоружный, ночью отправился в дремучий лес; да его там растерзает первый попавшийся зверь, а защищаться ему нечем. Мы же не будем страшиться бесов. Сила крестного знамения и имя Иисусово, страшное для врагов Христовых, спасет нас от лукавых диавольских сетей. Аминь.

26 декабря 1909 г.

Сейчас провожу скорбную посетительницу и расскажу вам о ней. Три года тому назад она с мужем была у меня (родом она из Курска, очень богатые торговцы). Жизнь тогда шла так хорошо, а теперь она уже схоронила мать и чуть не похоронила себя. Дело женское – трудно с торговлей, разорилась, всего осталось тысяч сорок. Шла однажды вечером, напали двое, один отнял деньги, рублей шестьсот, а другой бил чем-то по голове. Теперь хочет ликвидировать дела, а то все грозятся убить. Ну, а вам не советую прекращать торговлю (то относилось к Л.К. Карасевой), будущее покажет, а теперь кормитесь, и слава Богу.

Да, торговать трудно, и мы сейчас ведем торговлю, только другую. Мы спасаем души, духовно питаем их и за их святые молитвы цепляемся сами и спасаемся. Так и идет все вкруговую.

Я вот свою эту молельню, свой уголок, не променял бы ни на какой дворец, как, например, в Москве Кремлевский. Залы там такие, малахитовые колонны, мрамор и т.д. А у меня все же лучше, да и тут, и в подземельях люди жили – везде хорошо со Христом. А слыхали вы историю Меншикова? Идет раз Петр I, а ему навстречу мальчик с лотком.

– Что у тебя на лотке?

– Оладьи.

– Оладьи? Дай-ка мне попробовать.

– Ничего оладышки, хорошие. А ты сам откуда?

– Из крестьян Орловской губернии.

– Приходи ко мне, ты меня знаешь?

– Нет, – сказал мальчик, – а оладышков приносить?

– И оладышки приноси.

Царь Петр I имел проницательный ум и умел выбирать людей. И вот Александр Данилович Меншиков сделался генералиссимусом. Одна из его дочерей была царской невестой. При Екатерине I Меншиков достиг полного расцвета, но при Петре II нашлись клеветники, да и сам Меншиков нагрел руки – им овладел дух сребролюбия. Однажды ждали царя Петра II в церковь, приготовили трон, а он не приехал. Тогда Меншиков сам встал на его место. В то время как Александр Данилович стоял на царском месте, около него все скакал на одной ножке блаженный и кричал: «Данилыч – царь, Данилыч – царь». Хотя в то время не было телефонов, но это быстро дошло до царя. Тот сильно разгневался и приказал описать все имение Меншикова в казну (одного золота в вещах было 125 пудов), а самого с семьей отправить в ссылку.

Жена Меншикова умерла, не доехав до Березова, а дочери жили с ним. В ссылке Меншиков совсем переменился; зажжет, бывало, лампадочку или свечечку и начнет читать Псалтирь (которую у нас теперь не принято читать, ее, мол, старухам хорошо читать по покойникам). При Петре III Меншиков был прощен, но не дождался известия, умер в Березове, а дочери вернулись в Петербург и были выданы замуж. Веруем, что Меншиков удостоился царского венца в селении Божием, как сказано в Откровении Иоанна Богослова. Видимо, это и предсказывал ему блаженный словами: «Данилыч – царь».

К чему же я все это говорил? Да к тому, что и вам приготовлены эти царские венцы, если вы сумеете воспользоваться ими. А как воспользоваться? Это длинная история. Вкратце – исполнение заповедей Евангельских, а главное – заповеди о любви. На этом – весь закон и пророки: никого не осуждать, никого не обижать, молиться по силе нашей и умению. Когда вы достигнете конца жизни, который рано или поздно будет, вы можете получить царские венцы и стать «царями и священниками Бога Вышняго во веки веков». Сейчас пока я этих венцов не вижу, но получить их вы можете. Известен следующий рассказ. Однажды царь Иоанн Грозный ехал к обедне. Народ, снимая шапки, низко кланялся ему, только Василий Блаженный прыгал на одной ножке, не обращая внимания на царя. «Васенька, сними шапку, вон царь идет», – говорили ему. «Вон царь, вон царь», – указывая на какого-то простолюдина, говорил блаженный. Так и не убедили его поклониться царю. А это оттого, что он своими духовными очами видел венец не над Иоанном Грозным, а над простолюдином. Дивен Промысл Божий, приводящий человека на истинный путь!

В Курске жили известные богачи, купцы Антимоновы, имеющие миллионные обороты. Был у них единственный сын Иван, постоянно стремившийся в монастырь; родители же хотели непременно женить его. Наконец умирает мать и перед смертью говорит сыну: «Иди, Ваня, в монастырь». Проходит год, и отец, найдя богатую, молодую, красивую невесту, идет смотреть ее для сына. В прежнее время ведь и в этом деле не рассуждали, а как скажут родители, так и поступали. Вот вернулся отец, а сын и спрашивает:

– Ну что ж, тятенька, хороша невеста?

– Очень хороша.

– Когда же благословите меня ехать посмотреть ее?

– Да спешить нечего.

– Как же, тятенька, мне ведь жениться, все же надо посмотреть невесту.

– Незачем ее смотреть, так как хотя невеста и есть, да не про твою честь.

– Как же так?

– Да так – сам женюсь на ней.

– Женитесь, тятенька, а меня на рыбные промыслы отпустите.

– Поезжай с Богом.

Он сел и поехал, да вместо рыбных промыслов – прямо в Оптину. Едет на тройке, а кучер нечаянно и проехал мимо гостиницы. Отец гостинник вышел на звук колокольчика и видит: катит тройка и везет мирского человека, а на голове у него митра. «Господи Иисусе Христе, помилуй мя! Что же это такое, ведь в полном разуме и не сплю». Побежал в гостиницу: так и так, говорит, вот что я видел.

– Да что ты, отец, в уме ли?

– Пойдем на крылечко, посмотрим.

Вышли. Кучер в это время лошадей повернул и подъезжает. Выходит Антимонов, кланяется.

– Вы проезжали сейчас?

– Да, кучер нечаянно вперед проехал. Да что вы, отец, так на меня смотрите?

– Да на голове-то что у вас было?

– Картуз.

– Картуз?

Отправился гостинник к архимандриту отцу Моисею и рассказал ему обо всем. Но отцу Моисею не было возвещено об этом.

– Не знаю, что тебе сказать, ступай к батюшке отцу Макарию.

А батюшка сам встретил:

– Ну что? Видел архимандрита? Какова митра-то на нем! Великим будет архимандрит Исаакий.

Так впоследствии и случилось. Но Антимонову об этом не сказали. Отец так рассердился на сына, что три года не видел его. Потом приехал и сказал: «А ну-ка, покажите мне ослушника». И так понравилось ему в Оптиной, что чуть сам не остался. Но батюшка отец Макарий сказал ему: «Нет, уж вы живите, как живете, жизни вашей уж немного осталось».

Отец Исаакий управлял обителью тридцать восемь лет. Разными путями приводит Господь людей ко спасению. Аминь.

27 декабря 1909 г.

Слава Тебе, Господи! Опять мы собрались все вместе. Люблю я эти вечера, на них я отдыхаю душой. Люблю я и один сидеть в келии. Многие нашли здесь душевное успокоение. Наш великий писатель Н.В. Гоголь переродился духовно под влиянием бесед со старцем Макарием, которые происходили в этой самой келии: великий произошел в нем перелом. Какая цельная натура! Он не был способен на компромисс. Поняв, что нельзя жить так, как он жил раньше, он без оглядки повернул к Христу и устремился к Горнему Иерусалиму. Из Рима и святых мест, которые он посетил, он писал друзьям своим письма, и письма эти составили целую книгу, за которую современники осудили его. Гоголь еще не начал жить во Христе, он только пожелал этой жизни, и мир, враждебный Христу, воздвиг гонение на него и вынес ему жестокий приговор, признав его полусумасшедшим.

В то время как в России разная литературная мелочь, вроде Чернышевского и К°, выражала свое сожаление о погибшем гении Гоголя, такие великие умы, как историк германской и всеобщей литературы Шерх, оценили его иначе. Лютеранин, немец, незнакомый с русской жизнью и русской душой, Шерх выражает удивление, что в то время, когда гений Гоголя необычайно развивался, кругозор его расширялся и мысль его устремлялась в беспредельность, соотечественники не поняли и осудили его. И всякая душа, стремящаяся к новой жизни, жизни во Христе, испытывает гонение извне от мира и переживает великую борьбу с внутренними врагами. Эти искушения неизбежны, по слову Спасителя: «Меня гнали и вас будут гнать». Но тут же утешает Господь: «...Мое слово соблюдали, будут соблюдать и ваше" (Ин. 15, 26).

Относиться же к этим искушениям нужно различно: с внутренним врагом упорно бороться, побеждая его с помощью благодати Божией; внешним же врагам – прощать. Бояться этой борьбы не надо. Господь укрепляет нас в ней и дает нам такую неизглаголанную радость, что по сравнению с одной минутой этой радости ничто всякая мирская радость. По собственному опыту говорю я это. Было время, когда я жил не скажу в отчуждении от Бога, но как все живут. Целым рядом совпадений, казавшихся мне тогда случайностями и понятых мною только впоследствии, вел меня Господь к духовному перерождению. Это водительство Божие началось следующим образом.

Однажды в Казани Великим постом оттянул я говение до последней недели. В Четверг на Страстной неделе собрался я в военную церковь исповедаться. По дороге обратил внимание на неизвестный мне маленький храм старинной архитектуры. На мой вопрос, как называется эта церковь, мне ответили, что это Ивановский монастырь во имя Иоанна Предтечи, основанный еще Иоанном Грозным. Вошел я туда и стал осведомляться, где здесь живут священники (не зная тогда, что они называются иеромонахами).

– Да кого вам именно надо? – спрашивают.

– Священника, чтобы исповедаться.

Указали мне на иерея преклонных лет отца Сергия. Подошел я к нему, объяснил ему свое желание и исповедался. После спрашиваю:

– Куда ведет эта дверь?

– К игумену нашего монастыря отцу Варсонофию.

– Какое трудное имя!

– Чем же трудное? Ведь в нашем монастыре почивают мощи святителя Варсонофия, вы бы сходили туда помолиться.

С тех пор я частенько стал бывать в этом монастыре, к великому смущению моих сослуживцев. И с этого времени мир восстал на меня, начались бесчисленные толки о моем странном образе жизни. «Что это с ним сделалось? Принятый во многих аристократических семействах, у Обуховых, у Молоствовых, он находит теперь удовольствие в беседе и чаепитии с монахами. Да он просто с ума сошел!» – «Однако начальство им довольно, служба у него идет прекрасно, он получает чин за чином, отличие за отличием, – поднимался робкий голос в мою защиту, – и пост он занимает ответственный – мобилизация всей армии восточной России. Дело, требующее неустанной бдительности, находится у него в руках, и он вполне с ним справляется». – «Ну уж не знаю, как это происходит, а только он с монахами познакомился».

Последний довод казался таким убедительным, что умолкали голоса, пробовавшие защитить меня, и все успокаивались на одном: сердечно его жаль, а умный был человек.

Эти и подобные толки еще более способствовали моему отдалению от мира. Но целых десять лет прошло искушений и исканий, прежде чем я нашел истинный путь.

Впрочем, Господь в это тяжелое время не оставлял меня без утешения: я переживал минуты такого духовного восторга, что с радостью согласился бы, чтобы резали и жгли мое тело, делали бы с ним все, что угодно, лишь бы сохранить мне эти восторги. Так жить было больше нельзя. Но как же? Посоветоваться было не с кем. В таких томлениях и исканиях прошло три года. В это время я ездил по Волге, был в нескольких монастырях, но ни один из них мне не приглянулся. Куда поступить? В Казани меня все знают, а хотелось бы уйти подальше от родных, хоть в Верхний Египет, где бы меня никто не знал.

Один из моих знакомых, очень доброй души человек, зная о моих устремлениях, сказал мне: «Положитесь во всем на волю Божию, не предпринимайте сами ничего. Скажи мне, Господи, путь, в оньже пойду (Пс. 142, 8), и увидите, что все устроится». И действительно, после его слов я совершенно успокоился. По силе своей молился, прочитывал утренние и вечерние молитвы, иногда прибавляя канончик. Много молиться мне было некогда по обязанностям службы.

Однажды я пришел в штаб с докладом к начальнику. Но прошел час, а он все не появлялся. Я решил подождать, а в это время явился ординарец и сообщил, что начальника сегодня не будет, ему нездоровится. Делать мне было нечего, я начал прохаживаться по штабу. Идя по коридору, заметил в одном из отделений книжечку в коричневой обложке – журнал «Вера и разум», издававшийся в Харькове архиепископом Амвросием. Стал перелистывать: богословский отдел, миссионерский, известия и заметки. Читаю: «В Калужской губ. недалеко от города Козельска находится Оптина пустынь, и в ней есть великий старец отец Амвросий, к которому еже

дневно со всех концов России стекаются тысячи богомольцев за разрешением своих недоумений».

– Так вот кто укажет мне, в какой монастырь поступить, – подумал я и решил взять отпуск.

– Давно пора проветриться, десять лет сиднем сидите, и здоровье ваше, кажется, неважнецкое, – сказал мне мой начальник, – товарищи ваши успели уже по два, даже по три раза прокатиться. Я доложу наверх, и вам выдадут из экономического отдела приличное пособие. Сколько времени вы хотите быть в отпуске, двадцать шесть дней или два месяца?

– Довольно и двадцать шесть дней.

– Поезжайте по Волге.

– Да я по ней уже ездил, – отвечаю, а в душе думаю: махну прямо в Оптину к батюшке Амвросию.

Приезжаю, иду в скит, из монахов никого нет.

– Что же, – думаю, – перемерли все, что ли?

Идет навстречу мне мирянин, обращаюсь к нему:

– Скажите, пожалуйста, где же монахи?

– Они по келиям у себя, а вы, верно, к батюшке Амвросию?

– Да, мне он нужен.

Прихожу, народу было много, пришлось подождать. Наконец батюшка принял меня. Я выразил ему свое желание поступить в монастырь и просил указать, в какой именно.

– Искус должен продолжаться еще два года, – сказал старец, – а после приезжайте ко мне, я вас приму. Сколько вы получаете жалованья?

– Столько-то.

– Ого! Ну, вот вам послушание: пожертвуйте на такие-то церкви.

Между прочим, батюшка назвал церковь Спаса за Верхом, куда велел послать двести рублей. До сих пор я не понял, отчего именно на эту церковь, но, конечно, и это имело свое глубокое значение.

– А в отставку теперь подавать? – спрашиваю.

– Нет, подождать два года.

Приехав в Казань, я распродал свою обстановку, зеркала, картины и поселился в меблированных комнатах. Снял небольшой номерок, в котором было довольно уютно. Чтобы не жить одному, взял к себе сына коридорного, очень хорошего мальчика, лет двенадцати. Где-то он теперь? Не знаю. Говорили, что поступил в монастырь.

Через два года снова отправился к батюшке Амвросию, который в это время находился в Шамордине.

Встретив меня, батюшка сказал:

– Теперь подавай в отставку и к празднику Рождества Христова приезжай к нам, я укажу тебе, что делать.

Когда я вернулся в Казань, мальчик мой очень обрадовался, не знал он, что скоро расстанется со мной навсегда.

Сидим мы раз с ним за чаем.

– А я вас, Павел Иванович, во сне видел, – сказал он.

– Как же ты меня видел?

– Да очень странно. Вижу, будто вы идете из города по направлению к кладбищу во всем белом и поете ирмос «Воду прошед, яко сушу, и египетскаго зла избежав».

Впоследствии мне истолковали этот сон: город – мир; кладбище, которое в Казани было расположено в восточной стороне, означало Горний Иерусалим; шел я, чтобы умереть для мира; белые одежды – убеление души, так как в то время у меня созрело решение оставить все. Ирмос «Воду прошед, яко сушу» поется при отпевании младенцев и означает отпевание умершего для мира.

Выехал я из Казани в Оптину 17 декабря, в день святых отроков Анании, Азарии и Мисаила, спасшихся в вавилонской печи: в этот день я избавился от мира. Приехал в Москву. В моем распоряжении оставалось дня три, а потому я решил остановиться. Под день памяти святителя Петра54 пошел ко всенощной в храм Христа Спасителя. В церкви царил полумрак, особенно в куполе. Пение мне не понравилось, я начал чувствовать усталость, нетерпение и решил уйти в другую церковь, поискать хороших певчих. Рядом со мной стоял какой-то господин.

– Скажите, пожалуйста, есть ли у вас в Москве храм с хорошими певчими? – спросил я его.

– Да ведь и здесь прекрасный хор.

– Но мне совсем не нравится.

– А это потому, что нет самого регента. Он, вероятно, скоро придет. Потерпите.

Я подумал: собираюсь идти в монастырь, надо привыкать к терпению. И остался. В это время запели ирмос «Христос рождается, славите». Я вдруг почувствовал, что это относится ко мне, как и дальнейшие слова: «вознесый род наш». Но что же это такое? Пение совершенно изменилось. Оказалось, что пришел регент. В невыразимом духовном восторге, которого никогда не испытывал раньше, достоял я всенощную. Насколько первая ее половина была утомительна, настолько вторая – торжественна и радостна. На другой день отправился к обедне, и когда вошел в храм, священник, держа чашу, возгласил: «Всегда, ныне и присно, и во веки веков». Хор запел: «Да исполнятся уста наша хваления Твоего, Господи!»

К празднику я был в монастыре.

Уже впоследствии я понял значение того, что раньше казалось мне простой случайностью. Всенощная в Москве была изображением моей жизни, сначала печальной и тяжелой, затем радостной о Христе. «Да исполнятся уста наша хваления Твоего, Господи!». Но, повторяю еще раз, всякому, только помыслившему вступить на правый путь, приходится переносить массу всевозможных искушений. Блаженны и преблаженны вступившие на правый путь. Но как удержаться на этом пути, ведь враг нападает со всех сторон? Исполнением заповедей Евангельских и молитвой Иисусовой. Обидел ли кто – потерпи. Враг научает отомстить, а Христос с высоты говорит: «Прости». – «Не хочу Тебя слушать, Господи, мне слишком тяжело», – и наговорит человеку другому того, что после сам ужаснется. Иисусова молитва приучает нас к кротости, незлобию, терпению. Дай, Господи, нам если не любить врагов, то, по крайней мере, прощать им.

У многих наших великих писателей встречается стремление к иной, лучшей, жизни, но ищут эту жизнь не там, где надо. Отсюда неудовлетворенность и тоска, выражаемая в их произведениях. Вот, например, М.Ю. Лермонтов. Томится он суетой и бесцельностью жизни и хочет взлететь горе́, но не может – нет крыльев. Из его стихотворения «Я, Матерь Божия, ныне с молитвою...» видно, что не понимал он настоящей молитвы. Пророк говорит: «И молитва их будет в грех». Действительно, что выражает Лермонтов, о чем молится? «Не о спасении, не с благодарностью иль с покаянием» – какая же это молитва? Человек вовсе не думает ни о своем спасении, не кается, не благодарит Бога. Печальное состояние, если поэт называет свою душу «пустынею»! Вот эта пустынная душа его и дошла, наконец, до такого состояния, что стала воспевать демона. Обособленно стоят два действительно прекрасные по идее стихотворения: «Ангел» и «В минуту жизни трудную». В последнем стихотворении выражается настоящая молитва, при которой «и верится, и плачется, и так легко, легко». Но эти проблески не осветили пустынную душу поэта, и он кончил жизнь свою таким ужасным образом – был убит на дуэли.

В бытность свою в Мукдене познакомился я с инженером, который проводил туннель в горах. Фамилия его была Разгильдеев, хотя характером он совсем не соответствовал своей фамилии. Предок его был татарский князь Урус Гильдеев, перешедший затем в подданство к московскому князю. Разгильдеев был человеком всесторонне образованным: окончил университет по двум факультетам – медицинскому и филологическому. Этого ему показалось мало, пошел на факультет путей сообщения; окончил, захотел учиться искусствам. Отец его был богат, сын – единственный, ну и представлена ему была полная свобода. Поехал в Италию учиться пению, у него выявился прекрасный голос, и он стал артистом. Занялся музыкой и, вернувшись в Россию, кончил консерваторию. Говорил он на девяти языках. Несмотря на такое обширное образование, Разгильдеев чувствовал некую неудовлетворенность и стремился учиться дальше. Мы с ним часто беседовали. Уйдем, бывало, в горы и говорим, говорим. Один раз он спросил меня:

– Скажите, батюшка, отчего это сквозит такая грусть и неудовлетворенность в произведениях наших писателей? Замечается это и в сочинениях известных композиторов: Бетховена, Мендельсона, Мейербера...

– Оттого, что живут они не той жизнью, которую предписывают Евангельские заповеди.

– Вы думаете? А слыхали ли вы известного кантора варшавской еврейской синагоги, который получает 50 тысяч рублей в год?

– Да за что же так много?

– За чудный голос. Да я вам сейчас воспроизведу.

И завел граммофон. Боже, что это было за беспредельное отчаяние, мрак и ужас! Ад в душе, состояние, вполне понятное для души отвергнутого Богом народа.

Апостол Павел говорит о евреях, что остаток их спасется, но евреи, не обратившиеся ко Христу, – будущие насельники ада. Может ли у них быть истинная радость, когда они и здесь, на земле, находятся в мрачном подвале, каковым является их еврейская вера. Пение кантора навело на меня уныние.

[После этого пришлось услышать наш православный церковный хор.] Пел маленький любительский хор, а дирижировал им один почтамтский чиновник, человек глубоко верующий. Была ночь. Ярко светили звезды, в воздухе было тепло и тихо, и только ветерок слегка колебал верхушки деревьев. И в этом затихшем воздухе вдруг разлились спокойные и умилительные звуки церковного пения. Пели канон, не помню, какого гласа, но никогда еще эти напевы не казались мне столь пленительными. Действительно ли хорошо пели или мне только так показалось после полного отчаяния пения варшавского кантора, не знаю, только я долго простоял, внимая пению.

Однажды Разгильдеев сказал мне:

– Батюшка, хочу еще научиться, но не вполне решил, чему именно. Что вы мне посоветуете?

– Есть одна великая наука, которую необходимо вам изучить.

– Ах, это вы, наверное, говорите об астрономии, это действительно интересно; я одно время хотел поступить в Пулковскую обсерваторию.

– Нет, я говорю про другое.

– Так вы, может быть, думаете, что мне нужно заняться изучением восточных языков? И об этом я думал и хотел поступить в Лазаревский институт.

– Ну зачем же туда, когда и во Владивостоке есть такой институт?

– Да, но в Москве программа шире.

– И это не то.

– Так какая же наука? Не томите, батюшка, скажите.

– Наука эта великая, наука о спасении души и достижении Царства Небесного. Вот за это вам надо взяться.

– Да, положим, это верно, только как? Постов, например, соблюдать я не могу.

– А вы пробовали?

– Положим, что нет. Вы скажете: ходите в церковь, а, откровенно говоря, она меня нисколько не удовлетворяет. Я, правда, люблю вашу службу, вы служите без вычурностей, просто, но впечатления это на меня не производит.

– Но вы верите в Бога?

– Да или хотел бы, по крайней мере, веровать. Догматы Церкви я признаю все целиком, но как обрести действительную веру?

– Такую веру можно обрести только исполняя все заповеди Христовы. В Евангелии от Иоанна Господь говорит: «Испытайте Мое учение и увидите»55. Вот что нужно посоветовать каждому неверующему. Испытайте и увидите. Бог ли Христос или великий пророк, философ.

Такие беседы бывали у нас часто. Не знаю, что теперь стало с Разгильдеевым. Года три тому назад я писал ему, но ответа не получил.

Подобные беседы вели мы и с доктором Валяшко. Это тоже был человек ищущий, но таких людей было немного. С иными невозможно было вести духовные разговоры, слишком сильно прилепились эти люди к земле. «И что вы там говорите? – скажут. – Давайте лучше выпьем да закусим».

В низменных удовольствиях полагали они всю свою жизнь, не допуская даже мысли, что могут существовать иные радости, иные восторги. А происходит это от огрубления души, от полного незнания Евангелия, от равнодушия к Церкви.

Когда я был в гимназии, в моем классе были два товарища, отчаянные шалуны. В общем, они были добрые малые и их шалости никогда не были скверными. Незаметными стали их прежние выходки, когда все свободное от занятий время они посвятили чтению. Спросишь, бывало: «Что ты читаешь?». И получишь ответ: Пушкина, Никитина и других наших великих писателей. Под влиянием чтения даже лица у них изменились, сделались более серьезными, осмысленными.

Если чтение великих писателей так облагораживает душу, не более ли облагородит и освятит ее чтение слова Божия и святых отцов? Проникновение в Священное Писание вводит человека в глубину богопознания и дарует ему такое блаженство, с которым не может сравниться никакая земная радость. Внешний мир с его красотами благотворно действует на человека, и душа, способная наслаждаться красотой мира, есть душа возвышенная, но человек, достигший совершенства, созерцает в душе своей такую красоту, перед которой видимый мир ничего не стоит. Господь сказал про душу человека, любящего Бога: «К нему придем и обитель у

него сотворим». Непостижимо, как это в маленьком сердце помещается Сам Господь, а где Господь, там и рай, там и Царство Божие. ...Царствие Божие внутрь вас есть (Лк. 17, 21).

На горе Афонской много православных монастырей. Немало там и отшельников, подвизающихся в пещерах и скалах. У одного отшельника была пещера на высокой горе. Из нее открывался чудный вид на Средиземное море, на покрытые роскошной растительностью берега, отдаленный Родос. Ночью миллионы звезд загорались на небе и луна обливала все своим серебряным светом. А подвижник уходил в глубь пещеры своей и не хотел ни на что это смотреть. Красота видимого мира уже не трогала его душу, созерцавшую красоту мира невидимого.

В Киево-Печерской Лавре жил один подвижник, который единственное окно своей келии заставил образом, чтобы видимый свет не мешал ему созерцать невидимый. Я знал одного юношу, который страстно любил музыку. Когда начинался концерт, он садился в отдалении, закрывал лицо руками и весь погружался в слушание любимой музыки, не желал ни видеть, ни слышать ничего постороннего. Но к Священному Писанию и молитве мы привыкаем, и они уже не действуют на нас. Грубеет сердце наше. Великий древнегреческий математик Пифагор был в свое время и известным астрономом. Он является автором долго существовавшей гипотезы о планетной системе. Пифагор предполагал, что земля занимает центральное место в мировом пространстве, а около нее вращается семь планет. Все планеты составляют гамму. При вращении они издают чудную музыку, но мы ее не слышим, так как привыкли к ней с младенчества.

Но не будем только слушателями Божественных слов нашего Спасителя, будем стараться по силе исполнять Его заветы, и Господь не презрит труды наши, и в наше сердце придет Царствие Божие, и радости нашея никтоже возмет от нас. Аминь.

1909 г.

(Отец Варсонофий рассказывает о себе)

Молодость моя проходила шумно и весело. Денег было много, делай, что хочешь. Но вот однажды вижу я странный сон. Ясно, как наяву, входит ко мне какой-то старец, подходит близко, берет за руку и, указывая на часы, стоявшие против моей кровати, спрашивает: «Который теперь час?» – «Половина седьмого». – «Через три года ты умрешь». И вторично спрашивает: «Который час?» – «Половина седьмого». – «Через три года ты умрешь». И опять: «Который час?» – «Половина седьмого», – отвечаю я уже с раздражением. – «Через три года ты умрешь».

Я проснулся, зажег огонь, посмотрел на часы. Было 35 минут седьмого, следовательно, явление старца было как раз в половине седьмого. Оделся, позвонил, велел подать самовар. «Что это, Павел Иванович, сегодня так рано встать изволили?» – спросил лакей. – «Да так, не хочется спать».

Налил себе чаю – не пьется. Неужели мне жить осталось только три года? А там – смерть. Господи, так тяжело и страшно.

Часов в 12 зашел ко мне один из товарищей: «Знаешь новость? Устраивается пикник, собирается большое общество, вот будет весело! Я хотел и тебя записать, но потом все-таки решил спросить, поедешь ли?» – «А почем с человека?» – «Пустяки, по 50 рублей». – «Если бы ты записал меня не спросясь, то пришлось бы тебе свои деньги заплатить!» – «С каких пор ты стал Плюшкиным?» – «Я не стал Плюшкиным, но мне сильно нездоровится». – «Конечно, больному человеку удовольствие не в удовольствие».

Он скоро ушел. С тех пор мысль о смерти не покидала меня. Я стал уклоняться от всяких развлечений. Впрочем, я не сразу порвал со всем.

Мир – это такое чудовище, что, если повернуть круто, разорвет. И вот стал я постепенно освобождаться от уз мира, становилось все легче и легче, и, наконец, совсем освободился от него. Я перестал бывать у большинства моих прежних знакомых. Оставил два-три благочестивых семейства, где бывал изредка.

Прошло три года, наступило 17 сентября, памятный для меня день, в который я видел старца. С раннего утра я уехал в один монастырь, исповедался и приобщился Святых Тайн. После причастия стою в церкви и думаю: «Вот грохнусь!». Не грохнулся.

Впрочем, слова старца исполнились. Я действительно умер в тот день, но умер для мира...

2 января 1910 г.

Вначале Господь сотворил мир невидимый; блаженные духи разделялись на девять чинов: Серафимы, Херувимы, Престолы, Господствия, Власти, Силы, Начала, Архангелы и Ангелы. Но сотворенные духи не все сохранили верность Богу; треть отпала от своего Создателя, и из благих они сделались злыми, из светлых – мрачными. Чтобы возместить потерю, сотворен был человек. Теперь люди, работающие Богу, по кончине своей вступают в лик Ангелов и, смотря по заслугам, становятся или просто Ангелами, или Архангелами и т.д. Этот видимый мир будет стоять до тех пор, пока будет пополняться их число, а тогда – конец. Неизвестно только, когда наступит это время: завтра, или через год, или через миллионы веков. Дай, Господи, нам всем войти в это число, чтобы вовеки пребывать со Спасителем нашим. Но чтобы войти в Царство, прежде всего надо быть смиренными. Как же обрести смирение? Как научиться этому великому искусству? Надо молить Господа о ниспослании этого дара. В одной из вечерних молитв мы читаем: «Господи, даждь ми смирение, целомудрие и послушание». Смирение уподобляет нас Самому Богу, который смирил Себе, послушлив быв даже до смерти, смерти же крестныя (Флп. 2, 8). Сам Господь является учителем смирения: ...научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем... (Мф. 11, 29). Смирение можно стяжать посредством послушания. Человек, подчиняющий свою волю духовному руководителю, побеждает гордость и приобретает смирение. Оттого-то людям, особенно монахам, послушание необходимо.

Известен следующий случай. В одном пустынном месте подвизался старец. Однажды к нему пришел молодой инок, прося взять его на совместное жительство для обучения добродетелям. Старец согласился с условием, что инок будет ему беспрекословно повиноваться. Однажды старец велел своему ученику взять сухую палку, воткнуть ее в землю на расстоянии пяти верст от их келии и каждый день ходить поливать ее. Инок все исполнял в точности. Каждый день поливал он эту палку, и для этого ему приходилось проходить десять верст по раскаленной солнцем пустыне с тяжелым ведром. Дух зла, не переносящий смирения, начал соблазнять подвижника такими помыслами: «Что ты делаешь? Зачем слушаешь безумного старца? Ты оставил монастырь, чтобы научиться высшим добродетелям, а он заставляет тебя исполнять нелепейшее, никому ненужное дело». Но инок не поддался этим искушениям, прозрев в них козни врага, он продолжал безропотно нести свое послушание.

Раз пришел он поливать свой сук и ужаснулся: на месте его раскинулся великолепный оазис; финиковые пальмы высоко поднялись к небу, более нежные растения росли под ними, защищенные тенью пальм от палящих лучей солнца, а посреди оазиса был источник чистой, прозрачной воды. Вне себя от радости и удивления, пришел инок к своему старцу и воскликнул. «Отче, ты совершил чудо!» – и рассказал ему все подробно.

Выслушав его, старец заметил: «Чадо, это не я совершил чудо, а ты своим послушанием. Знай, что ничто так не приятно Богу, как полное послушание без рассуждений, так как оно дает человеку смирение, а это есть верх добродетелей. Гордым Бог противится, а смиренным дает благодать. Аминь.

18 апреля 1910 г.

Поздравляю вас, детки, со светлым праздником Воскресения Христова. Велик нынешний день: »Сей день, егоже сотвори Господь, возрадуемся и возвеселимся в онь"56. Конечно, все были сегодня у обедни, у нас она торжественно совершается. А мне не удалось быть за службой. Утром совершил правило и уже собрался идти, как почувствовал такую слабость, что с трудом поднялся с дивана... Должен был дать знать архимандриту, что у литургии не буду. Впрочем, Господь наказал меня за некоторую самонадеянность. По примеру прошлых лет надо бы утреню совершить келейно, а я понадеялся на свои силы и отправился в храм. Утреню простоял хорошо, а потом и плохо стало. Теперь чувствую себя гораздо лучше и радуюсь, что могу вас принять.

Как важно полагаться во всем на волю Божию! Крепко нужно верить в Его Божественный Промысл, устрояющий все во благо. Эту Пасху я был утешен приездом двух иноков, которые раньше жили у нас, а потом были переведены в Петроград. Скучают они по Оптиной обители, доро́га дорога́, при их скудных средствах часто не поедешь. Они сетуют: вот денег нет, а было бы их много – часто навещали бы святую обитель. Я же отвечал им на это: «Было бы у вас много денег, верьте, вовсе не приехали бы к нам». Люди богатые часто забывают едино же есть на потребу... (Лк. 10, 42) и все время проводят лишь в том [думая лишь о том], как бы удовлетворить свои бесчисленные прихоти.

Сохранилось одно древнее сказание. В некоем пустынном месте подвизался инок по имени Даниил. Однажды случилось ему зайти к одному рудокопу по имени Евлогий. Человек этот был бедный, но необычайно добрый. Свой дневной заработок он отдавал нуждающимся, дверь его убогой хижины была открыта для всех. Даниила он встретил радушно, чем мог, угостил. «Как ты живешь?» – спросил инок. – «Да слава Богу! Я о завтрашнем дне не забочусь, по слову Спасителя, и Господь никогда меня не оставляет. Он щедро посылает не только на потребу мне, но и на долю нищей братии». Долго беседовал инок с рудокопом. На другой день при прощании дал он иноку еды на дорогу. Умиленный душой и обрадованный, возвращался Даниил в свою пустынь, рассуждая дорогой про себя: «Вот бы этому человеку богатство, сколько бы добра он сделал!».

Придя в свою келию, инок стал умолять Спасителя послать рудокопу богатство. Во время этой горячей молитвы Даниилу явился Господь и сказал: «А ты ручаешься Мне за душу этого человека, что она не погибнет, получив богатство?». «Ручаюсь, Господи!» – воскликнул инок. «Хорошо, пусть будет по-твоему», – сказал Спаситель, и видение исчезло.

Вскоре после этого рудокоп Евлогий нашел богатейшие золотые россыпи; золото лежало большими слитками на поверхности. Призадумался Евлогий, как быть. Отправился он в селение, купил лошадку, затем перевез все золото в свою убогую хижину. На другой день он уже не принял тех нищих, которые по старой привычке толкнулись в его дверь. Через некоторое время он бросил свое дело и переехал в Константинополь. Здесь он стал вести роскошную жизнь и сделался известным даже императору. В великолепном дворце прежнего рудокопа часто задавались пиры на славу, но нищие и убогие уже ничего не получали от трапезы богача. Напротив, у него на дворе были злые собаки, которые не пускали туда никого постороннего.

Однажды к пустыннику Даниилу во время молитвы опять явился Господь, но лик Его, обращенный на пустынника, был строг: «Твои посты, молитвы и коленопреклонения неприятны Мне, так как душа Моего раба Евлогия погибает. Ты поручился Мне за него, верни же Мне теперь его душу!»

В страхе и трепете упал Даниил на землю перед Господом, прося Его милости, и Господь повелел ему идти в Константинополь. Инок оставил свою пустыню и после трудного путешествия достиг великого города. Здесь он начал разыскивать Евлогия и узнал, что он теперь важный вельможа. Пришел к пышному дворцу, но его прогнали. Инок все же решил добиться свидания. И вот когда величественная колесница Евлогия остановилась у крыльца, Даниил, пробравшись сквозь толпу, пал на колени перед вельможей, прося его выслушать, тот же приказал слугам скорее прогнать его. Тогда увидел инок, что ничем не может подействовать на Евлогия, и единственное средство, которое осталось – это молитва. С горячими слезами и сокрушенной душой взывал Даниил ко Господу и был услышан. Случилось так, что Евлогий чем-то прогневил императора, и тот приговорил его к смертной казни. Бросив все, Евлогий обратился в бегство и после многих скитаний прибыл, наконец, на место своего прежнего жительства. И опять в поте лица стал он зарабатывать свой хлеб и вновь сделался сострадательным к бедным и несчастным. Когда Даниил узнал об этом, он возблагодарил Бога и воскликнул: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко!» – и вскоре почил о Господе57.

Подобный же случай был и у нас в Казани. Жил тут один офицер, необычайно набожный. Часто ходил он в монастырь молиться Богу и жертвовал на обитель из своих скудных сбережений, сколько мог. То коврик принесет, то лампадочку, то кулич копеек за сорок в подарок кому-либо из братии. Все любили его, особенно радовался за него один из схимников монастыря. И вот начал этот схимник просить Господа послать офицеру богатство. Молитва была услышана. Понравился этот офицер дочери миллионера, и он на ней женился. А потом произошла в нем резкая перемена. Он вышел в отставку, начал вести роскошную, праздную жизнь и в монастырь уже больше не заглядывал, разве что проезжал мимо на своих рысаках вместе с супругой. Но по молитвам схимника Господь не допустил погибели раба Своего. Бывший офицер разорился и вернулся к своему прежнему образу жизни. Отсюда следует, что не должно желать себе богатства, а надо благодарить Господа за то, что Он посылает. Имеете все необходимое и будьте довольны. Господь никогда не оставит вас, детки мои, если вы будете стремиться по силе исполнять Его святые заповеди. ...Заповеди... же Господни тяжки не суть (1Ин. 5, 3). Да поможет нам Господь и Царица Небесная, Заступница и Помощница всех христиан. Аминь.

30 мая 1910 г.

Жизнь есть блаженство. Эти слова могут показаться странными. Как можно жизнь назвать блаженством,

если в ней на каждом шагу встречаются неудачи, разочарования, огорчения. Сколько горя терпят люди! Жизнь, говорят некоторые, есть труд, и часто труд неблагодарный, какое уж тут блаженство? Блаженством для нас станет жизнь тогда, когда мы научимся исполнять заповеди Христовы и любить Христа. Тогда радостно будет жить, радостно терпеть находящие скорби, а впереди нас будет сиять светом Солнце Правды – Господь, к Которому мы устремляемся. Все Евангельские заповеди начинаются словом «блаженны»: блаженны кроткие..., блаженны милостивые..., блаженны миротворцы... (Мф. 5, 5, 7, 9). Отсюда вытекает как истина, что исполнение заповедей приносит людям высшее счастье. История христианских мучеников с особенной яркостью подтверждает это. Какие только мучения ни переносили они, каким пыткам ни подвергались, весь ад восставал на них. Резали и жгли тела исповедников Христовых, разрывали их на части, измученных бросали в смрадные темницы, а иногда в склепы, наполненные мертвыми костями и всевозможными гадостями. Иногда для большего устрашения им показывали покойников, восстающих из гробов и устремляющихся на них, а мученики радовались. Из бесчисленного сонма мучеников вспомним хотя бы святую Перепетую. Ее подвергали ужасным пыткам, желая вынудить отречение от Христа, но святая мученица осталась непоколебимой. Вот, наконец, ей выносят смертный приговор. Услыхав о нем, святая Перепетуя исполняется такой неизреченной радости, что лицо ее сияет. Удивленный мучитель спрашивает:

– Какова причина твоей радости? Сейчас ты расстанешься с жизнью – и вдруг ликуешь?

– Умирая за Христа, – отвечала святая, – я получу Вечную Жизнь в Царстве Жениха моего.

– Пришли нам из этого Царства плодов, – со смехом сказал мучитель.

Святая обещала. Как только ее голова упала под даром палача, явился юноша необычайной красоты. Он держал вазу, наполненную плодами, от которых исходило дивное благоухание. Подавая плоды мучителю и окружавшему его синклиту, юноша произнес:

– Это прислала вам святая мученица Перепетуя из рая Жениха своего.

И с этими словами он стал невидимым. Все присутствующие исполнились удивления, вкусили от предложенных плодов, и множество людей уверовало во Христа.

Вспомним, что из числа мучеников много было истинных аристократов, изнеженных девушек, как, например, святые великомученицы Екатерина и Варвара, но все они мужественно претерпевали различные истязания, и красной нитью через все жития проходит, что они радостно страдали и с торжеством отходили ко Господу, Который во время их подвига подкреплял их Своей благодатью. Помощь Божия всегда была близ мученика. Поддерживает Господь и тайных мучеников-отшельников. Явные мучения терпят от людей, тайные – от бесов. Всякий народ принес Христу как жертву мучеников из своей среды. Больше всего явных мучеников было среди греков, а тайных – среди русского народа. Меньше всего было мучеников у индейцев и персов. Даже в Китае была проповедь о Христе, но были ли мученики – неизвестно58. В древних китайских памятниках говорится, что из Палестины пришли к ним евреи и проповедовали нового Царя. Многие уверовали, и было отправлено посольство, но когда оно пришло, Христос уже пострадал и воскрес.

Без Христа жизнь действительно не имеет никакой цели, она вполне бессмысленна. Недавно в «Братском листке», издаваемом в Саратове, было сообщено о самоубийстве одной девушки. Она жила самостоятельно, обладала колоссальным богатством, капитал ее доходил до 90 миллионов рублей, что дает в месяц около 90 с лишним тысяч рублей. Подле нее нашли записку: «Не вижу смысла жизни». И немудрено, что не видела! Смысл жизни – в исполнении заповедей Евангельских, и пойди она со Христом, сколько добра могла бы сделать, но она не искала Христа и погибла. Конечно, исполнение Евангельского закона вначале может показаться трудным, но не оставляет Господь работающих Ему.

Однажды я возвращался от батюшки Амвросия и на пути заехал в Васильсурск. Остановился в знакомом монастыре, и мне предложили посетить послушника монастыря брата Василия, жившего отшельником в лесу. Постучался я, сотворил молитву. Старец с любовью меня принял.

– Кто ты такой будешь? – спросил он меня.

– Я – воин Павел, благословите меня, батюшка.

– Какой я батюшка, я – простой послушник.

Разговорились мы с ним. Стал я расспрашивать, как он живет, как угождает Господу.

– Жить в лесу – от людей спокойно, – сказал старец, – вот только с бесами воевать приходится. Каких только страхований не нагонят они! Однажды среди белого дня вдруг вижу, едет к моей келии множество саней, в которых сидят чуваши. Остановились, стучат в дверь. «Отвори скорее, – говорят, – мы иззябли». Отец настоятель запретил мне пускать кого-либо без молитвы, вот я и говорю: «Сотворите молитву». «Какую там молитву, – отвечают, – отвори». – «Скажите: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас». За дверью раздался смех. Затем все сели в сани и уехали. Вышел я на улицу посмотреть, вижу – никаких следов на снегу, сугробы кругом моей келии огромные, следовательно, все это было призрачное. А то покойник приходил по ночам, стучит кулаком и ревет что есть мочи.

– Да, такие искушения были и у преподобного Серафима, – сказал я.

– То – преподобный, а то – я, и молитва у меня слабенькая, а все-таки Господь помогает. Больше всего упражняюсь в Иисусовой молитве.

Я попросил указания, как ее совершать.

– Страшная это молитва, – отвечает пустынник, – очень не любит ее сатана и старается всеми силами отомстить тем, кто ее совершает. Без руководства эту молитву проходить опасно. Если хочешь начать, то начни с небольшого. Возьми четки – у тебя есть? По четочкам сто молитв Иисусовых в день с поклонами, хочешь земными, хочешь поясными, все равно. Такой раз был случай со мной, никому не рассказывал, а тебе расскажу.

– Отчего же мне такое предпочтение?

– Оттого, что ты будешь монахом и больше того... Стал я вечером на молитву, есть у меня не то что рогожа, а так себе, ковришко... Ну, стою я на коленях и вдруг чувствую – шевелится ковер. Все больше и больше, и поднимаюсь на воздух. Достигнул потолка, он раздвинулся, я поднялся на страшную высоту. Узенькой ленточкой виднелась Волга и Сура с нею, наш город казался совсем крошечным, подо мной расстилалась бездна. Господи! Если грохнусь, косточек не останется! Прильнул головой к своему коврику и стал молиться: «Господи, спаси меня, Господи, помози мне!». Поднимаю голову и вижу, что я опять в своей келии.

Много и других искушений пришлось вытерпеть старцу. Иисусова молитва есть необходимейшее оружие в деле нашего спасения. Но кто берется за нее, должен ожидать искушений и приготовиться к борьбе внутренней, к борьбе с помыслами. Бесы не любят Иисусовой молитвы и всячески мстят человеку, бьющему их этим бичом. Они начинают нашептывать ему (конечно, невещественными устами) всевозможные сомнения: как это доказать, какой смысл в этом, это неправда, этому никто не верит, это обман и т.д. Чем же бороться подвижнику с этими помыслами? Непринятием их? Но легко сказать – не принимать помыслы. Выполнить это дело настолько нелегко, что борьбу с помыслами Господь принимает за мученичество.

Хотя молитва Иисусова требует от человека труда, она же несет с собой высокие утешения.

В Оптиной при батюшке отце Макарии был один инок, часто приходивший за советом к старцу, по-видимому, с искренним желанием исправления. Старец сказал ему, что ближайший путь к усовершенствованию есть непрестанная Иисусова молитва.

– Отчего же именно эта молитва, батюшка, – возразил инок, – ведь о ней ничего в Евангелии не сказано.

– А ты читаешь Евангелие?

– Как же, каждый день по главе.

– Ну, если читаешь, то должен помнить слова Спасителя: «...Именем Моим бесы ижденут...» (Мк. 16,17).

– Помню, помню эти слова! Значит, они и сказаны о молитве Иисусовой?

– Ну, конечно, в этой молитве и призывается имя Иисусово.

Инок начал говорить молитву Иисусову. Через некоторое время приходит он опять к отцу Макарию с печалью.

– Ну что, брат? – спрашивает старец.

– Прохожу, отче, Иисусову молитву, но какая может быть от нее польза, если я произношу ее только устами, сам не понимая, что говорю, ум все бегает в сторону.

– Ты не понимаешь, – возразил старец, – зато бесы понимают и трепещут. Успокойся, брате, и по силе продолжай молитву.

Прошло немного времени после этой беседы, и инок приходит к батюшке. С радостью он сообщает, что Иисусова молитва открывает ему тайны Божии. Старец возразил ему: «Не обращай внимания и не придавай этому значения». Вскоре опять инок сообщил отцу Макарию о тех же духовных дарованиях, которые дает молитва Иисусова, и снова старец запретил ему придавать этому значение. Другим же отец Макарий сообщил, какой великой милости Божией сподобился брат в такое короткое время. Ему возразили, что вот такой-то много лет совершает Иисусову молитву, а откровений не имеет. От чего это? От недостатка смирения. Сам Христос кроток и смирен сердцем. С приобретением смирения мы достигаем полного спокойствия душевного. Известен исторический пример о светлейшем князе Меншикове. Был он из простых и торговал оладьями. Однажды Петр увидел его и стал покупать у него оладьи. «Ты знаешь, кто я?» – спросил у него Петр. «Нет, не знаю», – ответил Меншиков. «Я – царь Петр». – «Теперь знаю». Таково было первое знакомство. Петр заметил в Меншикове необыкновенный ум и выдающиеся способности к военной службе, приблизил его к себе, и Меншиков занял первое место при Дворе. Но высшей славы достиг Меншиков при императрице Екатерине I, при которой он самодержавно управлял государством, так как сама императрица, не имевшая на то подготовки, не вмешивалась в дела правления. Но вот над Меншиковым разразилась гроза. Он уже думал твердой ногой стать у престола, и дочь его была помолвлена с Петром II, поминали на ектениях, как вдруг он попал в опалу. Был над ним наряжен суд, по которому, лишенный всего состояния, он был сослан в Березов. Жена его только доехала до Казани и умерла от горя. Ее могила в Казани существует и поныне. Меншиков же остался тверд. В Березове сделали для него меховую юрту, и стал он жить в ней вместе с остальными членами семьи. Здесь он познал Промысл Божий, ведущий его ко спасению, и начал он с увлечением читать Псалтирь. «Благо мне, яко смирил мя еси... Господи» (Пс. 118, 71), – часто говорил прежний властелин. В ссылке он прославил Бога и начал ощущать такие духовные радости, о которых прежде не имел понятия.

Наверно, если бы ему теперь предложили вернуться к прежней жизни, он не согласился бы. Меншиков умер как праведник, и в Сибири его считают святым. Это по внешнему суждению великое несчастье доставило ему вход в Царство Небесное, которого он, наверное, не достиг бы, находясь в славе. В Евангелии говорится: «Блажени есте, егда поносят вам...» (Мф. 5, 11). На первый взгляд кажется странным: какое тут блаженство? Бранят, возводят клевету – ведь это одна скорбь! Но нет, это – блаженство, если терпеть во имя Христово. Одного старца спросили, как он относится к поношениям.

– Со скорбью, – ответил тот.

– Неужели и тебя трогают поношения?

– Нет, – отвечал старец, – за себя я радуюсь, но скорблю за тех, которые слышат эти поношения, потому что они лишаются той пользы, которую могли бы получить от Господа через меня, грешного.

Это враг научает злословить рабов Божиих, чтобы отвлечь от них людей. Действительно, врагу выгоднее сего, когда люди бегут от светильников Божиих и пребывают во тьме. Происки врага бывают и у нас в Оптиной. У отца Макария, несмотря на его святую жизнь, было много недоброжелателей из скитян. Бывали такие случаи: приедут из Москвы богатые купцы на тройках (железной дороги тогда не было) к батюшке отцу Макарию. Подъезжают к скиту и спрашивают:

Где живет известный отец Макарий?

– У нас такого нет, – отвечают ему.

– Как же такого нет, а нас именно и послали к отцу Макарию.

– Макариев-то в монастыре много, которого же вам?

– Да это Оптин скит?

– Оптин, Оптин!

– Ну как же, тогда нет сомнения, что здесь живет отец Макарий.

– Ах, вам, верно, иеромонаха Макария? Есть, есть, только зачем это вы к нему приехали, никакой пользы от него не получите, не советуем к нему идти.

Озадаченные такими словами, купцы, выругавшись, поворачивали обратно. Некоторые иноки с негодованием передавали отцу Макарию о подобных случаях и говорили:

– Как вы, батюшка, таких монахов терпите? Да их метлой надо гнать из монастыря. Если уж вам все равно, так обитель лишается помощи. Ведь среди купцов были богатые фабриканты. Мы же живем милостыней.

– Успокойтесь, – отвечал обычно отец Макарий, – иноки тут ни при чем, значит, не дорога этим людям быть у меня; кого Бог посылает, тот меня найдет.

Сильно работает диавол, желая отвлечь людей от служения Богу, и в миру он достигает этого легко. В монастыре же ему труднее бороться; оттого дух злобы так ненавидит монастыри и всячески старается очернить их в глазах людей неопытных. А между тем не погрешу, если скажу, что высшего блаженства могут достигнуть только монашествующие. Спастись в миру можно, но вполне убелиться, отмыться от ветхого человека, подняться до равноангельской высоты, до высшего творчества духовного в миру невозможно, то есть весь уклад мирской жизни, сложившийся по своим законам, разрушает, замедляет рост души. Потому-то до равноангельской высоты вырастают люди только в лабораториях, называемых монастырями.

