Молчание, без которого никак нельзя жить, есть подвиг. Ибо когда кто молчит, то враг тотчас говорит другим: «Смотри, какой гордец, даже говорить с тобой не хочет». А это вовсе не так. Отсюда скорби. Поэтому кто решается на этот подвиг, тот должен приготовиться к скорбям. Да и само оно не скоро и нелегко дается. А почему оно так высоко и необходимо, то это потому, что «молчание есть тайна жизни будущего века», кто молчит, тот прямо готовится к будущей жизни. Батюшка отец Макарий это часто говорил: «Посмотрите, все святые молчали: преподобный Серафим Саровский молчал, Арсений Великий молчал. Да потому он и Великий, что молчал. Когда его спросили, почему он все время молчит, он отвечал: «Поверьте, братия, что я вас всех люблю, да не могу быть и с вами, и с Богом, поэтому я и убегаю от вас». И святой Иоанн Лествичник говорит: «Когда я говорил даже о душеполезном, я часто раскаивался, а в том, что молчал, – никогда».

Монах должен быть подобен младенцу по слову Евангелия:«Если… не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Мф. 18:3). В каком же отношении надо быть младенцем? По чистоте сердца. Не будьте дети умом:« На злое будьте младенцы» (1 Кор. 14:20), – говорит апостол.

Дивно глубок смысл иночества. А назначение инока еще выше. Святой апостол Павел говорит, что в будущей жизни будут различные степени блаженства: «Иная слава солнца, иная слава луны, иная звезд; и звезда от звезды разнится в славе» (1 Кор. 15:41). Этих степеней миллиарды, говоря по человеческому разумению, неисчислимое количество, и инокам принадлежит первая. А схимонахи, конечно, достойно своего звания живущие, будут в числе Серафимов. Вот как велико назначение инока. Поэтому как вы должны благодарить Бога, что Он привел вас сюда в скит. Ни на минуту не подумайте, что вы сами пришли: Никто не может придти ко Мне, если Отец Мой Небесный не привлечет его (Ин. 6:44). От Бога дана вам свобода, и с вашей стороны было лишь свободное произволение. Вы только не противились, когда Он, взяв вас за руку, повел сюда. Господь спасает нас, а не мы спасаемся, но Он, Милосердый, спасает нас при нашем на то желании. Итак, благодарите Бога. Вы сами видите, как много людей погибает в миру, сами поразмыслите теперь, за что Господь оказал вам такую милость, что привел вас сюда в монастырь, в наш укромный тихий скит! Да! Только при помощи Божией можно проходить этот тесный, скорбный путь.
…На первый взгляд кажется, что есть какое-то противоречие: с одной стороны, этот путь исполнения заповедей Господних есть легкий и благой, а с другой – он тесный и прискорбный. Да, он тесен и прискорбен только для тех, кто вступает на него или с принуждением, без внутреннего расположения, или из-за каких-либо иных целей, кроме спасения души. Для таких он тяжел. А для тех, кто становится в ряд иноков с чистым желанием и намерением служить Господу Богу в духе и истине, – он легок. Правда, бывают скорби, но это – облачка на чистом, лучезарном небе.

Бояться надо только греха… А боязливых, сказано в Священном Писании, не любит Бог (Сир. 2:12), монах не должен быть боязлив, труслив, а должен возлагать на Бога надежду. Почему Бог не любит боязливых и трусливых? Потому что они близки к унынию, отчаянию, а это смертные грехи; боязливый и трусливый – на краю пропасти. Истинный монах должен быть чужд такого устроения.

Что такое монах? Монах есть исполнитель всех заповедей Божиих. А все заповеди сводятся к двум: 1) Возлюби Бога всем сердцем, всею душою и всею крепостью твоею и 2) ближнего твоего, как сам себя (Мф. 22:37–39). Эти две заповеди совмещают в себе весь Закон и заповеди Божии. Ангелы на небесах преуспевают в любви. Вся жизнь монаха должна быть – любовь. Наши великие старцы: отец Лев, отец Макарий, отец Амвросий, отец Анатолий, действительно и имели эту любовь.

Что у монахов есть немощи, это нисколько не удивительно, монахи – люди. У всех в миру есть страсти. Когда человек приходит в монастырь, то он не сразу становится бесстрастным, нет, все его страсти и немощи остаются при нем, только в миру он не борется, а здесь хотя и побеждается страстью, но борется.

Есть два монашества: внешнее и внутреннее. Внешнее, так называемое клобуковое монашество, приобрести легко. Как святой Иоанн Лествичник пишет: «сделать внешнего монаха легко, но трудно сделать внутренним монахом». Это внутреннее монашество может быть даже в миру, хотя именно только «может». И об этом-то внутреннем монашестве теперь так редко говорят, почти не имеют никакого понятия.

