Руководство не может утвердиться принуждением: от насилия при всяком удобном случае стараются освободиться. К тому же пастырство – не столько начальство, сколько воспитание детей – более всего соблюдает свободу. Ибо тайна спасения – для желающих, а не для принуждаемых к нему.

Цель учения – открыть душу, вырвать ее у мира и предать Богу; сохранить образ Божий, если он цел; поддержать, если он в опасности; обновить, если поврежден; вселить Христа в сердца Духом; короче сказать – того, кто призван к Горнему миру, сделать богом и причастником горнего блаженства.

Пастырь не должен знать даже меры в добре, и в восхождении к совершенству считать не то, что приобретено, но то, что не достигнуто. Пройденное надо всегда обращать в ступень к высшему. Не должен пастырь и высоко думать о себе, если он и многих превосходит, но признавать укором, если в чем-то не соответствует сану. Ему нужно измерять свои успехи заповедью, а не примером ближних (порочны ли они или преуспевают несколько в добродетели). Нельзя на малых весах взвешивать добродетель, которою мы обязаны Великому, от Которого все и для Которого все.

Наше врачебное искусство гораздо труднее, а следовательно, и предпочтительнее искусства лечения тела, но оно еще труднее и потому, что последнее мало заглядывает вглубь, более же занимается внешним. Напротив, наше врачевание и забота полностью относится к сокровенному сердца человека (1 Пет. 3:4), и наша брань – с врагом, воюющим и противоборствующим внутри нас, который оружием против нас употребляет нас же самих, что всего ужаснее и предает нас греховной смерти. А для борьбы нам нужны: великая совершенная вера, в большей мере Божие содействие, но не в малой мере, как я убежден, и наша собственная ревность, выражаемая словом и проявляемая делом.

Предстоятелю надобно превосходством своей добродетели привлекать народ к порядку и не силою обуздывать, но доводить до порядка убеждением. Ибо все, что делается недобровольно, кроме того, что оно насильственно и непохвально, еще и непрочно.

Обременение словом столько же неприязненно для слуха, сколько излишняя пища для тела.

Цель всякого духовного начальства – во всем презирать свое для пользы других.

Многословие не полезнее мудрости; доставив, может быть, некоторое удовольствие, оно улетает и исчезает вместе с колебанием воздуха, не оставляя следа, только очаровывает красноречием, пленяя слух. А мудрость проникает в ум, раскрывает уста, исполняет их духом, переживает рождение слова и немногими слогами возделывает многое.

Пока не побеждена мною, по возможности, плоть, пока не очищен ум, пока я не ближе других к Богу, считаю небезопасным принять на себя заботу о душах и посредничество между Богом и людьми, что составляет также и долг иерея.

Лучше мне пять слов сказать в Церкви с разумом, нежели тысячи одним языком (1 Кор. 14:19) и невразумительным звуком трубы, который не возбуждает моего копна к духовной брани.

Особенно вам, служители алтаря, советую не быть оком, исполненным тьмы, чтобы не оказаться первыми в порочной жизни. «Если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?» (Мф. 6:23).

Какой же вред видишь в том, что молодые люди через благопристойное наслаждение приводятся в общение с Богом? Их трудно вдруг перестроить. Пусть же будет в них некоторая благородная смесь. Но когда доброе со временем окрепнет, тогда, отняв красное слово, как подпорку у свода, соблюдем в них самое доброе. Что может быть полезнее этого? И ты, ревнитель строгости, нахмуривающий брови и самоуглубляющийся в себя, разве не подкладываешь сладостей в кушанье? За что же охуждаешь мою речь, дела ближнего измеряя своею мерою?

Если бы кто из нас сохранил себя даже насколько возможно чистым от всякого греха, то не знаю еще, достаточно ли и этого для того, кто готовится учить других добродетели. Кому это вверено, тот не только не должен быть порочным ,этим гнушаются и многие из подчиненных ему, но должен особенно отличаться добродетелью.

Как телам даются не одинаковые лекарства и пища – иное пригодно здоровому, иное – больному, так и души врачуют различным способом. Свидетели такого врачевания – сами больные. Одних назидает слово, другие исправляются примером. Для иных нужен бич, а для других узда; одни ленивы и малоподвижны к добру и таких нужно возбуждать ударами слова; другие сверх меры горячи духом и неудержимы в стремлениях, подобно молодым, сильным коням, бегущим дальше цели, таких может исправить обуздывающее и сдерживающее слово. Для одних полезна похвала, для других укоризна, но та и другая вовремя; напротив, без времени и без основания они вредят. Одних исправляет увещание, других – выговор, причем выговор или публичный, или тайный. Ибо одни привыкли пренебрегать вразумлениями, сделанными наедине, но приходят в чувство, если их укоряют при многих, другие же при гласности обличений теряют стыд, но их смиряет тайный выговор, и за такое снисхождение к себе они воздают благой покорностью. Иные, надмеваясь мыслью, что дела их тайны, ни о чем не заботятся, считают себя умнее других, в таких надо наблюдать тщательно все, даже самые маловажные поступки. А в других лучше многого не замечать и, как говорится, видя, не видеть и слыша, не слышать, чтобы, подавив их ревностью обличении, не побудить к упорству и в конце концов не сделать готовыми на все, истребив в них стыд как средство к внушению покорности. Иногда нужно гневаться, не гневаясь; проявлять презрение, не презирая; терять надежду, не отчаиваясь, насколько этого требует характер каждого. Некоторых нужно врачевать кротостью, смирением и соучастием в их лучших надеждах о себе. Одних полезно побеждать, от других часто полезнее быть самому побежденным. И хвалить или осуждать нужно – у иного достаток и могущество, а у иного нищету и расстройство дел. Ибо наше лечение не таково, каковы добродетель и порок, из которых первая всегда для всех лучше и полезнее всего, а последний – всего хуже и вреднее. У нас одно и то же, например, строгость или кротость, а также и многое другое не всегда, даже для одних и тех же, оказывается спасительным или опасным. Напротив, для одних хорошо и полезно одно, а для других – другое, противоположное первому, сообразно тому, чего требует время и обстоятельства и что допускает нрав исцеляемого. Хотя, сколько бы кто ни употреблял тщания и ума, невозможно всего изобразить и обнять мыслью в такой подробности, чтобы вкратце был виден весь ход лечения, однако на самом опыте и на деле это становится известным и врачебной науке, и врачу. Для ходящего по высоко натянутому канату небезопасно уклоняться в стороны: и малое по видимости уклонение влечет за собою большее, а безопасность зависит от равновесия. Так и в нашем деле: для того, кто по невежеству или по дурной жизни уклоняется в ту или другую сторону, очень опасно, что и сам он впадет в грех, и вовлечет в него тех, кого призван вести за собой. Напротив, нужно идти самым царским путем и остерегаться, чтобы, как сказано в Притчах, не уклониться «ни направо, ни налево» (Притч. 4:27). Таково свойство наших немощей, и от этого столько труда доброму пастырю, обязанному хорошо знать души своих пасомых, и быть вождем их по закону прямого и справедливого пастырства, которое было бы достойно нашего истинного Пастыря.

Ты – словолюб, ты исполнен ревности; для тебя непереносимо, если не польется у тебя слово! В этом случае желаю тебе не больше свойственного человеку. Говори, но со страхом, говори, но не обо всем, не всякому и не везде. Знай, кому, сколько, где и как говорить. Для всякой вещи, как говорят, есть свое время и всему своя мера.