Григорий Нисский

Кто видит Бога, тот в этом видении уже все имеет, что состоит в списке благ: бесконечную жизнь, вечное нетление, бессмертное блаженство, нескончаемое царство, истинный свет, духовную и сладостную пищу, неприступную славу, непрестанную радость и всякое другое благо.

...Естество неопределимое не может в точности объято быть словом, имеющим значение имени, напротив того, вся сила понятий, вся выразительность речений и именований, хотя бы, по видимому, заключали в себе что великое и боголепное, не касаются естества в Сущем, но разум наш, как бы по следам только и озарениям каким, гадает о Слове с помощью постигнутого, по какому-то сходству представляя себе и непостижимое.

...Само Божество, каково Оно в естестве Своем, пребывает недоступным и непостижимым естеству человеческому, по неизреченности Своей паря горе превыше человеческого рассудка. Но в живописании добродетелей взирающим на Него открываются некоторые существенные черты неизреченного Естества, так что всякая мудрость, благоразумие, ведение и всякий способ постигающего что-либо мышления суть не самые крылья Божии, но сень Божиих крыльев.

Говоря же о Боге, не к тому нужно стремиться, чтобы придумывать благозвучный и приятный для слуха подбор слов, нужно отыскивать благочестивую мысль, которая вместила бы соответствующее понятие о Боге.

...Когда время искать Господа? Отвечу кратко: целую жизнь. Ибо об этом одном благовременно иметь рачение при всяком другом рачении. Не в установленные какие-либо дни и не в определенное на это время взыскать Господа благо есть, напротив того, никогда не прекращать этого вовсе ищущему — вот истинная благовременность.

Неопределимое и неуловимое в Божестве остается за пределами всякого постижения, потому что величие Его неисследимо (Пс. 144:3)...

...Божие естество не подлежит превратности и изменению, потому что, как не допускающее вовсе зла, не имеет, на что и воспользоваться сим превращением; в лучшее превратиться Оно не может, нет ничего такого, для чего допустило бы Оно изменение; так как нет ничего, что было бы лучше Его, и во что могло бы Оно перемениться.

Исследователь всех богодухновенных изречений не найдет в них учения о Божеском естестве и ни о чем ином, что касается до бытия по сущности. Относительно этого мы, люди, живем в неведении о всем, не зная, прежде всего, себя самих, а потом и всего прочего.

Бог есть Отец: следовательно, от вечности Он то, чем есть; потому что не стал Отцом, но есть Отец. У Бога, что было, то и есть, и будет; а если чего когда-либо не было, того и нет, и не будет; потому что признаем Его Отцом не чего-либо такого, без чего сущим когда-либо в самом себе было бы благочестиво представить Бога.

Не иначе можно возвыситься до Бога, как только всегда взирая в небесное и имея непрекращающееся желание высшего.

Кто соделался чуждым всего разумеемого под именем порока, тот некоторым образом по такому нраву делается богом, доводя до преуспевания в себе то, что разум признает и о Божественном естестве.

Мы не полагаем, что недостаток соответственного имени служил к какому-либо ущербу Божеской славы; бессилие выразить неизреченное, обличая естественную нашу скудость, тем более доказывает славу Божию, научая нас, что одно есть, как говорит Апостол, соответственное Богу имя, — вера, что Он выше всякого имени (Евр. 11:6), Ибо то, что Он превосходит всякое движение мысли и обретается вне постижения при помощи наименования, служит для людей свидетельством неизреченного величия.

Божество мы понимаем чуждым всякой телесности; поэтому единство Сына с Отцом было не по человеческому виду, но по общению Божеского естества и могущества. А что это подлинно так, особенно видно из слов, которые Христос говорил Филиппу: «Видевший Меня, видел Отца» (Ин. 14:9); ибо точным пониманием величия Сына открывается нам, как в образе, Первообраз.

Никакое другое из имен недостойно естества, означаемого им, но все одинаково ниже точного значения, как признаваемые малыми, так и те, в которых предположительно усматривается некое величие понятий.

Для Божия могущества нет ничего ни прошедшего, ни будущего, но и ожидаемое наравне с настоящим содержится всесодержащею действенностью.

Божественная жизнь есть едина, непрерывна сама в себе беспредельна, вечна, ни с какой стороны не воспрещается в безграничности каким-либо пределом.

Как относительно солнечных лучей, кто не видел света от первого дня рождения, для того напрасно и бесполезно толковать на словах о свете, потому что сияние лучей нельзя ощутить посредством слуха, так и касательно истинного и умного Света, каждый должен иметь свои глаза, чтобы усмотреть ту красоту; кто увидел ее, по некоему божественному дару и вдохновению, тот хранит неизъяснимое изумление в тайне сознания, а кто не видел ее, тот не будет чувствовать и того лишения, которое терпит.

Все Богодухновенное Писание для читающих есть закон, не только заповедями, но и историческими повествованиями обучающий знанию тайн и чистому образу жизни.

