Чтобы войти в Царство, прежде всего надо быть смиренными. Как же получить смирение? Как научиться этому великому искусству? Надо молить Господа о ниспослании нам этого дара. В одной из вечерних молитв мы читаем:
«Господи, даждь ми смирение, целомудрие и послушание». Смирение уподобляет нас Самому Богу, «Который смирил Себя, был послушным даже до смерти, и смерти крестной» (Флп. 2:8). Сам Господь является Учителем смирения: «Научитесь от Меня, ибо я кроток и смирен сердцем» (Мф. 11:29). Смирение можно приобретать посредством послушания. Человек, подчиняющий свою волю духовному руководителю своему, побеждает гордость и приобретает смирение.

Смиряйтесь, смиряйтесь. Вся наука, вся мудрость жизни заключается в этих словах: «Я смирился, и Господь спас меня» (Пс. 114:5). Смиряйтесь и терпите все. Научитесь смирению и терпению, а в душе имейте мир. Поверьте, у кого в душе мир, тому и на каторге рай.

Необходимо смиряться. Без смирения никакая добродетель и вообще ничто не принесет никакой пользы.

Нам осталось одно: смирение. Время суровых подвигов прошло, должно быть, невозвратно. Вот, например, отец Вассиан принимал на себя суровые подвиги, иногда не топил келью, постился всю Четыредесятницу, но никаких дарований не имел. А батюшка отец Макарий и в келье имел обыкновенную температуру, и не постился особенно, и келейников иногда распекал, когда они были виноваты, – и имел много духовных даров: и дар исцеления, и изгнания бесов, и дар прозрения, хотя не принимал никаких особенных подвигов. Нам и остается – смиряться.

Все ничего, если укоряем себя и смиряемся. А вот многие на небо лезут, подвиги накладывают на себя, а смиряться не хотят. Смиряйтесь, смиряйтесь! Да, я скажу вам, не хотят смиряться, это – язва, язва современного монашества.

Все наши старцы всегда говорили: «Смиряться, смиряться!» Подобно тому, как Иоанн Богослов под конец своей жизни только и говорил: «Чада! Любите друг друга!» (1 Ин. 4:7), – так и наши старцы твердили: «Смиряться!» Эти две добродетели – любовь и смирение – так обуславливают одна другую, равно как теплота и свет.

– Все это хорошо, то есть покаяние даже в мелких грехах, которые многие даже не считают за грехи, но надо больше всего заботиться о самом главном. Купцы, когда торгуют, заботятся, чтобы добыть как можно больше золота. Все металлы: и железо, и олово, и серебро, и медь – сами по себе очень ценны, однако купцы заботятся более всего о золоте. Так и нам более всего должно заботиться о приобретении смирения: смиряться, смиряться и смиряться. Есть смирение – все есть, нет смирения – ничего нет, хотя бы человек даже и чудеса мог совершать. Смиряйтесь!
– Да это очень трудно, Батюшка.
– Конечно. А золото разве легко добывать?

В древности одна женщина, еще молодая, как-то попала на необитаемый остров – во время ли кораблекрушения или еще как, но только она там провела одна, никого не видя, лет сорок. Конечно, одно утешение – в молитве, – и она начала подвизаться в посте, бдении и молитве, налагала на себя разные подвиги. Потом как-то к острову пристал корабль, и ее взяли с собой. Когда ее привезли, она для проверки своих подвигов отправилась к одному великому святому подвижнику и говорит:
– Пробыла сорок лет одна, и так, и так подвизалась, – скажи отче, много ли преуспела и приобрела?
Старец же ее спрашивает:
– А что, принимаешь ли ты хуления, яко благословение?
– Нет, отче.
– Иди, ничего не имеешь!
Вот видите, чем испытывается преуспеяние. Поэтому я говорю: есть смирение – все есть, а нет смирения – ничего нет. Можно даже, говорят некоторые, спастись одним смирением без всяких трудов.

Две добродетели необходимы в деле спасения: одна – любовь, другая – смирение. Без этих двух не только умная молитва, но и самое спасение невозможно. Ведь вот Толстой, как он ужасно кончил, а ведь раньше был религиозный человек, молебны заказывал, молился со слезами, все, казалось, было, одного не было – смирения. Любил он осуждать других, не умел прощать людских недостатков. Заговорили с ним об одном его соседе.
– Что вы, – говорит, – да разве он человек?
– А то как же? Конечно, человек!
– Ну вот, как же он человек? Просто тварь!
– Да ведь все тварь: Ангелы и те – тварь: «О Тебе радуется, Благодатная, всякая тварь: ангельский собор и человеческий род».
– Да нет, его нельзя человеком считать!
– Да почему?
– Он безбожник, он в церковь не ходит, в Бога не верит. Разве это человек?
А старая нянюшка скажи ему:
– Левушка, не осуждай их, ну, пусть они себе, как знают, а ты их не суди, тебе-то что? Сам за собой смотри.
Не мог он переделать себя и плохо кончил.
Вот и теперь иная думает: «Я в церковь хожу, а вот та не ходит, ну уж какая она. А та вот что думает – ну уж на что похоже», – да так все машет и машет ручкой, себя лучше других считает. Глядишь – и домахала до того, что упала ниже тех, кого осуждала. Надо себя всех недостойнее считать.

Чтобы войти в Царство, прежде всего надо быть смиренными. Как же обрести смирение? Как научиться этому великому искусству? Надо молить Господа о ниспослании этого дара. В одной из вечерних молитв мы читаем: «Господи, даждь ми смирение, целомудрие и послушание». Смирение уподобляет нас Самому Богу, который смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной (Флп. 2:8). Сам Господь является учителем смирения: «Научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем» (Мф. 11:29). Смирение можно приобретать посредством послушания. Человек, подчиняющий свою волю духовному руководителю, побеждает гордость и приобретает смирение. Оттого-то людям, особенно монахам, послушание необходимо.

Авва Дорофей поучает нас рассматривать свою жизнь, чтобы видеть, в каком мы устроении, много ли преуспели. Это рассматривание себя, это внимание себе необходимо. И кто этого не делает под предлогом неумения, тот пусть знает, что преуспеяние, главным образом, заключается в смирении. Преуспели мы в смирении, значит, идем вперед. И никто пусть не смеет отговариваться. Оскорбил один брат другого, рассердился, обиделся обиженный брат, идет жаловаться начальнику на своего брата, а если и не идет, то волнуется внутренно, может быть, ответить ему. Какое же тут смирение? Смолчать, перенести обиду, простить – вот что нужно было сделать. Это сделал бы смиренный.
Или еще пример. Идет брат, а навстречу ему другой. Этот брат кланяется ему, а тот в это время увидел на дереве два прекрасных яблока и, машинально взглянув на брата, снова устремил свой взор на яблоки, желая их сорвать. Поклонившийся брат обиделся: «Я ему кланяюсь, а он, гордец, словно не видит, посмотрел да отвернулся, разговаривать не хочет». А тот действительно так увлекся яблоками, что как бы даже и не заметил брата, нисколько не желая и не думая обидеть его. Какое же тут смирение? Смиренный подумал бы: «Я не стою того, чтобы брат взглянул на меня», – и нисколько бы не обиделся. А у нас, значит, мало смирения.