Авва Феона

...К самоубийцам должно причислить того, кто не изменяет строгих правил воздержания и тогда, когда нужно подкрепить ослабевшие силы принятием пищи...

...Не ревность к благочестию, а неразумие докажет тот, кто захочет строго держаться правил поста и тогда, как по времени праздничному делается разрешение на пищу.

Пост бесполезен для тех, которые хотят посредством его заслужить людскую похвалу, имя святых, как о них говорится в Священном Писании, что они получат награду свою в настоящее время (Мф. 6:16), равно как бесполезен и для тех, которые постятся не так, как угодно Богу.

Господь не почитает поста существенно добрым делом, потому что он не сам по себе, но при других добрых делах угоден Ему, и что от случайных причин он бывает не только напрасен, но даже ненавистен Богу, как об этом Он Сам свидетельствует у Иеремии: «Если они будут поститься, Я не услышу вопля их» (Иер. 14:12).

...Кто осмелится считать себя без греха, тот виновен будет в пороке хулы и гордости, если будет присвоять себе равенство в том, что свойственно только одному Иисусу Христу.

...В тех грех не может господствовать, которые не презирают совета Господня, но все свое имущество раздав бедным, взяв свой крест, следуют за Подателем небесной благодати.

Преподаватель духовных предметов приобретает двойную прибыль, ибо польза последует не только в преуспевании слушающего, но и в рассуждении преподающего, но тому что не менее и самого себя воспламеняет к желанию совершенства, когда наставляет слушателя.

Истинное благо от прочих... отличается следующим образом: если оно само по себе добро, а не для чего другого; если само по себе необходимо, а не для другого; если неизменно и всегда бывает добром, постоянно удерживая свое качество, никогда не может переходить в противную сторону; если отнятие или прекращение его не может не причинить совершенную погибель; если противное ему есть просто главное зло и никогда не может переходить в добрую сторону.

Благодать Божия не только отсекает ветви зла, но и самые корни развращенной воли исторгает.

В видимом воздержании плоти нет полноты совершенства; его могут иметь и неверные или по необходимости, или по лицемерию.

Те есть истинные и непорочные девственники Христа... которые не только боятся, но и не хотят блудодействовать, которые не только обуздывают сладострастие, но и победили даже самое малейшее страстное услаждение сердца и слабое возбуждение похоти, даже до того утончили чувство плоти, что не возмущаются не только никаким услаждением от разжжения ее, но и малым щекотанием.

...Сребролюбие, тщеславие, гордость и множество всяких пороков соединяются нераздельным союзом. Таким образом, если и один какой-нибудь порок начнет усиливаться в нас, то он будет доставлять приращение и прочим.

Нам нужно знать, что не потому только мы должны очищаться от всякого порока, что он возмущает наше чувство, но потому, что он не довольствуется тем, чтобы господствовать одному без соучастия других, а, введя свирепую толпу всех страстей, разнообразным пленом опустошает покоренный ему дух.

Плотская похоть никак не может не усиливаться, и трудно бывает, чтобы огонь, которому хотя бы и тщательно пища доставлялась, был заключен в назначенных пределах так, чтобы не прорывался вовне и не сожигал всего, к чему ни прикоснется. Если ему и всегда встречается свое препятствие, так что не допускается разгораться вовне, однако же он воспламеняется и тогда, как стесняется; поскольку самая воля бывает виновна и привычкою к совокуплению очень скоро увлекается к излишествам прелюбодеяния.

Заслуги всех добродетелей, хотя сами по себе хороши и ценны, однако же в сравнении со славным созерцанием они затмеваются. Ибо многих святых, занятых упражнением хотя в добрых делах, однако же земных, отвлекают от созерцания высочайшего блага Бога и замедляют в стремлении к Богу.

Необходимо и чистоту внешнего человека поддерживать пищею и питием внутренней чистоты, и всегда воодушевляться ей для сохранения постоянной непорочности.

Обжорство должно быть побеждаемо не для себя только, именно чтобы не вредило нам обременительной прожорливостью, и не для того одного, чтобы не разжигало нас огнем плотской похоти, но и для того, чтобы не делало нас рабами гнева или ярости, печали и всех прочих страстей.