У батюшки отца Амвросия был в миру друг, очень не сочувствующий монахам. Когда отец Амвросий поступил в монастырь, тот написал ему: «Объясни, что такое монашество, только, пожалуйста, попроще, без всяких текстов, я их терпеть не могу». На это отец Амвросий ответил: «Монашество есть блаженство». Действительно, та духовная радость, которую дает монашество еще в этой жизни, так велика, что за одну минуту ее можно забыть все скорби житейские, и мирские, и монашеские. Лучшие писатели наши сознавали всю суету мирской жизни и стремились душою в монастырь. Например, Гоголь, Пушкин, Лермонтов, Тургенев. Главную героиню своего романа «Дворянское гнездо» Тургенев помещает в монастырь. Вспомните Лизу! Шекспир в «Гамлете» высказывает свой взгляд на мир и монастырь. «Мир – это сад, заросший сорными травами, – говорит Гамлет Офелии, – иди в монастырь. Если ты будешь белее снега, что на горных вершинах, и тогда мир забросает тебя грязью». В этом преклонении перед монастырем видно стремление к высшему идеалу, которого желали достигнуть многие поэты и художники и не гали. Огромное большинство наших лучших художников и писателей можно сравнить с людьми, пришедшими в церковь, где служба началась и храм полон народа. Встали такие люди у входа, войти трудно, да они и не употребляют для этого усилия, кое-что из богослужения доносится и сюда: «Херувимская песнь», «Тебе поем», «Господи, помилуй». Так постояли, постояли и ушли, не побывав в самом храме. Так поэты и художники толпились у врат Царства Небесного, но не вошли в него. А между тем как много было дано им для входа туда! Души их как динамит вспыхивали от малейшей искры, но, к сожалению, они эту искру не раздували, и она погасла. Мысли поэта, выраженные в его произведениях, – это его исповедь, хотя сам писатель и не сознает этого. Для примера возьмем хотя бы стихотворение Лермонтова:

У врат обители святой

стоял просящий подаянья

бедняк иссохший, чуть живой...

Куска лишь хлеба он просил,

и взор являл живую муку,

и кто-то камень положил

в его протянутую руку.

Этот нищий, о котором говорит Лермонтов, есть он сам. А «кто-то» – это сатана, подкладывающий камень вместо хлеба, подменяющий саму веру. Под его влиянием создается новое христианство. Им вдохновлен Толстой, сочиняющий свое евангелие, свое христианство. Далее у Лермонтова говорится: любви просил. У кого? У всех, кроме Бога, Который один может дать любовь, кроме Христа, к Которому он не обращался и Которого не любил. И получил камень вместо хлеба. Не знал он, как и многие не знают, каких неизглаголанных радостей сподобляется душа от общения с Господом – Источником любви. Чтобы найти Его, вступить в богообщение, более глубокие натуры стремятся к уединению, бегут от людского шума и суеты. Ведь чтобы хорошо оценить произведение искусства, например какую-нибудь музыкальную вещь, нужно углубиться в нее, сосредоточиться. Известно стихотворение молодого поэта и любителя музыки, обещавшего быть светилом по таланту, но рано умершего. В нем поэт высказывает мысль, что стук, аплодисменты, восклицания и прочее вовсе не есть признак хорошей оценки, а, наоборот, все это показывает недостаточное проникновение в художественную вещь, что человек, испытывающий высокое наслаждение, пребывает в молчании.

Итак, для более полного постижения Бога человеку нужно углубиться в Его учение, исполняя Его заповеди. ...Заповеди... же Господни тяжки не суть (1Ин. 5, 3). Это сказал Сам Господь, а слово Его не ложно. Из наших русских писателей более других искал Бога Пушкин, но нашел ли Его – не знаю. Достоверно известно, что он решил поступить в монастырь, однако исполнить это желание ему не удалось.

Помню, однажды задумался я о нем. В какой славе был Пушкин при жизни, да прославляется и после смерти. Его произведения переведены на все европейские языки, а ему как теперь там? На вечерней молитве я помянул его, сказав: «Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего Александра», и заснул с мыслью о нем. Вижу сон: беспредельная, ровная степь. Никаких селений, стоит только один старый покосившийся дом с мезонином. Много народа идет туда, иду и я, поднимаюсь на расшатанное крыльцо, затем по лестнице наверх. Вхожу в зал. Там стоит множество людей, все их внимание сосредоточено на Пушкине, который декламирует что-то из «Евгения Онегина». Одно место в этой поэме было мне непонятно, и я решил спросить о нем самого Пушкина. Пробираюсь к нему. Он смотрит на меня и произносит знаменательные слова, которые я не нахожу нужным передавать вам. Затем Пушкин оставляет зал. Я следую за ним. Выйдя из дома, поэт вдруг изменился. Он стал старым, лысым, жалким человеком. Обернувшись ко мне, он сказал: «Слава? На что мне она теперь?». Грустно покачал головой и тихо пошел по степи, делаясь постепенно все меньше и меньше, и наконец слился с горизонтом.

Этот сон был ответом на мои мысли о Пушкине. Впрочем, может быть, само желание чистой жизни Господь вменит ему в дело.

Замечателен один случай из жизни Пушкина. Однажды в обществе он познакомился с известной красавицей – мадам Керн. Повстречался он с ней на одном балу, где она имела такой успех, что сам Государь Николай Павлович ни с кем, кроме нее, не танцевал. Пушкин, как художник, поклонник всего прекрасного, был очарован ею и по возвращении с бала написал стихотворение, которое посвятил ей:

Я помню чудное мгновенье –

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты...

Прошло с тех пор много времени. Дороги Пушкина и Керн совершенно разошлись. Мадам Керн, овдовев, стала вести такую скромную жизнь, что к старости сделалась истинной христианкой, чуть ли не подвижницей. Известен рассказ о том, что «гроб ее повстречался с памятником Пушкину, который ввозили в Москву»59, чтобы поставить на Тверском бульваре. Так сбылось чудное мгновенье, и перед статуей, как бы перед самим Пушкиным, мелькнула эта старица в гробу, но по жизни – истинный ангел чистой духовной красоты. Таким образом, исполнилось желание Пушкина:

Душе настало пробужденье,

И вот опять явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты.

Многие искали Бога в явлениях природы. Красота и величие ее возвышают душу человека над мирской суетой и дают душе высокое наслаждение. У Тютчева есть стихи «Восхождение на Альпы», в которых поэт удивляется величию Божию при созерцании тех гор. Тютчев долго жил за границей и наблюдал Альпы в различное время года. Я никогда не был за границей, а теперь всей душой стремлюсь туда, да стар уже и капиталов нет. Не поймите мои слова в буквальном смысле, надо все понимать духовно. Жажду я перейти за границу страстей и достигнуть истинного Света. Я не о смерти говорю, умереть страшно; туда, в Жизнь Вечную, идут «капиталисты», стяжавшие всякие добродетели. Конечно, как миллионеру ничего не стоит дать нищему тысячу рублей, так и Всещедрый Господь может покрыть нашу нищету, но желать смерти страшно. Стар я уже для подвигов, и больше ешь и спишь – какие уж тут подвиги! Нет добродетелей, а хотелось бы их стяжать. Вся жизнь наша есть великая тайна Божия. Все обстоятельства жизни, как бы ни казались они малы и ничтожны, имеют громадное значение. Смысл настоящей жизни мы поймем лишь в Будущем Веке! Как осмотрительно надо относиться ко всему, а мы перелистываем нашу жизнь, как книгу, лист за листом, не отдавая себе отчета в том, что там написано. Нет в жизни случайного – все творится по воле Создателя. Да сподобит нас Господь этой жизнью приобрести право на вход в Жизнь Вечную! Святые такое право имели. Например, Апостол Павел был восхи́щен до третьего Неба, следовательно, был небесным насельником, но мы, грешные и немощные, можем достигнуть Царства Небесного не ради своих подвигов, которых мы не имеем, но единственно ради заслуг Христа Спасителя, пострадавшего за нас Честною Своею Кровию. Будем иметь твердую веру и надежду на Него и не посрамимся в День Страшного Суда. Аминь.

2 июня 1910 г.

Я хотел продолжить беседу с вами о переезде за границу. Вы уже знаете, что это надо понимать духовно. Переехать за границу своих страстей – то есть избавиться от них совершенно и заменить их на противоположное – на добродетели. Когда переезжают настоящую границу, то необходимо иметь с собой паспорт. Так и побеждая страсти, мы получаем как бы новый вид – паспорт для Жизни Вечной.

Каждая страсть есть болезнь души; ведь зависть, гнев, скупость не телесны, а душевны. Лечат больное тело, тем более необходимо лечить больную душу. Для борьбы со страстями и существуют монастыри. Впрочем, и мирские люди не могут быть избавлены от этой борьбы, если хотят спасения. Вот и у нас в скиту ведется борьба. Никто сразу не делается бесстрастным. Один поступает гордым, другой – блудником, если не чувственным, то мысленным, третий так зол, что мимо него проходить надо со страхом, четвертый скуп, дорожит каждой копейкой, так что невольно скажешь: зачем же он в монастырь шел? Пятый – чревоугодник, ему все есть хочется. «Ведь ты уже был на трапезе», – говорят ему. «Что мне трапеза, мне этого мало», – отвечает и ест потихоньку в келии, устраивая себе и полдник, и полунощник, и т.д. И все в таком роде. Такие люди сами сознают свои грехи и каются в них, но вначале исправление идет медленно. Опытные в духовной жизни старцы смотрят на них снисходительно: ведь он – новоначальный, что же от него еще ждать? Но проходит лет двадцать пять, и видим, что труды не пропали даром. Из чревоугодника сделался постником, из блудника – целомудренным, из гордого – смиренным и т.д. В миру редко кто знает об этой борьбе. На вопрос, как спастись, более благонамеренные отвечают, что надо молиться Богу для спасения, а будешь молиться – и спасешься. И не выходят из этого круга. А между тем молитва человека страстного не спасет его. Цель, единственная цель нашей жизни и заключается в том, чтобы искоренить страсти и заменить их противоположным – добродетелями. Начинать эту борьбу лучше всего так: хотя нам присущи все страсти, но одни в большей степени, другие в меньшей. Надо определить, какая страсть в нас господствует, и против нее вооружиться. Вести борьбу со всеми страстями сразу невозможно – задушат. Победив одну страсть, переходить к искоренению другой и т.д.

Человек, достигший бесстрастия, получает как бы диплом на право входа в Царство Небесное, делается собеседником Ангелов и святых. Человеку, не победившему страсти, невозможно быть в раю, его задержат на мытарствах. Но предположим, что он вошел в рай, однако остаться там не в состоянии, да и сам не захочет. Как тяжело человеку невоспитанному быть в благовоспитанном обществе, так и человеку страстному быть в обществе бесстрастных. Завистливый и в раю останется завистливым, гордый и на Небесах не сделается смиренным. Люди с противоположными взглядами не понимают друг друга и часто приносят вред.

Недавно я получил письмо от одной моей духовной дочери. Возвращались они из Оптиной в самом радостям настроении духа, да разговорились с одной неверующей, возвращавшейся оттуда же.

– Ну что особенного в Оптиной, – говорила та, – удивляюсь, что многие туда стремятся.

– А вы были у кого из старцев?

– Нет, да зачем туда ходить?

– Отчего же вы так решили? Вот ваша подруга находит нравственное удовлетворение в обращении к старцу Варсонофию.

– У нее иной душевный склад, а к Варсонофию я никогда не пойду. Не отрицаю, что он – отличный психолог, хорошо умеет рассудить обо всем, но ничего благодатного в нем нет.

Ну и смутилась юная душа, слушая такие доводы. Действительно, я лично – ничто. Все совершает Господь. Как солнце освещает какого-нибудь человека и он оттого делается светлым, хотя это зависит не от него, так и благодать Божия действует через меня, грешного. Если приходит человек верующий, то удается иногда ему сказать свое на пользу. С неверующими труднее, ничего не открывает о них Господь иногда, вот и не знаешь, что сказать, а на образ посмотришь – и молиться посоветуешь. Что, говорят, молиться, это мы и без вас знаем. Но без веры не спасет не только человек, но и Бог.

Известен евангельский рассказ о жителях Капернаума, где Сам Господь не мог сотворить чудес и удивлялся их неверию. Неверующих людей много всюду – и в миру, и даже в монастыре. У нас в скиту, в бытность батюшки отца Амвросия, был один инок по имени Феодосий, постоянно обращавшийся к батюшке. Однажды, придя к нему, он сказал:

– Вот, батюшка, уже двадцать лет, как я с вами связан, а все не имею сил признаться в одном помысле

– В каком же?

– Очень трудно сказать, так как помысл против вас батюшка.

– Ну, что ж тебе помысл говорит? Я – блудник? Убийца? Вор?

– Нет, еще хуже.

– Ну, поджигатель?

– Нет, хуже.

– Сейчас же признайся, – повелительно сказал отец Амвросий.

И как бы по выражению отца Феодосия замок спал с его уст.

– Батюшка, – вымолвил он, – хотя я постоянно пользуюсь вашими советами, но не считаю, что вы имели какую-нибудь благодать, у вас есть дар рассуждения.

– Что же, – ответил отец Амвросий, – ведь и это что-нибудь да значит.

Прошло несколько лет, отец Амвросий уже скончался, а инок Феодосий, читая однажды Пролог, с удивлением прочел место, в котором рассказывается такой случай. Однажды знаменитые подвижники, в том числе и преподобный Антоний Великий, собрались вместе и рассуждали, какая добродетель всех важнее. Один говорил – терпение, ему возразили: такой-то был терпелив, но пал. Наконец все согласились на том, что самая важная добродетель есть духовное рассуждение. Тогда-то понял Феодосий, что покойный батюшка обладал неоценимым духовным даром.

Слова мои просты, понятны и пятилетнему ребенку, но в них заключается смысл всей жизни. Научиться бороться со своими страстями очень важно и даже необходимо. Лучшим руководством будет для вас чтение Житий святых. Мир давно уже оставил это чтение, но не сообразуйтесь с миром – и оно много утешит вас. В Житиях святых мы найдем указания, как вести брань с духом злобы и остаться победителем. Да поможет вам Господь!

23 декабря 1910 г.

Совершение молитвы Иисусовой очень важно. В Оптиной пустыни все иноки обязаны ежедневно совершать пятисотницу, то есть правило, состоящее из 300 молитв Иисусовых, 100 – Божией Матери, 50 – Ангелу-хранителю и 50 – всем святым. Хотя это правило обязательно только для иноков, но хорошо было бы, если бы миряне совершали его по возможности. Хорошо также ежедневно прочитывать 90-й и 50-й псалмы. 90-й псалом «Живый в помощи Вышняго» полезно читать три раза в день: утром, в полдень и вечером. В полдень на человека особенно нападает блудный бес, этот псалом далеко отгоняет его прочь. Апостол Павел говорит: «Трезвитеся, бодрствуйте, зане супостат ваш, диавол, яко лев рыкая, ходит, иский кого поглотити» (1Пет. 5, 8). Как поэтому необходимо всегда творить молитву Иисусову, которая есть крепкое оружие против врага! Господь сказал: «...Именем Моим бесы ижденут...» (Мк. 16, 17). Молитва эта открывает человеку вечные тайны Божии.

В Сибири подвизались два друга – Василиск и Зосима. Последний был человеком образованным, а первый даже неграмотным. Несмотря на такое различие, они искренне любили и дополняли друг друга. Василиск, хотя был и неграмотным, отличался высокой духовной жизнью. Непрестанное творение Иисусовой молитвы доставляло ему невыразимое наслаждение и вводило в глубину богопознания. Часто, когда Зосима приходил к Василиску, тот был в таком духовном экстазе, что не мог вести обыкновенную беседу. Василиск сообщал Зосиме высокие истины, которые тот записывал и после даже издал книгу, но многое не было в нее внесено, так как Василиск не все позволил записывать. Исполняйте и вы, мои детки, по силе, эту молитву она сохранит вас от всякого зла. Исполняя ее, вы будете постепенно приобретать кротость, смирение и незлобие. Вы созна́ете свои недостатки, и вам не захочется осуждать ближнего, к врагам отнесетесь благодушно, к недругам – доброжелательно. Эта святая молитва будет хранителем вашего девства. Если же кто из вас соберется выйти замуж, то она же отведет вас от всякого дурного человека и пошлет доброго, верующего друга для совместной помощи на жизненном пути.

Есть три пути: замужество, девство и монашество. Каждый путь может привести в Царство Небесное. В замужестве – исполняя во имя Христово обязанности матери и жены; в девстве – посвящая его Богу; в монашестве – отрекаясь от всего Царствия Божия ради. Я не зову вас в монастырь, при настоящем упадке монашеской жизни иногда легче спастись в миру. У всякого своя дорога, только бы человек искренне искал Бога, стремился к Нему. Конечно, путь монашеский – это путь царский, и кто, поступив в монастырь, будет истинным монахом, сподобится великой награды.

Интересный случай произошел всего несколько лет тому назад. В некой пустыне один послушник решился выйти из монастыря. Накануне собрал он свои вещи и пригласил несколько послушников прийти к нему на другой день прощаться. Обещал напоить чайком, а может быть, и водочкой. На следующий день пришли гости и удивились. Все вещи опять были разложены, а инок сидел на лавке, по-видимому, не собираясь уходить. Где угощение? Где самовар?

– Самовар стоит на полке, – был ответ. – Впрочем, если хотите, я его, пожалуй, поставлю.

– То есть как это, если хотите? Ведь ты же нас собирался угостить на прощанье!

– Да я, братие, никуда не ухожу. Господь вразумил меня.

И инок рассказал о своем сновидении. Он удостоился видеть обитель, уготованную инокам; по красоте своей она была несравненно лучше обители мирских людей. Этот рассказ произвел на всех сильное впечатление. Передали игумену, тот – архиерею. Архиерей признал сон духовным. Он был издан отдельной книжечкой.

Но как ни спастись, лишь бы спастись! Господь всех зовет в Свое Царство: «Се, стою при дверех и толку: Аще кто услышит глас Мой и отверзет двери, вниду к нему, и вечеряю с ним, и той со Мною» (Откр. 3, 20), – говорит Христос. Блаженны те, кто слышит глас Господень и следует за Ним!

В Казани я знал одну старицу, матушку Евфросинию. Святая это была душа, с юных лет услышавшая призыв Спасителя. Матушка Евфросиния была единственная дочь богатых и знатных родителей. Когда ей минуло двенадцать лет, ее отвезли в Смольный институт. Здесь свободное от занятий время проводила она за чтением священных книг. Ее в шутку называли монашечкой. Она окончила институт и вернулась к родителям, которые были вне себя от радости. При уме и образованности Евфросиния отличалась необыкновенной красотой, что вместе с огромным богатством сулило ей счастливую жизнь. Но сердце Евфросинии не лежало ни к чему земному, она неудержимо стремилась ко Христу, Которого возлюбила с детства. Суета и роскошь в доме родителей ей были нестерпимы. По случаю окончания института родители устроили ей великолепный бал; они любовались и гордились дочерью, которая в бальном платье, вся усыпанная бриллиантами, была поразительно хороша. Но вот среди бала Евфросиния выбирает удобный момент и незаметно покидает зал. Придя в свою комнату, она срывает с себя бриллианты, переодевается в платье горничной и, оставив родителям записку, чтобы ее не искали, вместе с верной служанкой покидает родительский дом. Долго скитались молодые девушки, во многих монастырях их боялись принять. Наконец поселились они в Смоленском монастыре и жили там, не постригаясь. Впоследствии матушка Евфросиния приехала в Казань. Здесь один благочестивый купец выстроил ей отдельный домик, и святая старица мирно доживала свои дни. Я по временам посещал ее. Интересны были ее беседы, всегда живые, глубокие, назидательные. Она была очень умна и начитанна, и в беседе с ней время летело незаметно.

Однажды она рассказала мне о том, как слышала пение ангельское. Это было так. По какому-то делу матушка Евфросиния ходила к преосвященнейшему митрополиту Киевскому Филарету60. Подходя к дому владыки, она услышала чудное, необыкновенное пение. Наслаждаясь им, матушка недоумевала: кто бы мог так дивно петь? «Верно, к владыке приехали откуда-нибудь певцы», – подумала она. Матушка Евфросиния рассказала ему о том, что слышала, и о своем предположении. Владыка задумался. «Нет, – сказал он, – петь у меня некому; ты слышала, мать, пение Ангелов, но не придавай этому большого значения, чтобы не возгордиться».

Однажды с месяц я не был у матушки Евфросинии. Когда отправился к ней, то у ворот встретил купца, который сказал мне: «Идите же скорее, матушка Евфросиния у нас кончается». Я вошел в ее келию. Старица лежала, тяжело дыша, глаза ее были закрыты. Когда я подошел к ней, она открыла их, и лицо ее озарилось ласковой улыбкой. «Слава Богу, Павел Иванович пришел», – произнесла она медленно. Я взял ее руки и сложив персты для крестного знамения, трижды осенил ее. Лицо ее еще больше просветлело. Она слегка вздохнула, затем дыхание ее сделалось коротким, и через несколько минут ее не стало.

С утра до вечера келия матушки Евфросинии была наполнена народом. Все хотели отдать последний долг усопшей, непрерывно читали Псалтирь. Я лично не читал, так как много было желающих. Сидел я в келии между шкафом и дверью и пристально смотрел в лицо усопшей. Прекрасное было лицо – такое спокойное, радостное и в то же время величественное. Тяжело мне было. Я чувствовал себя таким одиноким. Хоронили ее во вторник, как помню. Когда вносили ее в церковь, хор запел: «Радуйся, Варваро, невеста Христова прекрасная». Оказывается, читали акафист святой великомученице Варваре. Впоследствии оказалось, что это не было простой случайностью: матушка Евфросиния была в тайной схиме, хотя почти никто этого не знал, и имя имела – Варвара. Слова припева так ясно относились к ней.

Господь утешил меня в моей скорби. Вскоре после погребения я увидел сон: обширное беспредельное поле, кругом ни души. Посреди поля стоит гроб с матушкой Евфросинией, и я стою возле. Раннее утро, и еще темно. Вдруг вижу – по небу движутся полки́ воинов со знаменами; казалось, они шли после решительной битвы и очень устали. Я не могу ясно различить их лиц, так как совсем не рассвело, но восходящее солнце уже освещало верхушки их знамен с золотыми крестами. Я проснулся и недоумевал, что означает этот сон. Мне объяснили так: воины со знаменами – это полки ангельские, воевавшие с супротивными силами за душу матушки Евфросинии и победившие. А Ангелы принимают деятельное участие в судьбе человека. Если враги нападают на нас со всех сторон, то тем более светлые, любвеобильные Ангелы стремятся защитить нас, если только человек сам сознательно не переходит на сторону зла.

Меня поразил рассказ матушки Евфросинии о слышанном ею ангельском пении, но в жизни святых встречается много таких примеров. Известно повествование о святом Пимене Многострадальном. Он жаждал пострига; и вот однажды ночью видит: приходит игумен с братией и совершает над ним пострижение. Через некоторое время пришел игумен того монастыря с братией и удивился, что отец Пимен облачен в иноческие одежды. На вопрос, кто постригал Пимена, тот, изумившись, сказал: «Да ты же сам, отче!» Стали спрашивать монахов, бывших в соседних келиях, и все подтвердили, что слышали дивное пение молитв, поющихся при пострижении. Понял тогда игумен, что Пимен был пострижен Ангелами.

Об ангельском пении еще есть повествование, сравнительно недавнее. Это было в Вологодской губернии. Служили в одном храме обедню. Вдруг на улице произошел пожар. Все бросились из храма, остались только диакон и священник. Певчие тоже разбежались. Но когда диакон начал ектению, с клироса послышалось чудное пение. Мимо церкви проходил в это время один поляк. Привлеченный дивным пением, он вошел в церковь и был поражен небывалым зрелищем. Церковь пуста, только престарелый священник в алтаре и диакон на амвоне. На хорах – светлые мужи в белых одеждах. Они-то и пели.

По окончании литургии поляк подошел к священнику и спросил его, кто были эти благолепные мужи, которые так дивно пели.

– Это Ангелы Божии, – ответил иерей.

– Если это так, то я сегодня же хочу креститься, – сказал поляк.

– Вы уже крещены, – ответил священник, – примите только Православие.

И поляк был присоединен к Православной Церкви благодаря ангельскому пению.

Сохранилось предание об одном иноке, который, достигнув уже высокой духовной жизни, совершив всевозможные подвиги, начал смущаться помыслом о том, в чем же будет заключаться вечное блаженство. Ведь человеку все может наскучить. В смущении инок не находил себе покоя, душа его скорбела. Однажды пошел он в лес и зашел в густую чащу. Усталый, присел он на старый пень, и вдруг ему показалось, что весь лес осветился каким-то чудным светом. Затем раздалось невыразимо сладостное пение. Объятый духовным восторгом, старец внимал этим звукам. Он забыл все на свете. Но вот, наконец, пение прекратилось. Сколько времени оно продолжалось – год, час, минуту, – старец не мог определить. С сожалением поднялся он со своего места. Как бы хотелось ему, чтобы это небесное пение никогда не прекращалось! С большим трудом выбрался он из леса и пошел в свой монастырь. Но почему-то на каждом шагу старец удивлялся, видя новые, незнакомые ему здания и улицы. Вот, наконец, монастырь. «Да что же это такое, – сказал он про себя, – я, верно, не туда попал». Старец вошел в ограду и сел на скамью рядом с каким-то послушником.

– Скажи мне, Господа ради, брат, это ли город Н.?

– Да, – ответил тот.

– А монастырь-то ваш как называется?

– Так-то.

– Что за диво? – и старец начал подробно расспрашивать инока об игумене, о братии, называл их по именам, но тот не мог понять его и отвел к игумену.

– Принесите древнюю летопись нашего монастыря, – сказал игумен, предчувствуя, что здесь кроется какая-то тайна Божия.

– Твой игумен был Иларион?

– Ну да, ну да! – обрадовался старец.

– Келарий такой-то, иеромонахи такие-то?

– Верно, верно, – согласился обрадованный старец.

– Воздай славу Господу, отче, – сказал тогда игумен. – Господь совершил над тобою великое чудо. Те иноки, которых ты знал и ищешь, жили триста лет тому назад. В летописи же значится, что в таком-то году, такого-то числа и месяца пропал неизвестно куда один из иноков обители.

Тогда все прославили Бога.

Существует предание, что в древности были птицы, пение которых звучало так сладостно, что человек, слушая, умирал от умиления. На старце, триста лет слушавшем ангельское пение, явил Господь Свое милосердие. Не оставил он в смущении раба Своего, столько лет Ему работавшего, и вразумил, и утешил его Ему Единому ведомыми судьбами. Любит Господь кротких, смиренных, ибо Сам кроток и смирен сердцем. «...На кого воззрю, – говорит Господь, – токмо на кроткаго и молчаливаго и трепещущаго словес Моих» (Ис. 66, 2). Святитель Исаак Сирин говорит: «Если на одну чашу весов положить множество добрых дел, а на другую молчание, то молчание перевесит».

Не так давно скончавшийся епископ Феофан61 так высоко ценил молчание, что в последние годы своей жизни оставил все и затворился в своей безмолвной келии. Помещение его состояло из нескольких комнат и домашней церкви, где епископ Феофан ежедневно совершал литургию. Он писал иногда друзьям своим и замечал между прочим: «Я – архиерей, я и иерей, я и диакон, я и псаломщик».

При епископе жил келейник, который убирал его помещение, готовил ему пищу; епископ Феофан любил чистоту, и у него было даже уютно. Когда келейник входил, епископ уходил в другую комнату. Безмолвие доставляло ему высокое утешение, возносило его дух горе́.

И все мы твердо верим, что принял Господь его чистую душу в Свое Небесное Царствие. Но в обыкновенной жизни иногда молчание бывает преступно. Садится, например, семейство за обед, а одна из дочерей не хочет ни с кем разговаривать. Ну молчит, молчит, и мать начинает смотреть на нее косо: «Что это она не разговаривает? Верно, считает нас ниже себя». Мать начинает говорить дочери нечто неприятное, а та думает: «Ах, так! Так я совсем ничего не скажу». Наконец мать замолкнет, но по лицу ее видно, что она недовольна. Кончается обед, и все стремятся уйти друг от друга подальше. Скажите, кому нужен такой «подвиг» молчания? Людям он не нравится, да вряд ли и Господу угоден. Господь заповедует: «О сем разумеют еси, яко Мои ученицы есте, Аще любовь имате между собою" (Ин. 13, 35).

Старайтесь, детки, жить в мире со всеми, насколько, конечно, это от вас зависит. Апостол говорит: «Мир имейте и святыню со всеми...» (Евр. 12, 14). И если будете к этому стремиться, то Сам Господь не оставит вас Своею помощью, поставит вас в такие условия жизни, при которых легче всего спастись, и, наконец, наполнит сердце ваше истинной любовью, которая есть верх совершенства и является источником неизреченной радости, неизреченного блаженства.

29 декабря 1910 г.

Сейчас приходили ко мне иноки на благословение. Среди них несколько новопостриженных. У нас в монастыре такой обычай: после пострижения иноки обитают безвыходно четыре дня в храме, туда им и пищу приносят. Затем они исповедуются, причащаются Святых Тайн и после литургии расходятся по своим келиям. Безвыходное пребывание в храме доставляет инокам, особенно внимательным, высокое духовное наслаждение. Спрашиваю я недавно постриженных, что они чувствовали, пребывая в храме. «Было, – отвечают, – радостное, восторженное чувство, но видений никаких не было». Тогда подошел ко мне один из иноков, облаченный в монашеский чин несколько лет тому назад. «Батюшка, – обратился он, – мне все хотелось, но не удавалось вам рассказать нечто из того, что я чувствовал после пострига. Однажды ночью я задремал, прислонясь к гробнице отца Моисея, и вдруг вижу: дивный сад, а в нем множество храмов с голубыми куполами. Вид всего этого был так необычайно величествен, что я невольно залюбовался. Плодов в саду не видел, не слышал и пения, но от созерцания сада и храмов моя душа исполнилась такой духовной радости, такого блаженства, какого я никогда еще не испытывал. Вот уже несколько лет прошло с того времени, но и теперь, когда становится на душе тяжело, стоит только вспомнить об этом видении, чтобы успокоиться и благодушно перенести всякие скорби».

Да утешит Господь рабов Своих, трудящихся во славу имени Его! Труден путь иноческий, но зато самый благонадежный ко спасению. Но где же лучше, удобнее служить Господу, как не в обители? Я не зову вас в монастырь, и в миру можно спастись, хотя неудобно это, так как весь уклад мирской жизни не приближает, а отдаляет от Бога.

Царствует в миру дух века сего. Порок там ничем не удерживается. Какое, например, безобразие в Москве, особенно в праздники. Целомудренной девушке и по улицам-то проходить страшно: в витринах выставлены такие скверные картины и статуи, что, глядя на них, чувствуешь, как оскорбляется чувство стыдливости и целомудрия. Впрочем, есть люди, живущие и в миру по-монашески, к которым не пристает мирская грязь, душа же их нераздельно принадлежит Господу. Это те, о которых сказал Лермонтов, что «они не созданы для мира, и мир был создан не для них».

Из далекого прошлого встает передо мной образ матушки Евфросинии62.

Познакомился я с матушкой Евфросинией у одного игумена, а затем стал бывать у нее. Когда я с ней познакомился, она была уже старушкой, но лицо ее сохранило следы прежней красоты. Особенно хороши были ее голубые глаза – в них светилось столько неземной красоты! Да и вообще во всем ее облике была какая-то особенная духовная красота. Матушка Евфросиния получила прекрасное образование, знала основательно английский и немецкий языки, а может быть, и французский (я не слышал, чтобы она говорила на этом языке), очень любила поэзию, необычайно хорошо читала стихи, это последнее она в некоторой степени передала и мне. Подобно мудрому книжнику, который износит новое и ветхое, она умела заимствовать полезное не только из Священного Писания, но и из произведений светских писателей. В молодости она любила литературу, но потом стала читать исключительно Священное Писание, Псалтирь и отцов Церкви; особенно любила Исаака Сирина, которого сравнивала с орлом, парящим в поднебесье.

Однажды зашел я к ней после всенощной на праздник Покрова Пресвятыя Богородицы: всенощная у нас окончилась рано, в половине восьмого. Матушка встретила меня, как всегда, очень приветливо.

– Чайку хочешь?

– Не надо, зачем вам возиться?

– Какая возня, у меня уже все готово.

Я не заметил, как появился на столе самовар. Матушка Евфросиния налила мне стакан, а себе свою чашечку, маленькую, как наперсток. Разговорились мы.

– Вот удивляюсь я, отчего ты приходишь ко мне, убогой?

– Матушка, – отвечаю я, – когда Христос спросил учеников, не хотят ли от Него отойти (как отошли некоторые ученики), то они отвечали: «Господи, куда мы пойдем, Ты имеешь глаголы Вечной Жизни». То же и я могу сказать вам. Куда мне от вас идти? Вы имеете глаголы Вечной Жизни. Хорошо мне здесь, в вашей маленькой уютной комнатке, с образами и горящей лампадой, спокойно и радостно.

Днесь благодать Святаго Духа нас собра, и вси, вземши крест свой, глаголем: осанна в вышних, – сказала старушка, – а понимаешь ли ты, что значит слово «осанна"?

– Спасение, – отвечаю.

– Да, осанна – спасение, но, чтобы спастись, необходимо исполнять заповеди Христовы. На Страшном Суде Своем Господь потребует от нас отчета, как мы провели свою жизнь, как исполнили Его святой закон. Здесь ничем нельзя оправдаться: ни богатством, ни обычаями мира. Вот, думалось мне, когда я еще в родном доме жила, явится Господь и спросит: «Исполнила ли ты Мои заповеди?» – «Но я была единственной дочерью богатых родителей». – «Отлично, но исполнила ли ты Мои заповеди?» – «Но я окончила институт». «Хорошо, но исполнила ли ты Мои заповеди?» – «Но я была красавицей». – «Но исполнила ли ты Мои заповеди?». Страшно становилось от таких мыслей, и я решила оставить все мирское.

– Да, вы оставили, но нельзя же убегать с бала, – возразил я.

– Это и не нужно, но исполнять закон Христов можно и должно во всяком звании и состоянии.

– А вы надеетесь спастись?

– Надеюсь, – ответила матушка с уверенностью, – не оттого, что я исполняла все заповеди, а хоть за кончики-то бралась. Но главное, уповаю на бесценные заслуги Спасителя моего. Сердце свое очистить надо, чтобы увидеть Господа, – продолжала матушка Евфросиния, – помнишь, Пушкин в стихотворении «Пророк» говорит:

И внял я неба содроганье,

И горний Ангелов полет,

И гад морских подводный ход...

Это ясное изображение души человеческой: у нас в сердце может быть «и горний Ангелов полет, и гад морских подводный ход». Чистое сердце созерцает великие тайны Божии. Наоборот, в сердце, отуманенном страстями, замечается «гад морских подводный ход», то есть низменные стремления и желания, всякая нечистота...

Когда я возвращался домой после ее похорон, то чувствовал не скорбь, а радость, что сподобился присутствовать при кончине праведницы. Похороны матушки Евфросинии были торжественные, много народа провожало ее до могилы. Погребение совершал архиепископ, который после предания земле ее праха сказал проникновенное слово, о ее тайном постриге с именем Варвара. Кроме нее и архиепископа, никто не знал этого, и от меня скрыла. Очень смиренна была покойница. За святую жизнь Господь сподобил ее дара прозорливости, но она старалась не обнаруживать этого дара. Она часто говорила мне: «Может быть, тебя Господь сподобит послужить Ему в монашестве». Наверно, ее духовному оку было открыто мое будущее, но, по своему смирению, она никогда не говорила утвердительно, а всегда прибавляла «может быть».

Похоронили ее около Смоленского собора. Все знавшие ее со слезами, но и с надеждой проводили ее в лучший мир, веруя, что помянет она и их святыми своими молитвами у престола Божия. Напишите и вы в свои поминания имя монахини Варвары, чтобы и за вас она помолилась Господу. Да сподобит Господь и нас христианской кончины, как молится Церковь: «Христианския кончины живота нашего, безболезненны, непостыдны, мирны и добраго ответа на Страшней Судищи Христове». Аминь.

2 января 1911 г.

Слава Господу! Дожили мы до праздников, нынешние дни называются святыми днями, так как Церковь посвящает их воспоминаниям о Рождестве Спасителя мира!

Но что теперь происходит в миру! Страшно и подумать – объедение, пьянство, разврат...

У Гоголя есть «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». В ней описывается как из-за ничтожной причины два приятеля поссорились на всю жизнь. Они истощили все свои средства на суды, дошли до бедности, лишь бы только обвинить один другого. Печальная история! В конце повествования автор добавляет: «Скучно жить на этом свете, господа!».

Сейчас мы переживаем лютые времена. После объявления всяких свобод при Александре II усилилась разнузданность, люди восстают один на другого, не щадя ни родства, ни дружбы. Восстают против законной власти – все попрано: вера, добродетель, стыд. Театр развращающим образом действует на душу. В нем разыгрываются безнравственные вещи, как, например, «Анатэма» Андреева63 и т.д. Не скучно, а страшно жить на таком свете, господа! Впрочем, не следует приходить от этого в уныние, было и хуже, да прошло, так и настоящее успокоится. Это еще не время перед Антихристом. Господь милосерд, но и правосуден. Священное Писание говорит: «...Бог поругаем не бывает...» (Гал. 6, 7). Долго терпит Он грехи и беззакония, но если человек не хочет исправиться, то наказывает нечестивцев внезапной смертью. «В чем застану, в том и сужу»64, – говорит Господь. Ужасна будет участь человека, умершего внезапно во время совершения грехов. Один богач, женившись на бедной девушке, начал вскоре всячески издеваться над ней, а сам предался разгульной жизни. Однажды он был в театре на одном безнравственном представлении. В антракте он отправился в буфет, взял себе рюмку вина и вдруг упал мертвым. Каково такой душе явиться на суд Божий?

Однажды в Вене, в Ринг-театре, шло какое-то кощунственное представление. Вдруг вспыхнул пожар и быстро распространился по всему зданию. Множество людей погибло. Потрясающее впечатление произвело зрелище массы гробов, которые затем потянулись по направлению к кладбищу. А какова загробная участь этих людей! Страшно подумать.

Теперь все разрешено, театральные представления будут даже в большие [церковные] праздники. Прежде же в казенных театрах под праздники не играли. Помню, однажды в Казани под праздник Святителя Николая давалось представление. Вдруг за кулисами вспыхнул пожар, возбудивший всеобщую панику. Впрочем, жертв человеческих не было. Господь помиловал за молитвы Святителя. Долго после этого под праздник Святителя Николая Чудотворца представлений не давалось.

Когда я был в миру, то любил оперу. Хорошая, серьезная музыка доставляла мне удовольствие, и я всегда имел абонемент – кресло в партере. Впоследствии, когда я узнал другие, духовные, утешения, опера перестала меня интересовать. Когда в сердце закроется клапан для мирских наслаждений, тогда открывается другой клапан – для восприятия духовных. Но как стяжать это? Прежде всего миром и любовью к ближним. Любы долготертит, милосердствует, любы не завидит, любы не превозносится, не гордится, не безчинствует, не ищет своих си, не раздражается, не мыслит зла, не радуется о неправде, радуется же о истине: вся любит, всему веру емлет, вся уповает, вся терпит. Любы николиже отпадает... (1Кор. 13,4–8).

Кто же спасется? Претерпевый до конца, далее – удалением от греховных удовольствий, каковы, например карты, танцы и т.д.

Один человек видел во сне танцующих кадриль, и Ангел Господень вразумил его: «Посмотри, что они делают». Господи, да ведь это поругание Креста Христова! Действительно, французская кадриль была выдумана в эпоху революции для попрания креста, ведь и танцуют ее четыре или восемь человек, чтобы как раз вышел крест. Подобный сон видела одна схимница; ей представилось, что танцующие были объяты пламенем и окружены канатом, а бесы прыгали и злорадствовали о погибели людей.

Вот теперь праздники, но какая разница между тем, как празднуют эти святые дни в миру и в монастыре! Там служат врагу, здесь, в монастыре, – Богу. В то время как в миру беззакония достигают самого большого развития, в монастыре радость и мир о Господе! Торжественная служба умиляет душу и располагает ее сильнее восчувствовать всю беспредельную благость Господа, родившегося ныне от Безневестныя Девы Марии. У нас, например, даже сама природа располагает к тихой радости о Господе. В то время как в миру увлекаются светской литературой, часто безнравственной, в монастыре – чтение Псалтири и в свободное время – Жития святых. Когда я поступил в монастырь, то у меня явилось желание перечитать всех наших классиков; я открыл это старцу, но тот запретил. Теперь я радуюсь, что послушался мудрого совета, так как желание заняться светской литературой было приманкой врага, чтобы возбудить во мне воспоминания о мирской жизни, а может быть, и сожаление о ней.

Я не хочу сказать, что чтение наших великих писателей было грехом, но есть чтение более полезное и назидательное. Например, чтение Псалтири: здесь мы можем почерпнуть все эстетические наслаждения. Книга эта написана святым пророком и царем Давидом по внушению Святого Духа, сам пророк говорит об этом: «...Язык мой – трость книжника скорописца" (Пс 44, 2).

Незаменимое чтение представляют собой Жития святых, особенно на славянском языке. В настоящее время славянский язык не всегда понимают, а между тем он несравненно красивее и богаче русского. Один знаток, сравнивая славянский язык с русским, говорил, что между ними такая же разница, как между дворцом и трактиром. Представьте себе великолепный Миланский собор или собор Святого Петра в Риме, а рядом с ними – простую деревенскую церковь, и это будет подобием славянского и русского языков. В миру чтение Жития святых, в особенности на славянском языке, совсем оставили; вы же не сообразуйтесь с обычаями века сего, а занимайтесь этим спасительным чтением. Посещайте монастыри, особенно в праздники; когда и меня не будет, не забывайте приезжать сюда, чтобы отдохнуть душой. А может быть, кого из вас Господь сподобит монашеского чина. Хотя монастырская жизнь полна скорбей и искушений, но она же несет с собой и великое утешение, о котором мир совсем не имеет ни малейшего понятия. Впрочем, как бы ни спасаться, только бы спастись и достигнуть Царствия Небесного, которого да сподобит нас всех Господь. Аминь.

11 апреля 1911 г.

"Воскресения день, просветимся, людие, Пасха, Господня Пасха! От смерти бо к жизни, и от земли к Небеси, Христос Бог нас преведе, победную поющия".

Что может быть восторженнее, радостнее этого канона? Полной радости не бывает в этой жизни, где мы зрим Бога яко зерцалом в гадании. Настанет эта радость там, за гробом, когда мы увидим Господа «лицом к лицу». Не все одинаково будут зреть Бога, но по мере восприятия каждого; ведь и зрение Серафимов отличается от зрения простых Ангелов. Одно можно сказать: кто не видел Христа здесь, в этой жизни, тот не увидит Его и там. Способность зреть Бога достигается работой над собой в этой жизни. Жизнь всякого человека-христианина можно изобразить графически в виде непрерывно восходящей линии. Только видеть это восхождение не дает Господь человеку, скрывает его, ведая немощь человеческую и зная, что, наблюдая за своим улучшением, человеку недолго и возгордиться, а где гордость, там падение в бездну.

Ужасную вещь выдумал Бенджамин Франклин, предлагавший на особых табличках отмечать, что ты преуспел за день, за неделю и т.д. Этим путем до невероятной прелести можно дойти и в бездну погибели рухнуть.

Нет, у нас путь иной, мы все должны стремиться к Богу, Небу, к востоку. Но должны видеть свои грехи и немощи, исповедуя себя первыми из грешников, видя себя ниже всех и всех над собою. А это-то и трудно. Все мы норовим замечать за другими: вот он в чем слаб, а я нет, я паинька, я лучше его – и так над всеми... С этим надо бороться. Тяжела эта борьба, но без нее нельзя узреть Бога. Правда, «лицом к лицу» видят Его немногие, вроде Серафима Саровского, но хотя бы отображение Его видеть должны стремиться все без исключения. Если веруем во Христа и по силе стремимся исполнять его заповеди, то хотя бы в щелочку, а все же видим Его. Наше зрение, то есть способность видеть Христа, и зрение святых людей можно сравнить со способностью человека и орла смотреть на солнце. Орел высоко поднимается над землей, парит в небе и немигающими глазами смотрит на солнце, а человеческое зрение к этому не приспособлено, человек не может вынести всей полноты света, а орел может. Так и с Божественным Светом: те, у кого приспособлено к тому духовное зрение, будут Его видеть, а прочие – нет.

Пишет мне один мятущийся интеллигент: «Очень тяжело мне. Внешне все обстоит благополучно, и дела идут хорошо, семья дружная, жена хорошая, но беда в том, что душу свою мне открыть некому. Того, о чем я тоскую, не понимает жена, а дети теперь еще малы. Что мне делать? Как избавиться от тоски и скорби?».

Я посоветовал ему читать Псалтирь. Там есть в 93-м псалме: «По множеству болезней моих в сердце моем, утешения Твоя возвеселиша душу мою» (Пс. 93, 19). «Возьмитесь за этот стих, – написал я ему, – и принимайтесь читать Псалтирь. Думаю, что Бог Вас утешит».

Проходит некоторое время, получаю письмо: «Послушал Вас, начал читать Псалтирь и ничего там не понимаю». Отвечаю: «Ты не понимаешь, но зато бесы понимают и бегут прочь. Читай пока, не понимая, а когда-нибудь понимать начнешь». Не знаю, что будет с ним дальше. И вам повторяю: читайте Псалтирь ежедневно, хотя бы понемногу, и Господь не оставит вас Своею милостью, будет всегда вам Помощником и Утешителем. Аминь.

12 апреля 1911 г.

В первые дни христианства последователи Христа Спасителя причащались каждый день и жизнь вели равноангельскую, были готовы предстать перед лицом Божиим каждую минуту. Часто случалось, что утром христианин причащался, а вечером его могли схватить и отвести в Колизей. Конечно, находясь в опасности, христиане зорко следили за своим внутренним миром и проводили жизнь в чистоте и святости.

Но первые века прошли, гонения со стороны неверных прекратились, всегдашняя опасность миновала. Тогда вместо ежедневного причащения стали причащаться один раз в неделю, затем раз в месяц и даже сократили до одного раза в год.

У нас в скиту держатся устава Афонской Горы, где он был составлен святыми старцами и передан во всегдашнее назидание, и в монастыре у нас придерживаются тоже этого правила. Все иноки причащаются пять раз в год, но по благословленной причине можно и чаще. К этому так привыкли, что более частое причащение обращает на себя всеобщее внимание.

– Что это отец Иероним сегодня причащается?

– Ему разрешил старец.

– Но отчего?

– Ему явился диавол чувственным образом, а потому он совсем расслабел.

– Тогда понятно...

Впрочем, исповедоваться можно всегда, даже каждый день, и у нас исповедуют часто. Скитяне даже каждый день приходят к старцу на откровение помыслов, а монастырская братия – раз в неделю. И от монастырской братии, особенно от скитян, требуется высокая жизнь по заповедям Христовым, жизнь равноангельская.

Наши почившие старцы осуществили эти высокие заветы, и Господь прославляет их. Тела их, веруем, лежат нетленными. Про батюшку отца Макария достоверно известно, что тело его не подверглось тлению, в чем могли убедиться, когда ставили над ним часовню, а ведь он скончался лет шестьдесят тому назад.

Замечательное явление! Тела праведников и подвижников нетленны, от тел же царей и владык мира сего остается горсть золы и больше ничего. Недавно писали, что при раскопках катакомб найдены могилы Диоклетиана, Нерона и других владык, перед которыми когда-то трепетала вся Вселенная. И какова же судьба их праха? Когда служителя спросили, что было в урнах, он равнодушно ответил – зола.

– Да где же она?

– А я отдал ее жене для стирки белья – хорошая зола!

Боже мой! Могли ли эти властелины когда-нибудь предполагать, что прах их попадет в бак для стирки грязного белья! Как много заботились эти люди о своем теле – и вот какова участь этих тел! Святые же, также и все наши оптинские старцы, умерщвляли свое тело – и оно оставалось нетленным.

Наша святая обитель привлекает к себе многих богомольцев, и часто слышится такое мнение, что, побывав раз в Оптиной, стремятся туда всей душой. Не имеет наша обитель ни чудотворных икон, ни прославленных мощей, но вся земля здесь как бы полита кровью и потом святых старцев, и молитвами их низводится благодать на души верующих. Нигде в другом месте этого нет. Даже наш владыка, как епископ, посещающий обители, всегда говорил, что в Оптиной есть что-то особенное.

В России немного скитов – скитов десять, наверно, будет. Есть у нас один скит, где в храме бывает очень редко кто-нибудь из посторонних и то лишь за обедней. Утреню же мы совершаем всегда только своей скитской семьей. Сильное впечатление производит наш храм на посторонних посетителей – тихий, пустынный. Один благочестивый человек пожертвовал однажды колокол в сто пятьдесят пудов весом, но он не подошел для скита и был снят. У нас самый большой в тридцать девять пудов.

Слава Богу, что в нынешний день, в век неверия и полной разнузданности нравов, есть еще в России святые места, тихие пристанища для хотящих спастись. Трудно спастись среди развращенного общества. В Священном Писании говорится: «С преподобным преподобен будеши, и с мужем неповинным неповинен будеши и со строптивым развратишися" (Пс. 17, 26).

Греховные страсти губительно действуют на душу и тело. Уже находясь в монастыре и читая святых отцов, я узнал, что страсти столь же заразны, как и болезни, они также могут передаваться через предметы, как и зараза.

Когда святитель Спиридон, епископ Тримифунтский, ехал на Вселенский Собор, то на пути остановился в одной гостинице. Сопровождавший святого инок, войдя к нему, спросил:

– Отче, не могу понять, отчего это наша лошадь не ест капусты, которую я ей купил у нашего хозяина. Капуста хорошая, впору человеку есть, а лошадь не ест?

– Оттого, – сказал святой, – что лошадь чувствует нестерпимый смрад, исходящий от капусты по той причине, что наш хозяин заражен страстью скупости.

Человек, не просвещенный духом, этого не замечает, но святые имеют дар Божий распознавать страсти.

Однажды один из посетителей батюшки отца Амвросия просил продать его шубу, почти совсем новую, на дорогом меху, за половинную цену. С этой целью он оставил шубу у старца. Услышав о ней, козельский исправник приехал к батюшке, прося его благословения на покупку. «Нет, – сказал старец, – не благословляю, она вам не подходит. В Козельске есть один еврей, он ее и купит».

Исправник послушался. Оказалось, что шуба принадлежала человеку, зараженному гордостью, и эта страсть передалась тому, кто ее купил.

У одного богатого помещика случился пожар в доме. Вдруг в комнату вбежал его отец, умерший незадолго перед тем, одетый, как в гробу, и воскликнул: «Пожар!». Собака, спавшая тут же, бросилась на покойника с отчаянным лаем. Проснулся хозяин и не мог понять, что случилось с собакой, так как покойного отца он не видел, видели только его слуга и собака. Слуга потом и рассказал об этом.

В Священном Писании рассказывается, как ослица видела Ангела, а пророк не видел65. У животных бывает особенное зрение, конечно, для нашего вразумления.

Много назидательного дает нам и наблюдение окружающей природы. Все знают растение подсолнечник. Свою желтую голову он всегда обращает к солнцу, тянется к нему, откуда и получил свое название. Но случается, что подсолнечник перестает поворачиваться к солнцу, тогда опытные в этом деле говорят, что он начал портиться, в нем завелся червь, надо его срезать. Душа, алчущая оправдания Божия, подобно подсолнечнику стремится, тянется к Богу – Источнику света. Если же перестает искать Его, следовательно, такая душа гибнет. Необходимо в этой жизни ощутить Христа; кто не узрел Его здесь, тот не увидит Его и там, в Будущей Жизни. Но как увидеть Христа? Путь к этому возможен – непрестанная молитва Иисусова, которая одна способна вселить Христа в наши души.

У преподобного Иоанна Лествичника спросили, есть ли верные признаки, по которым можно узнать, приближается ли душа к Богу или отдаляется от Него. Ведь относительно обыденных предметов есть определенные признаки – хороши они или нет. Когда, например, начинают гнить капуста, мясо, рыба, то легко заметить это, ибо испорченные продукты издают дурной запах, изменяют цвет и вкус, и внешний вид их свидетельствует о порче.

