Никита Стифат

Падши во глубину зол, отнюдь не отчаивайся в возможности воззвания оттуда, хотя бы ты низвергся на последнюю ступень адской злобы.

Кто досыта поработал удовольствиям и делам телесньм, досыта пусть подвизается и в подвижнических трудах и страданиях, «чтобы одно перебить другим: сладость – горечью, покой – трудами телесными и насытиться веселием и радованием в уповании. Таким образом ты и насладишься благоуханием целомудрия и чистоты и вкусишь неизреченной сладости бессмертных плодов духовных.

Отсеки укоризненное нерадение и достойное поношения нерадения о заповедях Божиих.

Когда по небрежности дадим демонам место влагать в уши наши подозрения на братий, именно не наблюдая за движениями очей, тогда доводимы бываем ими до осуждения иной раз даже и совершенных в добродетели. Иной, улыбающимся лицом смотрящий и доступный для беседы со всеми, может показаться сластолюбивым и страстным, а другой, строго и мрачно смотрящий, — гневным и гордым. Но по таким внешним чертам не следует составлять суждения о людях, потому что они всегда почти бывают в таком случае погрешительны. Ибо в людях замечаются большие различия в естественных свойствах, навыках и телосложениях, на которые верно смотреть и верно о них судить могут одни те, которые умное свое зрение душевное очистили многим сокрушением и имеют пребывающим в себе безмерный свет Божественной жизни, — которым дано видеть и тайны Царствия Божия.

По внешним чертам не следует составлять суждение о людях, потому что они всегда почти бывают в таком случае погрешительны.

Душа, с теплым рвением усиленно очищаемая подвижническими трудами, Божественным светом озаряется и мало-помалу начинает узревать естественно данную ей вначале Богом красоту и расширяться в возлюблении Создавшего ее. Поскольку же уясняются ей, по мере очищения ее, лучи Солнца Правды и естественная красота ее обнажается перед нею и ею познается, постольку и она умножает труды подвижнические для большего себе очищения, чтоб чисто уразуметь славу дара, какого сподобилась, и древнее восприять благородство, и сохранить для Создателя своего образ Его чистым и не смешанным ни с чем вещественным. И никогда не послабляет она себе и не перестает прилагать труды к трудам, пока не очистит себя от всякой нечистоты и скверны и не соделает достойною зреть Бога и беседовать с Ним.

Кто сладостям и делам телесным в сытость поработал, в сытость пусть пользуется и трудами подвижническими в потах злострадания, чтобы сытость отбить сытостью, сладость горечью, покой трудами телесными и обрести сытость веселия и радования в упокоении. Этим образом ты и насладишься благоуханием целомудрия и чистоты, и вкусишь неизученной сладости бессмертных плодов духовных.

Печаль есть страсть тлетворная для души и тела, и самых мозгов касающаяся.

Не вкусившие сладости слез и умиления и не ведающие, какова их благодать и каково действие, думают, что они ничем не отличаются от тех, которые проливаются по умершим, выдумывая при этом многие пустые предположения и недоуменные умозаключения, говоря, что эти слезы свойственны нам по природе. Когда же гордость ума склонится к смирению, а душа смежит свои очи от прелести видимых благ и устремит их к одному ведению первого невещественного Света, оттрясет всякое чувство к миру и сподобится утешения Духа свыше, тогда слезы, как вода источника, исторгаются из нее, услаждают ее чувства и исполняют мысли ее всякого радования и божественного света; и не только это, но и сокрушают сердце и делают смиренномудрым ум, познавший высшее. Всего этого не может быть в тех, которые плачут и рыдают по иным причинам.

...Отбрось самоугодие и вооружись нещадно против плоти...

Многие из верных и ревностных христиан тела свои многими подвижническими трудами и телесными деланиями изнурили и утончили; но, как они при этом не имеют умиления от сокрушенного и благолюбивого сердца, и милосердия от любви к ближним и к самим себе, то оставлены пустыми, лишенными исполнения Духа Святаго и удаленными от истинного познания Бога, имея мысленные утробы свои неплодными и слово бессольное и бессветное.

Как в телесных болезнях никто не может точно узнавать причины их и врачевства против них, без большой опытности во врачебном искусстве, так и в душевных — без долгого подвижничества.

Если от дела закона не оправдится всяка плоть перед Богом (Рим. 3:20), то кто одними подвижническими трудами и потами совершенным явится перед Богом? Ибодеятельною жизнию мы приходим только в научение добродетели и пресекаем действо страстей, но этим одним не делаемся совершенными в меру исполнения Христова.