Милосердие, терпение и любовь или те заповеди касательно... добродетелей, в которых заключается главное добро, должны быть соблюдаемы не для поста, а, напротив, пост для них. Ибо надобно стараться, чтобы те добродетели, которые составляют истинное добро, были приобретаемы постом, а не для поста должны быть совершаемы действия тех добродетелей. Итак, для того полезно сокрушение плоти, для того к нему должно быть присоединяемо врачевство воздержания от пищи, чтобы через него мы могли достигнуть любви, в которой заключается неизменное и без всякого исключения времени постоянное добро. Ибо изучение медицины, золотарства и прочих существующих в этом мире искусств бывает не для инструментов, нужных для производства их, а, напротив, инструменты приготовляются для упражнения в искусстве; они как полезны искусным, так излишни для не знающих самого искусства. Они как весьма много споспешествуют тем, которые для производства своего дела употребляют их в посредство: так вовсе не могут приносить пользу тем, которые, не зная, для какого дела они сделаны, довольствуются одним обладанием их, потому что сущность их пользы поставляют только в содержании их, а не в совершении работы. Итак, существенное благо есть то, для которого делается то, что считается средним; а само главное добро делается не по другой причине, а только ради своей доброты.

...Мы, несмотря на сильное желание поста, почитаем его делом добрым только тогда, когда он сообразен с временем и когда соблюдается мера в нем. Потому и не полагаем надежды на один пост, но, сохраняя его, хотим достигнуть через него чистоты сердечной и апостольской любви, чем самым и доказывается, что пост (для коего не только назначены определенные времена, в которые и должно соблюдать его и оставлять, но определены и качество, и способ) относится к числу средних добрых дел, а не существенно добрых, потому что существенное добро должно быть всегда соблюдаемо, а существенное зло никогда не должно быть допускаемо.

К какому роду добрых дел должно причислить пост, — к числу ли существенно добрых, каковы есть: правда, мудрость, мужество и воздержание, которые вовсе не могут перейти в противную сторону, или к числу средних, т. е. таких, которые сделать иногда, может быть, полезно, иногда опустить не предосудительно, а иногда похвально опустить. Если мы причислим пост и воздержание к существенно добрым делам, то, без сомнения, употребление пищи и пития надобно будет счесть делом худым и преступным. Ибо что противно главному добру, то непременно надобно считать главным злом. Но так думать не позволяет нам Священное Писание. Ибо если мы будем поститься на том основании, что будто грешно употреблять пишу, то не только не получим никакого плода от воздержания, но еще, по Апостолу, подвергнемся тягчайшему обвинению за нечестие потому, что будем удаляться кушаний, которые «Бог сотворил, дабы верные и познавшие истину вкушали с благодарением; ибо всякое создание Божие хорошо, и ничто не предосудительно, если принимается с благодарением» (1Тим. 4:3 — 4); «только почитающему что-либо нечистым, тому нечисто» (Рим. 14:14). Потому никто не был осуждаем за одно употребление; пищи; и если евшие осуждаются, то это потому, что с употреблением пищи соединяется или последует за таковым нечто предосудительное
Из сказанного видно, что пост относится к числу средних добрых дел, потому что как соблюдение его не оправдывает нас, так и за нарушение его мы не подвергаемся осуждению, если, кроме употребления нищи, нет преступления заповеди, достойного наказания.

Более чистый взгляд большее и замечает, неукоризненная жизнь порождает большую скорбь самоукорения, исправление нравов и рачительная ревность к добродетелям умножают стенания и воздыхания. Ибо никто не может быть доволен тою степенью совершенства, до какой преуспел; и кто чем чище будет духом, тем более видит себя нечистым, более находит причины к смирению, нежели к возношению; и чем скорее стремится к высоте, тем более видит, что ему еще больше остается, куда стремиться.

