...Благозвучен и доходит до Божия слуха... не вопль, с напряжением издаваемый, но помышление, воссылаемое от чистой совести.

Как сделавшийся добычею смерти уже не жив и наслаждающийся жизнью удален от смерти, так приступающему к Божию человеколюбию совершенно необходимо быть чуждым всякой жестокости.

...Молитва человека порочного, пока он в пороке, бывает призыванием диавола, а кто оставил порок и живет в благости, того глас призывает Благого Отца.

Плоды искренней молитвы: простота, любовь, смиренномудрие, терпение, незлобие и тому подобное. Все это и прежде вечных плодов произращает здесь плод в жизни старательного. Таковы плоды, украшающие молитву; если не будет их, то напрасен ее труд.

...Если кто, как говорит Писание, будучи жестокосерд, и ища лжи (Пс. 4:3), осмеливается произносить слова молитвы, то пусть таковой знает, что призывает он отца не небесного, а преисподнего, который сам есть лжец и делается отцом лжи...

Молитва есть печать девства, верность супружества, оружие путешественникам, страж спящим, смелость бодрствующим, плодоносие земледельцам, спасение плавающим.

Надо чистой душой принимать в себя свыше сходящую Пищу. Ее не сеяние произрастило нам, но она – готовый, несеянный и невспаханный Хлеб, сходящий свыше, обретаемый же на земле.

Наша жизнь, утратив общение в добре, отпала и от Божией воли. Поэтому научаемся мы в молитве в такой мере очищать нашу жизнь от худого, чтобы, как в небесном жительстве, и в нас беспрепятственно управляла Божия воля; так, чтобы можно было сказать: Как в Престолах, Началах, Властях, Господствах и во всякой премирной Силе совершается Твоя воля и никакой порок не препятствует действию добра, так и в нас да совершается доброе, чтобы по истреблении всякого порока в душах наших успешно исполнялась во всем Твоя воля.

Следствие молитвы то, что бываем мы с Богом, а кто с Богом, тот далек от сопротивника.

Приступить к Богу с молитвою можно не иначе, как разве кто, отказавшись от этого мира, сделается человеком единого Бога.

Необходимо нам усиленное восхождение к Богу, чтобы уразуметь, в чем мы обнищали; ибо не придем в вожделение истинных благ, если не поймем своей в них нищеты. Но каким-то одушевленным и внутренним сделается глас молитвы, когда узнаем, в чем мы обнищали, когда придем в уныние от замедления в исполнении желаемого, и в таком случае изольется моление наше, вместо слов, слезами из глаз.

Когда Господь учит нас называть Себя Отцом, кажется мне, Он узаконивает возвышенный и высокий образ жизни, потому что Истина учит нас не лгать, не говорить о себе того, чего в нас нет, не именовать себя тем, чем мы не были. Но, называя Отцом своим Нетленного, Праведного и Благого, надо это родство оправдывать жизнью. Поэтому, видишь ли, сколько требуется нам приготовления, какая нужна жизнь, сколько и каких нужно стараний, чтобы с возвышением нашей совести достигнуть такой меры дерзновения и осмелиться сказать Богу: «Отче»?

...Порок надменности большей частью служит началом худой жизни...

Конец горделивого превозношения есть нисхождение в преисподнюю. И иный на этом, может быть, основании не несправедливо определяет гордость схождением вниз.
Многим кажется, будто бы словом гордость означается — быть выше других. Но истина повествуемого подтверждает наше определение. Ибо если превознесшиеся над другими и в Ветхом Завете низошли вниз в провалах расседшейся земли, то никто не осудит определения, по которому гордость есть падение в самые низменные страны. Моисей смотрящих на это научает быть скромными и не превозноситься преуспеваниями, но всегда хорошо распоряжаться настоящим.

Молитва – страж целомудрия, исцеление от раздражительности, обуздание кичливости, очищение от памятозлобия, истребление зависти, уничтожение неправды, исправление нечестия.

