Мы должны знать, что труд телесного воздержания мы подъемлем для того, чтобы этим постом достичь чистоты сердца. Впрочем, труд этот употребляется нами напрасно, если, зная цель.., мы не стремимся достичь ее. Поэтому лучше будет воздерживаться от запрещенной пищи для души <то есть от грехов и пороков>, в которой происходит пожирание братьев.

Но кто будет превышать меру строгости, тот неизбежно превзойдет и меру послабления. Кто допускает такую неравномерность, тот, без сомнения, не устоит в состоянии совершенного спокойствия, то изнемогая от чрезмерной скудости, то обременяясь излишеством.

...Пост не сам по себе благо и не сам по себе необходим. Он полезен для приобретения чистоты сердца и тела, чтобы, притупив жало плоти, человек приобрел умиротворение духа. Пост не есть благо неизменно и всегда.., иногда он обращается даже во вред душе, если не благовременно соблюдается. Но и противоположное ему не есть зло по своей сути, то есть приятное вкушение пищи нельзя считать злом, если с ним не соединяется невоздержанность, сластолюбие или другие пороки, потому что «не то что входит в уста, оскверняет человека, но то, что выходит из уст, оскверняет человека» (Мф. 15: 11).

Один телесный пост не может быть достаточным к совершенству сердца и чистоте тела, если не будет соединен с ним и пост душевный. Ибо и душа имеет свою вредную пищу. Отяжеленная ею, душа и без избытка телесной пищи впадает в сладострастие. Злословие есть вредная пища для души, и притом приятная. Гнев есть также пища ее, хотя вовсе не легкая, хотя часто питает ее неприятной и отравляющей пищей. Зависть – пища души, которая растлевает ее ядовитыми соками, мучит ее, бедную, и чужим успехом. Тщеславие – пища ее, которая на время услаждает душу, потом опустошает, лишает всякой добродетели, оставляет бесплодной, так что не только губит заслуги, но еще и навлекает большое наказание. Всякая похоть и блуждание непостоянного сердца – тоже пища души, наполняющая ее вредными соками, а после оставляющая без небесного Хлеба. Итак, воздерживаясь от этих страстей во время поста насколько у нас хватает сил, мы будем иметь полезный телесный пост. Утруждение плоти, соединенное с сокрушением духа, составит приятную жертву Богу и достойную обитель святости в сокровенности чистого, благоукрашенного духа. Но если постясь только телесно, мы будем запутаны гибельными пороками души, то истомление плоти не доставит нам никакой пользы при осквернении самой драгоценной части, то есть души, которая могла быть жилищем Святого Духа. Ибо не столько плоть, сколько чистое сердце бывает храмом Божиим и жилищем Святого Духа. Следовательно, постясь по внешнему человеку, вместе нужно воздерживаться от вредной пищи и по внутреннему, которого святой апостол особенно убеждает сохранить чистым для Бога, чтобы удостоиться принять в себя Гостя – Христа.

Касательно образа поста не может удобно соблюдаться одинаковое правило; поскольку не у всех тел одинакова крепость, и соблюдается пост силою не одной души, как прочие добродетели. И потому, поскольку он состоит не в одном мужестве духа, а соразмеряется и силою тела, то касательно этого мы приняли такое определение, преданное нам, что различны должны быть время, способ и качество питания, именно по неодинаковому состоянию тел или по возрасту и полу; но у всех должно быть одно правило укрощения плоти для воздержания сердца и укрепления духа. Ибо не для всех возможно соблюдать пост по неделям; некоторые не могут быть без принятия пищи более трех или двух дней, а иным по болезни или старости трудно пробыть без пищи до заката солнечного; не для всех одинаково питательны овощи, или зелье, или сухой хлеб. Иному для насыщения нужно два фунта, а другой чувствует тягость, если съест фунт или полфунта; но все воздержники имеют одну цель, чтобы, принимая пищу но мере способности, не вдаться в пресыщение. Ибо не только качество пищи, но и количество расслабляет душу, возжигая в ней, как и в утучненной плоти, вредоносный, греховный огонь.