Подвиги и труды духовные рождают радование душевное, которому предшествует умирение страстей. Вследствие этого, что для людей, чувственности порабощенных, тяжко и неприятно, то для души, в духовных трудах пребывающей, и священными потами любовь к Богу приобретшей, и желанием Божественного знания уязвленной, легко и весьма сладостно. Для тех, как преданных упокоению тела и наслаждению чувственными удовольствиями, труды и подвиги добродетели неприятны и жестоки, так как они не предпринимали сладость удовольствий этих отмывать потоками слез, а для души, работающей Богу, они вожделенны и сладостны. Так как она гнушается удовольствиями, причиняющими ей зло, и отрясла всякое к ним пристрастие, и всякое самолюбивое угождение телу, то для нее прискорбно одно — покой от трудов и пресечение подвигов. Таким образом, что для тех служит к плотскому веселию, то душе, всецело расположившейся к Божественному, причиняет скорбь, а что ей доставляет духовную радость, в том для тех причина воздыханий и мучений.

Только что выступившему на подвиги ничто так не препятствует исполнять делом заповеди, как всезлобнейшее самолюбие, жаление плоти.

Труды мучительными кажутся вначале для всех, вводимых в труды и подвиги духовные. Когда же они начнут охотно упражняться в них для возращения в себе добрых расположений, и достигнут до средины преуспеяния в том; тогда труды эти являются для них источником дивной некоей отрады и утешения. А когда, наконец, мертвенное это мудрование плоти пожрется бессмертною жизнью, подаваемой наблюдением Духа Святаго, в тех, которые, пребывая в неутомимых трудах, простираются к последним пределам добродетели, тогда лица такие исполняются неизреченною радостью и веселием, потому что через это в них самих открываются чистый источник слез и сладкие струи свыше дождем льющегося утешения.

Разум находит аскетических пять чувств: бдение, богомыслие, молитву, воздержание и уединение. Кто сочетает с сими чувствами свои чувства, именно — зрение с бдением, слух с богомыслием, обоняние с молитвой, вкус с воздержанием, осязание с уединением, — тот скорее очистит ум свой и, утончив его ими, соделает его бесстрастным и зрительным.

Умным зрением принимаем свет Божественный, познание сокровенных тайн Божиих; душевным вниманием возникновение в сердце помыслов располагаем с разумом или распоряжаемся ими, различая хорошие от плохих; разумным рассуждением, как вкусом распознаем виды разумений, и те, которые произрастают от горького корня, или преобразуем в сладкую пищу для души или совсем отбрасываем, а которые от злаков добрых и злачных ограждаются, те принимаем.

Оружиями веры и мечем духовным, который есть слово Божие (Еф. 6:17), победив духа сребролюбия, принесем в жертву его, и вместе с тем с помощью слова премудрости восходим к познанию существующего, словом разума становимся выше ничтожества видимых благ, и в царских дворах любви упокоеваемся под действием многих сокровищ надежды.

Посмеиваются над благочестием и посмеваемы бывают делами те, которые совершили свое отречение не как следует, и с самого начала не восхотели пользоваться учителем и руководителем, а своему последовав разуму и перед собою показавшись себе разумными (Ис. 5:21).

Не хочет Бог, чтобы делание ревностных подвижников оставалось не искушенным, но чтобы подвергалось большим испытаниям. Почему напускает на них огонь искушений и на время скрывает даемую им свыше благодать, а духам злобы иной раз попускает взволновывать тишину помыслов их, чтобы видеть склонение души, кому она больше угодить хочет, — Творцу ли и благодетелю своему, или мирскому чувству и сласти удовольствия чувственного.

Если любишь быть другом Христовым, ненавидь золото и его ненасытную любовь, так как оно к себе обращает помышление любящего его и отрывает его от сладчайшей любви к Господу Иисусу, которая является не в виде слова, а в виде действия по заповедям Его. Если желаешь золота, то увы! Конечно, приобретешь его, если приобретением считаешь, а не крайнею потерею любовь к нему, предпочтительно перед любовью ко Христу. Но знай, что при этом Христа всячески потеряешь, а вместе с Ним потеряешь и Бога, без Которого нет спасения человекам.

Самолюбие — питательница пагубных страстей.