Стоит кому-нибудь принять твердое решение уйти в монастырь, как сатана начинает против такого человека ряд козней. Отсюда прямо видим, что монашество для сатаны – вещь далеко не приятная. Конечно, про нас, монахов последних времен, нельзя сказать, чтобы мы вели особенно деятельную борьбу с врагом, – какие уж мы монахи! Но все же боремся как можем. А в миру борьба эта давно забыта, сатана диктует законы миру, и он слепо идет за ним.

Новоначальные всегда радуются, если идут в монастырь от всего сердца. Сказано в псалме: «Служите Господу со страхом и радуйтесь перед Ним с трепетом» (Пс. 2:11). Вот такие и трудятся для Господа со страхом, боясь Его чем-либо оскорбить, и радуются – как? – с трепетом.

Вот идет инок своим путем по тропинке, ведущей среди обрывов и скал, идет и приходит к обрыву по острым камням, подходит к самому краю – и далее нет дороги. Под ногами обрыв, пропасть в две версты, впереди за обрывом скала в версту. Налево, направо – кругом все скалы и обрывы. Кажется, что более уже нельзя и шагу ступить. Возвращаться же назад опасно, да и обвалы уже были после того, как он прошел. Один исход – прыгать на скалу за пропастью на выдающийся на ней камень. Страшно, да и камень, быть может, обрушится – что тогда делать? И вот Господь говорит: «Не бойся, будь тверд, Я помогу», – и посылает Ангела Своего. Ангел берет за руку трепещущего инока:
– Ну, с Божией помощью!
– Страшно!
– Не бойся, надейся, верь, что одолеешь препятствие!
Весь трепеща, бросается инок через бездну – и благодарение Богу! Невредимо стоит на камне:
– А! Да это вовсе не так страшно! Теперь я больше бояться не буду.
И так далее, и так далее, и все ближе и ближе к Престолу славы Царя Небесного. Вот каков путь инока. И с Божией помощью его проходят многие легко, ибо: «Иго Мое благо и бремя Мое легко» (Мф. 11:30).

Святой Иоанн Лествичник говорит: «Ангелы – свет монахам, монахи – свет миру». Вспомните, что мы должны быть светом миру, что наше грядущее назначение быть царями и священниками. Вспомните, как милостив Господь, призвавший нас в эту святую обитель.

Если бы желающие поступить в монастырь знали все скорби, присущие иноческой жизни, то никто бы не пошел в монастырь. Господь поэтому нарочно скрывает от нас эти скорби. А если бы люди знали блаженство, ожидающее иноков, то весь мир без оглядки побежал бы в монастырь.

Нам, то есть стоящим на таком посту, несущим такое послушание, нельзя отдыхать. Сегодня я очень плохо чувствовал себя и думаю: «Надо отдохнуть, лягу». «Брат Никита, – говорю я, – сегодня не будем отпирать женскую половину, в первый раз за три года. А я лягу, до трех часов не будите меня!» Лег, а помысел говорит: «А может быть, там пришла какая-нибудь раба Христова, со скорбью или другой какой насущной нуждой своей – как же так? Надо отпереть…» позвал брата Никиту, сказал, чтобы он отпер, а сам встал, вскоре вся слабость прошла. А там действительно пришли, которых надо было принять, и вот Господь подкрепляет в таких случаях.

Это первое дело беса – поселить в послушнике недоверие к старцу, разделить их. Вот какие мысли! Это его дело! А к кому же, как не к старцу, поселить недоверие? Да он может даже представить старца блуд творящим. Поэтому авва Дорофей и говорит: «Не верь тому, если даже увидишь старца блуд творящим».
…А что я не нравлюсь диаволу, то это я знаю, и не от одного вас, особенно же оттуда, с женского крыльца… Придет там какая-либо женщина, подойдет к самому крыльцу и уйдет обратно под действием подобных мыслей, как то, что о. Варсонофий болен, ему некогда, вероятно, народу много, да и нашла к кому идти, а потом оказывается, что это – чистая душа, – я сказал бы так, если кого можно назвать чистым. Так и уйдет, дойдет до монастыря, а там новая мысль: зачем ушла? Подумает, подумает, да и решит завтра прийти. На следующий день начнет собираться ко мне, а ей мысли: куда? зачем? он не придет, и тому подобное Все-таки решит идти. Подходит к крыльцу, а ее словно силой какой отталкивает от него. Наконец, пересилит себя, войдет на крыльцо: входит и видит народ. «Не уйти ли? Народу много, да одни бабы, стану я сидеть с ними!» У нее все-таки хватит мужества остаться. Сидит вся в огне и все думает: не уйти ли? Наконец, выхожу я и говорю ей, сам не знаю почему: «А теперь пойдемте ко мне». Она поражена: «Батюшка, вы прозорливый?» Да нисколько, я, конечно, и не знал об этой борьбе, а просто мне возвестилось, что нужно ее позвать, – я и позвал. Потом начинается исповедь, и открываются ее грехи, все равно что змеи, сидящие в воде под камнями, они не выползают оттуда, а кусают, кто подойдет. Так и она свои грехи, сидящие у нее в глубине сердечной, не исповедовала никогда или из-за стыда, или страха. Мне возвещается так, что невольно я называю ее грехи, и она кается в них. «Я была у монастырского духовного отца Саввы и не сказала, духу не хватило, и вам бы не сказала, если бы вы сами мне не назвали их». А вовсе их не знал я, мне просто было откровение сказать, я и сказал.