Мудрость пусть руководит образом жизни христиан, и душа пусть избегает гибельности зла. Ибо если мы, воздерживаясь от вина и мяса, виновны в грехах воли, то предсказываю и свидетельствую: не принесут нам никакой пользы вода и овощи и постный стол, если мы не имеем внутреннего расположения, соответствующего этим внешним мерам.

После смиренномудрия узаконивает Господь нам кротость, потому что естественно держаться одному другим, и состоянию смиренномудрия быть как бы матерью какою кроткого навыка.

Корыстолюбие, не дающее никакого покоя своему служителю, который, чем больше работает, услуживая велениям владыки и приобретая по его пожеланиям, тем к большему всегда понуждается труду.

Нет ничего столь тяжелого и неприступного во вражеском ополчении, как орудие сребролюбия. Хотя бы наилучшим образом оградились души стройной связью других добродетелей, но, тем не менее, и через них нередко проникает это стенобитное орудие. Можно видеть, что и при целомудрии вторгается корыстолюбие, при вере, при хранении Таинств, при воздержании и смиренномудрии и при всем подобном бывает это тяжкое и непреоборимое искушение зла. Поэтому некоторые воздержные, целомудренные, пламенеющие верою, люди строгого образа жизни, со скромными нравами, не в состоянии бывают противостоять только этой болезни.

Когда раздражительность тем, что сосет внутренности, или памятозлобием расслабляя силу и рассудок души, и худой образ жизни породят этого зверя — зависть, или другого какого столько же злого, тогда чувствующий, что душа его внутри себя питает зверя, благовременно воспользуется врачевством, истребляющим страсти. А чтобы по умерщвлении таковых в сделавшем это совершилось исцеление, к этому служит Евангельское учение.

Исповедание грехов производит удаление и отчуждение от худых дел...

...Исповедание, что не приимет более на себя отринутой тины греха и на жизненном пути не коснется земной скверны, делается входом Святыни в уготованную так душу; Святыня же — Господь.

Пролей передо мною горькие и обильные слезы, и я соединю мои слезы с твоими: в соучастника и общника твоей скорби прими священника, как отца. Священник так сокрушается о грехах того, кого принимает по вере вместо сына, как скорбел Иаков, увидев одежду Иосифа. Поэтому на родившего тебя в Боге ты должен полагаться больше, чем на родивших тебя по телу. Смело открывай ему свои секреты, открывай ему тайны духа, как тайные раны врачу; он позаботится о твоем здоровье.

Ложь есть какое-то рождающееся в уме представление о не сущем, будто бы существует то, чего нет...

Бегите диавола, как жестокого стража темничного, питающегося несчастием грешных и извлекающего из того выгоду. Ибо как Бог утешается правдами нашими, так виновник греха радуется падениям нашим.

Диавол обольщает и разными способами ласкательствует, чтобы ниспровергнуть, а ниспровергши, тотчас попирает и смеется над лежащим, присоединяет к несчастью посрамление и радуется посрамлению обольщенного.

Изобретатель зла, когда не успел в клевете, не вовсе перестает придумывать козни тем, на кого злоумышлял, а, напротив того, обращает изобретательность на особую военную хитрость, улавливает естество человеческое в порок приманкою удовольствий. И действительно удовольствие, подобно какой-то приманке, ко всякому пороку, как скоро поставлено на вид, жадные души удобно привлекает удочкою погибели; особенно же естество наше без всякой какой-то осторожности вовлекается во зло сладострастием.

Полчище сопротивных не могло быть истреблено иначе, как воскресшим за нас Господом.

Когда «очи мои всегда к Господу» (Пс. 24:15), тогда недейственным останутся сети сопротивника, которыми он строит козни тому, что в душе драгоценного.

И ночью и днем блуждая по воздуху, они есть делатели и слуги злобы, и тщательно строят против нас козни. Они изнемогают от зависти и ненависти, которых хорошо избегать, если мы, люди, хотим быть своими Богу, тогда как они ниспали из содружества с добром.

Зло мы понимаем не как нечто самостоятельное в нашей природе, но смотрим на него как на отсутствие только добра.

Зло не самостоятельно, потому что не от Сущего имеет свою особность. А что не от Сущего, то, конечно, не существует особым естеством.