Есть же самолюбие — неразумная любовь к телу, или саможаление, которое делает монаха самолюбивым, душелюбивым и телолюбивым и отдаляет его от Бога и Царствия Его...

Во главе всех добродетелей шествует искренняя вера, при которой душа не колеблющейся водится мыслью, но всецело отметает самолюбие.

Душевно живущие, одержимы будучи самолюбием, этой питательницею пагубных страстей, все попечение обращают они на сохранение здоровья и услаждение плоти.
Держась такого образа жизни и поведения, оземленяют они ум, отучневший от страстей, и делаются неспособными к приятию мысленных и божественных вещей, которыми душа отторгается от земли и вся устремляется к мысленным небесам будучи чужды Духа Святаго, они не причастны и даров Его; потому и плодов божественных не увидишь в них.

Только что выступившему на подвиги ничто так не препятствует исполнять делом заповеди, как жаление плоти. Оно служит препятствием к преуспеванию даже и ревностным. Оно влагает в них мысль о неизлечимых болезнях и страданиях тела, если станут строго жить, и тем охлаждает жар ревности душевной и склоняет ее отказаться от произвольных лишений ради добродетели, как клеветы против самоугодливой жизни.

...<Бесы> не могут равнодушно видеть, как человек прелагается в ангельское естество; потому не ленятся тайно пускать в него стрелу самомнения...

Не увидеть тебе двора мира в благостыне помыслов и не войти в храм любви с радостию во всякой милостивости и тихости сердца, пока надеешься на себя и на дела свои.

Для живущего по-человечески и увлекаемого духом самомнения жизнь настоящая бывает морем зол, погружая умную часть его души в море сластных утех и удовольствий, и троечастность его неистово поражая свирепыми волнами страстей, под действием духа злобы. Ему угрожает страшная опасность крайнего отчаяния, пока ладья его и кормило душевное сокрушаются сластьми плотскими и кормчий — ум остается во глубине греха и в смерти духовной; если море зол не укроет наконец волны свои в глубине смирения, море сластей не превратит своих течений в обильные дожди слез и не преложится в сладость светоносного умиления.

Равное зло есть и перед Богом, и перед людьми, во Христе живущими, как то, когда кто страстен делами, так и то, когда кто надменен в добродетелях духом самомнения.

Если человек, уразумев кознь вражью (самомнение), укроется в крепость смирения, в чувстве презрения к себе, то избегает бедственности гордыни и вводится в пристань спасения.

Напыщенный и в самомнении умом прельщающийся никогда во свете смирения не получит благодати умиления, ради которого даруется свет премудрости Божией тем, кто сокрушены сердцем, как написано: «во свете Твоем увидим свет» (Пс. 35:10). Его покрывает ночь страстей, в которой расхаживают все дубравные звери человеческого естества и львы самомнения, — бесы, говорю, тщеславия и блуда ищут, кого поглотить и ввергнуть в чрево отчаяния.

...Отказавшемуся однажды от многомятежия жизни и пагубной суетности ее полезно со многим вниманием и безмолвием тщательно исследовать внутреннее свое, пока познает, что находит в себе Бога, так как Царствие Божие внутри нас есть. Ибо, и таким образом действуя, едва кто сможет в продолжение многих лет изгладить из души худые образы и древнюю вполне восстановить красоту для Того, Кто даровал ее.

Познай себя самого; и это есть воистину истинное смирение, научающее смиренномудрствовать и сокрушающее сердце, и это самое делать и хранить понуждающее. Если же ты не познал еще себя, то не знаешь и того, что есть смирение, и делания и хранения его еще не коснулся: ибо познание есть конец делания заповедей.

Когда кто познает себя — а это требует многого извне охранения, упразднения от дел мирских и строгого испытания совести, — тогда тотчас внезапно приходит в душу и божественное некое более слова смирение, приносящее сердцу сокрушение и слезы теплого умиления: так что тогда испытывающий его в себе действие почитает себя землею и пеплом, червем, а не человеком, недостойным даже и животной этой жизни, за превосходство этого дара Божия, в котором пребыть сподобившийся исполняется неизреченным неким опьянением умиления, входит в глубину смирения и, из себя выйдя, ни во что вменяет все внешнее — яства, пития, одеяния тела, — как изменившийся добрым «изменением десницы Вышнего» (Пс. 76:11).

Познай, наконец, не то, что вокруг тебя, а что такое ты сам.

