Всякая добродетель имеет нужду в мудрости, целомудрии, мужестве и правде, и всякое начинание нуждается в первой из них, т. е. в мудрости, и без нее не может осуществиться. Ибо как может какое-либо дело исполниться без мудрости? Она рождается от разумной части души и находится между лукавством, т. е. чрезмерным мудрствованием, и неразумением. Одно из них влечет мудрость к тому, чтобы поступать лукаво и вредить душе, ее имеющей, и другим, кому возможно. Другое же делает ум нечувствительным и суетным и не допускает его заботиться ни о Божественных вещах, ни о чем-либо полезном для души его самого или ближнего. И одно уподобляется высочайшей горе, а другое — пропасти; мудр же тот, кто идет по равнине, между ними находящейся. А кто совращается с среднего пути, тот или падает вниз, в пропасть, или же старается взойти много вверх и, не находя пути, невольно падает вниз, потому что не хочет через покаяние возвратиться к мудрости с высоты горы. Падший же в пропасть умоляет со смирением Господа, могущего вывести его на царский путь добродетели. А мудрый не восходит с возношением.

Свойство мужества состоит не в том, чтобы побеждать и одолевать ближнего, это есть дерзость, стоящая свыше мужества, и не в том, чтобы, по страху искушений уклоняться от... добродетелей, это, напротив, боязнь, находящаяся ниже его, но в том, чтобы пребывать во всяком деле благом и побеждать страсти душевные и телесные, потому что наша брань не к крови и плоти, т. е. к людям... но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных. (Еф. 6: 12), т. е. против невидимых демонов. И побеждающий мысленно побеждает, или бывает побеждаем страстями.

Надежда, чуждая забот, есть жизнь и богатство, невидимое по чувству, но подтверждаемое благоразумием и существом дел. Ибо и земледельцы трудятся, сея и сажая; и мореплаватели терпят также многие бедствия, и дети, обучаясь чтению и прочим наукам, но все они имеют в виду надежду, потому и трудятся с радостию, и по видимому теряют готовые вещи, по умственному же — терпят для того, чтобы приобрести больше. Часто имеют и недостаток в том, что намерены посеять. Но, может быть, кто-нибудь скажет: из опыта они научаются, что получают приобретение, а в мысленном не так; никто не воскрес из мертвых, чтобы научить нас. Это происходит от неопытности в духовных дарованиях и познаниях; и не чудо; ибо неопытные и в прежде упомянутом боятся, пока не испытают. И дети, не понимая пользы от обучения грамоте и прочим наукам, бегут от них, но родители, чувствуя эту пользу, как чадолюбивые, насильно принуждают их, а со временем, когда дети получат опытность, то начинают не только любить науки и принуждающих к ним, но и сами с радостью терпят все за познания, которых достигли. Потому и мы должны прежде с верою и терпением идти и не ослабевать в скорбях, тогда, со временем, познаем пользу совершаемого нами. И так с радостью и веселием будем делать должное без труда.

Самая природа наша учит нас более плакать, чем радоваться, ибо жизнь эта многоболезненна и многотрудна, и, как изгнание, полна грехов. Но если кто постоянно помнит Бога, тот веселится, по слову Псалмопевца: «Вспоминаю о Боге и трепещу» (Пс. 76:4) Ум, увеселяемый памятью о Боге, забывает скорби мира, и от этого памятования уповает на Бога и бывает беззаботен. Беззаботность доставляет радость и располагает к благодарению; а через благодарение, соединенное с благоразумием, возрастают дары и дарования. По мере того как умножаются благодеяния, возрастает благодарение и чистая молитва со слезами радости, и вскоре человек избавляется от слез печали и страстных; выходит из под власти страстей и так приходит в духовную радость от всякого случая. Через приятное смиряется и благодарит, а через искушения укрепляется в нем надежда на будущее; и о том и о другом радуется, и любит Бога и всех естественно, как благодетелей, и не встречает во всем творении чего-либо могущего повредить ему. Но, просвещаемый ведением Бога, радуется о Господе о всех творениях, удивляясь Его промышлению о Своих созданиях.