Голод в какой-то губернии». — «Отчего этот голод?» — спрашивают одни, другие отвечают: «Очень понятно, вес­на была холодная, потом была засуха». — «Да, да, вер­но». — «А кроме того, в нескольких местах были поджоги, много хлеба пожгли». — «Ну вот, теперь я понимаю, совсем ясно, почему голод». Конечно, как произошли все эти обстоятельства? Просто так? — нет! Просто так ничего не делается. Это — наказание Божие за грехи, дабы образуми­лись, покаялись люди во грехах своих. А теперь ведь, пожа­луй, засмеются на такие слова. Правда, есть люди, которые так думают, а есть и такие, которые будут смеяться над этим. Эти люди подобны сидящим перед часами и рассуждающим о них так: один говорит: «Что такое часы?» — «Да вот, видишь стрелку?» — «Да, ну и что же, что вижу?» — «Ну вот, стрелка вертится, как день пройдет, она обойдет два раза кругом». — «Что же из этого?» — «Как, что же? Есть маятник, он качается по закону тяготения к земле, и часы идут, стрелка вертится». — «Какая же цель?» — «Ну, вот, какая цель, я думаю, вам понятно, что часы должны ходить, если будет качаться маятник. Все понятно!» И его никогда не убедишь, что есть разумная цель часов, именно: определение времени для того, чтобы знать, который час или сколько времени прошло с известного момента. Вот так и эти люди рассуждают, смотря только на внешность.

Вспомните это сказание. При купели лежит много больных, жаждущих исцеления. По временам сходит Ангел Господень и возмущает воду, и тот больной, который погрузится первым в возмущенную воду, получает исцеление. Лежит при купели расслабленный, долгие годы ждет он себе исцеления и не получает. Отчего? Человека не имеет, который опустил бы его в целительную воду. Лежит расслабленный, а Бог смотрит на него ( Ин. 5:1–9).
Под образом этого расслабленного можно разуметь все больное, расслабленное, бедное человечество, зараженное первородным грехом и ждавшее себе исцеления.
Томилось человечество, а Бог смотрел на него. Конечно, своей всемогущей силой Бог мог в одну минуту переродить человечество, сделать его из грешного святым. Силен был это сделать Господь. Не допустила того правда Божия. Нельзя было дать повод сатане упрекнуть Бога в несправедливости, для спасения человечества нужен был человек же. И долгие века люди ждали этого Человека и томились, подобно силоамскому расслабленному. Но вот пришел Богочеловек и искупил человечество, очистил его от первородного греха. А между тем мы опять заблудились, опять ждем человека, который властно повел бы нас на источники воды живой.

Должно иметь любовь друг к другу и удаляться празднословия. Пророк Давид сказал: «Не стало праведного» (Пс. 11:2). Почему же не стало? Потому что – «нет верных, ложь говорит каждый...» (Пс. 11:2-3), потому что не говорят о душеполезном, а повсюду празднословие, потому что только и говорят о пустяках. Одному иноку было видение. Стоят несколько монахов и празднословят, и видит он, что между ними и кругом их бегают грязные кабаны. Это были бесы. Потом увидел он монахов, говорящих наставляющее душу, и между ними стояли Ангелы светлые. Постараемся, братия, не погублять своих трудов за послушаниями празднословием, а более всего постараемся приобретать смирение.