Сила ангельская, сравниваемая с нашею, кажется имеющею весьма преимуществ, потому что, не отягощаемая никаким внешним ощущением, чистою и неприкровенною силою ведения, стремится к вышнему. Если же  рассматривать и их способность разумения относительно к величию истинно Сущего, то осмелившийся сказать, что и их сила относительно уразумения Божества недалеко отстоит от нашей малости, явит смелость, не выходящую из должных пределов. Ибо велико и непроходимо расстояние, которым несозданное естество отделено от созданной сущности. Одно ограничено, другое не имеет границ; одно объемлется своею мерою, как того восхотела премудрость Создателя, другое не знает меры; одно связано некоторым протяжением расстояния, замкнуто временем и местом; другое выше всякого понятия о расстоянии; сколько бы кто ни напрягал ума, столько же оно избегает любознательности.

Малое по природе не может возвыситься над своею мерою и достигнуть превосходящей природы Вышнего.

Истина сущих действительно есть нечто святое, даже святое святых и для многих неприкосновенное и неприступное. Поскольку она пребывает в сокровенной и неизглаголанной глубине таинственного храма, то познанию о превышающих понятие сущих нужно быть нелюбопытным. Должно веровать, что искомое есть, однако же не подлежит взорам всех, а пребывает неизреченным в сокровенных глубинах мысли.

Какое бы ты ни высказал имя, оно укажет на то, что есть при Сущем, а не то, что Он есть; Он благ, нерожден, но при каждом из этих имен подразумевается: есть. Об этом-то Сущем благом, Сущем нерожденном если бы кто обещал дать понятие, как Он есть, тот был бы безрассуден, говоря о том, что познается при Сущем, он молчит о самой сущности, которую обещает изъяснить словом. Ибо быть нерожденным есть одно из свойств, познаваемых при Сущем, но иное понятие бытия и иное — образа бытия.

Все те, которые, хотя теперь и взирают на Бога, но снова вводятся в заблуждение вещественными представлениями, недостойны хвалы ангельской, как безумно представляющие себе несуществующее. А кто внимателен для одного Божества, тот слеп для всего иного, на что только обращены взоры многих.

Я же, наученный Богодухновенным Писанием, дерзаю утверждать, что Превысший всякого имени у нас получает многоразличные наименования по различию благодеяний. Он называется Светом, когда рассеивает тьму неведения; Жизнью, когда дарует бессмертие; Путем, когда руководит от заблуждения к истине; так и Столпом крепости (Пс. 60:4), и Градом ограждения, и Источником, и Камнем, и Виноградом, и Врачом, и Воскресением, и всем таковым именуется Он у нас, многоразлично разделяя Себя в Своих к нам благодеяниях. А призирающие далее человеческой природы, видящие непостижимое, но просматривающие обратное объясняют именами сущность.

Нужно не без рассуждения избирать речения, употребляемые в славословие Богу, чтобы в неосмотрительном каком-либо стремлении, даже не приметив того, не приписать Божию величию неприличных понятий.

Так как Божеское рождение чисто от всякого понятия страстности, то в нем мы не должны разуметь измеряемого временем продолжения.

Хвастающий, что достиг познания о существующем, пусть объяснит нам пока природу муравья, а затем уже рассуждает о природе силы, превосходящей всякий ум.

Что значит горсть по отношению к целому морю, то же значит вся сила слов по отношению к неизреченному и необъятному Естеству.

Кто истинно и как должно понимает богословие, тот, без сомнения, живет в согласии с верой. А это возможно лишь при отвержении плотских страстей, упражнениями в добродетели.

Все изречения в Священном Писании означают что-либо открываемое о Боге, каждое представляя особенное значение, из них узнаем или могущество, или непричастность несовершенства, или безвиновность, или неописанность, или то, что над всем Он имеет власть, или вообще что-нибудь о Нем. Самую же сущность, как невместимую ни для какой мысли и невыразимую словом, Писание оставило неисследованною, узаконив чтить ее молчанием, когда запретило исследование глубочайшего и изрекло, что не должно спешить произносить слова перед лицом Божиим (Еккл. 5:1).

Если вся тварь неспособна вместить учение о себе, то как же человеческая малость вместит учение о Владыке твари?

Божество не есть что-либо умопредставляемое в очертании. Напротив того, Божеству свойственно быть везде, все проницать и ничем не ограничиваться.

Тому, чей разум развлекается многим, невозможно преуспеть в познании Бога и в любви к Нему.

Нерастленной и Неискусобрачной невозможно в собственном смысле употребить слово «зачатие», потому что именования девство и плотское зачатие не соединимы в Одной и Той же. Но как Сын дан нам без отца, так и Отрок рождается без плотского зачатия. Дева как не познала, каким образом в теле Ее составилось богоприемное тело, так не ощутила рождения, потому что, по свидетельству пророчества, без болезней рождения было у Нее рождение. Исаия говорит: «Прежде нежели наступили боли ее, разрешилась сыном» (Ис. 66: 7).

Душа может соединиться с нетленным Богом, только если сама, насколько возможно, очистится целомудрием, чтобы воспринять подобное, стать как бы зеркалом для чистоты Божией, чтобы участием в первообразной красоте и отражением ее и самой преобразиться.

