Григорий Нисский

До бесконечности возросший грех превосходит величием своим Божия милость, сделавшаяся превысшею и самой небесной высоты. Ибо сказано: велика превыше небес милость Твоя (Пс. 56:11).

Предавший все свое сердце, и душу, и помышление Богу, и ни к чему иному, что составляет предмет попечений в этой жизни, не привязанный находится на высшей степени любви.

Время для любви к Богу — вся жизнь, и время для отчуждения от противника — целая жизнь.

Любовь к Богу соделывается крепостью любящего.

Тому, кто разумом своим обратился к этому миру и занимает душу свою тем, чтобы угодить людям, невозможно быть исполнителем первой и великой заповеди Господней, которая повелевает «любить Бога всем сердцем и всею силою» (Мк. 12:30). Ибо как может любить Бога всем сердцем и силою тот, кто разделил свое сердце между Богом и миром и, некоторым образом похищая любовь, одному Богу принадлежащую, расходует ее на человеческие страсти?

Благочестивый образ жизни обязателен для всех, как мужей, так и жен; отличие же жизни любомудрой — целомудренность, а она сохраняется при несмешанном и отдельном образе жизни, чтобы природа не оскорблялась смешением и тесным сближением ни женщин с мужчинами, ни мужчин с женщинами, коль скоро они стремятся к соблюдению целомудрия.

Деятельное любомудрие не заключает в себе достаточной пользы, если не управляет делами истинное благочестие.

Бог в вышних, сущий в недре Отчем, по благоволению к людям вступает в общение с плотью и кровью, чтобы произошел на земле мир.

Когда Господь сказал: «Молясь, не говорите лишнего» (Мф. 6:7), мне кажется, Он указал на пустые мысли и на суетные и бесполезные желания молящихся. Ибо разумные прошения обозначают словом – моление, но молитва о преходящих удовольствиях – не моление, а многословие, или пустая, пошлая речь, болтовня.

Сделаться худым — зависит от одного произволения, и часто для совершения греха достаточно хотения. Гораздо же более удобства к прегрешениям языка; потому что прочие грехи для совершения своего требуют и времени, и занятия, и внешнего содействия, а сподручность слова доставляет всю возможность согрешить.

Блаженна та жизнь, в которой уста беззакония, как некий источник грязи, навсегда заградятся и человеческой жизни не будут уже осквернять зловонием!

Жизнь пустынная освобождает избравшего ее от мирских треволнений и через молчание соделывает его собеседником Ангелов и, насколько возможно, возвышает ум до познаний Божественных.

Мудрость занимает середину между хитростью и простотою. Не похвальны ни мудрость змея, ни простота голубя, если каждое из этих свойств взять одно, само по себе, но поведение, держащееся средины между тем и другим, делается добродетелью.

Вся человеческая мудрость, и все знание существующего, и всякая созерцательная сила, и всякое мысленное представление не могут устоять в сравнении с простейшею пищею божественных уроков; потому что молоко истекает из сосков и есть пища младенцев, а вино по силе и горячительному свойству делается наслаждением совершеннолетних, однако же совершенное во внешней мудрости ниже младенческого учения в Божественном слове.

Мученики стояли, дрожа от холода; тело их замерзало, но образ мыслей их был непреклонен; они стояли, представляя зрелище подвига для Ангелов, людей и демонов. Ангелы ожидали разлучения от тела душ, чтобы, приняв их, вознести в назначенное им место; люди с напряженным вниманием ждали окончания их подвига, испытывая силу общей всем природы — в силах ли мы превозмочь столь великие мучения из страха и надежды будущего? Демоны же с особенным вниманием следили за происходящим, сильно желая видеть падение борцов и малодушное уклонение от опасностей; но надежда их была посрамлена укрепляющим Богом. Видели мученики изувечение членов, каждый своих собственных и все друг у друга: один лежал с разрушающеюся от холода ногою или пальцами; у другого лежащего природная теплота тела уже готова была до конца охладиться.

Наставление к прекрасному не бывает без Божиего совета.

Ненависть есть отчуждение от неприятного и отвращение от оскорбляющего.