...<Мы> должны считать себя недостойными причащения Святого Тела Христова, во-первых, потому, что величие этой Небесной Манны таково, что никто, обложенный этою бренною плотию, не принимает эту Святую Пищу по своей заслуге, а по незаслуженной милости Господней; потом, потому, что никто в брани с этим миром не может быть так осмотрителен, чтобы не уязвляли его хоть редкие или легкие стрелы грехов, ибо невозможно, чтобы человек не согрешил или по неведению, или нерадению, или по легкомыслию, или увлечению, или по рассеянности помыслов, или по нужде какой-либо, или по забвению.

...Мы не должны устраняться от причащения Господня из-за того, что сознаем себя грешниками; но еще более и более с жаждою надобно поспешать к нему для уврачевания души и очищения духа, однако же с таким смирением духа и верою, чтобы, считая себя недостойными принятия такой благодати, мы желали больше врачевства для наших ран. А иначе и в год однажды нельзя достойно принимать причащение, как некоторые делают, которые, живя в монастырях, достоинство, освящение и благотворность Небесных Таинств оценивают так, что думают, что принимать их должны только святые, непорочные, а лучше бы думать, что эти Таинства сообщением благодати делают нас чистыми и святыми. Они подлинно больше гордости высказывают, нежели смирения, как им кажется, потому что когда принимают их, то считают себя достойными принятия их. А гораздо правильнее было бы, чтобы мы с тем смирением сердца, по которому веруем и исповедуем, что мы никогда не можем достойно прикасаться Святых Тайн, в каждый Господский день принимали их для уврачевания наших недугов, нежели, превознесшись суетным убеждением сердца, верить, что мы после годичного срока бываем достойны принятия их.

Справедливо вменяется не в легкий, а в тяжкий грех нечестия, когда кто, изливая молитву Господу, вдруг увлекшись суетным, недобрым помыслом, удаляется от лица Его, как будто Бог не видит и не слышит.

Те, которые очи сердца закрывают толстым покрывалом страстей и, по изречению Спасителя, видя не видят и слыша не слышат и не понимают (Мф. 13:14), те, в тайниках своего сердца, едва усматривают даже большие и главные пороки, а нападков помыслов, неуловимых, скрытных страстей, которые таким острым жалом уязвляют дух, и пленений души своей не могут видеть ясно, но всегда блуждая постыдными помыслами, не знают и скорби об этом. Когда отвлекаются от познания Бога, которое есть единственное благо, то не имеют скорби об этом лишении, потому что, развлекая свой дух приходящими по их желанию помыслами, они вовсе не имеют в виду, — к чему главным образом стремиться или чего всячески желать. Подлинно, эта причина доводит нас до того заблуждения, что мы, совсем не зная, что такое самая безгрешность, думаем, что мы не можем навлекать на себя вовсе никакой вины этими бесполезными, непостоянными развлечениями помыслов, но приведенные как бы в исступление, как пораженный слепотою глаз, ничего не видим в себе, кроме главных пороков, и считаем нужным избегать только того, что осуждается строгостью и мирских законов; если мы хоть немного сознаем, что в этом невиновны, то думаем, что в нас вовсе нет никакого греха. По близорукости, не видя в себе малых, но многих нечистот, мы вовсе не имеем спасительного сокрушения сердца, если и коснется нашего чувства горечь печали; не скорбим, будучи подстрекаемы тонким искушением тщеславия; не плачем о том, что лениво или холодно воссылали молитву, не поставляем в вину того, что во время псалмопения и молитвы мы допустили нечто другое, кроме самой молитвы или псалма. Многое, что постыдно говорить или делать перед людьми, мы не стыдимся воспринимать сердцем и не боимся, что это открыто для взора Божия и противно Ему; даже истечения от скверных сновидений не очищаем обильными излияниями слез; не плачем и о том, что в самом благочестивом деле милостыни, когда услуживаем потребностям братии или доставляем пищу бедным, нежелание от скупости помрачает достоинство благотворительности; не думаем, что мы терпим какой-либо вред, когда, оставив память о Боге, помышляем о временном и телесном, так что к нам относится следующее изречение Соломона: «Били меня, мне не было больно; толкали меня, я не чувствовал» (Притч. 23:35).