Ну а душа? Ведь она бестелесна и не может издавать дурного запаха или менять свой вид. На этот вопрос святой отец ответил, что верный признак омертвения души есть уклонение от церковных служб. Человек, который охладевает к Богу, прежде всего начинает избегать ходить в церковь. Сначала старается прийти к службе попозже, а затем и вовсе перестает посещать храм Божий. Оттого-то для иноков и обязательно посещение службы. Правда, по неотложным делам иногда разрешается не ходить ко всем службам, но при возможности это вменяется в необходимую обязанность. У нас в скиту даже обходят келии по праздникам, чтобы никто не уклонился от церковной службы. Впрочем, это делается еще и по другой причине. Страшные явления бывают иногда в келиях иноков. У нас живут в отдельных келиях, но обязательно не менее двух человек в отдельном помещении. Это для того, чтобы в случае каких-либо бесовских наваждений можно было постучать в келию соседа и попросить помощи.

Был у нас флигелек, где жил один монах, но теперь там не позволяют жить одному. Однажды был такой случай. После вечернего правила он увидел, что в его келии сидит какой-то человек уже преклонных лет и говорит ему:

– Что ты здесь? Только небо коптишь! Вернись к своим прежним занятиям, ты там принесешь гораздо больше пользы и, получая хорошее содержание, будешь жить в свое удовольствие.

– Но как отсюда уйти? Двери скита крепко заперты.

Ты об этом не беспокойся, только пожелай – и я мгновенно перенесу тебя. У ворот уже стоит тройка.

– Но кто же ты? Верно, демон? Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя! – воскликнул опомнившийся инок, и злой дух исчез.

Было около двенадцати часов ночи, когда инок прибежал к батюшке отцу Амвросию и рассказал ему о случившемся.

– Да, страшное видение ты имел, – сказал старец. – У тебя был восьмилегионный бес, кому он является, почти всегда того убивает.

– Как же я-то спасся?

– Господь известил меня, что ты в опасности, – ответил отец Амвросий, – и я встал на молитву; и тебе Господь напомнил о Своем страшном и славном имени, которого трепещут адские силы.

Да, страшные вещи бывают у нас иногда. Но в монастыре легче победить диавола, в миру же несравненно труднее, и восьмилегионный бес, явившись, убивает. А является он людям, которые еще не начали праведно жить, а только еще думают об исправлении жизни.

Когда я был в миру, то имел товарища, скептически относившегося к монастырям. «Не понимаю, для чего это люди, особенно иноки, сидят в одиночных келиях и удаляются от людских взоров», – говорил он. А между тем этот человек был монахом в душе, и душа его была чистая, возвышенная. Поэт и музыкант, у него был особый дар читать стихи, как ни у кого другого. Музыка была его страстью. Бывало, рассказывает нам что-нибудь и вдруг восклицает:

– Нет, я не умею объяснить этого словами, а это вот что! – Сядет к роялю, закинет голову, сыграет импровизацию.

– Поняли? – спросит потом.

Часто и не понимали его, но он не изменял своей системы объяснений. Квартира его была обставлена со вкусом и не банально: не было в ней диванов со столами перед ними и креслами по бокам, но было все красиво, изящно, оригинально, как незауряден был и ее обитатель. Душа его всегда питалась высокими идеалами и далека была от всякой житейской прозы. Вначале он отвергал монашество, но позже нашел полное удовлетворение своих высоких устремлений именно в монашестве – в монастыре на Афоне, куда ушел, оставив все в миру.

Я счастлив был в миру тем, что сближался с людьми, действительно заслуживающими глубокого уважения. Случалось мне бывать и в больших собраниях. Другие играют в карты, танцуют, а мы с несколькими лицами такого же душевного склада уйдем куда-нибудь в самую отдаленную гостиную и беседуем. Я, бывало, и в миру не любил говорить глупостей. Иногда нечего говорить – и молчу, а иногда откуда что берется. Это многие замечали. Конечно, мое удаление от соблазнов мира сего многих смущало, и когда я перестал посещать шумные собрания и полюбил ходить в монастырь, обо мне начали отзываться как о сумасшедшем или, по крайней мере, не совсем нормальном.

– Слышали, Павел-то Иванович с монахами сошелся!

– Неужели? Вот несчастный человек!

Таково было мнение обо мне мирских людей. Да, тяжело спастись в миру! Святитель Николай Мирликииский ушел в пустыню, чтобы там подвизаться в посте и молитве, но Господь не благословил его остаться там. Явившись святому, Господь велел ему идти в мир. «Это не та нива, на которой ты принесешь Мне плод», – сказал Господь.

Таисия, Мария Египетская, Евдокия также не жили в монастырях. Везде спастись можно, только не оставляйте Спасителя. Цепляйтесь за ризу Христову – и Он не оставит вас.

Нынче дни Святой Пасхи, самого великого праздника христианской Церкви, – праздник праздников и торжество торжеств. Каждый день церковь оглашается радостными песнями Пасхального канона. Помню, как восхищалась каноном матушка Евфросиния: «Вот, – говорила она, – прошла моя жизнь, ничего не знаю за собой хорошего, с чем предстать перед престолом Божиим, а услышу пение: »Воскресения день, просветимся, людие...« – и радостно, и спокойно становится на душе. »От смерти бо к жизни, и от земли к Небеси Христос Бог нас приведе...".

Господь исполнил желание матушки Евфросинии, и скончалась она на Пасху. Когда подняли гроб с ее иссохшим телом, хор запел «Воскресения день» вместо «Святый Боже», двери церкви широко раскрылись, и с улицы волною хлынул свет, и она ушла к вечному, незаходимому Свету.

Да сподобит и нас Господь такой блаженной кончины. Молитесь об этом и, когда диакон возглашает: «Христианския кончины живота нашего, безболезнены, непостыдны, мирны», не забывайте положить поклон, да упокоит вас Господь со всеми святыми. Аминь.

На Пасху 13 апреля 1911 г.

«Житие наше на Небесах есть» – это всегдашняя тема моих бесед, этой мыслью отрываю я себя и своих слушателей от привязанности к земному, тварному. «Житие наше на Небесах есть».

Неудовлетворенность земным чувствуется и у наших великих писателей, например у Тургенева, Пушкина, и у иностранных – Шиллера, Шекспира, Гейне.

Лет пятьдесят тому назад, когда я еще ходил по стогнам66 мира сего, я читал Гейне, но он всегда производил на меня тяжелое впечатление. Это был великий талант, но не просвященный духом Христовой веры. Родом еврей, он хотя и принял христианство, но только для получения привилегий. В душе же он был атеист, не верующий ни в христианство, ни в иудейство. И древние языческие философы, например Аристотель, Платон, Сократ не удовлетворялись земным. Но вот печальное явление: чем выше старались они взлететь, тем глубже падали. С христианином этого не бывает. Напротив, возносясь от земли, отрывая свое сердце от житейских привязанностей, вознесясь горе́ – Богу, он изменяется, перерождается и бывает способен ощущать великие радости. Тоска о потерянном блаженстве сквозит в произведениях великих писателей и художников, но нигде эта скорбь, растворенная, впрочем, утешением, не выражается так сильно, как в наших церковных песнопениях и молитвах. В них слышится то рыдание о потерянном рае, то глубокое сокрушение о грехах, то радостная и победоносная песнь о нашем Искупителе. Взять хотя бы Пасхальный канон. Как он величествен и сладостен, как умиляет и утешает душу, еще не утратившую вкус к духовному! «Ныне вся исполнишася света, небо, и земля, и преисподняя, да празднует убо мир, видимый же весь и невидимый".

Да, великие ныне дни. В эти дни радуются и в миру, но не по-духовному. Один радуется, что получил деньги, другой – чины и ордена, третий – по другим причинам. Некоторые радуются, что пост прошел и наступило разрешение на все. Это, пожалуй, законная радость, если только в пище не полагать главного счастья. Но во святых обителях радость бывает о Воскресшем Иисусе. Не оставляйте посещать святые обители, особенно в праздники, когда и меня не будет. Здесь теплится духовная жизнь, согревающая душу человека. Правда, есть и земные радости, облагораживающие душу. Нет греха, например, наслаждаться красотами мира сего. Есть на земле необыкновенно красивые местности. Прекрасны Альпы, освещенные солнцем, великолепны многие места в Италии, про Неаполь сложилась пословица: «Посмотри на Неаполь – и умри». Ни о Париже, ни о Риме этого не говорится. А говорят именно о Неаполе, который действительно дивно хорош со своим голубым морем и горами.

Хороша и наша северная природа. Тургенев живо и ярко описал ее в своих произведениях. Он, между прочим, был в Оптиной и восхищался красотой нашей обители. Но нынешний мир есть только слабое подобие мира, бывшего некогда до грехопадения. Есть мир Горний, о красотах которого мы не имеем понятия, а понимают его и наслаждаются им только святые люди. Этот мир остался неповрежденным, но земной мир после грехопадения резко изменился. Все равно как если бы кто-нибудь лучшее музыкальное произведение, например, Бетховена, разделил на отдельные тона – тогда впечатления целого не получилось бы. Или картину, например, Рафаэля, разорвал на клочки и рассматривал отдельные кусочки. Что увидели бы мы? Какой-нибудь пальчик, на другом лоскутке часть одежды и так далее, но величественного впечатления, которое дает произведение Рафаэля, мы, конечно, не получили бы. Разбейте великолепную статую на части – впечатления от прекрасного не получится. Так и нынешний мир. Некоторые подвижники даже отвращали от него свои взоры. Известен один подвижник, который загородил иконой единственное окно своей келии, а из него открывался восхитительный вид. Его спросили:

– Как это ты, отец, не хочешь даже взглянуть, а мы не могли налюбоваться на небо, на горы и на Эгейское море с его островами?

– Отчего я закрываю окно, вам не понять, но созерцать красоты мира сего я не имею желания, – ответил подвижник.

Это оттого, что он созерцал красоту Горнего мира и не хотел отвлечь от него своего внимания. Действительно, кто познал высшее блаженство, тот нечувствителен к земным утешениям. Но для сего познания надо иметь высокую душу.

Мне вспоминается такой случай. В одном богатом семействе был вечер. На нем одна талантливая девушка удивительно хорошо исполнила лучшее произведение Моцарта. Все были в восхищении, а у притолоки стоял лакей, подававший папиросы и вообще прислуживающий гостям, и позевывал: «И что это господа слушают такую скучную музыку? Вот бы поиграли на балалайке...». Он был прав в своем суждении, так как серьезная музыка была ему непонятна. Чтобы понимать произведения земного искусства, и то надо иметь художественный вкус. Возьмем, например, пение. Теперь даже в церковь проникают театральные напевы и мелодии, вытесняя старинное пение, а между тем оно часто бывает высокохудожественным, но его не понимают.

Как-то я был у обедни в одном монастыре и в первый раз слушал там так называемое столповое пение67. «Херувимская», «Милость мира» и другие произвели на меня сильное впечатление. Народу было мало, я стоял в уголке и плакал, как ребенок. После обедни я зашел к игумену и рассказал ему о своем впечатлении.

– А вы, верно, никогда не слышали столпового пения? – спросил меня игумен.

– Нет, – отвечаю, – даже названия не знал.

– А что такое столбовой дворянин?

– Ну, это значит имеющий древний род.

– Так и столповое пение – это древнее пение, мы заимствовали его от отцов, а те – от греков. Теперь оно редко где встречается, забывают его, много появилось новых напевов – Алябьева, Львова и др. Правда, и из новых есть необычайное... Турчанинов, например, его напевы известны не только в России, но и за границей, даже в Америке и то оценили его по достоинству.

Недавно регент спрашивает меня:

– Благословите запричастный спеть «Воскресения день».

– Бог благословит, – отвечаю, – это и нужно.

– Только новым напевом.

– Каким же? Пропойте хотя бы на один голос.

Он пропел.

– Ну, – говорю, – такой напев может вызвать только слезы уныния, а вовсе не радостное настроение. Нет уж, пойте по-старинному.

Так и спели.

Напев Пасхального канона составлен Иоанном Дамаскиным, и так дивно, величественно составлен. Он возвышает душу и исполняет духовной радости по мере воспринимаемости каждого. Но появляется вопрос: где ключ для открытия духовных радостей? На это ответ один – в молитве Иисусовой. Великую силу имеет эта молитва. И степени она имеет разные. Самая первая – это произнесение слов: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного». На высших степенях она достигает такой силы, что может и горы переставлять. Этого, конечно, не всякий может достигнуть, но произносить слова: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя» каждому нетрудно, а польза громадная, это сильнейшее оружие для борьбы со страстями. Одна, например, горда; другую обуревают блудные помыслы, кажется, и мужчин не видит, а все в мыслях блудит, третья завистлива, а бороться с грехами нет сил, где взять их? Единственно – в Иисусовой молитве. Враг всячески отвлекает от нее. Ну что за бессмыслица повторять одно и то же, когда ни ум, ни сердце не участвуют в молитве, лучше заменить ее чем-нибудь другим. Не слушайте его – лжет. Продолжайте упражняться в молитве, и она не останется бесплодной. Все держались этой молитвы, и она становилась им дорога, что они ее ни на что не променяли бы. Когда их ум был отвлекаем чем-нибудь другим, они томились и стремились опять начать молитву. Их стремление похоже было на желание человека, жаждущего, например, после соленой пищи утолить жажду. Иногда за неимением воды это не сразу удается, но желание еще больше усиливается от этого, и, найдя источник, он пьет ненасытно. Так и святые жаждали начать молитву и начинали ее с пламенной любовью.

Иисусова молитва приближает нас ко Христу. В Задонске подвизался известный в свое время подвижник Георгий. Рано познал он всю суету жизни и ушел в монастырь, но и этим не довольствовался, а избрал себе совершенное уединение – затвор. Здесь в посте, молитве и богомыслии проводил он время, но искушения не оставили его. Когда он был еще в миру, то любил чистой любовью одну девушку, и образ ее часто возникал перед ним, смущая его душевный покой. Однажды, чувствуя свое бессилие в борьбе, он воскликнул:

– Господи, если это мой крест, то дай силы понести его, а если нет – изгладь из моей памяти само воспоминание о ней!

Господь услышал его. И вот той же ночью он видит во сне девушку необычайной красоты, облеченную в золотые одежды. В ее взоре светилось столько неземного величия и ангельской красоты, что Георгий не мог оторвать от нее глаз и с благоговением спросил:

– Кто ты? Как твое имя?

– Мое имя – целомудрие, – ответила девушка, и видение исчезло.

Придя в себя, подвижник возблагодарил Господа за вразумление. Образ, виденный им во сне, запечатлелся так в его уме, что совершенно затмил все другие образы И я усердно прошу вас: изгоните все образы из головы и из сердца вашего, чтобы там был только один образ Христа. Но как этого достигнуть? Опять же молитвой Иисусовой!

На днях приходит ко мне один скитянин-схимник.

– В уныние прихожу я, авва, так как не вижу в себе перемены к лучшему, а между тем ношу высокий ангельский образ. Ведь Господь строго взыщет с того, кто инок или схимник только по одежде. Но как измениться? Как умереть для греха? Чувствую свое полное бессилие...

– Произносите всегда Иисусову молитву и все предоставьте воле Божией.

– Но какая же польза от этой молитвы, если в ней не участвуют ни ум, ни сердце?

– Громадная польза. Разумеется, эта молитва имеет множество подразделений: от простого произношения этой молитвы до молитвы творческой, но нам хотя бы на последней-то ступеньке быть и то спасительно. От произносящего эту молитву бегут все вражеские силы, и такой рано или поздно все-таки спасется.

– Воскрешен! – воскликнул схимник, – Больше не буду унывать.

И вот повторяю: произносите молитву хотя бы только устами, и Господь никогда не оставит нас. Для произнесения этой молитвы не требуется изучения каких-либо наук.

Граф Толстой был человек всесторонне образованный, но не имел Христа – и погиб. Земные знания не помогли ему. Отверг он Святую Церковь – и сам был отвергнут.

Нынче радостное время – Пасха. «Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим «о гробех живот даровав». Кто это сущие во гробех? Это все люди, грешники, прежде мертвые для Бога, но воскрешенные к новой жизни смертью Христа Спасителя.

19 июня 1911г68.

Начинается отрывок словами: «Какой ангельский язык может выразить все значение Иисусовой молитвы?». Итак, автор думает, что не человеческому языку говорить о ней. Но каков же этот ангельский язык? И есть ли такой язык? Конечно, нет. И мы не можем представить себе его свойств, ибо он состоит не из звуков, там ведь не будет ничего чувственного.

Знаем мы, что люди часто понимают друг друга по выражению глаз, хотя между ними ничего не было сказано. Есть язык жестов, которым изъясняются глухонемые.

Каков будет ангельский язык, мы не знаем, но только ангельского языка будет достаточно, чтобы выразить значение Иисусовой молитвы. Понятным это значение становится только тем, кто на опыте узнал его. Для занятия Иисусовой молитвой автор книги удалился в горы Кавказа, вел уединенную жизнь и лишь изредка приходил в обитель для исповеди и причащения Святых Тайн.

Все описанное в книге заслуживает полного доверия, как осознанное автором на опыте. Действие этой молитвы покрыто величайшей тайной. Не в одном говорении

слов: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного» она состоит, но доходит до сердца и таинственно водворяется в нем. Через молитву мы входим в общение с Господом Иисусом Христом, молимся Ему, сливаемся с Ним в одно целое. Эта молитва наполняет душу покоем и радостью среди самых тяжелых испытаний, среди всякой тесноты и суеты житейской.

Я получил письмо: «Батюшка, задыхаюсь! Со всех сторон теснят скорби, нечем дышать, не на что оглянуться... Не вижу радости в жизни, смысл ее теряется». Что скажешь такой скорбящей душе? Что надо терпеть? А скорби, как жернов, гнетут душу, и она задыхается под их тяжестью.

Заметьте, что не о неверах и безбожниках я сейчас говорю, не о тех, кто тоскует, когда потеряли Бога, – не о них я говорю. Нет, теряют смысл жизни верующие души, вступившие на путь спасения, души, находящиеся под действием Божественной благодати. Не знают они, что это состояние временное, переходное, которое надо переждать. Пишут: «Впадаю в уныние, что-то темное обступает меня».

Я не говорю, что такая скорбь законна, не говорю, что эта скорбь – удел всякого человека. Это не наказание, это крест, и этот крест надо понести. Но как же понести его? Где поддержка? Иные ищут этой поддержки и отрады у людей, думают найти покой среди мира – и не находят. Отчего? Оттого, что не там ищут. Покой, свет и силу надо искать в Боге, через молитву Иисусову. Станет тебе очень тяжело, мрак обступит тебя – встань перед образом, зажги лампадочку, если она не была зажжена, встань на колени, если можешь, а то и так, скажи: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного!». Скажи раз, другой, третий, говори так, чтобы не одни уста произносили эту молитву, а доходила бы она до сердца. Впрочем, дойдет непременно и до сердца сладчайшее имя Господа, и мало-помалу удалятся тоска и скорбь, просветлеет на душе, тихая радость воцарится в ней.

Понять это чудное действие Иисусовой молитвы может только тот, кто на опыте познал его. Представьте, какой-нибудь человек никогда не пробовал меда и станет расспрашивать, что это такое. Как ему объяснить? Скажешь: он сладкий, приготовляется пчелами, соты с медом вынимают из улья, режут на части... Вряд ли он что-либо поймет. Не проще ли сказать: хочешь узнать мед – так попробуй его. Так и молитвой Иисусовой.

Многие, познав ее сладость и значение, всю жизнь отдавали ей, чтобы сродниться с нею, слиться со сладчайшим именем Господа Иисуса Христа.

Вам при ваших учебных или иных занятиях невозможно всю жизнь наполнять Иисусовой молитвой, но каждая из вас проходит по 20, 50 или 100 молитв в день. Каждая по силе своей навыкает ей. Пусть одна преуспела на дюйм, другая – на аршин, третья – на сажень, а иная, может быть, на версту ушла вперед, важно, что хоть на дюйм-то продвинулась, и слава Богу за все.

Для занятий этой молитвой уходят люди в монастырь. Правда, в настоящее время монастыри, особенно женские, поставлены в такое положение, что все время уходит на исполнение послушаний, хлопоты, работу. Трудно монахиням, а все-таки постепенно проникаются они молитвой и навыкают ей. Помню, поступая в монастырь, я вообразил, что там только и знают, что вот так (батюшка молитвенно возвел руки). Но когда поступил, оказалось совсем другое. Мало молитвы, мало труда молитвенного, на одной молитве не проживешь, нужен еще и труд послушания. Если труд молитвенный и исполнение послушания чередуются, сменяя один другое, так и хорошо, и этим путем легко достигнуть спасения.

Дальше в книжке сказано, что молитву постичь может только тот, кто удалил из сердца всякие мирские привязанности; только в сердце, свободном от пристрастия к миру, может вселиться Господь.

Помню, лет сорок, а то и пятьдесят тому назад, был я в одном доме. Собралось там много гостей. Одни, как водится в миру, играли в карты, другие разговаривали, потом начались танцы. Это не был настоящий бал, как-то все вышло неожиданно. На этом вечере была девушка удивительной красоты. Ни в чем она не принимала участия. Потом вдруг встала, подошла к роялю и начала играть. Чувствовалось, что она совершенно ушла от окружающей обстановки, ушла в себя, в свой внутренний мир и, пожалуй, в эти звуки. Стояла чудесная лунная ночь. Долго играла девушка, а когда наигралась, подошла к окну и задумалась. Меня все это заинтересовало, и я решил с ней познакомиться. Подхожу к одной даме и спрашиваю:

– Знаете ли вы такую-то?

– Знаю.

– Познакомьте меня с ней.

– Познакомить-то я могу, только стоит ли? Уверяю вас, что она совсем неинтересна, ничего вы в ней не найдете.

Я познакомился с этой девушкой. Ей было не помню сколько лет, но не менее двадцати. Она оказалась очень глубокой натурой, жившей своей внутренней жизнью. Она любила, и любила так, как умеют любить только такие люди.

– Понимаете, он все, чем я живу, свет моей жизни, им все наполняется вокруг меня и во мне; без него все – мрак, все – темнота, и жизнь теряет всякий смысл. Я ему отдала всю себя, свою душу, свое сердце.

– Где же он?

– Страшно сказать.

– Что, далеко уехал?

– Нет, умер.

– И вы мертвого любите?

– Да, люблю, и никого другого не полюблю. Все у него, все он унес с собой в могилу, а у меня ничего не осталось.

Недолго продолжалось мое знакомство с этой девушкой, скоро она уехала в Самару, но то время, пока я ее знал, она оплакивала свою первую любовь.

– Я никогда не полюблю другого, – упорно повторяла она.

Эта встреча была пятьдесят лет тому назад. Если бы я встретил эту девушку теперь, я бы знал, что ей сказать. Я бы сказал: «Вы говорите, что не полюбите другого? А я вам советую полюбить знаете кого? Господа Иисуса Христа! Вы хотели отдать свое сердце человеку – отдайте его Христу, и Он наполнит его светом и радостью, вместо мрака и тоски, оставшихся вам после любви к человеку».

Так и вам говорю: иные, быть может, пережили такое чувство, и, наполовину угасшее, оно теплится чуть видной искрой в вашем сердце – затушите эту искру! Другие, может быть, сейчас переживают самый разгар этого чувства – гоните его, не отдавайте ему своего сердца, так как его требует Господь Себе. «Дажд Ми, сыне, твое сердце...» (Притч. 23, 26), – обращается Он к человеку. Не давайте сердцу привязываться к тленным благам мира сего, гоните из него всякое пристрастие, так как только в свободном сердце, свободном от всех пристрастий, может сотворить Себе обитель Господь.

Основание всего закона Божия – любовь к Богу и ближним. Старайтесь возлюбить Господа. Как достичь этого. Он Сам сказал об этом: «Имеяй заповеди Моя и соблюдай их, той есту любяй Мя...» (Ин. 14, 21). Итак, по слову Самого Господа, путь к Нему, к Божественной любви один – исполнение заповедей Его, о которых Он, в свою очередь, говорит: «Заповеди Моя не тяжки суть»69.

Заповеди эти все знают, каждый день они читаются или поются на Божественной литургии: блажени кротции; блажени милостивии и др. (Мф. 5, 3–12). Иная скажет: «Этой заповеди я соблюсти не могу, так как у меня нет средств на милостыню». Нет, и такая может исполнить заповедь о милости, и она может подать если не материальную, так духовную милостыню. Спросите: как же это? А вот как: тебя оскорбила такая-то или такой-то – прости его, вот и будет духовная милостыня.

– Нет, я этого не могу! Разве можно простить такое ужасное оскорбление? Да я как вспомню о нем, так готова растерзать того, кто нанес мне его, а вы говорите: «Прости».

– Так не можешь простить?

– Не могу!

– А простить-то надо! Сил не хватает? Так проси у Бога. Обратись к Нему и скажи: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную, и помоги мне простить». Скажи раз, другой, третий...

– И что же будет?

– Сама на опыте узнаешь – простишь обидчика.

Другая говорит:

– Вот та-то пронесла мое имя, яко зло, перед людьми, такого наговорила, чего никогда и не было, проходу мне не дает колкостями и насмешками.

– А ты молчи, не отвечай ничего, потерпи.

– А разве это можно стерпеть?

– Не можешь? Опять обратись к Господу: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную, помоги мне стерпеть». Попробуй так просить и на опыте увидишь, что из этого выйдет. И так во всяком трудном положении обращайся к Господу – и поможет. Исполняй заповеди Его и проси Его помощи. Беда, если кто понадеется на свои силы и вздумает сам, не прибегая к Божественной помощи, исполнять заповеди, кто вздумает обойтись без смирения. Две добродетели необходимы в деле спасения: одна – любовь, другая – смирение. Без этих двух не только умная молитва, но и само спасение невозможно. Ведь вот Толстой, как он ужасно кончил, а раньше был религиозный человек, молебны заказывал, молился со слезами, все, казалось, было, одного не было – смирения. Любил осуждать других, не умел прощать людских недостатков. Заговорили с ним об одном его соседе.

– Что вы, – говорит, – разве он человек?

– А то как же? Конечно, человек!

– Ну вот, какой же он человек? Просто тварь.

– Да ведь и все – тварь. Ангелы и то тварь: «О Тебе радуется, Благодатная, всякая тварь, ангельский собор и человеческий род".

– Да нет, его нельзя человеком считать!

– Почему же?

– Он безбожник, он в церковь не ходит, в Бога не верит, разве это человек?

А старая нянюшка скажет ему... (Тут беседа прерывается, стучат в дверь: брат Григорий говорит, что пришел брат Филипп, просит благословения ехать и спрашивает, дадут ли ему лошадь.)

– Лошадку ему дадим, пусть идет запрягать... Вот так-то в монастыре у нас – Иисусова молитва, а тут Филипп пришел, лошадка нужна... Ну да ладно, прибегала лошадка и убежала, а мы остались при своем... Так вот старушка-няня говорит Толстому: «Левушка, не осуждай их, пусть они, как знают, а ты их не суди,тебе-то что! Сам за собой смотри». Не мог он переделать себя и плохо кончил.

Вот теперь иная думает: «Я в церковь хожу, а вон та не ходит, ну какая же она! И та вон что делает, на что уж это похоже», – да так все машет, да машет ручкой, себя лучше других считает. Глядишь, и домахала до того, что упала ниже тех, кого осуждала.

Надо себя недостойнее всех считать – вот верный и единственный путь к спасению, и еще – исполнение заповедей Господних. О них Господь сказал, что они «не тяжки суть», но своими силами нам их не выполнить, надо просить помощи у Господа – и даст. Кажется, просто. Просто, но сложно. Помолимся Ему, да просветит и укрепит Он нас в любви Своей. Аминь.

30 июня 1911 г.

«Там за далью непогоды есть блаженная страна». Когда я ехал по Сибири к Мукдену, смотрел в окно вагона и думал, что вот так к востоку начинаются неведомые нам страны – Китай, Корея, со своими обычаями, своими нравами. Прежде эти страны коснели во тьме язычества, теперь просвещаются светом Христовым. В столице Японии – Токио, где раньше поклонялись дракону, возвышается великолепный собор. А потом от этих неведомых стран мысль неслась дальше, в страну, где блаженствуют небожители, где нет ни печали, ни воздыханий. О ней хочется говорить, туда вознестись мыслью от земли.

Земля – это место изгнания, ссылка. За уголовные преступления людей осуждают на каторгу, кого на двенадцать лет, кого на пятнадцать, а кого и навсегда, до смерти. Вот и мы провинились перед Господом и осуждены на изгнание, на каторгу. Но так бесконечно любвеобилен Господь, что даже в этом месте изгнания оставил Он нам много красот, много отрады и утешения, которые особенно понимаются натурами, обладающими так называемым художественным чутьем. Эти красоты здешнего мира только намек на красоту, которой был преисполнен мир первозданный, каким его видели Адам и Ева. Та красота была нарушена грехом первых людей. Представьте себе чудную статую великого мастера, и вдруг хватили по ней обухом. Что от нее останется? Осколки. Мы можем подобрать их, отыскать шею, часть лица, руки. Признаки красоты сохраняются и в этих отдельных осколках, но уже не обрести прежней гармонии, цельности, прежней красоты еще не разрушенной статуи. Так и грехопадение первых людей разрушило красоту Божия мира, остались нам только осколки, по которым мы можем судить, как прекрасно было все раньше – до грехопадения.

Но придет время всемирной катастрофы, весь мир запылает в огне. Загорится земля, и солнце, и луна – все сгорит, все исчезнет, и воцарится новый мир, гораздо прекраснее того, который видели первые люди. И настанет тогда вечная радость, полная блаженства во Христе. По этой-то блаженной жизни и тоскует теперь на земле человеческая душа. Есть предание о том, что раньше, чем человек рождается в мир, душа его видит те небесные красоты, а вселившись в тело земного человека, продолжает тосковать по этим красотам. Так Лермонтов объясняет присущую многим людям непонятную тоску. Он говорит, что за красотой земной душе снился лучший, прекраснейший мир иной. И эта тоска о Боге удел большинства людей.

Так называемые неверы сами по себе верят и, не желая в этом признаваться, тоскуют о Боге. Только у немногих несчастных так уж загрязнилась душа, так суетилась она, что потеряла способность устремляться

к Небу, тосковать о нем. Остальные ищут. А ищущие Христа обретают Его по неложному евангельскому слову: «Ищите и обрящете; толцыте и отверзется вам" (Мф. 7, 7).

В дому Отца Моего обители многи суть (Ин. 14, 2). И заметьте, что здесь Господь говорит не только о небесных, но и о земных обителях. И не только о внутренних, но и о внешних. Каждую душу Господь ставит в такое положение, окружает такими обстоятельствами, которые лучше всего способствуют ее преуспеванию. Это и есть внешняя обитель. Когда душа исполняется мира, покоя и радости – это внутренняя обитель, которую готовит Господь любящим и ищущим Его. (Брат Григорий пришел сказать, что через десять минут надо начинать всенощную.)

– Ну вот ты через десять минут и приди, – говорит батюшка. (Вскоре начинается благовест.)

– Что такое благовест? Знаете, что он собой изображает? Архангельский глас, который прозвучит в конце мира. Об этом конце и напоминает нам благовест, а когда-нибудь и мы услышим тот страшный глас. Но сейчас нас о нем предупредили, мы уже ожидали его. А с тем гласом будет не так. Внезапно, без всякого предупреждения раздастся он, а за ним – Страшный Суд, который будет длиться не год, не месяц и даже не день, а один лишь миг, одно слово решит участь человечества, только слова «приидите» или «отыдите» – и все кончено! Блаженны, кто услышит «приидите», для них начнется жизнь в раю.

Достоевский, который бывал здесь и сиживал в этом кресле, говорил отцу Макарию70, что раньше он ни во что не верил.

– Что же заставило вас повернуть к вере? – спрашивал его отец Макарий.

– Да я видел рай. Как там хорошо, как светло и радостно! И насельники его так прекрасны, полны любви. Они встретили меня с необычайной лаской. Не могу я забыть того, что пережил там, и с тех пор повернул к Богу.

И действительно, он круто повернул вправо, и мы веруем, что Достоевский спасся.

В Апокалипсисе Апостол Иоанн тоже изображает рай в виде великолепного храма на двенадцати основаниях. Одно основание – яхонт, другое – сапфир, третье – тоже драгоценный камень. В этот храм ведут двенадцать ворот, и каждые ворота состоят из одной цельной жемчужины. Так рисует Иоанн Богослов Град Господень – Новый Иерусалим. Но, конечно, ничего в этом описании нельзя понимать буквально, и эти двенадцать ворот вовсе не похожи вот хотя бы на Святые ворота скита Оптиной церкви или еще какие-нибудь. Объясняющие Откровение говорят, что под двенадцатью воротами надо понимать двенадцать Апостолов, просветивших Христовым учением всю Вселенную.

В своем стремлении к этому Граду Господню душа иной раз находит утешение в музыке. Я в миру любил серьезную музыку – Бетховена, Шуберта, например. Иду как-то с концерта. Встречается мне знакомый и спрашивает:

– Откуда вы идете, и отчего вы такой радостный и торжественный?

– В концерте был. Что за чу́дная музыка! В какой восторг приводит она душу!

– Нет, есть иные высшие восторги, выше всяких восторгов от музыки. Сходили бы вот к такому-то, он вас в иную область, в область восторгов от молитвы.

И он не солгал. Я любил бывать в церкви, особенно у всенощной в нашем Воскресенском соборе. Любил полумрак, тихий, мерцающий свет лампады, там особенно хорошо молиться. Вот и вы сейчас пойдете ко всенощной, помолитесь там, постарайтесь помолиться хорошенько, постарайтесь войти и углубиться в себя. Ведь в каждом из вас есть мир неизреченной красоты, в котором таится много чистых восторгов, неизглаголанных радостей. Войдите в себя – и они откроются вам. Впрочем, не ждите от молитвы одних восторгов, не унывайте, когда не ощутите радости. Ведь и так бывает: стоишь в церкви, а внутри как будто не сердце, а деревяшка, и деревяшка-то еще и не оструганная. Ну что же, и за то, то есть за деревяшку, слава Богу! Значит, так надо было. Ведь иная душа, пережив высокие восторги, и возомнить о себе может, а состояние «окамененного нечувствия» смиряет ее. И вообще, мы не можем требовать от Бога молитвенных восторгов. От нас требуется молитвенный труд, а радость посылается от Бога, когда это угодно Богу и нам на пользу. Итак, будем молиться Ему и положимся во всем на Его святую волю.

Когда я жил еще в миру, товарищи называли меня идеалистом. Бывало, придут звать меня куда-нибудь:

– Устраивается пикник, целой компанией едем за Волгу с самоваром и закуской. Будет очень весело.

– Сколько же это стоит?

– По десять рублей с человека.

Вынимаю деньги и отдаю за себя, чтобы не слышать упрека, будто уклоняюсь из корыстных побуждений. А потом в день пикника заболеваю некоей дипломатической болезнью и остаюсь дома. Вечером иду на берег Волги. Луна, в городском саду гремит музыка. Я хожу один, любуюсь красотой ночи – и хорошо мне!

А наутро товарищи говорят между собой:

– Был он?

– Нет, не был.

– Ну, конечно, ведь он у нас идеалист.

Вот этот-то «идеалист» и привел меня в конце концов сюда, в скит. Аминь.

25 июля 1911 г.

Сегодня был я в монастыре по делам. Богу было угодно, чтобы, выходя оттуда, встретил я одну девицу, ищущую спасения своей души, и одну монахиню. Зашла у нас речь о том, как строится жизнь человеческая.

Епископ Игнатий (Брянчанинов)71, с творениями которого некоторые из вас, может быть, уже знакомы, говорит, что жизнь всякой человеческой души строится по заранее намеченному Божественному плану. Иные спросят: что это за план и одинаков ли он для всех людей или каждая отдельная жизнь идет по плану, присущему ей одной?

Придется сказать, что у всех людей, идущих ко спасению, жизнь строится по одному плану, но пути, по которым они идут, бывают различны. Представьте себе круг: от разных точек окружности идут линии, которые все сходятся в одной точке у центра. Центр – это Христос, цель всякой души, ищущей спасения, а радиусы – различные пути, которыми люди подходят ко Христу. План спасения человеческой души, по мнению епископа Игнатия, изложен в Библии, а именно в истории древнего Израиля. Еврейский народ жил в Египте под властью фараонов. Не довольствуясь господством над Израилем, фараоны начинают притеснять его народ, заставляют исполнять тяжелые работы, участвовать в постройке пирамид, которые сохранились и до нашего времени. Мало того, фараоны издают приказ убивать еврейских младенцев мужского пола, так как евреи очень быстро размножались. Стонет народ под чужим игом и ждет избавителя от Бога. В лице Моисея, «взятого из воды» (заметьте себе – «взятого из воды»), посылается им избавитель. Он совершает много чудес, наводя различные казни на египтян, и наконец фараон отпускает евреев. Моисей выводит их из Египта. Такова история древнего Израиля, но она служит прообразом того, что совершается до наших дней с новым Израилем, с каждой христианской душой, ищущей спасения. Каждая душа томится под игом мысленного фараона – сатаны, каждая стонет и ждет себе избавителя; и является Избавитель – Господь Иисус Христос, прообразом Которого был древний Моисей. Знал ли он сам, что является прообразом Спасителя? Думаю, что знал. Господь избавляет душу от гнета фараонова, но что происходит дальше? Едва Израиль ушел из Египта, и уже фараон пожалел, что отпустил народ, и погнался вслед за ним. Так бывает и с человеческой душой. Оставив прежнюю нерадивость, ступили на путь добрый. Неужели твердо, непреткновенно пойдут по нему? Ошибаетесь. Сатана, выпустивший их из-под своей власти, непременно пожалеет о том и устремится вслед. Бегут израильтяне, и вот они у Чермного моря. Сзади погоня, справа – разбойники, слева – пустыня, перед ними – вода. Куда деваться? Где искать спасения? Казалось бы, безвыходное положение. Что же Моисей? Помолился он Богу, ударил жезлом по воде, и она расступилась. В длинный водный коридор вступили евреи: идут со страхом по дну моря, а за ними втягиваются полчища египтян. Не маленький был этот коридор. По исследованиям ученых, до сорока верст длиною простирался он. Вышли евреи из воды, а фараон с войском уже на середине моря. Что же делает Моисей? Снова молится и новое движение посохом, которое вместе с прежним движением составило крест, и волны смыкаются над египтянами. Все войско погибло, ни один не спасся, по слову Писания. Нет больше опасности, нет больше погони, и Израиль спокойно продолжает путь, направляясь к земле обетованной. Подобное состояние переживает и всякая душа человеческая. Но сатана не оставляет ее в покое: отовсюду надвигаются скорби и искушения, кругом обступает мрак, кажется, положение ее безвыходно, кажется, неоткуда ждать помощи. Но тут-то и является Бог со Своей помощью.

Крестом спасен древний Израиль – Крестом Христовым спасется и новый Израиль, и часто близкая к отчаянию душа не знает, что стоит на грани, за которой начинается новый путь. Итак, Чермное море пройдено. Но далеко еще до земли обетованной, до земли, текущей медом и млеком. Не сразу попадают туда евреи, сорок лет кружит с ними по пустыням Моисей. Иной человек, узнав о спасительном пути и встав на него, думает, что все уже сделано, что он достиг святости и готов чуть ли не на Небо взлететь. Ошибается. Мало начать спасительный путь, мало обратиться к Богу – еще не здесь начинается страна, где текут мед и млеко.

Сорок лет ходят израильтяне с Моисеем по пустыне, стремясь к земле обетованной. Бесплодна пустыня, ничего нет кругом, не раз одолевают сомнения евреев, но Господь не допускает им погибнуть. Так и души, избравшие путь богоугождения, высвободившись из-под гнета страстей, оторвавшись от всего, что прежде составляло содержание их жизни, часто устрашаются, увидев себя сразу в пустыне: «Господи, что же теперь

делать? Чем жить?». Напрасно смущается такая душа. Бог, пославший ей Моисея, чтобы вывести ее из Египта пошлет и манну, как послал древним евреям.

Кончается сорокалетнее странствование евреев, прообразовавшее странствование каждой души, ищущей Горнего Иерусалима.

Понимали ли евреи, что они служили таким прообразом? Думаю, не понимали. Кто же вводит Израиль в землю обетованную? Моисей? Нет, за то, что усомнился он в Божественном Промысле, умирает он, не достигнув Ханаана, а вводит туда евреев Иисус Навин. Обратите внимание на это имя: Иисус вводит в обетованную землю, и Иисус Христос отверзает нам двери рая. Крестом Своим вводит Он нас туда. Крест Христов – вот величайшее таинство.

Обратите внимание на подробности, связанные со спасительными страданиями Христа. Распинается Он посреди двух разбойников. Почему между разбойниками? Здесь тоже глубокий смысл. Распятием Своим Господь спасает от проклятия и смерти нас, людей, а все мы, грешные, отпавшие от Бога, являемся разбойниками перед Ним. Разбойники висят справа и слева от Христа тоже не случайно, в этом последующая история всего человечества. Висящий слева изрыгает хулы, а справа слышится голос: «...Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое" (Лк. 23, 42).

И ныне мы видим разделение среди людей, и ныне мы знаем и правых и левых. Приняв такое название, они изрекают себе приговор, не устрашает их пример повешенного по левую сторону. В различной участи этих разбойников судьбы всего человечества: одна часть его вместе с хулителем низвергается в ад, другая слышит голос Самого Господа: »...Днесь со Мною будеши в раю« (Лк. 23, 43). Одни идут на гибель, другие – в Жизнь Вечную.

Цель всей жизни земной – наследовать Жизнь Вечную, ту Жизнь, где не будет никакого труда, не будет скорби, ни воздыханий. Для достижения этой Вечной Жизни идут в монастыри. Впрочем, я никого не зову в монастырь и не говорю, что спасение невозможно в миру. Только не могу не заметить, что взоры лучших людей устремлялись именно к монашеству. Не буду приводить мнения учителей Церкви, воспитавшихся в монастырях. Обращу ваше внимание на творения гениев светской литературы. Возьмем представителя протестантского народа, гиганта человеческой мысли Шекспира, и посмотрим, что он говорит о жизни в миру. Устами героя одного из лучших своих произведений – Гамлета так аттестует он мир: «Мир – это старый сад, заросший сорной травой». А затем добавляет, обращаясь к Офелии: «Офелия, иди в монастырь». Вот как отнесся Шекспир к миру и монастырю.

Иные говорят, что монашество не установлено Господом, что в Евангелии нет указания на него. Это неверно. «...Могий вместити да вместит», – говорит Господь именно о жаждущих высшей жизни (Мф. 19, 12).

Спастись можно в миру, но высшее совершенство достигается в монастырях. И в Писании сказано: ...Не женивыйся печется о Господних, како угодити Господеви, а оженивыйся... како угодити жене (1Кор. 7, 32–33).

Вот и разница между миром и монастырем. И снова повторяю: я не зову в монастырь – и в миру много путей, которые ведут к Богу и к ближним. Святое это дело, несомненно: спасая других, и сам спасается. Иные посвятили свою жизнь служению больным – и это великое дело. Иные учительствуют – тоже великое дело быть при детях, сеять в их сердца семена Божией истины, насколько это в их силах, насколько они сами поняли и усвоили ее. А иные, может быть, не удовлетворяясь своим служением, хотят достичь высшего совершенства, порвать связи с миром и вступить во святую обитель, и исполняют это, если только их желание угодно Богу. Аминь.

22 октября 1911 г.

(На праздник Казанской иконы Божией Матери)

Сколько верст от Петербурга до Козельска? Пожалуй, больше тысячи, и это расстояние поезд проезжает в одни сутки! Может быть, впоследствии удастся и на воде устраивать железные дороги, укрепив рельсы на особого рода площадках, и понесутся тогда любители путешествий в Африку, Америку, Австралию... Наука идет вперед большими шагами; если бы нашим отцам или дедам сказали, что люди по телеграфной проволоке научатся говорить на огромном расстоянии или, например, переговариваться по телефону, то они не поверили бы и, пожалуй, сочли бы человека, рассказывающего о таких вещах, за сумасшедшего.

Да, действительно, в области разных изобретений мы далеко ушли вперед, но стало ли лучше жить людям? Увы, наоборот, стало еще хуже. В 1884–1885 годах была в Париже выставка. Ее посетил один профессор Оксфордского университета. Возвратясь домой, он говорил студентам: «Видел я всевозможные машины, только одной, притом простой машины, я не видел, и на мой вопрос, будет ли такая изобретена, дают отрицательный ответ.

– Какая же это машина? – удивленно спросили студенты.

– Машина, делающая счастье, – ответил он. Действительно, счастья нет, так как его хотят создать без Христа – и горько ошибаются. Вот вы занимаете скромное положение, но имеете веру и любовь ко Господу, а потому и обладаете миром душевным. Теперь многие неверы кричат: «Не нужно нам Неба, мы и на земле устроим счастье». А болезни? На это доктора. Хорошие доктора говорят, что медицина отстала, а болезни прогрессируют с удивительной силой. Появляются все новые и новые болезни, и доктора решительно не знают, как их лечить. Например, недавно появилась новая болезнь: кость становится хрупкой, в ней как бы образуется песок. Отчего это происходит – неизвестно, только больной испытывает адские муки, а медицина бессильна облегчить его страдания. Если приглашают доктора, то не может же он сказать больному: «Я не понимаю вашей болезни» или «Вы должны умереть». Нет, он начинает лечить, как ему Бог на душу положит!

Нет, непрочно земное счастье, и благо человеку, который за ним не гонится, но возлагает все упование свое на Христа Спасителя. Он не будет посрамлен. Сегодня как раз у меня человек, которого сильно обмануло счастье, – это Евгений Николаевич Погожев, пишущий под псевдонимом Поселянин.

Евгений Николаевич происходит из старинного дворянского рода, получил хорошее образование, но сначала был неверующим. Привел его ко Господу случай. Однажды он с тетей собрался в Крым, а та перед этим путешествием захотела побывать у батюшки отца Амвросия.

– Вы, тетушка, поезжайте, а я вас в Калуге подожду, – решительно заявил он.

– Да почему же? Поедем вместе, мне веселее будет, а к старцу ты можешь не ходить.

Евгений Николаевич согласился. Приехали. Тетка упрашивает, не сходит ли он хоть разок к отцу Амвросию, но племянник решительно объявляет: «Нет уж, не просите, к отцу Амвросию я ни за что не пойду. Он замучает меня текстами».

Так и не пошел. Тетка же рассказала о нем отцу Амвросию.

– А нужно бы ему ко мне зайти, – сказал батюшка, – передайте ему, что грешный Амвросий просит его зайти к нему на шесть-десять минут.

Он вышел от отца Амвросия другим человеком. С тех пор начал посещать Оптину и просился в монастырь, но батюшка возразил:

– Нет, сначала надо окончить университет, а там я скажу вам, что делать.

По окончании университета Евгений Николаевич приехал к отцу Амвросию и спрашивает, что же теперь ему делать.

– А теперь, – сказал батюшка, – пишите в защиту веры, Церкви и народности.

Погожев – художник в душе, и это отражается на его произведениях.

Прошло несколько лет, отец Амвросий умер, и Евгений Николаевич осиротел. Приезжал он по привычке в Оптину, но ни к кому из старцев не обращался, так как, по его словам, никто не мог заменить ему батюшку отца Амвросия. Гребцов много, и хорошие гребцы, а кормчего нет. Правда, был кормчий, который поджидал его к себе, и, наверное, беседа с ним принесла бы Евгению Николаевичу большую пользу – это покойный батюшка отец Анатолий, великий старец и преемник отца Амвросия, но Погожев не пожелал к нему обратиться. Однажды зашел он ко мне, я тогда был еще послушником. Разговорились мы с ним.

– Вы – идеалист, Евгений Николаевич, – сказал я ему, – в миру вам не место, ступайте в монастырь, все равно в какой, хотя лучше бы в наш, конечно, где хранятся заветы старцев. Пять лет пребывали бы послушником, десять лет – монахом, пять – иеродиаконом...

– Ну а потом?

– Потом вы были бы старцем, как отец Амвросий. Вы теперь внешний художник, а тогда сделаетесь внутренним. Вспомните слова поэта:

Не для житейского волненья,

Не для корысти, не для битв,

Мы рождены для вдохновенья,

Для звуков сладких и молитв.

Хотя здесь говорится про поэтов, но эти слова больше относятся к монахам. Поступайте в монастырь и найдете мир и радость души.

Не согласился.

– И в миру можно приносить пользу, – ответил он.

– Да, конечно, можно, но в миру и множество соблазнов. Знаете ли вы историю индийского царевича Иоасафа? Царь Авенир, отец его, устроил сыну великолепный замок и хотел, чтобы сын жил у него в роскоши и неге, беззаботной веселой жизнью. Но старец Варлаам обратил юношу ко Христу, и он совершенно изменился. Отец, желая вернуть сына к язычеству, привез ему красавицу Рояйлю, на которой хотел женить его, но Иоасаф не соблазнился красотой невесты, отверг все удовольствия мира и наследовал Царствие Небесное. Как бы и вас не соблазнила Рояйля во дворце.

Не знаю, отчего я это ему сказал, но через несколько лет я узнал, что Евгений Николаевич женился на дочери одного известного сановника, и великий князь Константин Константинович устроил им во дворце свадьбу. Выбор невесты был неудачен: скоро они возненавидели друг друга и через полгода разошлись. Она была женщина практичная и совсем не понимала его. Я не видел Евгения Николаевича двадцать лет, сегодня он приезжал ко мне. Я ему говорю:

– Пройдет время, поступайте в монастырь, я дам вам келию, и успокоится душа ваша после всех житейских треволнений.

– Поздно!

– Ко Христу никогда не поздно, Евгений Николаевич, вспомните разбойника, кажется, и жить-то осталось ему несколько минут, а он возопил: «Господи, помяни меня во Царствии Своем» – и спасся!

Задумался. Не знаю, на что решится, а жаль мне его. Полагайтесь во всем на волю Божию; кто жаждет спасения, вопиет ко Христу: «Спаси меня, Господи, как, ты Сам знаешь» – того Господь спасет.

Расскажу вам страничку из моей жизни. У меня всегда было желание спасения, но окружающие меня люди были равнодушны к вере, опоры найти было не в ком. А между тем мысль говорила мне, что так жить нельзя. Я не знал, на что решиться. Один знакомый инок утешил меня: предайтесь на волю Божию. Когда молитесь утром и вечером, всегда говорите: «Имиже веси судьбами спаси меня, Господи» – и спасет. Так я и молился. Всегда ходил в церковь святого Иоанна Крестителя при монастыре и молился. Туда ходил ко всенощной, а к обедне – в Спасо-Преображенский собор и там, у раки святого Варсонофия, молился: «Святый отче Варсонофие, помози мне!» Не знал я, что выбрать. Идти в монастырь боялся, там поклоны да посты – редька, квас, а я избалован; затем командовать все станут, а я привык к некоторой власти – не выдержать мне. Но Господь все устроил, и я теперь, хотя недостойный, но все же инок. Как бы случайно, но, конечно, по Промыслу Божию узнал я об Оптиной пустыни и о старце Амвросии, взял отпуск на двадцать шесть дней и приехал к нему для решения вопроса, как мне жить. Батюшка Амвросий сказал: «Надо в монастырь идти, но не сейчас, а через два года», – и дал мне некое послушание, а через два года я поступил в скит Оптиной пустыни.

Так и вам поможет Господь на вашем жизненном пути. Молитесь Матери Божией. Она будет ходатайствать за вас и в этой жизни, а по смерти поможет пройти мытарства и достигнуть Царствия Небесного. Аминь.

Слово, сказанное на общем благословении 3 января 1912 г.

Во время пребывания в Оптиной епископа Серафима72

(В ответ на жалобы одной из духовных дочерей, что много горького пришлось пережить и услышать)

«Горечь сия да превратится в радость».

Когда евреи путешествовали по пустыне, они подошли к громадному озеру Мерра, которое существует до сих пор. Их томила жажда, но вся вода в озере оказалась горькой. Не было возможности ее пить. Народ готов был возроптать, но Бог указал Моисею некое дерево. Погрузил его в воду Моисей, и вода потеряла горечь, стала приятной на вкус. Но то были образы, непонятные для народа, разве только Моисей разумел сокрытый смысл происходившего. Что же преобразовало это дерево, усладившее горечь вод озера Мерра? Древо Креста. И ныне во всех самых горьких обстоятельствах жизни христианин имеет большую отраду в Кресте Господа Иисуса. Как бы ни был грешен христианин, он имеет драгоценную веру в Господа Иисуса и этой верой спасается. И ты спасешься, только держись за Христа. Вопи к Нему – и услышит. Конечно, не голосом вопи, а сердцем: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную!». И помилует. Помилует!

