Наш Творец, как бы наложением некоторых красок, т. е. добродетелями, расцветил изображение до подобия с собственною Своею красотою, чтобы в нас показать собственное Свое начальство. Многовидны и различны эти как бы краски изображения, которыми живописуется истинный образ: это не румянец, не белизна, не какое-либо смешение этих цветов одного с другим, не черный какой-либо очерк, изображающий брови и глаза, не какое-либо смешение красок, оттеняющее углубленные черты, и не что-либо подобное всему тому, что искусственно произведено руками живописцев, но вместо всего этого — чистота, бесстрастие, блаженство, отчуждение от всего худого; и все с ним однородное, чем изображается в человеке подобие Божеству. Такими цветами Творец собственного Своего образа живописал наше естество. Если же отыщешь и другие черты, которыми обозначается Божественная красота, то найдешь, что и таковых подобие в нашем образе сохраняется в точности.

Человек приведен Творцом в бытие, чтобы быть одушевленным подобием Божественной и превысшей силы.

Нужно прежде быть человеком, а затем уже называться именем, принадлежащим этому естеству.

Сколько понимаем, человек первоначально не имел недостатка ни в одном из божественных благ; делом его было только хранить, а не приобретать сии блага. Но злоумышление врагов соделало его лишившимся того, что имел, не сохранившим того доброго жребия, какой дан ему Богом в самом естестве.

Так как человеческая природа в суждении о добре обманом <диавола> введена в заблуждение, то в воле нашей произошла наклонность к противоположному. В жизни человеческой преобладает всякое зло, потому что смерть тысячами путей вмешалась в природу – всякий вид греха становится как бы путем смерти к нам.

Человеческое естество, будучи образом превысшего Блаженства, и само отличается красотой, когда являет в себе изображение блаженных черт.

Богатый и щедрый Угоститель естества нашего, убрав всякого рода красотами это жилище <землю>, приуготовив этот великий и всем снабженный пир, потом уже вводит и человека, вменив ему в занятие... наслаждаться созданным. Поэтому в основание устройства полагает в человеке сугубое начало, смешав с земным Божественное, чтобы ради того и другого иметь ему наслаждение, какое сродно и свойственно тому и другому; наслаждаясь и Богом, по естеству Божественному, и земными благами, по одному с ним чувству.

В ком не померкла красота, теми ясно подтверждается верность сказанного, что человек сотворен как Божие подобие.

Как преемством принадлежащего каждому роду продолжается естество живых существ, так что по закону природы рожденное есть то же с родившим, так и от человека рождается человек, от страстного страстный, от грешника грешник. Потому в рождающихся некоторым образом составляется грех, вместе и рождаемый, и возрастающий, и оканчивающийся пределом жизни.

Имел человек до грехопадения многочисленные качества, которых никто не возможет представить словом. Разумею равночестие с Ангелами, дерзновение перед Богом, созерцание премирных благ, возможность и нам украситься неизреченною красотою блаженного Естества, показывая в себе Божественный образ, сияющий красотою души. На место же этого появились в нас лукавый рой страданий, злое гнездо огорчений.

Поскольку естество в нас двояко, одно тонко, духовно и легко, а другое грубо, вещественно и тяжело, то по всей необходимости в каждом из них есть стремление, с другим несогласное и особенное, потому что духовное и легкое имеет свое парение к высокому, а тяжелое и вещественное всегда клонится и несется к низменному. Потому, так как движения их естественно противоположны, невозможно преодолевать одному из них, пока не изнемогло другое в естественном своем стремлении. Занимающая же середину между ними, свободная наша сила и произволение, от себя сообщают и крепость естеству слабеющему, и расслабление усиливающемуся. Ибо на которой стороне будут, той и доставят победу над другою стороною.

Божественная красота человека не во внешних чертах, не в приятном складе лица и не какою-либо доброцветностью сияет, но усматривается в невыразимом блаженстве добродетели.