<Одни> отцы... с намерением писали просто, <а другие писали высоко>, соображаясь со временем и с людьми, к которым писали <...> Ибо если бы все писали просто, то никто из высоких <ученых> не получал бы пользы, и считал бы написанное за ничто по простоте слова; но также и из простых никто не получил бы пользы, если бы все писали высоко, потому что не понимал бы силы сказанного.

Бывает, что сегодня тот же святой о том же деле говорит одно, а завтра другое; и это не есть разногласие, если только слушатель имеет ведение или опытность. И опять: один говорит одно, а другой о том же самом изречении Божественного Писания — другое, ибо часто и то и другое внушила Божественная благодать сообразно с временем и состоянием людей.

Святые, если говорят о естественной вещи, то — по рассмотрению, т. е. по ведению естественному, от видения существующего, т. е. творений, происходящего, вследствие чистоты ума, говорят, с полнейшей точностью о намерении Божием и испытывают Писания (Ин. 5:39)
Когда же превыше естества представляется чувственная или умственная вещь или написанное изречение, то святые познают его по прозрению, или по откровению, если дается им ведение об этом от Святаго Духа. Если же и не дается, но для пользы остается им это неоткрытым, то они не стыдятся сказать истину и сознаться в человеческой немощи, говоря: не знаю; Бог ведает; по слову Апостола (2 Кор. 12:3).

Потому и должны мы долгое время пребывать в подвиге, чтобы ум, от долговременности получив привычку, сильным желанием был влеком к Божественному. Ибо если ум и не найдет чего-либо другого, большего чувственных вещей, то уже не привлекается к ним желанием и пребывает в том, к чему он привык по долго временности. Ибо как человеколюбивым и бесстрастным немного вредят житейские дела, потому что они хорошо их устраивают, так и имеющим великие дарования — ибо они Богу приписывают то, что правильно исполнили.

Познавший немощь свою, из многих искушений, и телесных и душевных страстей, познает бесконечное могущество Бога, как Он избавляет смиренных, вопиющих к Нему претрудною молитвою от сердца. И таковому молитва бывает уже сладостна. Видя, что без Бога ничего не может сделать, и страшась падения, он подвизается быть неотступно при Боге, удивляется же, помышляя, как Бог его избавил от стольких искушений и страстей, и благодарит Могущего избавить его, а с благодарением получает смирение и любовь, и отнюдь никого не смеет судить, зная, что как Бог помог ему, так может и всем помочь, когда восхощет... Может быть, иной и успевает бороться со многими страстями и побеждать их, а себя считает немощным.

...Все существующее Бог сотворил к нашей пользе. Ангелы охраняют и научают нас. Демоны искушают, чтобы мы смирялись и прибегали к Богу; через них мы спасаемся и избавляемся от возношения и нерадения, по страху искушений. И опять, сладостное в мире этом: здоровье... благоденствие, крепость <сил>, покой, радость, свет, знание, богатство, успех во всем, мирное устроение, наслаждение, честь, власть, изобилие, и все, считаемое хорошим в этой жизни, приводит нас к благодарению и благоразумию в отношении Благодетеля и к тому, чтобы любить Его и делать по силе своей доброе, считая это естественным своим долгом и полагая деланием добра воздать за <полученные> дары, хотя это и невозможно, но <самое делание есть> больший долг. Мнимые же бедствия: болезнь, злополучие... бедность, неудачи во всем, боязнь, лишения, бесчестие, удручение, скудость и все противоположное прежде сказанному приводит нас к терпению, смирению и благой надежде в будущем, и не только это, но и в нынешнем веке это бывает для нас причиною великих утешений. Итак, Бог все хорошо устроил для нас чудесным образом по неизреченной Своей благости. Желающий познать это как должно пусть подвизается о приобретении добродетелей, чтобы все упомянутое принимать с благодарением – и доброе и кажущееся противным – и во всем пребывать без смущения...

Нам, еще по страху мучений и искушений любящим доброе, отнюдь неполезна свобода, но охранение себя и удаление от вещей; чтобы, хотя удалением от вредного, для нашей немощи, могли мы бороться с помыслами. Ибо начальствующих духов побеждают бесстрастные начальники, уже победившие постыднейшие страсти, а находящиеся в повиновении у отца духовного несут подвиг против подчиненных духов.

