Григорий Нисский

«Время рождаться, и время умирать» (Еккл. 3, 2), то есть пришло время, и я родился; придет время, и я умру. Если все обратим на это внимание, то не пойдем, оставив это сокращенное шествие, кружиться с нечестивыми, добровольно блуждая по круговратному пути жизни,  увлекаясь властью, знатностью и богатством, которыми, будучи замедляемы на таком множестве путей этого мира, не находим исхода из лабиринта этой жизни, тем самым, что, по-видимому, употребляем усилие, смешивая для себя признаки непогрешительного пути. Сколько блаженны, говорит Екклесиаст, те из людей, которые, оставив вращающиеся обольщения жизни, приводят себя на сокровенный путь добродетели. А на этом пути тот, кто не обращает душу ни к чему здешнему, но со старанием устремляется к предложенному в надежде верою.

В смерти никому не будет уже возможности болезнь, причиненную ему грехом, излечить памятованием о Боге, потому что исповедь имеет силу на земле; а во аде этого нет.

...Не должно скорбеть о почивших (1 Сол. 4:13), потому что скорбь эта свойственна только неимущим упования... Возможно ли людям это исполнить, когда в каждом есть какое-то естественное отвращение от смерти; кто видит умирающих, те с трудом сносят зрелище; а к кому приближается смерть, те, сколько можно, от нее бегут. Да и господствующие законы признают ее крайним из преступлений и крайним из наказаний; поэтому какая же возможность почитать ни за что исшествие из жизни, даже кого-либо из чужих, не только и близких, когда они оканчивают жизнь? К тому же видим... что и все человеческое старание имеет в виду то, что продлить нам время жизни; потому у нас и дома придуманы для жительства, чтобы тела в окружающем их воздухе не страдали от холода или жара. И земледелие что иное, как не заготовление потребного для жизни? Забота же о жизни, конечно, происходит от страха смертного. Что такое врачебное искусство? Отчего оно почтенно у людей? Не от того ли, что средствами своими, по-видимому, борется несколько со смертью. И брони, и щиты, и воинская обувь, и шлемы, и оборонительные оружия, и ограды стены, и железом кованные ворота, и доставляющие безопасность рвы, и подобное тому, почему иному делается все это, как не по страху смерти? Поскольку же естественным образом так страшна смерть, то легко ли послушаться того, кто велит остающемуся в живых не предаваться скорби об умершем?

...Совершенная жизнь такова, что никакое описание совершенства не останавливает дальнейшего преуспеяния в оной, но непрестанное возрастание в усовершении жизни для души есть путь к совершенству.

...Истинное совершенство и состоит в том, чтобы никогда не останавливаться в приращении к лучшему и не ограничивать совершенства каким-либо пределом.

...Достигшим уже совершенства в жизни добродетельной и очистившим себя... прилично хвалить Бога и быть в таком состоянии, в каком, как веруем, пребывает естество ангельское. Ибо у них, известно нам, нет другого занятия, как только хвалить Бога, и у совершенных в добродетели нет иной заботы, как только устроять жизнь свою, чтобы была хвалою Богу.

В том, что прекрасно по естеству, хотя и невозможно получить все, для имеющих ум великая выгода не остаться не получившим и части. Потому необходимо прилагать все старание о том, чтобы не вовсе лишиться возможного совершенства, но столько приобрести такового, сколько успеем узнать искомое. Ибо, может быть, иметь у себя прекрасное для того, чтобы всегда желать, приобрести его еще  больше, есть уже совершенство человеческой природы.

Для того, кто действительно восстал, никогда не прекратится нужда восставать непрестанно, и для поспешающего ко Господу не истощится путь к продолжению божественного течения. Всегда надлежит восставать, и приближающимся даже к цели в течении своем никогда не успокаиваться.

Вот в подлинном смысле совершенство — не льстиво, не по страху наказания удаляться от порочной жизни, и не по надежде наград делать добро, с какими-нибудь условиями и договорами торгуя добродетельною жизнью; но теряя из вида все, даже что по обещаниям соблюдается надежде, одно только почитать для себя страшным — лишиться Божией дружбы, и одно только признавать драгоценным и вожделенным — сделаться Божиим другом, что, по моему рассуждению, и есть совершенство жизни.

