Диадох

Когда ум начнет ощущать благодатное утешение Святого Духа, тогда и сатана свое влагает в душу утешение в кажущемся сладким чувстве, во время ночных успокоений, в момент тончайшего некоего сна или засыпания. Если в это время ум окажется держащим в теплейшей памяти святое имя Господа Иисуса, и как верным оружием против прелести, воспользуется этим пресвятым и преславным именем, то лукавый обольститель тотчас удаляется, но за то возгорается наконец борьбой против души своим лицом, а не помыслами. Так ум, точно распознавая обманчивые прелести лукавого более и более преуспевает в различении духовных вещей.

Любящий Бога и верует искренно, и дела веры совершает преподобно. Верующий же только, а не пребывающий в любви и самой той веры, которую кажется имеющим, не имеет. Он верует с некою легкотою ума, не нося в себе действенного (установляющего его на едином) отвеса преславной любви. Только вера, «любовью действующая» (Гал. 5:6), есть великая главизна добродетелей.

Воздержание есть принадлежность всех добродетелей, поэтому подвизающийся должен воздерживаться от всего (1 Кор. 9:25). Когда отнят будет какой-нибудь наималейший член тела человеческого, весь вид человека делается безобразным. И когда кто вознерадит об одной добродетели, расстраивается все благолепие воздержания, хотя он и не видит этого. Поэтому нужно трудиться не только в телесных добродетелях, но и в тех, которые имеют силу очищать нашего внутреннего человека. Ибо какая, например, польза соблюдать девственность тела, если душа блудодействует с бесом непослушания? Или как увенчается тот, кто хранит себя от чревоугодия и всякой другой телесной похоти, а забывает о превозношении и славолюбии, не терпя даже и малейшего оскорбления, тогда как знает, что Свет Правды уравновесит чашу воздания с делами правды только для тех, которые совершали их в духе смирения.

Не легко приобретаемое дело есть смирение: ибо чем выше оно, тем больших трудов требует стяжание его. Приходит же оно к причастникам святого ведения двумя способами: когда подвижник благочестия находится в середине духовного преуспеяния, тогда смиреннейшее о себе мудрование держится у него или ради немощи телесной, или ради неприятностей со стороны враждующих на ревнителей о праведной жизни, или ради лукавых помыслов; когда же ум в полном чувстве, и удостоверительно озарится святою благодатию, тогда душа начинает иметь смиренномудрие как бы естественным своим расположением. Ибо, будучи напаяема и насыщаема Божественною благодатию по благости Божией, не может уже она надмеваться и напыщаться славолюбием, хотя бы непрестанно исполняла заповеди Божии, но почитает себя ничтожнейшею паче всех, в чувстве общения Божественной благостыни, т. е. что она такова по милости Божией. То смиренномудрие сопровождается большей частью печалью и упадком духа, а это радостью со стыдением всемудрым; то, как я сказал, приходит к тем, которые находятся посредине подвигов, а это ниспосылается приближающимся уже к совершенству. Поэтому то нередко от житейских благопоспешений кое-как подавляется, а это, хотя бы кто предложил ему все царства мира, не колеблется, и самых страшных стрел греха не только не боится, но даже и совсем не чувствует; потому что, будучи вседуховно, не имеет уже оно чувства для внешней славы. Доходит, однако же, до того — последнего подвижник не иначе, как пройдя через то, первое, всяким образом: ибо благодать не даст нам богатства второго, если наперед не умягчит произволения нашего испытаниями, через обучительное попущение приражения страстей, в период первого.

...Надобно непрестанно внимать чувству сокрушенного исповедания, чтоб совесть наша как-нибудь не обманула себя, подумав, что уже довольно сокрушалась и исповедовалась Богу. Ибо суд Божий гораздо строже суда нашей совести, хотя бы кто и ничего не знал за собою худого с полным удостоверением, как учит премудрый наш Павел: я сам не сужу о себе: ибо хотя я ничего не знаю за собою, но тем не оправдываюсь; судия же мне Господь (1 Кор. 4: 3—4). Если же мы не будем достодолжно и об этих <невольных и неведомых> грехах исповедоваться, то во время исхода нашего страх некий неопределенный найдем в себе. А нам, любящим Господа, надлежит желать и молиться, чтоб в то время оказаться непричастными никакому страху: ибо кто тогда будет находиться в страхе, тот не пройдет свободно мимо князей адских, потому что эту боязливость души они считают за признак соучастия ее в их зле, как это в них самих есть. Обрадованная же любовию Божиею душа в час разрешения от тела с Ангелами мира несется выше всех темных полчищ, потому что такая душа неким образом окрылена бывает духовною любовию, имея в сей любви полное без всякого недостатка исполнение закона. Потому исходящие из сей жизни с таким дерзновением и во Второе пришествие Господне восхищены будут со всеми святыми. Те же, которые во время смерти хотя мало поражаемы бывают страхом, будут оставлены тогда в толпе всех других людей как состоящие под судом, чтоб, испытаны быв огнем суда, должный им по делам их удел получили они от Благого Бога нашего и Царя Иисуса Христа. Ибо Он есть Бог правды, и Его есть на нас любящих Его богатство благ Царствия Его, в век и во все веки веков.