Среди двух путей стоит человек, то есть праведности и греха, и на какой хочет — вступает и идет по нему. Стезя же, которою он пошел, и ведущие его по ней, или Ангелы и люди о Боге, или демоны и злые люди доводят его до самого конца пути того и против желания. Добрые — к Богу и в Царство Небесное, а грешные — к диаволу и в вечное мучение. Но никто не причиною погибели, как только своя воля.

Великое делание инока в том и состоит, сказано в старчестве, чтобы, когда враги предлагают одно, он предлагал другое, а когда они другое, он это ставил на вид, зная, что в жизни этой отнюдь ничего нет неизменного, но «претерпевший до конца, тот спасен будет» (Мф. 10:22), а желающий, чтобы дела совершались, как он хочет, не знает, куда идет; но как слепой, колеблемый всяким ветром, что с ним случится, тому весь совершенно и предается, и как раб боится печального, как пленник порабощается самомнению, думая, по неразумной радости, что он знает то, чего никогда не знал, — что это такое, и откуда; если же говорит, что знает, тогда еще более ослепляется. Это бывает от неукорения себя, что называется самоугодием и есть незаметная погибель; как говорит святой Макарий в главах об иноке, который погиб после того, как, молясь с другими братьями, был в восхищении ума и видел Небесный Иерусалим, погиб потому, что счел себя достигшим этого, а не большим должником. Ибо как весьма страстные, даже и того не видят, от тумана страстей, что явно многим, так и бесстрастные многим неизвестное знают, по чистоте ума.

...Намерение Божественного Писания состоит в том, чтобы <предложить> могущее спасти душу и открыть некоторым тайны Божественных Писаний и значение существующего, т. е. цель, для которой каждая вещь получила бытие, чтобы просвещать ум и возбуждать его к люблению Бога и познанию величия Его, неизреченной Его премудрости и промысла — от попечения Его о Своих творениях. Дабы от этого знания человек боялся преступать заповеди Божии и познавал свою немощь и неразумие и через то смиренномудрствовал, любил Бога и не презирал Его заповедей, как делают не имеющие деятельного познания.

...Одно и то же изречение много раз встречается в Божественном Писании; однако это не есть многословие, но дня того <сделано>, чтобы частым напоминанием и весьма ленивых в слушании, с удивлением, человеколюбиво привести к памятованию и пониманию говоримого, и чтобы слово не прошло скоро мимо ушей, по краткости встретившегося изречения, особенно когда мы заняты бываем житейскими вещами, ничего не зная даже и отчасти.

Кто действительно вкусил видения Писаний, тот знает, что сила и простейшего изречения Писания, и наиболее премудрого одна и та же и направлена к тому, чтобы спасти человека, а не причастный этого видения часто соблазняется, не зная того, что обучение земной мудрости много помогает, если оно делается колесницею для премудрости свыше.

...Вникая во всякое чтение и псалмопение, несколько просвещенный <благодатию> везде находит видение, и богословие, и каждое Писание — подтверждаемое другим. А у кого ум еще не просвещен, тот думает, что Божественные Писания разногласны между собою; однако нет сего в Божественных Писаниях. Никак. Но некоторые из Писаний свидетельствуются другими Писаниями, а некоторые имели поводом время или лицо, и потому всякое изречение Писания непогрешительно. Иной же образ <понимания> есть дело нашего неведения. И никто не должен порицать Писания, но всею силою соблюдать их в том виде, как они находятся, а не по своему хотению, как делали эллины и иудеи. Не хотя сказать: «не знаю, что это», по самомнению и самоугодию они порицали Писание и естество вещей, и понимали их, как им казалось, а не по воле Божией; потому и обольстились и уклонились во все злое. Всякий ищущий смысла Писания не утверждает никогда своего разумения, ни хорошего, ни худого... Ибо, если кто-либо искажает смысл Писания или порицает его для того, чтобы утвердить свое знание или скорее — неведение, — нет на земле безумнее такого! Какое это понимание — представлять смысл Писания таким, каким он хочет, и осмеливаться изменять слова Писания? Тот понимает, кто видит изречения непоколебимыми и, премудростию Духа, обретает сокровенные тайны, подтверждаемые Божественными Писаниями.