Кто в течение всей жизни достигает большей и большей высоты многими восхождениями, тот не сомневался стать еще выше себя самого, так что жизнь его, подобно орлу, во всем, думаю, усматривается надоблачною, напыщенною, парящею в эфире мысленного восхождения.

Не отваживайся, как учитель, подавать советы слушателям, если великой и продолжительной заботой не укрепил для этого сил своих.

...Созерцание не совершает душу само по себе, если нет дел, показывающих преспеяние в нравственной жизни...

Намеревающемуся приступить к созерцанию всего сущего должно очистить себя во всем, быть чистым и нескверным по душе и по телу, омывшим с себя нечистоту соответственно душе и телу, — чтобы могли мы оказаться чистыми перед Тем, Кто видит сокровенное, и чтобы благоприличие в видимом сообразно было внутреннему расположению души.

Созерцание... Бога совершается не по видимому и не по слышимому, и никаким из обыкновенных понятий не объемлется; ибо сего око не виде, и ухо не слыша, и это не есть что-либо из входящего обыкновенно на сердце человеку (ср.: 1 Кор. 2, 9). Напротив того, намеревающемуся приступить к уразумению высокого надлежит предочистить нрав свой от всякого чувственного и бессловесного движения, омыв ум от всякого мнения, составляемого по какому-либо предположению, и отлучив себя от привычного собеседования с своею сожительницею, т. е. с чувственностью <она есть как бы супруга и сожительница нашей природы>; и когда станет кто чист от всего этого, тогда уже осмеливаться ему приступить к горе' (ср.: Исх. 19, 10).

Когда, при взгляде на истинные блага, все земное бывает презренно, тогда в бездеятельности остается телесное око, потому что душа, став совершеннее, не привлекается тем, что оно показывает, взирая умом на одно то, что выше видимого. Так и слух делается каким-то мертвым и бездеятельным, потому что душа бывает занята тем, что выше разума.

Да не будет речи о том, трудное ли дело, которое нужно исполнить, но о том, полезно ли оно для совершающих. И если польза от него велика, то ради пользы должно не обращать внимания на трудность; трудное вначале, со временем, силою привычки, сделается приятным.
Нужно также к сказанному нами прибавить и то, что даже в самой этой жизни сочувствие к несчастным полезно для здоровых. Ибо для всех благоразумных милосердие есть прекрасный залог, который мы вверяем другим при их несчастиях. Поскольку одна природа управляет всем человечеством, и никто не имеет прочного какого-либо ручательства в постоянстве своего благополучия, то постоянно необходимо помнить Евангельское увещание, которое советует: «Итак, во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними, ибо в этом закон и пророки» (Мф. 7:12). Итак, пока благополучно плаваешь, простирай руку потерпевшему крушение, одно для всех море, одни бури, одни мятущиеся волны; подводные камни, утесы, скалы и прочие опасности житейского мореплавания одинаково страшат плавателей. Пока ты не страдаешь, пока безопасно переплываешь море жизни, не проходи немилосердно мимо потерпевшего крушение. Кто подтверждение тебе в постоянстве благополучного плавания? Ты не достиг еще пристани успокоения. Жизнь твоя еще не дошла до берега; еще ты носишься по морю жизни. Каким выкажешь себя к потерпевшему несчастие, такими готовишь себе и спутников твоего плавания. Да устремимся все мы к пристани упокоения, благополучно направляемые в предлежащем нам житейском плавании Духом Святым! Да будет присуще нам делание заповедей и кормило любви! Верно направляемые ими, мы достигнем земли обетованной, где находится великий град, которого художник и создатель есть Бог наш.

...Спасение даруется Тобою, Господи, людям не за дела праведности, но по одной Твоей благодати.

...Благость, премудрость, справедливость, могущество, недоступность тлению — все открывается в понятии домостроительства о нас. Благость постигается в произволении спасти погибшего. Премудрость и справедливость показаны в способе нашего спасения. А могущество видно в том, что стал <Бог> в подобии человеческом, в уничиженном виде нашего естества, и смерти подал о Себе надежду, будто бы она в силах, по подобию людей, овладеть и Им; но, быв в ее власти, совершил то, что свойственно Ему по Божеству; свойственно же свету уничтожение тьмы, а жизни — истребление смерти.

