Никон Оптинский (Беляев)

Если монах живет в миру, не несет никаких подвигов и даже одежды монашеской не носит, чем он отличается от мирянина? – Своей любовью к монашеству. Можно жить в монастыре, по видимости быть исправным монахом, но не любить монашества. Такой человек уже не есть монах.

Прежде я ругал монахов, а теперь, когда сам живу в монастыре, то вижу, как трудно быть истинным монахом. И живу я, как в миру, нисколько не изменился, все те же страсти, пороки, грехи, остался таким же развращенным, страстным человеком, только живу в келье, в Скиту, а не в миру. И не стал сразу ангелом, чего я требовал прежде от всякого монаха без разбора, молодой ли он или старый и сколько живет в монастыре, не желая ничего принимать в соображение. Теперь я начинаю понимать, что практическое знание собственно только и имеет смысл. Очень легко разглагольствовать, но очень трудно дело делать.

Такой был случай: на одного брата нашло искушение, задумал купить водки и выпить, пошел в питейный дом, стоят покупатели. Женщина-продавщица, увидев в монашеской одежде, спросила: «Что вам, батюшка, угодно?» Таким вопросом устыдила брата, и он ответил: «Полфунта изюму». Таким образом, монашеская одежда спасла от искушения.

Один монах, оставшись вне монастыря, начал думать: «Не буду носить четки. Я не молюсь по ним, и, может быть, это мне в грех поставится, что я показываю не то, что есть». – Это неправильно. Я хотя и не молюсь по четкам, а на руке держу. Посмотрю на них и подумаю: «Я – монах, должен по обету непрестанно молиться и не молюсь». Укоряю себя, и это – на пользу. Одежду монашескую надо любить.

Недавно приходил к батюшке (прп. Варсонофию]) о. Павел из канцелярии для переговоров о написании письма, кажется, какому-то архимандриту на его вопрос: «В чине пострижения в схиму есть выписка из творений преподобного Симеона о том, что всякий не совершившийся этим великим образом, то есть схимой, не монах. Как же подумать о современном монашестве, о тех, которые не приняли схимы, а только мантию, и если здесь какое-либо недоразумение, то как его примирить и разъяснить?» На это батюшка сказал так:
– Не знаю, насколько верно мое предположение, но я думаю так. Прежде не было никаких рясофоров и мантий, была одна схима. Эти подготовительные степени, то есть рясофор и мантия, учреждены впоследствии, когда монашество уже ослабело. Правда, мантия немного отличается от схимы. А прежде было так: поступает в обитель ищущий спасения, его испытывают некоторое время, и если он оказывается имеющим произволение, если можно ожидать, что из него выйдет монах, то его сразу постригали в схиму. Так что прежде были только два разряда: послушники, то есть испытываемые, и схимники. Отсюда надо и полагать, что не принявший в то время схимы был простой мирянин. Но я вам повторяю, что это мои личные рассуждения…
Затем, вскоре после этого, я опять заговорил с батюшкой об этом же.
– Я полагаю, батюшка, что для разъяснения этого вопроса, –сказал я, – можно обратиться к следующему происшествию: скончались схимонах и послушник. Их погребли, как должно. Потом, когда их откопали через некоторое время, то оказалось, что схима надета на послушника, а схимник лежит без схимы. Поэтому, я думаю, что можно быть монахом и не принимая схимы.
– Это значит то, – сказал батюшка, – что этот послушник проводил жизнь схимонаха, а схимонах жил недостойно своего звания и чина. Но этим схима не принижается.

Истинное святое мужество всегда соединено с чувством глубокого смирения. Смиренный всегда готов все потерпеть, и внутреннее, и внешнее, считая себя достойным не только посылаемых скорбей, но и еще больших. Смиренного расстроить, смутить нельзя – он всегда готов ко всему, так и сказал Моисей Мурин, когда его выгнали из трапезы: «Спешил и не медлил» (Пс. 118: 60). Итак, уготовим свои души и сердца смирением, и оно нам поможет в терпении всяких искушений.