Чтение Писаний иное бывает для тех, которые только вводятся в жизнь благочестия, иное для тех, которые прошли до середины преуспевания, иное для тех, которые восходят к совершенству. Для одних оно бывает хлебом трапезы Божией, укрепляющим сердца их на священные подвиги добродетели, который и силу крепкую подает им на борьбу с духами, в страстях действующими, и делает их мужественными борцами против демонов, так что они говорят: «Ты приготовил передо мною трапезу в виду врагов моих» (Пс. 22:5). Для других оно — вино чаши божественной, веселящее сердца их, в исступление их приводящее силою помышлений, ум их принимающее от писаний убивающего и в глубины Духа испытательно вводящее, и всего его делающее породителем и обретателем пониманий, — так что и им свойственно говорить: «Чаша моя преисполнена» (Пс. 22:5). А для третьих — елеем Божественного Духа, намазывающим их душу, укрощающим и смиряющим ее преизбытком Божественных озарений и всю ее восторгающим превыше тела, так что и она хвалясь взывает: «Помазал елеем голову мою; чаша моя преисполнена» (Пс. 22:5-6).

Кто <ищет> славы человеческой, которая ничтоже есть, ищет как бы она чего-либо стоила... тот... в демона превращается через высокоумие и гордыню.

Постами, бдениями и молитвами, трудами телесными и отсечением своей воли в смирении душевном ставим мы духа сластолюбия безуспешным, порабощаем его себе слезами покаяния и, вводя в темницу воздержания, делаем недвижимым и бездейственным.

Невозможно открыть источник слез без глубочайшего смиренномудрия, ни опять смиренномудрым быть без умиления, производимого наитием Духа, ибо умиление от смиренномудрия, и смиренномудрие от умиления Святым порождаются Духом. Они, как звенья цепи, держась друг за друга и единою благодатию связуясь, составляют неразрывный союз духовный.

Слезы, проливаемые от покаянного сокрушения... как река, потопляют и разрушают все твердыни греха.

Не вкусившие сладости слез умиления и не ведающие, какова благодать их и каково действо, думают, что они ничем не разнятся от тех, которые проливаются по умершим, придумывая при этом многие виды предположений пустых и недоуменных умозаключений. Но они естественно прирождены; и когда гордость ума склонится к смирению, и душа сомкнет очи свои от прелести видимых благ и устремит их к одному видению первого невещественного света, отрясет всякое к миру чувство, и свыше утешения Духа сподобится, — тогда слезы, как воды источника, исторгаются из нее, услаждают чувства ее и исполняют мысли ее всякого радования и света Божественного; и не это только, но и сокрушают сердце, и ум в видении лучшего соделывают смиренномудрым. Всему этому невозможно быть в тех, которые плачут и рыдают по иным причинам.

Тело в некоторых людях во время разрешения и пресечения союза с душою (при смерти) страдает, подобно женам при трудных родах.

На очистительной степени стоят вводимые в священные подвиги. Свойственны ей — отложение образа перстного человека, освобождение от всякой чувственной страсти, облечение в нового человека, обновляемого Духом Святым. Дела ее — ненависть к чувственному, измождение плоти, удаление от всего, что может возбуждать страстные помыслы, раскаяние в содеянном; при сем — омытие слезами солености греха, благоустроение нрава благодатью Духа, умиленным сокрушением очищение внутреннего сткляницы, т. е. ума, от всякой скверны плоти и духа, и влияние в него вина слова, веселящего сердце человека очищаемого и принесение его Царю духов для вкушения. Конец же — действенное разжжение себя огнем подвижничества, трудами подвижническими извержение из себя всякого яда греховного, закаление себя через погружение в воду сокрушения и соделание себя мечом, сильно посекающим страсти и бесов. Достигший сего угасил силу естественного огня, заградил уста львов — свирепых страстей, стал силен духом, из немощного соделался крепким и, как другой Авситидианин – <Иов>, воздвиг себе трофей терпения, победив искусителя (Ев. 11: 32—34).
На просветительной степени стоят действием священных подвигов преуспевшие в первом бесстрастии. Свойственны ей — водворение в уме образа здравых словес или здравых на все воззрений и причастие Духа Святаго. Дело ее — очищение ума действием Божественного огня, мысленное сердечных очей отверстие и рождение слова с высокими помышлениями разума. А конец — слово премудрости, уясняющее все сущее и бывающее, ведение божеских и человеческих вещей и откровение тайн Царствия Небесного. Достигший этого мысленным деланием ума, на колеснице огненной носим бывает четверицею добродетелей и, как другой Фесвитянин – <Илия>, еще живой вземлется в мысленный воздух и обходит небесные области, став выше всего земного.
На таинственной или совершительной степени стоят пришедшие уже в меру возраста Христова. Свойственно им — пресекать воздух, возноситься выше всего, вращаться в кругу горних Чинов небесных, приближаться к первому Свету, и глубины Божьи исследовать духом. Дело сей степени — исполнять зрителя таких предметов — ум ведением путей Промысла, законов правды и истины и разрешения гаданий, притч и темных словес Божественного Писания. Конец же — тайноводствовать того, кто столь усовершен, к сокровенным тайнам Божьим, исполнять его неизреченною премудростью через сочетание с ним Духа и в великой Церкви Божией являть его мудрым богословом, просвещающим людей богословскими поучениями. Достигший сей меры действом глубочайшего смиренномудрия и сокрушения, восхищаем бывает до третьего неба богословия, как другой некий Павел, и слышит неизреченные глаголы, которые нельзя слышать и человеку, под влиянием чувств состоящему, вкушает неизреченные блага, коих око не видело и о коих ухо не слыхало, и делается служителем тайн Божьих, став устами Его, и совершает их для людей словом, почивая при этом блаженным покоем в Боге, совершенный в совершенном, и с богословами в общении пребывая с высочайшими силами Херувимов и Серафимов, коим принадлежит слово премудрости и вместе слово разума.