Представлю один пример смирения, которое показал не начинающий, а совершенный и игумен. И слыша о нем, могут более возревновать о совершенном смирении не только молодые, но и старцы. В одном многочисленном египетском общежитии, недалеко от города Панефиса, был авва и пресвитер Пинуфий, которого все уважали за его годы, добрую жизнь и священство. Видя, что при всеобщем к нему уважении, он не может упражняться в вожделенном смирении и послушании, тайно удалился он в крайние пределы Фиваиды. Там, сложив образ монашеский и одевшись в одежду мирскую, пришел в киновию тавенских монахов, зная, что она строже всех и что по отдаленности страны, по обширности монастыря и по множеству братии он легко мог тут остаться неузнанным. Здесь, очень долго пребывая при воротах и кланяясь в ноги всем братиям, он упрашивал принять его в число послушников. Наконец его приняли с большим презрением, думая, что он, уже глубокий старик, всю жизнь провел в миру, а теперь вздумал поступить в монастырь в преклонном возрасте, когда уже не может раболепствовать своим удовольствиям. Говорили, что он идет в монастырь не по чувству благочестия, но чтобы иметь пропитание; и как не способного к тяжким работам, его поставили сторожить сад и отдали под надзор одного из младших братьев. Здесь он упражнялся в вожделенном смирении и повиновался приставнику своему с такою ревностью, что не только усердно смотрел за садом, но еще делал вообще все дела, которые для всех казались трудными или низкими или за которые боялись браться. Притом весьма много делал ночью и тайно, так что не знали, кто это делал. Таким образом он скрывался три года от прежних своих братьев, которые искали его по всему Египту. Наконец один человек, пришедший в тавенский монастырь, едва смог узнать его по уничиженному виду и по низкой должности, которую он исполнял... Пришедший, увидев старца, не сразу узнал его, а потом упал ему в ноги. Этим он привел всех в недоумение... Но еще более все были поражены, когда открылось имя старца, которое и у них было в большой славе. Когда все братия стали просить у него прощения... он заплакал о том, что по зависти диавола лишился возможности упражняться в смирении и окончить жизнь в послушании... После этого, против воли, его отвели в прежнюю киновию, наблюдая в пути, чтобы он как-нибудь не убежал.

Каждому христианину надо стяжать истинное смирение сердца, которое состоит не в притворстве наружном и на словах, а в искреннем уничижении духа. Оно проявится терпением не тогда, когда кто сам будет тщеславиться своими пороками, невероятными для других, но когда он не оскорбится, если их припишут ему другие, и с кротостью сердца, благодушно перенесет обиды, причиненные другими.

Другие страсти насаждены в человеческой природе как бы врожденные, они имеют в нас начала, сросшиеся с плотью, рождаются почти вместе с нами, предваряют различение добра и зла и хотя сначала увлекают человека, однако побеждаются долгим трудом... А страсть сребролюбия, привходя позднее, извне навязывается душе, оттого легче можно пред остеречься и отвергнуть ее. Но будучи оставлена в пренебрежении и однажды закравшись в сердце, она бывает гибельнее всех, и ее труднее прогнать. Ибо она становится корнем всех зол, доставляя многочисленные поводы к порокам.

С умножением денег увеличивается и неистовство страсти сребролюбия. Она ищет оправдания в надежде на долгую жизнь, преклонную старость, разные и продолжительные немощи, которые не могут быть переносимы в старости, если в молодости не будет заготовлено побольше денег. От таких рассуждений становится жалкой душа, связанная змеиными узами, когда желает умножить дурно собранное имение с недостойным старанием. Такая душа сама себя поражает язвой, жестоко распаляется ею и, всецело занятая помышлением о прибыли, ни на что другое не смотрит взором сердца, как только на то, где можно достать денег. Из-за этого человек не устрашится допустить злодеяние лжи, ложной клятвы, воровства, нарушить верность, воспламениться вредным гневом. Если как-нибудь потеряет надежду на прибыль, то не побоится нарушить честность и смирение, и как другим чрево, так ему золото и надежда корысти заменяют Бога. Потому святой апостол, имея в виду зловредный яд этой болезни, назвал ее не только «корнем всех зол» (1 Тим. 6:10), но и идолослужением (Кол. 3:5).

Болезнь сребролюбия, будучи однажды принята, с большим трудом изгоняется. Потому эта болезнь никому не должна казаться маловажной, какой можно пренебрегать. Как легко можно уклониться от нее, так, когда она обладает кем-нибудь, она едва позволяет воспользоваться лекарствами для исцеления. Ибо она есть вместилище пороков, корень всех зол и становится неистребимым подстрекателем к злу.