29 марта 1912 г.

(Четверг Святой Пасхи)

Вы не заметили перемены в моей молельне? Немного вещей я беру с собой73. Образа все останутся, а из картин возьму с собой только портреты великого старца и духовного моего благодетеля отца Анатолия и батюшки отца Амвросия, остальное все останется, как было.

Вот и портрет схимонаха Бориса останется. Дивный это портрет, замечательно выражение его лица, полного любви и кротости. Останется он здесь молиться за меня, грешного. Был он из крепостных и часто говаривал: «Старые порядки лучше были, хотя от барина сильно попадало».

– Вот видите, отец Борис, – отвечал я ему, – попадало, а говорите, лучше было?

– Да я сам был виноват. Бывало, уйду в Херсонскую губернию, начнут искать и вернут этапным порядком. Ну, конечно, на съезжую. Сильно накажут. Я поправлюсь да и опять уйду.

Уходил он, конечно, для молитвы, посещал святые обители, Христа искал и нашел Его.

– Теперь худо стало, – продолжал отец Борис, – потому что власти нет, всякий живет сам собой.

– Ну про Оптину этого сказать нельзя, – возражал я.

– Еще бы, если бы в монастырях всякий жил по своей воле, то совсем была бы погибель.

Отец Борис был необычайно смиренным и считал себя за последнего. Скончался он на Пасху в 1898 году. Пришел я к нему, когда он лежал в больнице. По-видимому, Господь открыл ему время его кончины.

– Молись за меня и братию, попроси молиться в воскресенье и понедельник.

– Да вся братия молится за вас, отец Борис, и я, обязательно буду за вас всегда молиться, а не только в воскресенье и понедельник.

Отец Борис, как бы не слыша меня, повторил:

– Пусть молятся обо мне в воскресенье и понедельник.

Я не понял его. Утром во вторник я пришел навестить больного и узнал, что он уже скончался. Так и оправдались слова старца: действительно, только в воскресенье и понедельник можно было за него молиться как за живого, а во вторник – уже за усопшего. В час кончины отца Бориса одной шамординской схимнице было видение. Идя к утрене, она увидела зарево на востоке, как раз по направлению Оптиной пустыни. Вглядываясь в зарево, она увидела душу, быстро возносившуюся к Небесам, так же, как преподобный Антоний видел возносящуюся душу пустынника. Схимница рассказала о своем видении, но ей не поверили. Вскоре приехал вестовой из Оптиной к игумении Евфросинии с известием, что схимонах Борис скончался в четыре часа утра. Видение было как раз в это время.

Ожидаю сейчас моего бывшего товарища по службе, и мысль как-то колеблется – не могу беседовать с вами так, как обычно. Товарищ этот, хотя я не просил его, хлопотал за меня: был у членов Синода, но сделать ничего не мог. Перевод мой состоялся. Вижу в этом волю Божию, действующую через людей. Может быть, мне не удастся больше беседовать с вами. Утешался я нашими беседами. Помните, всегда на Рождество бывало у меня свободное время. Со второго дня дней пять было в нашем распоряжении, и мы употребляли это время во славу Божию. Выходил я к вам без подготовки, и что внушал мне Господь, говорил вам на пользу. Были у меня недавно студенты Духовной академии и вспоминали свое первое посещение меня, недостойного. Было их несколько человек. Некоторые из них – иеромонахи. Все с богословским образованием, многие прекрасно говорят проповеди. Шли они ко мне и рассуждали:

– Что может он нам сказать в назидание? Ведь игумен Варсонофий не имеет богословского образования!

– Пришли к вам, – говорили потом студенты, – а вы задали такой вопрос, на который никто из нас не мог дать надлежащего ответа. Мнения разошлись. А когда спросили вас, вы дали прямой ответ, который сначала всех удивил, а потом все с ним согласились. Вы спросили: «Что такое жизнь?». Затем определили это понятие кратко: «Жизнь есть блаженство». Сначала начали возражать: «Как блаженство? Когда на каждом шагу скорби, болезни, неприятности». Вы же говорили: «Жизнь есть блаженство, и не только оттого, что мы верим в блаженную жизнь (вечность), но и здесь, на земле, жизнь может быть блаженством, если жить со Христом, исполнять Его заповеди. Если же человек не будет привязан к земным благам, но будет во всем полагаться на волю Божию, жить для Христа и во Христе, то жизнь еще и здесь, на земле, сделается блаженством. Сам Христос сказал, что есть у врат для достижения блаженства». Из-за оригинальности сравнения мы вас не поняли и недоумевали, о каких вратах вы говорите. Вы тогда пояснили нам: блажени милостивии, блажени чистии сердцем, они получат наивысшее блаженство.

Что я говорил студентам, могу сказать и вам: Христос всех призывает к блаженству. Вот теперь Пасха, и Царские врата отверсты, но входить в них не может непосвященный, а только священники и диаконы; в двери же блаженства может войти каждый, кто только пожелает. Другое дело, как войти, а войти можно и должно. В настоящее время многие живут по плоти и духовной радости не ищут. Чего прежде всего хотят стигнуть? Во-первых, богатства. Затем – славы. Для достижения же этого ничем не брезгуют. Господь сказал: «За умножение беззакония иссякнет любовь» (Мф. 24, 12). Большинство людей уклонились, отошли от Христа. Людей, не разделяющих их взгляды, люди века сего называют отсталыми, непрактичными. По поводу слова «непрактичный». Это значит – не вор. Например, взять хотя бы генерала Черняева: боролся с турками, много услуг оказал государству, он был человеком «непрактичным», то есть не хапнул ни из сербской казны, ни из нашей, хотя и мог. За это люди практичные осуждали его, а затем посыпались на него всякие беды. Спаси вас, Господи, быть людьми практичными! Будьте всегда с Господом, Христос посреди нас есть, и был, и будет. Людей непрактичных часто упрекают в мнимой гордости: он – гордец, говорят, и это кажется им истинным. И первых христиан обвиняли в гордости. Приводят их, например, к игемону, и тот требует: «Поклонитесь богам!»

– Не поклонимся, так как мы поклоняемся Единому Богу, создавшему небо и землю, – Господу Иисусу Христу.

– Гордецы вы! Смиритесь перед богами!

– Никогда!

И так обрекают их на мучения. Игемон требует смирения ложного; исполнять его желание – значит, отречься от Христа, что, конечно, невозможно исполнить. И в частной жизни говорят: «Смирись, живи, как все живут, не будь гордой, не выделяйся среди других». Не слушайте этих советов, некоторые смущаются, отпадают от Христа и гибнут навеки. Спрашиваю иногда посетителей:

– Есть у вас дети?

– Как же, – отвечают, – сыновья и дочери.

– Как же вы хотите устроить их судьбу?

– Да так: сына хочу видеть инженером, у него самого к этому наклонности, дочерей замуж отдать за богатых и знатных людей.

– И вы думаете, что они будут счастливы?

– Конечно! – отвечают с уверенностью.

А о том, как постараться, чтобы дети стяжали Христа, не думают. Говорят, все можно купить за деньги. Только Христа ни за какие сокровища мира нельзя купить. А без Христа нет жизни, нет спасения. Удивлялись студенты, как удалось мне все сказать на пользу. Я же ответил им, что я не сам придумал, что сказать, а говорил то, что возвестил мне Господь.

Что же вам сказать в утешение и назидание? Сегодня я прочел одну статью, которая вам может быть полезна. В Сибири живет много инородцев, в том числе бурят. Живут они патриархально, добры, простодушны, по вере – буддисты. Однажды приехало ревизовать сибирские области одно высокопоставленное лицо – какой-то генерал-губернатор. Побывал он и у бурят, отнесся к ним милостиво и был, по-видимому, поражен огромным идолом. Встал он перед ним на колени и помолился со слезами. На обратном пути он заехал опять в тот улус (селение), где была кумирня Будды, снова поклонился ему и попросил всех бурят с их жрицами и старейшинами собраться для беседы.

– У меня к вам большая просьба, исполните ли вы ее?

– Непременно исполним, ваше превосходительство! Вы так уважаете нашего Будду, что мы считаем вас своим.

– Да, я буддист, и вот у меня к вам просьба: дайте мне на время вашего Будду, я свезу его домой в Иркутскую губернию, в свою семью, чтобы они все поклонились ему. Я воздвигну ему кумирню, а затем приезжайте за ним, я отдам вам его.

Все согласились.

– У нас есть подставной Будда, он будет покамест вместо настоящего.

Уложили в ящик, и генерал отправился в путь. Проходит месяц, два, целый год. Соскучились буряты о своем боге: что же его превосходительство не возвращает Будду? Написали ему, он ответа не прислал. Написали в другой раз, он ответил уклончиво. Поехали старшины в Иркутск, оказалось, что его превосходительство перевелся в Петроград и бога взял с собой. Погоревали, погоревали буряты, да что же делать?

Но неужели генерал действительно верил в идола? Ничуть! Ларчик просто открывался: Будда был сделан из чистого золота и стоил больших денег. Поклонился он не Будде, а золоту и употребил сатанинскую хитрость: золоту принес жертву. Идола он велел разбить на куски и перелить на монетном дворе. Отрекся он от Христа, поклонился золоту, тому золотому тельцу, которому и раньше поклонялись неразумные люди и теперь кланяются.

Да сохранит вас от этого Господь! На днях я уезжаю в место, мне совсем неизвестное, знаю только, что везде Бог. Конечно, не найти мне таких отцов и братий, как здесь, единицы будут, но чтобы все были одного направления и искали только Христа – в этом сомневаюсь. Жизнь становится все слабее. Монастырек, говорят, бедненький, но этим я не смущаюсь, Господь пошлет, и нуждаться не будем. Когда я принимал настоятельство от отца Иосифа, он вручил мне 100 рублей денег, из которых велел заплатить 54 рубля одному козельскому торговцу, у которого он брал для скита рыбу и другие припасы. Следовательно, на содержание скита осталось только 46 рублей. Сначала мне

приходила на ум мысль, как буду на такие средства содержать скит? Но затем я успокоился, положившись на волю Божию. Ведь скит-то не мой, а Иоанна Крестителя, он нас и прокормит, чего мне смущаться? И действительно, Иоанн Креститель не оставил скит, и в настоящее время он вполне обеспечен. Мы ни в чем не нуждались. Рекой лились пожертвования. В скиту у нас пища простая, но вкусная и питательная, всего вдоволь. Не знаю, как в духовном отношении, а внешне все хорошо. Просил я себе, как милости, оставить и старчество, и настоятельство, и духовничество, позволили бы мне только удалиться в мою безмолвную келию, чтобы оплакивать свои грехи, но разрешения не получил, и я вполне подчиняюсь решению Священного Синода. Кто будет здесь настоятелем и старцем, не знаю; верю, что Господь пошлет и, может быть, более достойного, чем я, грешный. Я не запрещаю вам приезжать в Оптину, а если захотите посмотреть, как живет грешный Варсонофий, то загляните в Голутвин. Провожать меня до монастыря не благословляю, неудобно это, чтобы не давать повода для всякого рода рассказов. А когда устроюсь, Бог благословит, если пожелаете. Да спасет нас всех Господь. Аминь.

2 апреля 1912 г.

(В день отъезда отца Варсонофия из Оптиной пустыни, после речи архимандрита Ксенофонта)

Все, о чем говорил сейчас всечестнейший отец наш священноархимандрит Ксенофонт, о тех трудах, которые мне пришлось перенести, я не приписываю своим силам, но благодати Божией, «немощная врачующей» и «оскудевающая восполняющей». По святым молитвам вашим, всечестнейший отец архимандрит, и всей братии до одного Господь помогал мне. Иначе моими немощными силами я ничего не мог бы сделать. Честнейшие отцы братия, и чада мои духовные, я старался любить вас. Насколько Господь помогал мне исполнить это, не могу судить, но Христос принимает и намерение – мое желание было всегда любить вас. «От Господа стези человеку, и Той управит путь его», – сказал отец архимандрит, и истинны слова его.

Хотя со скорбью в сердце принял я известие о моем назначении – тяжело мне расставаться со всем тем, что дорого мне, но я надеюсь, что и там Господь не оставит меня. Не думал я, что придется уезжать отсюда, но решение Священного Синода принимаю как волю Божию, памятуя слова Апостола: «Не имамы бо зде пребывающаго града, но грядущаго взыскуем" (Евр. 13, 14).

Прошу святых молитв ваших за меня, недостойного.

19 мая 1912 г.

(В канун праздника свт. Алексия, митрополита Московского)

Давно это было, в V веке, то есть от Рождества Христова прошло пятьсот лет. Два образованнейших мужа, и притом глубоко верующих, решили совершить кругосветное путешествие и обойти все существовавшие тогда монастыри, чтобы узнать и записать особенные случаи милости и благодати Божией в назидание себе и другим. В настоящее время, к сожалению, образованность светская и глубокая вера не соединяются, а сплошь и рядом случается, что светские образованные люди бывают неверующими и часто ведут порочную жизнь. Но с этими мужами было все иначе. Образование не удалило, а приблизило их к Богу. Путешествие свое они совершили и составили книгу под заглавием «Луг духовный».

Люди летом стремятся покинуть душные города, чтобы подышать свежим воздухом: одни на неделю, другие на месяц, а более состоятельные уезжают на все лето. Подобно тому, как освежающе действует на человека природа, так и эта книга освежает человека духовно. Издается она в Троице-Сергиевой Лавре, цена высокая, но стоит она дороже всех денег.

Среди прочего там говорится про монахиню, удалившуюся в пустыню, чтобы не быть соблазном для полюбившего ее юноши. Она живет там восемнадцать лет, питаясь мочеными бобами, которые она взяла из города. Про мужа и жену, отдавших пятьдесят монет Богу и потом получивших обратно вшестеро больше...

В настоящее время случается, и довольно часто, что муж совращает жену в неверие, жена – мужа, и уходят они в штунду74, в толстовство – и гибнут безвозвратно. Но не должно быть так. Надо молиться друг за друга – мужу за жену, жене за мужа, отцу за детей и так далее, чтобы Господь не попустил никому погибнуть, но остаться в лоне Православной Церкви. Аминь.

1 июня 1912 г.

Сегодня одна из моих духовных дочерей просила меня подписать карточку. Еще до обедни я подписал ее, как обыкновенно надписывают: «Боголюбивой рабе Божией такой-то от грешного архимандрита Варсонофия», хотел уже выставить дату, но сначала раскрыл Евангелие, и вышла 4-я глава от Марка, 35 стих: ...Переправимся на ту сторону. Эти слова я написал, а потом уже выставил дату.

Идя к обедне, я раздумывал, что бы означали эти слова. Как вы знаете, я уже говорил вам, что Евангелие имеет двоякое значение: одно историческое, другое – глубоко таинственное, относящееся ко всякой христианской душе. Так и здесь. Слова переправимся на ту сторону Господь сказал Своим ученикам при таких обстоятельствах. Христос и Апостолы находились на западном берегу Генисаретского озера. Кто не совсем забыл географию, тот знает, что это озеро находится в Азии, в Палестине, расположенной у Средиземного моря. Христос сказал: «Переправимся на ту сторону», – и ученики, взяв с собой Иисуса, поплыли. Они находились на середине озера, как поднялась сильная буря. Волны заливали лодку, а Христос спал у кормы. Ученики в страхе начали будить Его: «Учитель, проснись, мы погибаем!». И, восстав, Господь запретил ветру, и сделалась великая тишина. Так говорит Евангелие об этом событии.

Но есть еще и другой смысл этого повествования. Каждая душа ищет блаженства, стремится к нему. Но греховная жизнь не дает человеку истинной радости, напротив, несет с собой тоску и разочарование. И вот в душе раздается голос Божий: «Переправимся на ту сторону». Господь зовет начать новую жизнь во Христе. Томится душа и нигде не находит утешения. Обращается к родным, но и те не понимают ее: «Надо тебе развлечься, пойдем в театр, мы уже и ложу взяли». Знакомые тоже предлагают разного рода развлечения, но все это не в состоянии утешить душу, ищущую Бога. К кому идти? Рассказывать все священнику? Но пойти к нему на дом стеснительно, а в церкви поговорить с ним трудно. Конечно, можно прийти на исповедь, но у каждого священника масса исповедников, в пост до двух тысяч и более бывает, где же ему взять время еще и для беседы?

Но вот Господь посылает ищущей душе руководителя в лице подруги или духовника, она может теперь с их помощью переправляться на другую сторону. Когда ученики сели в лодку, то взяли с собой Иисуса. Так и в плавании по житейскому морю необходимо быть с Господом. Замечательно, что Христос находился на западной стороне и поплыл к востоку; и всякая христианская душа стремится к востоку, к Горнему Иерусалиму. Но враг не оставляет человека. Вот поднимается сильная буря – буря страстей и скорбей. Нестерпимо тяжело, а Господь как будто все позабыл и спит. «Господи! Господи! Спаси меня, я погибаю», – должна вопиять душа, и Господь, может быть, не скоро, но все-таки услышит ее, а когда войдет Он в душу, то воцарится великая тишина, умолкнут страсти, водворятся мир и радость.

Часто обращаются ко мне с вопросом: «Как спастись?», «Как получить Царство Небесное?». В Евангелии сказано: «...Аще не снесте плоти Сына Человеческого, ни пиете Крове Его, живота не имате в себе» (Ин. 6, 53). Следовательно, тот, кто принимает Пречистое Тело и Кровь Христовы, тот получает залог Жизни Вечной.

Для спасения необходимо быть членом Православной Церкви. В настоящее время развелось множество сект, все они находятся во вражде между собой и только в одном сходятся – в непримиримой вражде к Православной Церкви, в желании устроить ей какую-нибудь пакость. Особенно распространились теперь вредные баптистские секты, похищающие многих из лона Православной Церкви. Приходила ко мне недавно одна женщина в большом горе: муж ее изменил Православию, перешел в баптисты и оставил ее с малыми детьми. Спрашиваю:

– Отчего же он перешел? За деньги?

– Нет, он был верующим, все книжки читал и хотел спастись, да, к несчастью, встретился с баптистами. Те говорят ему: «Переходи в нашу веру, так как истина на нашей стороне». Он и поверил им. Сначала перестал ходить в церковь, два года не причащался, а теперь и совсем ушел к баптистам, а нас бросил. Что будет с ним?

– Он погибнет, – отвечаю, – если не вернется к Православию.

Иногда приходят ко мне сектанты:

– Вот мы веруем во Христа и ищем Его, где Он?

– Он, во-первых, на Небе проявляет Свое особенно славное присутствие, а во-вторых, на земле – в Церкви. Вы находитесь в ней?

– Нет, от Церкви мы отошли, но все-таки надеемся спастись.

– Ну так суетна ваша надежда, вне Церкви спасение невозможно.

Люди, находящиеся в Православной Церкви, направляются к Горнему Иерусалиму, то есть к Царствию Небесному верным путем. Они плывут по житейскому морю в ладье, где кормчий – Сам Христос. Те же, которые вне Церкви, стремятся переплыть это море на одной доске, что, конечно, невозможно, и гибнут безвозвратно.

Господь беспредельно благ. Жертва, принесенная на Голгофе, бесконечно велика. Так что грехи всего мира по сравнению с этой жертвой яко ничесоже. Это все равно, как если бы кто взял горсть или пригоршню песка и бросил в море. Замутилось бы оно? Разумеется, нет, море осталось бы по-прежнему незамутненным. Но и эта горсть может погубить нас, если мы не считаем себя грешниками и не каемся перед Господом. Причащение Святых Тайн восполняет все грехи75, отчего, особенно у простых людей, всегда спрашивают, причащался ли больной перед смертью. Если выясняется, что усопший сподобился Святого Причащения, то успокоительно произносят: «Слава Тебе, Господи!».

Однажды, когда я был еще послушником, теплой июльской ночью вышел из своей безмолвной келии. Луны не было, но бесчисленное множество звезд сияло на темном небе. Любил я ходить по уединенной аллее скитского сада в это позднее время, чтобы, оставшись наедине с Богом, отрешиться от всего житейского. Подхожу к большому пруду и вдруг вижу одного нашего схимника, отца Геннадия, проведшего в скиту уже 62 года. В последнее время он совсем не выходил за скитские ворота и позабыл про мир. Стоит неподвижно и смотрит на воду. Я тихо окликнул его, чтобы не испугать своим внезапным появлением, подошел к нему:

– Что делаешь ты тут, отче?

– А вот смотрю на воду, – отвечает он.

– Что же ты там видишь?

– А ты ничего в ней не видишь? – в свою очередь спросил отец Геннадий.

– Ничего, – ответил я, – вода и вода.

– А я, – сказал схимник, – созерцаю Премудрость Божию. Я ведь полуграмотный, только и научился Псалтирь читать, а Господь возвещает мне, убогому, Свою волю, и дивлюсь я, что часто ученые люди не знают самого простого относительно веры. Видишь ли, все это звездное небо отражается в воде, так и Господь вселяется в чистое сердце, следовательно, какое блаженство должны ощущать души, стяжавшие чистоту: блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят (Мф. 5, 8).

– Вот я сколько ни стараюсь, не могу стяжать душевной чистоты, хотя и знаю, как это важно.

– А понимаешь ли ты, что такое чистота сердца? – спросил отец Геннадий.

– По собственному опыту не знаю, так как не имею этого, – ответил я, – но думаю, что чистота заключается в полном беспристрастии. Кому неведомы ни зависть, ни гнев, никакая другая страсть, у того и есть чистое сердце.

– Нет, этого мало, – возразил схимник, – недостаточно только ополоснуть сосуд, надо наполнить его еще водой. По искоренении страстей надо заменить их противоположными добродетелями, без этого сердце не очистится.

– А вы надеетесь войти в Царствие Небесное, отец Геннадий?

– Надеюсь, что там буду, – сказал он уверенно.

– Так как же вы говорите, что не имеете чистоты душевной, а только чистии сердцем Бога узрят.

– А милосердие Божие? Оно и восполнит все, чего недостает. Оно беспредельно, и я имею твердую надежду, что и меня Господь не отринет, – сказал схимник, и в его словах слышалась глубокая вера и искренняя надежда на милосердие Божие.

Но что такое Царство Небесное, мы не в состоянии себе представить, мы не можем его постигнуть. Апостол Павел, который был восхищен до третьего Неба, говорит только, что ...око не виде, и ухо не слыша... что уготова Господь любящим Его (1Кор. 2, 9).

У нас в скиту жил один подвижник, отец Игнатий, 95-летний старец. Вел он высокодуховную жизнь, но так умел скрывать это от людей, что очень немногие про то знали. Когда скончался батюшка Анатолий, то я иногда навещал отца Игнатия и уходил от него радостным и полным новых сил. Раз я спросил его (а когда я был новоначальный, то задавал иногда просто нелепые вопросы), видел ли он когда-нибудь рай.

– А тебе на что это знать? – удивился старец.

– Да очень хотелось бы, так как рай представляется в различных видах.

– За твою любовь скажу: только не я видел рай, а один подвижник (он назвал его имя). Однажды уснул он и видит море необычайно красивого цвета, какого он никогда не видел. «По ту сторону возвышается

великолепный город, – рассказывал он, – где рядом стоят дворцы и храмы. Вхожу я в город и не могу надивиться его неизреченной красоте. Эти великолепные дворцы заселены прекрасными, исполненными великой радости насельниками. Встретили они меня, и я исходил с ними весь город, все время дивясь его величию. Начал проситься, чтобы меня там совсем оставили, но мне возразили, что пока еще нельзя, но и мне уготовано здесь жилище. Я просил показать его. Показали дворец необычайной красоты, я даже и передать не могу, что это было такое. «Это твое вечное жилище, – сказали мне, – а пока поживи еще в скиту Оптиной пустыни, в своей келийке», – и я заплакал от умиления. «Господи, Господи, недостоин я этого, за что Ты так бесконечно милосерд? Я желал быть хоть в каком-нибудь углу сего дивного града...» – и проснулся. Открываю глаза, вижу: вся подушка мокрая от слез, а я – в своей келии, тот же образ Казанской иконы Божией Матери в углу, та же бедная обстановка, стул, из которого видно мочало, – все то же. И, вспоминая виденное во сне, прославил я благость Божию, милующую и спасающую нас, грешных...». Да сподобит же и всех нас Господь войти в Его Царствие. Аминь.

Вот приехали вы в Старо-Голутвин под покров Преподобного Сергия, слетелись к нему, как птички, с разных концов, всех-то он нас знает наперечет и не оставит за усердие к святой обители. Храните свою лампаду веры и любви к Богу. У Толстого она разбилась, и он погиб навеки. А ведь раньше был он верующим человеком, как говорила мне его жена, и в церковь ходил, и причащался. К несчастью, в Париже сошелся с одним невером, и это погубило его. Взял он своего нового друга в Ясную Поляну и стал отдаляться от Церкви, повертывал он и вправо, и влево, пока не погиб окончательно. Мне пришлось разговаривать о Толстом с одним епископом, который сказал: «Ведь несомненно было него желание повернуть к Богу, иначе он не приехал бы в Оптину» (кстати, приснопамятный Зиновий и мою дверь показывал ему, но он не вошел).

Мой путь близится к концу. Чувствую слабость, и энергия уже не та, что была пятнадцать лет назад. Дел множество, и я уже не надеюсь здесь успокоиться, молю только Господа, да успокоит Он меня в Будущей Жизни.

Недавно приехал сюда священник Главного Штаба Левашов (он бывает во многих религиозных кружках) и встретился, между прочим, с И. и Б., которые постарались убрать меня из Оптиной. Зашел разговор о том, как стоит теперь старчество в Оптиной и почему взяли отца Варсонофия из пустыни, ведь ему было там хорошо. На это они ответили, что их надо благодарить, так как, переведя отца Варсонофия в Голутвинский монастырь, они тем самым подняли его.

Конечно, я стараюсь привести в порядок эту обитель. Сначала мне было здесь очень трудно, монастырь я нашел в полном упадке, братия восставала, но теперь, слава Богу, все налаживается, и, разумеется, насколько хватит моих сил, я буду исполнять святое дело устройства Голутвина монастыря, только сильно сомневаюсь, чтобы те, которые услали меня из Оптиной, имели именно это в виду. Но все во власти Божией. Мир вам. Аминь.

* * *

Писал мне один студент Духовной академии: «Не знаю, что мне делать? Профессора дают мне массу знаний, но они не успокаивают мою душу. Ищу я аскетического настроения, а его нет, и нет мира. Жажду бежать от всего этого». Я посоветовал ему сначала окончить академию, а там видно будет. Он послушался, окончил и теперь получил место в семинарии, но неудовлетворенность так и осталась, мирская жизнь тяжела для него.

Все великие писатели томились суетой и молвой народной. Пушкин всегда стремился к одиночеству. Когда он женился на известной красавице Гончаровой и был сделан камер-юнкером, то, конечно, возникло множество препятствий для уединенной жизни. Вот и вы, детки, по-видимому, тяготитесь миром. Если съехались сюда и живете здесь, то, верно, оттого, что находите удовлетворение своим духовным запросам.

Над моим окном много ласточкиных гнезд. Ничего с ними не поделаешь, нечистоплотные они, но разорять гнезда жалко. С утра до вечера носятся они над обителью. Вот и вы, подобно ласточкам, свили себе гнездышко около Преподобного Сергия и отдыхаете вдали от шумных городов – Петербурга, Москвы и т.д. Что привлекает вас здесь, как и в Оптиной привлекало? Конечно, желание уединения. Ходите вы здесь в церковь, говеете, причащаетесь Святых Тайн и набираетесь сил душевных и телесных. Все вы здесь под покровом Преподобного Сергия. Наш монастырь основан им, а случилось это так.

По внушению Божию Преподобный Сергий дал свой посох ученику своему Григорию и послал его на место слияния Москвы-реки и Оки. Григорий сначала возразил: «Отче, ведь там разбойничье гнездо, меня непременно зарежут». Но Преподобный велел ему идти на послушание. И вот, несмотря на искушение врага, внушавшего ученику, что его зарежут, как барашка, он пошел. Молитвами Преподобного совершилось чудо: разбойники из волков и тигров превратились в ягнят, все они стали монахами, и лишь немногие, не согласившиеся на это, ушли в глубь лесов.

Само название монастыря – Голутвин – произошло от слова «голытьба» – так называли разбойников. Да и название Оптина произошло от разбойничьего имени. Когда-то в лесах, и ныне окружающих эту обитель, жили три знаменитых разбойника: Опта и два брата – Добрый и Лютый. Но Господь умилосердился над ними и обратил к покаянию. Раскаявшись в своих злодеяниях, они изменились и сделались монахами, основав монастырь...

Существует предание, что Преподобный Сергий посещал нашу обитель, и даже благочестиво живущие иноки видели его. Я лично его не видел, да и теперь о чудесных посещениях Преподобного что-то не слышно: мы недостойны этого, но верим, что духом он с нами.

Ослабело теперь монашество. Еще сорок лет назад были такие духовные исполины, как батюшки Амвросий, Анатолий, из белого духовенства Иоанн Кронштадтский. Ныне же что-то не слыхать о таких, может, они и есть, но мы не знаем. И, несмотря на это, все-таки в монашестве легче спастись. Я не зову вас в монастырь, но у каждой из вас свой круг обязанностей. Исполняя их о Господе, можно спастись и в миру. Читайте Жития святых! Это чтение побудит вас к подражанию, а может быть, Господь и разорвет круг, стесняющий вас, выведет на широту заповедей Христовых и вселит вас в святую обитель. В монастырь поступить – дело большое. Вот одна из вас не убоялась и поступила, да поможет ей Господь.

А что делается в миру? Много расплодилось всяких еретиков, и каждый стремится увлечь в свою веру. «У нас только истина, идите к нам», – кричат они, но не слушайте их. Время всяким Ренанам76, они оставили

Христа и, страшно сказать, не стыдятся Его. Некоторые не стыдятся раскланиваться с распутной женщиной или с каким-нибудь пьяницей, а Господа стыдятся, чтобы не уронить себя в глазах неверующих. Но слово Христово остается неизменным: ...Кто постыдится Меня и Моих слов в роде сем прелюбодейном и грешном, того постыдится и Сын Человеческий, когда приидет в славе Отца Своего со святыми Ангелами (Мк. 8, 38). Забывают сии слова и стыдятся признаться, что они христиане.

Ныне иконы сохранились далеко не у всех. Их встретишь в квартирах священников, купцов и то старорежимных, у мелких торговцев. Но в домах так называемых интеллигентных людей икон не держат. Про одного толстовца рассказывают, что в переднем углу у него висел портрет Толстого с зажженной перед ним лампадой. Когда его спросили, зачем он это сделал, он ответил: «Я преклоняюсь перед разумом Толстого». Вот Толстого не постыдился, а Христа стыдится.

А что скажет на это Христос на Страшном Суде Своем? Ужасно будет состояние грешников. А если сейчас явится Христос, где Он вас поставит? Надеюсь, одесную. Не по делам, конечно, но по вере. И будем хранить веру Христову и по силе исполнять Его святые заповеди. Только не надейтесь на свои собственные силы, а просите помощи у Господа: «Господи, помози мне», – и поможет.

Всем известен великий композитор Моцарт. Имя его стяжало бессмертие. Однажды один немец, тоже музыкант, пожелал увидеть Моцарта и отправился в Италию. Прибыл он в Милан и вдруг узнает печальную новость – Моцарт умер. Музыкант был в большом горе, но его успокаивали:

– Умер отец, зато жив сын.

– А он похож на Моцарта?

– Вылитый отец!

– Ну хорошо, посмотрю на сына.

Ему сказали, где его можно увидеть: он служил в банке. Музыкант пришел к нему и нашел его сидящим за прилавком.

– Вы ли сын знаменитого Моцарта? – спросил немец.

– Я, а что вам угодно?

– Ничего, я пришел только посмотреть на вас.

– Что же на меня смотреть?

– Вы так же любите музыку, как ваш отец? Наверное, уже написали какое-нибудь бессмертное произведение? – продолжал музыкант.

– Никакого, уверяю вас. Вот единственная музыка, которую я люблю, – и Моцарт-сын погремел червонцами, – всякую же другую музыку я терпеть не могу.

Разочарованный немец вернулся в Германию и рассказал собравшимся товарищам о своем посещении Моцарта. Все задумались, а один из слушателей произнес: «Да, не в отца». Действительно, сын был не в отца. Печальная история!

Мы, пожалуй, склонны осудить Моцарта-сына, но посмотрите лучше на себя. Все мы дети Отца Небесного и должны были бы походить на Него. Что ж выходит на деле? И про нас можно сказать: «Не в Отца!». А между тем, чтобы достигнуть Царствия Небесного, непременно нужно быть в Отца, иначе туда не пустят. Вот святые были в Отца. Они и называются преподобными, то есть в высшей степени уподобившимися Богу. А нам, грешным, хоть бы подобными-то быть, чтобы не лишиться Вечной Жизни.

Тяжело нынче спасаться. Монастыри оскудели духовной пищей и часто не дают хлеба просящим. Не имею виду калача или сайки, а хлеб духовный – слово Божие. Многие души огрубели: и очами не видят, и

ушами не слышат. Есть слепота и глухота телесная – трудно переносить их, но духовная глухота и слепота гораздо ужаснее. Да избавит нас от этого Господь. Аминь.

30 июля 1912 г.

То, о чем я хочу побеседовать с вами, полезно и для монашествующих, и для мирян. В книге Иисуса, сына Сирахова77, жившего еще до Рождества Христова, говорится: «Сыне... всяцем хранением блюди твое сердце...» (Притч. 4, 20, 23) и еще: «Даждь ми, сыне, твое сердце...» (Притч. 23, 26) – эти слова говорит Сам Господь через премудрого мужа. Святой пророк Давид восклицает: «Сердце чисто созижди во мне, Боже...» (Пс. 50, 12). Это значит, что Псалмопевец просит Господа избавить его сердце от страстей, чтобы чистым отдать его Богу.

Господь сказал про сердце человека: «От сих бо исходища живота» (Притч. 4, 23). Сердце – это центр всего, от него все зависит: «Идеже бо есть сокровище ваше, ту будет и сердце ваше" (Мф. 6, 21).

Необходимо дать себе отчет, к чему лежит наша душа, что составляет ее содержание. Носим ли мы Христа или привязываемся к чему-либо земному? Хорошо, если каждая из вас вечером будет посвящать час или два на рассмотрение своего сердца, чтобы определить, любит ли оно Бога или что-то временное. А возлюбить всей душой Христа необходимо: »Даждь ми, сыне, сердце...«. Но что мы ныне замечаем? Отдают свое сердце чему угодно, но не Господу. Один привязывается к богатству, и вся его радость заключается в приобретении денег; другой ищет славы: ему ничего более не надо, только бы все говорили и преклонялись перед его талантом – это большей частью люди ученые или художники; третьи отдают свое сердце красоте: восторгаются красотами мира сего, особенно же преклоняются перед красотой женщины – это снова художники.

Тургенев, например, высоко ценил женщину. Все женщины в его произведениях окружены ореолом, мужские типы очерчены менее ярко. Из наших великих русских писателей только Гоголь, также поклонник всего прекрасного, в последние годы своей жизни ищет в женщине прежде всего христианку, и христианку истинную. Он, впрочем, такой не встретил не потому, что среди русских женщин не было таких. Нет, женщины-христианки у нас всегда были и будут, они воспитывают молодое поколение, они являются как бы залогом нашего счастливого исторического будущего... Но, верно, Гоголю это было неполезно.

Сегодня беседовал я с одной интеллигентной особой, окончившей гимназию и собирающейся поступить на курсы. Она восхищена Тургеневым. «Куплю, – говорит, – полное собрание сочинений, все прочитаю, очень уж ярко у него обрисованы женские типы». Да, она говорила справедливо. Тургенев – замечательный художник, но плохо он кончил: не отдал своего сердца Господу.

В одной своей статье, написанной незадолго до смерти, Тургенев говорит: «Довольно гоняться за красотой... и т.д»., но, к сожалению, до конца жизни он гонялся за красотой. Много раз Тургенев увлекался, наконец, свою последнюю любовь, все, что осталось в его в душе, он отдал безвозвратно женщине, а Христу не осталось ничего. Его он отринул от себя. И кого же так полюбил Тургенев? Предметом его последнего [многолетнего] увлечения была ветреная женщина, итальянская еврейка Виардо.

Вчера я служил молебен в Боброве и после него был у директора завода. Здесь я познакомился с одной дамой, которая лично знала многих наших писателей: Полонского, Гончарова, Тургенева. Про Ивана Сергеевича она рассказывала, что Виардо ужасно относилась к нему, третировала его и даже гордилась, что с великим русским писателем она обращается, как с последним лакеем. А что же Тургенев? Он был ослеплен любовью и все переносил. Жалкое ослепление души! Перед смертью те, кто был рядом с Тургеневым (нашлись все-таки добрые люди), позвали священника, но он отказался причаститься да так и умер. Предстал он Господу, а Господь требует прежде всего сердце, Ему преданное, но Тургенев отдал свое сердце человеку, а не Христу. Еще на земле он принял возмездие, а какая участь ждет его за гробом – страшно и подумать.

А ведь было время, когда Тургенев был верующим человеком и высоко ценил веру (бывал он и в Оптиной). В одной своей статье он восставал против нигилизма, говоря, что «ныне новое нашествие на Святую Русь, нашествие гораздо страшнее монгольского. Те, татары, поработили нас политически, а нигилистическое направление старается отнять у нас веру. Необходимо всем писателям сплотиться вместе и встать на защиту святой веры от врагов ея». Напоследок Тургенев сам встал в ряды врагов веры и погиб, подобно Толстому. Лермонтов тоже искал красоту и погиб из-за женщины. Печальная судьба и Пушкина – одного из самых великих русских поэтов. Правда, он скончался причастившись. Может быть, Господь и простил его, но как [приходится] ему там, мы не знаем.

Он увлекался преходящей красотой, служил суете, хотя по временам и тяготился этим. Есть у Пушкина стихотворение, очень подходящее по содержанию к нашей беседе. Однажды Пушкин был у одной красавицы, и она стала просить написать ей что-нибудь в альбом.

– Да что же я вам напишу?

– Все равно что, ведь вы – гений. Напишите экспромтом несколько строк и подпишите свое имя.

Пушкин исполнил ее желание и написал:

Что в имени тебе моем?

Оно умрет, как шум печальный

Волны, плеснувшей в берег дальный,

Как звук ночной в лесу глухом.

Оно на памятном листке

Оставит мертвый след, подобный

Узору надписи надгробной

На непонятном языке...

Это стихотворение стало как бы пророческим: действительно, на земле-то Пушкина помнят, но, может быть, для Неба имя поэта и умерло.

Убедительно прошу вас: не привязывайтесь ни к чему душой, пусть один Господь царствует над нею. Но некоторые хотят совместить любовь ко Христу с любовью к тленному. Невозможно это! Одна, например, страстно любит богатство или славу, или, наконец, человека. Она хочет любить страстной любовью жениха и оставаться всей душой преданной Христу, но это несовместимо. В любви к жениху, конечно, нет греха, но если любовь к нему сильнее любви к Богу, то она отдалит от Христа. Сам Господь сказал: «Никто не может служить двум господам..." (Мф. 6, 24).

Чтобы работать только Христу, и в монастыри идут – великое это дело. Но вот часто случается, поступят в монастырь, а затем разочаровываются. Пишут мне: «Я надеялась найти в монастыре полный душевный покой, думала, что там я проникнусь молитвенным духом, а что выходит на деле? В монастыре такая же серенькая жизнь, как и в миру: зависть, интриги, сплетни... Нет, не могу я переносить этого, что мне теперь делать?». Я отвечаю: «Терпи. Ты ошибочно думала о монастыре, что там только одна молитва. Необходимо понести и досаду на сестер, чтобы омыться от приставшей духовной скверны». Снова пишут: «Батюшка, нестерпимо мне трудно, сестры восстают и возводят всякую клевету, матушка игумения тоже нападает, защиты найти не в ком». «Молись за обижающих тебя, – говорю, – не игумения нападает на тебя, а так нужно для твоей пользы». «Не могу я молиться, – отвечает, – за тех, которые приносят мне столько огорчений и зла». – «Не можешь? Проси Господа, и даст тебе силу полюбить их».

К одному петербургскому священнику Колоколову, отличавшемуся высотой духовной жизни, пришел однажды один из министров и жаловался: «Батюшка, научи меня, что делать? У меня много врагов, которые без всякой причины ненавидят меня и клевещут на меня государю. Я могу через их клевету потерять место, а если сам уйду, то государь может подумать, что враги мои правы, и имя мое будет запятнанным. Как мне поступить?»

– Молитесь за восстающих на вас, – отвечал батюшка, – не только дома молитесь, но, главное, в церкви поминайте их, пусть на литургии вынимают частицы за их здоровье.

– Какая же от этого польза? – удивился министр.

– А вот увидите... Каждая частичка, вынутая из просфоры, означает душу человека. Частицы опускаются в потир и наполняются Кровию Христовой. Послушайте меня, запишите на записочку имена всех врагов ваших, например Леонида, Иоанна, Владимира...

– Да, да, вот Владимир-то особенно на меня ополчается...

– Ну так за него подавайте каждый день.

Проходит неделя, месяц, и его высокопревосходительство опять приходит к отцу Колоколову. Поклонившись ему в ноги, он стал благодарить его:

– Батюшка, произошло просто чудо. Мои прежние враги не только больше не восстают на меня, но относятся ко мне с уважением и любовью. Вместо прежней клеветы они даже чересчур меня превозносят.

Вот что свершил Господь! И вам советую, молитесь за врагов ваших, и они обратятся в друзей. Молитвой вы спасете их души от сетей врага.

Что делать? Жизнь, особенно монашеская, полна скорбей, но избежать их совершенно невозможно. Но несмотря на все скорби и лишения, в монастыре легче спастись. Все лучшие писатели преклонялись перед иноческой обителью. Тургенев, например, Лизу – героиню своего лучшего романа «Дворянское гнездо» – поместил в монастырь. Эта девушка была особенно несчастна тем, что полюбила женатого человека. И вот она все оставляет и идет работать Единому Богу.

Шекспир устами своего героя Гамлета превозносит монастырь: «Офелия, – говорит, – ступай в монастырь. Если бы ты была чиста, как снег на вершинах гор, и тогда мир забросает тебя грязью. Если ты будешь чиста, как кристалл, то мир протянет к тебе грязную руку и осквернит тебя». Поэтому счастливы те, которые пребывают в святой обители, да поможет вам Господь. Простите, не могу продлить беседы с вами: множество дел по монастырю не позволяет уделить вам много времени. В Оптиной я был более свободен. Помните, как мы собирались в моей маленькой молельной, которая едва могла всех вместить. Кто располагался на диванчике, кто на стульях, а кто и на скамеечке. И беседовали мы иногда часа по 2 или 3 при мерцающем свете лампады перед ликом Спасителя, кротко взиравшего на

нас, а с полотна проступала белоснежная фигура Ангела. Хорошо нам было! Отдыхали и вы и я душой. Но что делать, надо благодарить Бога и за то, что есть: если нет белого хлеба, то едят черный, а иногда и черствый, все лучше, чем ничего. Так и мы будем довольствоваться тем, что есть. Я раньше вам говорил и теперь повторяю, что наступит время, когда люди будут обтекать горы и моря, чтобы найти слово, и не найдут.

Вот наступает Успенский пост, все вы будете говеть и причащаться Святых Тайн. Некоторые мирские думают, что говеть нужно только один раз в году, но это неправильно, лучше говеть почаще. Многие мои духовные дети часто причащаются, оттого и исповедовать мне их легче, я знаю всю их душу. Тех же, которые по два или три года не говеют, исповедовать трудно, очень уж замаранной становится душа, не знаешь, как и очистить ее.

Это все равно как в жизни. Мои предшественники очень запустили квартиру, в которой я теперь живу, и рабочим много труда пришлось положить: белить, красить, пока она не приняла приличный вид, – так и с душой бывает. Люди, преданные миру, часто и совсем оставляют Церковь, начинают увлекаться чем-либо другим, например спиритизмом. Один образованный человек, оставив университет, окончил Духовную академию, и теперь даже в сане иеромонаха, говорил мне, что одно время увлекался спиритизмом, а затем познал, что в спиритизме действует диавол. А другой, ранее неверующий человек, передал мне, что пришел к вере, когда однажды, занимаясь спиритизмом, увидел сатану. Вид его был как бы человеческий, но так ужасен, что увидевший его лишился чувств, а после навсегда отказался от спиритических сеансов и вернулся в Церковь. Спириты разделяются на две категории: одни в обольщении верят, что будто спиритизм не противен христианству, и даже молятся перед началом сеанса, читая различные молитвы и псалмы; другие, не маскируясь, прямо заявляют, что их бог – сатана, который помогает им. Вот до каких ужасов доходят люди. Да спасет вас всех Господь.

2 декабря 1912 г.

(Беседа по дороге из скита на напутственный молебен)

Когда я пришел в скит, то здесь, в лесу, деревья все были великанами, а теперь уже многие повырублены, так и нас вырубят. Помню, еще в Казани шел я однажды со знакомым монахом, на пути был базар – самое шумное место. Отец Афанасий, так звали монаха, улыбнулся, смотря на торговцев. Я спросил, чему он улыбается.

– Да как же, – ответил он, – вот люди волнуются, топочут, суетятся, а пройдет сто лет – и никого из них не будет; видите, там младенец – и того не станет.

– Да, это правда, но хорошо, что вы посмеялись миру, а другие не могут от всего отрешиться. Вот и я, например, должен заботиться о земном, не только о себе, но и о родных: у меня мать, брат.

– И вы будете иноком.

– Ну это сомнительно, я об этом не думаю.

– Будете монахом, – уверенно сказал отец Афанасий.

И, как видите, слово его исполнилось, хотя он был обыкновенным человеком, но Господь внушил ему сказать мне это.

Вот встретился сейчас нам инок Исихий. Он из малороссов. Вдруг собрался и пришел в монастырь. А дома, когда он начал собираться, мать спрашивает: «Куда?». «В церковь», – отвечает. Заныло сердце у матери, предчувствовало оно, что сын навсегда уходит из родительского дома. «Нет, ты не в церковь идешь», – говорит она.

Сын собрался, вышел, затем на крыльце низко поклонился матери и ушел. Ушел в Оптину пустынь, двадцать лет прожил здесь, но никто не знал, где он находится. Теперь просится в Киев. Зачем ему туда? Отец и мать его уже умерли, что ему делать в разоренном углу? Нет ему туда пути.

Старо-Голутвинский монастырь. Рождественские беседы 25 декабря 1912 г.

Поздравляю вас с великим праздником Рождества Христова. Я что-то стал слабеть, еле выстоял вечерню сегодня.

Фарисеи и книжники осуждали Христа за то, что Он Себя называл Богом: ...равен Ся творя Богу (Ин. 5, 18). Господь в ответ на их порицание не сказал: «Я единосущный Отцу Бог», но возразил им: «...Бози есте, и сынови Вышняго вси» (Пс. 81, 6). Это относилось к израильтянам. Фарисеи ничего не могли ответить на это и замолчали.

Но каким образом человек уподобляется Богу, как можно применить к нему это название? У древних греков были боги, олицетворяющие собой разные свойства людей, как хорошие, так и порочные, но здесь не про таких богов говорится. Конечно, быть такими же, как Господь, не только из людей, но и из Ангелов никто не может, но уподобляться Богу должен каждый человек, если хочет достигнуть Царствия Небесного. Святых, подражавших в высшей степени Богу, так и называют преподобными, но каким образом они похожи на Бога? Поясним это примером. Если взять несколько капель воды, то хотя они и малы, но по своим свойствам соответствуют воде того озера или реки, из которых взяты. Так и святые заимствуют от Господа Его свойства: благость, любовь, милосердие – и таким образом уподобляются Господу.

Мне вспоминается случай, бывший на моей далекой родине. В одно торговое заведение был взят в услужение семилетний мальчик, сирота. Один богатый человек увидел его кроткое лицо, мальчик ему понравился. Он взял его к себе. Вскоре этот господин уехал из села и увез мальчика с собой. В городе он отдал его в гимназию, затем в университет. Прошло много лет, и бывший сирота, окончив курс в университете, приехал на время в свое село. Поселяне, знавшие его мальчиком, говорили: «Неужели это Митенька?». Точно, это был он, но как он изменился! Сделался образованным человеком, Димитрием Павловичем, приобрел все свойства интеллигентного человека. Его товарищи, с которыми он играл в бабки и другие игры, тоже выросли, но по своему развитию резко отличались от него, его свойств не имели. Подобно тому и грешные люди не имеют тех свойств, которыми отличаются святые, а те, в свою очередь, заимствуют эти свойства от Господа. Но большая разница между сознанием человека, приобретающего земные знания, и святого, приобретающего благодать Божию. Человек, учась в гимназии, затем в университете, ясно сознает, что обогащается все новыми и новыми знаниями, а святой, наоборот, приближаясь к Богу, считает себя все хуже и хуже, так как видит перед собой идеал – Христа, которому он стремится уподобиться, но неизбежно сознает, как он далек от этого идеала.

Один человек, обладавший 50-ю тысячами капитала, считался богатым в родном селе. Но вот он приезжает в Александрию и видит, что здесь много людей гораздо богаче его, а когда посетил Константинополь и увидел там миллионеров, то понял, что по сравнению с ними его богатство совершенно ничтожно. Так святые, сравнивая свои добродетели с бесконечными совершенствами Бо

жиими, считают себя за ничто. А что же скажем мы, грешные? Чтобы уподобиться Богу, надо исполнять Его святые заповеди, а если рассмотреть, то окажется, что ни одной-то по-настоящему мы не исполнили. Переберем их все, и окажется, что той заповеди мы едва коснулись, другую, может быть, тоже только начинали, а, например, к заповеди о любви и не приступали. Что же остается нам, грешным? Как спастись? Единственно – через смирение: «Господи, во всем-то я грешен, ничего нет у меня доброго, надеюсь только на Твое милосердие!».

Мы – сущие банкроты перед Господом, но за смирение Он не отринет нас. И, действительно, лучше, имея грехи, так и считать себя великими грешниками, чем, имея какие-нибудь добрые дела, надмеваться ими, считая себя праведными. В Евангелии даны два таких примера в лице мытаря и фарисея. Фарисей, гордый своими мнимыми добродетелями, все только выставляет себя: «Я сделал то-то и то-то», все только «я» и «я». А мытарю нечем хвалиться: он крал и, собирая подати, брал лишнее, а потому, сознавая свои грехи, он смиренно молил Господа: «Боже, милостив буди мне, грешному!» Вам известен конец: фарисей осуждается, а мытарь оправдывается. Усвойте молитву мытаря: «Боже, милостив буди мне, грешной». И не только в церкви, но и становясь на обычную утреннюю или вечернюю молитву, произносите эти слова, да и на всякое время. Сидите, например, дома, упал ваш взор на икону, и вспомните сейчас же эту молитву. Молитва эта выражается и другими словами: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного!» Всегда мысленно произносите эти великие слова, так как в них заключается смирение, а где смирение, там и вера. Одно знание закона Божия не спасет нас. Фарисей знал закон во всех деталях, но его знание было мертвым капиталом, не приносившим никакой пользы, так как оно не воплощалось в жизнь.

В первые века христианства жил в Греции замечательный подвижник по имени Марк. Рано он оставил мир, поселился на Фраческой горе78, где в уединении и безмолвии подвизался о Господе. От людей он не мог заимствовать примеров, но в законе Господнем поучался день и ночь. Однажды прибыл Антоний, чтобы погребсти его тело, так как Господь призывал уже Марка к Себе. Когда Антоний пришел, Марк встретил его с любовью и завел с ним духовную беседу.

– Как теперь живут христиане? По-прежнему ли их преследуют? Ведь я вот уже девяносто лет в пустыне, и за это время не видел ни одного человека.

– Твоими святыми молитвами, отче, гонения прекратились, всюду открыто совершается христианское богослужение, – ответил Антоний.

– Слава Богу! – воскликнул Марк. – А есть между христианами такие, которые скажут горе сей: «Ввергнись в море», и она их послушает?