...Кто намерен душу и тело по закону благочестия привести Богу и воздать Ему непорочное и чистое служение, тот, соделав руководительницею жизни благочестивую веру, которую возглашают по всему Писанию уста святых, с доверчивою и послушною душою должен предаться течению добродетели, отрешив себя от уз жизни, всецело и единственно предав себя вере и жизни Божией, ясно зная, что в ком благочестивая вера и непорочная жизнь, тому присуща и сила Христова, а в ком Христова сила, от того бежит зло.

Путь, возводящий человеческое естество на Небо, есть не что иное, как отступление и бегство от земных зол, а средством к избежанию зол не что иное служит, как уподобление Богу. А уподобиться Богу – значит сделаться праведным, святым, благим и всем этому подобным. Если кто, насколько возможно, ясно напечатлеет в себе черты этих совершенств, то как бы естественным образом, без труда из земной жизни переселится в страну небесную, потому что не расстояние отделяет Божество от человечества, и нет необходимости в каком-нибудь орудии или изобретении, чтобы эту тяжелую, обремененную и земную плоть возвести в образ жизни нетелесной и духовной. Но по разумном отлучении добродетели от порока, только от человеческого произволения зависит – быть человеку там, куда склоняются его пожелания.

Для чего же Господь пришел? Для того, чтобы, извлекши тебя из пучины греха, возвести на гору (Пс. 23:3), если для восхождения ты воспользуешься царскою колесницею, т. е. добродетельным образом жизни. Ибо нельзя взойти на ту гору, если не будут сопутствовать тебе добродетели; для этого ты должен быть неповинен руками (Пс. 23:4), не осквернен никаким лукавым делом, чист сердцем (Пс. 23:4), не обращаясь душою своею ни к чему суетному, и не измышлять против ближнего никакого коварства. Награда за сие восхождение есть благословение (Пс. 23:5), Господь дарует таковому назначенную Им милость (Пс. 23:5). Сей есть род ищущих Его, восходящих на высоту посредством добродетели и ищущих лице Бога Иаковля (Пс. 23:6).

Иным бывает спасение и посредством страха, когда удаляемся от зла, взирая на угрозы наказанием в преисподней; а иные преуспевают в добродетели по надежде на награду, предоставленному жившим благочестиво, приобретая доброе не по любви, но по ожиданию воздаяния. Но кто стремится душою к совершенству, тот гонит от себя страх.

Каким путем мы оказались вне рая, будучи изгнаны в лице прародителя, таким же и теперь можем опять, если пойдем, возвратиться в первобытное блаженство. Какой же это путь? Удовольствие, внушенное лестию, было началом падения; потом за страстию удовольствия последовали стыд и страх и то, что они уже не смеют явиться перед взором Создателя, но скрываются в листьях и тени; после этого облекаются мертвыми кожами, и таким образом посылаются для жительства в это полное болезней и трудов место, где брак изобретен как утешение для смертных. Итак, если мы хотим здесь освободиться и быть со Христом, то должны начать свое отрешение с брака. Как странствующие вдали от своего отечества, когда возвращаются туда, откуда отправились, сперва оставляют то место, на котором последнем случилось им быть на пути, так и тем, которые возвращаются ко Христу, это слово советует оставить прежде всего, как бы последний какой ночлег, брак, поелику он оказывается последним пределом нашего удаления от райской жизни; потом удалиться от тяжкой заботы о земном, на которую осужден человек после грехопадения; затем — сбросить покровы плоти, отказаться от кожаных одежд, т. е. мудрования плоти, и отрекшись от всех сокровенных постыдных дел, не укрываться уже более под  тению смоковницы, т. е. горестной жизни, но отбросив покровы, сделанные из скоропреходящих листьев этой временной жизни, опять предстать перед взором Создателя; удаляться от обманчивых удовольствий вкуса и зрения; держаться советов уже не ядовитого змея, но одной только заповеди Божией. А она состоит в том, чтобы стремиться к одному добру и удаляться от вкушения зла, так как все дальнейшее зло получило у нас начало от того, что мы не захотели оставаться в неведении зла. Потому-то и повелено было прародителям не приобретать познания ни о добре, ни о том, что противоположно ему, но удаляясь от познания как добра, так и зла, наслаждаться чистым, несмешанным и непричастным злу благом. А это благо, говорю я, состоит не в другом чем, как в пребывании только с Богом, чтобы наслаждаться этим постоянно и непрестанно, не примешивая к этому наслаждению ничего, влекущего к противному. И если позволено будет сказать дерзновенно, может быть, таким образом кто-либо будет взят от этого мира, который во зле лежит, в рай, где вознесённый апостол Павел слышал и видел неизреченное и незримое, о чем «человеку нельзя пересказать» (2 Кор. 12:4).

