Невозможно представить иного происхождения пороку, кроме отсутствия добродетели. Как за отнятием света последует мрак, а при свете его нет? Так, пока в естестве добро, порок сам по себе неосуществим; удаление же лучшего делается происхождением противоположного.

...Если в жизни добродетельной напечатлеваются черты самого Божества, то явно, что жизнь порочная делается образом и лицом противника.

...Расположенность к пороку приносит погибель любящему зло.

Быть в Сущем значит быть действительно; но если что отпало от Сущего, то оно уже и не в бытии; потому что быть в пороке не значит в собственном смысле быть.

...Порок не остается навсегда хранимым сам собою, но всякий раз бывает порождаем иным, когда благородное, бодрое, скорое и гордое в нашем естестве впадает в вожделение сочетания с безгласным и бессловесным.

Порочность не состоятельна сама по себе, но составляется лишением добра. А доброе всегда одинаково, и постоянно пребывает, и составляется без всякого предварительного лишения чего-нибудь. Умопредставляемое же противоположным доброму, в сущности, не существует. Ибо что не существует само по себе, то вовсе не существует. И порочность есть лишение Сущего, а не бытие.

Если же, по твоему мнению, усердие о добром трудно, то сравни с противоположной жизнью, и найдешь, сколько труднее порок, если примешь во внимание не настоящее, но что будет после. Ибо кто услышал о геенне, тот ужо не с трудом каким и усилием будет удаляться от греховных удовольствий; а напротив того, и одного страха, овладевшего помыслами, достаточно ему, чтобы изгнать из себя страсти.

Не имел бы и силы порок, не прикрашенный ничем хорошим, привлекающим обольщаемого к пожеланию.

Порок не столько могуществен, чтобы превозмогать ему добрую силу, и безрассудство естества нашего не выше и не тверже Божественной премудрости. Да и невозможно превратному и изменяемому быть сильнее и постояннее того, что всегда то же и водружено в добре. Совет же Божий всегда и непременно неизменен, а нашей природы превратность нетверда даже и во зле.

Как добродетель оставляет замечательные черты в жизни и в разумении, так и порок усматривается в том и другом.

Так как порок не простирается в беспредельность, но ограничен необходимыми пределами, то по этому самому за пределом зла следует преемство добра; а таким образом всегдашняя подвижность нашей природы опять, наконец, возвращается на добрый путь, вспоминанием прежних несчастий направляемая не отдаваться снова в плен подобным бедствиям. Поэтому нам снова будет возможно течение на поприще добра, потому что порок по природе своей ограничен необходимыми пределами.

Вот верх благ, венец надежд, предел всякого блаженства — естеству не возмущаться более пороком...

...Все, происшедшее от скотского бессловесия и взятое в отдельности, при худом употреблении ума стало пороком; как и наоборот, если рассудок восприимет власть над таковыми движениями, то каждое из них превратится в вид добродетели. Так раздражительность производит мужество, робость — осторожность, страх — благопокорность, ненависть — отвращение от порока, сила любви — вожделение истинно прекрасного, а величавость нрава возвышает над страстями, и образ мыслей сохраняет непорабощенным злу. Такой вид возношения духа похваляет и великий Апостол, повелевая постоянно помышлять о горнем (Кол. 3:2). Так можно найти, что всякое таковое движение, возносимое возвышенностью мысли, сообразуется с красотою того, что по образу Божию. Но поскольку есть какая-то тяжелая и вниз стремящаяся наклонность греха, то чаще бывает иное, ибо тяжестью бессловесного естества более увлекается вниз владычественное души, нежели сколько тяжелое и перстное возносится вверх возвышенностью мысли. Потому нередко окаянство наше делает, что не узнаем Божия дара; потому что плотские страсти налагаются, подобно гнусной личине, на красоту того, что по образу <Божиему>.

...По искоренении порока на его место вводится добродетель, а по преуспеянии в этом, мудрование плоти не восстает уже против духа, и не может восстать, потому что умерщвлена его сила противиться, но делается готовым ко всякому надлежащему служению, пребывая благопокорным и послушным владычеству духа. Ибо когда прогнан воитель — защитник порока, а на место его вошел поборник добродетели, облекшийся в броню правды и вооруженный мечом духовным, оградившийся защитительным вооружением — шлемом спасения, щитом веры, имеющий на себе всякое духовное вооружение (Еф. 6: 14—17), тогда раб — тело – боится своего господина и с готовностью принимает повеления преобладающего, по которым при служении тела преуспевает добродетель.