Когда Марк произнес эти слова, то вдруг раздался страшный треск и гора, на которой были подвижники, сдвинулась со своего места и вверглась в море. Марк, обратясь к горе, как к живому существу, сказал:

– Стой спокойно, я не тебе говорю.

Следовательно, слова Марка имели творческую силу, так как он был творцом закона.

Мы, грешные, конечно, не можем творить таких дел, но если, по слову Спасителя, будем иметь веру с зерно

горчичное и смиряться, то Господь не отринет нас, а спасет, какими Сам весть судьбами.

Нынче в церкви поются дивные песнопения: «Христос раждается – славите! Христос с Небес – срящите! Христос на земли – возноситеся! Пойте Господеви, вся земля, и веселием воспойте, людие, яко прославися». Что означают эти слова? «Христос раждается – славите» – не языком или легкими, но прославлять Христа нужно своей жизнью. «Христос с Небес – срящите», то есть встречайте Его верой и добрыми делами, неразрывно связанными с верой. Вера без дел мертва есть. «Христос на земли – возноситеся» – это не то, чтобы возноситься над другими, гордиться, нет, это означает, что необходимо отрывать свое сердце от всего земного, суетного, тленного.

Когда я жил еще в миру, то был однажды в одном аристократическом доме. Гостей было много. Разговоры шли скучнейшие: передавали новости, говорили о театре и т.п. Людей с низменной душой удовлетворял этот разговор, но многие скучали и позевывали. Один из гостей обратился к дочери хозяина дома с просьбой сыграть что-нибудь. Другие гости также поддержали его. Та согласилась, подошла к дивному концертному роялю и стала петь и играть: «По небу полуночи Ангел летел, и тихую песню он пел. И месяц, и звезды, и тучи толпой внимали той песне святой. Он пел о блаженстве безгрешных духов под кущами райских садов, о Боге великом он пел, и хвала его непритворна была», – пела девушка, и окружающая обстановка так соответствовала этой песне. Все это происходило на большой стеклянной террасе, была ночь, из окон был виден старый дворянский сад, освещенный серебряным светом луны...

Я взглянул на лица слушателей и прочел на них сосредоточенное внимание и даже умиление, а один из гостей, закрыв лицо руками, плакал, как ребенок, – а я никогда не видел его плачущим. Но отчего же так тронуло всех это пение? Думаю, что произошло это оттого, что пение оторвало людей от земных житейских интересов и устремило мысль к Богу – Источнику всех благ.

Стихи эти написал Лермонтов, человек грешный, да и исполняла их не святая, но слова этого прекрасного стихотворения произвели сильное впечатление. Не тем ли более слова церковных песнопений (не только Евангелия), тропарей, канонов могут наполнить душу, не совсем еще погрязшую в житейском море, блаженством. Но чтобы пение церковное производило должное впечатление, необходимо вникнуть в смысл этих песен, и тогда оторвешься от всего земного, а если многие бесчувственно стоят в церкви, позевывают и только ждут, когда окончится служба, то это потому, что не понимают они смысла церковных песнопений. Особенно трогают душу старинные напевы. У нас в монастыре, конечно, этого нет. Поют шесть иноков, как им Бог на душу положит, уж простите, чем богаты, тем и рады. А есть храмы с очень хорошими певцами. Но для спасения жизни нужно петь Господу не голосом, а самой жизнью своей. В Священном Писании жизнь во Христе называется пением. Крепость моя и пение мое Господь, и бысть ми во спасение (Пс. 117,14). Восхвалю Господа в животе моем, пою Богу моему, дóндеже есмь (Пс. 145, 2).

В Оптиной пустыни подвизался насадитель старчества отец Лев79. Сильно восставал враг на него за то, что тот принимал народ и советом спасал многих. Диавол вооружил против сего старца не только мирян, но и иноков. Однажды некоторые из монахов, ненавидевшие отца Льва, донесли на него архиерею: «У него все бабы да бабы, и он возится с ними с утра до ночи, это вовсе не подобает монаху», – писали иноки владыке.

Архиерей сам приехал в Оптину, чтобы лично убедиться в справедливости написанного. Когда он пришел к батюшке отцу Льву, тот действительно был окружен толпами народа, в большинстве состоявшего из женщин. Вдруг принесли бесноватого, который с пеной у рта бился на руках приведших его людей.

– Не запрещал ли я вам принимать народ? – строго сказал архиерей, – но вы все-таки принимаете!

Пою Богу моему дóндеже есмь, – ответил старец. – Посмотрите, Владыко, – продолжал он, указывая рукой на бесноватого, – этот человек почти потерял человеческое подобие, неужели же я, как скотину, прогоню его? А эти женщины, жаждущие спасения души, если я их отвергну, то Господь меня отринет.

Архиерей понял глубокое значение слов старца и признал его действия правильными.

Вот теперь торжественный праздник Рождества Христова, в котором вспоминается, как Господь родился от Пресвятой Девы Марии и был яко Младенец среди нас и нас ради.

Но для чего приходил на землю Единородный Сын Божий? Много здесь причин. Прежде всего, конечно, чтобы спасти людей от грехов и сделать их богами, а также принести мир на землю. Слава в вышних Богу, и на земли мир, во человецех благоволение (Лк. 2, 14). Господь хочет, чтобы мы любили друг друга и прощали обиды, а мы часто мстим обидчикам, а если не удается отомстить, то сожалеем об этом. Не должно так поступать христианам; нужно отбросить гордость и тщеславие и считать себя хуже всех, тогда мы не будем осуждать других и мстить им за обиды. Печальную новость узнал я недавно. Одно духовное лицо, человек, известный своей ученостью и богословским образованием, защитник Православия, вдруг отрекся от него. Прямо не хочется верить! Прекрасно, красноречиво он говорил и жил нехудо, не был ни убийцей, ни блудником, не имел других пороков, но вдруг пошатнулся и отрекся от Господа. Отчего это случилось? Правда, он был поставлен в очень тяжелые условия, враг со всех сторон нападал на него, и он не устоял. Погубило его тщеславие. Те обширные знания, которые он имел, не принесли ему пользы, а, напротив, повредили ему, так как надмили его ум. А тщеславие бывает от недостатка смирения. Человека смиренного никакие скорби не победят, не падет он, так как, смиряясь, находит, что за грехи свои достоин еще и большего наказания. Смиренный уподобляется человеку, построившему дом свой на камне: и сниде дождь, и приидоша реки, и возвеяше ветри, и нападоша на храмину ту, и не падеся, основана бо бе на камени (Мф. 7, 25).

А камень-то этот – смирение. Тщеславный же подобен человеку, построившему дом свой на песке, без основания. И сниде дождь, и приидоша реки, и возвеяша ветри, и опрошася... то есть со всей силой устремились к храмине той, – и падеся: и бе разрушение ея велие (Мф. 7, 27).

Смиримся же перед Богом. Ныне, 25 декабря 1912 года, положим маленький кирпичик в основание своего домика, то есть желание исправиться, а Господь Сам спасет нас по Своей неизреченной благости.

27 декабря 1912 г.

"Днесь благодать Святаго Духа нас собра« – этими словами начинаются тропари, поющиеся в особо важных, торжественных случаях.

«Днесь благодать Святаго Духа нас собра», – скажем теперь и мы с вами, собравшись для духовной беседы. Бывало, так же собирались мы и в Оптиной, в моей маленькой молельне, при свете зеленой лампады. Только там круг слушателей был меньше. Помню, располагались трое или четверо на диване, затем на стульях и на скамеечках; всего на беседах бывало человек двенадцать, самое большее – семнадцать. А теперь двадцать восемь собралось. О чем же беседуем мы с вами? С различных концов прибыли вы сюда: из Петрограда, Москвы, из далекого Тамбова и т.д. Все вы съехались, чтобы получить духовное утешение и отдохнуть здесь от житейской суеты. Не материальные расчеты руководили вами, когда из дальних мест стремились вы в нашу тихую обитель. Эти святки, или святые дни, вы проводите здесь как должно, как учит наша Святая Православная Церковь, посещаете храм Божий, молитесь, слушаете убогую беседу... А все вы знаете, как проводят святки в миру. Театры, балы, концерты, маскарады и т.п. Светские развлечения совершенно закружат человека, не давая ему времени подумать о чем-либо духовном. А после этого времяпровождения остается пустота на душе. Вспоминаются суетные разговоры, вольное обращение, увлечение мужчинами, а мужчин – женщинами. И такая пустота остается не только от греховных удовольствий, но и от таких, которые являются не очень греховными.

А что, если среди таких развлечений призовет к Себе Господь? Слово Господне говорит: «В чем застану, в том и сужу». А потому такая душа не может пойти в обитель света, но в вечный мрак преисподней. Ведь это на всю вечность!

Мне вспоминается ужасный случай, происшедший на одном балу, еще в то время, когда я был в миру. В одном богатом аристократическом доме был бал-маскарад (я нем не был, но мне рассказывали товарищи). На этом балу была одна замечательная красавица. Единственная дочь богатых родителей, она была прекрасно образована, воспитана (конечно, только по-светски), отчего не доставить ей удовольствие? Родители ничего для нее не жалели. Ее костюм изображал языческую богиню, стоил не одну сотню рублей, об этом костюме много говорили. Бал открылся, как всегда, полькой, затем следовали другие танцы, наконец, французская кадриль. Во время кадрили красавица вдруг упала в предсмертной агонии. Она сорвала с себя маску, лицо ее почернело и было ужасно. Челюсти скривились, в глазах выражался ужас с мольбой о помощи, которую никто не мог ей оказать. Так и умерла она среди бала. Погоревали о ней, особенно родители, похоронили, поставили над ее прахом великолепный памятник, и все земное окончилось для нее. А что стало с ее душой? Конечно, пути Божии неисповедимы, но, по нашему убогому разумению, не быть ей в Царстве Света. Предстала она суду Божию, а Господь же сказал: «В чем застану, в том и сужу» – вот и застал ее Господь среди игралища, в одежде богини разврата, и пошла ее душа в мрачные затворы ада. Вот чем кончается служение миру!

Работающим суете служение Христу представляется тяжким и неудобовыполнимым, а разве в миру легко работать? Какие тяжкие цепи налагает он на своих последователей! Хотя бы эти визиты подчиненных к начальству на праздник! Вместо того чтобы побывать в храме Божием, люди с утра до вечера ездят по этим нелепым визитам, бывают у таких людей, которые им и несимпатичны, и их там не любят, а между тем не сделать визита – значит иногда лишиться места, поневоле приходится исполнять этот скучный обычай. И возвращается человек с таких визитов усталый, разбитый, проклиная суровый обычай мира сего. Но как

поступить в этом случае христианину? Святой Апостол Павел говорит: «Творите все то, что не против вашей совести, а что противоречит, от того отвращайтесь»80.

Совсем не сноситься с мирскими людьми невозможно, иначе нам пришлось бы выйти из мира. Мир сильно не любит тех, которые не следуют его законам. Он награждает их названиями монашек, в устах мира это позорное название ненормальных, отсталых и т.д.

– Знаете ли вы, – говорит один другому, – про такую-то? Еще в прошлом году она была очень мила. На святках на маскарадном балу на ней был чудный костюм, изображавший Диану, преследуемую охотниками. Многих она заинтересовала, а теперь? Нигде не бывает, только ходит в церковь да читает святые книги, вообразите!

– Да, она стала ненормальной.

Вот приговор мира сего. Пока служила она врагу, считалась умной, а когда перешла на сторону добра, то – ненормальной. Правда, смотря что принимать за норму, если отречение от Христа, то она, действительно, ненормальная. И мир осуждает такую и смеется над ней. Но надо все переносить, чтобы остаться верной Христу. Первые христиане так и поступали.

Приводят, например, на допрос великомученика Феодора Тирона.

– Кто ты такой? – спрашивает мучитель.

– Я – христианин!

– Но какого ты звания?

– Раньше, – ответил Феодор, – я был рабом богатого человека, а теперь я – раб Христа Спасителя.

– Но отчего же ты от такого богатого человека перешел к Христу? – дознавался мучитель.

– Потому, что познал истину.

– Но если ты не отречешься от Христа, я буду тебя мучить.

– Мучай, – отвечает святой, – Господь даст мне силы перенести все твои мучения. Тело ты можешь мучить, но не коснешься моей души.

Феодор с твердостью перенес все страдания, но остался верен Христу...

Правда, были и такие, которые отрекались. Ужасен был вид кипящих котлов с раскаленным оловом, в которые бросали людей живьем, и те обращались в пепел. Загоняли гвозди под ногти, вытягивали жилы и вешали на них, строгали железными когтями тело, отсекали голову – эти и подобные казни смущали малодушных, и они отрекались. Нынче христиан не мучают на площадях, не предают торжественно сожжению, всюду открыты христианские храмы, в которых истово совершается богослужение. Но многие и без мук отпадают от Христа – до чего же гнусное явление! Мир преследует рабов Христовых насмешками и презрением, и многие не переносят этого.

– А ты что-то часто стала ходить в церковь? – язвительно задают вопрос.

Молчание.

– Конечно, отчего не сходить на праздники, но ты уж чуть ли не каждый день ходишь? Кажется, и посты соблюдаешь? Уж не собираешься ли ты в монастырь?

Снова молчание. А иная, совсем обнаглевшая, начинает задавать вопросы:

– Вот ты все читаешь святые книги, а читала ли ты Ницше?

Да так и засыплет именами своих богов (у них ведь есть боги).

– Если ты религиозна, – продолжается допрос, – то должна рассмотреть вопрос со всех сторон, не бойся услышать и противоположное мнение.

Не надо слушать подобные слова. Не читайте безбожных книг. Оставайтесь верными Христу. Если спросят вас о вере, отвечайте.

– Ты зачастила, кажется, в церковь?

– Да, потому что нахожу здесь удовлетворение.

– Уж не в святые ли хочешь?

– Каждому, конечно, хочется быть святым, но это не от нас зависит, а от Господа.

– Не в монастырь ли ты собираешься?

– Нет, в монастырь я не собираюсь.

Подобными ответами отразите врага. Конечно, тяжело, очень тяжело подчас бывает, скорби облекают со всех сторон, и приходит даже уныние, особенно это уныние нападает на монашествующих. Кажется, что и Господь оставил, и, может быть, временно Господь оставляет человека, но зорко следит за такой душой и не даст ей погибнуть. Враг ненавидит монастырь, оттого-то с такой силой и нападает на иноков. Помню, когда я был еще в миру, монастырь представлялся мне страшной скукой. Там только редька, постное масло да поклоны. Но, бывая в великосветском обществе, я все равно скучал. А если кто-нибудь начнет особенный разговор, то его поднимут на смех: вот явился пророк! Да, только пустые, праздные разговоры, даже музыки не слышно. Стоит великолепный рояль, и есть хорошо играющие, но никто до него не дотронется. Все более и более отходил я от мира, хотя заметных изменений не было. Это отпадение продолжалось десять лет, пока я совершенно не отошел от него. Труднее всего мне было оставить театр, оперу, серьезную музыку... Но случилось нечто – я оставил мир и стал иноком. Может быть, конечно, я только внешне отошел от мира, блаженны отошедшие от него внутренне. Под миром подразумеваются здесь не люди, а служение страстям, где бы оно ни происходило. Можно быть и мирскими инокинями, и в монастыре жить, как в миру. Черные одежды сами по себе не спасают, и белые не погубляют. Не зову вас в монастырь, живите в миру, но вне мира – и благо будет вам. От скорбей не надо приходить в уныние, в отчаяние, надо терпеть. Многие начавшие идти за Христом бывают вначале очень требовательны: «Господи! сделай меня святой!». Правда, это законная просьба, но нельзя сразу достигнуть святости. Были редкие примеры, когда из грешников сразу становились святыми, но они были исключительными, эти примеры, а нам, грешным, указан путь постепенного восхождения. Поступая так, не впадешь в сети врага. И люди говорят, что если нищему дать сразу миллион, то он, пожалуй, от неразумного потребления денег и сам погибнет, и других погубит, а если дать ему рублей 30–40, то он на ноги встанет. Если так рассуждают люди, то не тем ли более Господь раздает Свои дары на пользу, а не на погибель. Должно помнить, что Господь любит и печется о нас, а потому надо вполне предавать себя на волю Божию: твори со мною, Господи, что хочешь. Нельзя стать святым, то есть исполнить заповеди Божии без труда, а этот труд троякий: он состоит из молитвы, поста и бдения. В Евангелии говорится, что однажды привели к ученикам Христовым бесноватого. Сколько Апостолы ни старались изгнать злого духа, он не слушал и говорил: «Не выйду». Тогда бесноватого отвели ко Христу, и Сам Господь изгнал беса. Ученики, оставшись наедине со Христом, с оттенком упрека говорили Ему: «Почто мы не возмогем изгнати его?» Господь сначала сказал: «За неверие ваше», затем же добавил: «Сей род (то есть злые духи) изгоняется токмо постом и молитвою» (Мф. 17, 21). Итак, молитва, пост и бодрствование над собою, то есть хранение своих мыслей и чувств, делают нас победителями врагов нашего спасения. Самое трудное из этих дел – молитва. Всякая добродетель вследствие упражнения превращается в навык, а молитва до самой смерти требует побуждения и является следствием подвига.

Молитва трудна, так как ей противится наш ветхий человек. Но она трудна еще и потому, что враг всей силой восстает на молящегося. Молитва для диавола есть вкушение смерти, хотя, конечно, он уже умер духовно. Но молитва как бы снова поражает его, а потому он всячески противится ей. Даже святые уж, кажется, должны бы только утешаться молитвой, но по временам она и для них трудна. Правда, молитва несет с собой и высокое утешение, и не только праведнику, но и грешнику.

Наш известный поэт Лермонтов испытывал сладость молитвы и описал это в своем стихотворении:

В минуту жизни трудную

Теснится ль в сердце грусть:

Одну молитву чудную

Твержу я наизусть.

Есть сила благодатная

В созвучье слов живых,

И дышит непонятная,

Святая прелесть в них.

С души как бремя скатится,

Сомненье далеко –

И верится, и плачется,

И так легко, легко...

К сожалению, молитва не спасла Лермонтова, так как он ожидал от нее только восторгов, а труда молитвенного понести не хотел. Поэт погиб – он был убит на дуэли.

Враг сильно нападает, внушая уныние, отчаяние и какой-то необычайный страх. Тамо убояшася страха, идеже не бе страх... (Пс. 13, 5). Иногда человек чувствует свое полное бессилие и руки опускает. Но такая печаль незаконна: нужно молитвой и крестным знамением, в котором сокрыта непостижимая сила, противиться козням врага.

Второе средство для получения спасения – это пост. Пост бывает двоякий: внутренний и внешний. Первый есть воздержание зрения, слуха и всех наших чувств от всего скверного и нечистого, второй – воздержание от скоромной пищи. Тот и другой пост неразрывно связаны друг с другом. Некоторые люди все внимание обращают только на внешний пост, совсем не понимая внутреннего. Приходит такой человек куда-нибудь в общество и в разговорах там сплошь и рядом принимает деятельное участие в осуждении ближних, и много похищает от их чести. Наступает время ужина. Ему предлагают скоромную пищу: котлеты, поросеночка. Он долго отказывается.

– Ну покушайте, – уговаривают хозяева, – ведь не то, что входит в уста, оскверняет человека, а то, что из уст!

– Нет, в этом я стоик, – заявляет он, совершенно не сознавая, что, осуждая ближнего, он уже нарушил и даже совсем перечеркнул пост.

Вот отчего так необходимо трезвение над собой и хранение своих мыслей и вообще всех чувств. Трудясь для своего спасения, человек мало-помалу очищает свое сердце, и вместо прежних зависти, ненависти и злобы в нем рождается любовь. Древние христиане жили в любви и согласии, все у них было общее. Апостолы ничего не имели, а достаточные81 приносили разную снедь, имущество к ногам Апостолов, те же раздавали всем нуждающимся. Собирались они вместе на вечерю любви и вкушали от предложенной трапезы. Так и мы с вами вкусили сегодня. Я ничего не знаю, но все усердствуют мне боголюбивые души, а я только разделяю эти дары между мирянами и монашествующей братией. Идет известный вам отец Григорий и, стучась к какому-нибудь иноку, передает приношение.

– О ком молиться? – спрашивает тот.

– Имена их Ты веси, Господи, – отвечает отец Григорий.

Когда Господь Иисус Христос посылал своих учеников на проповедь, то говорил: «Когда же приведут вас в синагоги, к начальствам и властям, не заботьтесь, как или что говорить, ибо Святый Дух научит вас в тот час, что должно говорить» (Лк. 12, 11–12). И слова Господни исполнились. Простые, неграмотные рыбаки своим учением покорили всю Вселенную. Мудрецы века сего не могли противостоять такому учению. Дух Святой и теперь действует через Священное Писание и через преданных Богу людей. Оттого-то святые книги, в частности Жития святых, так благотворно влияют на душу человека, так как это слово жизни. В писаниях же неверующих Ренана, Ницше и прочих – смерть, потому что мраком, тоской и отчаянием покрывается душа от подобного чтения, точно мрачные туманы спускаются со всех сторон и облегают сердце человека, а слово Духа Святого – животворит.

В истории известен такой пример. Грозный завоеватель Аттила82 двинулся на Западную Европу. Его огромные полчища все уничтожали на своем пути, и вот Аттила подступил к стенам Рима. Рим со своими несметными сокровищами и громкой славой возбудил у Аттилы желание смирить этот город. Римляне с трепетом ожидали погибели, а святой папа Лев отправился в стан Аттилы и убеждал его отступить от города. Молча слушал Аттила великого старца, и мысль его колебалась. Сподвижники грозного завоевателя уговаривали его не слушать папу и двинуться на город. Миллионное войско было наготове, но Аттила вдруг решительно воскликнул: «Назад!». Удивленные воины вопросительно взглянули на Аттилу. «Назад!» – повторил он, и все двинулись обратно. Когда они были уже за Дунаем, а может быть, и за Днепром, воины спросили Аттилу, отчего он не взял город, а послушался какого-то старика. «Я не мог не послушаться его, – ответил завоеватель, – так как в словах его была невыразимая сила».

Действительно, Дух Святой говорил через святого папу Льва, оттого-то и не мог противиться этому слову человек. Нечто подобное было и с нашим поэтом-полувером Пушкиным. Он был в большой славе, его стихи приводили в восторг всех не только в России, но и за границей. Не было, да и, кажется, не будет равного ему по музыкальности и звучности стиха. Но эти стихи описывают лишь земное и тленное, сам поэт говорит: «...лире моей вверял изнеженные звуки безумства, лени и страстей». И вот на этого поэта громадное влияние имело слово митрополита Московского Филарета, заставляя его задуматься и раскаяться в своем пустом времяпровождении.

Однажды митрополит Филарет говорил проповедь в Успенском соборе. Пушкин стоял, скрестив руки, боясь проронить и слово. Возвращается он домой.

– Где ты был? – спрашивает жена.

– В Успенском соборе.

– Кого там видел?

Ах, оставьте, – сказал Пушкин и, закрыв лицо руками, зарыдал.

– Что с тобой? – удивилась жена.

– Ничего, дай мне бумагу и чернила.

И под впечатлением слов митрополита Филарета Пушкин написал свое чудное стихотворение, за которое, наверное, многое простил ему Господь.

В часы забав иль праздной скуки,

Бывало, лире я моей

Вверял изнеженные звуки

Безумства, лени и страстей.

Но и тогда струны лукавой

Невольно звон я прерывал,

Когда твой голос величавый

Меня внезапно поражал.

Я лил потоки слез нежданных,

И ранам совести моей

Твоих речей благоуханных

Отраден чистый был елей.

И ныне с высоты духовной

Мне руку простираешь ты

И силой кроткой и любовной

Смиряешь буйные мечты.

Последнее четверостишие особенно замечательно:

Твоим огнем душа палима

Отвергла мрак земных сует,

И внемлет арфе Серафима

В священном ужасе поэт.

Пушкин, конечно, не слышал серафимского пения, но, очевидно, подразумевает под этим нечто великое, с чем только и можно сравнить слова митрополита Филарета.

Дети мои, читайте Священное Писание и творения святых учителей Церкви, так как через них говорит Сам Дух Святой. Но не читайте таких «учителей», которые могут оторвать вас от Христа. Да спасет нас от них Господь! Будем следовать только Христову учению – и спасемся.

У Хомякова есть прекрасное стихотворение «Звезды» в котором он небесный свод с миллиардами звезд сравнивает с учением галилейских рыбаков, то есть с Евангелием.

В час полночный близ потока

Ты взгляни на небеса:

Совершаются далеко

В Горнем мире чудеса.

Ночи вечные лампады

Невидимы в блеске дня,

Стройно ходят там громады

Негасимого огня.

Но впивайся в них очами

И увидишь, что вдали

За ближайшими звездами

Тьмами звезды в ночь ушли.

Вновь вглядись – и тьмы за тьмами

Утомят твой робкий взгляд:

Все звездами, все огнями

Бездны синие горят.

В час полночного молчанья,

Отогнав обманы снов,

Ты вглядись душой в Писанья

Галилейских рыбаков.

И в объеме книги тесной

Развернется пред тобой

Бесконечный свод небесный

Лучезарной красотой.

Узришь – звезды мыслей водят

Тайный хор свой вкруг земли;

Вновь вглядись – и там вдали

Звезды мыслей тьмы за тьмами

Всходят, всходят без числа,

И зажжется их огнями

Сердца дремлющая мгла.

Да, истинное учение Христово способно зажечь и холодные сердца. «Огня приидох воврещи на землю...» (Лк. 12, 59), – говорит Спаситель. Всех идущих за Христом покрывает и спасает благодать Божия.

Недавно была у меня девочка, лет семи, с матерью. Спрашиваю девочку, как меня зовут.

– Вар-со-но-фий.

– Верно. Ну а тебя?

– Ва-лен-ти-на.

– Валя, – добавляет мать.

– Ну, Валя, не вались, – говорю ей.

Сам не знаю, отчего я это сказал, только сегодня пришли они ко мне опять.

– Батюшка, – говорит мать, – а знаете, что с Валей случилось? Был у нас погреб открыт, моя девочка не заметила да, оступившись, упала прямо в него, а он глубокий. Мы с мужем в ужасе думали, что она разбилась насмерть, а она осталась жива и невредима. Вот чудо! Ну и вспомнились нам ваши слова: «Валя, не вались!».

Ведь вот враг стремится погубить человека, а благодать Божия спасает. Да спасет Господь и нас от страшного и мрачного погреба, который есть различные вражеские козни, всюду расставляемые нам врагом.

Вчера служил я обедню в соборе. Много причащалось детей, все подходят спокойно, видно, что соединяются со Христом. Вдруг приносят девочку, лет двух с половиной. Она сильно закричала, затем, высвободив ножку, ударила по потиру. Я обомлел. Ведь Святые Дары могли пролиться на пол! Не знаю, как удержал Чашу в своих старческих руках. Верно, Ангел-хранитель, который всегда стоит около нас, ослабил силу удара. Спрашиваю, как зовут девочку, говорят: «Зинаида». Принесла ее тетка, так как мать неверующая, в церковь никогда не ходит. Тетке еле удалось оторвать девочку от матери для причащения. И подумалось мне, что ждет этого ребенка впереди? Господу известна судьба каждого человека. Говорят, что с Толстым в детстве было нечто подобное. Да спасет и помилует нас всех Господь! Аминь.

30 декабря 1912 г.

Начну свою беседу теми же словами, как и в прошлый раз: «Днесь благодать Святаго Духа нас собра». Своим пастырским словом свидетельствую вам, что вы совершили подвиг, приехав сюда из разных мест на великий праздник Рождества Христова. Верю твердо, что милосердный Господь вознаградит вас. Как, не знаю, но не оставит вас ни в этой жизни, ни в будущей. Еще лет сорок-пятьдесят тому назад это время от Рождества Христова до Крещения называлось святыми днями. «Это было на святых днях», – говорили. Теперь эти два слова совмещены в одно – «святки». Что подразумевают под этим словом теперь? Обыкновенно – период времени от Рождества до Крещения, но часто с этим понятием соединяется понятие о греховных удовольствиях, которых так много бывает именно в это время. Враг издевается над христианами, и время, в которое совершалась тайна нашего спасения, обращается в разгул всевозможных пороков. Оттого-то и назвал я подвигом то, что вы оставили все мирские удовольствия: театры, балы, маскарады – и приехали в нашу тихую обитель, чтобы провести эти дни в молитве, духовной беседе и удалении от мирской суеты. Здесь вы говели и приобщались Святых Тайн. Это великое дело – принять в себя Самого Господа. В Таинстве Покаяния, или исповеди, разрываются векселя, то есть уничтожается рукописание наших грехов, а причащение истинных Тела и Крови Христовых дает нам силы перерождаться духовно. Правда, это совершается не

сразу и, пожалуй, неощутимо для нас: ...не приидет Царствие Божие с соблюдением (Лк. 17, 20), но несомненно, что это перерождение рано или поздно совершится и мы начнем новую жизнь, жизнь во Христе.

Есть еще великое Таинство Елеосвящения, или соборование. В этом море милосердия Божия потопляются все наши забвенные грехи, а таких у каждого немало найдется. Жизнь сложна, враг сильно нападает на тех, которые желают спастись, но Таинства, молитва и крестное знамение разрушают все козни и делают их «яко ничесоже». Жизнь – это книга. Листы ее – это события нашей жизни, все – от важных до ничтожных случаев. В нашей жизни нет ничего, что не имело бы значения, только мы-то часто этого и не понимаем, и лишь просветленные Божественной благодатью умы понимают смысл каждого случая. В книге бывают опечатки. В жизни бывают ошибки, часто труднопоправимые, и Господь может исправить их... Книги бывают тоненькие, объемистые и даже многотомные, так и жизнь человека. Часто возникает вопрос: отчего умирает младенец? Почему живет старец? Отчего лишь только появился на свет человек, заплакал, окрестили его, и Господь берет его жизнь, а другой живет до глубокой старости? Тонка книга младенца – всего несколько страниц, а книга старца многотомна. Все это тайна Божия, которую мы не можем постигнуть.

Сохранился рассказ матери известного декабриста Рылеева, напечатанный в свое время в одном журнале.

Рылеева была вдовой и имела единственного сына, которого любила всей душой. И вот однажды ее пяти- или шестилетний сын заболевает. Долго лечили его, и, наконец, врачи, бессильные что-либо сделать, ушли, а мать опустилась на колени перед иконами и начала усиленно молиться о спасении сына. Среди молитвы на нее напал легкий сон, и видит она большую площадь, звуки военной музыки, гул толпы. Вдруг выдвигается эшафот, на нем виселица, на эшафот вводят ее сына и вешают... Она в страхе просыпается. «Господи! – воскликнула горестная мать, – знаю, что это сон – не мечта, а послан для моего вразумления, но все же молю Тебя, оставь в живых моего сына».

Господь услышал ее молитву, сын поправился, к великому изумлению врачей, неизвестно чему приписавших подобный случай (впрочем, и врачи в то время были верующими).

Прошло много лет, Рылеев вырос, сошелся с людьми, отвергавшими Бога и все святое, желавшими закрыть все церкви и прекратить богослужение, а также восставшими против самодержавной власти. Они составили союз с целью ниспровергнуть самодержавие и учредить республику. Но заговор был раскрыт, его участники, в том числе и Рылеев, были казнены. И вот мать Рылеева наяву увидела большую площадь, толпы народа, звуки военной музыки. Воздвигли эшафот, на нем виселицу, и Рылеев был повешен. Его мать не возроптала, не пришла в отчаяние, но с твердостью произнесла: «Прав Ты, Господи, и правы суды Твои».

Господь лучше нас знает, что для нас полезно, а что вредно, потому надо вверяться Его водительству. Пребывайте в Церкви, будьте верны Христу Богу.

Не далее как сегодня в «Московских ведомостях» я прочел такую историю. Одна молодая девушка, красивая собой, встретилась на балу с молодым человеком, тоже очень красивым, и они полюбили друг друга. Чуть ли не здесь же он сделал ей предложение, и она, не спросясь родителей, изъявила свое согласие. Обвенчались они, живут месяц, другой, третий и утопают в блаженстве. Она так и думала всю жизнь прожить в счастье, но вышло иначе. Ее муж любил женщин и даже от такой прекрасной жены стал уходить к другим. Сначала она только делала замечания ему, затем пошли ссоры. Он начал брать у нее деньги. Сперва она охотно давала, но его требования становились все более нахальными, а когда она ему однажды отказала, он избил ее до синяков. Кроме женщин, муж пристрастился к вину и все уносил из дома. Тяжело было жене, не столько физически, сколько нравственно она измучилась. Каково ей было смотреть на своего развенчанного кумира! Наконец мать сжалилась над дочерью и предложила ей переехать к себе. Дочь взяла с собой единственное свое сокровище – пятилетнего сынишку. Муж явился и сюда с требованием денег. Бить ее здесь он не мог, но осыпал колкими словами... «Ты разлюбила», – говорил он. «Нет, и теперь люблю тебя, – возражала жена, – брось свою распутную жизнь, и я опять вернусь к тебе. Есть у меня еще кое-какие крохи, будем жить на них, да и я еще имею право на наследство родителей». Но муж не пожелал измениться. Вот однажды приходит он к жене. Швейцар его не пускает. «Мне только надо видеть Надю», – настаивает он. Верно, сунул что-нибудь швейцару, тот пропустил его. У жены он требовал денег, а когда она отказала ему, нанес ей пять ударов финским ножом. Она упала, обливаясь кровью. И все это видел маленький сынишка. Какой пример получил он на всю жизнь! Убийца убежал, а ее похоронили. Печальная история! Но отчего рассказал я вам ее? Прежде всего для того, чтобы показать вам, что вне Церкви не может быть счастья. Они познакомились на балу, где, конечно, и мысли не было о Боге. Думается мне, что и потом они жили вне Церкви.

Нынче расплодилось много еретиков, они считают себя истинно верующими. Но какая же это вера, когда что-то они признают, а что-то отвергают. Мне случилось говорить с толстовцами. Насколько же мрачно их мировоззрение! Полное отчаяние, никакого света! Тяжело мне было. «Вот лежит ваш учитель на смертном одре, – говорил я им, – передайте ему, что здесь пастырь, который может примирить его с Богом». Но меня не допустили до Толстого.

Еще раз повторяю: не ходите на собрания еретиков, которые могут погубить вашу душу. В страшное время мы живем. Людей, исповедующих Иисуса Христа и посещающих храм Божий, подвергают насмешкам и осуждению. Эти насмешки перейдут в открытое гонение, и не думайте, что это случится через тысячу лет, нет, это скоро наступит. Я до этого не доживу, а некоторые из вас увидят. И начнутся опять пытки и мучения, но благо тем, которые останутся верными Христу, Господу нашему.

Надеюсь, что вы все останетесь Ему верны и не отвернетесь от Господа своего. Молитесь, чтобы Господь послал вам христианскую кончину: «Христианския кончины живота нашего, безболезнены, непостыдны, мирны и добраго ответа на Страшнем Судищи Христове просим".

Кончина есть конец жизни, и добро тем, кто сподобится христианской кончины. Один епископ при возглашении этой ектении всегда творил земной поклон. И вы не забывайте если не в землю поклониться, то сделать поклон поясной или хотя бы свое внимание сосредоточить на этом прошении. И заметьте, что люди, верующие в Бога и на деле исполняющие Его святой закон, умирают спокойно, а смерть безбожников обычно страшна.

Все образованные люди знают известного немецкого писателя Гете. Незадолго до смерти он дошел до такого безумия, что, поклоняясь языческому богу Зевсу, отвергал Христа и издевался над Ним. Правда, в его произведении «Фауст» добро торжествует над злом, быть может, потому, что «Фауст» написан в лучшую пору жизни, когда он был еще верующим. Ужасна была его кончина. «Света, света больше!» – кричал он в предсмертной агонии. Очевидно, вечный мрак уже начинал окутывать его душу, и вспомнил он о Присносущном Свете, да уже поздно. Как ни стараются почитатели Гете объяснить иначе его последние слова, но истина остается во всей своей силе.

Другой знаменитый писатель, Шекспир, хотя и принадлежал к англиканскому исповеданию, но всегда признавал Бога. Был он идеалистом, его произведения отрывают от мелочной житейской суеты. Умирая, он говорил: «Я спокоен». Это не было спокойствие отчаяния, но спокойствие, посланное Богом за веру в Него.

Страшна смерть неверов и кощунников, а их теперь так много! Писатель Спенсер характеризует многих людей так: «Люди – это деревяшки, а сердце их – рубль». Какая корысть от деревяшки и от рубля, а это выражение очень метко характеризует людей, погруженных в мелкие земные интересы и вовсе не думающих об иных, высших, идеалах. И действительно, Господь поругаем не бывает (Гал. 6, 7), и закон возмездия остается в полной силе. Грешники наказываются не только в будущей, но еще и в этой жизни.

В Житиях святых из сонма примеров возьмем хотя бы один – святую мученицу Агафию. Ее подвергают ужаснейшим пыткам, желая вынудить отречение от Христа, но мученица остается непобедимой. Наконец голову ее усекают мечом, а мучитель, захватив ее богатства, довольный собой, едет в Рим к императору Декию с сокровищами Агафии. Доехав до реки, он поставил лошадей на паром. Одна из лошадей вдруг бросилась на мучителя, изгрызла ему лицо, а затем, схватив зубами за одежду, бросила его в воду. Никого другого не тронула. Вот как этот мучитель еще при жизни подвергся казни Правосудия Божия. Так и во всем земная мудрость ничто в сравнении с мудростью небесной, хотя земные знания и бывают нам полезны в сей жизни, но они не ведут нас в Царство Света.

К беседам моим не удается подготовиться: утомишься здесь с народом, а затем – письма неотложные, телеграммы, дела, после обеда немного отдыхаю, иначе по старческой немощи становлюсь вялым и бессильным. А там опять прием народа, и так все время. Помню, когда я был еще в миру, то, побывав однажды в Гефсиманском скиту, удивлялся, почему там утреня была в 2 часа ночи.

– А вы бы когда думали? – спросил меня настоятель.

– Да часа в 3–4.

– Нет, – ответил он, – необходимо вставать в 12 часов ночи, так как сохранилось предание, правда, нигде не записанное, но в которое веруют и Восточная, и Западная Церковь, что Христос в полночь придет судить мир. Се Жених грядет в полунощи, и блажен раб, егоже обрящет бдяща. А потому так важна полуночная молитва! Если уж трудно идти к утрени, то, по крайней мере, дома нужно в это время помолиться. Важна молитва церковная, лучшие мысли и чувства приходят именно в церкви; правда, и враг сильнее в церкви нападает, но крестным знамением и молитвой Иисусовой отгоняйте его. Хорошо встать в церкви в какой-нибудь темный уголок и молиться Боженьке. «Горе́ имеем сердца!» – возглашает священник, а ум наш часто стелется по земле, думая о непотребном. Боритесь с этим! Молитесь Господу, чтобы мое убогое слово принесло вам пользу.

Батюшка отец Амвросий говорил своим слушательницам:

– Ах, как хотел бы я повести вас на источник воды живой!

Раздается голос:

– Батюшка, поведите!

– Да я и сам там не был, – отвечает отец Амвросий, – но сильно хочу быть там.

В действительности же старец властно вел своих почитателей на источник живой воды.

Вот собрались вы здесь и, может быть, какая-нибудь из вас думает: «Родители мои стары, умрут они, останусь я одна, надо замуж выходить». Что же, это дело хорошее, глядишь, Господь пошлет мужа по сердцу! А другая поднимает тоном выше: «Страшно выходить замуж, вдруг муж изменит и бросит, а еще и беспокойство о детях. А лучше поступить в монастырь – работать Единому Богу». И такое намерение Бог благословляет. А иная хочет, оставаясь в миру, жить в девстве и целомудрии, да поможет и ей Господь!

Читайте Священное Писание, а также и Жития святых, особенно святых великомучениц Екатерины, Варвары, Ирины, Евдокии, потому что каждый святой дает частицу своей крепости читающему его Житие с верой и поможет при прохождении мытарств.

Священное Писание – это книга жизни, писания же еретиков ведут к смерти. Не читайте их, чтобы мрак сомнений не окутал вашу душу.

Англичанин Джеймс написал свою исповедь, в которой рассказывает, почему стал православным христианином. Это случилось так. Джеймс с товарищем (православным) поехал однажды кататься. На пути они увидели часовню, и товарищ решил зайти туда. «А мне можно?» – спросил Джеймс. – «Конечно». Товарищ его пошел приложиться к иконе Божией Матери, а Джеймс смотрел на икону и думал: «А что, если я подойду?» Вдруг случилось великое чудо: Светоносная Жена, Сама Царица Небесная подошла к Джеймсу и покрыла его Своим омофором. Джеймс испытал неизъяснимое блаженство и бесповоротно пошел за Христом, сделавшись православным. Но ведь много неверов, может быть, было в часовне, отчего же Матерь Божия подошла именно к Джеймсу? Это тайна, которую и не будем стараться постичь.

Некоторые говорят, что наука и искусство, особенно музыка, перерождают человека, доставляя ему высокое эстетическое наслаждение, но это неправда. Под влиянием искусства, музыки, пения человек действительно испытывает наслаждение, но оно бессильно переродить его.

Когда я был еще в миру, то очень любил музыку, и в частности игру на фисгармонии, – рояль не может так передать глубину чувства. У нас в Казани жил известный композитор Пасхалов. Чтобы усовершенствоваться в игре, я стал брать у него уроки. Часто мы вели с ним беседы. Однажды разговор зашел о Святом Причащении.

– Ну, в это я не верю, – сказал музыкант.

– А вы верите, что есть Америка?

– Конечно, это знает каждый ученик приходского училища.

– Ну, а если бы кто-нибудь сказал: я не верю, что есть Америка, то от этого она, конечно, не перестала бы существовать? Так и великое Таинство Тела и Крови Христовых остается в полной силе, несмотря на то, что вы в него не верите.

– Да, действительно, возможно, вы правы, впрочем, со мной еще никто так не говорил.

– Ну вот, Александр Васильевич, сходите вы в это воскресенье в церковь, послушайте там певчих, помолитесь. А во вторник у нас будет урок, мы с вами поговорим.

– Хорошо, согласен, – сказал Пасхалов.

– Вот вы говорите, что искусство перерождает душу, а на деле выходит иначе. Вы пьете, знаете, что это худо, а бросить не можете – нет сил. Развелись с женой, не сохранили к ней верности, а Священное Писание говорит, что ни блудники, ни пьяницы Царствия Божия не наследуют.

Пасхалов задумался. По-видимому, беседа произвела на него сильное впечатление. Прошло три дня, и Пасхалов явился ко мне с тетрадью в руках.

– Разрешите мне сыграть мое последнее произведение, – сказал он, указывая на тетрадь.

– Пожалуйста, – отвечаю, – но отчего же последнее?

– Так я чувствую. Перелистывал я недавно книжку Полонского и остановился на стихотворении «Плохой мертвец», вот и решил в последний раз переложить его на музыку.

Никогда еще, ни раньше, ни позже, не слыхал я таких звуков, полных мощи и воодушевления.

– Больше заниматься музыкой не буду... Не хочу раздваиваться, чувствую, что вы правы, – произнес Пасхалов, несколько успокаиваясь, – помните рассказ про великого художника Ван Дейка? Когда он ушел в монастырь, то не захотел уже раздваиваться между любовью к Богу и художеством, а потому, несмотря на советы игумена, предложившего ему писать иконы, он бросил кисть и краски в протекавшую около монастыря реку Тахо. Оставлю все и приду к вам за наставлениями.

– О нет, – воскликнул я, – я не могу вас учить, сходите лучше к профессору Казанской духовной академии отцу Антонию (который стал впоследствии петроградским митрополитом)83, он вас наставит. А главное, бросьте пить вино!

Пасхалов обещал. Прошло несколько дней. Вдруг ходит ко мне один знакомый, хорошо знавший Пасхалова.

– Я к вам с новостью, – начал он. – Пасхалов умер.

Затем он рассказал печальные подробности кончины знаменитого композитора.

Пасхалов исполнил свое слово, был у отца Антония, который, между прочим, советовал ему не бросать музыку, но заняться переложением церковных песнопений. Также взял с него обещание не пить. Дня три-четыре Пасхалов не пил, но на пятый день ушел из дома и вернулся поздно ночью. Горничная, которая отворила дверь, с ужасом увидела, что Пасхалова ведет какое-то «страшилище» с огромными сверкающими глазами. Втолкнув его в двери, «страшилище» сказало: «Бери своего барина!». Пасхалов был совершенно пьян.

На другое утро его нашли кончившим свою жизнь самоубийством. А одному из родственников композитора явился враг и с адским хохотом кричал: «А! Он спасаться захотел! Нет, я его задушу!»

И действительно задушил.

Вся Казань сошлась на похороны знаменитого композитора. Тело его утопало в цветах. Отпевали торжественно. Затем собрали большую сумму денег и воздвигли ему великолепный памятник. Я тоже был на похоронах и, идя за гробом, думал горестную думу: на что ему теперь это торжество, когда душа его погибла. Конечно, неизвестно, какова воля Божия, но да сохранит нас всех Господь от такой кончины.

Веруйте в Господа, исполняйте по силе Его святой закон, и верю, что спасетесь. Никогда не приходите в отчаяние. А то так случается: затоскует душа и не какого-нибудь невера, а душа истинного христианина. И заповеди по силе исполняет, и говеет, и посты соблю

дает, но вдруг покажется ей, что Господь ее ненавидит. Какая диавольская мысль! В Писании сказано, что Господь ненавидит только гордых, даже жидов и магометан Он принимает, если они к Нему обратятся, – и вдруг: христианскую душу ненавидит! Нет, Господь любит всех, а мысль о ненависти Божией – это стрела врага, завидующего человеку. Много посылал он стрел, а эта уж последняя, которую надо изловчиться и отразить, то есть совершенно пренебречь подобной мыслью.

Сегодня 30 декабря. Кончается год, и подводится итог того, что мы сделали за это время. Конечно, каждым совершено много промахов, ошибок, но будем надеяться на милость Божию и пожелаем друг другу не нового счастья, а новой благодати Божией. Аминь.

Слово на Новый год. 1 января 1913 г. (после литургии)

Приветствую вас всех, здесь собравшихся, с Новолетием. Поздравляю вас с радостями, которые Господь да пошлет вам в наступающем году. Поздравляю вас и со скорбями, которые неизбежно посетят вас и в этом году: может быть, сегодня, может быть, завтра или в скором времени. Впрочем, не смущайтесь и не бойтесь скорбей. Скорби и радости тесно соединены друг с другом. Вам это кажется странным, но вспомните слова Спасителя: «Жена, егда раждает, скорбь имат, яко прииде год ея: егда же родит отроча, к тому не помнит скорби за радость, яко родися человек в мир» (Ин. 16, 21). День сменяет ночь, и ночь сменяет день, ненастная погода – ведро; так и скорбь, и радость сменяют одна другую.

Апостол Павел произнес грозное слово на тех, которые не терпят от Бога никакого наказания: если вы останетесь без наказания, вы – незаконные дети. Не надо унывать, пусть унывают те, которые не веруют в Бога: для тех, конечно, скорбь тяжела, так как, кроме земных удовольствий, они ничего не имеют. Но людям верующим не должно унывать: скорбями они получают право на сыновство, без которого нельзя войти в Царство Небесное.

"Отроцы благочестию совоспитани, злочестиваго веления небрегше, огненнаго прещения не убояшася, но, посреде пламене стояще, пояху; отцев Боже, благословен еси«. (Ирмос Рождества Христова, глас 1, песнь 7.)

Скорби и есть огненное прещение, или испытание, но не надо их бояться, а, как преподобные отроки, воспевать Бога в скорбях, веруя, что они посылаются Богом для нашего спасения.

Да спасет же всех нас Господь и введет в Царство Незаходимого Света! Аминь.

6 января 1913 г.

(Крещение Господне)

Сегодня, подписывая книгу одной моей духовной дочери под заглавием «Невидимая брань» и выставляя дату – 6 января, я вспомнил, что это как раз день смерти епископа Феофана, который перевел эту книгу с греческого языка на русский. Епископ Феофан перевел ее не то что дословно, но даже передал и дух этой книги, подобно Жуковскому, который, переводя Шиллера, так проникался духом поэта, что перевод трудно было отличить от оригинала.

Сегодня не удалось мне служить. Простудился во время исповеди в пятницу. Исповедников было человек тридцать, исповедь продолжалась довольно долго. Стоял я у окна и чувствовал, что холод меня пронизывал, но прекратить исповедь или перенести на другой день счел неудобным, вот и расхворался так, что и на Крещение не мог служить.

Был у нас в Оптиной пустыни великий старец отец Макарий. Он вел однажды беседу с одним посетителем и тоже, сидя у окна, простудился. Чувствовал, что сильно дует, но оставить беседу неоконченной не захотел. От этой простуды отец Макарий потом всю жизнь страдал, так и умер от этой болезни.

Уже говорил я вам и опять повторяю, что вы совершили подвиг, приехав на праздники в нашу тихую обитель на свои маленькие средства, добытые честным, а часто и очень тяжелым трудом. Думаю, что отдохнули вы здесь душой. Причастились Тела и Крови Христовых и утешение от Господа получили по мере восприятия каждой – одна больше, другая меньше, но все же, думается, все получили. Может, и телом вы отдохнули здесь, хотя и терпели некоторые неудобства. Гостиница у нас маленькая, позволяет жить всего три-четыре дня. Приходилось снимать помещение у крестьян, которые, конечно, не могут предоставить многих удобств. Да вознаградит вас за все Господь! Теперь опять возвращаетесь вы к своим занятиям, снова начнется для вас трудовая жизнь, может быть, полная скорбей. Что делать? Скорби неизбежны, хотя и хотели бы мы миновать их. Жизнь представляется нам в виде белой полосы, на ней черные точки – скорби, от них нам желательно поскорее отделаться, а на самом деле жизнь есть черная полоса, и на ней рассеяны белые точки – утешения. «...В мире скорбни будете, – сказал Христос, – но дерзайте, яко Аз победих мир» (Ин. 16, 33). А где найти утешение в скорбях, которые обступают нас со всех сторон? Необходимо углубиться в себя, в свой внутренний мир, так как в нем таится источник утешения.

Именитые для отдыха уезжают за границу, под южное небо Сицилии, а мы углубляемся в свое сердце, в коем заключен целый чудный мир, может быть, многим неизвестный. Но как войти в него? Единственный ключ – Иисусова молитва, которая открывает нам дверь в этот мир. Но, чтобы углубиться во внутренний мир, необходимо уединение. Некоторые святые бежали для этого в глубочайшие пустыни и оставляли всех и вся, чтобы только упражняться в Иисусовой молитве. Известный подвижник Лука Элладский бежал в пустыню для усовершенствования в молитве, так как постоянные толпы народа, приходившего за советом и утешением, мешали ему сосредоточиться. Поступил он подобно Арсению Великому, который был научен Самим Господом: «Бегай людей и спасешься».

Возникает вопрос: правомочно ли поступил Лука, оставив народные массы ради спасения своей собственной души? Вполне! Ученые, чтобы издать какой-нибудь научный труд, удаляются от общества и углубляются в свою работу. Ученик, готовясь к экзамену, уходит в отдельную комнату, а если нет таковой, то часто, закрыв уши, чтобы не слышать чего-либо постороннего, зубрит свои предметы. Не тем ли более святой для приготовления себя к Вечной Жизни имеет право на уединение? И удаляется он от людей не по ненависти к ним, не в силу своего эгоизма – но и там, в пустыне, служит тому же миру молитвой о нас Господу.

Одному схимнику однажды явилась Матерь Божия и спросила:

– Кто ты такой?

– Я – грешнейший и недостойнейший раб Твой, – ответил он.

– Но каково твое звание? – Я – схимник.

– А что значит – схимник?

Старец затруднился ответить. Тогда Сама Владычица Матерь Божия объяснила ему:

– Схимник есть молитвенник за весь мир.

Святые, удаляясь от всех людей, не перестают любить их и молитвами своими отвращают от грешных гнев Божий. Один известный писатель, Вальтер Скотт, говорил, что если бы ему предложили на выбор жизнь, полную довольства и богатства, но лишили бы его возможности остаться наедине с самим собою, или одиночную тюрьму, то он выбрал бы последнее.