Одежда, изъеденная молью, уже не может иметь никакой цены или достойного употребления; и дерево, испорченное червями, не годится для украшения... здания, а годно только к сожжению огнем. Так и душа, съеденная едкой печалью, как одежда, будет бесполезна и для той первосвященнической одежды, которая обыкновенно принимает елей Святого Духа. ...Она не может быть пригодной и для построения и украшения того духовного храма, основание которого положил мудрый строитель Павел, говоря: «...вы храм Божий, и Дух Божий живет в вас» (1 Кор. 3:16). О том, какие нужны для этого храма деревья, говорит невеста в Песне Песней: «Кровли домов наших – кедры, потолки наши – кипарисы» (Песн. 1:16). Такие-то деревья требуются для храма Божия – благовонные и крепкие.

...Истинный подвижник Христов, который хочет законно подвизаться подвигом для совершенства, должен поспешить выгнать из тайников своей души также и эту болезнь <уныние>, и против этого злейшего духа уныния подвизаться с обеих сторон, так, чтобы сокрушенному стрелою сна, не пасть, и чтобы выгнанному из затвора монастыря, хотя бы под благовидным предлогом, не быть беглецом.

Кроме этой печали, которая происходит от спасительного покаяния, или от ревности к совершенству, или от желания будущих благ, всякая печаль, как мирская и причиняющая смерть, должна быть отвергаема, изгоняема из наших сердец, подобно духу блуда, или сребролюбия, или гнева.

Нам предстоит подвиг – притупить жало едкой печали. Если она при каждом нападении в несчастных случаях будет обладать нашей душой, то всякий раз будет лишать нас способности к Божественному познанию. Сбросив дух из состояния чистоты, она совершенно расслабляет и угнетает, не позволяет ни совершать молитвы с обычной ревностью сердца, ни с пользой заняться священным чтением, не позволяет быть спокойным и кротким с братьями. Во всех обязанностях или в богослужении она делает нетерпеливым и неспособным, погубив всякий спасительный совет и возмутив постоянство сердца, делает безумным, опьяняет чувство, сокрушает и подавляет мучительным отчаянием.

Кого ни начнет уныние одолевать, заставит его пребывать ленивым, беспечным, без всякого духовного успеха; потом сделает непостоянным, бездельным, нерадивым ко всякому делу.

Оттого хитрый враг ни в чем не может уловить молодого монаха, как неопытного, ничем не может обольстить того, кто полагается не на свое, а на старцево суждение, и не может убедить скрывать от старца его внушения, как огненные стрелы, бросаемые в его сердце. Иначе хитрый диавол и не может обольстить и низложить молодого монаха, если не убедит его — по гордости или стыдливости скрывать свои помыслы от старца. Это общий и ясный признак диавольского внушения, если мы стыдимся открыть его старцу.

Такое множество злых духов наполняет этот воздух, который разливается между небом и землей и в котором они летают в беспокойстве и непраздно, что Провидение Божие для пользы скрыло и удалило их от взоров человеческих. Иначе от боязни нападения или страха перед личинами, в которые они по своей воле, когда захотят, преобразуются и превращаются, люди поражались бы невыносимым ужасом до изнеможения, будучи не в состоянии видеть их телесными очами, и ежедневно становились бы злее, развращаемые их постоянными примерами и подражанием. Между людьми и нечистыми воздушными властями существовало бы некоторое вредное взаимодействие и гибельный союз. Те преступления, которые совершаются ныне между людьми, скрываются или ограждаются стеной, или расстоянием, или стыдливостью. А если бы люди постоянно видели их, то возбуждались бы к большему безрассудству, неистовству страстей, потому что не было бы промежутка времени, в который видели бы их удерживающимися от этих злодеяний, поскольку ни усталость, ни занятия домашними делами, ни забота о ежедневном пропитании не удерживают их, как иногда заставляют нас даже невольно удерживаться от дурных намерений.

Испытавшие борьбу по внутреннему человеку не могут сомневаться, что враги непрестанно нападают на нас. Но они так противоборствуют нашим успехам, что только подстрекают, а не принуждают к злу. Впрочем, никакой человек не мог бы совершенно избежать греха, какой бы они ни захотели запечатлеть в наших сердцах, если бы им дана была власть насильно внушать и понуждать. Потому, как им дана власть подстрекать, так и нам дана сила отвергать или свобода соглашаться. Если же мы боимся их могущества и нападения, то должны просить покровительства и помощи Божией против них, о чем говорит апостол: «Тот, Кто в вас, больше того, кто в мире» (1 Ин. 4:4). Помощь Божия гораздо сильнее, чем нападки множества врагов. Ибо Бог есть не только Внушитель добрых мыслей, но и Покровитель и Помощник, так что иногда невольно, без ведома нашего, привлекает нас ко спасению. Итак, верно, что никто не может быть обольщен диаволом, если не захочет дать ему согласие своей воли. Итак, очевидно, что всякий согрешает оттого, что при нападении плохих помыслов не отвергает их тотчас же. Ибо сказано: «противостаньте диаволу, и убежит от вас» (Иак. 4:7).

