Нет ничего несообразного с разумом верить, что произойдет снова отрешение воскресших тел от общего к своему собственному, и особенно, если кто тщательнее исследует естество наше, потому, что составляющее нас не всецело есть нечто текущее и превращающееся; да и совершенно было бы непонятно, если бы по природе не было в нас ничего постоянного. Напротив того, по точнейшему исследованию из того, что в нас, одно есть что-то постоянное, а другое подлежит изменению. Тело изменяется возрастанием и умалением, как бы подобно каким одеждам, переодеваемое с каждым возрастом. Остается же при всякой перемене непреложным в самом себе отличительный вид, не утрачивающий однажды навсегда положенных на нем природою знаков, но при всех переменах в теле оказывающий в себе собственные свои признаки. Исключить же должно из этого закона изменение, производимое страстью, распространяющееся на отличительный вид; потому что, подобно какой-то чуждой личине, закрывает этот вид болезненное безобразие, по снятии которого разумом, как у Неемана Сириянина, или у описываемых в Евангелии прокаженных, сокрытый под страстью вид снова, по причине выздоровления, является с собственными своими признаками. Потому в том, что о душе богоподобно, нет изменяемо текущего и прелагаемого, но естественно этому то, что в составе нашем постоянно и всегда одинаково. И поскольку известные видоизменения в с растворении образуют разности в отличительном виде, а срастворение не иное что есть, как смешение стихий, — стихиями же называем основные начала в устроении вселенной, из которых составлено и человеческое тело; то, так как отличительный вид, подобно оттиску печати, остается в душе, она необходимо знает изобразившее печатью эти черты; да и во время обновления опять приемлет на себя это, как сообразное с чертами отличительного вида; сообразно же, конечно, все то, что первоначально было отпечатлено в отличительном виде. Потому нет ничего несообразного с разумом частному из общего снова возвратиться в свое место. Ртуть, пролитая из сосуда на каком-либо покатом и наполненном пылью месте, разделившись на мелкие шарики, рассыпается по земле, не смешиваясь ни с чем ей встретившимся; если же кто по многим местам рассеянную ртуть соберет опять в одно место, то она сама собою сливается с однородным, ничего постороннего не заключая в свою смесь. Подобное нечто, думаю, надлежит представлять себе и о человеческом составе, что если только последует Божие повеление, соответственным частям самим собою присоединиться к тем, которые им свои, то Обновляющему естество не будет в этом никакого затруднения. И в произрастающем из земли видим, что, возьмем ли пшеницу, или зерно из смоквы, или другое какое из хлебных или овощных семян, природе нет никакого труда превратить их в солому и в остны, и в колос. Ибо без принуждения, сама собою, соответственная пища переходит из общего в особое свойство каждого из семян. Потому, если из общей, всем произрастениям предлежащей влаги, каждое из питающихся ею растений извлекает способствующее к его возрастанию: то есть ли что необычайного в учении о Воскресении, по которому каждый из воскрешаемых, подобно тому, что бывает с семенами, привлекает свойственное ему? Проповедь о Воскресении не содержит в себе ничего такого, что не было бы известно из опыта, хотя умолчали мы о том, что всего известнее в нас, разумею самое первое начало нашего составления. Ибо кто не знает этого чудного действия природы? Что принимает в себя матерняя утроба, и что производит из этого? Не видишь ли, что всеваемое в утробу, как начало телесного состава, некоторым образом просто и состоит из подобных частей? Какое же слово изобразит разнообразие уготовляемого состава? Кто, не научаемый подобному общею природою, признал бы возможным совершающееся, а именно, что это малое и само но себе незначительное, служит началом столь великого дела? Называю же великим, не только взирая на образование тела, но и на то, что более достойно удивления, разумею самую душу и все в ней усматриваемое.