Максим Исповедник

Искусный и опытный подвижник есть духовный земледелец, видимое посредством чувств в видимых вещах, как дикое дерево, пересаживающий на духовное поле и обретающий при этом сокровище, — благодатное видение проявления Божией премудрости в сотворенных вещах.

Есть средства, которые останавливают движение страстей и не дают им возрастать; и есть другие, которые умаляют их и ведут к истощанию. Так пост, труд и бдение не дают возрастать похоти; а уединение, созерцание, молитва и возлюбление Бога умаляют ее и ведут к исчезновению. Так и в рассуждении раздражимости: великодушие, незлопамятность и кротость останавливают ее и не дают ей возрастать, а любовь, милостыня, доброхотство и человеколюбие умаляют ее.

Для вкушения духовного радования душе недостаточно одного покорения страстей, если не стяжет и добродетелей через исполнение заповедей.

Кто мать страстей — самолюбие — отвергнет, тот, при помощи Божией, удобно отложит и все другие страсти, как то: гнев, печаль, злопамятство и прочие. Кто же одержим первым, тот, хотя бы не хотел, уязвляется и последними. Самолюбие же есть страстная любовь к телу.

Берегись матери зол, самолюбия, которая есть неразумная любовь к телу. Ибо от него с кажущеюся благосклонностью рождаются три первые и родовые, страстные и неистовые помыслы, а именно: чревоугодие, сребролюбие и тщеславие, — заимствуя поводы от необходимой потребности телесной; а от этих рождается все племя страстей. Вот почему и нужно, как сказано, весьма остерегаться самолюбия, и противоборствовать ему с великой бдительностью. Ибо с истреблением его истребляются и все его порождения.

Самолюбие состоит причиною всех страстных помыслов; ибо от него рождаются три главнейших помысла вожделевательной части души: чревоугодия, сребролюбия и тщеславия. Потом от чревоугодия рождается помысл блудный; от сребролюбия любостяжательный; от тщеславия гордостный; прочие же все следуют за каждым из этих трех, как то: помысл гневный, печальный, злопамятный, унывный, завистливый, клеветливый... Эти страсти связуют ум предметами вещественными и клонят его к земле, налегая на него, подобно тягчайшему камню, тогда как ум по природе легче и тоньше огня.

Самолюбие и плотское мудрование людей, отделив их друг от друга и криво истолковав закон, рассекло единое естество на многие части и, введши в силу сейчас всех соединявшее жестокосердие, таким настроением вооружило природу саму против себя, то есть людей друг против друга.

Если хочешь быть мудр и вместе с тем скромен, а не рабствовать страсти самомнения, то всегда ищи в вещах, что скрыто от твоего разума, и, найдя, что многое и различное неизвестно тебе, ты подивишься своему невежеству, и смиришь свое мудрование. А познав свое ничтожество, познаешь многие великие и дивные вещи. Мечтание же о своих знаниях не дает успевать в познаниях.

Мнящий о себе, что достиг уже верха добродетелей, никак не станет уже искать причины благ, одному себе приписывая силу преуспевать в добре, и сам себя за то лишая утверждения и ограждения спасения, т. е. Бога. А кто чувствует в себе естественную скудость сил на добро, тот не перестает спешно идти к Могущему восполнить недостающее ему.

Бог, как благой, создавая всякую душу по образу Своему, приводит ее в существование свободною.

Во Святом Писании различать можно плоть и дух, как бы оно было неким духовным человеком. И кто сказал бы, что буква Писания есть плоть, а смысл его — дух или душа, тот не погрешил бы против истины. Явно же, что тот премудр, кто, оставя плоть, как тленное нечто, весь прилепляется к духу как нетленному.

Слово Божие есть свет и огонь, поскольку освещает естественные помыслы и попадает неестественные; равно как поскольку разгоняет мрак чувственной жизни для тех, которые через исполнение заповедей стремятся к ожидаемой лучшей жизни, а тех, которые самовольно по любви к плоти держатся этой темной ночи жизни чувственной, казнит огнем суда и осуждения.

Писание не отнимает у нас ничего данного нам от Бога для употребления, но обуздывает неумеренность, и исправляет безрассудность.

Если случится, что по какой-либо нужде или состоянию телесному, например по болезни или по другой подобной причине, мы не сможем исполнить телесных добродетелей, то имеем снисходительное прощение от Господа, знающего и причины тому.

Страх преисподней понуждает новоначальных избегать греха; желание воздаяния благ придает готовности преуспевающим в делании добродетелей; а таинство любви восторгает ум превыше всего тварного.

Не примеряй себя к слабейшим из людей, а лучше расширяй себя в меру заповедей о любви. Примеряясь к людям, впадешь в пропасть высокомерия; а расширяя себя в меру любви, достигнешь высоты смиренномудрия.

Что благодать Божия производит по порядку добродетельной жизни, то, и достигши совершенства, опять подвигается к возрастанию: ибо здесь так бывает, что конец одного служит началом другого. Кто пресек в себе живущие в нем тленные страсти деятельною добродетелью, тот вместе с этим начал другие божественнейшие преобразования «от славы в славу» (2 Кор. 3:18).