Мы должны быть непоколебимо уверены, что в мире совсем ничего не бывает без Бога, все происходит или по Его воле, или по Его попущению. Все доброе совершается по Его воле и с Его содействием, противоположное – по Его попущению, когда Божие покровительство, оставляя нас за нечистоту и ожесточение сердца, попускает властвовать над нами диаволу или плотским страстям.

...Подвижнику Христову, законно подвизающемуся, надобно с корнем истреблять гнев. Совершенное уврачевание этой болезни состоит в том, чтобы, во-первых, быть уверенным, что нам никак нельзя сердиться ни по справедливым, ни по несправедливым причинам, зная, что мы тотчас лишимся света рассудительности, твердости правильного совета, даже самой честности и направления правды, если начальный свет нашего сердца будет помрачен тьмою гнева. Потом, чистота нашего духа тотчас будет возмущена, и он вовсе не может быть храмом Святаго Духа, когда дух гнева овладеет нами. Наконец, мы должны размышлять, что нам разгневанным никак нельзя будет молиться, изливать моления Богу. И особенно имея в виду непрочное состояние человеческого положения <т. е. неизвестность смерти>, мы должны думать, что в каждый день можем переселиться из тела, и нам не доставят никакой пользы ни воздержание целомудрия, ни отречение от всех имуществ, ни презрение богатства, ни труды поста и бдения, когда нам Судия вселенной угрожает вечным наказанием за один гнев и ненависть.

...Возбуждение гнева присвоено нам со спасительною целью, чтобы мы, гневаясь на свои пороки и погрешности, с большим усердием упражнялись в добродетелях и духовных подвигах, проявляя всякую любовь к Богу и терпение к нашим братьям.

...Подвиг предлежит нам против гнева, которого смертоносный яд надобно с помощью Божией исторгнуть из глубины души нашей. Если он гнездится в наших сердцах и ослепляет око ума вредным мраком, то мы не можем приобрести ни правильной рассудительности, ни ясности благочестного созерцания, ни зрелости совета, быть участниками истинной жизни, твердыми и в правде; не можем быть способны к удержанию духовного истинного света, ибо сказано: иссохло от печали око мое (Пс. 6:8); не можем быть участниками мудрости, хотя бы мнением всех мы признаваемы были мудрыми, ибо сказано: гнев гнездится в сердце глупых (Еккл. 7:9); даже не можем достигнуть и жизни бессмертной, хотя в мнении людей и кажемся благоразумными, ибо гнев губит и разумных (Притч. 15:1); не можем с прозорливою рассудительностью соблюдать и законы правды, хотя бы мы во мнении всех считались совершенными и святыми, ибо гнев человека не творит правды Божией (Иак. 1:20); никаким образом не можем приобрести и степенной благопристойности, уважаемой и у людей века сего, хотя бы мы по родовому преимуществу считались благородными и честными, ибо муж ярый неблагообразен (Притч. 11:25); никак не можем приобрести и зрелости совета, хотя кажемся важными и обладающими высшим знанием, ибо вспыльчивый может сделать глупость (Притч. 14:17); не можем быть спокойны от вредных смущений и избегать грехов, хотя бы другие и вовсе не делали нам беспокойств, ибо вспыльчивый человек возбуждает раздор; человек гневливый заводит ссору, и вспыльчивый много грешит. (Притч. 15:18; 29:22).

...Если хотим получить ту высшую божественную награду, о которой говорится: блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят (Мф. 5:8), то не только в наших действиях надобно подавлять гнев, но с корнем должен быть извергнут он и из сокровенности души. Ибо немного пользы будет сдерживать пыл гнева в словах, не обнаруживать в деле, если Бог, пред Которым не скрыты тайны сердечные, увидит его в сокровенности нашего сердца. Ибо евангельское учение заповедует пресекать более корни пороков, нежели плоды, которые, по истреблении корней, без сомнения, никак уже более не будут произрастать; а таким образом дух постоянно может пребывать в терпении и святости, когда гнев будет подавлен не только в наружных действиях и поступках, но и в сокровенности помышлений... Всякий, ненавидящий брата своего, есть человекоубийца (1 Ин. 3:15), именно потому, что сердцем желает убить его. Люди не видят, чтобы кровь его пролита была рукою или мечом, а по страсти гнева он человекоубийцею почитается от Господа, Который не только за дела, но и за желания воли и намерения воздаст каждому или награду, или наказание, как Он Сам говорит чрез пророка: Я [знаю] деяния их и мысли их; и вот, приду собрать все народы (Ис. 66:18). И Апостол говорит: мысли их то обвиняют, то оправдывают одна другую, в день, когда Бог будет судить тайные дела человеков (Рим. 2: 15 —16).