Когда человек Божий все почти победит в себе страсти, два беса остаются еще ратующими против него, из которых один душу томит, возбуждая его по великому боголюбию к непомерной ревности, так что он не хочет допустить, чтоб другой кто угодил Богу больше его, а другой — тело, возбуждая его огненным некиим движением к похотению плотскому. Бывает же это с телом, во-первых, потому, что такая сласть похотная свойственна естеству нашему, как вложенная в него чадородия ради, почему она и неудобь побеждаема; а потом и по попущению Божию. Ибо когда Господь увидит кого из подвижников слишком высоко восходящим в приумножении добродетелей, тогда попускает ему иной раз быть возмущаемому этим скверным бесом, чтоб он почитал себя худшим всех живых людей. Такое нападение страсти сей иногда бывает после совершения добрых дел, а иногда прежде того, чтоб движение; сей страсти, предшествует ли оно делам или последует, заставляло душу казаться пред собою непотребнейшею, как бы ни были великими совершенные ею дела. Но против первого <беса, чрезмерную ревность возбуждающего> будем бороться усугублением смирения и любви, а против второго <беса похоти плотской> — воздержанием, безгневием и углубленною памятью о смерти, чтоб через это, чувствуя в себе непрестанно действо Святого Духа, сделаться нам в Господе высшими и этих страстей.

...Пока Дух Святой обитает в нас, до тех пор сатана не может войти в глубину души и обитать там.

Когда ум начнет ощущать благодатное утешение Святого Духа, тогда и сатана свое влагает в душу утешение в кажущемся сладким чувстве, во время ночных успокоений, в момент тончайшего некоего сна <или засыпания>.
Если в это время ум окажется держащим в теплейшей памяти святое имя Господа Иисуса и, как верным оружием против прелести, воспользуется сим пресвятым и преславным именем, то лукавый обольститель оный тотчас удаляется, но зато возгорается наконец бранью против души своим лицом <а не помыслами>. Так ум, точно распознавая обманчивые прелести лукавого, более и более преуспевает в различении духовных вещей.

Есть два рода злых духов: одни более тонки, другие более грубы и вещественны. Тончайшие воюют на душу, а грубейшие плоть обыкновенно пленяют посредством постыдных неких греховных движений; почему всегда друг другу противятся духи, на душу нападающие, и духи, нападающие на тело, хотя к тому, чтобы вредить людям, равное имеют усердие. Когда благодать не обитает в человеке, духи злые, наподобие змей, гнездятся во глубине сердца, не давая душе стремления к желанию добра. Когда же благодать сокровенно возобитает в уме, тогда они, как облака некие темные, промелькают по частям сердца, преобразуясь в страсти греховные и в призрачные мечтания разнообразные, чтобы через воспоминания развлекая мечтаниями ум, оттолкнуть его от собеседования с благодатью. Итак, когда мы духами, на душу нападающими, к душевным разжигаемся страстям, более же к самомнению и гордыне, этой матери всех зол, тогда, приводя па память разложение тела своего, устыдим это гордость славолюбивого самовозношения. То же должно делать, и когда бесы, на тело воюющие, подготавливают сердце наше ко вскипанию постыдными похотями, ибо это одно воспоминание может сильно расстроить всякие покушения злых духов в связи с памятью Божией. В случае же, если, по поводу такого воспоминания, душевные бесы начнут влагать мысль о безмерной ничтожности человеческого естества, как никакого достоинства не имеющего, по причине разложения плоти, приведем на память честь и славу Небесного Царствия, не забывая при этом держать в мысли и грозность нелицемерного суда Божия, чтобы тем малодушное нечаяние предотвратить, а этим легкому и скорому на похоти сердцу нашему придать твердости и силы к противостоянию.

У тех, которые посредством подвигов противостоят греху демоны с умом борются, а плоть разнеживающими приятными движениями стараются расслабить и увлечь к похоти, ибо им, по праведному суду, попускается укрываться во глубине тела и у тех, которые крепко подвизаются против греха, потому что произволение человеческого мудрования всегда состоит под искусом. Если же кто возможет еще в этой жизни посредством подвижнических трудов умереть, тогда он весь наконец делается домом Святого Духа.

Зла нет в естестве, и нет никого, злого по естеству, ибо Бог не сотворил ничего злого. Но когда кто с похотением сердечным вносит в себя образ зла, тогда оно, несмотря на то что не есть в естестве, начинает быть, в таком виде, как возжелал сего тот, кто так делает. Почему должно, со всем тщанием непрестанно памятуя о Боге, не внимать обычным позывам на зло, ибо добро, сущее в естестве, могущественнее зла, прибывающего в естество совне через навык, так как то есть, а этого нет, разве только когда содевается.

Гнев больше всех других страстен обыкновенно встревоживает и в смятение приводит душу; но есть случаи, когда он крайне для нее полезен. Так, когда несмущенно гневаемся на нечествующих или другим каким образом бесстыдствующих, да спасутся, или, по крайней мере, устыдятся, тогда душе нашей доставляем то же, что кротость, потому что в таком случае всячески споспешествуем целям
Божией правды и благости. Также, когда поднимаются в душе женолюбивые движения, тогда, разгневавшись посильнее на этот грех, отрезвляем нередко душу и придаем ей мужескую силу противостоять ему... Потому полагаю, что пользующийся целомудро гневом по ревности к благочестию, более одобрительным окажется на весах праведного воздаяния, нежели тот, кто по неподвижности ума никогда не подвигается на гнев; так как у этого его правитель человеческих мыслей и чувств остается необученным, а тот, на конях добродетели восседая, всегда в борьбе пребывает, и носится среди полчищ бесовских, непрестанно обучая в страхе Божием четвероконницу воздержания...