Как без солнечного света глаз не может воспринимать чувственное, так без духовного света ум человеческий никогда не может воспринять духовного созерцания. Ибо чувственный свет естественно освещает чувство к восприятию видения вещей чувственных, а свет духовный осиявает ум к созерцательному постижению сверхчувственного.

Начало и конец спасения каждого есть премудрость, которая, начиная, прежде порождает страх, а потом, усовершенствовавшись, к концу порождает любовь.

Верующий боится Бога; боящийся Бога смиряется; смиряющийся кротким делается, приняв настроение, недоступное для неестественных движений гнева и похоти; кроткий соблюдает заповеди; соблюдающий заповеди очищается; очистившийся озаряется; озарившийся сподобляется пребывания с Женихом.

Страсть сребролюбия обнаруживается тем, если кто принимает всегда с радостью, а подает с печалью. Таковой не может быть истинно экономным.

Страх двояк: один чистый, а другой нечистый. Тот страх, который порождается по причине прегрешений под действием ожидания мук, нечист, так как причиною имеет сознаваемый за собою грех, и не пребудет навсегда, потому что вместе с отъятием через покаяние греха исчезает. А тот, который и без этого боязливого беспокойства из-за грехов всегда стоит в душе, этот страх чист и никогда не отойдет, потому что он неким образом соприсущ Богу, как дань от лица тварей, проявляя собою естественное всем благоговение перед Его величием, превысшим всякого царства и силы.

Страх Божий двояк. Один рождается от угроз наказанием, от которого порождаются в нас по порядку воздержание, терпение, упование на Бога и бесстрастие, из коего любовь. Другой сопряжен с самою любовью, производя в душе благоговение, чтобы она от дерзновения любви не дошла до пренебрежения Бога.

Дух страха Божия есть воздержание от злых дел.

Охраняющий тело свое от сластей и от болезней имеет в нем соработника в служении лучшему.

Сила ума нашего по естеству способна к познанию телесных и бестелесных существ, о Святой же Троице ведение приемлет она по единой благодати, веруя только, что Она есть, но не дерзая пытать, что Она есть по естеству.

Увлеченные обольщением чувственной сласти, предпочли мы истинной жизни смерть. Понесем же благодарно убивающий эту сласть труд телесный, чтобы, когда смертью ее уничтожится вместе с нею через нее происшедшая смерть, принять возвращающуюся к нам жизнь, прежде проданную за сласть, а теперь опять купленную за немногие труды плоти.

Исполнением заповедей ум освобождается от страстей; духовным созерцанием видимого освобождается от страстных о вещах помыслов; познанием невидимого отрешается от созерцания видимых вещей; наконец, познанием Святой Троицы – и от самого знания вещей невидимых.

Для совершенного освобождения ума от страстей так, чтобы он мог молиться без развлечения, не довольно деятельного способа: если его не сопровождают различные духовные познания. Тот освобождает ум от невоздержания и ненависти; а эти от забвения и незнания его избавляют, и он таким образом получает возможность молиться, как следует.

Ум и чувство противоположное одно другому имеют естественное действо, по крайнему несходству и разности предметов их. Тот предметами своими имеет мысленные и бестелесные сущности, которые воспринимает бестелесно; а это - чувственные и телесные естества, которые и воспринимает чувственно. Ум как только начнет считать чувство своею собственною естественною силою, то, оплетшись видимостями чувственных вещей, делается изобретателем плотских удовольствий, не имея силы возвыситься над естеством видимых вещей по причине пристрастного расположения к чувству.

Нечистота ума состоит, во-первых, в ложном знании; во-вторых, в незнании чего-либо всеобщего; говорю это относительно к человеческому уму, ибо Ангелу несвойственно не знать даже что-нибудь и из частного; в-третьих, в страстных помыслах; в-четвертых, в стремлении на грех.

Как тело, умирая, совершенно отделяется от всех житейских вещей, так и ум, умирая в действии совершеннейшей молитвы, отторгается от всех мирских помышлений. И если не умирает он таковою смертью, то с Богом быть и жить с ним не может.

Ум, проходя исправно деятельную жизнь, преуспевает в благоразумии; а проходя исправно созерцательную — в ведении. Первая приводит подвизающегося в ней к различению добродетели от порока; вторая причастника своего вводит в познание свойств бестелесных и телесных существ. Дара же богословского сподобляется ум тогда уже, когда, на крыльях любви перелетев все вышесказанное и достигши пребывания в Боге, духом созерцает свойства Его, сколько уму человеческому то возможно.

Когда, по влечению любви, ум возносится к Богу, тогда он ни самого себя и ничего из существующего совсем не чувствует. Озаряемый Божественным безмерным светом, он бесчувственен бывает ко всему сотворенному, подобно как и чувственное око к звездам по восшествии солнца.

Когда ум чист, то, получая понятие о вещах, возбуждается к духовному созерцанию тех; сделавшись же нечист по разленению, помышления о других вещах воображает просто, а воспринимая что-либо человеческое, превращает то в срамные и злые помыслы.