Тот обнищал духом, кто душевное богатство выменял на телесное изобилие, кто земное богатство сбросил с себя как некую тяжесть, чтобы став возвышенным и воздухоносным, взойти ввысь вместе с Богом, как говорит апостол, воспарив на облаке (1 Сол. 4:17). Золото есть тяжелое имущество, тяжело и всякое вещество сильно желаемое, такое как богатство, но легкая в небе несущаяся вещь — добродетель. Тяжесть и легкость между собою противоположны, поэтому невозможно кому-либо стать легким, пригвоздив себя к тяжести вещества.

Худое стяжание — сребролюбие, поэтому погубим его; худой запас — злопамятство, поэтому отбросим его; пагубное приобретение — невоздержное похотение, им-то более, нежели чем другим, обнищаем, чтобы такою нищетою приобрести себе Царство: ибо блажени нищии духом (Мф. 5: 3), т.е. обедневшие таким богатством.

Старание оскорблять есть болезнь мышления и несчастие души, в которой искажен здравый смысл.

Имеющему ум стыдно не слушать оскорбляющего, но на сказанное отвечать.

Кроме нёба во рту, разность влагаемого в гортань ничем не различима; потому что естеством одинаково изменяется все в зловоние. Видишь ли конец поваренного искусства? Видишь ли последствие поваренных ухищрений? Проси хлеба для жизненной потребности; в этом природа сделала тебя должником телу. А что сверх этого изобретено изнеженностью роскошных, то из числа примешанной шелухи.

Если желательно тебе усладить ощущение гортани, то пусть приправою у тебя будет скудость, пусть не прилагается сытость к сытости, побуждение к принятию пищи не притупляется пьянством, но вкушению ее да предшествует у тебя по заповеди пролитие пота.

Нерассудительно относиться враждебно к естеству плоти, ибо не от нее зависит причина зла; если бы это было так, то зло имело бы одинаковую силу у всех, получивших в удел телесную жизнь.

С приложением новых подвигов добродетели мудрость постоянно возводит душу к большей чистоте.

...В том особенный дар Божий, что Он верным рабам, в их лишении, дарует более, чем можно надеяться.

...Если в жизни добродетельной напечатлеваются черты самого Божества, то явно, что жизнь порочная делается образом и лицом противника.

...Расположенность к пороку приносит погибель любящему зло.

Быть в Сущем значит быть действительно; но если что отпало от Сущего, то оно уже и не в бытии; потому что быть в пороке не значит в собственном смысле быть.

Невозможно представить иного происхождения пороку, кроме отсутствия добродетели. Как за отнятием света последует мрак, а при свете его нет? Так, пока в естестве добро, порок сам по себе неосуществим; удаление же лучшего делается происхождением противоположного.

...Порок не остается навсегда хранимым сам собою, но всякий раз бывает порождаем иным, когда благородное, бодрое, скорое и гордое в нашем естестве впадает в вожделение сочетания с безгласным и бессловесным.

Порочность не состоятельна сама по себе, но составляется лишением добра. А доброе всегда одинаково, и постоянно пребывает, и составляется без всякого предварительного лишения чего-нибудь. Умопредставляемое же противоположным доброму, в сущности, не существует. Ибо что не существует само по себе, то вовсе не существует. И порочность есть лишение Сущего, а не бытие.

Если же, по твоему мнению, усердие о добром трудно, то сравни с противоположной жизнью, и найдешь, сколько труднее порок, если примешь во внимание не настоящее, но что будет после. Ибо кто услышал о геенне, тот ужо не с трудом каким и усилием будет удаляться от греховных удовольствий; а напротив того, и одного страха, овладевшего помыслами, достаточно ему, чтобы изгнать из себя страсти.

Не имел бы и силы порок, не прикрашенный ничем хорошим, привлекающим обольщаемого к пожеланию.

Порок не столько могуществен, чтобы превозмогать ему добрую силу, и безрассудство естества нашего не выше и не тверже Божественной премудрости. Да и невозможно превратному и изменяемому быть сильнее и постояннее того, что всегда то же и водружено в добре. Совет же Божий всегда и непременно неизменен, а нашей природы превратность нетверда даже и во зле.

Как добродетель оставляет замечательные черты в жизни и в разумении, так и порок усматривается в том и другом.