Спасителем всех бывает Бог всяческих, между тем как совершает спасение Сын благодатию Духа.

Опровержение сильных доказательств обличает вместе слабость и других; так бывает и на войне, что когда сильнейшая всех часть войска падет, то на остальную победители сильной части уже не обращают никакого внимания.

Нет ничего столько тяжелого и неприступного во вражеском ополчении, как оружие сребролюбия, потому что, хотя наилучшим образом оградятся души стройною связью других добродетелей, но тем не менее и через них нередко проникает это стенобитное орудие. Можно видеть, что и при целомудрии вторгается любостяжание, при вере, при точном хранении таинств, при воздержании и смиренномудрии и при всем тому подобном бывает это тяжкое и непреоборимое приражение зла. Почему иные воздержные, целомудренные, пламенеющие верою люди строгого образа жизни, скромные нравами, не в состоянии бывают противостать этой только болезни.

Если в какой-либо части тела бывает прилив испорченного и гнилого сока, и делается в том месте воспаление, то всего необходимее, чтобы скопившаяся влага, по устремлении ее к наружности, прорвалась в каком-либо особом месте и нарыве. Так, в ком бывает прилив недуга сребролюбия, в том страсть всего чаще склоняется к невоздержанию.

...Великим и сильным оружием к избежанию греха служит обыкновенно хранящийся в людях стыд, для того, думаю, и вложенный в нас Богом, чтобы такое расположение души производило в нас отвращение от худшего. Ибо сродны и близки между собою и сам стыд, и болезненное чувство посрамления; тем и другим воспрещается грех, если только кто для этого пожелает воспользоваться таковым расположением души. Ибо стыд часто больше страха обучал избегать дел несообразных. Да и посрамление, следующее за обличениями в погрешности, само по себе достаточно может уцеломудрить согрешающего, чтобы он снова не впал в что-либо подобное. И если бы кто захотел определить различие стыда и посрамления, то посрамление есть высшая степень стыда, а стыд, наоборот, низшая степень посрамления. Различие же и общение этих болезненных чувств обнаруживаются на лице краскою. Ибо стыд означается одним румянцем, так как с душою, по естественному некоему расположению, сострадает несколько и тело, и жар сердечной плевы воскипает на поверхности лица; а посрамленный обнаружением проступка делается посиневшим и побагровевшим, потому что страх к румянцу примешивает желчь. Потому такого болезненного чувства для решившихся на что-либо несообразное достаточно будет, чтобы не оставаться им дольше в том, за что обличением подверглись посрамлению.

Иную враждебную и беззаконную мысль невозможно угасить иначе, как приводя ее в уничтожение стыдом; потому что стыд от сделанного в жизни худо делается глубоко утвердившеюся пропастью и отделяет собою человека от греха.

Святjй жертвенник <престол>, которому предстоим, по природе может быть обыкновенным камнем, ничем не различный от других плит, из которых строятся наши стены и украшаются полы, но потому что он посвящен на служение Богу и принял благословение, то он есть святая трапеза, чистый жертвенник, к которому касаются уже не все, но только священники, да и те с благоговением. Хлеб опять, пока есть обыкновенный хлеб, но когда над ним будет священнодействовано Таинство называется и становится Телом Христовым. То же бывает и с таинственным елеем, то же с вином. Эти предметы малоценны до благословения, после же освящения Духом каждый из них действует различным образом. Та же сила слова производит так же почтенного и честного священника, новым благословением отделяя его от обыкновенных простых людей. Ибо тот, кто вчера и прежде был одним из многих, одним из народа, вдруг оказывается вождем, предстоятелем, учителем сокровенных таинств; и таким он делается, нисколько не изменившись по телу или по виду, но оставаясь по видимости таким же, каким был, некоторою невидимою силою и благодатию преобразовался по невидимой душе к лучшему.

Тело наше, наподобие пузыря, на малое время облекает наш дух; затем мы исчезаем, не оставив в жизни никакого следа кратковременного пребывания духа в нашем теле.

...В том состоит здравие тела, чтобы ничто в нас не получало перевеса над другим. Итак... для поддержания своего здоровья мы должны сохранять такое состояние тела, чтобы никакой части из тех, из которых мы составлены, не придавать неправильным употреблением пищи и пития: ни излишнего увеличения, ни уменьшения...