Никто да не спрашивает: «Неужели Бог, предвидя человеческое бедствие, какое постигнет людей по неблагоразумию, приступил к созданию, тогда как человеку, может быть, было бы полезнее не приходить лучше в бытие, нежели пребывать во зле».
То, что человечество уклонится от добра, не не знал его Тот, Кто все содержит силою прозорливости и наравне с прошедшим видит будущее. Но как видел Он уклонение, так разумел и воззвание человека снова к добру. Потому, что было лучше? Вовсе ли не приводить в бытие нашего рода, так как предвидел, что в будущем погрешит против прекрасного, или, приведя в бытие, и заболевший наш род снова воззвать в первоначальную благодать? По причине же телесных страданий, необходимо постигающих нас по скоротечности естества, именовать Бога творцом зол или вовсе не признавать Его создателем человека, чтобы не мог быть почитаем виновником того, что причиняет нам мучение, — это знак крайнего малодушия в оценивающих добро и зло чувством, которые не знают, что по естеству добро только то, чего не касается чувство, а зло — одно только отчуждение от добра. Различать же добро и зло по трудам и удовольствиям свойственно естеству бессловесному; у бессловесных уразумение истинно хорошего не имеет места, потому что не причастны они ума и мысли. А что человек есть прекрасное Божие дело и приведен в бытие для более еще прекрасного, это явно не только из сказанного, но и из тысячи других свидетельств, которых множество по их бесчисленности прейдем молчанием.

Бог по Своему естеству есть всякое благо, какое только можно объять мыслью, или лучше сказать, будучи выше всякого блага – и мыслимого, и постигаемого – творит человека не по чему-либо иному, а только потому, что благ. Будучи же таковым и приступив к созиданию человеческого естества, не наполовину явил могущество благости, дав только нечто из того, что у Него есть, или поскупившись в этом общении, напротив, совершенство благости в Боге состоит в том, что приводит человека из небытия в бытие и со всею щедростью наделяет его благами. Поскольку же перечислить эти блага невозможно, Божие слово, в кратком изречении объединив их, сказало, что человек создан по образу Божию... И если Божество есть полнота благ, а человек Его образ, то, значит, образ в том и имеет подобие Первообразу, что исполнен всякого блага. Следовательно, в нас есть все прекрасное, всякая добродетель и мудрость, все, что только можно помыслить о совершенном.

Знал Ведающий все и прежде бытия вещей, сообъяв ведением, в каком числе будет род человеческий, происшедший от каждого. Но поскольку проразумел в нас наклонность к худшему и то, что, добровольно утратив равночестие с Ангелами, человек приблизится к общению с низшим, то примешал потому нечто к собственному Своему образу от бессловесной твари. Ибо в Божественном и блаженном естестве нет различия мужского и женского пола. Но перенося на человека отличительное свойство бессловесного устроения, не соответственно высоте твари, дарует нашему роду способ размножения. Не тогда, как сотворил человека по образу, сообщил ему силу раститься и множиться, но когда уже произвел различение это, мужское и женское, тогда говорит: плодитесь и размножайтесь и наполняйте землю (Быт. 1:28). Ибо подобное этому свойственно естеству не божественному, но бессловесному, как дает разуметь история, повествуя, что прежде сказано это Богом о бессловесных. Потому, если бы прежде, нежели придано естеству разделение на мужеский и женский пол, Бог этим словом дал человеку способность плодиться, то не имели бы мы нужды в таком способе рождения, каким рождаются бессловесные. Потому, проразумев Своим предведением, что полнота человеческого рода войдет в жизнь рождением, какое свойственнее животным, в известном порядке и в связности правящий всем Бог, поскольку вообще для человечества такой способ рождения необходимым делала наклонность нашей природы к униженному, какую прежде ее появления предведал Тот, Кто будущее видит наравне с настоящим, потому самому предусмотрел и соразмерное устроению человеков время, чтобы появлению определенного числа душ соответствовало и продолжение времени, и тогда остановилось текучее движение времени, когда прекратится в нем распространение человеческого рода. А когда кончится этот способ размножения людей, с окончанием его кончится и время, и таким образом совершится обновление вселенной, и за изменением целого последует и переход человечества от тленного и земного к бесстрастному и вечному.

Человек, усиленный Божиим благословением, велик был по достоинству, потому что поставлен был царствовать над землею и над всем, что на ней; имел прекрасный вид, потому что соделался образом лепоты первообразной; бесстрастен был по естеству, потому что был подобием Бесстрастного; исполнен же дерзновения, лицом к лицу наслаждаясь самым Богоявлением, сие же в противнике разжигало страсть зависти, а невозможно ему было каким-либо усилием и по принуждению произвести, что хотелось, потому что сила Божия благословения превозмогала его принуждение, то ухищряется <диавол> поэтому сделать человека отступником от укрепляющей его силы, чтобы стал он удобоуловимый для его злокозненности. И как в светильнике, когда светильня объята огнем, если кто, не имея сил погасить пламя дуновением, примешивает к маслу воду, то этою выдумкою ослабит пламень, так и сопротивник, обманом примешав к человеческому произволению порок, сделал, что стало угасать и ослабевать благословение, с оскудением которого по необходимости входит противоположное. Противополагается же как жизни — смерть, силе — немощь, так благословению — проклятие, дерзновению — стыд и всякому благу — разумеемое противоположно. Посему-то теперь, когда оное начало послужило поводами к такому концу, человечество видим среди настоящих зол.