Отступившие от связи с добрым, и отступлением от лучшего осуществившие зло прилагают все старание, и всячески примышляют, как и других присоединить к общению во зле.

Вне свободного произволения нет никакого самобытного зла; но зло потому и называется злом, что оно не добро.

Если в одном и том же, что одному служит во зло, а другому нет, разность произволения то и другое показывает в противоположности, то ясно, что никакое зло не может состояться без нашего произвола.

Зло зарождается как-то внутри, составляемое свободным произволением тогда, как происходит какое-то удаление души от хорошего.

Как здоровье и болезнь, так и благость и злоба имеют состоятельность при взаимном отрицании, так что отсутствие одного делается осуществлением другого.

Грех не есть существенное свойство нашей природы, но уклонение от нее. Подобно тому, как и болезнь и уродство не от начала в нашей природе, но составляют противоестественное мнение, так и деятельность, направленную ко злу, должно признавать как бы каким искажением врожденного нам добра.

...Зверями были для меня прежде грехи, Зверями как львы, которые страшили пастью и остриями когтей терзали меня. Но пришли помощники – милость и истина (Пс. 56:4) — это прекрасная чета, потому что и милость не без суда, и истина не без милости. И ими-то избавляюсь от сопребывания с этими зверями.

Чтобы терния этой жизни <грехи> не уязвляли босых и ничем не охраняемых ног, наденем на ноги жесткие сапоги, а это – воздержание и строгая жизнь, которая сама собой сокрушает и стирает острия терний, препятствует греху, начав с малого и незаметного, проникать во внутренности.

...Грехи, имея в себе скрытую гибель, желательными кажутся на первый взгляд, по какому-то обольщению для неосмотрительных столько же привлекательными, как и дело доброе.

Душа человеческая не иначе отчуждается от Бога, как страстным расположением. Поскольку Божество всегда бесстрастно, то постоянно пребывающий в страсти отлучается от общения с Божеством.

Борющемуся с помощью добродетели с каким-либо грехом нужно уничтожить в себе начала злых дел. Ибо с истреблением начала уничтожается следующее за ним. Так Господь учит в Евангелии, говоря об умерщвлении первенцев зол, когда повелевает умертвившим в себе похоть и гнев не бояться уже ни скверны прелюбодеяния, ни ужасов убийства, потому что то и другое не бывает само собою, если гнев не породит убийства, а похоть – прелюбодеяния. Поэтому, убивающий первенца, без сомнения, убивает и последующее за ним поколение, как и поразивший голову змеи умерщвляет ее целиком.

Душа, намеревающаяся возлететь к Божеству и прилепиться ко Христу, должна изгнать из себя всякий грех, — имею в виду кражу и хищничество, прелюбодеяние и корыстолюбие, и блуд, и болезнь языка, и все роды прегрешений, как явных, так и тайных, каковы, например: зависть, неверие, злонравие, обман и весь потаенный рой пороков, которые, как и явный род грехов, равно ненавидит Писание и пренебрегает ими.

Грех делает нас нечувствительными к чести, даруемой нам благодатью, и порождает стремление к бездуховной жизни. Ибо все, совершающееся вне истинного разума, есть бездуховность, а бездуховность и бессмысленность свойственны скотам.

Все доброе и спасительное, сделанное для людей Богом, совершено по благодати и благости, а нами не подано никакой причины к оказанию нам добра. Напротив того, мы пребываем во всяком пороке; Бог же не отступает от собственного Своего естества, но что Он есть, то и творит, так как благому по естеству неестественно было бы сделать что-либо иное, кроме свойственного Ему.

...Жених водворяется не в запустевшей добродетелями душе, но разве в том, кто... сделается сосудом аромата, источающим благовоние; такой, став чашею премудрости, приемлет в себя божественное и чистое вино, от которого в приявшем бывает веселие.

...Некоторым образом тот входит в единение с Богом, кто прилепляется к Нему упованием и делается с Ним едино.

Душа, вступившая в единение с Богом, не имеет сытости в наслаждении, чем обильнее наполняется Услаждающим, тем сильнее действуют в ней пожелания.