...Кто во всю жизнь преуспевал в нетлении, тот, конечно, не приемлет в себя никакого тления.

В жизни будущей не будет пригодно то, что составляет для тела потребность сейчас, но устройство нашего тела будет сродно и соответственно наслаждению таковой жизнью и стройно приспособлено к пользованию ее благами.

Невозможно иначе свергнуть с себя лукавое владычество тления, пока не восприимет над нами снова владычества животворящая сила Божия.

Жизнь нашего тела состоит в исполнении и лишении, совершающемся двояким образом, через пищу и питье, затем через вдыхание и выдыхание воздуха, без чего плотская жизнь естественно не может существовать.

...Об Отце исповедуем, что Он есть несозданный и нерожденный; ибо и не рожден, и не создан. Потому несозданность эта у Него есть общая с Сыном и Духом Святым. Но Отец и не рожден; это есть особенное, несообщимое, чего не находится ни в одной из прочих Ипостасей. Сын по несозданноети едино со Отцем и Духом, но в том, что есть и именуется Сыном и Единородным, имеет особенность, которой нет ни у Сущего над всеми Бога, ни у Святого Духа. Дух же Святой, по несозданности естества имея общность с Сыном и Отцем, опять отличается от Них собственными Своими признаками. Признак же и черта, особенно Его отличающие, — не быть ничем из того, что усматривает разум в Отце и Сыне. Ибо не быть и нерожденно и единородно, вообще же быть — составляет исключительную Его особенность перед поименованными Лицами. Будучи едино со Отцем по несозданности, опять отличается от Него тем, что не Отец, подобный оному Отцу; при единстве с Сыном по несозданности, составляя с Ним едино, и потому, что причину бытия имеет в Боге всяческих, не одно с Сыном опять по Своей особенности; потому что не единородно происходит от Отца и является через Сына. И опять, посольку тварь приведена в бытие Единородным, то, чтобы не подумали, будто бы и Дух, как явившийся через Сына, имеет некую общность с тварию, непреложностию, неизменяемостию, неимением нужды заимствовать от других благость Дух отличается от твари, потому что тварь не имеет непреложности в естестве, как говорит Писание, повествуя о падении Денницы (Ис. 14:12), о котором и Господь, открывая таинства ученикам, сказал: Я видел сатану, спадшего с неба, как молнию (Лк. 10:18). Но чем отличается от твари, тем самым состоит в сродстве с Отцем и Сыном. Ибо понятие непреложности и неизменяемости одно и то же самое для всех существ, по естеству неприемлющих в себя худшего.

...Естество Отца и Сына одно и то же; ибо инородному невозможно называться именем Божиим; как скамья не называется сыном плотника, и никто из здравомыслящих не скажет, что домоздатель построил сына; напротив того, наименованиями отец и сын означается единение их по естеству. Когда два существа состоят во взаимном свойстве с третьим, по всей необходимости надлежит не иметь им различия и одному с другим. Потому если Сын по естеству в единении с Отцем, а тождеством действ доказано, что Дух Святой не чужд естества Сыновнего, то вследствие этого оказывается, что естество Святой Троицы едино, между тем как в каждой Ипостаси личное свойство, по преимуществу в ней усматриваемое, не сливается, и отличительные признаки между собою не перемешиваются так, что признак Отчей Ипостаси не переносится на Сына или Духа, или так же признак Сына не применяется к Отцу и к Духу, или личное свойство Духа не обнаруживается в Отце и в Сыне. Но в общности естества усматривается несообщимое различие особенностей. Отцу свойственно безвиновное бытие. Этого нельзя видеть в Сыне и в Духе; потому что Сын от Отца исшел (Ин. 16:28), как говорит Писание, и Дух от Бога (1 Кор. 2:12) и от Отца исходит (Ин. 15:26). Но как это — иметь безвиновное бытие, будучи свойством одного Отца – не может прилагаемо быть к Сыну и к Духу; так наоборот и этому — иметь бытие от вины, что свойственно Сыну и Духу – неестественно быть усматриваемым в Отце. А как общее свойство Сына и Духа — не быть нерожденным, то, чтобы не усматривалось в Них какой-либо слитности, можно опять найти несмешиваемое различие в Их личных свойствах; так что и общее сохраняется, и особенные свойства не сливаются. Ибо Сын в Святом Писании именуется Единородным от Отца, и этим Писание ограничивает личное свойство Сына. О Святом же Духе говорится, что Он от Отца, и свидетельствуется, что Он есть Сыновний. Ибо сказано: если же кто Духа Христова не имеет, тот и не Его. (Рим. 8:9). Потому хотя Дух, сущий от Бога, есть и Христов Дух, однако же Сын, сущий от Бога, не есть и не называется Сын Духа, и относительная эта последовательность не имеет места в обратном порядке, так что можно было бы, равным образом разложив речь, превращать ее, и как Духа называем Христовым, так и Христа именовать Духовым. Потому, так как свойство это ясно и неслитно отличает одно Лице от другого, а тождество действия свидетельствует об общности естества, то тем и другим подтверждается благочестивое положение о Божестве, что исчисляется Троица по Ипостасям, и не рассекается на иноестественные отделы.