Что будет? Как будет? Когда будет? Если случится то и то, куда приклониться? Если совершится то и то, где найти подкрепление и утешение духовное? О Господи, Господи. И недоумение лютое объемлет душу, когда хочешь своим умом все предусмотреть, проникнуть в тайну грядущего, неизвестного нам, но почему-то страшного. Изнемогает ум, планы его, средства, изобретаемые им, – детская мечта, приятный сон. Проснулся человек – и все исчезло, сталкиваемое суровой действительностью, и все планы рушатся. Где же надежда? Надежда в Боге.
Господь – упование мое и прибежище мое ( Пс. 17:3). В предании и себя, и всего воле Божией обретаю мир душе моей. Если я предаю себя воле Божией, то воля Божия и будет со мной совершаться, а она всегда благая и совершенная. Если я Божий, то Господь меня и защитит, и утешит. Если для пользы моей пошлется мне какое искушение – благословен Господь, строящий мое спасение. Даже при наплыве скорбей силен Господь подать утешение великое и преславное… Так я мыслю, так я чувствую, так наблюдаю и так верую.

Если будем прибегать ко Господу, то Он посетит нас, войдет в наше сердце, защитит нас, покроет от всяких искушений, будет для нас столпом крепким от лица врага и приведет нас прямо к крайнему пределу наших желаний и стремлений, к вечному блаженству, в Царство Небесное.

На днях я был свидетелем благоразумия батюшки (прп. Варсонофия), рассуждения, любви, смирения и... даже не знаю, что сказать. Есть в монастыре монах, уже старый, лет пятьдесят живущий в Оптиной. Мне батюшка говорил про него, что его не могли смирить ни о. Исаакий, ни о. Досифей, ни теперь о. архимандрит Ксенофонт. На все обличения он отвечал грубостями и дерзостями. Вот на этого монаха поступили к батюшке жалобы от монастырских братий. Батюшка решился позвать к себе этого монаха. Он пришел. На первое же слово батюшки он начал говорить дерзости и грубости и даже закричал на батюшку. Ворча и угрожая, вышел он от батюшки и ушел. Батюшка позвал казначея и благочинного и сказал им, чтобы с него была снята мантия и даже рясофор. Но монах не послушался и сказал, что не желает этого. Тогда батюшка сумел так распорядиться, что этот монах пришел неузнаваемый к батюшке, упал на колени с плачем, прося прощения и благословения, изъявляя покорность. Батюшка тотчас же простил: «Бог тебя простит». – Но монах, не вставая с колен, все просит прощения. – «Бог простит, меня прости», – говорит батюшка и, успокоив немного монаха, отпустил его.
Когда я вошел, батюшка сказал мне: Это чудо! Слава Тебе, Господи!
Батюшка встал перед иконами и помолился. Всякому понятно, что батюшка все это делает для пользы братии, то есть смиряет, и утешает, и все другое.

В настоящее время люди века этого смотрят на нас, верующих, как на юродивых, как на глупых. Им не нравится наша православная вера, наши церковные постановления, правила и обряды. Они смеются презрительно над всем, для нас священным. Мне часто приходится слышать от верующих, вынужденных жить среди мира враждебного, как тяжело переносить им постоянные насмешки, глумления. А мне думается, что надо честью для себя считать такое отношение. «Если злословят вас за имя Христово, то вы блаженны, ибо Дух Славы, Дух Божий почивает на вас» (1 Пет. 4:14). Если над нами смеются, если нас не любят. Значит, мы – не от мира этого. Огорчаться и смущать таким отношением к нам не следует.

Да умудрит нас Господь без двоедушия вести борьбу с врагом нашего спасения и грехом: без умудрения от Господа и помощи Его победа невозможна; мы немощны и слабы без помощи Божией. А с Божией помощью все возможно, как сказал апостол: «Все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе» (Флп. 4:13).