Иногда мы, побежденные гордостью или нетерпеливостью, намереваясь исправить свой необразованный, беспорядочный нрав, желаем удалиться в уединение, как будто там скоро приобретем добродетель терпения, когда никто не будет трогать нас, извиняя свое нерадение, говорим, что причины гнева заключаются не в нашей нетерпеливости, а в пороке братии. И как причины нашей погрешности возлагаем на других, то никогда не в состоянии будем достигнуть высшей степени терпения и совершенства.
Главную причину нашего исправления и спокойствия надобно полагать не в произволе другого, который не подлежит нашей власти, а заключается она в нашем состоянии. Итак, чтобы нам не гневаться, это должно происходить не от совершенства другого, а от нашей добродетели, которая приобретается не чужим терпением, а нашим великодушием.

Гневаясь, не согрешайте: солнце да не зайдет во гневе вашем; и не давайте места диаволу (Еф. 4: 26—27). Если вредно во гневе нашем заходить Солнцу Правды и, разгневавшись, мы тотчас даем диаволу место в сердце нашем, то как же выше он заповедал, чтобы мы гневались, говоря: гневайтесь, и не согрешайте? Не ясно ли он высказывает такую мысль: гневайтесь на пороки и ярость вашу, чтобы при вашем потворстве им Солнце Правды Христос не стал заходить в омраченных душах по причине гневливости вашей, и чтобы по удалении Его вы не дали диаволу место в сердцах ваших?

Бог не хочет, чтобы мы удерживали гнев даже и на короткое время, потому что Он не дозволяет приносить и духовные жертвы наших молитв, если мы сознаем, что кто-нибудь имеет хоть какую-нибудь скорбь на нас. Следовательно, как же мы дозволим себе, не говорю на многие дни, но даже до заката солнца удерживать скорбь на брата, тогда как нам не дозволяется приносить наши молитвы Богу, если кто-нибудь имеет скорбь на нас? И Апостол заповедует: «Непрестанно молитесь» (1 Сол. 5:17); «Итак желаю, чтобы на всяком месте молитвы произносили мужи, воздевая чистые руки без гнева и сомнения» (1 Тим. 2:8). Итак, остается или никогда не  молиться, удерживая такой яд в сердцах своих, и быть виновными в нарушении этой апостольской или Евангельской заповеди, которою повелевается непрестанно и везде молиться, или, если, обманывая самих себя, хотим приносить молитву вопреки ее запрещению, то должны знать, что будем приносить Господу не молитву, а упрямство в духе противления Ему.

Итак, повелевается нам гневаться с пользою на самих себя или на приходящие худые помыслы, и не грешить, т. е. не приводить их во вредное действие.

Что сказать о тех, которых немиролюбию не полагает предела уже и закат солнца, но на многие дни продолжая его и сохраняя в сердце злобу на тех, на которых раздражились, хотя на словах отвергают, что гневаются, а на самом деле из поступков открывается, что они сильно досадуют. Ибо не заводят с ними приличной речи, не говорят с обычною ласковостью и думают, что они в этом вовсе не погрешают, потому что не домогаются отмщения по своему раздражению; однако ж, поскольку не имеют или не могут явно выказать его и исполнить, а тайно питают его в сердце, то яд гнева обращают в свою погибель,  когда горечь скорби не выгоняют из себя, а на время только затаивают.
Думают, что вышесказанным не должно окончиться мщение, а достаточно удовлетворят своему гневу и скорби тогда, когда по внушению гнева исполнят, что возмогут. Так делают те, которые возмущение свое сдерживают не по желанию миролюбия, а по неудобству мщения. Ибо ничего больше не могут причинить тем, на которых прогневались, как только не говорить с ними с обычною ласковостью, как будто гнев должно обуздывать только на деле, а из сокровенности нашего сердца нет нужды изгонять его. Омрачившись тьмою его, мы лишимся света знания и здравого совета, и никак не можем быть храмом Святого Духа, пока будет обитать в нас дух гнева. Удерживаемый в сердце гнев хотя присутствующих людей не оскорбляет, но исключает светлое сияние Святого Духа, все равно как и обнаруженный на деле.