...Нет в Троице чего-либо сотворенного или служебного; нет чего-либо привнесенного, как бы прежде не бывшего, а впоследствии привзошедшего... Ни в чем у Сына не было недостатка перед Отцем и у Святаго Духа перед Сыном; но непременна и неизменна есть всегда та же Троица.

...Понятие ипостасей, по усматриваемым в каждой особенностям, допускает разделение, и по сложении представляется числом; но естество одно, сама с собою соединенная и в точности неделимая единица, неувеличиваемая приложением, неумаляемая отъятием; но как есть одна, так, хотя и во множестве является, сущая нераздельною, нераздробляемою, всецелою, неуделяемою причастникам ее по особой части каждому.

По понятию сущности, Сущий – Един, потому и Владыка узаконил взирать на единое имя, а по отличительным свойствам, служащим к познанию Ипостасей, вера в Него делится на веру в Отца и Сына и Святого Духа, неотлучно разделяемых и неслиянно соединяемых. Ибо, когда услышим слово «Отец», дадим в себе место той мысли, что имя это не только само по себе разумеется, но означает собою и отношение к Сыну... Поэтому, познав Отца, тем самым именем научены мы и вере в Сына. Поэтому так как Божество по естеству то, что Оно есть, и каково Оно есть, таково всегда, а не когда-либо стало тем, что Оно теперь, и не будет когда-либо чем-то таким, что не есть теперь. Отцом же наименован в Писании Истинный Отец, а вместе с Отцом является и Сын, то неизбежно веруем, не допуская никакого превращения или изменения в Естестве: что Он теперь, тем непременно был и всегда... О Божием и Пречистом Естестве не позволительно сказать, что Оно не всегда прекрасно. Ибо если не всегда было тем, что Оно теперь, то, конечно, превратилось из лучшего в худшее или из худшего в лучшее, но равно нечестиво то и другое, сказанное о Божием Естестве. Божество не допускает превращения и изменения. Все, что есть прекрасного и доброго, всегда представлялось в Источнике прекрасного. Прекрасен же и выше всего прекрасного Единородный Бог, «сущий в недре Отчем» (Ин. 1:18)... Сын, Который в Отце... всегда есть То, что Он есть, потому что Божество по Естеству не допускает приращения и вне Себя не имеет какого-либо иного блага, по причастии которого приобрело бы большее, но всегда одинаково... и если что блаженно, пречисто и истинно благо, то непременно уже есть вокруг Него и в Нем. Поэтому несомненно, что не вследствие приобретения присущ Ему Дух Благой и Святой Дух Правый, Владычний, Животворящий, Содержащий и Освещающий всю тварь, Который «все... производит... как Ему угодно» (1 Кор. 12:11), так что невозможно и представить какого-либо промежутка между Помазанником и Помазанием... или между Премудростью и Духом Премудрости, или между Истиною и Духом Истины, или между Силою и Духом Силы, но как в Отце от вечности умопредставляется Сын, Который есть Премудрость, и Истина, и Совет, и Крепость, и Ведение, и Разум, так и в Сыне от вечности умопредставляется Дух Святой, Который есть Дух Премудрости, и Истины, и Совета, и Разума, и все прочее, чем является и именуется Сын. Поэтому-то говорим, что соединенно и вместе раздельно предана святым ученикам эта тайна благочестия, а именно: что должно веровать во имя Отца и Сына и Святого Духа, ибо особенность Ипостасей ясной и неслиянной делает нераздельность Лиц. Одно же имя, поставленное в изложении веры, ясно объясняет нам единство сущности Лиц, в Которые веруем,– Отца и Сына и Святого Духа. Ибо по этим именам познаем не разность Естества, но одни свойства, служащие к познанию Ипостасей, по Которым знаем, что Отец не Сын, и Сын не Отец, или Отец или Дух Святой – не Сын; но каждое Лицо познается по особой отличительной черте Ипостаси, в неопределенном совершенстве, само по себе представляемое и не отделяемое от Лица, с Ним соединенного.

