Блажен, кто ради Бога пребывает в безмолвии... потому что он всегда беседует с Богом.

Безмолвие усмиряет внешние чувства и пробуждает внутренние движения.

Если любишь покаяние, возлюби и безмолвие. Ибо вне безмолвия покаяние не достигает совершенства.

Если желаешь в краткие дни свои обрести жизнь нетленную, то с рассудительностью вступи в безмолвие.

Приверженность к безмолвию есть непрестанное ожидание смерти.

Но если человек в начале своего безмолвия не ощущает силы созерцаний по причине парения ума, то пусть не приходит в уныние и не оставляет тишины безмолвной жизни.

Хочешь ли, по евангельской заповеди, приобрести в душе своей любовь к ближнему? Удались от него – и тогда возгорится в тебе пламень любви к нему, и будешь радоваться при лицезрении его, будто увидел светлого Ангела. Хочешь ли, чтобы жаждали увидеть тебя любящие тебя? Только в определенные дни имей свидание с ними.

Претерпи трудность подвига, в который ты введен для испытания, чтобы принять венец от Бога и упокоиться по исходе из мира этого.

Безмолвие, как сказал святой Василий Великий, есть начало очищения души. Ибо когда во внешних членах прекратится мятеж и развлечение во внешнем, тогда ум от внешних развлечений и парения возвращается в себя и упокоевается в себе, а сердце пробуждается к исследованию внутренних душевных мыслей. И если человек хорошо устоит в этом, то он понемногу приходит в состояние идти к душевной чистоте.

Человек, который опытно познает сладость безмолвия в своей келии, избегает встречи с ближним не потому, что пренебрегает им, но ради того плода, какой пожинает от безмолвия. Почему авва Арсений предавался бегству, а не останавливался, встречая кого-либо? И если авва Феодор встречал кого, то встреча его была, как удар меча, никому не говорил он приветствия, когда находился вне своей келлии. А святой Арсений не приветствовал даже и приходящего к нему с приветствием. Один раз некто из отцов пришел к нему, и авва Арсений отворил дверь, думая, что это его служитель. Но когда увидел пришедшего, пал ниц. Тот долго умолял его встать и уверял, что примет благословение и уйдет. Но святой сказал: «Не встану, пока не уйдешь». И не встал, пока тот не ушел. И делал блаженный это для того, чтобы они снова не возвратились к нему, если он однажды подаст им руку. И авва Макарий укорил его исполненной любви укоризной: «Что ты бегаешь от нас»? Старец же представил ему чудное и достойное похвалы оправдание: «Богу известно, что люблю вас; но не могу быть вместе и с Богом и с людьми». И этому чудному знанию он научен не кем иным, но Божиим гласом. Ибо сказано было ему: «Арсений, избегай людей и спасешься». Божественному Антонию было сказано в откровении: «Если желаешь безмолвствовать, иди не только в Фиваиду, но даже в самую глубь пустыни». Поэтому если Бог повелевает нам избегать всех и так любить безмолвие, когда пребывают в нем любящие Его, кто станет выставлять на вид какие-либо предлоги к тому, чтобы пребывать в собеседовании и сближении с людьми? Если Антонию и Арсению были полезны бегство и осторожность, насколько же полезнее они немощным? И если тех, в слове, и в лицезрении, и в помощи которых нуждался весь мир, Бог больше почтил за безмолвие, чем за помощь всему братству, лучше же сказать, всему человечеству, то насколько же безмолвие нужно тому, кто не в состоянии охранять себя?

Страсти не могут восстать на душу и смутить подвижника, если в его отшельничестве, удаленном от всякого рассеяния, сердце его не занимается житейским, разве только он будет ленив и нерадив к своему долгу. А особенно если он изучает Божественные Писания, постигая их смысл, его совсем не тревожат страсти. Ибо по мере того, как возрастает и укореняется в нем понимание Божественных Писаний, бегут от него суетные помыслы, и ум его не может отстать от желания читать Писания или размышлять о прочитанном, и не обращает он никакого внимания на жизнь настоящую – из-за великого наслаждения своим занятием, восхищаемый Писаниями в глубоком пустынном безмолвии. Поэтому он забывает себя и естество свое и делается как бы человеком, который пришел в исступление, вовсе не помнит об этом веке, преимущественно занят мыслью о величии Божием и, погружаясь в это умом, говорит: «Слава Божеству Его! Слава чудесам Его! Дивны и необычайны все дела Его! На какую высоту возвел Он мое убожество! Чему сподобил меня поучаться, на какие отваживаться помыслы, чем услаждать душу мою!» Обращаясь мыслью к этим чудесам и всегда ими умиляемый, он пребывает в непрестанном упоении и как бы уже вкушает жизнь после Воскресения, потому что безмолвие весьма содействует этой благодати. Ибо ум его находит возможность пребывать в себе самом с миром, какой приобретен им в безмолвии.