Есть любовь в душе естественная, и есть от Святого Духа в нее изливаемая. Та, если захотим, приходит в соразмерное движение и от нашей воли, поэтому удобно расхищается злыми духами, коль скоро перестаем в усиленном напряжении держать свое произволение. А эта так пламенит душу любовью к Богу, что все части души прилепляются к неизреченной сладости Божественного возлюбления в безмерной некоей простоте расположения, ибо тогда ум, как бы чреват бывая от духовного <благодатного> действа <энергии>, источает обильный некий поток любви и радования.

Видел я некоего, который все печалился и плакал, что не любит Бога, как бы желал, тогда как так любил Его, что непрестанно носил в душе своей пламенное желание, чтобы один Бог славился в нем, сам же он был как ничто. Такой не ведает, что такое он есть, и самыми похвалами, ему изрекаемыми, не услаждается. Ибо в великом вожделении смирения он не понимает своего достоинства. Но, служа Богу, как закон повелевает иереям, в некоем сильном расположении к боголюбию теряет память о своем достоинстве, где-то в глубине любви к Богу теряя присущее довольство собой в духе смирения, и в помышлении своем он всегда кажется себе неключимым рабом, совершенно не имеющим требуемого от него достоинства. Так действуя, и нам надлежит избегать всякой чести и славы ради преизобильного богатства любви к Господу, столь нас возлюбившему... Ибо как себялюбивый естественно ищет своей славы, так боголюбивый естественно ищет и любит славу Создателя своего. Душе боголюбивой, исполненной чувства Божия, свойственно в исполнении всех заповедей искать единой славы Божией, относительно же себя – услаждаться смирением. Ибо Богу, ради величия Его, подобает слава, а человеку – смирение, чтобы через него сделаться нам своими Богу.

Слово духовное хранит душу не тщеславною; ибо, исполняя все части ее ощущением богатства света духовного, делает то, что душа никакой не имеет потребности в чести людской. Потому оно и ум соблюдает всегда немечтательным, <погружая> его весь в любовь Божию. Слово же мудрости мирской всегда призывает человека к славолюбию, потому что оно не имеет возможности дать чувству опытно ощутить благо от себя <которое насыщало бы сердце>, и взамен того дарит своим питомцам любовь к похвалам людским, будучи и само изобретением людей тщеславных. Таковое свойство духовного слова Божия мы и сами непогрешительно познаем, если часы, в которые не имеем нужды говорить, будем проводить в теплой памяти Божией, при беспопечительном молчании.

Износит сердце и само из себя помышления добрые и недобрые: впрочем, помышления недобрые проращивает оно не из естества своего, но иные из них имеет оно потому, что память о недобром обратилась в нем в навык по причине прежних прельщений, большую же часть их, и притом наиболее злых, зачинает оно от злодейства демонов. Мы же все их чувствуем исходящими как бы из сердца; почему некие подумали, что в уме нашем вместе пребывают и благодать, и грех, приводя в подтверждение этого и слова Господа: «А исходящее из уст — из сердца исходит, и это оскверняет человека. Ибо из сердца исходят злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, блуд и прочее» (Мф. 15:18-20). Не знают же они, что ум наш, по действу тончайшего некоего чувства, и тех злых помыслов, которые влагаются в него злыми духами, делается собственником; так как по действу плоти, тело, падкое на угождение себе, на это более, не знаем как, увлекает душу, по причине соединения своего с нею; ибо плоть безмерно любит ласкательства прелести. По этой причине и помыслы, всеваемые в душу демонами, кажутся исходящими из сердца, усвояем же мы их себе, когда желаем услаждаться ими: что, укоряя, Господь, как само Божественное являет слово и изрек вышеприведенные глаголы. Ибо когда кто услаждается помыслами, лукавым сатаной в него всеваемыми, и память о них как бы хранит в своем сердце, не явно ли, что потом он из собственной своей проращивает их мысли?

Доброе убо есть дело претерпевать насилие от хотящих онеправдовать нас, и молиться о них, чтобы ради их покаяния, а не ради возвращения ими нам того, что они у нас похитили, отпущено было им прегрешение лихоимства. Ибо правда Божия хочет, чтобы мы самого лихоимца, а не олихоимствованное им некогда прияли свободным от греха через покаяние.

Бесстрастие есть не то, чтоб не быть бориму от бесов, ибо в таком случае надлежало бы нам по Апостолу — «выйти из мира» (1 Кор. 5:10); но то, чтоб когда они борют нас, пребывать неборимыми, подобно тому, как в латы облаченные воители и стрелянию противников подвергаются, и слышат звук от летящих стрел, и видят даже самые стрелы, на них пускаемые, неуязвляемые однако ж бывают ими, по причине твердости воинской одежды своей. Но эти, железом будучи ограждены, не подвергаются уязвлению во время брани; мы же, посредством делания добрых дел, облекшись во всеоружие святого света и в шлем спасения, будем рассеивать темные демонские фаланги: ибо не одно то приносит чистоту, чтоб не делать более зла, но более то, чтоб всеусильною ревностью о добре вконец истребить в себе злое.

Предел нестяжательности — так желать не иметь, как иной желает иметь.