От какой бы причины ни возбудился гнев, разгораясь, он ослепляет очи сердечные и остроте зрения, причиняя гибельную язву сильной болезни, не дает созерцать Солнце Правды. Все равно: золотой ли лист, или свинцовый, или другого какого металла будет положен на глаза, ценность металлов не делает различия в ослеплении. Правда, гнев, прирожденный нам, оказывает и услугу, для которой одной и полезно, спасительно нам иметь его, именно когда мы, огорчаясь на сладострастные движения нашего сердца, раздражаемся; и тому, что стыдимся делать или говорить перед людьми, мы не допускаем входить в тайники нашего сердца, боясь от страха присутствия Ангелов и Самого Бога, везде и все проникающего, и взора Его, от которого не могут укрыться тайны нашей совести.

...Любовь никаким временем не будет прервана, ибо не только в настоящем мире с пользою действует в нас, но и в будущем, по отложении дебелости телесной, она будет пребывать гораздо действеннее и превосходнее, никаким недостатком не будет ослабляема, но при постоянной  чистоте пламеннее и искреннее будет прилепляться к Богу.

Или будь бесстрастен по-ангельски, мудро пребывая как бы вне мира и плоти, и таким образом вступи на эту небесную лествицу, или, осознав свою немощь, устрашись высоты, угрожающей и великим падением для недостойных, держись за жизнь, общую большинству и не стремись к Священству. Кто, пренебрегая многими и большими заповедями, возьмется учить других, тот должен считаться уже не малейшим в Царстве Небесном, а величайшим в муках геенны. И потому тебе надо остерегаться, чтобы не увлечься к учительству примером тех, которые приобрели дар слова и искусство состязаться и, поскольку могут красноречиво и убедительно доказать, что захотят, слывут владеющими духовным знанием у тех, которые не умеют различить силу и качество его. Ибо одно – свободно владеть словом и говорить чисто, а другое – проникать в сущность небесных глаголов и чистым сердцем созерцать глубокие и сокровенные тайны, чему никак не поможет человеческое учение и светская ученость, но одна чистота, просвещенная Святым Духом.

Так как хитрейший змей не перестает подстерегать нашу пяту, то есть ждет исхода нашего и до конца жизни нашей старается нас искусить и уязвить, то ты не получишь никакой пользы от того, что хорошо начнешь и покажешь ревность при начале отречения от мира, если конец не будет соответствовать началу; если не сохранишь до конца и нищеты, и смирения Христова, согласно обещанию своему. А чтобы сохранить их, ты всегда храни главу змея, то есть первые помыслы, внушаемые им, и не медля открывай своему старцу. Ибо если не будешь стыдиться открывать их старцу, то научишься сокрушать вредоносную главу змея.

Совесть — запечатленное в сердце знание Божественного закона.
Бог, сотворив человека, запечатлел в его природе знание закона — совесть. Если бы человек сохранил этот закон, то не было бы необходимости позже давать другой, письменный.

Если мы, мужественно сражаясь против возмущений и пороков, подчиним их своей власти и рассуждению, и воинствуя, подчиним страсти или покорим непостоянную толпу наших помыслов власти разума и спасительным знамением Креста Господня прогоним от пределов нашего сердца полки врагов, то за такие победы мы будем возведены в чин духовного сотника... Поднявшись на высоту этого достоинства, получим власть и силу, по которой не будем увлекаться теми помыслами, какими не хотим, но сможем пребывать в тех или заниматься теми помыслами, какими духовно услаждаемся. А дурным внушениям сможем приказывать: «отойдите» и отойдут; добрым же скажем: «придите» и придут. Так же слуге нашему – телу прикажем то, что принадлежит целомудрию или воздержанию, и оно без всякого прекословия будет повиноваться, больше не возбуждая в нас похоти, но оказывая всякую покорность духу.

Главных страстей восемь: чревоугодие, блуд, сребролюбие, гнев, печаль, уныние, тщеславие и гордость. Пороки эти разделяют на два рода: на естественные, к которым относятся чревоугодие и блуд; и неестественные, как сребролюбие. Действие их двоякое. Некоторые из них не могут совершаться без содействия тела, например: чревоугодие и блуд; некоторые совершаются без всякого содействия плоти, например: тщеславие и гордость. Некоторые из них принимают причины возбуждения извне, например: сребролюбие и гнев, а некоторые от внутренних причин происходят, например: уныние и печаль.

...Невозможно сытому чреву вступить в борьбу внутреннего человека, нельзя сражаться с сильнейшими тому, кто может быть низлагаем в более легком сражении.