Церковный догмат провозглашает, что во Отце и Сыне и Святом Духе — одна сила, одна благость, одна сущность, одна слава, таково же и все прочее, исключая разность Ипостасей.

Один Бог Отец Слова живого, Премудрости ипостасной и Силы и Образа присносущного; Совершенный, Родитель Совершенного, Отец Сына Единородного. Один Господь, Единый от Единого, Бог от Бога, Образ и Изображение Божества, Слово действенное, Мудрость, объемлющая состав всего, и творческая Сила всей твари, истинный Сын истинного Отца, Невидимый Невидимого, Нетленный Нетленного, Бессмертный Бессмертного, Присносущный Присносущного. И один Дух Святый, от Бога имеющий бытие и через Сына явившийся, т. е. человекам; Образ Сына, Совершенного Совершенный, Жизнь, — Вина живущих, Источник святой, Святость, Податель освящения, в Котором является Бог Отец, Иже над всеми и во всех, и Бог Сын, Иже через всех. Троица совершенная, славою, вечностью и царством не разделяемая и не отчуждаемая.

Отец не потому есть Бог, что сохраняет инаковость с Сыном; в таком случае не был бы Богом Сын. А если потому, что Отец есть Отец, Он есть и Бог; то, поскольку Сын не Отец, Сын уже не Бог. Если же Сын есть Бог не потому, что Он — Сын, а подобно этому и Отец есть Бог не потому, что Он — Отец, но потому, что Он такая-то сущность; то Один есть Отец, и Сын есть Бог, и по этой причине Отец Бог, и Сын Бог, и Дух Святой Бог. Так как сущность не делится в каждом Лице, чтобы, подобно Лицам, были и три сущности; то явно, что не будут делиться ни Имя, которое означает сущность, ни Бог, чтобы Ему быть тремя Богами. Но как сущность — Отец, сущность — Сын, сущность — Дух Святой, но не три сущности; так и Бог — Отец, Бог — Сын, Бог — Дух Святой, а не три Бога. Ибо один Бог, и Он один и тот же, так как и сущность одна, и она одна и та же; хотя каждое Лицо называется и существенным, и Богом. Иначе, поскольку каждое Лицо есть сущность, необходимо и сущности Отца, Сына и Духа Святого назвать тремя, что противно разуму. Ибо Петра, Павла и Варнаву не называем тремя сущностями; напротив того, единою и единственною сущностью именуя ту, которая во Отце и Сыне и Святом Духе, вследствие этого называем Единого Бога, хотя и веруем, что и каждое Лицо существенно и есть Бог. Ибо, как по разности Отца, Сына и Святого Духа говорим, что три Лица; так поскольку не разнятся по сущности, но в отношении к той есть тождество в Лицах: то, без сомнения, будет это тождество и в отношении к имени Бог, потому что означает оно сущность, не то представляя, что она такое - это непостижимо, но указывая на нее, как заимствованное от некоего свойства, принадлежащего сущности. Отличительное свойство вечной сущности, общее Отцу, Сыну и Святому Духу, — над всем назирать, все видеть и знать, даже самое сокровенное. Отсюда заимствованное имя Бог, употребляемое в собственном смысле, означает ту сущность. Поэтому, так как одна таковая сущность и означающее ее имя также одно, именно имя Бог, то, сообразно с понятием сущности, в собственном смысле одни будет и Бог; потому что имя Бог — означает не Лицо, а сущность. А если бы имя Бог указывало на Лицо, то одно и единственное Лицо, Которое бы означалось таким-то именем и называлось бы Богом, как и Отцом называется один Отец; потому что именем этим означается Лицо.