Два блага подает нам Святая благодать через возрождающее нас Крещение, из которых одно безмерно превосходит другое, но одно подает она сразу. Именно в самой воде обновляет и все черты души, составляющие образ Божий, просветляет, смывая с нас всякую скверну греховную; а другое ожидает произвести в нас вместе с нами то, что составляет подобие Божие. Итак, когда ум начнет с великим усердием принимать дары Всесвятаго Духа, мы должны знать, что благодать начинает живописать на чертах образа Божия черты богоподобия. Святая благодать Божия сначала через Крещение восстанавливает в человеке черты образа Божия, поставляя его в то состояние, в котором он пребывал при создании; а когда увидит, что мы всем волевым устремлением желаем красоты подобия Божия и стоим нагие, небоязливые в ее мастерской, тогда, добродетель за добродетелью расцвечивая в душе и от славы в славу лик ее возводя, придает ей черты подобия Божия. Причем чувство показывает как отображаются в нас черты богоподобия, совершенство же богоподобия узнаем из просвещения благодатного. Ум, преуспевая в некоей мерности и невыразимой гармонии, чувством воспринимает все добродетели, но любви духовной никто не может приобрести, до тех пор, пока не просветится Святым Духом, во всей полноте ощутимым образом. Ибо если ум не примет от Божественного света совершенного богоподобия, то хотя он все другие добродетели обретет, но совершенной любви остается еще непричастным, потому что только тогда, когда человек совершенно уподобится Божией добродетели, носит он и подобие Божественной любви. Как когда пишут с кого-то портрет, самая приятная из красок та краска и нужнейшая из черт та черта, которые, будучи приложены к нарисованному лику, делают его совершенно похожим на того, кого живописуют, так и когда Божественная благодать живописует в ком богоподобие, светлая черта любви, будучи приложена, показывает, что черты образа Божия всецело возведены в красоту богоподобия.

Благодать вначале обыкновенно озаряет душу своим светом с сильным того ощущением, а когда успехи в духовно-христианской жизни подвинутся вперед, тогда она большею частью неведомо для боголюбивой души свои совершает в ней таинства: чтобы после того <по умиротворении души> ввести нас в радовании на путь божественных созерцаний, как будто бы мы только что призываемы были из неведения в ведение, посреди же подвигов <об умирении души от страстей> блюсти наш помысл нетщеславным. Подобает нам в меру быть ввергаемыми в печаль, как бы мы были оставлены благодатию, чтобы больше смирились и научились покорствовать Господним о нас определениям, а потом благовременно входить в радость, благою окрыляясь надеждою...

Прежде крещения благодать извне направляет душу на добро, а сатана гнездится в самых глубинах ее, покушаясь преграждать уму все правые исходы; с того же часа, как возрождаемся в крещении, бес бывает вне, а благодать внутри. Потому и находим, что как древле господствовала над душою прелесть, так по крещении господствует над нею истина. Действует после этого и сатана на душу, как и прежде, а нередко даже горше того, но не как соприсущий благодати: да не будет! а дымя как бы пред умом чрез мокротность тела, приятностью бессловесных сластей. Бывает же это по попущению Божию, чтоб человек достигал наслаждения добром не иначе, как проходя чрез бурю, огонь и искушение.

Когда же человек подвигами во все облечется добродетели и особенно в совершенную бескорыстность, тогда благодать все естество его озаряет в глубочайшем некоем чувстве, возгревая в нем теплейшую любовь к Богу; тогда и стрелы бесовские угасают еще вне телесного чувства, так как веяние Духа Святого сердце пополняет глубоким миром, огненные же стрелы бесовские погашает, еще когда они несутся по воздуху. Впрочем, и в эту меру достигшего попускает иногда Бог подвергаться злому действию бесов, оставляя тогда ум его неосвященным, чтоб самовластие наше не было совершенно связано узами благодати, не только того ради, что грех должен быть побежден подвигами, но и того, что человеку еще и еще предстоит преуспевать в духовной опытности: ибо что почитается совершенным в обучаемом, то несовершенно в сравнении с богатством обучающего Бога, в ревнующей о преуспеянии любви, хотя бы кто, трудясь над этим преуспеянием, взошел на самый верх показанной Иакову лестницы.

Как море волнуемое, когда возливают на него елея, обыкновенно стихает, потому что тучность елея побеждает силу воздымающей волны бури, так и душа наша, питаемая благодатью Святого Духа, сладостною исполняется тишиною; потому что по слову Пророка: «Только в Боге успокаивайся, душа моя!» (Пс. 61:6), — тогда к обрадованию ее пресекается всякое в ней волнение, уступая защищающей ее благостыни Духа, и порождаемому тем бесстрастию. Почему, какие бы потрясения ни покушались в ту пору произвести в душе бесы, она пребывает мирно живущей в себе и полною всякого радования. Но в такое состояние никто не может прийти, ни пребывать в нем, если не будет непрестанно отрезвлять и услаждать душу свою страхом Божиим; ибо страх Господень приносит подвизающимся некий вид непорочности и чистоты.

Попущение Божие, обучительное, сначала поражает душу великою скорбью, чувством унижения и некоторою мерою безнадежия, чтоб подавить в ней тщеславие и желание изумлять собою и привести ее в подобающее смирение. Но тотчас потом наводит оно в сердце умиленный страх Божий и слезную исповедь, и великое желание добрейшего молчания. А оставление, по отвращению Божию бывающее, оставляет душу самой себе, и она исполняется отчаянием и неверием, надмением и гневом. Надлежит нам, зная то и другое попущение и оставление, во время их приступать к Богу сообразно со свойствами каждого из них: там благодарения и обеты должны мы приносить Ему, как милостиво показующему необузданность нашего нрава лишением утешения, чтоб отечески научить нас здраво различать доброе от худого; а здесь непрестанное исповедание грехов, непрерывные слезы и большее уединение, да, хотя таким приложением трудов, возможем умолить и преклонить Бога обратить взор, как прежде, на сердца наши. Ведать, впрочем, должно, что когда, при обучительном попущении, бывает у души с сатаною борьба в схватке лицом к лицу, тогда благодать, хотя скрывает себя, но неведомым помоганием содействует душе, чтобы показать врагам ее, что победа над ними есть дело одной души.

