Природа делает необходимым для людей жилище, но по этой потребности сластолюбие, вползая в душу, превратило эту потребность в безмерную трату на дорогие убранства и изменило предмет заботы. Потом этот зверь — сластолюбие — проползает к каким-то виноградникам, купелям, садам. После сего вооружается гордостью, облекается в кичливость, присваивая себе начальство над соплеменными. За этим тянется след сребролюбия, за которым следует невоздержание, — это последняя и крайняя часть уподобления в сластолюбии зверю.

Сотоварищем роскоши явилась болезнь любостяжания; ибо чтобы иметь для нее готовые средства и возможность, материал для приобретения желаемого получают от любостяжания. А любостяжание открыто путь неверности; оно, по слову Соломона, есть сокрушенный сосуд (Притч. 23:27), который, сколько бы его ни наполняли водою, постоянно оказывается пустым. Таким образом, не тело производит стремление к злу, но свободная воля, которая целесообразную потребность извращает в вожделение того, что недозволено.

Если и с тобою Евин советник вступит в беседу о том, что прекрасно для взора и приятно для вкуса, и при хлебе станешь искать такой-то пищи, приготовленной с такими-то приправами, а потом вследствие этого расширишь пожелание далее необходимых пределов, то увидишь тогда, как пресмыкающийся вслед за эти неприметно прокрадется к любостяжательности. Ибо от пищи необходимой, перейдя к лакомой пище, перейдет и к тому, что приятно для глаз, будет домогаться светлых сосудов, красивых слуг, серебряных лож, мягких постелей, прозрачных, с золотою насыпью, покрывал, престолов, треножников, купален, чаш, рогов, холодильников, ковшей, лоханей, светильников, курильниц. А через это входит похоть любостяжательности, и домогается подобных вещей, но, чтобы в заготовлении таковых не было недостатка, необходимы доходы на приобретение требуемого. Поэтому надобно иному быть в печали, живущему вместе проливать слезы, многим сделаться бедствующими, лишившись собственности, чтобы вследствие их слез за столом этого человека было блистательно. А когда змей обовьется вокруг этого, и наполнит чрево, чем было желательно, тогда, вслед за этим, по пресыщении человек более и более вовлекается в неистовство непотребства; и это есть крайнее из зол человеческих.

Что же влечет за собою роскошь? Где ни появится это зло, оно, как болезнь, необходимо влечет за собою и свои дурные последствия. Решившиеся иметь роскошный и изнеженный стол необходимо вовлекаются в постройку великолепных зданий и издерживают много богатства на обширные дома и изысканное украшение их; при этом заботятся о красоте одров, убирая их цветными и всячески испещренными коврами; делают очень дорогие серебряные столы, одни гладко отполированные, другие изукрашенные резьбою, так чтобы вместе и служить им для гортани, и насыщать взор изображенными на них событиями. Обрати со мною внимание и на остальное: чаши, треножники, кружки, рукомойные сосуды, блюда, бесчисленные роды стаканов; шутов, актеров, музыкантов, певчих, острословов, певцов, певиц, танцовщиц, всю свиту распутства, отроков, женственно прельщающих волосами, бесстыдных девиц, по нескромности сестер Иродиады, убивающих Иоанна, — находящийся в каждом богоподобный и любомудрый ум.
В то время как все это совершается внутри дома, у ворот приседят бесчисленные Лазари: одни — покрыты тяжкими язвами, другие — с выбитым глазом, иные — оплакивают потерю ног, а некоторые из них совершенно ползают, потерпев лишение всех членов. Но, взывая, они не бывают услышаны, ибо мешает шум труб, песни самовольных певцов и грохот сильного смеха. Если же как-нибудь бедные посильнее постучат в двери, дерзкий привратник немилостивого господина, выскочив откуда-нибудь, отгоняет их палками, зовет беспощадных собак и бичами растравляет их раны. И отходят други Христовы, о которых прежде всего говорят заповеди, не получив ни куска хлеба, ни кушанья, с одним прибытком обид и ударов. Внутри же, где идет работа маммоне, — одни, как переполненные водою корабли, извергают пищу, другие засыпают около стола, на котором стоят перед ними стаканы. Двойной грех обитает в этом доме: один — пресыщение упивающихся, другой — изгнание голодных нищих.
Если Господь видит это, <а Он конечно видит>, то что, по вашему мнению, последует за такую жизнь, — скажите вы, ненавистники нищих? Или не знаете, что их ради Священное Евангелие провозглашает и подтверждает своим свидетельством все эти страшные и ужасные примеры? Описан там тяжко скрежещущий зубами и стенающий <богач>, роскошествовавший в виссоне и содержимый в бездне зол (Лк. 16: 19—31). Другой опять, подобный этому, осужден на нечаянную смерть; вечером он совещался об утренней пище и не дожил до луча утреннего (Лк. 12: 16—21). Не будем мертвы для веры и бессмертны для наслаждения. А такого образа мыслей держимся мы, когда желаем всем жертвовать плотскому обольщению, как домовладыки, не имеющие наследников, как постоянные господа на земле, во время жатвы заботящиеся о посеве, а во время посева надеющиеся порадоваться жатве, сажающие платан и ожидающие тени высокого дерева; сажающие финиковое зерно и ожидающие сладости плодов. И это часто бывает в старости, когда близка зима смерти, а жизни остается не ряд годов, а три или четыре дня!
Итак, помыслим, как существа разумные, что жизнь наша преходяща, что время текуче, непостоянно и неудержимо, как какой-нибудь речной поток, который все, что ни попадет в него, несет к конечной гибели. И, о если бы будучи краткою и скоропреходящею, жизнь была безотчетна! Но в том состоит ежечасная опасность, что не только за дела, но и за слова, произнесенные нами, должны мы дать ответ перед неподкупным судилищем.