По естественному виду души человек питается; с растительною же силою соединена чувствительная, по природе своей занимающая середину между умопредставляемою и вещественною сущностью, в такой мере грубейшая первой, в какой она чище последней. Потом с тем, что есть тонкого и светоносного в естестве чувствующем, совершается некое освоение и срастворение умопредставляемой сущности, чтобы человек составлен был из этих трех естеств. Так подобное этому познали мы от Апостола, когда говорил он Ефесянам, желая им, да сохранится всесовершенная благодать и тела, и души, и духа в пришествие Господне (1 Сол. 5:23), и питательную часть называя телом, чувствующее означая словом — душа, а умопредставляемое словом — дух.

Как в этой жизни художники придают вид орудию, соответствующий ею назначению, так наилучший Художник создал наше естество как некий сосуд, пригодный для царственной деятельности и по душевным преимуществам, и по самому телесному виду, устроив его таким, каким нужно быть для царствования. Ибо душа прямо являет в себе царственность, и возвышенность, и удаленность от грубой низости тем самым, что она, не подчиняясь, свободно, полновластно располагает своими желаниями. А кому иному это свойственно, кроме Царя?...Человеческое естество поскольку приуготовлялось для начальствования над другими и по своему подобию Царю вселенной выставлялось как бы неким изображением Его, то имело общие с Первообразом и достоинство, и имя. Но не в порфиру <как у художников> было облечено, не скипетром и диадемой показывало свой сан. Вместо багряницы оно облечено добродетелью, что царственнее всех одежд; вместо скипетра – утверждено блаженством бессмертия; вместо царской диадемы украшено венцом правды, так что, в точности уподобляясь красоте Первообраза, всем доказывало свой царский сан.

Если Писание говорит, что человек создан был последним после всего одушевленного, не иное что означается сим, как то, что Законодатель любомудрствует о душе нашей по необходимой некоей последовательности в порядке, в окончательном усматривая совершенное. Ибо в словесном заключается и прочее, а в чувственном есть, без сомнения, и естественное, последнее же усматривается только вещественным. Потому природа естественным образом, как бы по степеням, разумею отличительные свойства жизни, делает восхождение от малого к совершенному.

Устрояется солнце и никакого не предшествует совета, так же и небо, хотя нет ничего ему равного в сотворенном, и такое чудо созидается единым речением; о том же, из чего и как, и о чем-либо подобном, не сказано ни слова. Так и все, взятое порознь: эфир, звезды, наполняющий средину воздух, море, земля, животные, растения — все приводится в бытие словом. К одному только устроению человека Творец вселенной приступает как бы с рассмотрительностью, чтобы и вещество приуготовить для сего состава, и образ его уподобить первообразной некоей красоте, и предназначить цель, для которой будет он существовать, и создать естество, соответственное ему, приличное его деятельности, пригодное для предположенной цели.

Апостол знает три различные произволения <в человеке> и именует плотским то, которое занимается чревом и его услаждениями, душевным – которое в середине между добродетелью и пороком, возвышается над пороком, но не вполне причастно добродетели, и духовным – которое имеет в виду совершенство жития по Богу.

Естество человеческое цвело первоначально, пока было в раю, напояемое водою животворящего источника, когда вместо листьев украшал его стебель бессмертия. Но поскольку зима преслушания иссушила корень, то цвет опал и разложился в земле. Человек утратил красоту бессмертия по охлаждении любви к Богу, от умножающихся беззаконий иссохла зелень добродетелей. А оттого духами зла воздвигнуто в нас множество различных страстей, от которых постигают душу гибельные крушения.

Наше естество Богом первоначально было создано как бы некиим сосудом, способным к восприятию совершенства; когда же через обольщение врага душ наших влилось в нас зло, то добру не стало места. По этой причине, дабы не увековечилось, поселившись в нас, зло, по определению мудрого Провидения, сосуд на время разрушается смертью, чтобы по истечении зла преобразовалось человеческое естество и чистое от зла восстановилось к первоначальной жизни, ибо в этом состоит Воскресение, восстановление природы нашей в первоначальное состояние. Итак, если невозможно претворение природы в лучшее состояние без Воскресения, без предварительной же смерти Воскресение не может быть, то смерть есть благо, будучи для нас началом и путем изменения к лучшему.