Вот собрались мы с вами в моей скромной келии для духовной беседы. Окружают нас стены, над нами потолок, за ним крыша, а там – небо, на небе – мир ангельский. В эту минуту смотрят на нас Ангелы, видят наше сердце, знают наши помышления и помогают нам. Особенно близок к нам Ангел-хранитель, который постоянно молится за нас и стремится наставить нас на все благое, защитить от всякого зла. А потому каждый из нас обязан молиться своему Ангелу-хранителю и утром, и вечером: «Святый Ангеле Божий, хранителю мой, моли Бога о мне, грешной». Также ежедневно нужно призывать и ту святую, имя которой носишь.

Смотрит на нас теперь и мир злых духов и уже кует оковы, желая разрушить слова грешного Варсонофия, но не бойтесь! Господь спасет нас от их злой силы. Читайте Священное Писание, Евангелие, Послания, а также Жития святых. Великое значение имеет это чтение, но вот что грустно: Жития святых печатаются, может быть, некоторыми приобретаются, но большинство их не читает. А между тем какую пользу можно извлечь из этого чтения! В нем найдем мы ответы на многие наши вопросы, святые научат нас, как выйти из затруднительного положения, как устоять, когда мрак со всех сторон окутывает душу, так что кажется, будто и Бог оставил нас.

Посещайте храм Божий, особенно в скорби: хорошо встать в каком-нибудь темном уголке, помолиться и поплакать от души. И утешит Господь, непременно утешит. И скажешь: «Господи, а я-то думал, что и выхода нет из моего тяжкого положения, но Ты, Господа, помог мне!».

Тесен и прискорбен путь, вводящий в Жизнь Вечную. Мы идем как бы по лезвию ножа, а по сторонам простирается пропасть. Страшно ввергнуться в нее! «Блюдите убо, – говорит Апостол, – како опасно ходите...» (Еф. 5, 15). После этой земной жизни нам предстоит экзамен, решающий нашу участь на всю вечность: переэкзаменовок не будет. Науки земные не помогут нам выдержать этот экзамен.

Некоторые ученые, зная множество наук, совершенно не знают своей души и понятия не имеют о жизни духовной. Явится такой на этот великий экзамен, и спросят его: «Сотворил ли ты заповеди Христовы, а если не сотворил, то каялся ли в том? Веровал ли в Господа Иисуса Христа, Единородного Сына Божия?». И этот ученый, прославленный на земле, оказывается на таком экзамене дурак дураком. Он не только не исполнял заповеди, но даже и не веровал в Бога. Какова же участь его? В Чертог Небесного Царя его не пустят, и будет он отринут во мрак преисподней. Ведь неверы хуже бесов. Те ненавидят Бога и трепещут, а неверы даже отрицают Его существование. Какое же утешение они могут иметь в загробной жизни? Земная ученость без веры в Царство Небесное не ведет, не вводит туда и искусство. Поэты и художники испытывают высокое эстетическое наслаждение, но это только душевное чувство, оно не способно переродить душу. В своем стихотворении «Пророк» жизнь до духовного возрождения Пушкин называет «мрачной пустыней».

Духовной жаждою томим,

В пустыне мрачной я влачился.

Поэты и художники, которые удовлетворялись только восторгами, полученными от искусства, подобны лю

дям, дошедшим до портика царского дворца, но не вошедшим внутрь чертога, хотя им и предлагали.

Но как же спастись? Как войти в Чертог Царя Небесного? Есть лестница туда и из монастыря, и из мира. Можно спастись и в богатстве, и в бедности. Сама по себе бедность не спасет. Можно обладать миллионами, но сердце иметь у Бога и спастись. Вот, например, Филарет Милостивый: он имел огромное богатство, но этим богатством приобрел себе Царство, помогая бедным и бездомным. Авраам тоже был богат, его богатство по тогдашнему времени заключалось в огромных стадах, но это не помешало ему спастись. А можно и в бедности погибнуть, привязавшись к деньгам. Стоял, например, один нищий на паперти, терпел и голод и холод – лишь бы накопить денег. Накопил рублей 40–50 и умер. И пошла его душа в ад, так как привязана была к деньгам, а не к Богу.

Спасающихся в монастырях часто упрекают в эгоизме: надо же, говорят, такой-то поступил в монастырь! Он делал в миру то-то и то-то, так много приносил пользы и вдруг все бросил. Это – грех! Не смущайтесь подобными речами. Если Господь призывает человека на служение Себе в иноческом чине, то надо все бросить и последовать призыву Божию. Впрочем, и в миру спасаются, но с большим трудом. В Житиях святых рассказывается про двух женщин, двух сестер, из которых одна пошла в монастырь, а другая вышла замуж, и обе они спаслись. Правда, та, которая пошла в монастырь, получила высшую награду от Господа, но спасение получили обе. Как же спастись в миру, когда там так много соблазнов? Апостол говорит: «Не любите мира, ни яже в мире...» (1Ин. 2, 15). Впрочем, здесь надо оговориться. Под словом «мир» подразумевается не Вселенная, а низменное, пошлое, греховное. Можно жить в миру и вне мира.

* * *

Когда Бог хотел дать людям закон, Он поставил между собой и людьми праведного Моисея. И Моисей, чтобы беседовать с Богом, поднялся на гору Синай. Не с народом, а оставив его у подошвы горы, поднялся Моисей вверх один. Зачем он это сделал? Почему бы не беседовать с Богом, оставаясь среди народа? Думаю, потому, что народ мешал ему сосредоточиться. Где народ, там суета, а суета заглушает голос души человеческой. Трудно быть с Богом, оставаясь среди людей, и мы, по примеру праведного Моисея, удалимся от суеты и молвы людской, пойдем на Синай.

Хорошо там! Хорошо быть с Господом! А на Фаворе с Христом Спасителем, пожалуй, еще лучше. Так хорошо там было, что Апостолу Петру захотелось остаться там навсегда. ...Господи, добро есть нам зде быти... сотворим зде три сени... (Мф. 17, 4). Хорошо на Фаворе, и идут туда многие, многие люди. Кто до половины горы добрался в этой жизни, кто немного поднялся, а кого смерть застала в начале подъема. И все они Божии. Есть и такие, что тянутся к Фавору, хотят начать восходить, да так у них выходит, что сделают они шаг вперед да два назад. И не хватает у них силы идти вперед. Но и этих спасает Господь. Силен Он покрыть немощь стремящихся к Нему людей. Силен Он их перенести и не на два шага вперед, а довести до вершины горы. Только бы двигаться, а не стоять на месте, как рассерженные гуси. Бывает, что эти птицы, что-то гогоча, топчутся на одном месте, не сходя с него. Так и некоторые люди. И среди них многие писатели. Пушкин, например. Бывали у него минуты просветления, рвался он к Небу, и фантазия несколько приподнимала его над толпой, но привычка потакания своим страстям притягивала его к земле. Как орел с перебитыми крыльями, рвался он к Небу, но полз по земле.

Страшно так жить! Нужно идти на Фавор! Но помнить надо, что путь на Фавор один: через Голгофу другой дороги нет. Устремляясь к жизни с Богом, надо приготовиться ко многим скорбям. Аминь.

* * *

Для тех, кто побывал на прежних беседах, будет новостью то, что я сейчас скажу: у художников в душе есть некая жилка аскетизма. Чем выше художник, тем ярче горит в нем огонек религиозного мистицизма. Пушкин был аскет в душе и стремился в монастырь, что и выразил в своем стихотворении «К жене». Той обителью, куда стремился он, был Псково-Печерский монастырь. Совсем созрела в нем мысль уйти туда, оставив жену в миру для детей, но сатана не дремал и не дал осуществиться этому замыслу.

Замечу, вообще, что стоит кому-нибудь принять твердое решение уйти в монастырь, как сатана строит против него всякие козни. Отсюда видно, что монашество для сатаны вещь весьма неприятная. Конечно, про нас, монахов последних времен, нельзя сказать, чтобы мы вели особенно деятельную борьбу с врагом, – какие уж монахи! Но все же боремся, как можем. А в миру эта борьба давно забыта, сатана диктует законы миру, и мир слепо идет за ним. Не подумайте, что, говоря так, я зову вас в монастырь. Нет! Я только хочу сказать, что и живя в миру, не нужно забывать Бога, не нужно терять общения с Ним, а пока не порвана связь, не разрушено богообщение – жива душа человека, хотя бы и впал он в грехи...

Когда же связь обрывается, душа умирает. Казалось бы, тут противоречие: душа бессмертна, а я говорю о ее смерти. Поясню примером. Приезжает ко мне девушка, лет девятнадцати. Лета еще как будто не старые, а говорит, что жизнь потеряла для нее смысл, так как умер человек, которого она любила всем существом своим. Он умер, а она осталась совсем одна.

– В Бога-то веру не потеряли?

– Нет, в Бога я верю... Но поймите, умер тот, кого я любила больше всего на свете...

В разговоре выясняется, что «умер» надо понимать не буквально, что этот человек жив, но он изменил ей, надсмеявшись над любовью, бросил ее. Для этой девушки он действительно умер, хотя, может быть, они и на улице встречаются, и видит она его.

Так и душа может умереть для Бога, потому что, когда нарушается богообщение, тогда душа перестает существовать для Бога. Но и такую, умершую, душу Бог силен воскресить и спасти.

Была здесь у меня и другая девушка. Она из купеческой семьи, обладающей колоссальными средствами. Враг, когда хочет погубить душу, начинает с того, что выкрадывает у нее веру в Бога, чтобы пресечь общение с Ним, тогда она оказывается целиком в его руках. И на эту девушку устремил он свои стрелы. Орудием его оказался один человек, молодой по летам, но опытный по развращенности и порокам. И этого человека она полюбила, а он начал с того, что украл у нее веру в Бога. Ведь это так легко: «Кто все это видел? Как можно этому верить? Все это суеверные бредни...».

Договорился до того, что вера стала в ее глазах всего лишь пустым предрассудком невежественных людей. А дальше... дальше он заставил уверовать в законность свободной любви и развратил ее совершенно, а потом и бросил. Она дошла до такого состояния, что чуть не покончила с собой. Но Бог способен спасти и такую душу – и Он спас ее, так как в душе ее всегда тлела искра стремления к Небу, к какому-то ею самой не осознанному идеалу.

Художница в душе, она очень любила музыку, особенно минорную, и звуки ее навевали ей мысль о Боге. Ее развратитель этого не любил и часто насильно захлопывал крышку рояля, протестуя против этих, как он выражался, «телячьих нежностей». Ему – бурсаку по происхождению – больше была присуща грубость. Именно эта грубость вместе с врожденной тоской и стремлением к Богу, которое жило в душе девушки, и выручили ее – теперь она спасена. Приехала она сюда, обновилась душой, а теперь вышла замуж за хорошего человека.

Вот этой-то искоркой стремления к богообщению и надо дорожить, не давая окружающему мраку погасить ее. Опять повторяю: лучшие наши писатели стремились к Богу, хотя теперь как-то забыли об этом, и студенчество сейчас ничего не читает, а о Шекспире и Пушкине и понятия не имеют. А эти писатели могли поднять их от будничной, серой, обыденной жизни и привести к Богу. Впрочем, надо сказать, что такое чтение хотя и может довести до мыслей о Небе, но ведет оно все-таки окольными путями. Лучше же избрать прямую дорогу, которая открыта перед нами, лучше читать творения святых отцов Церкви, Жития святых. Аминь.

* * *

Вчера беседа наша вышла какой-то незаконченной. Мне пришлось ее прервать, так как среди некоторых стало замечаться утомление, появились вновь прибывшие, уставшие с дороги.

Кто сидит в гоголевском кресле? М.А.? Я потому спросил, что с Гоголя я хочу начать сегодня речь. Его называли помешанным... За что? За тот духовный перелом, который в нем произошел и после которого Гоголь твердо пошел по пути богослужения. Как же это случилось?

В душе Гоголя, насколько мы можем судить по сохранившимся письмам, а еще больше по рассказам о нем, всегда жила неудовлетворенность жизнью, ему хотелось лучшей жизни, а найти ее он не мог. «Бедному сыну пустыни снился сон...» – так начинается одна из его статей. И сам он, и все человечество представлялось ему в образе этого бедного сына пустыни. Это состояние человечества изображено в Псалтири. Там народ Божий, алча и испытывая жажду, блуждал по пустыне, ища града обительного, и не находил его. Так и все мы алчем и жаждем этого града обительного и, ища его, тоже блуждаем в пустыне. Это состояние духа знакомо и Лермонтову. В одном из своих стихотворений он жаловался, что не может найти твердый утес, чтобы опереться на него и твердо знать, что ему любить и петь. Но Лермонтов так и не нашел града обительного, то есть Царства Небесного, и кончил плохо. Иной была судьба Гоголя. Мы знаем из его жизнеописания, что он удостоился мирной христианской кончины. Как же он достиг этого? Был в Москве один дом, где собирался весь цвет, все сливки, так сказать, общества того времени, но не аристократического общества, а интеллигенции. Это был дом Погодина. Речи там велись чаще всего на тему о богоугождении. В те времена интересы интеллигентного общества были несколько иные, чем теперь. Безбожников почти не было, были сомневающиеся, и много говорили о Боге и Царстве Небесном. Случалось и Гоголю быть у Погодина. Со свойственной ему экзальтацией Гоголь много говорил о своих исканиях, о том, что жить так, как он живет, невозможно, а как надо жить, он не знает.

– Читайте Евангелие.

– Читал, оно-то и сказало мне, что так жить нельзя, как перестроить жизнь, как сделать ее святой – не знаю.

– Однако было много людей, угодивших Богу, читайте Жития святых, особенно Жития преподобных (преподобный – это человек, исполнивший заповеди). Будите убо вы совершенни, якоже Отец ваш Небесный совершен есть (Мф. 5, 48). Преподобные очистили душу и освятили ее так, что она по всем свойствам стала подобна Богу. Понятие о подобии предметов мы встречаем в математике. Один треугольник маленький, другой – большой, но по свойствам своим этот маленький совсем похож, или подобен большому, подобен, но не равен. И в природе мы часто сталкиваемся с подобием предметов. Люди, по свойствам души своей уподобившиеся Богу, называются преподобными. Раньше их жизнеописаниями интересовались, теперь эти книги основательно забыты, к великому нашему несчастью.

– Читал и Жития и вот на что наткнулся: много было святых, все они устремлялись к Богу, но шли к Нему разными путями. Представьте себе круг: к середине его, к центру, сходится множество радиусов, идут все они к одной цели, но с разных сторон – сверху, снизу, справа, слева. Центр – Христос, радиусы – люди, святые, идущие к Нему разными путями. Один спасался путем смирения, другой – терпения, третий – рассуждения, и все они разными путями пришли к Богу. И я хочу идти к Богу, но пути к Нему найти не могу и ...человека не имам (Ин. 5, 7).

Гоголь здесь разумел евангельское сказание о расслабленном при Силоамской купели. Вспомните это сказание. При купели собралось много больных, жаждущих исцеления. По временам сходит Ангел Господень и возмущает воду, и тот больной, который после этого первым погрузится в воду, получает исцеление. Лежит при купели расслабленный, долгие годы ждет он исцеления и не получает. Отчего? Человека не имам – не имеет человека, который бы его спустил в целительную воду. Так и лежит расслабленный, а Бог смотрит на него.

Под тем расслабленным можно разуметь все больное, расслабленное человечество, бедное, зараженное первородным грехом и ждущее исцеления. Томилось человечество, а Бог смотрел на него.

Конечно, Своей всемогущей силой Он в одно мгновение мог возродить человечество, сделать его из грешного святым. Силен был это сделать Господь, но не допустила того Правда Божия. Нельзя было дать повод сатане упрекнуть Бога в несправедливости. Для спасения человечества нужен был человек же. Долгие годы люди ждали Этого Человека и томились, подобно расслабленному при Силоамской купели. И пришел Человек, и искупил человечество, очистив его от первородного греха.

Ну а теперь мы опять заблудились, опять ждем человека, который бы подвел нас к источникам воды живой. Так томился и Гоголь и высказал свое томление у Погодина.

– Теперь-то я понял, что вам надобно, – сказал хозяин, – человека вам надобно, так ли?

– Поняли? Только теперь поняли? Не можете ли вы помочь мне? Можете ли указать такого человека?

– Да! Такой человек есть.

– Где же искать его?

– Надо ехать в один монастырь...

При этих словах Гоголь сразу нахохлился:

– В монастырь? Да что можно услышать в монастыре. Бывал я в Италии у католических монахов, не дали они мне удовлетворения.

– И все-таки я повторяю: съездите в этот монастырь.

– Ну хорошо, в какой же?

– Он называется Оптина пустынь и находится в Калужской губернии. Это не так далеко от Москвы. Вы человек холостой, семьи у вас нет (известно, что Гоголь не был женат), и при выдаваемой вам по приказанию Государя пятитысячной пенсии эта поездка будет вам по силам. В Оптиной есть один старец, иеросхимонах Макарий, вот с ним-то вы и поговорите. Это и есть тот человек, которого вы ищете.

– Макарий? Что-то я никогда этого имени не слышал.

– Вот то-то и грех, что вы не знаете этого человека. Мало ли лиц вы видели, мало ли представителей искусства и науки встречали, сколькими художественными произведениями любовались...

– Да, я был в Риме, был в Дрездене по совету своих знакомых и что за чудные минуты пережил, рассматривая произведения старинных мастеров... Стоял перед «Мадонной» Рафаэля, да мало ли еще пришлось видеть произведений искусства...

– Вот видите, многое пришлось вам видеть, а гения искусства из искусств – жизни по Богу – старца отца Макария не знаете!

– Хорошо, послушаюсь вас, поеду, положившись на вашу ученость и доверяя вашей искренности.

И поехал, и прибыл в Оптину.

А недавно другой гениальный писатель, Толстой, тоже приезжал сюда, подходил к этой моей двери и к дверям другого старца, Иосифа, и ушел. Отчего? Что помешало ему войти в эту или другую дверь? Не гордыня ли его? Что может сказать какой-то старец? Кому? Льву Толстому, перед которым преклонялся весь мир... О чем ему говорить с этими старцами? Не мог он сломить своей гордыни – и ушел. Конечно, это только предположение, но кто знает? Не близко ли оно к истине? Ушел куда? В вечность. В какую? Страшно сказать! И все это произошло почти на моих глазах...

Иначе было с Гоголем. Есть предание, что старец Макарий предчувствовал приход Гоголя. Говорят, он был в это время в своей келии, и, кто знает, не в этой самой? Отец Макарий быстро ходил взад и вперед по келии и говорил бывшему с ним иноку:

– Волнуется что-то сердце у меня, точно что-то необыкновенное должно совершиться, точно ждет оно кого-то...

В это время доложили, что пришел Николай Васильевич Гоголь.

В Евангелии рассказывается, что когда к Иисусу Христу пришли эллины, Он возрадовался духом и произнес: «...Ныне прославился Сын Человеческий, и Бог прославился в Нем» (Ин. 13, 31). Так, вероятно, и старец Макарий предчувствовал великое прославление, но не себя, а Николая Васильевича Гоголя.

– Проси.

И вот Гоголь у старца. Начинается беседа. Без свидетелей происходила она, никем не записана, но во время ее невидимо присутствовал Бог, и Божественная благодать преобразила душу Гоголя. Как бы я желал, да и вы, я думаю, тоже не отказались бы послушать эту замечательную беседу великого старца с великим писателем. Вероятно, она была весьма содержательна и представляла величайший интерес. Старец Макарий в высшей степени обладал даром властного слова, и речи его имели огромное влияние на душу слушателей. Выйдя от старца, Гоголь говорил:

– Да, мне сказали правду! Это единственный из всех известных мне людей, кто имеет власть и силу повести на источник воды живой.

И Гоголь переродился. Он сам говорил: «Вошел я к старцу одним, а вышел другим».

Гоголь хотел изобразить русскую жизнь во всей ее разнообразной полноте. С этой целью он начал свою поэму «Мертвые души» и написал уже первую часть. Мы знаем, в каком свете там отображена русская жизнь: Плюшкины, Собакевичи, Ноздревы, Чичиковы... Вся книга представляет собой душный и темный погреб пошлости и низменности интересов. Гоголь сам испугался того, что написал, но утешил себя тем, что это только накипь, только пена, снятая с воды житейского моря. Он надеялся, что во втором томе ему удастся нарисовать русского православного человека во всей его красоте, во всей чистоте. Как это сделать, Гоголь не знал. Приблизительно в это же время и произошло его знакомство с отцом Макарием.

С обновленной душой уехал Гоголь из Оптиной, но не оставил мысли написать второй том «Мертвых душ» и работал над ним. Но потом, чувствуя, что ему не по силам воплотить во всей полноте тот образ-идеал христианина, который жил в его душе, он разочаровался в своем произведении. Вот причина сожжения второго тома «Мертвых душ». Друзья и современники не поняли, что произошло с ним. Такой великий ум – Белинский – только обругал Гоголя. Белинский тоже плохо кончил. Вряд ли он спасен, так как был он неверующим, хотя умер не в полном разрыве с Церковью, как Толстой. А Гоголь умер истинным христианином. Есть предание, что незадолго перед смертью он говорил одному из своих близких друзей:

– Ах, как я много потерял, как ужасно много потерял!

– Что вы потеряли?

– То, что не стал монахом. Отчего отец Макарий не взял меня к себе в скит?

Неизвестно, заходил ли у Гоголя с отцом Макарием разговор о монашестве, предлагал ли ему старец поступить в монастырь. Очень возможно, что отец Макарий и не звал его, видя, что он не снесет трудностей нашей скитской жизни.

Монашество... Сколько раз у нас заходила речь о нем, и всегда я советую, если уж сами не идете в монастырь, то, по крайней мере, читайте описание жизни святых монахов и преподобных. Они нас могут многому научить.

Когда-то раньше я говорил вам о моем гимназическом товарище. Учился он прескверно. Как-то вижу, запустил он свои рученьки в волосы и углубился в чтение. Со свойственным мальчикам любопытством я стал заглядывать, что он читает. Запись с одной стороны, с другой – оглавления не видно.

– Что ты читаешь?

– А тебе что?

– Да интересно, редкое явление (а он никогда ничего не читал).

– Уйди!

Пришлось отойти. Позже смотрю, кончил он читать, отложил книгу и задумался. Я подошел.

– Что ты читал, скажи.

Он показал мне лист с заглавием. Оказалось, жизнеописания знаменитых ученых и художников.

– Интересно? – спрашиваю.

– Очень. И знаешь что? Я буду знаменитым ученым!

– Ну, брат, много захотел. Ты вот лучше уроки алгебры поаккуратнее делал бы, а то у тебя все двойки да единицы!

– Нет, это кончено! Буду ученым!

И что же? Начал хорошо учиться, закончил гимназию прекрасно, а потом, как я слышал, и был если не великим, то одним из известных наших ученых. Вот какое воздействие может оказать прочитанная книга: прочел и переменился. Так и на нас чтение Жития святых может подействовать благотворно. В Прологе рассказывается следующее. В пустыне жил один подвижник. К нему пришли представители языческой школы стоиков и начали спрашивать, что он делает в пустыне и в чем, по его мнению, заключается преимущество его жизни над жизнью людей из секты. «Ты постишься – постимся и мы, ты бодрствуешь – и мы не спим, ты нищ – и мы ничего не имеем. Но мы занимаемся наукой, мы изыскиваем новые пути для человеческой мысли, а ты что делаешь? Какую ты приносишь пользу человечеству?» – «Что я делаю? Ничего. Я охраняю свою душу от гибельных помыслов».

В Прологе не сказано, как отнеслись к этому ответу стоики, но старец в этих словах выразил всю сущность монашеского делания.

Охранять свою душу от помыслов – это трудное дело, значение которого даже непонятно людям мирским. Нередко говорят: «Да зачем охранять душу от помыслов? Ну, пришла мысль и ушла, что же бороться с ней?». Очень они ошибаются. Мысль не просто приходит и уходит. Иная мысль может погубить душу человека, иной помысл заставляет человека вовсе свернуть с определенного пути и пойти совсем в другом направлении.

Святые отцы говорят, что есть помыслы от Бога, помыслы от себя, то есть своего естества, и помыслы от бесов. Для того, чтобы различить, откуда приходят помыслы, внушаются ли они Богом или враждебной силой или происходят от естества, требуется великая мудрость.

Часто, принимая людей не на этой половине, а там, у мужчин84, живущих больше умом, а не сердцем (женщина живет больше сердцем, чувством), я слышу, как жалуются на то, что мы переживаем теперь трудные времена, что теперь дана полная свобода всяким еретическим и безбожным учениям, что Церковь со всех сторон подвергается нападкам врага, и страшно за нее становится, что одолевают ее эти мутные волны неверия и ереси. Я всегда отвечаю:

– Не беспокойтесь! За Церковь не беспокойтесь. Она не погибнет, ...врата ада не одолеют ее (Мф. 16, 18) до самого Страшного Суда. За нее не беспокойесь, а вот за себя бояться надо.

И правда, наше время очень трудное. Отчего? Да оттого, что теперь особенно легко отпасть от Христа, а тогда – погибель. Те, кто последовали за Христом, преподобные Его, те и воцарятся с Ним.

Но мы знаем других преподобных, уподобившихся не Христу, а врагу Его – сатане. Вероятно, и вы знаете этих преподобных, если не по их произведениям, то хотя бы по именам: все эти Ницше, Ренаны и прочие развратители нравственности – знаете, какова их участь? Во всем уподобившись виновнику всякой мерзости, всякой нечистоты – диаволу, они по смерти попадают в его власть, по русской пословице: свой своему поневоле брат.

Послужившие же Христу воцарятся с Ним. Он им тоже «Свой». Теперь особенно легко отпасть от Христа и подпасть под власть темной силы. Идешь по улице и видишь: в витрине выставлена книга, трактующая ну хотя бы о Божественности Христа. Помысл говорит: зайди, купи книгу, прочти. Хорошо, если человек не поверил этому помыслу, если сообразил, что внушается ему эта мысль сатаной, что книга эта враждебна учению Святой Церкви. А другой, смотришь, зашел, купил книгу, прочел – да и повернул в другую сторону, отпал от Христа. Где начало его падения? В помысле лукавом. Да и Толстой не от помысла ли погиб? Ведь мог бы быть праведником. Известно, что иногда он спрашивал свою жену: «А что бы ты, Сонечка, сказала, если бы явдруг поступил в монастырь?».

Неизвестно, что отвечала ему София Андреевна, да и Толстой говорил это, вероятно, полушутя. Помните у Гоголя в «Старосветских помещиках» Афанасий Иванович любил пугать Пульхерию Ивановну и говорил ей, что вот возьмет, соберется да и пойдет с турками воевать. Пульхерия Ивановна отмахивалась от таких страшных слов мужа. Как относилась к речам Льва Николаевича София Андреевна, мы не знаем, но жизнь Льва Николаевича могла бы пойти совсем иначе, не послушайся он погибельного помысла. Появилась у него мысль, что Иисус Христос не Бог, и он поверил ей. Потом пришло в голову, что Евангелие написано неправильно, и этой мысли он поверил и перекроил по-своему Евангелие, отпал от Церкви, уходил все дальше и дальше от Бога и кончил плохо. Приходил он как-то сюда, был у батюшки отца Амвросия, вероятно, пришел под видом жаждущего спасения. Но отец Амвросий хорошо понял его, а Толстой заговорил с ним о своем евангелии. Когда Толстой ушел от батюшки, тот сказал про него только: «Горд он!». И поверьте, этим охарактеризовал он весь его душевный недуг. Толстой вернулся в гостиницу, а там жил известный в то время писатель Леонтьев. Они были между собой знакомы, и Толстой стал рассказывать ему о посещении скита. Тот, будучи человеком горячим, пришел в негодование и воскликнул:

– Как могли вы осмелиться, граф, говорить со старцем о вашем евангелии?

– А, так вы хотите донести на меня обер-прокурору? Ну что же, доносите! Посмотрим, что из этого выйдет.

Вот как Толстой его понял и в чем заподозрил! А мало ли других случаев, когда с помысла начинается гибель человеческой жизни. Вот, например, молодой человек любит девушку и начинает размышлять: «Мне она по душе, да и она, кажется, любит меня. Она рассчитывает выйти за меня замуж. Что же мне, жениться? Но тогда она мне будет в тягость. Я получаю такое-то содержание. Теперь оно идет на меня одного, а тогда, после женитьбы, придется делиться с нею. Я лучше обману ее, возьму от нее все, а ее брошу, как выжатый лимон». И если он еще усомнится в своем помысле, тут какой-нибудь советчик найдется, который скажет, что понятия о нравственности условны, церковные заповеди необязательны, что жизнь дана для наслаждения и надо брать от нее все, что она может дать. Жизнь – борьба за существование. Надо жить для наслаждения и шагать через слабейших, для своего удовольствия, не задумываясь о предстоящих страданиях жертвы. Вот и кончено. Удобная философия найдена, и человек бессовестно пользуется доверчивостью другого лица.

Английский философ Дарвин создал целую систему, по которой жизнь есть борьба за существование, борьба сильных со слабыми, где побежденные обрекаются на гибель, а победители торжествуют. Это уже начало звериной философии, и уверовавшие в нее люди не задумываются, как это – убить человека, оскорбить женщину, обокрасть близкого друга? Все воспринимается совершенно спокойно, с полным осознанием своего права на все эти преступления. И начало всего этого опять в помысле, которому поверили люди, в помысле, что нет ничего запретного, что Божественные заповеди необязательны, а церковные постановления стеснительны.

Нельзя доверяться этим помыслам. Надо раз и навсегда подчиниться требованиям Церкви, как бы ни были стеснительны. Да они не так уж и трудны! Чего требует Церковь? Молись, когда надо – постись, это нужно исполнять. Про Свои заповеди Господь говорит, что они не тяжки. Какие же это заповеди? Блажени милостивии... (Мф. 5, 7). Ну это мы еще, пожалуй, исполним. Умягчится наше сердце – и мы окажем милость, поможем бедным людям. Блажени кротции... (Мф. 5, 5). Вот тут стоит высокая стена – наша раздражительность, которая мешает нам быть кроткими. Блажени есте, егда поносят вам... (Мф. 5, 11). Тут уж в нашем самолюбии и гордости почти непреодолимая преграда к исполнению этой заповеди. Милость мы окажем, пожалуй, даже справимся со своей раздражительностью, но снести поношения да еще добром заплатить за них – это вовсе невозможно. Это преграда, которая отделяет нас от Бога, ее мы и не стараемся преодолеть, а преодолеть надо. Где искать силы для этого? В молитве. Есть прекрасная книга, описывающая действие молитвы.

Происхождение этой книги таково. На старом Афоне жил один старец по имени Дезидерий. Когда там поднялись волнения и жизнь русских иноков стала слишком тяжела, им грозили выселением с Афона, тогда русские афонцы стали совещаться: что же делать? Голоса разделились. Некоторые предлагали обратиться к английской королеве с просьбой продать им земли в Австралии для устройства там новой обители. Но это предложение было отвергнуто, а остановились на другом – переселиться на Кавказ. Здесь император Александр II бесплатно пожертвовал участок земли, где и был основан Новый Афон. В числе других иноков, переселившихся сюда, был и отец Дезидерий. Но скоро шум общежития стал его тяготить, и он удалился в горы Кавказа для безмолвия, удалился не самочинно, а с благословения старцев. Здесь он проводил поистине равноангельскую жизнь. Чем он питался – трудно сказать. Был, кажется, у него огород, значит, овощи и вода служили ему пищей и питьем. Здесь познал он истинное счастье в общении души с Богом, которого напрасно ищут люди, гоняясь за скоропреходящими радостями мира.

Отец Дезидерий имел одного ученика, с которым вел беседы о внутреннем делании, то есть об Иисусовой молитве. Когда отец Дезидерий умер, ученик похоронил его святое тело. Беседы эти он постепенно записывал. Когда к нему пришел третий афонец, отец Венедикт, то он увидел эти рукописи, и ему пришло в голову их издать. С этим предложением он приезжал к нам в скит.

Не имея средств, достаточных для этого предприятия, я направил его к Великой Княгине Елизавете Феодоровне, которая предоставила возможность издать эту прекрасную книгу. Несколько экземпляров есть у меня, и я могу дать кое-кому. Книгу надо прочитать несколько раз, чтобы вполне воспринять всю глубину ее содержания. Она должна доставить громадное наслаждение людям, имеющим склонность к созерцательной жизни.

Дай Бог, чтобы чтение это принесло вам не только высокое духовное наслаждение, но также помощь в деле спасения своей души. Аминь.

* * *

Есть предание, что Преображение Господа нашего Иисуса Христа знаменует для нас начало Жизни Вечной, а потому так важно причащаться Святых Тайн именно в этот праздник. Господь всех призывает к Себе, всем обещает жизнь, но вот грустное явление – не хотят идти. Не хотят к Господу и даже не чувствуют, что есть потребность духа, и, кроме удовлетворения прихотей тела, ни к чему не стремятся.

Апостолы, бывшие со Христом на Фаворе, исполнись великой радости, они даже позабыли себя. «...Гос

поди, добро есть нам зде быти, – восклицает за всех Апостол Петр, – аще хощеши, сотворим зде три сени: Тебе едину, и Моисеови едину, и едину Илии» (Мф. 17, 4). А про себя-то и не говорит, не просит позволения устроить еще сень или кущу для трех Апостолов. Таково блаженство от созерцания славы Господней, блаженство, ни с чем не сравнимое.

Но, может быть, кто-нибудь захотел бы в этой жизни быть все время на Фаворе! Невозможно это. Один святой сказал: «Сначала побудь на Голгофе, а потом уже взойдешь на Фавор». Святитель Исаак Сирин говорит: «Сперва нужно потерпеть досаду креста, а потом уже ощутить славу креста». Чтобы ощутить эту славу, чтобы духовно преобразиться, нужно очистить свое сердце от страстей. «Возбраняй уста свои от клеветы, – продолжает святитель, – храня сердце свое от страстей и очищая сердце свое от страстей, на всяк час зри Господа. Аще любишь чистоту, да не восклевещи на брата своего. Хощеши увидити Господа внутрь себя, ухищряй очистити сердце свое непрестанно памятию Бога».

Главное, что требуется от каждого человека, – это никого не осуждать. Кажется, просто, а начни исполнять – окажется трудно. Враг сильно нападает на человека и внушает ему помыслы осуждения. Господь говорит: «Прости», а враг внушает: «Отомсти обидчику. Он тебя поносит, и ты его поноси». Не нужно слушать врага, необходимо бороться с ним.

Все люди в этом отношении разделяются на три категории: плотские, борющиеся и совершенные. Люди плотские – это те, которые являются рабами страстей, страсти ими повелевают. Например, диавол внушает: «Убей такого-то, он тебе много сделал зла», и человек это совершает. Люди, отдающиеся во власть страстям, погибнут, если только не покаются, а если раскаются в своих грехах и начнут по силе бороться со страстями, то будут спасены. Примером может служить разбойник на кресте: он убивал, грабил, совершал всякие злодейства, но когда покаялся и воззвал: «...Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое!» (Лк. 23, 42), – был помилован.

Люди второй категории – это борющиеся со своими страстями: гневом, блудом, злобой, они стараются не подчиняться им. Например, чувствует такой человек злобу к кому-нибудь: так бы, кажется, и разорвал своего противника на части, но он не поддается страсти, не выражает своего раздражения, даже стремится сделать какое-либо добро ненавидимому – такой человек борется со страстью. И так во всем. Борющиеся будут спасены. Господь не попустит таким погибнуть.

Надеюсь, все мы относимся ко второй категории людей, боремся по силе со своими страстями. Конечно, иногда страсти побеждают, но иногда и мы побеждаем страсти, и эта борьба ведется всю жизнь. «Немощная Врачующий и оскудевающая Восполняющий» даст нам явиться победителями страстей.

Наконец, люди совершенные – это те, которые владычествуют над страстями. У них есть страсти, но они смогли взять над ними власть. Эти люди особенные, а нам, грешным, хорошо и среди борющихся со страстями, и за это, слава Господу, будем иметь надежду на спасение.

Надо бороться со страстями, а если они и победят, то будем каяться и исповедоваться во всех грехах своих. Вот на Страшном Суде уже не будет покаяния, не будет там ни Варсонофия, ни Гавриила, а только одна Правда Божия. Постараемся преобразиться духовно, для такого преображения и в монастырь идут.

Когда я поступал в монастырь, то думал, что там только и делают, что стоят с воздетыми горе́ руками и молятся, а оказалось иначе... Мало труда молитвенного,

необходим еще труд, который в монастыре называется послушанием: один в саду, другой в огороде, тот в поварне, иной в квасоварне, некоторые занимаются сапожным или портняжным ремеслом. Это необходимо. Нужно терпеть и труд, и досаду от братии, чтобы действительно преобразиться.

Один студент из богатой семьи решил все оставить и посвятить себя Богу. Внес он большой вклад и поступил в число братии. Послали его на огород, и там в грязи и сырости пришлось ему работать. Враг, не терпящий такого смирения, начал вооружать против него братию, особенно из простецов.

– Ну зачем ты, болван, сюда пришел? – говорит ему однажды один из иноков.

– Хочу спасти свою душу.

– Еще бы! Хлеб монастырский жрать – вот для чего ты явился сюда.

– Прости, Христа ради, – ответил бывший студент и тем победил врага.

Инок, грубо отнесшийся к послушнику, потом раскаивался. А обиженный пошел к старцу и рассказал ему обо всем, прибавив: «Я не жалуюсь на него, но прошу святых молитв ваших, чтобы благодушно перенести всякое оскорбление».

В монастыре дают такие уроки, и ими приобретается смирение незаметным для монаха образом. А пройдет лет 20–30, и узнает инок – не назад он шел, а вперед. И, постепенно очищая свое сердце от страстей, сподобится он Царствия Небесного, которого да сподобит и нас всех Господь. Аминь.

...Вот еще странное явление: в настоящее время многие преклоняются перед нравственным учением Христа Спасителя и хотят исполнять Его законы, но отвергают Законодавца, то есть хотят создать христианство без Христа. Таков, например, Толстой и многие другие, ему подобные.

Некоторые говорят, что трудного? В Новом Завете только любовь да любовь. Да, но это-то и составляет подвиг: любить всех, по Евангелию, совершенной любовью – это дело далеко не легкое и требует громадного труда и содействия благодати Божией. Заповеди Ветхого Завета легче заповедей Евангельских, их мог исполнять человек невоздержанный, но для Нового Завета это невозможно.

Таинства Православной Церкви имеют такую великую силу, что человек крещеный, будь он даже злодей, если покается, может начать новую жизнь, исполняя Евангельский закон во всей полноте. Господь требует от нас прежде всего веры: «...Без веры угодить Богу невозможно...» (Евр. 11, 6). Сколько бы кто ни делал добрых дел, но если он совершает их не во имя Христово, то они не имеют никакой цены. Поясним примером. Возьмем человека неверующего, но старающегося жить праведно и злодея, но не отвергающего Христа. Умер первый, и Господь отверг его: «Я тебя не знаю, ты не признавал Меня во время земной жизни, а Я отвергаю тебя в Жизни Вечной». Такова поистине судьба невера. Ну а злодей? Много совершил он всевозможных преступлений, но вот приблизился его смертный час: «Господи, Господи, что будет со мной, хуже меня нет ни одного человека в мире!». Зовет он священника, открывает ему свои прегрешения, которые действительно очень велики, тот накладывает епитрахиль, читает разрешительную молитву, и все грехи бывшего злодея потопляются в море милосердия Божия. А затем он сподобляется принятия Святых Тайн и отходит ко Господу оправданный, идет в рай.

У нас в Оптиной некоторое время жил инок Игнатий (Брянчанинов), впоследствии епископ. Батюшка отец

Лев говорил, что из него может выйти Арсений Великий. Но Арсения не вышло, не выдержал он искуса. Отец Лев, желая приготовить из него подвижника, испытывал его смирение. Бывало, пойдет куда-нибудь, возьмет и молодого Брянчанинова с собой и велит ему ехать за кучера. Остановится где – оставит его в конюшне с лошадьми, как будто забудет про него. Потом скажет: «А у меня там дворянчик с лошадьми остался, нужно ему чайку предложить». Подобным испытаниям батюшка частенько подвергал его, и он не выдержал. Однажды Брянчанинов заболел и временно, как бы на поправку, перешел в Любенский монастырь, но оттуда не вернулся. Потом он стал епископом, но Арсением Великим не сделался. Монашеская жизнь требует полного самоотвержения: ...отвергнись себя, и возьми крест свой... (Мф. 16, 24).

Царствие Небесное нельзя заслужить, махая тросточкой. Мы все ищем избежать скорбей, а Священное Писание говорит: «Егда не обрящеши скорбей, тогда убойся». В монастыре прежде всего необходимо смирение и терпение, надо быть готовым перенести всякое оскорбление.

О молитве Иисусовой

Молитва Иисусова имеет громадное значение в жизни христианина. Это кратчайший путь к достижению Царствия Небесного, хотя этот путь нелегкий, и, вступив на него, мы должны быть готовы к скорби. Правда, немалое значение имеют и другие молитвы, и человек, проходящий Иисусову молитву, слушает в церкви молитвословия и песнословия, совершает обязательные келейные правила. И все-таки именно Иисусова молитва скорее других приводит человека в покаянное настроение и показывает ему его немощи, следовательно, скорее приближает к Богу. Человек начинает чувствовать, что он величайший грешник, а это Богу только и нужно.

Враг всячески старается отклонить христианина от этой молитвы, ее он больше всего боится и ненавидит. Действительно, человека, всегда творящего эту молитву, сила Божия сохраняет невредимым от вражеских сетей. Когда же человек вполне проникается этой молитвой, то она отверзает ему райские врата, и хотя бы он на земле не получил особых даров и благодати, душа его будет дерзновенно вопиять: «Отверзите мне врата правды..." (Пс. 117, 19).

И вот враг внушает различные помыслы для смущения неразумных, говоря, что молитва требует сосредоточенности, умиления и так далее, а если этого нет, то она только прогневляет Бога. Некоторые слушают эти доводы и бросают молитву на радость врагу.

Начинающий Иисусову молитву подобен гимназисту, поступившему в первый класс гимназии и надевшему форму. Можно думать, что он впоследствии и кончит гимназию, может быть, и в университет пойдет. Но вот проходят искушения первого же урока, например, по арифметике ученик не понял, и помысл ему говорит: «Первого урока не понял, тем более не поймешь второго, а там, глядишь, вызовут. Лучше скажись больным да посиди дома». Если же у ученика есть состоятельные родственники, то тут искушений еще больше, тот же соблазняющий голос говорит: «У тебя дедушка и дядюшка богатые, чего тебе учиться, у них погости». Слушает эти речи гимназист, перестает учиться, теряет зря время, а через несколько лет вырастает никуда не годный балбес. Время ушло, какое тут учение – и исключают его из гимназии.

Так и с молитвой может случиться. Не следует внимать искусительным помыслам, надо гнать их далеко от себя не смущаясь, продолжать молитвенный труд.

Пусть незаметны плоды этого труда, пусть человек не переживает духовных восторгов, умиления, но все-таки бездейственной молитва остаться не может. Она бесшумно совершает свое дело.

В бытность в Оптиной известного старца отца Льва один инок, двадцать два года проходящий Иисусову молитву, впал в уныние – вроде как бы не видел никаких благоприятных результатов своего труда. Он пошел к старцу и высказал ему свое горе.

– Вот, отче, двадцать два года совершаю я Иисусову молитву и не вижу никакого толка.

– А какой же ты хочешь видеть толк? – вопросил старец.

– Как же, отче, – продолжал инок, – я читал, что многие, совершая эту молитву, стяжали духовную чистоту, имели дивные видения, достигали полного бесстрастия. А я, окаянный, искренне сознаю, что я самый великий грешник, вижу всю свою скверну и, размышляя о сем, идя по дороге от монастыря к скиту, часто трепещу, чтобы не разверзлась земля и не поглотила бы такого нечестивца, как я.

– А ты видел когда-нибудь, как матери держат на руках своих детей?

– Конечно, видел, отче, но как это ко мне-то относится?

– А вот как. Если ребенка потянет к огню и он даже будет плакать из-за этого – позволит ли мать обжечься ребенку? Конечно, нет, она его унесет от огня. Или вышли вечерком женщины с детьми воздухом подышать, и вот один младенец потянулся к луне и плачет: дай ему ее поиграть. Что же делать матери, чтобы его утешить? Нельзя же дать ему луну. Она его в избу унесет, в зыбку положит, покачает: «Нишкни, нишкни, молчи!» Так и Господь поступает, чадо мое. Он благ и милостив и мог бы, конечно, дать человеку какие угодно дары, но если этого не делает, то для нашей же пользы. Покаянное чувство всегда полезно, а великие дары в руках человека неопытного могут не только принести вред, но и окончательно погубить его. Человек может возгордиться, а гордость хуже всякого порока: гордым Бог противится. Всяк дар надо выстрадать. Конечно, если царь просто так, от своих щедрот, преподносит дар, то нельзя, отказавшись, бросить его ему в лицо обратно; надо принять с благодарностью, но и стараться употреблять с пользою. Бывали случаи, что великие подвижники, получив особые дарования, за гордость и осуждение других, не имеющих таких даров, ниспадали в глубину погибели.

– А все-таки хотелось бы от Бога гостинчика, – продолжал инок, – тогда и трудиться было бы и спокойнее, и радостнее.

– А ты думаешь – это не милость Божия к тебе, что искренно сознаешь себя грешником и трудишься, совершая молитву Иисусову? Продолжай поступать так же, и если Господу будет угодно, Он даст тебе и сердечную молитву.

Через несколько дней после этой беседы по молитвам отца Льва совершилось чудо. В один воскресный день, когда тот инок по послушанию подавал пищу братии и, ставя миску на стол, произнес: «Приимите, братия, послушание от меня, убогого», он почувствовал в своем сердце что-то особенное, точно какой-то благодатный огонь вдруг подпалил его. От восторга и трепета инок изменился в лице и пошатнулся. Братия, заметив это, поспешили к нему.

– Что с тобой, брат? – спрашивали его с удивлением.

– Ничего, голова заболела.

– Не угорел ли ты?

– Да, верно, угорел, помогите мне, Господа ради дойти до моей келии.

Его проводили. Он лег и совсем забыл о пище, забыл все на свете и только чувствовал, что сердце его пламенеет любовью к Богу, к ближним. Блаженное состояние! С тех пор молитва его стала уже не устной, как прежде, а умно-сердечной, то есть такой, которая никогда не прекращается и о которой Священное Писание говорит: «Аз сплю, а сердце мое бдит..." (Песн. 5, 2).

Впрочем, не всегда Господь посылает умно-сердечную молитву, некоторые всю жизнь молятся устной молитвой. С ней и умирают, не ощутив восторгов сердечной молитвы, но и таким людям не следует унывать. Для них духовные восторги начнутся в Будущей Жизни и никогда не кончатся, а будут увеличиваться с каждым мгновением, постигая все больше и больше Божии совершенства, в трепете произнося: «Свят, Свят, Свят». Из Жития преподобного Пимена Великого85 известен такой случай. К нему пришла однажды его мать из далекой Африки и хотела его увидеть. Когда об этом сообщили преподобному, то он ответил:

– У меня нет матери.

– Как же нет, – возразили ему, – эта приехавшая женщина убедительно говорит, что она твоя мать.

– У меня нет матери, – повторил святой, – но все равно спросите мою мать, желает ли она меня видеть.

– Странный вопрос, отче, если бы она не желала тебя видеть, то не предприняла бы такое путешествие.

– Нет, спросите ее, где она желает меня видеть, в этой жизни или в будущей?

Когда это передали матери святого Пимена, она поняла его значение и ответила: «Желаю свидеться с моим сыном в Будущей Жизни», и ушла обратно.

Этот случай очень назидателен. Может быть, если бы мать настояла на том, чтобы непременно увидеть сына, не увидела бы его в Будущей Жизни. Когда же ее великий сын обещал с ней увидеться за гробом, то этим обещал ей вечное спасение. Отсюда можно сделать и такой вывод: совершая Иисусову молитву, мы можем не ощущать святых восторгов в этой жизни, но зато в полной силе ощутим их в будущей.

Молитва Иисусова разделяется на три, даже на четыре ступени. Первая ступень – молитва устная, когда ум часто отбегает и человеку надо употреблять большое усилие, чтобы собрать свои рассеянные мысли. Это молитва трудовая, но она дает человеку покаянное настроение.

Вторая ступень – молитва умно-сердечная, когда ум и сердце, разум и чувства – заодно. Тогда молитва совершается беспрерывно, чем бы человек ни занимался: ел, пил, отдыхал – молитва все совершается.

Третья ступень – это уже молитва творческая, которая способна передвигать горы одним словом. Такую молитву имел, например, преподобный пустынник Марк Фраческий. К нему однажды пришел для назидания один инок. В разговоре Марк спросил: «Есть ли у вас теперь такие молитвенники, которые могут и горы передвигать?». Когда он это говорил, гора, на которой они были, содрогнулась. Святой Марк обратился к ней, как к живой: «Стой спокойно, я не о тебе говорю».

Наконец, четвертая ступень – это такая высокая молитва, которую имеют только Ангелы и которая дается, может быть, одному из всего человечества.

Покойный батюшка отец Амвросий имел умно-сердечную молитву. Эта молитва ставила его иногда вне законов природы. Так, например, во время молитвы он отделялся от земли. Его келейники сподобились видеть это. Последнее время батюшка был болен и все время полулежал в постели, так что не мог ходить в церковь. Все службы, кроме обедни, совершались у него в келии. Однажды совершали всенощную. Батюшка, как всегда, полулежал. Один келейник стоял впереди у образа и читал, а другой – позади батюшки. Вдруг он видит, что отец Амвросий садится на кровати, затем поднимается на десять вершков, отделяется от кровати и молится в воздухе. Ужаснулся келейник, но пребыл в безмолвии. Когда пришла его очередь читать, то другой, встав на место первого, сподобился того же видения. Когда закончили службу и келейники пошли к себе, то один сказал другому.

– Ты видел?

– Да.

– Что же ты видел?

– Видел, что батюшка отделился от кровати и молился на воздухе.

– Ну, значит, это правда, а то я подумал, что мне только это кажется.

Хотели они спросить о том отца Амвросия, да побоялись: старец не любил, когда говорили что-нибудь о его святости. Возьмет, бывало, палку, стукнет любопытствующего и скажет: «Дурень, дурень, что грешного Амвросия об этом спрашиваешь?» – и больше ничего.

В настоящее время в Кавказских горах спасается отец Иларион. Жил он сначала в общежительном монастыре на Афоне, а теперь все оставил и служит Богу в подвиге пустынничества. С ним живет еще молодой (30 лет) монах – отец Венедикт. Ему даны старцем некоторые поручения и среди прочего – узнать, как в монастырях совершается молитва Иисусова. Он объездил многие монастыри (мужские и женские) и пришел к печальному выводу. Эта необходимейшая молитва почти всюду оставлена, особенно в женских монастырях. Исполнители ее кое-где, как свечи, догорают.

Прежде молитву Иисусову проходили не только монахи, она была обязательна и для мирских (например, известный исторический деятель Сперанский86, издатель законов упражнялся в творении Иисусовой молитвы и был всегда радостен, несмотря на многоразличные труды свои). Теперь даже монахи недоверчиво относятся к этому подвигу. Один, например, говорит другому:

– Слыхал?

– Что?

– Да отец Петр начал совершать Иисусову молитву.

– Неужели? Ну, верно, с ума сойдет.

Есть пословица: нет дыма без огня. Действительно бывали случаи, что и с ума сходили люди, но отчего? Да брались за эту молитву самочинно, без благословения, и, начав, сейчас же хотели попасть в святые, лезли на Небо напролом, как говорится, ну и срывались. (Отец Венедикт недавно был в Оптиной, уехал после Преображения Господня. С батюшкой Варсонофием он вел продолжительные беседы и на вопрос об Иисусовой молитве получил ответ: «Все рабы Божии – и в монастыре, и в скиту – проходят молитву Иисусову, только трудовую, то есть первой ступени».)

Впрочем, и на этой ступени есть до тысячи градаций, и проходящие эту молитву поднимаются, так сказать, с одной линейки на другую. Но человек не может определить сам, на каком уровне он стоит. Считать свои добродетели было бы фарисейской гордостью. Надо считать себя стоящим ниже всех и стремиться получить от Господа те дары, которые несомненно несет с собой Иисусова молитва, – это покаяние, терпение и смирение.