Есть борьба в членах наших, посеянная для нашей же пользы, как читаем у апостола: «Плоть желает противного духу, а дух – противного плоти: они друг другу противятся, так что вы не то делаете, что хотели бы» (Гал. 5:17). По промыслительному распоряжению Божию она внедрилась как бы в самую природу нашу. И можно ли считать ее чем-нибудь иным, как не естественной при надлежностью нашей природы после падения первого человека, если она присуща всем без исключения? Можно ли не верить, что она в нас по воле Божией, во благо нам, а не во зло, если она рождена с нами? Так, некоторым образом, самим Промышлением Божиим оставлена в нас спасительная борьба, чтобы возбуждала нас и вела к высшему совершенству, так что с прекращением ее должен настать опаснейший мир бездеятельности.

Никогда не слабеет духовная брань у подвижника Христова. Чем более он побеждает, тем более сильная начинается брань. Ибо после покорения плоти восстанет на победителя – воина Христова такое множество противников, такое полчище врагов, раздраженных его триумфами. Это для того, чтобы воин Христов, разленившись в праздности мирного состояния, не стал забывать о славных подвигах своей борьбы, и расслабев от праздной беспечности, не лишился награды. Итак, если с возрастанием добродетели хотим взойти к высшим степеням триумфа, то в том же порядке должны вступить в новые подвиги. Сначала мы должны говорить с апостолом: «Бьюсь не так, чтобы только бить воздух; но усмиряю и порабощаю тело мое» (1 Кор. 9:26–27) Чтобы, победив в этом сражении, мы опять могли сказать с апостолом: «Наша брань не против крови и плоти, но против духов злобы поднебесных» (Еф. 6:12). Ибо иначе мы никаким образом не сможем сразиться с ними и не заслужим того, чтобы вступить в духовную брань, если будем побеждены в сражении с плотью и разбиты в борьбе с чревом.

Какую пользу доставляет нам брань плоти и духа? Во-первых, она прогоняет нашу беспечность, обличает нерадение и, как внимательный наблюдатель, не попускает уклоняться от строгости правил жизни. Если мы, по беспечности своей, хоть немного нарушаем меру законной строгости, она тотчас бичом возбуждений уязвляет, вразумляет нас и возвращает к должной осторожности. Во-вторых, когда, укрепляясь в целомудрии и чистоте при помощи благодати Божией, мы долгое время бываем свободны от плотского осквернения, то начинаем думать, будто более не будем же обеспокоены даже простым возбуждением плоти и тем, в тайне сердца своего, возносимся, как будто не носим на себе бренной плоти; тогда ночными истечениями, хотя простыми и спокойными, она смиряет нас и своими уязвлениями возвращает к мысли, что мы все еще такие же люди... А отсюда, обращаясь к исправлению допущенного нерадения, берем урок, что никогда не должно слишком полагаться на свою чистоту что ее, как дар, мы получаем единственно от благодати Божией и потому можем погубить самым малым уклонением от Бога. Такого рода опыты более всего учат, что если желаем постоянно утешаться чистотою, должны прежде со всей ревностью приобрести добродетель смирения.

...Пока сильный дух наш, будучи вооружен, охраняет дом свой страхом Божиим, ограждая входы сердца своего, то будет в безопасности и все имущество его, т. е. стяжания трудов, и добродетели, приобретенные долгим временем. Если же сильнейший, придя, победит его, т. е. дьявол посредством согласия с помыслами, то расхитит его орудия, на которые он надеялся, т. е. память Священного Писания и страх Божий; и добычу его разделит (Лк. 11: 22), т. е. заслуги добродетели рассеет всякими противными пороками.

По начальному повелению Божию заботливо должны мы блюсти зловредную голову змея (Быт. 3:15), т. е. начатки худых помыслов, которыми диавол пытается вползти в нашу душу, чтобы, если голова его по нашему нерадению проникнет до нашего сердца, не вползло и остальное его тело, т. е. согласие на сластолюбие. Если он войдет, то ядовитым жалом, без сомнения, умертвит плененный дух.

Качество помыслов, которые в течение дня небрежно охраняются, обнаруживается во время ночного покоя, и потому когда случится какое-нибудь такое обольщение, то вину этого надобно поставлять не во сне, а в нерадении предшествующего времени, и это есть обнаружение внутри скрывающейся болезни, которую ночное время не породило начально, а скрывающуюся во внутренних изгибах души вывело на поверхность кожи во время покоя сна, обличая скрытую горячку страсти, которую мы произвели в течение дня, питаясь вредными помыслами. Так как и болезни телесные не в то время зачинаются, в какое по видимому обнаруживаются, а произошли они от нерадения в прежнее время, когда кто неразумно питаясь пищей, противной здоровью, произвел в себе вредные смертоносные соки.

