Если хочешь угасить в себе грех корыстолюбия, будь надежен, удобно успеешь в этом отнятием, а не прибавлением у нее пищи; к угашению же сребролюбия служат милостыня и благотворение нуждающимся.

Перестаньте пускать стрелы в небо, и вести борьбу с Законоположником нестяжательности тем, что извлекаете пользу из чужих бедствий.

Страшная, неудобоизлечимая болезнь любостяжательности не кончится иначе, разве когда одержимый ею отступится от мысли найти выгоду, в чем думает, потому что в действительности найдет весьма великий ущерб. Если же кто не верит этому, то справедливо будет поверить Божественному Судии, изрекшему: «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» (Мф. 16:26). Если мало-помалу перестанет собирать и начнет раздавать другим, то возвратится в совершенное здравие.

Всякая другая страсть имеет свою степень зрелости, знает и упадок сил, известно ей и пресыщение, сама собою приходит к концу: но страшная любовь к многостяжательности, будучи не врожденной, но привнесенной откуда-то извне, не знает упадка сил, не признает возможности пресыщения, и веселие ей неизвестно, и конца она не терпит, но всегда, усиливая свою зрелость, старается стать юнее и самоуправнее себя самой. Ибо не с другими только страстями, но и с собою ведет состязание, и усиливается сама себя препобедить. Скорее иной достигнет недостижимого, нежели она ощутит сытость; потому-то присоединение, не знаю почему, почитая убавлением и умалением, больший и больший возжигает огонь, который, говорят некоторые, и твоей коснулся души. Поэтому угаси его скорее, а если не угасишь, то и здесь будешь вести жизнь, не похожую на жизнь, и там подвергнешься тяжкой ответственности.

Желающий большего, хотя бы у него были десятки тысяч сокровищ, никогда не почувствует удовольствия, потому что не знает сытости. А кто соблюдает себя в пределах потребности, тот никогда не подвергнется этой неисцельной болезни, но будет в благодушии и радости и останется недоступным для других страстей, которым подвергается постоянно желающий богатства.

Поскольку впадшему в любостяжательность нелегко выйти из этой страсти ,такой делается не скажу неисправимым, но трудно исправимым, то надлежит сделать все, чтобы не быть пойманным этим злом. Ибо удобнее избежать плена, нежели плененному освободить себя.

Как к миролюбцу идет благоприличие одежд, так к тебе псаломское слово: «Да постыдятся беззаконующии втуне» (Пс. 24:3); потому что, отворив все двери и открыв все способы прибыткам, сам дашь в них отчет, и собираешь доходы другим, которым, как и себе,  уготовляешь тягчайшие наказания. Потому, если хочешь и их, и себя избавить от огня, то много вокруг тебя Лазарей, на них оттряси пламень, каким угрожает тебе богатство, и с ними наследуешь там упокоение.

Сильная и на все решающаяся любовь к многостяжательности, не зная сытости, заставляет плененную душу идти до крайнего предела зла. Поэтому будем отражать ее от себя, более всего в самом начале, потому что, возобладав, сделается неодолимою.

Из-за любви к деньгам вражда, драки, войны; из-за нее убийства, разбои, клевета; из-за нее не только города, но и пустыни, не только обитаемые страны, но и не населенные дышат кровью и убийствами. Из любви к деньгам извращены законы родства, потрясены уставы природы, нарушены права самой сущности. Сколько бы зол ни отыскал кто в народных собраниях, или в судилищах, или в домах, или в городах,– увидит в них отростки этого корня.

Страшная и ненасытная привязанность к корыстолюбию, как некий грозный и мстительный мучитель, стоит при одержимых ею, раздавая им жестокие и немилосердные приказания и превращая их в зверей, приводит таким образом ко гробу. Итак, если многие и достигшие уважения мужи отказались от богатства и не вступали с ним в союз, как с врагом и противником добродетели, и если самая эта болезнь корыстолюбия оказалась главною виною зол, и приобретшие себе богатство не делаются непреодолимыми и неуловимыми, а напротив того, оказались легко одолеваемыми всяким, не только при жизни, но и по смерти, то перестань отдавать себя в добычу этой тяжкой болезни и воздвигать против нас умы.

Из людей любостяжательных и обидчиков одни знают, что грешат, а другие даже и не знают, что грешат неисцельно. Ибо это — не чувствовать недуга, в котором находишься, есть усиление нечувствительности, и оканчивается совершенным бесчувствием и омертвением. Потому о них всего более надлежит жалеть. Ибо делать зло — более достойно сожаления, нежели терпеть зло. Тем, которые делают, угрожает крайняя опасность; а у тех, которые терпят, ущерб касается одного имущества. Притом первые не чувствуют двойственного омертвения. Ибо представляют опыт несовершенного и детского разумения. Весьма малые дети ни во что не ставят того, что действительно страшно, но часто суют руки в огонь, а увидев пустую личину и призрак, приходят в страх и трепет. Подобное этому бывает и с любителями любостяжательности; боясь бедности, которая не страшна, но еще служит поводом ко всякой охранности и скромному образу мыслей, в великое ставят неправедное богатство, которое страшнее огня; потому что и мысли, и надежды обладающих им обращает в прах.