Примечания87

1. Святитель Игнатий (Брянчанинов), впоследствии епископ, был послушником в Оптином скиту и спросил однажды одного инока: «Скажи, отче, на пользу моей душе, самодвижная ли у тебя молитва?». Тот, видя, что вопрос предложен не из любопытства, сказал: «Слава Господу, сподобившему меня сего дара, с которым я теперь никогда не расстаюсь. Но получил его внезапно, точно молния озарила меня однажды после многих лет трудовой молитвы».

2. По замечанию батюшки Варсонофия, есть в скиту иноки, которые по сорок лет совершают молитву, но она у них все еще трудовая: мысли расходятся.

3. Некто спросил у отца Амвросия: «На каком слове молитвы Иисусовой делать ударение. Не на слове ли Иисус?». «Это великое слово Господа, – отвечал старец, – но для нас, немощных, полезнее делать ударение на слове «грешный».

Воспоминания об отце Варсонофии его духовных чад

В мае 1909 года одна наша знакомая предложила съездить в Киев, обещая свозить нас даром, так как муж ее служит на Киево-Воронежской железной дороге. С радостью согласились мы с мамой на это предложение. Отъезд был назначен на 21 мая – день праздника Владимирской иконы Божией Матери и святых равноапостольных Константина и Елены.

Перед отъездом ходила я к знакомым прощаться. Пришла к Елене Сергеевне Петровской, рясофорной послушнице Серафимо-Дивеевского монастыря. Мы когда-то учились с ней в одной гимназии, но она была много старше меня, я очень ее любила. В описываемое мной время она была проездом в Москве. Врач, найдя ее крайне истощенной, отсылал ее на кумыс. «Ах, Маруся, – сказала она, узнав о моем скором отъезде, – заезжайте вы из Киева в Оптину пустынь. Говорят, какие там старцы дивные, особенно один, зовут его отец Варсонофий. Одна наша монахиня ездила, так на исповеди батюшка открыл ей всю жизнь с шести лет. После этого она живет телом в Дивееве, духом же постоянно пребывает в Оптиной. «Лицо его, – говорила она, – такое, что, глядя на него, наплачешься от умиления».

Меня, всегда любившую старцев, блаженных и вообще лиц, опытных в духовной жизни, и после отца Варнавы осиротевшую духовно, воодушевили слова Елены Сергеевны. Я стала умолять маму заехать из Киева в Оптину. Мама, вообще боявшаяся прозорливцев, отнеслась сочувственно к моей просьбе и согласилась на поездку в пустынь.

21 мая мы выехали вечером в 9 часов 30 минут, а 23 мая в 7 часов утра приехали в Киев. Все время в поезде и по приезде в Киев (а ступила я на эту землю со священным трепетом) мне припоминались слова Елен Сергеевны: «Заезжайте в Оптину».

В Киеве мы пробыли три дня с самыми лучшими чувствами. Я три раза была в пещерах, с благоговением молилась каждому угоднику, почивающему там, и молила их помочь мне своими молитвами на дальнейшем жизненном пути. Воистину помогли угодники Божии.

25 мая, в ночь, выехали мы из Киева и, расставшись со своими попутчицами в Сухиничах, пошли брать билет до Козельска, сильно волнуясь, так как денег у нас было очень-очень мало. Но, к нашей радости, билет стоил недорого.

В Сухиничах нам пришлось ночевать на вокзале. Поезд, идущий через Козельск, приходил утром, а мы приехали в Сухиничи часа в 2 ночи. Кое-как прикорнув на сдвинутых стульях, дожили до утра. От Сухиничей до Козельска поезд идет час с небольшим. Я волновалась невообразимо, чего только ни передумала за это время. Больше всего боялась исповеди. Я в Киеве не стала говеть именно из-за того, чтобы исповедаться в Оптиной. Около 9 часов утра приехали в Козельск. Порядочно поторговавшись с тамошними извозчиками, увидевшими в нас новичков, мы, наконец, взобрались в какой-то трескучий экипаж.

Дорога около станции была отвратительна, вследствие обильных весенних дождей. Но через полверсты началась песчаная почва, дорога выровнялась. До города две версты шли полями и лугами. Козельск показался мне небольшим селом, чем городом. На все смотрела я с большим любопытством.

Вот въехали мы на высокую гору, и извозчик, указывая вдаль рукой, сказал: «А вот и Оптина! Изволите видеть?». Версты за две взору открылась высокая гора, покрытая густым сосновым лесом, а на его опушке красиво расположился белый-белый монастырь. У меня захватило дух – так вот где, быть может, мое спасение. Подобное чувство испытывала я, подходя шесть лет назад к Серафимо-Дивеевскому монастырю, в который так жаждала вступить.

Доехали до парома, находящегося на реке Жиздре у самого монастыря. Монах-перевозчик сказал нам, что из-за сильного разлива реки ходит только пешеходный паром – маленький. Расставшись с извозчиком, мы в сильном волнении взошли на паром. За речкой сразу начинался небольшой, но крутой подъем в монастырскую гору.

Увидев гостиницу у монастырских ворот, мы направились в нее. Навстречу вышел старенький монах, гостинник отец Гервасий, который, вместо того чтобы дать нам номерок, начал рассказывать, что у него в гостях кучер и что они пьют чай. Насилу удалось нам попасть в номер. В гостинице недавно был ремонт и сильно пахло краской. Маме делалось дурно от этого запаха, и мы попросили перевести нас вниз, где было очень грязно, затхло и сыро, но не было одуряющего запаха. Положив свои вещи, умывшись наскоро, мы отправились в церковь. Пришли к Евангелию на поздней обедне. Читалось об укрощении Спасителем бури. Вся обстановка, при которой совершалось богослужение, сразу привлекла к себе. Небольшой храм, носящий громкое название Введенский собор, деревянные полы, немного золота и украшений, стройное «от души» пение монахов и истовая неспешная служба пленили меня.

После обедни я повела маму и моего брата Серафима на могилки старцев. Помолившись и сразу полюбив могилки, я обратила внимание на баб, идущих в одном направлении. «Пойдем туда, это, верно, келия отца Анатолия», – сказала я. Мы пошли – и не ошиблись. Народу дожидалось много. Тотчас же подошел к нам келейник отца Анатолия отец Василий, у которого были хорошие, умные, вдумчивые глаза: «Откуда вы, рабы Божии?». Сказали. «Батюшка сейчас выйдет». И, действительно, почти тотчас вышел сам отец Анатолий – маленький, худенький, очень подвижный, с необычайно благим, ласковым лицом.

Благословив нас, тотчас взял в келию. Это небольшая четырехугольная комнатка, в переднем углу божница, по стенам иконы, среди них очень большая Казанская икона Божией Матери, направо от божницы – диван и кресло, налево – стол с массой листков и книжечек и шкаф с книгами и деревянными изделиями оптинских монахов.

Усадив маму и Серафима на диван, а меня в кресло, батюшка начал расспрашивать, откуда мы, чем занимаемся. Мама стала говорить о желании Серафима быть священником. «Но слишком он резв, – прибавила она, – боюсь, что ничего из этого не выйдет».

– А владыка Трифон88, уж он ли не был резв, а монахом сделался. Это ничего не значит.

– А дочь вот все в монастырь собирается.

– В монастырь? – обратился ко мне батюшка. – В какой же?

Я ответила неопределенно.

– Только не спеши и ни в Дивеево, ни в Шамордино не ходи – многолюдны очень. А вот верстах в ста отсюда община есть «Отрада и утешение»89 или близ Москвы – - Головин монастырь90, Аносина пустынь91. Бывала там когда-нибудь?

– Как же, батюшка, бывала.

– Отец Александр Пшеничников основывает общину, к нему можешь поступить. Только не спеши. Я вот ушел рано, а мать пришла и назад взяла. Так до 31 года и жил в миру. У нас торговля была своя красным товаром... Вы погостите у нас, поговеете?

– Да, батюшка.

– Ну вот, приходите часика в два исповедоваться, а сейчас я вам листочков дам.

И начал нас батюшка щедро оделять листочками и книжечками. Хорошо помню, как подал мне батюшка книжечку в желтой обложке «Молчать и не осуждать – труда нет, а пользы много» со словами: «Не читала этой книжечки никогда? Ну вот прочти, хорошая книжечка». Мне, по моему злому языку, эта книга попала не в бровь, а прямо в глаз.

Ушли мы от батюшки; очень мирно было на душе после посещения. Пошли прямо в скит, он стоит в 120 саженях от монастыря. Расположен в чудном лесу с высокими прямыми соснами. Ведет к нему дорожка,

выложенная щебнем и усыпанная желтым песком Дорожка сделала три изгиба, и перед нами появился скит.

Не могу сказать, как я обрадовалась, увидя его. Чем-то близким, родным повеяло от него. Небольшая колокольня над Святыми воротами, вход в скит весь расписан изображениями святых угодников, а по обеим сторонам от колокольни – бедненькие хибарочки, совершенно одинаковые. Все это пленило меня.

Узнали мы, что направо стоит бывшая хибарочка отца Амвросия, а теперь живет в ней старец-схимонах отец Иосиф, бывший келейник отца Амвросия, как и отец Анатолий.

В эти часы старец принимал, и мы вошли в хибарочку. Она оказалась очень вместительной и состояла из нескольких комнаток и коридорчиков. Скоро подошел к нам келейник отец Зосима, спросил, откуда мы, и минут через пять он позвал нас к батюшке.

С трепетом вошли мы в бывшую приемную отца Амвросия. Там на диванчике лежал отец Иосиф. При виде нас он поднялся навстречу для благословения. Батюшка был очень слаб, едва держался на ногах и был желтый, как воск. «Вы хотите спросить о чем-нибудь?» – сказал батюшка. К этому мы вовсе не были готовы, все мысли были заняты одним: скорей бы к отцу Варсонофию. «Нет, батюшка, мы только за благословением», – ответила я, и мы поспешили удалиться. Было очень неловко...

Вышли из хибарочки, подходим к другой, налево от ворот скита. Дверь заперта. Привратник, отец Алексий, нам сообщает: «Здесь живет отец Варсонофий, он принимает с двух часов, да сейчас его все равно нету, он недалече, в десяти верстах отсюда, и приедет в воскресенье, никак не раньше».

Как гром грянуло это известие, сразу померк яркий солнечный день, сердце сжалось.

– А может, он раньше приедет? – несмело обратилась я к привратнику.

– Может, и раньше, только навряд, не велел раньше ждать. Да вы поживите у нас, здесь хорошо.

– Хорошо-то очень, слов нет, да только нам необходимо в пятницу уехать.

– Ну, в случае, если он приедет, я приду вам скажу. Где вы остановились? Может, на ваше счастье и раньше вернется. Вы откуда сами-то?

Разговорились. Отец Алексий, оказывается, в Москве 35 лет торговал мясом, а схоронив жену, пришел для спасения души в Оптину. У него сын и дочь служат в Москве. Говорил отец Алексий, а у меня не было сил слушать, так бы и влетела в хибарочку батюшки, чувствовало сердце, что близко мое спасение.

В это время враг не дремал. У меня нестерпимо разболелись зубы и во все мое пребывание в Оптиной не давали мне покоя. Делать было нечего, пошли домой, пообедали и отправились бродить по монастырю. Зашли в иконную лавку и познакомились с чудным монахом отцом Пименом. Он, оказывается, предан батюшке Варсонофию донельзя, любит его всем сердцем. Первые сведения о батюшке мы получили от него. В общем, день без батюшки провели не лучшим образом, да еще зубы не давали мне покоя. В час ночи разбудили нас к утрене, после дороги в Киев и обратно и нескольких почти бессонных ночей служба эта показалась нам необычайно тяжелой. Продолжалась она три часа с небольшим, еле обедни опять пришли к скиту в тайной надежде, что батюшка вернулся, но там все было таинственно-безмолвно.

На скитской дорожке сидел безногий нищий Зинович. Он нам подтвердил, что батюшки нет и не ждут его раньше воскресенья, да и то еще неизвестно. Грустные, мы пошли обратно и тут от кого-то узнали, что в Опти

ной принято собороваться. Мы обрадовались и пошли к отцу Анатолию. Отец Василий послал нас обедать «А к 12 часам приходите, – прибавил он, – будете собороваться».

Так и сделали. Собралось нас двенадцать человек. Хорошая служба, новые чувства волновали меня: Господь сподобил не только увидеть, чего раньше мне не удавалось, но и на себе испытать это Таинство. Продолжалось оно полтора часа. Отец Анатолий весь светился во время соборования, хорош был и отец Василий.

В тот же день мы решили исповедоваться. Ничего-то мы тогда не знали, как дети самые неразумные. Ели рыбу, к службам ходили не ко всем и все в этом роде. В третьем часу пришли на исповедь. Да, забыла сказать, что отец Анатолий благословил нас деревянными иконочками: меня, по моему выбору, – святой великомученицы Варвары, маму – Казанской Божией Матери, а Серафима – святителей Тихона Задонского и Митрофана Воронежского.

Исповедовалось нас семь человек. Батюшка взял меня за руку, подвел к божнице, приказал встать на колени и читать вслух общую исповедь. После нее оставили меня одну, а все вышли. Я стояла на коленях, а батюшка сидел.

– Душа и тело здоровы? – спросил он.

– Да.

– Ну вот и слава Богу!

И начал опять говорить о различных монастырях и быстро отпустил меня. Ушла мало удовлетворенная. Мои вышли с исповеди тоже быстро.

День прошел в тоске без батюшки отца Варсонофия и в мучительной зубной боли. Вечером была сильная гроза. Опять разбудили нас на утреню. У мамы разыгралась жестокая мигрень, и она решила причащаться с Серафимом за поздней обедней, а я одна осталась за ранней. Было это в пятницу 29 мая, в день празднования Божией Матери «Недремлющее Око» и «Споручница грешных» в церкви преподобной Марии Египетской.

После Причастия я не испытала большой духовной радости, очень устала и ничего лучшего не придумала, как прийти и лечь спать, пока будет идти поздняя обедня, за которой мои должны были причаститься. К концу обедни проснулась и пошла встречать своих. А они, оказалось, уже успели отстоять обедню, причаститься и сбегать в скит, где им, к великой для меня радости, сказали, что отец Варсонофий совершенно неожиданно для всех вернулся.

Едва мы уселись попить чаю, за дверью послышалась молитва: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас». «Аминь», – ответили мы, и вошел отец Алексий, Помолился не спеша и, обратясь к нам, также не спеша произнес: «Приехал отец Варсонофий, уж я ему про вас сказал, говорю, московские вас тут дожидаются. Спросил фамилию, а я не знаю. «Ну хорошо, – сказал, – пусть придут в два часа», а вы лучше пораньше придите». Стали мы угощать отца Алексия чаем, но он отказался и быстро ушел.

Не знаю, не помню даже, как дождалась я двух часов, как пришла в скит и как вступила в хибарку, гостеприимно на этот раз открытую. Первая комнатка, со многими иконами и большим портретом отца Амвросия в гробу, предназначена для нищих. Затем полутемный коридор с двумя маленькими окошечками – посетителям для ожидания. При входе в него, налево, – молельная.

А прямо из коридора – маленькая комнатка с дивной, очень древней Тихвинской иконой Божией Матери, со множеством икон, поучительных картин, портретов, видов и т.д. В этой же комнатке стоял шкаф с

книгами, лавочки и старенькое кресло возле Тихвинской иконы. В ней батюшка принимал посетителей.

Вышел келейник, брат Никита, очень юный, с обыкновенно ясным, одухотворенным лицом и длинными, кудрявыми волосами.

Спросил, откуда мы, и попросил подождать. Ждали минут двадцать. Первым к Тихвинской стоял Серафим, потом я, потом мама и дальше человек семь. Все замерли в ожидании, и вдруг... вышел батюшка.

Я остолбенела, никогда и в голову не приходило, что удостоит Господь увидеть такого подвижника лицом к лицу, и не только увидеть, но и стать одной из его духовных дочерей.

Высокого роста, светлый, прямой, в очках, с дивными темными глазами. Посмотрел сразу на весь народ и подошел к первому, то есть к Серафиму.

– Как твое святое имя?

– Серафим.

– Вот какое хорошее имя! – взял его за голову, – ну, желаю тебе ангелом быть и в будущем.

Благословил меня. «Как твое святое имя?» – «Мария». «Как ваше святое имя», – обратился к маме. – «Евгения»... И пошел батюшка дальше благословлять народ.

У меня от одной дивеевской монахини был фунт чаю и письмо для передачи отцу Варсонофию. Я решилась их передать, когда батюшка пойдет назад, так и сделала. Батюшка остановился, а я подумала: небось батюшка рад чайку.

– Как ее зовут?

– Не знаю, батюшка, мне это через другую монахиню передали.

– Спаси ее Господи, только чай ведь не мне, а на святую обитель, да, на святую обитель.

От этих слов у меня подкосились ноги, я почувствовала прозорливость старца. Взял батюшка у меня сверток и ушел в мужскую половину. Вышел снова брат Никита и сказал: «Батюшка ушел исповедовать братию, выйдет часа через полтора, потрудитесь подождать».

Тут восстал во мне враг. Подойдя к маме, я твердо сказала:

– Ждать я не буду, ухожу к отцу Анатолию благословиться на отъезд и пойду собираться в номер.

– А я останусь, – говорит мама, – останься и ты!

– Ни за что!

– Но почему же? Ты так мечтала о поездке в Оптину, ты просто боишься.

– Нисколько, но и говорить мне не о чем. Я говела, соборовалась, что еще остается?

Я спешно вышла. Враг гнал меня что было силы. Со мной пошел и Серафим. Стали рассуждать, кто лучше: отец Варсонофий или отец Анатолий, и решили, что, конечно, первый. «Не правда ли, – говорила я в умилении, – отец Варсонофий точно Ангел Господень видом». Сама иду и ликую, неизвестно отчего, а мелкая дрожь так и пробирает меня до костей.

Пришли к отцу Анатолию. У него народу, как никогда, едва нашли местечко сесть и просидели с трех часов до половины шестого. Уже отзвонили к вечерне, когда мне удалось подойти к батюшке. Серафим же, пробыв со мной часа полтора, ушел к маме и не возвращался.

– Благословите, батюшка, мы сегодня уезжаем!

Ни слова не говоря, взял меня отец Анатолий за руку и подтолкнет к выходу:

– Ступай, ступай в церковь.

И ушел к себе. Я подумала, подумала, да и пошла в церковь, а очень не хотелось. Стоять пришлось почти два часа, молиться не могла, стояла и думала: только бы скорее служба кончилась. Думала и о том, что если бы отец Варсонофий был так прозорлив, как говорят, в церковь прислал бы за мной. И тут же я укорила себя за вечную гордость и самомнение.

В конце службы прибежал Серафим.

– Скорей иди, отец Варсонофий тебя зовет.

– Как зовет? Меня прислал сюда отец Анатолий, мой духовник, и я должна стоять службу.

Сказано это было мною вовсе не из послушания, а и желания как можно дольше не идти к отцу Варсонофию. Немного погодя пришла поспешно мама и также начала меня торопить к отцу Варсонофию. В это время кончилась вечерня, и мы отправились в скит. Думаю, что не ошибусь, сказав, что легче было бы мне идти по раскаленным угольям, чем к батюшке. Ноги делали шаг вперед и два назад. Шли мы очень долго. По дороге выяснилось, что батюшка, выйдя, стал принимать народ, всячески обходя маму, которая хотела поговорить исключительно о житейских делах. Так продолжалось до прихода Серафима, к которому батюшка обратился со словами: «Где мама?». Серафим побежал за мамой, сидевшей на лавочке у скита, и позвал ее.

Батюшка принял их обоих вместе и, откинув волосы со лба Серафима, сказал: «Созерцательный ум, учится хорошо, а с математикой плохо». И начал советовать маме, как ему заниматься. Затем, когда мама заикнулась, чтобы остаться одной, батюшка сказал ей: «Выйдите, пожалуйста, я хочу с Серафимчиком поближе познакомиться». И, оставив Серафима одного, 40 минут говорил с ним, проведя дополнительную исповедь, открыв ему неисповеданные грехи.

Отпуская Серафима, батюшка попросил: «Сходи за сестренкой, она в церкви, позови ее, мне ей нужно сказать кое-что важное, а то завтра, может быть, будет уже поздно». Серафим сказал, что я у отца Анатолия, но батюшка строго подтвердил: «Она в церкви». Серафим, все еще сомневаясь, забежал к отцу Анатолию, где и узнал, что я действительно в церкви.

Мама, по выходе Серафима от батюшки, снова стала проситься к нему, на что получила такой ответ: «Да ведь я сказал Серафимчику, чтобы он сходил за сестрой, мне с ней нужно поговорить». После этих слов мама перестала проситься и пошла за мной.

Дошли мы до скита. Враг всячески отвлекал меня и внушал уйти, но, перекрестившись, я твердо вступила в хибарку. Мама осталась на скамейке у скита. Серафим вошел со мной. В коридорчике была, кажется, только одна монашка, которая поспешила сказать: «Батюшка, барышня, которую вы звали, пришла». «Я знаю, – просто ответил отец Варсонофий и, обратясь ко мне, сказал: – Войди в келию».

Я прошла к Тихвинской, а батюшка несколько минут помедлил. Перекрестилась я на икону Царицы Небесной и замерла, хотя и старалась себя уверить, что батюшка будет говорить со мной относительно письма и чая от дивеевской монахини. Это я внушила себе еще по дороге в скит.

Вошел батюшка, я стояла посреди калии. Пройдя мимо меня и подойдя к столу, он начал на нем что-то передвигать и, стоя ко мне спиной, спросил:

– Ведь это ты, кажется, передала мне чай от дивеевской монахини?

– Да, я, батюшка.

– Как же ты не знаешь ее имени?

– Да я получила этот чай от своей подруги, монахини, она сейчас в Москве, ее посылают на кумыс.

– Что с ней?

– Очень слабые легкие, опасаются чахотки.

– Так, значит, дивеевская монахиня просила твою подругу как-нибудь передать в Оптину чай, а подруга отдала тебе?

– Да, батюшка.

Помолчали. Потом батюшка подошел к Тихвинской и сел в кресло.

– Подойди ближе.

Я робко подошла.

– Встань на коленочки.

Я смутилась, думаю, зачем это, только старцы на исповеди приказывают становиться на колени. А батюшка как засмеется, узнав мою мысль:

– У нас правило такое: мы сидим, а около нас, по смирению, становятся на коленочки.

Я так прямо и рухнула, не то что встала.

– Поближе, поближе, еще поближе.

Встала я совсем близко, даже глаза пришлось отвести – так близко оказалась я от батюшкиного лица. Взял батюшка меня за оба плеча, посмотрел на меня безгранично ласково, как никто и никогда на меня не смотрел, и произнес:

– Дитя мое милое, дитя мое сладкое, деточка моя драгоценная! Тебе двадцать шесть лет?

– Да, батюшка, – снова изумилась я.

– И сколько страданий ты видела в жизни! – И крепко-крепко прижал меня к себе. – Ты так молода, и целое море слез вылила ты за такую короткую жизнь.

И опять крепко прижал меня. Я почувствовала, что сердце мое тает и во мне творится что-то необъяснимое. Вся душа моя потянулась к батюшке, я почувствовала, что это именно то, о чем я молилась всю жизнь, это именно такой человек, который сам откроет мою душу.

– Да, – продолжал батюшка, – тебе двадцать шесть... Сколько тебе было четырнадцать лет тому назад?

– Двенадцать, – ответила я, секунду подумав.

– Верно. И с этого года у тебя появились грехи, которые ты стала скрывать на исповеди. Хочешь, я скажу тебе их?

– Скажите, батюшка, – несмело ответила я.

Тогда батюшка начал по годам и даже по месяцам говорить мне о моих грехах так, будто читал их по раскрытой книге. Были случаи, когда он не указывал прямо на грехи, а спрашивал, помню ли я то-то. Я отвечала: «Этого не могло быть, батюшка, я точно знаю». Тогда старец кротко указывал мне на сердце, говоря: «Неужели ты думаешь, что я знаю это хуже тебя, я ведь лучше тебя вижу всю твою душу». И после таких слов я мгновенно вспоминала грех. Только один случай на восемнадцатом году не могла припомнить, и его батюшка пока оставил.

Исповедь, таким образом, шла минут 25. Я была совершенно уничтожена, уничтожена сознанием своей величайшей греховности и сознанием, какой великий человек передо мной. Как осторожно открывал он мои грехи, как боялся, очевидно, сделать больно и в то же время как властно и сурово обличал в них. Когда видел, что я жестоко страдаю, придвигал свое ухо к моему рту близко-близко, чтобы я только шепнула: «Да». Или так же тихо говорил мне на ухо что-нибудь особенно страшное.

– Всю жизнь ты должна быть благодарна Господу, приведшему тебя к нам, в Оптину. Я даже не знаю, за что так милосерд к тебе Господь? Могла бы ты теперь умереть?

– Конечно, батюшка.

– И ты пошла бы знаешь куда? Прямо в ад.

Так все во мне и заледенело. А я ведь в своем самомнении думала, что выделяюсь среди всех своей христианской жизнью.

Боже, какое ослепление, какая слепота духовная!

– Встань, дитя мое!

Я встала, подошла к аналою.

– Повтори за мною: «Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей» (Пс. 50, 12). Откуда эти слова?

– Из 50-го псалма.

– Ты будешь читать этот псалом утром и вечером ежедневно. Какая икона перед тобой?

– Царицы Небесной.

– А какая ее икона?

Я промолчала, не могла разглядеть.

– Тихвинская. Повтори за мной молитву.

Я начала повторять. Молитва, очевидно, была составлена самим отцом Варсонофием. Я знаю, что она была покаянная, что я просила у Бога помощи в дальнейшем, что обещала исправиться, но по мере произнесения молитвы я забывала ее первые слова. Когда я наклонила голову и батюшка накрыл меня епитрахилью и стал читать разрешительную молитву, я почувствовала, что с меня сваливается такая неимоверная тяжесть, мне делается так легко, что даже непривычно. Точно я была набита какой-то гнилью, трухой – и меня вытрясли. Я не выдержала и разрыдалась...

Плакала так, что думала захлебнусь, утону в слезах. Целовать крест не могла и как была с опущенной под епитрахилью головой, так и осталась. Батюшка поднес крест совсем близко. Затем, взяв меня за руку, сказал:

– Больше этих грехов ты не будешь открывать на исповеди никому, они прощены там, – и он указал рукой на небо.

Я плакала все сильнее.

– Разве, дитя мое, ты не рада, что все так случилось, и Господь открыл мне твои грехи?

– Я страшно рада, батюшка, я всю жизнь молилась о послании мне такого человека и к вам за этим ехала.

– Ну вот Господь и услышал твою молитву.

– Батюшка, мы приехали в Оптину, вас не было, и пришлось мне исповедоваться у отца Анатолия.

– А он лечил тебя? – Я не поняла. – Я спрашиваю, он лечил тебя, он иногда кладет руку на голову.

– Нет, батюшка.

– Ты знаешь, я должен был приехать завтра, но почувствовал, что есть погибающие души, и для вас приехал сегодня.

Я начала целовать ему руки, плечики, а он начал меня благословлять и ласково прижимать к груди. Я от слез не могла поднять головы. Батюшка дунул мне в лоб, как бы изгоняя оставшуюся грязь.

– Подними голову, детка, дай мне взглянуть на твои глазки.

Они так распухли от слез, что и на свет-то смотреть едва могли.

– Как расположилось мое сердце к тебе, как полюбил я тебя, и сам не знаю за что... Бог готовит тебя к чему-то великому. Пошли рубль в Петербург, выпиши книгу «Блаженная Моника92» из магазина Тузова, автор ее известен. Книга очень хорошая, прочтешь – не пожалеешь, точно для тебя написана, там себя увидишь, вся ты там.

Потом батюшка начал расспрашивать о моей службе, о жалованье, о разных житейских делах. Потом опять начал говорить:

– За что, за что я так полюбил тебя с первого взгляда? И ведь твоя душа расположилась ко мне.

От слез, умиления, радости я едва могла ответить утвердительно и принялась снова обцеловывать батюшкины ручки.

После всего, что Господь открыл мне про тебя, ты захочешь прославлять меня как святого – этого не должно быть, слышишь? Я – человек грешный. Ты никому не скажешь, что я открыл тебе на исповеди, и маме не будешь говорить. А станет мама спрашивать, отчего плакала, скажешь, исповедовал батюшка, говорили по душам, ну о грехах и поплакала. Много-много есть из твоих подруг, гибнущих именно потому, что не говорят на исповеди, а есть одна из твоих знакомых, имени ее не знаю, но есть одна, близка ее погибель, ее нужно спасти. Так ты всех посылай в Оптину помолиться и ко мне направляй: зайдите, мол, к отцу Варсонофию на благословение, а уж мое дело спасать. Был у меня твой братишка Серафимчик, полюбил я его, понравился он мне, хороший мальчик, и я ему, кажется, тоже приглянулся. Не говорил он ничего?

– Как же, батюшка, очень вы ему понравились, мы с ним все говорили, как хорош батюшка Варсонофий!

Крепко-крепко прижал меня старец:

– Сокровище мое, дитя мое драгоценное, ребеночек Божий, помоги и спаси тебя Господь!

Много-много раз благословил меня батюшка и отпустил. Вышла я в коридорчик, никого нет, прошла к нищим – тоже пусто, приткнулась я там к стене и принялась плакать. Потом мне стало страшно, что я осталась здесь, когда батюшка велел идти. Помолившись, я вышла из хибарочки.

Мама, сидевшая с Серафимом и монахиней на лавочке близ скита, увидя меня плачущей, быстро подбежала ко мне

– В монастырь велел идти?

– Нет, нет, и речи об этом не было, а только никогда я не думала, что увижу такую святость, – сквозь рыдания я едва могла вымолвить, сразу же забыв наставления батюшки никому не прославлять его.

Кое-что сквозь слезы я стала передавать своим, и мы незаметно подошли к восточным монастырским воротам, где встретился нам отец Пимен. Низко поклонившись мне, он сказал: «От старца Варсонофия идете, вижу, поздравляю вас с радостью. Плачется, значит, все хорошо, помоги вам Господи!»

Расставшись с ним, я сказала маме:

– Походим немного по лесу, пока я успокоюсь, неудобно идти такой заплаканной. Мы останемся еще на завтра, я не могу уехать, не повидав батюшку еще раз.

Мама, которая безмерно скорбела о том, что батюшка не взял ее, невзирая на усиленные просьбы, сказала:

– Я сама хочу непременно остаться, может быть, завтра батюшка возьмет и меня.

– И еще, – продолжала я, – я согласна жить впроголодь, лишь бы на денек выбраться сюда.

– И это устроим, – сказала мама, – на недельку приедешь в июле.

Не чувствовала я тогда, что это – моя духовная родина и буду я здесь часто и подолгу.

Мы вернулись в гостиницу. Есть я ничего не могла, спала тоже плохо. На другой день едва дождалась двух часов.

Богомольцев-интеллигентов в это время было порядочно, и буквально все накануне видевшие отношение к нам батюшки считали своим долгом если уж не поговорить с нами, то хотя бы посмотреть и пошептаться друг с другом, когда проходили мимо. А некоторые просто подходили и просили записать адрес.

Удалось мне узнать, что батюшка очень любит цветы, и решила набрать ему букет ландышей, которые были в самом цвету. Собирал ландыши и Серафим. Пришли в два часа к батюшке. Я не хотела идти во второй коридорчик, но брат Никита сказал, что первая комната для нищих. Тогда я вошла во вторую комнату и стала в самый скромный темный уголок.

Взоры всех поминутно обращались на нас. Мама стояла ближе к окну. Серафим – напротив меня. Батюшка скоро вышел и еще на пороге, обведя всех взглядом и увидев меня, ласково-ласково улыбнулся, на что я ответила тем же. Точно батюшка радовался тому, что вчерашняя беседа так быстро дала плод.

Благословляя маму, батюшка тихо произнес: «Мир вам», так что никто из стоящих рядом не слыхал этого. Подойдя ко мне, батюшка, крепко и широко благословляя меня, произнес:

– Мир и спасение тебе, когда же в Оптину приедешь?

– Батюшка, мне бы хоть совсем не уезжать!

– Как, а разве ты забыла, что до половины лета у тебя есть занятия в Москве?

– Да, батюшка, так когда же приехать?

– Ну, может, в сентябре я жив буду.

Как я начала плакать!

– Что ты? Что ты? Жив буду, и в Рождество приедешь и на будущее лето приедешь – все жив буду.

– Так благословите приехать в июле, как занятия у меня кончатся.

– Бог благословит. Хорошо, приезжай в июле и проживешь у нас месяц. Рады будем, очень рады будем.

Батюшка прежде всего взял Серафима к Тихвинской, где заставил его помолиться и потом дал ему девятичинную просфору, сказав: «Давно для тебя приготовлена». Серафим, в свою очередь, отдал батюшке цветы.

Вернувшись от нищих, батюшка замедлил около меня шаги, и я, воспользовавшись удобной минутой, подала ему букет.

– Батюшка, возьмите от меня цветы.

– Спаси тебя Господи, где ты набрала, у нас?

– Да, батюшка.

– В каком месте?

– За скитом.

– Видишь, какая у нас благодать!

– Да, батюшка, уж и не говорите.

Взяв букет, батюшка опять обратился к Серафиму:

– Серафимчик, ты приезжай летом, сестренка-то собирается, и тебе рады будем.

– Приеду, батюшка, – с радостью объявил Серафим.

Затем батюшка подошел к Тихвинской, а я, желая посмотреть, что будет с моими ландышами, подошла поближе к двери. Не спеша батюшка поставил цветы в воду, потом, взяв со стола хорошенькую корзиночку с восковыми цветами, направился опять к нам. Я в гордости своей решила, что эта корзиночка предназначена мне, но батюшка прошел мимо. У меня тотчас начались укоры в душе: «Ты всегда отличалась самомнением, какое сокровище выискалось, чтобы такие подарки получать?». Но все-таки оказалось, что любвеобилие батюшки безгранично. Подойдя к моему прежнему месту, батюшка спросил Серафима: «А где же сестренка?»

– Я здесь, батюшка.

Подошел ко мне великий старец и просто сказал, подавая корзиночку: «Возьми на память обо мне». Я принялась целовать его драгоценные ручки. Потом батюшка сказал, крепко-крепко благословляя меня: «Помни, кто надеется на Бога, тот не бывает посрамлен никогда».

Низко поклонился мне батюшка и, не оборачиваясь более лицом к народу, прошел к Тихвинской и запер за собой дверь. А меня толпа буквально вынесла волной из хибарки.

Утешенная, очищенная и безгранично счастливая, несмотря на нестерпимую зубную боль, пошла я в номер собираться. На вокзал мы пошли пешком. На первый поезд опоздали – и пришлось три часа ждать. Наконец доехав до Тихоновой пустыни93, пошли за бесплатным билетом, который наша знакомая должна была оставить у кассирши. Каков же был наш ужас, когда мы узнали, что билетов для нас нет, а до Москвы осталось 159 верст. Денег у нас на троих – 1 рубль 10 копеек. Обратились к кассиру, и он попросил обер-кондуктора довезти нас до 40-й версты, где служил начальником господин, обещавший дать нам билеты. Но накануне он уехал в Москву и не возвратился. Что делать? Хоть пешком иди! На наше счастье обер-кондуктор оказался милым и любезным человеком и позволил доехать до Москвы бесплатно...

Так молитвами великих живых и мертвых старцев чудесно совершилось мое духовное возрождение. Богу нашему слава! Аминь!

Мария Азачевская

* * *

Впервые я увидела отца Варсонофия в 1907 году и никогда не забуду этой встречи. Моей поездке в Оптину предшествовали всем памятные 1905–1906 годы, сбившие с толку много, казалось бы, и не слабых голов. Меня эти годы застали девятнадцатилетней курсисткой, человеком с неустоявшимися понятиями и головой, набитой сочинениями русских и иностранных авторов, каких в эпоху свободы слова, печати, вероисповедания и прочих свобод было достаточно много. Долго кидалась я от человека к человеку, от книги к книге, от Толстого к Бебелю, от обоих вместе – к епископу Феофану, от него – к писателям, пытавшимся совместить самые ужасные разрушительные идеи с Евангелием, – и ни на чем не могла остановиться, ни в чем не находила успокоения и опоры.

Сколько раз я пыталась поверить какому-нибудь очередному «откровению», завоевавшему сотни последователей! Но стоило только сопоставить это с идеей о спасении, какой я представляла ее с детства, как все домыслы рассыпались в прах: нет! Эти мысли, эти взгляды Он не благословил бы – и опять начинались поиски, томление духа. Доходило до того, что, обращаясь к Богу, молясь о помощи, об избавлении от охватившей тьмы, я чувствовала, что света в душе моей так и не было.

Только изредка, как проблеск солнца среди грозных туч, возникало воспоминание, как я еще почти ребенком была в Сарове, и там – образ отца Серафима с его приветствием: «Радость моя», с его доступностью, его любовью... Он манил к себе.

Но ведь отец Серафим умер, сокрушалась я, а теперь разве может быть такая или подобная ему личность? Теперь все ценится на деньги, и кому нужна моя бедная голова, запутавшаяся в учениях, моя душа, плачущая по чему-то, ей самой непонятному? Да и как заговорить о своем томлении с кем бы то ни было? Кто поймет меня, когда я сама себя не понимаю? К тому же отец Серафим был монахом, а что такое теперешние монахи? И приходили на ум остроты многих знакомых, насмехавшихся над иноками, над их будто бы ленью, распущенностью, бессмысленностью монастырей. Нет, негде искать успокоения...

Почти насильно добрые люди отправили меня в Оптину пустынь, куда я приехала летом 1907 года. Пошла в скит и попала в «хибарочку». Народу было не особен

но много. Келейник велел мне пройти в узенький коридор, где сидели несколько монахинь да две-три мирские женщины. Невольно поддавшись настроенности благоговейного ожидания, я как-то ушла в себя, сердце замерло. Но могла ли я признаться себе, что чего-то боюсь. Конечно, нет! И я храбрилась, перебирала в уме те вопросы, которые надо задать, если только удастся заговорить с отцом Варсонофием.

Скрипнула дверь, и в белом подряснике, с которым сливались седые волосы и борода, с серьезным и сосредоточенным взглядом спрятанных за очками темных глаз вышел батюшка и стал благословлять по очереди присутствующих. Все опустились перед ним на колени, но мне этот обычай показался странным и унизительным (о, как много было во мне гонора, самолюбия, гордости и непонимания).

Благословляя, батюшка спросил мое имя, фамилию, где я живу. А потом, обойдя всех, пригласил меня побеседовать. Вошла я в молельную и невольно ощутила, как Спаситель с иконы так и глянул мне в душу, а позже я заметила икону преподобного Серафима.

Батюшка во время разговора спросил, как я думаю, кто привел меня в Оптину. И я ответила, что, вероятно, преподобный Серафим, который мне очень дорог, и я как-то особенно полюбила его после поездки в Саров. «Верно вы говорите, а вот и он смотрит на вас», – показал батюшка на образ преподобного.

Батюшка сел в свое кресло, а меня усадил на диван и начал разговор, показавшийся мне очень обыденным: сколько лет, какого звания, где училась, как закончила, чем занималась и пр... Зачем я приехала в Оптину? Когда я стала говорить о своих недоумениях по поводу различных книжек, батюшка перебил меня и велел сегодня же купить в лавке творения аввы Дорофея и начать их читать. «Это вам понравится» – так он окончил беседу и велел идти в номер отдохнуть, а вечером снова прийти.

«Видно, я не ошиблась, мало чего ожидая от знакомства с отцом Варсонофием, – рассуждала я по дороге хибарки в монастырь, – человек как человек, про мои недоумения и слушать не стал, да ему ли их разрешить... Книгу-то я куплю и в семь часов схожу к нему, но уж явно здесь я ничего не найду. Да и то сказать, монастырские старцы могут удовлетворить разве что серый, простой люд. Где им разобраться в душе интеллигентного человека?».

Авву Дорофея я купила, и с первых же страниц меня охватило чувство, совершенно непохожее на то, что переживалось при всяком другом чтении. Душа будто жадно пила воду, без которой она зачахла, и готова была упиться этой речью, правда, подчас мне не вполне понятной, но такой простой, такой прямой, так непохожей на хитросплетения «интеллигентных» писателей. Что-то новое пробудилось во мне. Жалко было оторваться от чтения, не хотелось идти в скит, но все-таки пошла.

Вышел батюшка и позвал меня. Храбро и развязно вошла я в молельную и ожидала продолжения такого же обыденного разговора, который велся утром, но только батюшка как-то изменился. Он смотрел строго, сосредоточенно, у меня замерло сердце в предчувствии чего-то необычного и, как при всяком неизвестном, страшного. Попробовала я было заговорить о чем-то, но батюшка перебил меня: «Погодите, оставьте это», – голос его прозвучал серьезно и властно, и этой смутно чувствуемой власти я не могла не подчиниться, несмотря на всю храбрость и развязность «интеллигентности».

– Сколько вам лет?

– 21 год.

– Так.

А глаза из-под очков глядят на меня, пронизывая душу, что-то читают в ней, как в раскрытой книге, и новый стыд охватывает меня, и хочется захлопнуть эту книгу, сжаться, чтобы не все было видно этому проницательному взгляду. Чего я испугалась? Казалось бы, сколько раз, приходя к духовнику на исповедь, я не знала, о чем говорить ему... Чего стыдиться, когда жизнь течет так добропорядочно, так просто? А я испугалась чего-то.

– Ну вот, девять лет тому назад, когда вам было двенадцать лет, вами совершен грех.

Как хлыстом ударили меня. «Нет, никакого греха не было», – возразила я, а душа вся содрогнулась, и началась страшная борьба между мной, открещивающейся от обличения, и батюшкой, настаивающим на нем с удивительной терпеливостью: «Подумайте! Вспомните, постарайтесь вспомнить!».

Но я упорно отказывалась. Никакого греха не было! Тогда говорится фраза, такая обыденная, но проливающая свет на потемки моей совести. «Может, за грех это не считаете? Может быть, и духовнику на исповеди об этом не говорили?».

И вдруг мне вспоминается целая полоса моей жизни, давно забытой, давно пережитой. Вспоминается говение в институте, канун исповеди, обдумывание прошедшего года и сомнение по поводу одного пережитого случая: грех это или нет? Говорить об этом духовнику или не надо? А говорить не хочется, неприятно и совестно как-то! Услужливое соображение выручает: «Да зачем говорить? Какой это грех?!» – и события замолчены, исповедь миновала, а потом это сомнение основательно забылось и на ум больше не приходило. И только теперь, через много лет, все это вдруг всплыло.

«Теперь вы вспомнили?» – слышится строгий голос, он звучит скорее утверждением, чем вопросом. Но мне ли, моей ли гордости и самолюбию сознаться в чем-то дурном перед этим человеком? Да и не может быть, чтобы пришедшее мне на ум событие произошло именно в указанное батюшкой время. А если этого совпадения нет, так, значит, он ошибся, и я могу храбро защищаться.

– Теперь вы вполне вспомнили! Скажите мне этот грех!

И новое мучение: ведь это так стыдно, так унизительно, так неожиданно – и я упорно отказываюсь:

– Ничего не вспомнила! Ничего не было!

– Заприте дверь!

Я исполняю приказание беспрекословно, а вернувшись к креслу, на котором сидит старец, оказываюсь каким-то образом перед ним на коленях. В необъяснимом упрямстве, которое не могу победить, продолжаю отстаивать свое.

– Отчего вы не хотите сказать мне это?

– Да просто стыдно! – и опять томление.

Стараясь избежать пронзительного взгляда батюшки, я отворачиваюсь и натыкаюсь взором на висящий в углу большой образ Спасителя. Но и Он, кажется, смотрит на меня с укором, и Он чего-то ждет. Я и от иконы отворачиваюсь.

– Зачем отвернулась? Смотри на Него, у Него просите силы. Видите, как благостно смотрит Он на нас. Перекреститесь.

И рука моя, точно пуд на ней висит, еле поднимается для крестного знамения!

– Теперь говорите!

И я начала говорить. То, в чем я призналась, было только началом, той ниточкой, которая потянула грех за грехом, гадость за гадостью, ошибку за ошибкой. Все вспоминалось, говорилось, и все это было как тягостное нагромождение над моей головой, все меня обвиняло и прижимало к земле. Наконец все сказано.

Разговор окончен, и я смотрю на своего судию, смотрю растерянно, просто не понимая, что же произошло? Что он со мной сделал?

– Скажите мне, – слышу я опять его строгий голос, – могли бы вы умереть, не добравшись до Оптиной? Или утром, раньше, чем пришли ко мне?

– Конечно, могла.

– А если сейчас отпущу вас так в гостиницу, можно ведь сегодня ночью умереть?

– Вполне.

– Как же вы явитесь туда со всем, что у вас есть на совести? Я не могу вас так отпустить. Надо сейчас же исповедоваться.

Возражать не приходилось, батюшка немедленно облачился. Подведя меня к аналою, велел встать на колени перед образом, дал читать листок общей исповеди. Когда я дошла до слов «иное что...», батюшка остановил меня.

– Повторите за мной: «Согрешила я перед Тобою, Господи, тем-то», – и последовали названные своими именами так ужаснувшие меня поступки.

Кончилось и это. Голова у меня не поднималась от давившего стыда. Батюшка наложил епитрахиль и прочел разрешительную молитву. «Девица Елена, восстани!» – произнес он потом. И я встала с колен, поняв его фразу, конечно, только в буквальном смысле. Точно видя, как узко поняла я его слова, батюшка, давая мне крест, добавил: «Не только сказал я вам, чтобы вы с пола встали, нет, надо встать от греха, от прежней жизни!».

Окончена исповедь, и куда девался строгий и нелицеприятный судия, так беспощадно обнаживший передо мной мне самой неведомые язвы моей души? Батюшка точно преобразился: заботливо, отечески глядят его глаза, и голос звучит ласково:

– Дитя мое, как вы себя чувствуете?

– Ужасно устала! – не могла не признаться я. И правда, точно на громадную гору я взошла – так изнемогла вдруг физически.

– Еще бы не устать! Ведь борьбу-то какую выдержали! Отдохните: сядьте получше на диван, вот подушку подложите. Посидите здесь, пока я приду.

И батюшка куда-то ушел.

Этот ласковый тон, эта заботливость снова ошеломили меня. После того постыдного и ужасного, что старец разглядел в моей душе, после того, как я сама стала себе отвратительна, у него ко мне, такой нечистой, грешной, вместо заслуженного осуждения и презрения, нашлось заботливое, отеческое слово, и ни звука попрека, ни тени осуждения.

Вышла я из хибарки часа через полтора после того, как вошла в нее, но вышла совершенно уничтоженной. Стыдно было не только людей, но даже этих задумчивых сосен оптинского бора. Казалось, и они знают, какая я нечистая и скверная. Куда девалась моя «интеллигентность», самонадеянность, на задний план ушли все терзавшие меня вопросы, и, вместо рассуждений о благе человечества, встал вопрос о спасении своей собственной бедной души, которую я до сих пор и не знала вовсе, которую держала где-то под спудом и которую во всей ее наготе показал мне совершенно неожиданно этот чудесный старец.

На другое утро, после поздней обедни в монастыре, подойдя приложиться к Казанской иконе Божией Матери, я вдруг увидела, что из боковой двери алтаря вышел батюшка, очевидно, присутствовавший в алтаре за обедней, и так сильно было вчерашнее впечатление, таким ничтожеством я себя перед ним чувствовала, что не смела не только подойти, но даже и глаз поднять на него. Опустила голову и старалась стоять неподвижно, ожидая, когда он пройдет.

Вероятно, от зорких глаз батюшки, от его любящего сердца не укрылось, что я переживала в эту минуту. Я стояла, не поднимая головы, и вдруг почувствовала, как на нее тихо легла благословляющая рука, батюшка перекрестил меня, не говоря ни слова, и ушел.

Страшное чувство пережила я, готовясь по благословению батюшки к Причастию. Те, на которых я смотрела пренебрежительно с высоты своего воображаемого ума, образованности, а паче – тщеславия, раздутого и воспитанием, и духом времени, – все они поднялись надо мной, а я на деле оказалась у них под ногами и не могла смотреть на людей, потому что мне казалось, что мой стыд, мой грех знают все и если не попрекают меня им, то только из милости.

Позже, читая святых отцов, я узнала: так закладывается первый камень в осознании своего ничтожества. Тогда я не понимала, что сделал со мной батюшка, и только удивлялась неведомому мне чувству. Чтобы вполне описать долготерпение батюшки и то, как ему было с нами трудно, расскажу, что последовало дальше. А случилось нечто похожее на случай из времен старца Макария. Бывало так, что к скиту подкатывали купцы-богомольцы из Казани, ехавшие на лошадях исключительно с тем, чтобы побеседовать с отцом Макарием, а на порожке, у Святых ворот, попадался им какой-нибудь монах с такой речью: «Вы к отцу Макарию? Да что за охота? Разве он старец? Какой он старец? Так, монах, каких много!». Купцы слушали и уезжали, не побывав у отца Макария.

Видно, нашлись такие советчики и для меня. «Отец Варсонофий, да какой он старец? Просто он вот и вот какой...». Две-три фразы бросил монах, добавили какие-то незнакомые женщины – и пошла работа врага нашего спасения. Я, не осознавая, что сама себя запутываю, дала волю своим мыслям, и дело дошло до того, что отец Варсонофий в моих глазах оказался очень и очень плохим, дурным человеком, повинным во многих грехах. До сих пор не пойму, как я могла допустить такое.

Интересно, что это вконец меня измучило. Совершенно истомившись душой, я решила отправиться в Шамордин монастырь и объявила об этом батюшке.

– Я пришла проститься: завтра еду в Шамордино.

– А, вот как? Решили?

– Да, решила.

– Ну что ж, если решили...

Тогда я не понимала всей несообразности своего поведения, не понимала, что в Оптину к старцу приходят не с готовым и самовольным решением, а с просьбой благословить поступить так или иначе, с готовностью подчиниться решению батюшки. Благословения на путешествие я не просила и не получила его, ушла в Шамордино и провела там несколько дней в страшном томлении, не находя никакой отрады ни в калии, ни в богослужении, и наконец, совершенно измученная, вернулась в Оптину за своими вещами.

Вечером пришла с другими богомольцами к хибарке. Скоро вышел батюшка, позвал меня и начал такой разговор:

– В Шамордине побывали?

– Побывала, батюшка.

– Что же монашки? Ласковые, приветливые?

– Да, очень приветливые.

– Слава Тебе, Господи! Отдохнули душой?

Этой фразы, иронией прозвучавшей в моих ушах, я стерпеть не могла и выпалила, глядя на батюшку, задумчиво перебирающего четки и как-то сосредоточенно поглядывавшего на меня:

– Нет, батюшка, вовсе не отдохнула!

– Да что вы?! Неужели не отдохнули?

Я чувствовала себя, как на горячих угольях, и чем батюшка внешне был спокойнее, тем труднее было мне, и наконец я не выдержала и заявила, что я, кажется, знаю, чем объяснить мое состояние. Я призналась, что все время на него сердилась.

– Да что вы?! За что же? Может, я в чем-нибудь виноват перед вами? Тогда простите меня!

Этой-то смиренной просьбы я вовсе не ждала, и стало мне стыдно, я почувствовала, что как-то тускнеют все обвинения против старца.

– Нет, вы по отношению ко мне ни в чем не виноваты, я просто дурно думала о вас.

– Дурно думали? А что же именно?

Батюшка настойчиво требовал признания. Наконец я сдалась: стоя на коленях, отвернувшись (так было стыдно), я проговорила то, что думала, выбрав из арсенала своих обвинений наиболее обидное...

Как гора свалилась у меня с плеч, отхлынула та темная волна, в которой я чуть не захлебнулась, и батюшка стал родным и светлым. Получив благословение на начало новой жизни во имя Божие, получив образок Божией Матери «Утоли моя печали» с наставлениями особенно беречь его всю жизнь, чтобы по смерти и в гроб с собой положить, уехала я из Оптиной.

Потом пришли новые праздники, и я опять приехала к старцу. Рвалась я сюда всей душой. Перед тем как идти к батюшке, я постаралась сосредоточиться и записала в блокнот, о чем хотелось бы поговорить, и все свои записи забыла взять.

Придя в обычное время (в 2 часа) в хибарку, я получила благословение и совет пока пойти в гостиницу, а вечером, в 7 часов, прийти снова, я так и сделала.

