Что тысячи бурь восстают в душе сребролюбца — всякому это небезызвестно; и что среди стольких бурь не чувствует душа ни успокоения, ни сытости, ни свободы, ни другого чего подобного, как обуреваемая множеством ветров, — известно также и это. Поэтому, кто же изберет такую жизнь, в которой везде утесы, звери, вихри, волны, а веселия и мира вовсе нет?

Если воздействовал в тебе яд сребролюбия, этот корень всем злым (1 Тим. 6: 10), и, к себе обратив все чувства, приводит в такое неистовство, что вдаешься в идолослужение, то отвечай ему богопреданным словом: Господу Богу моему поклонюсь, и Тому Единому послужу (Мф. 4: 10). И действие яда кончится, а ты вполне отрезвишься.

Представив в уме все злые качества этой любви, а именно, что она зверообразна, неприятна, дышет пламенем, ненасытна, слепа, глуха, человеконенавистна, скверна, богоненавистна, непримирима, неприступна, неукротима, потому что и на лесть, и на услуги не сдается, но тогда паче свирепеет, когда всего больше ей услуживают, наиболее приведем все в движение, чтобы не быть уловленными. Ибо легче не быть уловленными, чем уловленным бежать. А если и будем уловлены, то напряжем все силы и, призвав Божию помощь (без нее невозможно освободиться от такого плена, и многим угрожает опасность, что из плена этого не будет и возврата), перестанем желать прибытков, а что собрано или вдруг, или понемногу, раздадим нуждающимся. Вот единственный способ избавиться от такого плена!

Не от меня, но из самого свойства дела познай, что если придумаешь и тысячи способов к приобретению денег, то не найдешь сытости; потому что сытость непримирима с этими способами, но мирится, свыкается и уживается с умением довольствоваться малым и нуждаться в малом. Поэтому перестань гоняться за недостижимым; сытость, если за нею гонишься, не дается в руки; а если не гонишься, сама собою приходит, порождая не только покой, но и веселие.

Если бы возможно было и по смерти брать с собою деньги, то, хотя и в этом случае не имели бы они цены, наипаче помрачаемые тамошними драгоценностями, но, по крайней мере, оказались бы чем-то таким, что могло бы принести тебе некоторую тень утешения. Если же это невозможно, но есть возможность обменять их, расточив на милостыню, наипаче же есть эта возможность у тебя, у которого нет и мнимого благовидного предлога — детей, то лучше по произволению соделаться тому, что бывает по необходимости.

...<Сребролюбие подобно> какой-то женщине... зверообразной, дышащей пламенем; вместо волос на голове ее тысячи змей, непрестанно шипящих и извергающих смертоносный яд, и тысячи у нее рук, снабженных когтями, которыми одних терзает, в других бросает стрелы, а у других вырывает деньги, и тысячи также уст, потому что не угрожает и не клевещет только, но и льстит, и раболепно беседует, и ложно клянется, и для глупых прибытков вымышляет тысячи предлогов; и глаза у нее не естественно смотрят, не уважая никого: ни друга, ни брата, ни сродника, ни благодетеля, но выказывая в себе что-то суровое, жестокое, свирепое, бесчеловечное, огневидное. Ибо не взирает на свойство вещей, не берет во внимание, что часто, приведя в движение тысячи средств, передавала деньги в руки врагам, почему в уловленном ею запечатлевала тысячи грехов. А слух у нее столько загражден, что не внимает ни просьбам, ни воздыханиям, ни сетованиям, ни ругательствам. Но иметь крылья <что означает сытость> так ей несвойственно, что ни один здравомыслящий человек не припишет ей даже и ног. Ибо не умеет она ступить и от плененного ею передвинуться на другое место, но, налагая руки на всех, будучи тяжелее всякого железа и свинца, сидит неподвижно, все берет, всех грабит, никогда не насыщается, но множество собираемого обращает в пищу шире и шире разводимому огню, и окончание того, что взято, делает началом того, чтобы брать еще.

Из этой любви <к деньгам> — вражды, драки, войны; из нее убийства, разбои, клеветы; из нее не только города, но и пустыни, не только страны обитаемые, но и ненаселенные дышат кровью и убийствами. И море не спаслось от этого зла, но и там с великим неистовством бушует оно; потому что и море осаждено морскими разбойниками, измышляющими какой-то новый способ грабежа. Из любви к деньгам превращены законы родства, потрясены уставы природы, нарушены права самой сущности; потому что эта лукавая и преступная любовь не только на живых, но и на умерших вооружает руки гробокопателей, которые освободившимся от здешней жизни не дают свободы от своего злоумышления. И сколько бы зол ни отыскал кто или в народных собраниях, или в судилищах, или в домах, или в городах, увидит в них отростки этого корня. Но к чему тружу себя? Весь вред этой болезни и все, совокупившись воедино, не будут в состоянии выразить.