Настоящее время неблагоприятно и для внешнего, и для внутреннего монашества. Для внешнего монашества неблагоприятно тем, что нет монастырей, нет соответствующей обстановки. Для внутреннего – тем, что при слабости телесной многие не могут подвигов нести так, как должно. Остается одно – смирение. Пророк Давид говорит: «Жертва Богу – дух сокрушенный, сердца сокрушенного и смиренного Бог не презрит» (Пс. 50:19). Лучше смиренный грешник, чем гордый праведник.

Монашество падает не только потому, что не совершается молитва Иисусова, но и оттого, что не следим за собой, за чистотой своего сердца.

Монашество, построенное по духу Святого Евангелия на любви к Богу и отказе от мирской жизни, всегда являлось камнем преткновения для людей мира этого, всегда было ими ненавидимо, непонимаемо, как совершение чуждого им. Рабы же Христовы, хотя бы они были в миру, любили монашество и любят, видя в нем идеал христианской жизни, не чуждый им по духу. Говоря здесь о монашестве, имею в виду не отдельных людей, а самый образ жития, и говоря о людях мира этого, также имею в виду не живущих в мире, а душой своей преданных мирской жизни.

Один епископ, приехав в один монастырь, спросил настоятеля:
- Есть ли у тебя хорошие монахи?
- Есть, – был ответ.
- Ну, покажи.
Настоятель вызвал и говорит:
- Вот хороший кузнец, вот хороший мастер и так далее.
Послушал епископ и сказал:
- Я просил тебя показать мне хорошего монаха, то есть делателя молитвы или смирения, а ты показываешь мне хороших мастеров. Этого и в миру много.
Уехал епископ и сменил потом этого настоятеля.

Как-то при мне батюшка, прп. Варсонофий спрашивает у брата Никиты:
- Есть нищие?
- Да.
- Это хорошо! Пока помогаем мы нищим, слава Богу, все хорошо. И на обитель жертвуют, а как нет нищих, то и пожертвований нет. Я так замечал.
Я записал только смысл слов. У нас в Скиту братии запрещено подавать милостыню. Это меня несколько смущало прежде, а теперь нисколько, ибо батюшка за всех подает.

При высокоумии и душевных страстях нельзя избирать уединенную жизнь. Кроме явной прелести, затвор может быть причиной тонкой мысленной прелести.

Иногда приходится наблюдать, что к пустынному житию и безмолвию некоторые стремятся, в тайне сердца своего ища вполне удобного, безмятежного, бесскорбного жития. Это стремление безрассудное, не говоря уже, что оно и несбыточное. Бесскорбного жития не было, нет и не будет.

Сижу я в храме, особенно в Предтечевом и Макарьевском, мир, тишина кругом, лампадки теплятся перед святыми иконами, бдение еще не начиналось. Тихо и чинно входят братия, молятся и молча садятся на свои места в ожидании службы. Какая мирная картина! Так хорошо здесь. А там, за оградой, – суета, пустота, хотя все бегают, о чем-то заботятся, все заняты. Это еще ничего. А может быть, сейчас где-нибудь происходят убийства, грабежи, ссоры, насилия, дикие оргии пьянства и разврата. Какое забвение Бога, существования души, загробной жизни! Прежде и я находился в этом круговороте: и жил, и мог жить такой жизнью! А теперь (как благодарить Господа, не знаю) я здесь, в тихом Скиту. Воистину дивно, как Господь оторвал меня от этого страшного чудища-мира.

Недавно я получил письмо от одного знакомого студента Московского университета. Он был прельщен спиритизмом, потом, по милости Божией, он бросил его. Господь избрал меня и Иванушку орудием в этом деле. Я уничтожал даже все вещи, употреблявшиеся при сеансах. Была привезена из Успенского собора святыня, отслужен молебен. Я думал, он уже твердо стал на ноги. Но, получив письмо, вижу, что он снова в ужаснейшей прелести: он сладостно молится, видит Самого Христа, видит кресты с Распятием и тому подобное.
Я показал батюшке Варсонофию письмо.
Страшное письмо, – сказал батюшка, прочитав его. – Мне подумалось, что Господь приездом вашим в Скит отвел вас и от него (студента). И прежде трудно было жить в миру, а теперь почти совсем невозможно. Или неверие и беспечность, или прелесть, если кто старается жить по вере. Благодарите Бога, что вы здесь.