Как тому, кто не просвещен в Духе не нужно касаться духовных созерцаний, так и тому, кто богато освещается благодатью Святого Духа, не подобает приступать к беседе о них, потому что там скудость светлых мыслей окутывает ум мраком неведения, а здесь обилие их не дает говорить, так как в эту пору душа, наслаждаясь любовью Божиею, желает безмолвно наслаждаться и славою Господа. Итак, к беседе о Боге нужно приступать тогда, когда замечается средняя мера в духовном возбуждении, так как такая мера доставляет душе необходимые драгоценные слова, ясно изображающие невидимые духовные предметы, в то же самое время желаемая духовная высота питает веру говорящего о вере, чтоб учащий первым вкусил от плода ведения, источаемого любовью.

Все дары Бога нашего добры весьма и всеблагоподательны, но ни один из них так не воспламеняет и не подвигает сердца к возлюблению Его благости, как богословствование. Ибо оно, будучи первейшим порождением благости Божией, первейшие и дары подает душе: во-первых, оно располагает нас с радостью презирать всякие приятные утехи житейские, так как в нем мы имеем вместо преходящих утех неизреченное богатство словес Божиих, а потом оно огненным некиим изменением ум наш озаряет и через то делает его общником служебных духов. Достодолжно же приготовившись, возлюбленные, потечем к сей добродетели, благолепной, всезрительной, всякое попечение земное посекающей, в озарении света неизреченного ум питающей словами Божиими, и, чтобы не говорить много, словесную разумную душу к нераздельному общению с Богом Словом благоустрояющей через святых пророков. Да и в душах человеков, — о, дивное чудо! — устроив богогласные песни, эта божественная невестоводительница поет громко величия Божии.

Когда мы крайне тяготимся приключающимися нам расстройствами телесного здравия, ведать должно, что душа наша еще порабощена телолюбию. Поэтому как, вещественных желая услаждений, не хочет она отрешиться от житейских благ, так великою почитает тяготою — не иметь по причине болезней возможности пользоваться приятными для плотской жизни вещами. Если же она с благодарностью переносит прискорбности из-за болезни, то это знак, что она недалеко от пределов бесстрастия. Поэтому с радостью ожидает она тогда и самой смерти, как виновницы вступления в истинную жизнь.

Как земля, умеренно напояемая, с большим приплодом изращает вметаемое в нее чистое семя, а упояемая слишком обильными дождями приносит только терния и сорняки, так и земля сердца, когда употребляем вина в меру, естественные свои семена являет чистыми, а всеваемые в нее Духом Святым износит добролиственными и многоплодными; когда же чрез меру одождим ее многопитием, износит только терния и сорняки всеми помыслами своими.
Когда ум наш плавает в волнах многопития, тогда не только на образы, во сне представляемые ему бесами, смотрит страстно, но и сам в себе рисуя некие красивые лица, такими мечтаниями своими, как какими живыми существа ми, услаждается с воспламенением страстей. Ибо когда похотные части тела разогреются от винной теплоты, тогда необходимость некую налегают на ум представлять в себе сластолюбно такие тени страсти. Почему надлежит нам, соблюдая мерность, избегать вреда, от излишества бывающего. Тогда ум, не имея подвигающей его на живописание греха сласти, пребывает весь немечтательным и, что еще лучше, бессластным.

Как множеством яств обременено будучи, тело наше делает ум каким-то беспечным и неподвижным, так и будучи измождено чрезмерным воздержанием соделывает созерцательную часть души унылою и несловолюбивою <может быть, неохочею рассуждать>. Подобает... образ питания телесного соразмерять с состоянием сил и крепости тела; когда оно здорово, утеснять его, сколько потребно, а когда немоществует, послаблять ему несколько. Подвизающемуся не следует расслабевать телом, но быть в силе, сколько требуется для подвига, чтобы хотя телесными трудами очищалась надлежаще и душа.

Воздержание есть принадлежность всех добродетелей, почему несущий подвиг должен от всего воздерживаться (1 Кор. 9:25). Как, когда отнят будет какой-нибудь наималейший член человеческого тела, весь вид человека делается безобразным, как ни будь мало то, чего в нем не достает, так и когда кто об одной лишь какой не постарается добродетели, расстраивает всю красоту воздержания, хотя и не видит того. Почему должно не только телесные прилежно проходить добродетели, но и те, которые имеют силу внутреннего нашего очищать человека. Ибо какая польза тело соблюдать девственным, когда душа блудит с бесом непослушания? Или как увенчается тот, кто от чревоугодия и всякой другой похоти телесной блюдет себя, а о гордости и славолюбии не заботится, не терпя даже и малейшего оскорбления; тогда как знает, что свет правды имеет уравновесить чашу награды с делами правды только тех, которые совершали их в духе смирения?

Подобает тем, которые предают себя стяжанию добродетелей, ни славы не желать, ни собеседования со многими не искать, ни частыми выходами и прогулками не пользоваться, ни поносить кого-либо, хотя бы кто и достоин был поношения, ни многословить, хотя бы могли говорить одно хорошее, ибо многословие безмерно рассеивает ум и не только к духовному деланию делает его неспособным, но и предает в руки беса уныния, который, мало-помалу расслабив его, передает потом его бесу безмерной печали, а наконец и бесу гнева. Потому должно всегда упражнять ум в соблюдении святых заповедей и в глубоком памятовании славы Господа.