Когда тяжко тебе от укоризны или бесчестия, то знай, что ты великую получил от того пользу, ибо через уничижение промыслительно изгнано из тебя тщеславие.

Унижение внешнее через тягостные телесные положения имеет свойство сохранять в душе божественные сокровища.

Если хотим именоваться и быть Божиими, то воспримем подвиг — не предавать страстям Слова, подобно Иуде, или не отрекается от Него, подобно Петру. Отречение же от Слова есть отказывание делать добро из-за какого-либо страха, а предательство есть преднамеренное согрешение делом и желанный порыв к согрешению.

Мы не признаем во Христе различия Лиц, потому что Троица пребыла Троицею, и после того, как Слово воплотилось через это воплощение, не приложилось новое лицо к Святой Троице. Но признаем в Нем различие естеств, чтобы не исповедать плоти по естеству единосущной Слову.

Когда начинает ум успевать в любви Божией, тогда начинает искушать его и дух хуления и внушает ему такие помыслы, каких ни один человек изобрести не может, а только один диавол, отец их. И это делает он, завидуя боголюбцу, чтобы, как измысливший такие помыслы, придя в отчаяние, не дерзал он более воспарять к Богу обычною молитвою. Но от этого не получает лукавец ничего благоприятного для его цели, но делает нас более твердыми. Ибо, будучи боримы и противоборствуя, мы становимся опытнее и искреннее в любви к Богу. «Меч их войдет в их же сердце, и луки их сокрушатся» (Пс. 36:15).

Человекоугодливый об одном том заботится, чтобы внешнее его поведение было показно, и чтобы заслужить доброе слово льстеца, первым зрение, а вторым слух подкупая в свою пользу у тех, которые услаждаются или в удивление приводятся только видимым и слышимым, и добродетель определяют только тем, что показывают чувства. Человекоугодие, таким образом, будет добрых нравов и слов показывание перед людьми и для людей.

Страсть чревоугодия сластолюбивым помыслом, как мечом, многие добродетели обесчадствовала: семена целомудрия убивает она невоздержанием; равнозаконие правды растлевает корыстолюбием; естественные союзы человеколюбия рассекает самолюбием; и коротко сказать, страсть чревоугодия бывает истребитсльницею всех порождений добродетели.

Хорошо, всегда от всего уклоняясь, искать Бога, как нам повелено (Пс. 45:11; 104:4). Ибо хотя по свойству настоящей жизни, ища Его, мы не можем дойти до предела глубины Божией, но, может быть, и малость некую глубины Его достигнув, увидим Святых Святейшее и Духовных Духовнейшее.

Знак великого невежества, чтоб не сказать безумия, — искать спасения молитвами святых тому, кто в сердце услаждается пагубными делами, и просить прощения в том, чем с самохвальством в то же время действительно сквернится он в мыслях и чувствах. Просящему молитвы праведного не должно позволять самому себе делать ее бесплодною и недейственною, если воистину ненавидит зло; но окрыляя ее своими добродетелями, делать ее действенною и сильною востечь до могущего давать оставление прегрешений.

Два есть высочайших состояния чистой молитвы. Одно случается с людьми жизни деятельной, другое – с людьми жизни созерцательной. Одно бывает в душе от страха Божия и благой надежды, другое – от Божественной любви и крайней чистоты. Признак первой меры есть тот, когда собирают ум от всех мирских помыслов, творя молитвы без развлечения и смятения, и как бы Сам Бог предстоял ему, как и предстоит действительно. Признак второй — когда в самом устремлении молитвы ум бывает восхищаем Божественным и безмерным светом и совсем не чувствует ни себя и ничего иного из сущих, кроме Единого, любовию делающего в нем таковое озарение. В сем состоянии, подвизаемый к уразумению слов о Боге, получает он чистые и светлые о Нем познания.

Тщеславие есть отступление от цели, которая по Богу, и переступление к другой цели, которая не по Богу. Ибо тщеславен тот, кто для своей, а не для Божией славы заботится о добродетели, и трудами своими имеет в виду накупить лишь человеческих непостоянных похвал.

Кто творит добродетели из тщеславия, тот и познания ищет из тщеславия же. Но такой ничего уже не делает и не говорит для назидания, но во всем ищет уловить славу от видящих дело его или слышащих слово его. Обличается же страсть эта тем, если когда некоторые из таковых станут хулить слова или дела его, он крайне огорчается тем не потому, что те не получили назидания, ибо этой цели он и не имел, но потому, что он унижен или уничижен ими.

Вера убеждает боримый ум прибегать к Богу и возбуждает его к дерзновению уверением в готовности для него всяких духовных орудий.

Загради уста клевещущему — в уши твои, да не согрешишь с ним двойным грехом, и сам приучась к этой страсти пагубной, и ему не препятствуя поносить ближнего.

Вместе с помышлениями о чувственных вещах лукавый злокозненно влагает и воображения их внешних видов и форм, через которые обыкновенно возбуждаются страстные вожделения тех вещей по одной их наружности, когда разумная наша деятельность останавливается в своем прехождении к мысленному и духовному через... посреде сущее чувство. Тут-то враг и успевает растлить душу, ввергнув ее в страстное волнение.