Когда кто познает себя, а это требует многого извне охранения, упразднения от дел мирских и строгого испытания совести, тогда тотчас внезапно приходит в душу и Божественное некое паче слова смирение, приносящее сердцу сокрушение и слезы теплого умиления, — так что тогда испытывающий его в себе действие почитает себя землею и пеплом, червем, а не человеком, недостойным даже и животной сей жизни, за превосходство сего дара Божия, в коем пребыть сподобившийся исполняется неизреченным некиим опьянением умиления, входит в глубину смирения и, из себя исшедши, ни во что вменяет все внешнее: яства, пития, одеяния тела, — как изменившийся добрым изменением десницы Всевышнего (Пс. 76:11).

Пока многими трудами и слезами не обретешь места бесстрастия для изможденной души твоей, и не внидешь в святилище ведения Божия, и через ипостасную Премудрость Его не прозришь разумно в последние концы человеческих дел, и, презрев низменное, с великим желанием, подобно оленю, не взойдешь на высшие горы созерцания.

Чем выше восходит человек на высоту созерцания, тем большую против себя возбуждает зависть губительных бесов, ибо они не могут равнодушно видеть, как человек прелагается в ангельское естество; почему не ленятся тайно пускать на него стрелу самомнения. Если он, уразумев кознь вражескую, укроется в крепость смирения, в чувстве презрения к себе, то избегает бедственности гордыни и вводится в пристань спасения. Если же нет, то, оставлен будучи помощью свыше, предается в руки духов злобы, требующих его, как своего по духу, на невольное обучение наказательное за то, что произвольно не явил себя обученным и искусным. Эти обучительно-наказательные духи есть духи сластолюбия и плотолюбия, злобы и гнева, которые и смиряют его лютыми нападениями, пока познает свою немощь и, оплакав свое падение, постарается отменить обучительное наказание.

Страх, наперед сочетавшись с душою, через покаяние делает ее чреватою помышлением о суде. Тогда окружают ее болезни адских мучений (Пс. 114: 3), воздыхания и скорбные томления с сжатием сердца терзают ее, при помышлении о будущем воздаянии за дела злые. Потом она, многими слезами и трудами во чреве помышление зачатое (намерение содевать спасение) возрастивши, рождает на земле сердца своего дух спасения (решимость), и, освободившись от мучений при мысли об аде и избавившись от стенаний под действием представлений суда, воспринимает в себя вожделение и радость будущих благ и сретается другинею — чистотою с целомудрием, кои искреннею любовью сочетавают ее с Богом. — С Богом же сочетавшись, душа ощущает неизреченную сладость и от сего с удовольствием уже и наслаждением проливает слезы умиления, чуждою делается сочувствия всему, что в мире, и, как бы в исступлении быв, бежитт вслед Жениха... Жених же, введши ее в сокровищехранительницу сокровенных Своих тайн, делает ее созерцательницею существа творений с премудростью.

Кто с любовью предается сребролюбию, тот зверем для ближних делается.