Путь добродетели для начинающих любить благочестие кажется жестоким и страшным не потому, чтобы он был сам но себе таков, но потому, что человеческое естество с самого исхода из чрева матери привыкает жить пространно в удовольствиях; а для тех, которые успели пройти уже до середины его, он является весь благим и радостным, ибо когда недобрые стремления наши бывают подавлены добрыми навыками, тогда вместе с этим исчезает и самая память о бессловесных удовольствиях, вследствие чего душа уже со всем удовольствием шествует по всем стезям добродетелей. Поэтому Господь, выводя нас на путь спасения, говорит, что «тесен и прискорбен путь, вводящий в жизнь, и мало тех, которые идут им« (Мф. 7:14); к тем же, которые со всем рвением желают приступить к хранению святых Его заповедей, говорит Он: «иго бо Мое благо, и бремя Мое легко есть» (Мф. 11:30). Предлежит же нам в начале подвига нашего, насилуемою некоей волей исполнять святые заповеди Божии, чтобы Благой Господь, увидев доброе намерение наше и труд, даровал нам готовность и вольную волю, с удовольствием прочее покорствовать преславной Его воле: «от Господа же уготовляется желание» (Притч. 8:35). После чего начнем уже мы с великою радостью совершать непрестанно благое; и тогда воистину почувствуем, что «Бог производит в вас и желание и действие по Своему благоволению» (Флп. 2:13).

Так как преступлением Адамовым не только характеристические черты души осквернились, но и тело наше подпало тлению, то Всесвятой Бог-Слово воплотился и, как Бог, чрез собственное Свое Крещение даровал нам воду спасения в возрождение, ибо мы возрождаемся в воде действием Святого и Животворящего Духа, вследствие чего тотчас очищаемся и по душе и по телу, если приступаем к Богу с полным расположением. При этом Дух Святой вселяется в нас, а грех или отец греха изгоняется Им, так как невозможно, чтобы при единстве и простоте — характеристических свойствах души — в ней сопребывали два эти лица, как думали некие. К тому же, когда божественная благодать через святое крещение сочетает себя в безмерной некоей любви с чертами образа Божия в залог подобия, где поместиться лицу лукавого, — так как нет никакого общения света с тьмою? (2 Кор. 6:14). Итак, мы, текущие путем священных подвигов, веруем, что банею обновления (Тит. 3:5) сквернообразный змей извергается из глубин ума; при всем том не дивимся, что и после крещения опять с добрыми помыслами испытываем и худые. Ибо баня освящения хотя отнимает скверну греха, но двойственности пожеланий наших не уничтожает и бесам воевать против нас и обольстительные слова говорить к нам не возбраняет, чтоб чего не сохранили мы, в естественном том находясь состоянии, то хранили силою Божией, восприняв оружия правды.

Никто не может возлюбить Бога от всего сердца, не возгрев прежде в чувстве сердца страха Божия, ибо душа в действенную любовь приходит после того уже, как очистится и умягчится действием страха Божия. В страх же Божий, со сказанным плодом от него, никто не может прийти, если не станет вне всех житейских попечений; ибо только тогда, как ум успокоится в полном безмолвии и беспопечении, начинает спасительно воздействовать на него страх Божий, в сильном чувстве очищая его от всякой земной дебелости, чтобы таким образом возвести его в полную любовь ко Всеблагому Богу. Так что страх есть принадлежность праведных, только еще очищаемых, в коих качествует средняя мера любви, а совершенная любовь есть принадлежность уже очищенных, в коих нет страха, так как совершенная любовь вон изгоняет страх (1 Ин. 4:18).

...Любящий Бога намного больше себя или совсем не любящий себя, а одного только Бога – уже не заступается за свою честь, а одного того хочет, чтоб почитаема была правда Почтившего его честью вечною. И этого желает он не легким каким и скоропреходящим желанием, но имеет такое расположение в качестве неизменного нрава, по причине полного вкушения любви к Богу.

Когда сердце со жгучей болью принимает бесовские стрелы – это знак, что душа стала истово ненавидеть страсти. И это есть начало ее очищения. Ибо если она не потерпит великих болей от бесстыдства греха, то не сможет потом сильно порадоваться и благотворности правды. После этого желающий очистить свое сердце да разогревает его непрестанной памятью о Господе Иисусе, имея это одно в мысли и непрестанном духовном делании. Ибо желающим сбросить с себя свою гнилость не так следует вести себя, чтобы иногда молиться, а иногда нет, но всегда нужно упражняться в молитве соблюдением ума, хотя бы ты жил далеко от молитвенных домов. Подобно тому, как если очищающий золото хоть на короткое время оставит горнило без огня, то руда опять затвердеет, так, если подвижник то памятует о Боге, то нет,– все, что он приобретает молитвой, он теряет прекращением ее. Но склонному к добродетели свойственно памятью о Боге переплавлять сердце, чтобы при постепенном сгорании зла в огне благого памятования душа с полной славой совершенно восстановила свою естественную светозарность.

Действо святого ведения, по свойству своему, немало скорбеть заставляет нас, когда, по некоему раздражению досадив кому-либо, делаем его врагом себе. За это оно никогда не перестает уязвлять совесть нашу, пока посредством объяснений и извинений не успеем возвести оскорбленного в прежнее к нам благорасположение. С особенною же силою такое сокрушение проявляется, когда кто из людей мира сего прогневляется на нас, хотя бы то и неправедно. Это крайне тяготит нас и озабочивает, так как всяко мы послужили ему в соблазн и преткновение. От того и ум наш тогда оказывается неспособным к богословствованию, потому что ведение, по существу своему, сущи всецело любовью, не попускает мысли нашей расшириться в порождении Божественных созерцаний, если наперед не восприимет опять в любовь и неправедно гневающегося на нас. В случае, если тот не хочет этого или удалился от наших мест, надлежит нам, прияв начертание лица его в свое благорасположение с несдерживаемым излиянием души, так во глубине сердца исполнить закон любви. Ибо тем, которые желают иметь ведение о Боге, должно и лица неправо гневающихся представлять в уме с безгневным помыслом. Когда же это будет, тогда ум не только в области богословия станет непогрешительно вращаться, но и в деле любви с полным дерзновением возвысится, как бы восходя со второй степени на первую.