Жених водворяется не в запустевшую душу, но только в ту, которая сделается сосудом ароматов, чашей премудрости, принимающей в себя чистое божественное вино. Душа, вступившая в единение с Богом, не насыщается наслаждением; чем обильнее наполняется она, тем сильнее жаждет.

Каждый из нас есть живописец собственной жизни. Наша душа – как бы полотно, добродетели – краски; Иисус Христос есть образ, с которого мы должны списывать.

Следствием скорбей настоящей жизни естественным станет нежелание грешить. А когда преуспеем в этом, то представится нам надежда на обещанную благодать веселия.

...Горестное посылается от Бога достойным того, каждый же сам для себя бывает виновником этих бичей, собственным своим произволом уготовляя себе ожидающие его скорби.

Самое приличное для скорбящих врачевство есть молчание, так как оно пораженную во время скорби душу успокаивает безмолвием. Если же кто в то время, когда душа еще надрывается страданием, приступает к ней со словами, — рана скорби делается неисцелимой, напоминание о несчастиях растравляет ее подобно терниям.

Благоразумным воздержанием уврачуй два противоположных страдания: свое пресыщение и голод брата.

...Есть пост и нетелесный, есть воздержание невещественное, относящееся к душе, — удержание себя от зла; его ради нам узаконено и то воздержание от яств.

Совершеннейшая цель воздержания состоит в том, чтобы иметь в виду не удручение тела, но удобнейшее служение душевным потребностям.

Мы видим, что земледельцы искусно отделяют смешанную с зерном шелуху, так что каждое из них назначается для надлежащего употребления: зерно для поддержания человеческой жизни, шелуху для сожжения, также на корм животным. Так и любитель целомудрия, отделяя нужду от удовольствия, как зерно от шелухи, последнюю оставляет неразумным, которых кончина в пожжение, как говорит Апостол (Евр. 6:8), а из того, что необходимо, берет себе, сколько нужно, с благодарением. Но поскольку многие, впавши в другой вид неумеренности, от излишней строгости жизни, незаметно увлеклись в сторону, противную предположенной ими цели, и иным образом отдалив душу свою от высших и Божественных предметов, низвели таковую в круг мелочных забот и попечений, обратив ум свой к наблюдению за телом, так что не в состоянии свободно возноситься умом и созерцать вышнее, будучи погружены в заботу о том, чтобы удручать и сокрушать свою плоть: то хорошо было бы позаботиться и об этом и равно избегнуть неумеренности, как в том, так и в другом случае, — чтобы ни утучнением плоти не подавить ума, ни опять излишним истощением таковой не сделать его слабым и презренным и занимающимся только телесными трудами; но всегда помнить мудрое правило, которое равно воспрещает уклонение как в правую, так и в левую сторону.

Мудрствование да руководит образом жизни христиан, и душа да бегает пагубы зла. Ибо если, воздерживаясь от вина и мяс, мы виновны в грехах воли, то предсказываю и наперед свидетельствую: не принесут нам никакой пользы вода и овощи, и бескровный стол, если мы не имеем внутреннего расположения, подобного внешней видимости.

Нужно сперва позаботиться, чтобы не оказалось нестройности и разногласий в начинаниях, а потом уже приступать с молитвой к Богу.

Наша жизнь, утратив общение в добре, отпала и от Божией воли. Поэтому мы должны научиться в такой мере очищать нашу жизнь от дурного, чтобы и в нас, как в небесных жителях, беспрепятственно управляла Божия воля, так, чтобы мы могли сказать: «Как в Престолах, Началах, Властях, Господствах и во всякой премирной силе совершается Твоя воля, и никакой порок не препятствует действию добра, так и в нас да совершится доброе, что бы по истреблению всякого порока в душах наших успешно исполнялась во всем Твоя воля».

Кто прибегает к чародеям, или прорицателям, или обещающим при содействии демонов совершить какое-либо очищение и отвращение вреда, — таких надобно тщательно допрашивать, оставаясь ли в вере во Христа, они вовлечены были в такой грех какою-нибудь нуждою, потому что какое-нибудь несчастье или невыносимая потеря внушила им такое намерение; или совсем презревши исповедание, нами им вверенное, прибегали они к содействию демонов. Ибо если они сделали это с отступлением от веры и с тем, чтобы не веровать в поклоняемого христианами Бога, то, очевидно, их надобно будет подвергнуть осуждению как отступников. Если же довела их до этого какая-нибудь невыносимая нужда, обольстив их какою-либо ложною надеждою, то и таким должно быть оказано снисхождение, подобно тем, которые во время исповедания не могли устоять против мучений.

Волшебство недействительно против живущих добродетельно; напротив того, подкрепляемые Божией помощью превозмогают всякую кознь.

Душа первоначально была тем, чем снова окажется впоследствии по очищении, и тело, созданное Божиими руками, сотворено тем, чем в надлежащие времена покажет его Воскресение. Ибо каким всегда будешь видеть его по Воскресении, таким, конечно, сотворено и первоначально; потому что Воскресение есть не иное что, как, без сомнения, восстановление в первобытное состояние.