От страха Божиего приходит подвизающийся в благочестие, от благочестия — в ведение, от ведения — в совет, т. е. рассудительность, от нее — в крепость, от крепости — в разум, и от разума приходит в премудрость. Через все упомянутые делания и ведения удостаивается человек чистой и совершенной молитвы, происходящей от мира, любви к Богу и вселения Святаго Духа. И это есть сказанное: «Приобрети Бога в себе», и явление, и вселение Божие, чтобы тело и душа были, по возможности, как у Христа, безгрешны и чтобы ум по Христе мыслил согласно благодати Духа и премудрости, что и составляет ведение Божественных и человеческих вещей.

Насколько мы что-нибудь делаем и сколько благодарим Благодетеля, настолько же, и еще гораздо более, мы бываем должны Ему. Он неоскудевающий и ни в чем не имеющий нужды, а мы без Него не можем ничего сделать доброго. Сподобившийся воспевать Бога сам более приобретает, ибо получает великий и досточудный дар; и сколько воспевает, настолько более делается должником, и не находит конца или пресечения — познанию Бога, или благодарению, или смирению, или любви, — не от века нынешнего эти добродетели, чтобы иметь им конец. Они принадлежат бесконечному веку, не имеющему конца, но более — возрастание знаний и дарований, и сподобившийся этого, делом и словом, освобождается от всех страстей. Желающий достигнуть этого должен пребывать при Боге, и отнюдь не заботиться о веке этом, и не бояться какого-либо искушения, ибо через него возведен будет к большему преуспеянию и на высшую степень. Не бояться также сновидений злых или как бы хороших, ни мысли лукавой или благой, ни печали или как бы радости, ни самомнения или отчаяния, ни высоты, ни глубины, ни оставления или как бы содействия какого-либо и крепости, ни нерадения или преуспеяния, ни бездействия или как бы усердия, или видимого бесстрастия, или большого пристрастия; но соблюдать безмолвную и беспопечительную жизнь, со смирением и веровать, что никто не может нам сделать зла, если мы сами не желаем, но это попускается только за возношение и за то, что не всегда прибегаем к Богу, равно не повергаем себя перед Ним, прося, да будет во всем воля Его, говоря ко всякому приходящему нам помыслу: «Не знаю, кто ты; Бог знает, хорош ли ты, или нет? А я в его руки повергнул себя и повергаю. Он заботится о мне. И как сотворил меня из ничего, так благодатью может и спасти меня, если Ему будет угодно: только Его святая воля да будет в нынешнем веке и в будущем...».

Не из-за согрешений только должен человек бояться Бога, но потому, что Бог любит его, а он не любит Бога и, будучи недостоин, получает благодеяния, чтобы, устрашаясь таких благ, он привлек душу свою к любви и сделался достойным оказываемых и имеющих быть оказанными ему благодеяний благоразумием своим в отношении к Благодетелю, и от чистого страха любви пришел бы в смирение, превысшее естества. Ведь сколько бы ни делал он доброго, сколько ни перенес бы тяжкого, отнюдь не думает, что от своей крепости или от своего разума имеет он силу терпеть или быть невредимым по душе или по телу, но от смиренномудрия получил он рассуждение, через которое знает, что он создание Божие и что сам собою он не может ни доброго делать, ни сохранять то добро, которое совершает благодать, ни победить искушения, ни пребывать в терпении по своему мужеству или благоразумию. От рассуждения приходит он в частное знание вещей и начинает умом созерцать все существующее, но, не зная, как объяснить себе это, ищет учителя и, не находя его, ибо Он невидим, не принимает опять какого-либо образа или неутвержденной мысли, ибо научился тому от рассуждения и пребывает в недоумении. Вследствие этого все происходящее от него самого и все им самим постигаемое он считает за ничто, видя перед собою такое множество людей, павших после многих трудов и знаний, начиная от Адама и других. Итак, слыша и не разумея чего-либо сказанного в Божественных Писаниях, начинает проливать слезы от этого знания, т. е. от познавания того, что он действительно не знает, как должно. И поистине чудо: кто думает, что он знает что-нибудь, тот ничего еще не знает так, как должно знать. (1Кор. 8:2); и кто имеет, тому дано будет, а кто не имеет, у того отнимется, говорит Господь, и то, что он думает иметь, т.е. за то, что думал иметь, а не имел (Лк. 8:18). А этот мнит о себе, что он не мудр и не разумен, немощен и невежда, и поэтому плачет и рыдает, думая, что он усвоил себе то, чего не имеет по благоразумию.