Когда сердце со жгучей некой болью принимает бесовские нападки, так что одолеваемому думается, будто он носит самые стрелы, — это знак, что душа стала усердно ненавидеть страсти. И это есть начало очищения ее. Ибо если она не потерпит великих болей от бесстыдства греха, то не возможет потом богато порадоваться и о благотворности правды. После этого желающий очистить сердце свое да разогревает его непрестанно памятью о Господе Иисусе, имея это одно предметом богомыслия и непрестанным духовным деланием. Ибо желающим сбросить с себя гнилость свою не так следует вести себя, чтоб иногда молиться, а иногда нет, но всегда должно упражняться в молитве со хранением ума, хотя бы жил далеко от молитвенных домов. Ибо, как взявшийся очистить золото, если хоть на короткое время оставит горнило без огня, делает, что очищаемая руда опять становится жесткой, так и тот, кто иногда помнит о Боге, а иногда нет, что кажется приобретает молитвою, то теряет пресечением ее. Но мужу, любителю добродетели, свойственно всегдашнею памятью о Боге потреблять привязанность сердца к земному, чтоб таким образом при постепенном испарении зла под действием огня благого памятования душа с полною славою совершенно взошла к естественной своей светозарности.

Очистить ум только Духа Святаго есть дело. Ибо если не придет Сильнейший его, не поймает и не свяжет хищника этого (Лк. 11:22), то похищенное им никак не может быть высвобождено. Нужно всякими добродетелями, тем более же миром душевным, упокоевать в себе Духа Святого, чтоб иметь в себе светильник разума всегда светящим; потому что, когда он непрестанно светит в сокровенностях души, тогда не только явны бывают в уме даже малые темные нападки бесовские, но и бездейственны и неустойчивы, будучи обличаемы Святым теми преславным Светом. Почему Апостол и говорит: «Духа не угашайте» (1 Сол. 5:19), то есть «не оскорбляйте Святого Духа Божия» (Еф. 4:30) злыми делами или помышлениями, чтоб не лишиться победительного того светильника. Ибо не вечный и животворный угасает при этом Дух, но Его отвращение оставляет ум наш отвердевшим и чуждым света знания.

Ум наш, когда памятию Божиею затворим ему все исходы, имеет нужду, чтоб ему дано было дело какое-нибудь, обязательное для него, в удовлетворение его приснодвижности. Ему должно дать только священное имя Господа Иисуса, Которым и пусть всецело удовлетворяет он свою ревность в достижении предположенной цели. Но ведать надлежит, что, как Апостол говорит, никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым (1 Кор. 12: 3). С нашей стороны требуется, чтобы сказанное речение "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мы грешнаго" умом в себе утесняющимся непрестанно было изрекаемо в сокровенностях его так, чтоб при этом он не уклонялся ни в какие сторонние мечтания. Которые это святое и преславное имя непрестанно содержат мысленно во глубине сердца своего, те могут видеть и свет ума своего, и ясность мысли, или определенное сознание всех внутренних движений. И еще: это дивное имя, будучи с напряженною заботливостию содержимо мыслию, очень ощутительно попаляет всякую скверну, появляющуюся в душе. Потому что Бог наш есть огнь поядающий всякое зло, как говорит Апостол (Евр. 12: 29). Отсюда наконец Господь приводит душу в великое возлюбление славы Своей; ибо преславное то и многовожделенное имя, укосневая через памятование о нем ума в теплом сердце, порождает в нас навык любить благостыню Его беспрепятственно, потому что нечему уже тогда полагать тому препону. И это есть то самый бисер многоценный, который приобретают, продав все свое имение, с неизреченною радостию об обретении Его.

Когда душа возмущается гневом, или отягчается многоядением, или сильною печалью омрачается, тогда ум не может держать памятования о Боге, хотя бы и понуждаем был к тому как-нибудь. Ибо весь будучи омрачен лютостью этих страстей, бывает он тогда совершенно чужд собственного чувства; почему желание не имеет где наложить свою печать, чтоб через то ум мог носить незабвенным и неизменным вид богомыслия, так как тогда память его огрубевает по причине суровства страстей. — Когда же она бывает свободна от таких возмущений, тогда, если иногда и успеет забвение на мгновение украсть мысль о возлюбленном Господе, ум, восприняв свою энергию и живость, тотчас опять с жаром принимается за многовожделенную и спасительную добычу; ибо тогда сама благодать и сбогомысльствует душе и совзывает: Господи Иисусе Христе!

Подвизающимся надобно всегда соблюдать мысль свою неволнующеюся, чтобы ум верно мог различать набегающие помыслы и, различая, добрые и богопосланные влагал в сокровищницу памяти, а непотребные и демонские извергал вон из влагалищ естества. И море, когда стоит покойно, бывает видно для рыболовов до самых последних глубин своих, так что тогда не укрывается от них ни одна почти из движущихся там живых тварей, когда же оно взволновывается ветрами, тогда скрывает в непроницаемой мутности своей то, что во время приятной тишины щедро давало видеть, отчего в ту пору искусство рыболовные хитрости устрояющих остается без дела. Это же случается претерпевать и созерцательному уму, особенно когда глубина души возмущается гневом неправедным.