Оставляя не только дурные, но и все земные помыслы, мы должны устремлять ум к небесным предметам и, как слуги, быть там, где Господь наш.

...Творец всех Бог, лучше всех зная врачевство для своего творения, и что не в других, а в нас самих заключаются корни зла и причины оскорблений, заповедал не оставлять сообщества братии, не избегать тех, которых мы оскорбили или которые нас оскорбили, а повелел смягчаться, зная, что совершенство сердца приобретается не столько удалением от людей, сколько добродетелью терпения. Если терпение будет твердо укреплено, то может сохранить нас мирными даже и с ненавидящими мир; если же не будет оно приобретено, то постоянно будем в несогласии даже и с совершенными и лучшими нас. Ибо случаи смущений, из-за которых спешим оставить тех, с которыми имеем соотношение, не могут не быть в сообращении с людьми, и потому не избегаем, а только переменяем причины печали, по которым уклоняемся от первых <людей>.

Терпение, с которым мы принимаем искушения, состоит не столько в нашей крепости, сколько в милосердии и утешении Божием.

Ты не должен ожидать своего терпения от добродетели других, т. е. что будто ты приобретешь его только тогда, когда никто не будет огорчать тебя, что, впрочем, не в твоей власти, но лучше приобретай его своим смирением и великодушием, которые в твоей власти.

Другие страсти насаждены в человеческой природе как бы врожденные, они имеют в нас начала, сросшиеся с плотью, рождаются почти вместе с нами, предваряют различение добра и зла и хотя сначала увлекают человека, однако побеждаются долгим трудом. А страсть сребролюбия, приходя позднее, извне навязывается душе, оттого легче можно предостеречься и отвергнуть ее. Но будучи оставлена в пренебрежении и однажды закравшись в сердце, она бывает гибельнее всех, и ее труднее прогнать. Ибо она становится корнем всех зол, доставляя многочисленные поводы к порокам.

О совершенных и премудрых говорится: «Любящим Бога вся содействует ко благу» (Рим. 8:28); а о слабых и неразумных возглашается: «Отойди от человека глупого, у которого ты не замечаешь разумных уст» (Притч. 14:7), потому что он ни счастьем не пользуется во благо себе, ни несчастьем не исправляется. Такая же нравственная сила требуется для того, чтобы мужественно переносить скорби, какая для того, чтобы сохранять должную меру в радостях; и то несомненно, что кого выбивает из своей колеи одна из этих случайностей, тот не силен ни против какой из них. Впрочем, счастье более вредит человеку, чем несчастье. Ибо последнее иногда против воли сдерживает и смиряет и, приводя в спасительное сокрушение, или менее грешить располагает, или понуждает совсем исправиться, а первое, наполняя гордостью душу пагубной, хотя приятной лестью, в страшном разорении повергает в прах тех, которые по причине успехов счастья считают себя безопасными.

Поскольку мы по большей части обиженных и оскорбленных братий презираем, или, по крайней мере, говоря, что они оскорбились не по нашей вине, мы пренебрегаем ими, то Врач душ, знающий все сокровенное, желая с корнем исторгнуть из наших сердец поводы к гневу, повелевает нам прощать, примиряться с братиями нашими и не иметь памяти об обиде или оскорблении их, не только когда мы оскорблены ими, но и когда знаем, что они имеют нечто против нас, справедливо ли или несправедливо, также заповедует нам, чтобы мы, оставив свой дар, т. е. прекратив свои молитвы, поспешили прежде сделать удовлетворение им и, таким образом наперед уврачевав брата, приносили чистые дары наших молитв (Мы. 5:24). Ибо общий всех Господь не благоволит к нашему служению, когда Он что в одном приобретает, то в другом теряет от возникшей скорби. Ибо во вреде всякого человека одинакова бывает потеря для Того, Кто одинаково желает и ожидает спасения всех Своих рабов. И потому, когда брат имеет нечто против нас, молитва наша будет недейственна, все равно как если бы и мы в раздраженном духе питали вражду против него.

Нам надобно стараться лучше очистить наши пороки, исправить нравы. Если они будут исправлены, то не говорю с людьми, даже и со зверями и животными очень легко сойдемся, как сказано в книге блаженного Иова: «И звери полевые будут в мире с тобою» (Иов. 5:23).