Отец Варсонофий говорил, что многие мировые знаменитости бывали в Оптиной и беседовали со старцами в этой самой калии, где мы теперь сидим. Был здесь Достоевский и вел долгие беседы со старцем Амвросием. Федора Михайловича беспокоили многие вопросы, и батюшка медленно и обстоятельно пересказывал мне эти беседы. Но вот кончен наш разговор, усталый батюшка поднялся со своего места и благословил меня на ночь.

При входе в номер мне сразу бросился в глаза оставленный на столе листок с конспектом моих вопросов. Но каково было мое изумление, когда я увидела, что на большую часть моих недоумений ответы уже получены, что именно эти вопросы якобы предлагал старцу Достоевский и получил на них ответы.

Так вот почему батюшка не слушал меня, вел свою речь и, значит, только прикрылся он именем другого старца, спрятав свою прозорливость, с которой он отвечал мне раньше, чем я спрашивала, и изложил мои вопросы, приписав их Достоевскому, яснее, чем я сама бы сумела это сделать.

Во время одной из бесед батюшка снял с головы свою келейную шапочку и надел на меня.

– Дайте-ка я посмотрю, какой моя деточка монашкой будет?

Я приняла это за шутку, потому что мысли о монашестве у меня не возникало.

– Спастись, живя в миру, можно, только... осторожно! Трудно. Представьте себе пропасть, на дне которой клокочет бурный поток; из воды то и дело высовывают головы страшные чудовища, которые так и разевают пасти, готовясь поглотить всякого, кто только упадет в воду. Вы знаете, что должны непременно перебраться через этот поток по тоненькой жердочке. Какой ужас! А вдруг она сломается под вами или голова закружится,

и вы упадете прямо в пасть страшного чудовища Страшно-то как! Можно перейти по ней безопасно. С Божией помощью, конечно, все возможно, а все-таки страшно. И вдруг вам говорят, что направо, всего в двух-трех шагах, устроен через эту пропасть прекрасный мост на твердом основании. Зачем же искушать Бога, зачем рисковать жизнью? Не проще ли пройти тем безопасным путем? Вы поняли меня.

– Пропасть – это житейское море, через которое нам всем надо перебраться. Жердочка – путь мирянина. Мост, со всех сторон огражденный, твердый и устойчивый, – монастырь.

Жизнь в миру шла своим путем, а в наше время трудно прожить в миру день и сохранить чистоту мысли и совести. Заботы свои и чужие, суета и шум повседневности...

Пройдешь, бывало, в хибарку, забьешься подальше в угол, чтобы услышать голос батюшки раньше, чем он тебя увидит, – ждешь. Кругом бабы-нищие, которых ежедневно оделяет батюшка милостыней, а когда сам устает, то – через келейника. Вот скрипнула дверь из жилого помещения. Все встали, слышится: «Батюшка вышел! Батюшка вышел!» – и все ждут, пока он помолится перед Тихвинской иконой Божией Матери, поговорит и благословит ожидающих там, в более почетной комнате, а потом тихо пойдет по коридорчику, останавливаясь с вновь прибывшими, говоря ласковые слова приунывшим богомольцам, благословляя всех. «Видимо, до гроба будем бороться и все нельзя будет сказать, что в сердце у нас – слава Богу... Ну хоть бороться-то будем!».

И странное дело – одно-два словечка, вроде: «Слава Богу, что приехала, разберемся с тобой, что там у тебя случилось», – и сознание полной своей безнадежности куда-то исчезает, начинаешь думать, что если не отчаялся еще во мне батюшка, так нечего отчаиваться и мне. Снова кажется возможным начать новую жизнь.

На столе разложены книги, листочки, в окно глядят скитские цветники. Царица Небесная с иконы смотрит так любвеобильно и немного грустно, словно скорбя о нашей немощности, слабости, бедах-напастях. Тикают часы, и все так мирно, так тихо кругом, хотя здесь, в коридоре и келиях, дожидаются десятки людей – батюшка принимает посетительниц.

Так и встают в памяти эти драгоценные вечера, которые старец дарил нам, несмотря на свою усталость после трудного дня. Сам батюшка сидит в кресле, нас разместит кого куда и начнет говорить, а мы примолкнем, боимся слово проронить.

Взяв для начала какой-нибудь текст из Священного Писания, или выдержку из какой-нибудь книги, или даже мирское стихотворение, батюшка ведет тихую речь все о том же – о едином на потребу: о спасении бедной человеческой души, о Царствии Небесном. Хорошо зная своих слушательниц, батюшка умел незаметно для других касаться того, что наболело то у одной, то у другой, и часто каждой казалось, что слова батюшки обращены именно к ней, и все уходили от него с желанием подольше сохранить полученное, не давать ему угаснуть.

Наряду с отеческой лаской и нежностью были у батюшки и другие способы духовного руководства. Не понимая многих тонкостей, я сначала смущалась его манерой делать вид, будто он меня не видит, моего состояния не замечает и до моих мук ему дела нет. Вражеская мысль добавляла, что и требует он от меня подвига непосильного, на который я решительно неспособна, что жизнь под его руководством мне не по плечу, да и нужна ли она?

Все эти размышления расхолодили меня, сказалась усталость после трудовой зимы, и я, не смея всего описать правдиво, жаловалась старцу в письме на свое изнеможение, но просила все-таки благословения приехать в Оптину. Катясь под гору в своих мыслях, я решила, что надо отказаться от батюшкиного руководства, от поездки в Оптину, от духовной жизни, которая с таким трудом дается, и зажить по-интеллигентски, «как все».

Не дождавшись ответа на свое первое письмо, я отправила второе, где сообщила, что жить по батюшкиному благословению больше не могу, а бывать у него и не слушаться его считаю пустым лицемерием, что не могу жить без светских удовольствий и занятий, которые обычны для всех и которые запрещает мне старец, и что я решила приехать в Оптину, взглянуть на монастырь, на батюшку и навсегда проститься.

Опускаю это письмо и в тот же день получаю краткий ответ на письмо предыдущее: «Ввиду моей усталости отсрочить поездку в Оптину на месяц». Прочла я это и... выехала в тот же день, чтобы только проститься с батюшкой. «Не все ли равно, – думала я, – одним послушанием больше, одним меньше».

По мере приближения к Оптиной таяло мое бунтарское настроение. Как-то меня встретит «родина» на этот раз? И не захочет ли батюшка, поймав меня на слове, отправить обратно. Каким глупым ребенком почувствовала я себя!

Пришла в скит и уселась в первой комнате, не проходя в глубину хибарки. Прижалась к косяку, а сердце щемит – неужели я здесь в последний раз? И где теперь приклоню свою бедную голову?! Впереди послышался шум, все встали. Вышел батюшка. Вместо того чтобы, по обыкновению, начать благословлять ожидающих и давать милостыню нищим, он смотрит поверх толпы, видимо, чем-то озабоченный. «Пропустите, рабы Божии, дайте пройти, пропустите!». Прошла минута как бы в ожидании, когда я чувствовала, что батюшка пристально смотрит на меня, не двигаясь с места, а потом мне пришлось подойти к нему, хотя в эту минуту я готова была провалиться сквозь землю.

– Когда приехала?

– Сегодня, батюшка.

– А мое письмо получила?

– Сегодня.

– И все-таки приехала?

– Батюшка, я не могла больше ждать, невыносимо было!

– И слава Богу, что приехала! Это тебя Бог умудрил приехать. Хорошо сделала, что приехала. Иди посиди в знакомых тебе местах.

И вот опять я в коридорчике, опять вокруг меня шепчутся ожидающие приема женщины. Про мое второе письмо, в котором я сообщила о намерении «проститься навсегда», батюшка не поминал весь день, а потом на второй день в ответ на мой вопрос о нем ответил, что письмо мое получено и предано уничтожению.

– Ты этого хотела?

– Этого, спаси вас Господи, батюшка.

Этим и закончились беседа и эпизод с моим «прощанием», и все это, кажется, еще больше укрепило в благодатной Оптине мои корни.

Не знаю, ясно ли я объяснила суть произошедшей во мне перемены, но с этого времени начинается новая полоса батюшкиного руководства. Раньше мне нужны были беседы наедине, постоянное внимание со стороны старца, а теперь я рада была даже возможности сидеть в хибарке и вместе с другими слушать беседы батюшки. Раньше всякое, даже малейшее замечание, его укориз

ненный взгляд в мою сторону вызывали взрыв отчаяния и обиды, даже ропота с моей стороны. Теперь же я не могла забыть, что я ведь чуть-чуть совсем из Оптиной не сбежала и ни слова укоризны за это не услышала. Так что как сурово ни обойдись со мной батюшка, все мне будет мало, я еще и не того заслуживаю.

Бывало, целые дни проводила я в коридорчике хибарки и редкий день уходила без урока. Почувствовал ли батюшка произошедшую во мне перемену или раньше действовал так же, а я по своей невнимательности пропускала мимо ушей, не умея воспользоваться словом, брошенным мимоходом, но теперь я смотрела, слушала, училась. Несколько таких уроков вспоминается и сейчас.

Один раз приехали две монахини и сказали батюшке о смерти его духовной дочери, скончавшейся от чахотки. Перед кончиной она была пострижена в схиму, исповедовалась и причастилась. До конца была в сознании и просила передать батюшке просьбу о прощении и благословении. Как просветлело лицо батюшки при этом рассказе и как проникновенно произнес он несколько раз: «Блаженная душа! Вот уж поистине пошла в Царство! Блаженная душа!». И тут же повернулся к иконе, помолился о ее упокоении.

Одна дама просила благословения на поездку в Иерусалим.

– В Иерусалим? – переспросил батюшка, – в какой, в старый или новый?

– В старый.

– Ведь сколько всего Иерусалимов?

– Два!

– Нет, не два. Один старый, в Палестине, другой новый, близ Москвы, а третий какой? Горний Иерусалим, на Небе, а еще четвертый есть – тот, что в сердце. Вот этот-то Иерусалим и надо отыскать и в него отправляться. Бог благословит и вас, и всех других!

Одна старушка, придя за милостыней и разговаривая с батюшкой, несколько раз повторила:

– Старушечка, батюшка, старушечка!

Батюшка улыбнулся:

– Старушечка? Может, просто старуха?

– Старушечка я убогая, батюшка, старушечка, – женщина осталась верна себе.

– Ну пусть так! – и батюшка обратился к даме средних лет: – Вот вас, пожалуй, не назовешь старушечкой?

– Нет, батюшка, можно назвать!

– Ну а тебя? – обернулся он ко мне.

– Нет, батюшка, пожалуй, нельзя!

– Нельзя? А по грехам? – задумчиво смотрел батюшка и добавил: – По грехам мы все «старушечки», все грешны, все нуждаемся в искуплении и обновлении, которое получаем, сообщаясь с Господом Иисусом Христом посредством Таинств. Здесь обновляемся.

Хорошо было в то лето в Оптиной, но неожиданно в начале июля заболел батюшка. Помню, 10 июля он собирался о чем-то поговорить со мной, но утром не успел из-за народа и велел мне прийти после повечерия, часа в три. Пришла я в назначенное время в опустевшую хибарку, скоро он ко мне вышел бледный и серьезный. «Бога ради и тебя ради только вышел», – проговорил он и повел меня в молельную. Вкратце сказал о моем деле, пожаловался на свое изнеможение и нездоровье.

Потянулся томительный тяжкий день, чего только не передумали за это время. Трудно было особенно потому, что сведений-то верных нам получать было неоткуда. Наконец придумали обратиться к духовным94 батюшки. Завидев отца Феодосия, стали его расспрашивать. Сначала он замялся, а потом проговорил: «Батюшка очень болен, и я сейчас постриг его в схиму. Он так слаб, что под конец пострига стал торопить: «Скорее, скорее!». Это известие произвело на нас такое же впечатление, какое в миру производит сообщение о соборовании и Приобщении. Постриг в схиму – это постриг на смерть, мелькнуло в уме.

Прошло еще несколько дней, и батюшка как-то раз вышел – бледный и слабый, но очень светлый...

– Я умирал и по чьим-то молитвам воскрес, – сказал он кому-то из духовных детей. – Думал, что уже не встану. Когда отец Феодосий предложил мне схиму, сердце у меня екнуло: это ведь смерть, значит, не сегодня завтра конец и придется предстать престолу Божию. С чем явлюсь? Что буду отвечать? Оглянулся назад – здесь пробел, там промах, то не кончено, это не сделано – одни ошибки. Страшно! Ну да вот, видимо, смилостивился Бог, оставил еще время на покаяние...

Жутко было слушать эти речи. Если батюшка, оглянувшись на свою жизнь, видел в ней одни промахи и ошибки, то что увидели бы в своем прошлом мы, если бы только получили надлежащую остроту зрения?

Памятно мне это лето тем, что именно в этот мой приезд переломилась решительно моя жизнь, и слово «монастырь» в первый раз было сказано твердо и определенно. Я устала от этого метания от мира к Оптиной и обратно, привыкла жить без запретных удовольствий. Тогда стали отпадать светские знакомые: «В этом доме ты больше не бывай! С теми-то говори пореже, поскорее и короче. С этими вовсе порви, даже, встретясь на улице, не кланяйся...».

Исполнено и это. И оказалось, что в миру я, как в пустыне: ни мирских радостей, ни общений. Четки, Псалтирь, Жития святых – все эти вещи мало употреблялись в том кругу, где я вращалась. Приходилось, как сказал когда-то батюшка, вручая четки, носить все при себе, но так, чтобы, избави Бог, кто увидел. Словом, жизнь свою приходилось всячески прятать от других: живя в миру, жить не по-мирски. С каждым днем такая раздвоенность становилась все тяжелее.

Думать о монастыре, конечно, думалось, но сказать слова прощания всему старому у меня не хватало духа. Батюшка запретил мне кому бы то ни было из домашних говорить о моем намерении. Не отрицать этого прямо, но отделываться полувопросами: «Да кто вам это сказал? Мало ли что говорят?» – «Так мне и отец Амвросий в свое время велел поступать, и благодать Божия покрыла меня, и никто не знал о моем уходе из мира, пока я не выехал из Казани. А прямо отрицать, отказываться – избави тебя Господь!». Этим и кончилась наша беседа. Указывая на меня одной духовной дочери, батюшка сказал:

– Вот она теперь совсем оптинская стала, ну а какая она еще будет – иверская95 или иная – это как Бог даст!

Слухи, один тревожнее другого, доходили до нас: «Батюшка уходит в затвор, говорят, завтра». «Батюшку делают архимандритом где-то в другом монастыре», – появилась новая весть, и она пугала не менее первой.

В такие трудные дни старец нас успокаивал и бодрил: «Бояться и беспокоиться нечего, все слава Богу, все хорошо...». Великим постом я получила известие, что батюшку переводят архимандритом в Голутвин. Эта новость поразила меня.

... И снова я писала старцу, просила еще раз подумать, забыв обо мне, подумать о моих родных – не гублю ли я их? Не лучше ли мне остаться? Ожидала громового письма, а получила ответ условный. Привожу письмо слово в слово: «Если обуреваешься сомнениями, то останься в миру и помогай семье до времени, когда Бог призовет тебя во святую обитель. Только не оставляй своего желания поступить в монастырь и молись усердно Господу и Его Пречистой Матери, да не захлестнет тебя грязная волна житейского моря. Старайся жить трезвенно и богоугодно среди мирской суеты. Мир ти и благословение, чадо мое о Господе, чадо немощное, но возлюбленное. Господь да сохранит тебя от злых козней вражьих силой Честнаго и Животворящаго Креста. Напиши письмо матери игумении, что ты отложила поступление в монастырь, и постарайся меня не тревожить».

И сейчас руки холодеют при воспоминании о последних моих днях дома. Я еду в Голутвин.

– Письмо мое получила?

– Получила, батюшка.

– И все-таки так решила?

– Да, решила.

– Ну и слава Богу! Теперь уж назад не оглядывайся!

В монастыре началась для меня совершенно новая жизнь. Батюшка советовал мне руководствоваться творениями святых отцов – «и довлеет ти», жить, смиряясь перед всеми, а ему писать некогда. Если будет возможность, звал приехать на Рождество.

Поговорив с нами, батюшка спросил меня:

– У тебя там письмо было? Где оно? Давай его сюда! – И, пряча его в карман, усмехнулся: – Все вопросы... Да и жизнь-то наша – сплошной ряд вопросов...

– Батюшка, хоть бы немного вы меня наладили!

Старец взглянул на меня, взял за плечо и повернул лицом к образу Крещения Господня, возле которого мы стояли.

– Вот Кто налаживает! Вот Кого проси! – указал он на Спасителя.

А на другой день вернул письмо, надписав ответы на все мои вопросы, но этого было мало.

Пробыла я с воскресенья до четверга, и каждый день батюшка звал меня к себе побеседовать. Сначала пришлось говорить о том, что затрудняло и смущало меня в монастыре, но потом заговорили о другом:

– Имей в виду, что в монастыре бывает вот что... Ты с этим сталкивалась?

– Нет, батюшка!

– И слава Богу! Но все же я тебя предупреждаю...

И затем разговор шел о возможном, но еще не встречавшемся мне искушении. Словно предвидя, что мы в последний раз говорим с ним, хотел как можно больше объяснить, предупредить о том, что может случиться, когда его уже не будет и некому будет уберечь меня от беды. Словно хотел наговориться со мной наперед, чтобы подольше не чувствовать мне духовного голода, когда некому будет его утолить.

Вошла я для исповеди, но батюшка не сразу приступил к ней. Он ожидал меня, сидя возле стола. Я встала было на колени, но он поднял меня, привлек поближе к себе и стал говорить о том, что, поступив в монастырь, надо все терпеть, хотя подчас и очень тяжело приходится.

– И мне тяжело, очень тяжело. Правда, братство теперь не бунтует, как раньше, когда был тот казначей, но все-таки пьянство, самоволие, отлучки и прочее не прекращаются. И не с кем мне здесь побеседовать духовно. Правда, поддержки, отрады духовной ждать неоткуда. Вот почему я велел тебе встать, хотелось мне,

чтобы ты стояла здесь подле меня, чтобы в этом найти мне отраду. Так иногда говорю своему келейнику: «Гриша, подойди ко мне», – так вот и тебе сейчас сказал.

В этот раз я получила ответы на все свои вопросы, исполнились даже невысказанные желания.

– Я тебя опоясывал когда-нибудь поясом?

– Нет, батюшка.

– Как же это я позабыл? – Отыскал батюшка розовый пояс с молитвой и надел на меня: – Да опояшет тебя Господь на видимые и невидимые враги твои, видимых врагов у тебя быть не должно, против них одно оружие: молитва за них; ну а невидимых у тебя всегда было много. А потом придет такое блаженное время, когда их у тебя не будет...

И лицо его запомнилось светлое-светлое – наверное, батюшка мысленно в эту минуту перенесся туда, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания.

Не подозревала я тогда, что не пройдет и двух месяцев, как я приеду в Голутвин, но ничего уже не смогу спросить у старца, лежавшего в гробу и покрытого схимой. Только внутренним слухом внимала я тому, что вещал он мне самим своим видом.

Елена Шамонина

Духовные стихотворения

На пути96

(Оптина пустынь)

Мирской ярем нося и скорбный совершая

Средь мрака и стремнин тернистый жизни путь,

Сподобился я видеть отблеск рая.

И много сил в мою истерзанную грудь,

Исполненную мук печали и сомненья,

Вдохнуло то блаженное виденье.

Раб суетного мира, верный исполнитель

Его уставов тяжких, иноков обитель

Я, Промыслом ведомый, посетил

И много чудных, светлых вдохновений

И новых чувств в ней сердцем пережил,

Безгрешных радостей и дивных впечатлений.

Обитель мира, светлых упований,

Святых молитв, небесных созерцаний,

Духовных подвигов, спасительных трудов!

Хранит тебя Зиждительная Сила;

Любовию Она тебя приосенила

И над тобой простерла Свой покров.

Насельники твои – то люди не от мира;

Стеклись они сюда на вещий Божий зов,

В смиренье облачась как в царскую порфиру.

Смиренно мудрствуя, о горнем помышляя,

В терпеньи ждут они блаженного конца,

На Господа всем сердцем уповая,

Да удостоятся победного венца

И за труды свои, и скорби, и лишенья

Получат жизнь в блаженном Воскресении.

Блаженный край, блаженная страна,

Что иноков смиренных приютила

И место им средь пажитей дала.

В годины скорбные не раз ее спасала

Молитв обители божественная сила.

Веков над нею пронеслась чреда;

Сменялись вкруг ее людские поколенья,

И много бед постигло Божиим веленьем,

Но не оставили они на ней следа.

Богохранимая, из пепла разрушенья,

Как древний феникс, возрождалася она.

Житейская ей буря не страшна,

Ни молнии ее, ни грозовые тучи.

Незыблемо стоит она средь волн,

Как вековой утес, и грозный и могучий.

И тот, кто изнемог и утопает,

Борясь с волной, пусть якорь здесь бросает

И жизненный сюда направит челн.

* * *

Наследие веков, сосновый темный бор

По сторонам ее раскинулся дремучий;

В нем тишина, безмолвию простор,

Свобода полная для чувств святых и дум;

Лишь слышен там порой деревьев шум,

Когда вершины их колеблет ветр летучий.

Ясней здесь небеса и чище их лазурь,

Здесь пристань тихая от всех житейских бурь

Для тех, что жаждут вечного спасенья.

Кто грех сознавши свой и полный сокрушенья

Пред Господом стоит с поникшей головой

И с Ним всецело ищет примиренья,

Кто жаждет новой жизни, возрожденья,

В ком не иссяк родник воды живой,

Кто веры не утратил в христианский идеал

И творческую мощь его начал,

Не изнемог под бременем скорбей, и слуха

От гласа истины святой не отвратил,

И лучших дум и чувств навек не схоронил;

Кто всей душой тоскующей сознал,

Что жизнь есть суета, томленье духа;

Кто как пришлец в земле чужой

Обрек себя на скорби и лишенья –

Все здесь найдут они упокоенье

И радость светлую, душевный мир святой,

Из плена тяжкого страстей освобожденье.

* * *

Блажен, кто крест здесь понесет в терпеньи:

Он обновится весь и сердцем и умом;

Все его думы будут об одном:

Стяжать за гробом вечное спасенье.

И всей душой возлюбит он Христа,

И радостью исполнятся его и сердце, и уста,

И он постигнет, полный изумленья,

Что есть иные, высшие стремленья,

Иная есть любовь, иная красота;

Что жизнь духовная есть область идеала

И бытия иного – вечного – начало,

Есть первый его звук, начальная черта...

Молитва Иисусова97

Ее начало – тесный путь.

Душе тревожной негде отдохнуть:

Болезни и труды, великие страданья,

Смущений вихрь, презренье, порицанье

Подвижника встречают; видит он,

Как скорби восстают со всех сторон,

И он стоит, исполненный сомнений,

Тревожных тяжких дум, недоумений,

Томлением объятый и тоской.

Неведомы ему ни радость, ни покой,

Помощи не ждет он ниоткуда,

Как только от Спасителя Христа.

А злобные враги кричат ему отвсюду:

«Уа! Да снидет со креста!»98

Мой друг о Господе! Дерзай!

Не прекращай великой, тяжкой битвы

И поле бранное отнюдь не покидай –

Не оставляй Божественной молитвы!

Пребуди в подвиге до смерти, до конца:

Победа ждет тебя, духовного борца.

Души твоей да не смятутся кости99,

Да не колеблются ее твердыни и столпы,

Когда приступят к ней злокозненные гости –

Бесовских помыслов несметные толпы.

Всемощным именем Господним их рази;

Гонимы им, рассеются врази!

Покрывшись мудрости исполненным смиреньем,

Сей ризою нетленной Божества,

Невидимым врагам душевного спасенья

Не доставляй победы торжества!

Безропотно терпи обиды и гоненья,

Не оставляй прискорбного пути –

Духовных благ священного залога;

Живи для вечности, для Бога –

Единой истинной и вечной красоты,

Всю жизнь Ему всецело посвяти.

Откинув ложные надежды и мечты,

Мужайся в подвиге суровом

И узришь жизнь во свете новом.

И час пробьет, настанет время,

Духовная твоя умолкнет брань –

Страстям невольная, мучительная дань,

И с радостию ты поднимешь бремя

Напастей, бед, гонений и скорбей.

В душе твоей, свободной от страстей,

Исчезнут тяжкие сомненья и тревога,

И свет духовный воссияет в ней –

Наследнице Небесного Чертога.

Мир чудный водворится – рай,

И с Господом ее свершится единенье,

Исчезнет без следа твоя печаль,

И ты увидишь, полный изумленья,

Иной страны сияющую даль –

Страны живых, страны обетованья,

Грядущего за подвиг воздаянья,

Желаний твоих край...

Величие Богоматери

К празднованию дня Собора Богоматери (26 декабря)

Весь объятый изумленьем

Пред величием творенья,

Полн глубоких дум,

Жаждет полного познанья

Тайн вечных мирозданья

Наш пытливый ум.

Зрит он солнца и планеты

И следит пути кометы,

Зрит небес покров,

Неисчетные громады,

Мириады, мириады,

Бездны звезд-миров!

И, исполненный сомнений,

Вековых недоумений,

Задает вопрос:

Для кого сей необъятный,

Полон тайны непонятной,

Сотворен колосс?

Те безбрежные пучины

Есть начало иль кончина,

И предел, и грань,

Что премудро возродила

К жизни творческая сила,

Зиждущая длань?

Цель какая сих созданий,

Что числа им, и названий,

И пределов нет?

Жизнь там творческая дышит

Или смерть царит? И слышит

Библии ответ:

Этот мир в начале века

Сотворен для человека –

Так судил Творец!

Но со дня грехопаденья

Снят с него за преступленье

Царственный венец.

Но иной есть мир у Бога,

Превосходнее он много

Видимых миров.

Беспредельный и безмолвный100,

Неподвижных тайн полный,

Мир святых духов.

В нем есть также мириады,

Светоносные громады,

Солнца там горят!

Бога высшие творенья –

Все они Его веленье

С трепетом творят.

И над этим царством света,

Царством мира и привета,

Царством чудных сил

Бог вознес Отроковицу,

И навеки, как Царице,

Царство то вручил.

И облек ее в порфиру,

Превознес превыше мира

Ангельских умов.

И нам, падшим и гонимым,

От мятежных сил боримым,

Даровал в покров!

Помню годы я былые –

Годы детства золотые;

Горе и печаль

Неизведаны мной были;

Люди счастье мне сулили,

А мечты вперед манили

В радужную даль.

Помню город я далекий,

Древний кремль его высокий,

Помню чудный храм.

Есть икона в нем святая,

На ней риза золотая,

И пред ней, благоухая,

Вьется фимиам.

И пред ликом свет лампады...

Помню, как, ища отрады,

Я пред ней стоял...

И мечты, и упованья,

Свои скорби и страданья,

Сердца жаркие желанья

Ей тогда вверял.

Как на лик Ее чудесный,

Полный кротости небесной,

Устремлял я взор.

Как, смирясь пред горькой долей,

Я предался Божией воле...

Много лет, как ветер в поле,

Пронеслось с тех пор.

Помню храма звон пустынный

И молитв напев старинный,

Сладкозвучный хор;

Сумрак сводов, колоннаду,

Фрески, купола громаду,

И – души моей усладу –

Иноков собор.

О Заступница благая!

Зришь Ты, Дева Пресвятая,

Скорбь моей души.

Даруй слезы умиленья,

Сердцу – чувство сокрушенья

И страстей моих волненье,

Бурю утиши.

Даруй силу обновленья,

Целомудрие, терпенье,

Даруй сердцу мир.

Потреби державной силой

Ты в душе моей унылой,

Страстной, злой, самолюбивой

Гордости кумир.

Испроси грехов прощенье

И с Всевышним примиренье

Милостью покрой.

Да храня Его уставы,

Совершаю путь я правый;

Со святыми в Царстве Славы,

В лике их устрой!..

Оптина пустынь

Памяти в Бозе почившего епископа Феофана Затворника

(† 6 января 1894 года)

Он бе светильник горя и светя (Ин. 5, 35).

Вы есте свет мира; не может град укрытися верху горы стоя (Мф. 5, 14).

I

Давно ли жил тот старец чудный,

Исполненный духовных мощных сил,

Что подвиг свой великий, многотрудный

В пустыне Оптиной смиренно проходил?

Давно ль почил сей дивный гражданин101,

Дарами благодатными обильный,

Что в слове и в делах и властный был и сильный,

Что вновь возвысил иноческий чин?

Давно ль умолкнул вещий его глас?

Давно ли отошел в Чертог Небесный

Избранник сей и дивный и чудесный;

И много ль их осталось среди нас,

Стяжавших дар духовного прозренья

И творческий свободный ум,

Что в область нас возносит чудных дум

Могучей силою святого вдохновенья?

Два года минуло – и новая утрата!

И вновь Россия скорбию объята!

И весть по ней несется из конца в конец,

Что отошел от нас другой борец;

Еще иной почил духовный великан,

Столп веры, истины глашатай и ревнитель,

Возлюбленный отец, наставник и учитель, –

Покинул нас великий Феофан,

Что утешением и радостью был нам!

Исполнилась его последняя година,

Почил он праведной, блаженною кончиной.

В великий светлый день Богоявленья

Призвал Господь избранного раба

В небесные и вечные селенья,

Исполнил он свое предназначенье;

Окончилась великая борьба!

Покорный высшему небесному веленью,

Он на стезю безмолвия вступил

И подвиг свой великий довершил,

Исполненный глубокого значенья

В наш буйный век духовного растленья.

Воочию он миру показал,

Что в людях не погибли высшие стремленья,

И не померк в их сердце идеал.

Незримый никому, в безмолвии глубоком,

Наедине с собой и с Богом проводил

Он время, но миру христианскому светил

Учением святым и разумом высоким.

Ему был раем сумрачный затвор!

* * *

Служил для многих он высоким назиданьем,

Соблазном для других и камнем претыканья:

Вся жизнь его была для нас укор!

Зачем в затвор себя он заключил?

«Зачем жестокое и тяжкое столь бремя

На рамена свои бесцельно возложил?

К чему бесплодная такая трата сил?

Теперь иных задач, иных вопросов время,

Иная ныне деятельность нужна,

Иного люди требуют служенья,

Для новой нивы новые потребны семена.

К чему сия борьба, жестокие лишенья,

Посты, молитвы, плоти изнуренья?

Для благотворного полезного труда

Не вера нам нужна, потребно знанье.

Прошла пора бесцельного, пустого созерцанья;

Иная нас теперь ведет звезда,

Иной рычаг отныне движет мир;

В сердцах людей иной царит кумир,

Кумир сей – золото, земные наслажденья,

А не бесплодное стремленье в небеса!» –

Такие раздались повсюду голоса.

Таков был вопль свирепого глумленья,

Таков от мира был жестокий приговор,

Когда подвижник-иерарх вступил в затвор!

То было время смутное. Тогда

Тяжелые переживала Русь года...

II

Убогой скудости, смиренной простоты

Являло вид его уединенье.

На всем следы сурового лишенья,

И нет предметов в ней тщеславной суеты.

Лишь всюду видны груды книг –

Отцов святых великие творенья,

Что будят в нас небесные стремленья,

Освобождая дух от чувственных вериг.

Глубоких дум в них видно отраженье,

Изображены в них светлые черты

Иной – негибнущей и вечной красоты;

Исполнены они святого вдохновенья,

И мысли в них безмерной глубины,

Что нас пленяют силою чудесной;

Неизглаголанной гармонии небесной

Могучие аккорды в них слышны.

В безмолвии яснее видит ум

Тщету сей жизни. Сюда не достигал

Многомятежный рев и шум

Бушующего жизненного моря,

Где воздымаются за валом вал,

Где слышится нередко тяжкий стон

Отчаянья, уныния и горя,

Где бури восстают со всех сторон.

К богоподобию стремясь и к совершенству,

Всего себя он Господу предал

И в Нем Едином высшее блаженство

Своей души всецело полагал.

Но подвиг свой и труд необычайный,

Которыми себе бессмертие стяжал,

Покрыл он от людей безмолвной тайной,

Не требуя от них ни чести, ни похвал.

Божественною силою хранимый,

В смирении он путь свой проходил,

Минуя грозные и темные стремнины,

Где враг его, как жертву, сторожил.

Евангельских заветов верный исполнитель,

Подобно Ангелу, он Богу предстоял

И в сердце своем чистом основал

Нерукотворную Ему и светлую обитель.

На Божий мир, на все его явленья

Взирая с внутренней, духовной стороны,

Стремился он постигнуть глубины

Их тайного и чудного значенья.

Мир этот тайнами великими повит,

Печать на нем премудрости высокой;

Не каждому уму понятен смысл глубокий,

Что в проявлениях его сокрыт.

В борьбе с духами тьмы, жестокой и неравной,

Он дивную победу одержал,

Зане главу его стяг веры православной

Своей державной силой осенял.

И в сей борьбе стяжал он откровенье

Великой истины, что жизнь – не наслажденье,

Что жизнь есть подвиг, тяжкая борьба

И повседневный крест для Божьего раба,

И высшая в ней мудрость есть смиренье!

Что беспредельный светоносный идеал,

И смысл ее, и основная цель – богообщенье.

Вотще ему враг сети расставлял,

Он сети сии рвал, как нити паутины.

Он зрел здесь образы нетленной красоты,

Неведомы они сынам житейской суеты,

Мятущимся средь жизненной пучины.

Омыв с себя следы греховной тины,

Он в меру совершенства восходил

И чище себя снега убелил,

Что кроет гор заоблачных вершины.

Он созерцал своим духовным оком

Небесный мир в смирении глубоком,

Неведомый неверия сынам,

Незримый слепотствующим очам.

Мы, гордые одним лишь внешним знаньем,

Напрасно чаем с Запада рассвет

И чуда ждем в бесплодном упованьи –

В томленьи сем прошло немало лет,

То вековое наше заблужденье:

Там есть науки, ремесла, но просвещенья,

Духовного там света – нет!

Там воцарились злоба и растленье102.

Ему был скинией таинственный затвор!

Стремясь горе́ и сердцем и умом,

Великих сил исполнился он в нем,

Сподобившись божественных видений

И дивных благодатных откровений.

Он духу его дал свободу и простор

И свергнул с него гнет земной кручины,

В безмолвии блаженство он обрел.

Так быстроокий царственный орел,

Покинувши болотные низины,

Где он себе добычу сторожил,

Полет свой направляет к небесам

Размахами своих могучих крыл;

И, одинокий и свободный, реет там,

Поднявшись выше облаков и синих туч,

Где жарче и светлее солнца луч.

III

В безмолвии он много слез пролил,

Когда свои усердные моленья

За Русь родную Богу приносил, –

Да узрит он начало обновленья

И возрождения ее духовных сил

И, довершив свой подвиг величавый,

Спокойно бы глаза свои закрыл,

Узрев рассвет ее духовной славы...

Потомству он оставил в назиданье

Свои творения – великие труды,

Ума бесстрастного высокие созданья

И дивных подвигов духовные плоды.

Одним они проникнуты стремленьем:

Исполнить света жизненный наш путь

И ревности святой огонь вдохнуть

В нас, обессиленных страстями и сомненьем.

Он уяснил в них путь душевного спасенья

И жизни христианской показал

Великое и дивное значенье.

Он веру несомненную вселял,

Что вне Христа нам нет упокоенья,

Что все иное – призрак мимолетный, дым!

Горит в них свет святого вдохновенья,

Проникнуты они помазаньем святым.

Неведомы они останутся одним

По простоте иль скудости смиренной;

Ничтожными покажутся другим

По гордости ума иль мудрости надменной.

Вослед иных богов они идут толпой,

Их жизни цель – благ временных стяжанье

Иль внешней мудрости изменчивое знанье:

Ни чувств благих, ни веры нет святой.

И радости и скорби их иные,

Не преходящие сей тленной жизни грань,

С духами тьмы неведома им брань;

Не верят в них они, как в призраки пустые.

Ни доблестей у них, ни христианских дел,

Пространными они идут стезями,

И ум их омрачен греховными страстями,

И в вечности печальный ждет удел.

Но многие сыны сомненья и печали,

Чья жизнь была бесплодна и пуста,

Прочли те чудные и светлые скрижали,

Что познавать учили Бога и Христа,

И, полны радости, глаголам их внимали;

В них чувства новые тогда затрепетали.

Объятые духовным тяжким сном,

Они согрелись их божественным огнем.

И многие из них пошли иным путем,

И, свергнув путы лжи и обольщенья,

Что овладели их и сердцем и умом,

И благодатного исполнясь просвещенья,

В смирении поверглись пред Христом.

Он пробудил их мощным Своим словом,

Застывших в отрицании суровом.

И в них забил родник воды живой.

И, снова возвратясь под кров родной

Из области духовного изгнанья,

Они нашли своим душам покой,

Забывши прежние тяжелые страданья,

И, полные надежд и радости великой,

Прославили Зиждителя Творца,

Что их извел из сей неволи дикой,

Где тьма духовная и мука без конца.

IV

Оставил он свое изображенье...

В нем видим мы печать сердечной чистоты

И кроткого блаженного смиренья

И отблеск чистых дум. Его черты

Исполнены святого умиленья,

Проникнуты они духовной красотой,

При виде их благие помышленья

Встают в душе и чувств небесных рой...

Несется время. Неизменною чредой

Идут за днями дни, и минет год,

Как отошел от нас он в мир иной.

Мы память сохраним о нем из рода в род

И к Богу вознесем усердные моленья:

Да примет душу в райские селенья,

Где ни печалей, ни болезней нет,

Но вечный царствует незаходимый Свет.

Умолим Господа, да нам Он ниспошлет

Избранника иного, и новое духовное светило

Над Русскою землей опять взойдет,

И явятся нам мощь его и сила!

Да просияет он святыней слов и дел!

И радостно бы мир его узрел,

И приобщимся мы его святыни –

Сыны великой жизненной пустыни.

1894 г.

Памяти в Бозе почившего старца Оптиной пустыни иеросхимонаха отца Амвросия

Блаженны рабы те, которых господин,

придя, найдет бодрствующими.

(Лк. 12, 37)

Блажен, кто, путь свершая тесный,

Кумирам тленным не служил,

В чьем чистом сердце Царь Небесный

Себе обитель сотворил.

Блажен, кто страсти победил

И чужд был суетных стремлений,

Кто средь житейских треволнений

Свой крест безропотно носил,

И был утешитель скорбящим,

И перед миром, в зле лежащим,

Как раб колен не преклонил!

Кто чужд был злобы и гордыни,

Смиренномудрие стяжал,

И Вечной Жизни, и святыни,

И высших подвигов искал,

Как светоносной благостыни;

Кто всей душой своей сознал

Тщету и ложь плотской отрады,

И, невзирая на преграды

И обольщенья темных сил,

Как странник и пришелец жил

Средь слепотствующего мира,

Чуждался жизненного пира

И тучных брашен не вкусил.

* * *

Блажен, кто с юности презрел

Сей мир и суетный, и ложный,

С его гордынею тревожной

И всей пустыней его дел;

Кто к Богу ревностью горел

И жаждал вечного спасенья,

Не ведал злобы и сомненья

И под покровом вышних сил,

И, полный светлых упований,

Без малодушных колебаний

В обитель иноком вступил...

Блажен, кто веру сохранил

В свое высокое призванье!

Кому за подвиг в воздаянье

Всевышний быть определил

Начатком будущих созданий,

И как наследнику небес,

Послал дар веденья высокий

Своей премудрости глубокой,

Своих таинственных чудес!

Блажен, кто среди бед и зол

Соблюл евангельский глагол,

И плоть распял с ее страстями,

И свергнул беззаконий гнет,

И к свету вечному идет

Непреткновенными ногами.

И, чуждый дольней суеты,

Стремится в вечную обитель –

Обитель вечной красоты,

Где в славе царствует Спаситель

С Отцом и Духом, и пред Ними

Поют немолчно Херувимы,

И с ними лики Горних Сил

Невечереющих светил!

Памяти старца Оптиной пустыни иеросхимонаха отца Анатолия,

преемника и носителя старческих заветов

после кончины старца иеросхимонаха отца Амвросия

(† 25 января 1894 г.)

Он как ангел небесный служил,

Полный веры пред Господом Сил,

Как светильник сияя средь нас!

Все мы помним торжественный час,

Когда в схиму его облачили,

И с слезами во гроб положили,

И почтили молитвенно память его,

Песнь воспевши над ним погребальную,

Песнь святую и грустно-прощальную:

«Упокой, Христе, душу раба Твоего

Со святыми, где нет воздыхания,

Ни болезни, ни гласа стенания,

Но единая царствует вечная

Всеблаженная жизнь бесконечная!».

О возлюбленный, Авва родной!

Верим мы, что чистой душой,

Совершивши путь истины правый,

Предстоишь ты пред Господом Славы

В вечном свете Небесных Обителей,

В лике Его верных служителей!

Нас, истомленных душевной борьбой,

Помяни ты в молитве святой!

1895 г .

Цветок

(На могилу профессора В. В. Болотова103)

И дам тебе венец, жизни. (Откр. 2, 10)

Великих мыслей высота

И чувств духовных красота

К нему сердца людей стремила.

Но близился последний час.

Сраженный смертью, он угас,

И мощь великая почила.

Угас! Но радость упований,

И свет стремлений и желаний,

И правота его деяний

Пребудут в памяти у нас!

Мудрец! Он жил без колебаний

И твердой шествовал стопой

К чертогам истины святой.

В сем мире зла и треволнений

Он тщетной славы не искал,

Духовной пищи он алкал –

Святых небесных утешений!

Он мудрость высшую стяжал –

Святую мудрость – не от мира;

Питая нищего и сира,

Он малых сих не отвергал,

Не собирал сребра и злата

И недруга любил, как брата.

* * *

Всегда и действенно, и ново

Огнем дышало его слово.

В душах уснувших пробуждал

Он свет Божественных начал

И к благу высшему стремленья

И мощной силой вдохновенья

Их возносил от суеты

К подножью вечной красоты!

Исполнен радости высокой,

В веках минувших он следил

Пути премудрости глубокой

И вдохновенно говорил:

«От основанья и доныне

Стоит в сей жизненной пустыне

Христова Церковь как скала,

Как неприступная твердыня

Среди пучины бед и зла!

В ней нет ни скверны, ни порока;

Всегда Недремлющее Око

Хранит ее от темных сил.

В ней Дух Божественный почил,

И, попирая главу змия,

Пребудет в век она чиста.

В ней слава, мудрость, красота!

И сокрушатся в прах пред нею,

Сотрутся адовы врата!».

* * *

Свершая подвиг многотрудный

По мере Богом данных сил,

Он вечной истине служил

Всем строем жизни досточудной.

Всем сердцем возлюбив Христа

И свято чтя Его уставы,

Не пал под тяжестью креста!

Помолимся! Чтоб у Творца,

За благодатный путь и правый,

Он удостоился венца,

Как исповедник, в Царстве Славы!

1890 г.

Осень

Ветер, дождь и холод,

И мятеж души и голод,

И былого думы и мечты,

Как с деревьев спадшие листы...

Грустна эта жизнь земная!

Но за нею есть другая –

Область вечного блаженства, рая,

Царство невечерней красоты.

1902 г.

На богомолье

(Ко дню открытия мощей преподобного Серафима,

Саровского чудотворца, 19 июля 1903 г.)

Как в древности жезлом пророка Моисея

Господь творил в Египте чудеса,

И чрез святые кости Елисея

Воздвигнул к жизни мертвеца,

И воду источил из камени в пустыне –

Так благодатию Всевышнего Творца

Его избранников святыя телеса

И кости их чудотворят доныне

Во всем величии их силы и святыни.

Да смолкнут же безумных голоса,

Глаголющих на истину гордыню,

Отвергшихся от Господа Христа, –

Да заградятся их уста.

1903 г.

Желание

Жаждай да грядет ко Мне и да пиет. (Ин. 7, 37)

Давно в душе моей желание таится –

Все связи с миром суетным прервать,

Иную жизнь – жизнь подвига начать:

В обитель иноков навеки удалиться,

Где мог бы я и плакать и молиться!

Избегнувши среды мятежной и суровой,

Безропотно нести там скорби и труды

И жажду утолять духовной жизнью новой,

Раскаянья принесть достойные плоды

И мужественно встать в победные ряды

Великой рати воинства Христова.

1903 г.

Святитель Феодосий104

Преудобрен во архиереех, святителю

Феодосие, был еси светило своему стаду...

(Тропарь святому Феодосию Черниговскому, чудотворцу)

В час тревожного и смутного волненья

Встает в моей душе по временам,

Как дивный звук святого песнопенья,

Блаженное и чудное виденье:

Я вижу город, и старинный храм,

И тополи вокруг него густые,

Сияющий алтарь, лампады золотые,

Ряды святых икон, молящийся народ,

Святителя с слезами умиленья,

Свершающего дивное служенье,

И купола над ними звездный свод,

И чувств молитвенных исполненные лица...

Торжественно там высится гробница,

Духовный исполин и воин Божьей рати,

Исполненный даров небесной благодати,

Почиет Феодосий в ней святой –

Безмездный врач и немощных целитель,

Скорбящих, плачущих духовный утешитель,

Могучий страж страны своей родной –

И хор певцов гремит ему хвалой!..

* * *

Страна чудес, о Русь моя святая!

Иноплеменников теснят тебя толпы

И силятся занять твои стопы...

Но ты идешь, страна моя родная,

Вперед с надеждою на Господа Христа,

Смиренно преклонясь под тяжестью креста.

Храня Его святые повеленья,

Из рода в род пребуди им верна.

В тебе таится сила возрожденья

Народов мира. К свету Воскресенья

И в царство жизни, радости полна,

Ты поведешь их мощною десницей

И плод духовный возрастишь сторицей,

Блаженная, счастливая страна!..

Весна

Еще покрыты белой пеленой

Поля, стоит безмолвно лес

В своем серебряном уборе.

Но всюду веет силой творческой – весной,

И ярче и светлее свод небес,

И тонет взор в его просторе.

Когда ж, о Господи, в моей душе больной,

Немоществующей, унылой и скорбящей,

Повеет Святый Дух животворящий

Ликующей, духовною весной?..

Возрождение

Давно, в дни юности минувшей,

Во мне горел огонь святой.

Тогда души моей покой

Был безмятежен, и живущий

В ней Дух невидимо хранил

Ее от злобы и сомненья,

От пустоты, тоски, томленья

И силой чудною живил.

Но жизнью я увлекся шумной:

Свою невинность, красоту,

И светлый мир, и чистоту

Не мог я сохранить, безумный!

И вихрем страстных увлечений

Охваченный, я погибал...

Но снова к Богу я воззвал

С слезами горьких сожалений,

И Он приник к моим стенаньям,

И мира Ангела послал,

И к жизни чудной вновь призвал,

И исцелил мои страданья.

Надгробная речь митрополита Трифона (Туркестанова)105

Помню я, дорогой брат, батюшка, как я вошел в твою убогую келию в скиту. Вся обстановка ее состояла из деревянного стола, деревянного ложа без всякой подстилки; иконы и книги составляли единственное ее украшение. Помню, как смиренно склонялся предо мною на колени этот почтенный, седовласый послушник, принимая мое благословение, – я тогда был иеромонахом.

Помню, с какой радостью говорил ты о ските: «Мне здесь так нравится, так здесь хорошо, и одного бы я желал, чтобы никогда отсюда никуда меня не переводили...».

Прошли годы, и вот тебя посылают на японскую войну священником при отряде Красного Креста. Проездом через Москву ты был у меня в Богоявленском монастыре и просил благословить тебя иконой святого великомученика Пантелеймона. И снова склонил ты предо мной свою седую голову, принимая благословение.

Ты жалел, что уезжаешь из скита, но покорно подчинился воле Божией. «В скиту нам приходится бороться с врагами, во сто крат коварнее, хитрее и злее всяких японцев», – говорил ты, подразумевая врагов нашего спасения.

Прошли годы войны, за нею события 1905–1906 годов. Измученный тем, что пришлось пережить за это время, я уехал в Оптину на отдых и здесь снова встретился с тобою. Сколько чудных вечеров провели мы в беседах! Какие ценные наставления ты мне делал, какие возвышенные речи вел! Драгоценна была для меня твоя дружба, дорогой брат, батюшка!

Прошло еще время, проведенное тобой в неусыпных трудах на благо порученных тебе Богом душ. И в конце жизни пережил ты последнее испытание. Бог испытывал тебя, как некогда Авраама; и как от него потребовал Он принести в жертву единственного сына, так и у тебя угодно было Богу взять любимейшее твое чадо – чудный, благоуханный скит, который ты так благолепно украсил.

И поднялась против тебя буря коварства, низкой злобы, клеветы и лжи – ты все терпеливо вынес, безропотно отдавая себя в волю Божию. И в конце всего оторвали тебя от возлюбленного тобой скита, перевели на новое место. Не дешевой ценой досталась тебе эта перемена. Надорвались силы, перегорели нервы, устало измученное сердце, и ты ушел от нас, ушел туда – к Богу. А мы... мы остались одни.

На огромной колеснице возносился к Богу пророк Илия, а ученик его Елисей смотрел на небо, взывая: «Отец мой! Отец мой!». Так и нам сегодня хочется воскликнуть: «Отец наш! Отец наш! На кого ты нас оставил? Что же мы теперь будем делать? Что же ты оставил нас сиротами?». (Владыка замолчал и заплакал. Вся церковь рыдала и не сразу можно было продолжать.) Низкий тебе поклон, дорогой брат, батюшка, за твою любовь ко мне, за твои чудные беседы, за драгоценные наставления.

А еще тебе земной поклон (владыка поклонился в землю гробу) за твоих духовных детей. Как пастырю мне хорошо известно, какое море скорбей, сомнений и грехов окружает современное человечество; знаю я, что люди часто доходят до бездны отчаяния, до самоубийства, и потому я знаю, как драгоценны в наше время именно старцы-руководители, подобные почившему батюшке.

В момент гибели отчаявшемуся человеку является такой старец и говорит: «Погоди, не бойся, не приходи в отчаяние, еще не все потеряно, дай мне руку, я выведу тебя на дорогу, обопрись на меня, я поведу тебя, подниму твои скорби, помогу снова начать жизнь». Таким старцем был батюшка, он жил скорбями своих детей и сгорел в скорбях.

К вам обращаюсь, братие этой обители, может быть, подчас он казался вам суровым, может быть, вы встречали с его стороны суровый взгляд, неласковое слово и считали его недобрым. Но верьте мне, архипастырским словом я вас заверяю, что искренне любил он вас и все делал, ища одного – вашего блага и спасения ваших душ.

Помолимся же об усопшем, да вселит его Господь во дворы Своя, а его молитвами и нас помилует!

Посмертное завещание

Отлагая, наконец, все попечения мира сего, так угнетавшие и томившие дух мой, кратко скажу мое последнее слово и мой последний завет дорогим моим духовным чадам.

Во-первых, смиренно прошу: простите мне все мои вольные и невольные согрешения, которыми согрешил я против вас, и вас взаимно всех прощаю за все скорби и огорчения, которые подъял я через некоторых по наущению исконного врага спасения нашего.

Веру мне Имате106, святые отцы и братия, что все мои действия и делания сводились к одному – охранить святые заветы и установления древних отцов-подвижников и великих наших старцев во всей божественной и чудной их красоте от разных тлетворных веяний века сего, начало которых – гордыня сатанинская, а конец – огонь неугасимый и мука бесконечная!

Может быть, плохо исполнил я это – каюсь в том и повергаю себя перед Благостию Божией, умоляя о помиловании. А вас всех, возлюбивших меня о Господе, прошу и молю: соблюдайте мои смиренные глаголы. Не угашайте духа, но паче возгревайте его терпеливо молитвой и чтением святоотеческих и священных писаний, очищая сердце от страстей.

Лучше соглашайтесь подъять тысячу смертей, чем уклониться от Божественных заповедей Евангельских и дивных установлений иноческих.

Мужайтесь в подвиге, не отступайте от него, хотя бы ад восстал на вас и весь мир кипел на вас злобой и прещением, и веруйте: «Близ Господь всем призывающим Его, всем призывающим Его во истине».

Аминь.

Телеграм канал
с цитатами святых

С определенной периодичностью выдает цитату святого отца

Перейти в телеграм канал

Телеграм бот
с цитатами святых

Выдает случайную цитату святого отца по запросу

Перейти в телеграм бот

©АНО «Доброе дело»

Яндекс.Метрика