Так как порок не простирается в беспредельность, но ограничен необходимыми пределами, то по этому самому за пределом зла следует преемство добра; а таким образом всегдашняя подвижность нашей природы опять, наконец, возвращается на добрый путь, вспоминанием прежних несчастий направляемая не отдаваться снова в плен подобным бедствиям. Поэтому нам снова будет возможно течение на поприще добра, потому что порок по природе своей ограничен необходимыми пределами.

Никакая похвала не истинна, которая не составляет собственности похваляемых; собственною же похвалою мы называем ту Божественную, которая пребывает всецело неотъемлемою от нас навсегда.

И в верных нередко действуют угрызения похотения; но кто взирает на Вознесенного на древо, тот прочь гонит от себя страсть, страхом заповеди, как бы врачевством каким, рассеяв силу яда.

Во всем трудно побеждать привычку: потому что она имеет великую силу увлекать и порабощать себе душу и выставлять на вид некоторую хорошую сторону; от чего каждый привычкою приобретает известный нрав и пристрастие. Но по самой природе ничего не должно так остерегаться, как того, чтобы совершаемого по привычке не счесть заслуживающим заботы и предпочтения.

...Получить желаемое нами делается для нас возможным, только когда узнаем, как надлежит этого испрашивать.

Не всякому просящему возможно получить то, чего желает, но тому, кто делами приобрел себе право просить с дерзновением.

Бог, всеми мерами приучая человека обращать взоры к Нему, для сего самого бывает нередко внимателен и к маловажным прошениям, чтобы благодеянием в малом получивший эту милость вызван был на пожелание высшего. Потому и ты, если такой-то человек, по Божиему Промыслу, из невидных сделался известным и знаменитым или приобрел что-либо другое, чего домогаются люди в этой жизни, начальство или богатство, или блистательное положение, представляй себе цель этого, а именно, что Божие в этом человеколюбие служит для тебя доказательством великого Божия могущества, чтобы ты, получив детские игрушки, воссылал к Отцу прошения о важнейшем и совершеннейшем. А таково все, что приносит пользу душе. Ибо всего неразумнее будет, если приступающий к Богу станет просить Вечного — о временном, Небесного — о земном, Всевышнего — о пресмыкающемся по земле, Дарующего Небесное Царство — об этом земном и низком благополучии, Наделяющего неотъемлемым — о кратковременном пользовании чужим достоянием, и изъятие которого необходимо, и наслаждение которым кратковременно, и распоряжение опасно.

...<Пророк> Давид, придавая божественным словам... безыскусственное сладкогласие, хочет сладкопением при известном течении речи истолковать смысл сказуемого, когда самый тон голоса открывает, сколько возможно, мысль, заключающуюся в речениях. Потому такая это приправа снеди, которою, как бы сладостями какими, придается приятность пище уроков.

Рай есть жилище живых и не принимает мертвых грехом.

Природа делает необходимым для людей жилище, но по этой потребности сластолюбие, вползая в душу, превратило эту потребность в безмерную трату на дорогие убранства и изменило предмет заботы. Потом этот зверь — сластолюбие — проползает к каким-то виноградникам, купелям, садам. После сего вооружается гордостью, облекается в кичливость, присваивая себе начальство над соплеменными. За этим тянется след сребролюбия, за которым следует невоздержание, — это последняя и крайняя часть уподобления в сластолюбии зверю.

Сотоварищем роскоши явилась болезнь любостяжания; ибо чтобы иметь для нее готовые средства и возможность, материал для приобретения желаемого получают от любостяжания. А любостяжание открыто путь неверности; оно, по слову Соломона, есть сокрушенный сосуд (Притч. 23:27), который, сколько бы его ни наполняли водою, постоянно оказывается пустым. Таким образом, не тело производит стремление к злу, но свободная воля, которая целесообразную потребность извращает в вожделение того, что недозволено.

Кто не познал себя, тот исключается из стада овец, делается же принадлежащим к стаду козлов, которым отведено место по левую руку.

Незнающий самого себя как же познает то, что выше его? Приученный к незнанию себя самого не ясно ли научается этим самым не касаться ничего из сокровенного вне его?

Знание самого себя бывает средством очищения грехов, происходящих от незнания.