Прекрасно сказал по этому поводу старец Зосима в поучениях своих о послушании. Много осуждения и порицания достоин будет отец начальствующий, если попустит чадам своим духовным творить свою волю (то есть противоречить), не слушаться, настаивать на своем и тому подобное. Да и сами дети такого отца по кончине своей будут роптать на него и осуждать его за то, что его нерадением лишились своего спасения. Из этих слов старца Зосимы (изложенных здесь приблизительно, не с точностью) видно, что вред от самочинной жизни особенно ярко познается при конце жизни. Во время обычной жизни нашей нам кажутся наши желания, намерения, интересы в житейских делах очень важными, дорогими, почти необходимыми. Чтобы не потерять приятное нам или получить то, что хочется нам, мы готовы бываем отвергнуть послушание, отсекающее нашу волю, – отвергнуть или явно, или различными ухищрениями, или выпрашивая у духовного отца принужденное благословение или согласие. При конце жизни все эти интересы житейские теряют свою привлекательность, и человек видит свою потерю, свой душевный ущерб, происшедший от непослушания и самочиния – в нем виноват и духовный отец, и дети.

Для исполнения послушания, которое даже превосходит собственные силы, но которое послушник, или монах, или вообще человек берет на себя именно за послушание, как от руки Господа, прп. Варсонофий говорил, что указать смиренно на неудобоисполнимость послушания можно, когда оно действительно таково, но настаивать на своем разумении нельзя, но следует взять на себя послушание с упованием на волю Божию и помощь.

«Просите, и дано будет вам… стучите, и отворят вам» (Мф. 7:7). Многие из вас, не получая долго просимого, унывают. Унывать не следует. Вспомните, как Господь поступил с хананеянкой. Как она Его просила исцелить ее дочь! Даже апостолы стали умолять Господа, чтобы Он отпустил ее. А Господь даже с псом сравнил ее… А вы немного помолитесь и, не получая просимого, унываете. Это бывает оттого, что забываем, что между сеянием и жатвой должно пройти известное время.

Истинные рабы Божии скроют себя.

В молитве Иисусовой, в хранении сердца, в трезвении и внимании, в милости и духовном рассуждении проводит жизнь свою человек, не позволяет себе иметь на кого-либо противное закону Божию, удаляется всякого законопреступного дела по ненависти ко греху и греховным помыслам и чувствам. Настолько противен человеку грех, что он не оказывает его проявлениям в себе никакого внимания: приходил враг, хотел соблазнить раба Божия на грех какой-либо, но так, не успев в своем намерении, и отошел от него. Не усладился раб Божий предлагаемым грехом, не обратил никакого внимания на него, даже не познал, с каким именно видом греха приходил враг. «Изменчивого ко мне человека лукавого я не знал» (Пс. 100:4). Всякий помысел, клевещущий на ближнего, изгоняет из своего сердца раб Божий, не позволяет себе осуждения, гордости, зависти, несытого сердца.

Смиренно считая себя всегда, до самой смерти, способным ко всякому греху, к малому и большому (по нашему пониманию), надо усердно молиться Господу о помощи, «да не внидем в напасть». Самомнение не заботится о хранении себя и бывает причиной великих падений; соблазны берут верх и низвергают человека.

Надо смиренно о себе думать и смирением растворить всякое свое делание, но ложное смирение, выставляемое в извинение своего нежелания и лености подвизаться, далеко отогнать: «Где уже нам, грешным, это делать. То были люди святые…» Так приходится слышать тех, кто не хочет трудиться для своего спасения. Можно им ответить: да, это верно, но и святые очень часто прежде были великие грешники, стали святыми, подвизаясь, поэтому грешником себя считать – считай, а на добро себя понуждай. Будет польза. Самооправдание – корень зла.