Неестественно было начальнику (человеку) явиться прежде подначальных (животных и прочих), но после того, как уготовано сперва владение, следовало показать и царя. Посему, когда Творец вселенной как бы царский некий чертог устроил имущему царствовать, и это были — самая земля, острова, море и наподобие крыши сведенное над ними небо; тогда в царские эти чертоги собрано было всякого рода богатство; богатством же называю всю тварь, все растения, все, что чувствует, дышит, имеет душу. Если же к богатству причислить надобно и вещества, какие только по какой-либо доброцветности в глазах человеческих признаны драгоценными, например: золото и серебро, и те из камней, которые любезны людям, то обилие всего этого как бы в царских некиих сокровищницах, сокрыв в недрах земли, потом уже показывает в мире будущего человека, заключающихся в нем чудес частью зрителя, а частью владыку, чтобы при наслаждении приобрел он познание о Подателе, а по красоте и величию видимого исследовал неизреченное и превышающее разум могущество Сотворшего. Поэтому-то человек введен последним в творение, не потому что, как нестоющий, отринут на самый конец, но потому что вместе с началом бытия должен был стать царем подчиненных.

Как низко и недостойно естественного величия человека представляли о нем иные из язычников, величая, как они думали, естество человеческое сравнением его с этим миром! Ибо они говорили: человек есть малый мир, состоящий из одних и тех же со вселенною стихий. Но громким этим наименованием воздавая такую похвалу человеческой природе, сами того не заметили, что почтили человека свойствами комара и мыши, потому что и в них растворение четырех стихий, потому какая-либо большая или меньшая часть каждой из них непременно усматривается в одушевленном, а не из них неестественно и составиться чему-либо одаренному чувством. Потому что важного в том — почитать человека образом и подобием мира; когда и небо преходит и земля изменяется, и все, что в них содержится, переходит прехождением содержащего? Но в чем же по церковному учению состоит человеческое величие? Не в подобии тварному миру, но в том, чтобы быть по образу естества Сотворшего.

Словесное... и разумное животное — человек — есть дело и подобие Божеского и чистого естества... по образу Божию сотворил его (Быт. 1:27). Итак... в человеке страстность и поврежденность не по природе и не соединена с его существом первоначально: потому что невозможно было бы сказать о нем, что он создан по образу <Божию>, если бы отображенная красота была противоположна красоте первообразной. Но страсть вошла в него впоследствии, после сотворения, и вошла таким образом: он был образом и подобием, как сказано, Силы, царствующей над всем существующим, а потому и в своей свободной воле имел подобие со свободновластвующим над всем, не подчиняясь никакой внешней необходимости, но сам по своему собственному усмотрению действуя, как кажется ему лучше и произвольно избирал что ему угодно; <потому и> то несчастие, которое терпит теперь человечество, навлек он сам по своей воле, увлекшись лестью, сам стал виновником этого зла, а не у Бога получил его: ибо Бог не сотворил смерти, но некоторым образом творцом и создателем зла сделался сам человек. Солнечный свет хотя доступен для всех, кто имеет способность видеть, однако же, если кто захочет, может, закрыв глаза, не ощущать его, не потому чтобы солнце куда-нибудь удалялось и таким образом наводило тьму, но потому, что человек, закрыв свои веки, заградил глазу доступ лучей, ибо так как зрительная сила по закрытии глаз не может быть бездейственной, то необходимо, что действие зрения будет действием, производящим тьму в человеке вследствие его добровольного ослепления. Как тот, кто, строя себе дом, не сделал окна для входа в него света извне, по необходимости будет жить во тьме, заградив добровольно доступ лучам света, так и первый человек на земле, или лучше тот, кто породил зло в человеке, имел во власти повсюду окружающее его доброе и благое по природе, но сам по себе добровольно измыслил противное природе, положив первый опыт зла самопроизвольным удалением от добродетели, ибо зла, не зависящего от воли, имеющего свое самостоятельное бытие, во всей природе существ нет никакого: всякое творение Божие хорошо, и ничто не предосудительно ( 1 Тим. 4:4); все, что Бог создал... хорошо весьма (Быт. 1:31). Но когда указанным путем на погибель вошла в жизнь человеческую привычка ко греху и от малого начала проистекло необъятное зло в человеке, и боговидная та красота души, созданная по подобию первообразной, как какое железо, покрылась ржавчиной греха, тогда уже не могла более сохраниться в целости красота принадлежащего душе по природе образа, но изменилась в гнусный вид греха. Таким образом человек, это великое и драгоценное создание, как назван он в Писании, лишившись собственного достоинства, подобно тем, которые, по неосторожности попав в тину и загрязнив лицо свое, не узнаются даже знакомыми, — упав в тину греха, потерял образ нетленного Бога и через грех облекся в образ тленный и земной, который Писание советует отложить, омывшись чистою жизнью, как бы какой водою (1 Кор. 15:49), чтобы по отъятии земной оболочки опять воссияла красота души. Сложить же чуждое — значит опять возвратиться к свойственному ему и естественному состоянию, чего не иначе можно достигнуть, как, сделавшись опять таковым, каковым был сотворен вначале. Ибо не наше дело и не силою человеческою достигается подобие Божеству, но оно есть великий дар Бога, Который вместе с первым рождением тотчас же дает естеству нашему Свое подобие; человеческому труду предстоит только очистить наросшую от греха нечистоту и извести на свет сокрытую в душе красоту.