При всей осторожности, постоянной тщательности и внимании к себе, но при погрешительном суждении нашем, воспламенившись желанием нерассудительного воздержания, или увлекшись вожделением чрезмерного пресыщения, как будем держать в равновесии существо наших сил испытанием на неверных весах? Но положив на одной весовой чаше чистоту души, а на другой силы тела, истинным судом совести мы то и другое так взвесим, чтобы не склоняться ни на которую сторону перетягивающим расположением к одному предмету — или к неумеренной строгости, или к излишней распущенности; таким образом мы лучше установим равновесие, так чтобы нам за  излишество распущенности или строгости не было сказано: если ты правильно принес, но неправильно разделил, то ты не согрешил ли? (Быт. 4:7).

Что познается не наукою, а опытом, того неопытный не может ни передать, ни умом понять или удержать, кроме того, кто самым делом с подобным усердием приобрел познание.

Со всем тщанием, сколько для нас возможно, мы должны стараться, чтобы сохранить неоскверненную чистоту целомудрия, особенно в то время, когда хотим приступить к Святому Жертвеннику, и с бдительною осмотрительностью надобно остерегаться, чтобы чистота плоти,  сохраненная в предыдущее время, не была нарушена особенно в ту ночь, когда мы готовимся к Святому причащению. Но если злейший враг, чтобы лишить нас небесного врачевства, обольстит усыпленный дух, только так, что не осквернится никаким... согласием его на услаждение, но произойдет истечение, по естественной ли необходимости, или по действию дьявола без чувства удовольствия, для воспрепятствования нашему освящению, то мы можем и должны благонадежно приступить к благодати спасительной пищи <Евхаристии>.

По мнению предков наших, бывает троякая причина истечения во сне. Оно происходит или от излишества пищи, или от беспечности духа, или от наветов врага обольстителя. Итак, первая причина есть порок прожорливости или пресыщения, от которого избыток нечистой влаги истекает. А когда и во время строгого воздержания чистота оскверняется истечением, то это зависит не от настоящего неядения, как вы думаете, а от излишества предыдущего насыщения. Ибо что от прожорливого пресыщения скопилось в членах, то необходимо изливается от раздражения, или бессознательно, хотя тело и было ослаблено Великим постом. Поэтому не только от роскошной пищи нужно воздерживаться, но и простую пищу нужно умеренно употреблять с равномерным воздержанием; даже и в самом хлебе и воде нужно избегать сытости, чтобы долго могла пребывать в нас приобретенная чистота тела, и некоторым образом подражать ненарушимой чистоте духа, хотя нам необходимо сознаться, что иногда и без всякого старания духа, по холодности ли тела, то есть темперамента, или по преклонности возраста некоторые редко оскверняются, или вовсе не оскверняются истечением. Но другую заслугу имеет тот, кто легко достигает мирного состояния при беспечности, и иную тот, кто приобретает победу славными подвигами. Ибо мужество этого, побеждающее все пороки, достойно чуда, а того, кому добро легко достается при его беспечности, по моему мнению, нужно считать больше нерадивым, чем достойным похвалы.
Вторая причина нечистого истечения та, если дух, не занимаясь духовным учением и упражнением, не наставленный в учении о внутреннем человеке, по привычке к постоянной бездеятельности, затвердеет в состоянии беспечности, или когда, не остерегаясь нечистых помыслов, остается при таком вялом расположении к высшей чистоте сердца, что всю сущность целомудрия и совершенства поставляет в одной исправности внешнего человека. А следствием безрассудства и нерадения бывает то, что блуждание многоразличных помыслов не только бесстыдно, нагло обнаруживает сокровенное состояние духа, но и всегда остаются в нем семена всех прежних страстей. Пока это в сокровенности его скрывается, хотя строгим постом тела обуздывается, однако спящего беспокоят обольстительные мечты, из-за которых уже не по необходимости природы, а по обольщению злого духа прежде наступления законного времени вытекает нечистая влага, которой если вовсе нельзя воспрепятствовать (не столько истощением плоти, сколько осмотрительностью и силою духа), по крайней мере, при содействии благодати Божьей надо привести к качеству простого извержения. И для этого особенно должна сдерживаться рассеянность чувств, чтобы дух, привыкнув к этим развлечениям, не увлекался во сне нечистым возбуждением сладострастия.
Третья причина истечения, что хотя правильным и заботливым соблюдением воздержания и сокрушением сердца и тела желаем приобрести постоянную чистоту целомудрия; но на нас, усердно старающихся о пользе плоти и духа, коварнейший враг по зависти нападает так, что усиливаясь низложить надежду нашей совести и смирить нас как бы какою виною, особенно в те дни, в которые мы желали бы с большею чистотою угождать только Богу, — хоть без всякого раздражения плоти или согласия духа, и не через обольщение какою-нибудь мечтою, а простым извержением влаги оскверняет нас, чтобы отлучить нас от Святого приобщения. У некоторых из новичков и тех, которых тела еще не утончены долгим постом, по козням дьявольским случается это обольщение, вероятно, и для того, чтобы и при соблюдении самого строгого поста этою злокозненностью разрушить все их усилия, чтобы, сознав, что они строгим постом не только ничего не преуспели в чистоте тела, но еще более стали оскверняться истечением страшились учительницы непорочности и питательницы чистоты — строгого воздержания, как враждебного.