Если душа неколеблющимся и немечтательным движением воспламенится к любви Божией, влеча в глубину этой неизреченной любви и само тело, — в бодрствовании ли то... или при погружении в сон воздействуемого святою благодатию подвижника, между тем как душа совершенно ни о чем другом не помышляет, кроме того одного, к чему возбуждена, — то знать надлежит, что это есть действо Святаго Духа. Будучи вся преисполнена приятных чувств от неизреченной этой божественной сладости, она и не может в ту пору помышлять ни о чем другом, а только чувствует себя обрадованною неистощимою некоею радостью. Если же при таком возбуждении ум восприимет колебание некое сомнительное, или нечистое какое помышление, и если при этом святым Господним именем будет пользоваться для отвращения зла, а не только по одной любви к Богу, — то знать надлежит, что утешение то — от прельстителя, и есть только призрак радости. Радость такая извне навевается, и является не как качество и постоянное расположение души; видимо, тут враг хочет опрелюбодействовать душу. Видя, что ум начинает проявлять верную опытность своего чувства, он и своими некими утешениями, кажущимися благими, подступает утешать душу, в ожидании, что она, будучи развлекаема этою блажною мокротною сластью, не распознает своего смешения с обольстителем. По этим признакам можем мы распознавать духа истины и духа лестна (1 Ин. 4:6). Никому, впрочем, невозможно ни Божественной благости чувством вкусить, ни горести бесовской ощутительно испытать; если кто не удостоверится в себе, что благодать во глубине ума его сотворила себе обитель, а злые духи гнездятся негде окрест членов сердца. Бесы же отнюдь не хотят, чтобы люди как-нибудь удостоверялись в этом, чтобы ум, верно зная это, не вооружался... непрестанною памятью о Боге.

Очень немного таких, которые точно знают все свои падения и которых ум никогда не отторгается от памятования о Боге. Как телесные наши очи, когда здравы, могут все хорошо видеть до малейших комаров и мушек, летающих в воздухе; а когда бывают запорошены, или влажным чем покрыты, тогда что велико и всегда им встречается, то видят, хоть слабо, а что мало, того совсем не ощущают чувством зрения: так и душа, когда вниманием к себе прогонит омрачение, случающееся с нею от миролюбия, тогда, и малые свои падения считая очень великими, слезы к слезам прилагает с великим благодарением, сокрушаясь о том, как сказано: «Праведные будут славить имя Твое» (Пс. 139:14); а когда одержима бывает миролюбивым расположением, тогда, если совершит убийство или другое что, достойное наказания, чувствует еще немного, других же падений никаких и заметить не может, даже нередко почитает их за добродетели и не стыдится с жаром защищать их, несчастная.

Как раны, случающиеся в теле, если не прочистить их и не подготовить как должно, не чувствуют прилагаемых к ним врачами лекарств; а когда очищены бывают, чувствуют действие лекарств и через то приходят в совершенное исцеление; так и душа, пока остается нерадивою и покрыта бывает проказою сластолюбия, страха Божия чувствовать не может, хотя бы кто непрестанно толковал ей о страшном и неумытном судилище Божием; а когда начнет действием полного к себе внимания очищаться, тогда начинает чувствовать как живительное некое врачевство страх Божий, пережигающий ее, как в огне некоем, действием обличений, и, таким образом, мало-помалу очищаясь, достигает, наконец, совершенного очищения. При сем в ней сколько прилагается любви, столько же умаляется страх, пока приидет в совершенную любовь, в коей, как сказано, нет страха, но совершенное бесстрастие, действием славы Божией производимое. Буди же нам в похвалу похвал непрестанную, во-первых, страх Божий, а, наконец, любовь — полнота закона совершенства во Христе.

Ум богословский, самыми словесами Божиими услаждаемый в душе и палимый, достигает своих мер бесстрастия в достаточной широте. Ибо словеса Господня, как говорится, словеса чиста, сребро разжжено, искушено земли (Пс. II, 7). Л ум знательный, утверждаясь на испытании благодатным воздействием, бывает выше страстей. Вкушает и богослов опыта звательного, если смиреннейшие водворит в себе расположения, причащается и знатель в некоей мере созерцательной добродетели, если не погрешительною имеет рассудительную часть души. Ибо оба сии дарования не случается каждому стяжать в совершенстве; чтобы каждый из имеющих одно из них, дивясь тому, чем превосходит его другой, преуспевал в смиренномудрии с ревностию оправданной жизни.

Благое утешение бывает или в бодрственном состоянии тела, или при погружении его в сон, когда кто в теплом памятовании о Боге как бы прилеплен бывает любовью к Нему; а утешение обманчивое, прельстительное бывает всегда в то время, как подвижник приходит в топкое некое дремание, или забытье, при памятовании о Боге посредственном. То, происходя от Бога, явно влечет души подвижников благочестия в любви Божией в сильном излиянии душевных чувств; а это обыкновенно обвевает душу неким ветром обманчивой прелести и во время сна телесного покушается похитить чувство вкушением чего-то приятного, несмотря на то что ум в известной мере здравствует в отношении к памяти о Боге. — Итак, если ум окажется в такое время внимательно помнящим о Господе Иисусе, то тотчас рассеивает это обманчиво кажущееся приятным дыхание врага, и с радостью выступает на борьбу с ним, имея готовое против него оружие, по благодати, в прехвальной опытности своей духовной.

Предел чистоты — чувство, непрестанно прилепленное к Богу.