Если милостыня, или любовь, или сердечное сочувствие, или что-либо другое, что ты считаешь сделанным для Бога, препятствует твоему безмолвию, обращает зрение твое на мир, ввергает в беспокойство, помрачает памятование о Боге, прерывает твои молитвы, приводит в смятение и беспорядок помыслы и ты перестаешь заниматься божественным чтением, оставляешь это оружие, избавляющее от блуждания ума, ослабляет осторожность твою, и ты, до тех пор связанный, начинаешь чувствовать себя свободным и возвращаешься из уединения в общество людей, пробуждает в тебе погребенные страсти, освобождает чувства от воздержания, воскрешает для мира тебя, умершего миру, низводит тебя от ангельского делания, о котором у тебя единственная забота, и уподобляет мирянам, то да погибнет такая правда! Ибо выполнять обязанность любви, доставляя успокоение телесное, есть дело мирских людей, а если и монахов, то недостаточных, не пребывающих в безмолвии, или таких, у которых безмолвие соединено с единодушным общежитием, которые непрестанно и входят, и выходят,– для таких это есть дело прекрасное и достойное удивления. А тем, которые действительно избрали для себя отшельничество от мира и телом и умом, чтобы установить мысли свои в уединенной молитве, в омертвении для всего временного, для зрения всего мирского и для памяти о нем,– таким подобает служить не чем-либо телесным и правдой дел явных, чтобы ими оправдаться перед Христом, но, по словам апостола, умерщвлением земных членов своих (Кол. 3:5) приносить Христу чистую и непорочную жертву помыслов, возделывая самих себя, и телесную скорбь в терпении опасностей, ради будущей надежды. Ибо иноческое житие равночестно ангельскому. И неприлично нам, оставив небесное делание, держаться житейского.

Когда, пребывая в безмолвии, ты обратишься к рукоделию, то не возомни, чтобы заповедь отцов могла служить покрывалом твоего сребролюбия. Рукоделие твое да будет малое, только ради того, чтобы не впасть в уныние, не смущающее ума. Если же ты желаешь заняться рукоделием в большем размере для милостыни, то знай, что молитва в порядке добродетелей выше милостыни. Если же для потребностей тела твоего, то достаточно того, что Бог посылает тебе Промыслом Своим. Ибо Бог никогда не допускал, чтобы работающие Ему имели недостаток во временном. «Ищите же,– сказал Господь,– прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам» (Мф. 6:33) прежде прошения Вашего. Некто из святых сказал, что правило жительства твоего не состоит в том, чтобы ты насыщал голодных и чтобы келия твоя была домом принимающим странников, потому что это – жительство мирских, они должны делать эти добрые дела, а не отшельники, свободные от видимых забот и хранящие ум свой в молитве.

Если замечаешь в душе своей, что при каждом возникающем в ней помысле, при каждом воспоминании о Боге и во время познаний в безмолвии твои глаза наполняются слезами и слезы без принуждения текут по щекам твоим, знай, что начала перед тобою отверзаться преграда на разорение сопротивных. И если замечаешь, что по временам мысль твоя, без предварительного помышления о том, вне обычного порядка, погружается внутрь тебя и пребывает в этом состоянии около часа или сколько-нибудь времени, а потом замечаешь, что члены твои как бы в великом изнеможении и мир царствует в помыслах твоих, и то же самое повторяется с тобою всегда, то знай, что облако начало осенять храм души твоей.

Главное во всех трудах безмолвия - когда человек сподобится непрестанного пребывания в молитве. Ибо если он достиг этого, он взошел на высоту всех добродетелей и уже стал обителью Святого Духа. А если кто не принял несомненно этой благодати Утешителя, то не может свободно совершать пребывания в такой молитве, потому что, как сказано, когда вселится в человека Дух, тогда он не прекратит молитвы, но сам Дух всегда молится в нем (Рим. 8:26). Тогда и в сонном состоянии, и во время бодрствования человека молитва не пресекается в душе его, но ест ли он или пьет, спит ли, делает ли что-нибудь, даже и в глубоком сне сердце его без усилия издает благоухание молитвы. Тогда молитва не отлучается от него, но всякий час, даже если это никак не проявляется внешне, она совершает в нем службу Божию втайне. Ибо молчание чистых один из христианских мужей называет молитвой, потому что помыслы их есть божественные движения, а движения чистого сердца и ума суть кроткие голоса, которыми они совершенно воспевают Сокровенного.