Святые, которые, постоянно содержа Бога в памяти, как бы на цыпочках ходят по растянутым на высоте канатам. Они, сущность своего спасения и жизни поставляя на узкой стезе той веревочки, т. е. памяти Бога, думают, что они тотчас подвергнутся жестокой смерти, если нога их, хоть немного поколебавшись, сойдет с пути или переступит за черту спасительного направления. Те же акробаты, с удивительным искусством производя воздушное шествие в пустом пространстве, если с осторожным, заботливым равновесием не сохранят стезю, слишком узкую для ступни по канату, то земля, которая для всех есть как бы природное основание и твердый, крепкий фундамент, бывает для них настоящая, явная погибель, не потому, чтобы природа ее изменилась, а потому, что они по тяжести тела стремительно падают на нее. Так и неистощимая благость Божия, при неизменяемом существе своем, никого не оскорбляет; но мы, уклоняясь от небесного и стремясь к земному, сами себя подвергаем смерти, даже самое уклонение становится смертью уклоняющемуся.

Во Христе была хотя истинная плоть, но без греха, т. е. подобная греховной. То относится к истинности человеческого существа, а это к порокам и нравам. Он имел подобие греховной плоти, когда, как человек не знающий, заботясь о хлебе, спрашивал: сколько .хлебов имеете? (Мк. 6:38). Но как плоть Его не была подвержена греху, так и душа — неведению. Потом Евангелист добавляет: «Говорил это Иисус, испытывая его, ибо Сам знал, что хотел сделать» (Ин. 6:6). Он имел плоть, подобную нашей грешной, когда, как бы жаждая, просил у самарянской женщины пить, но она не была осквернена греховной нечистотой, потому что, напротив, женщина вызвана была на то, чтобы просить у Него воду живую, которая бы не допускала ей жаждать никогда, но была в ней источником воды, текущей в Жизнь Вечную ( Ин. 4:14). Он имел истинную эту плоть, когда спал на корабле; но чтобы плавающие е Ним не обманулись подобием плоти греховной, Он, встав, запретил ветру и морю, и сделалась великая тишина (Мф. 8:26). По общей всем участи Он казался подверженным греху, когда говорили о Нем: «Если бы этот человек был пророк, то знал бы, кто и какая женщина прикасается к Нему, ибо она грешница» (Лк. 7:39); но Он не имел действительного греха, потому что, обличив хульное помышление фарисея, Он тотчас простил грехи женщине. Думали, что Он носит грешную плоть, как и другие, когда, как человек, находясь в опасности смерти и пораженный страхом угрожающих мучений, Он молился: «Отче Мой, если возможно, да минует Меня чаша сия; и прискорбна есть душа Моя до смерти» (Мф. 26:38—39); но эта скорбь не знала греховной язвы, потому что Виновник жизни не мог бояться смерти. Ибо Он говорит: «Никто не отнимет жизни у Меня; но Я Сам отдаю ее. Имею власть отдать ее и власть имею опять принять ее» (Ин. 10:18).