Признаком начального страха служит то, что человек ненавидит грех и гневается на него, как уязвленный зверем, а совершенного страха— любовь к добродетели и опасение перемены, ибо нет человека, не подверженного изменению.

Почему ты не заботишься о себе, душа моя? Почему не стыдишься, согрешая перед Богом и Его Ангелами, как стыдишься людей? Увы мне, несчастному! Увы мне! Увы мне! Ибо не стыжусь я Творца моего и Владыки даже и так, как стыжусь человека. И перед одним человеком не могу согрешить, но употребляю все хитрости, чтобы показать себя поступающим праведно, но, стоя перед Богом, помышляю лукавое и говорю часто, не стыдясь. О каково безумие мое! Делая злое, не боюсь Бога, видящего это, и одному человеку не могу сказать касающегося меня — для исправления.

...Как земля, если земледелец не обрабатывает ее, зарастает тернием, и особенно если она хорошего качества; так и ум, если не упражняется в молитве и чтении и не имеет этого своим <непрестанным> делом, — одебелевает и не замечает того. И как земля, хотя идет на нее дождь и светит солнце, не приносит пользы земледельцу, если он не засеивает ее и не охраняет, так и ум без нравственного делания не может иметь ведения, хотя, может быть, и от благодати получил его.

Все раболепствующие страстям страдают по нечувствию, а если иногда и восстают, то привычкою к страстям опять увлекаются, потому и говорит Господь: Царствие Небесное силою берется (Мф. 11:12), не по порядку естества, а по нашему навыку в страстях. Если же бы оно было таково по естеству, то никто не вошел бы в него, но имеющим произволение, ибо иго Господне благо и бремя легко (Мф. 11:30), а не имеющим произволения – тесные врата (Лк. 13:24) и прискорбен путь, и непосильно Царствие .

Как мы не разумеем, сколько терпят воины и разбойники и как трудятся ради одного только хлеба; сколько странствуют путешественники и мореплаватели, и сколько труда переносят все люди без надежды на Царство Небесное, а часто и не достигая цели, для которой трудятся. Мы же ради Царства Небесного и вечных благ не хотим и немного потерпеть. Может быть, это и не было бы нам так трудно, если бы произволение наше склонялось к тому и не считало бы приобретение добродетелей тягостным и несносным, но скорее радостию и спокойствием, ради надежды, беспопечительности и чести, невольно последующей за добродетелию. Ибо и противник стыдится ее и удивляется ей. Конец- ее веселие и радость, и не только это, но беспристрастие и в самом себе имеет соединенную с ним радость, как и жизнь вещественная, в постыдных страстях, содержит в себе печаль, от каковой да избавимся мы и да достигнем невещественной и вечной жизни беспристрастием, рождающим умерщвление тела во Христе Иисусе, Господе нашем.

Целомудрие есть здравый (целый) образ мыслей, т.е. не имеющий какого-либо недостатка и не допускающий того, кто его имеет, уклоняться в невоздержность или в окаменение; но хранящий собираемое мудростию доброе и отвергающий все худое; собирающий помысл к себе самому и собою возводящий его к Богу. Как добрый пастырь, собирает целомудрие своих овец, т. е. божественные мысли, вокруг и внутрь себя, а невоздержность, как бешеного пса, убивает удалением от вредного; окаменение же отгоняет, как хищного волка, и не допускает его в уединении поедать овец, но постоянно видит его и ясно указывает его разумной части души, чтобы оно не укрылось в темноте и не пребывало вместе с его мыслями. Целомудрие рождается от вожделевательной части души. Без него не может сохраниться ничто доброе, хотя бы, может быть, и произошло. Ибо если не присутствует целомудрие, то причастность души стремится или вверх, или вниз, т. е. или к окаменению, или к невоздержности. Невоздержность же разумею не ту только, которая относится к чревоугодию и блуду, но воздержание всякой страсти и всякого помысла, не по Богу, произвольно помышляемого. Целомудрие укрощает все это; оно удерживает неразумные стремления души и тела и направляет их к Богу...