Скажу украшающим себя: «О чем старается, кто золотом расцветил себе волосы, или примкнул украшения к устам, или кожу на шее обложил ожерельями, или показывает, что на другой какой-либо части тела носит золото? Где бы ни было оно возложено на теле, сам человек нимало не преобразится от блеска золота. Кто видит златоносца, тот так же смотрит на золото, как бы если оно лежало в лавке, а носящего видит таким же, каким привык его видеть. Пусть это золото хорошо будет обделано и вычеканено, пусть заключает в себе цветные и огневидные камни, тем не менее естество никакого не приобретает ощущения от возложенного на человека; но если есть у него какое повреждение на лице, или недостает чего-либо из естественных принадлежностей, или глаз выколот, или на щеке проведен отвратительный рубец, то гнусность остается на виду, не помрачаемая блеском золота; и если кому случится иметь болезненное тело, то вещество это не доставит никакого утешения страждущему. Поэтому для чего заботиться о том, что у заботящихся не приносит ничего полезного ни красоте, ни благосостоянию тела и не утешает в скорбях?» И какое расположение у привязанных сердцем к этому веществу, когда, пришедши в сознание ценности такого приобретения, радуются, как будто имеющие у себя нечто большее. Если кто спросит их: «Одобряете ли, чтобы естество переменено было у вас в это и сделалось тем, что с таким расположением вами ценится; согласитесь ли на эту перемену, чтобы из людей стать вам золотом; и оказаться уже не словесными, разумными, для жизненных отправлений имеющими у себя чувствилища, но желтыми, тяжелыми, немыми, неодушевленными и бесчувственными, каково естество золота?» — то не думаю, чтобы согласились на это даже сильно похотением своим привязанные к веществу. Потому, если для здравомыслящих желание иметь человеку свойства неодушевленного вещества служит проклятием, то какое безумное неистовство заботиться о приобретении того, чему концом суета, так что приведенные в бешенство деньгами ради них осмеливаются на убийство и разбой?

У нас нет каких-либо многих познавательных сил, хотя и многообразно постигаем чувствами то, что живет. Одна у нас сила, это — вложенный в нас ум, обнаруживающийся в каждом из чувствилищ и объемлющий существа. Он посредством глаз видит явление, посредством слуха уразумевает сказанное, любит приятное и отвращается того, что не доставляет удовольствия; действует рукою, как ему угодно, берет и отталкивает ею, как признает что для себя полезным, пользуясь для этого содействием этого орудия.

Пусть каждый убедит себя, что он ничтожнее не только брата, живущего с ним, но и всякого человека; ибо, сознавая сие, он будет подлинно учеником Христовым.

Что должно делать тому, кто удостоен великого имени Христова? Что иное, как не тщательно различать в себе мысли, слова и дела: относится ли какое из них ко Христу, или чуждо Христу? А такое различение очень удобно. Ибо что совершается, или мыслится, или говорится под влиянием какой-либо страсти, то совершенно чуждо Христу и носит на себе черты противника, который страстями загрязняет жемчужину души, портит блеск драгоценного камня. А чистое от всякого страстного расположения имеет отношение ко Христу, Началовождю бесстрастия. Кто из Него, как из чистого и открытого источника, черпает для себя мысли, у того окажется такое же сходство с Первообразом, как у воды в источнике с водой, налитой оттуда в сосуд. Ибо одинакова по естеству чистота Христа и того, кто приобщается Ему. Христос источает, а приобщающийся черпает, переведя в жизнь красоту мыслей; так внутренний человек согласуется с внешним, если достоинство жизни совпадает с направлением мыслей по Христу.

...Когда иные носят на себе имя веры, а жизнь их противоречит имени, или идолослужительствуя любостяжательностью, или бесчинствуя в пьянстве и на пиршествах, или, наподобие свиней, валяясь в тине распутства, тогда у неверных тотчас готов отзыв, осуждающий не произвол худо пользующихся жизнью, но таинство, как будто оно учит поступать таким образом и будто бы такой-то человек, посвященный в Божественные таинства, не сделался бы или злоречивым, или любостяжательным, или хищником, или подверженным иному какому пороку, если бы грешить не было для них законно. Потому-то Писание обращается к таковым с строгою угрозою, говоря: горе тем из-за кого имя Мое бесславится (Ис. 52:5).

Христианина истинного и кажущегося распознаем по характерным свойствам. Свойства подлинного христианина – те, которые мы находим во Христе: доступным для нас мы подражаем, а недоступные нашей природе чтим и поклоняемся им.