По образу сотворен человек — это всецелое естество, эта Богоподобная тварь; и по образу сотворена всемогущею Премудростью, не часть целого, но вся в совокупности полнота естества.

Создатель всего, восхотев сотворить человека, привел его в бытие не как презренное животное, но как существо, честью превосходящее всех, и назначил его царем поднебесной твари. Имея это в виду, создав его мудрым и боговидным, украсив многими дарами, неужели с той мыслью привел его в бытие, чтобы родившись он разрушился и подвергся совершенной гибели? Но это была бы пустая цель создания, и такого рода намерение было бы крайне недостойно приписывать Богу. Ибо в таком случае Он уподобился бы детям, тщательно строящим домики и скоро разрушающим построенное ими, так как их рассудок не имеет в виду никакой полезной цели. Но учение веры говорит нам совершенно противоположное — что Бог сотворил первозданного бессмертным; когда же произошло преступление и грех, то в наказание за прегрешение лишил его бессмертия; потом Источник благости, преисполненный человеколюбием, сжалившись над делом рук Своих, украшенным мудростью и знанием, благоволил вновь восстановить нас в прежнее состояние.
Это и истинно и достойно понятия о Боге, ибо здесь приписывается Ему вместе с благостью и сила. Выказывать же безучастие и жестокость к подначальным и подвластным несвойственно даже людям добрым и лучшим.

Разум есть поистине божественное и священное дело Божие, превосходное приобретение, не извне привзошедшее, но с самою природою человека соединенное, драгоценнейший дар, нисшедший в него от Создателя. Поэтому и говорится, что человек создан по подобию Божию (Быт. 1:26). Им он и отличается от прочих животных и этим особенно богоподобным преимуществом запечатлевается, впрочем, имея очень много общего с животными. Ибо форма глаз и состав всего тела, как наружный вид его, так и то, что скрыто внутри, не дают особого преимущества человеку, поскольку мы видим, что и обитающие на земле и в воде, и летающие по воздуху, и вообще все животные имеют то же самое. Но разум делает человека владыкой всего и служит признаком его счастья. Что Бог имеет изобильно, то даровал нам в малой мере, чтобы мы прежде всего устремляли взор свой к Нему, познавали Разум, подающий разум, и служили бы Тому, Кто так прекрасно украсил нас собственным совершенством. Посредством разума мы, будучи слабы телом, делаемся сильнее сильных, все порабощаем себе и заставляем служить нашим нуждам.

Образ, пока не имеет недостатка ни в чем представляемом в Первообразе, в собственном смысле есть образ; но как скоро лишается в чем-либо подобия с Первообразом, в этом самом не есть уже образ. Потому, так как одним из свойств, усматриваемых в Божием естестве, есть непостижимость сущности, то по всей необходимости и образ в этом имеет сходство с Первообразом. Если бы естество образа оказалось постижимым, а Первообраз был выше постижения, то эта противоположность усматриваемых свойств обличила бы погрешительность образа. Но как не подлежит познанию естество нашего ума, созданного по образу Сотворившего, то имеет он точное сходство с превыше Сущим, непознаваемостью своею отличая непостижимое свое естество.