Дивен Промысл Божий, приводящий человека на истинный путь.
Были известные богачи в Курске, Антимоновы купцы, имеющие миллионные обороты. Был у них единственный сын Иван, постоянно стремившийся в монастырь, родители же хотели его непременно женить. Наконец, умирает мать и перед смертью говорит:
– Иди, Ваня, в монастырь.
Но проходит год, и отец, найдя богатую молодую красавицу невесту, идет смотреть ее для сына.
В прежнее время ведь в этом деле не рассуждали, а, как скажут родители, так и поступали. Возвращается отец.
– Ну, что же, тятенька, хороша невеста?
– Очень хороша.
– Когда же благословите меня ехать ее посмотреть?
– Да спешить нечего.
– Как же, тятенька, мне ведь жениться, все же надо посмотреть невесту.
– Незачем ее смотреть, так как, хоть невеста и есть, да не про твою честь.
– Как так?
– Да так, я сам женюсь на ней.
– Женитесь, тятенька, а меня отпустите на рыбные промыслы.
– Поезжай с Богом.
Он сел и поехал, да вместо рыбных промыслов прямо в Оптину. Едет на тройке, а кучер нечаянно и проехал мимо гостиницы.
Один гостинник вышел на звук колокольчика и видит – катит тройка и сидит в ней мирской человек, а на голове у него митра.
– Господи, Иисусе Христе, помилуй меня: что же это такое, ведь я в полном разуме и не сплю. – Побежал в гостиницу. – Так и так, – говорит, – вот что я видел.
– Да что ты, отец, в уме ли?
– Да вот выйдем на крылечко, посмотрим.
Вышли, а кучер в это время лошадей повернул и подъезжает. Выходит Антимонов, кланяется.
– Вы проезжали сейчас?
– Да, кучер нечаянно вперед проехал, да что ты, отец, так смотришь на меня?
– Да на голове-то у вас что было?
– Картуз.
– Да, картуз.
Отправился гостинник к архимандриту отцу Моисею и рассказал ему обо всем. Отец Моисею не было возвещено об этом.
– Не знаю, что тебе сказать, ступай к батюшке Макарию.
А батюшка сам его встретил:
– Ну что, видел архимандрита, какова митра-то на нем? Великим будет архимандритом Исаакий.
Так впоследствии и случилось. Но Антимонову в то время ничего
не сказали. Отец так рассердился на сына, что три года не видел его. Потом приехал и сказал:
– А ну-ка, покажите мне ослушника!
И так ему понравилось в Оптиной, что сам чуть не остался. Но батюшка отец Макарий сказал ему:
– Нет, уж вы живите, как живете, жизни вашей немного осталось.
Отец Исаакий управлял 38 лет… Разными путями приводит Господь людей ко cпасению.

Да, великие ныне дни (Пасха). И в миру радуются в эти дни, но не по-духовному – один радуется, что получил деньги, другой – чин и ордена, третий – по другим причинам. Некоторые радуются, что пост прошел и наступило разрешение на все, – это, пожалуй, законная радость, если только в пище не полагать главного счастья. Но в святых обителях радость о воскресшем Иисусе. Не оставляйте посещать, особенно в праздники, святых обителей, когда и меня не будет – здесь таится духовная жизнь, которая согреет душу человека.
Правда, есть и земные радости, облагораживающие душу. Нет греха, например, наслаждаться красотами мира этого. Есть на земле необыкновенно красивые местности. Прекрасны Альпы, освещенные солнцем, великолепны многие места в Италии; например, про Неаполь сложилась пословица: «Посмотри на Неаполь и умри», – ни про Париж, ни про Рим этого не говорится, а про Неаполь, который действительно дивно хорош со своим голубым морем и голубыми горами. Хороша и наша северная природа. Тургенев ярко и живо описал ее в своих произведениях, он, между прочим, был и в Оптиной и восхищался красотой нашей обители.

Честные отцы и братия! Вот и с Животворящим Крестом в руках прошу и умоляю вас прекращать между собой неудовольствия. Неудовольствия, если не сказать вражда, увеличиваются. Если это так в миру, то да не будет этого между нами в обители. Первая заповедь – любовь. Апостол Павел сказал: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая (1 Кор. 13:1). Любовь выше всего. Я вам решил это напомнить в день памяти святого Иоанна Богослова, апостола Любви… Не останавливайтесь на одной внешней исправности, хотя и она нужна, но главное – это искоренение из сердца страстей, в особенности злобы.

Вход в рай, в вечное блаженство открывается не нашими трудами и добрыми делами, а заслугами и искупительной жертвой Спасителя Христа Бога нашего. Прежде всего, это совершается через Таинство Крещения, которым омывается первородный грех Адама, и человек становится способным к принятию Божественной благодати Господа Иисуса Христа, которой мы и вводимся в жизнь вечную, а наши добрые дела, то есть совершение евангельских заповедей, нужны только как доказательство нашей любви к Господу, ибо сказано в Евангелии: «Кто имеет заповеди Мои и соблюдает их, тот любит Меня» (Ин. 14:21). Без любви к Господу невозможно блаженство, нельзя войти в рай, обязательно спросят:
– А ты любил Господа?
– Любил!
– А чем ты это докажешь?
– По силе моей, сколько мог, исполнял заповеди Божии, которые и есть доказательство любви.
– Ну, иди.
А если вход в рай открывался не заслугами Спасителя, то тогда могли бы войти в него язычники, магометане, евреи и прочие. Поэтому мы должны надеяться не нас свои дела, а на милосердие Божие.

Что это? Благовест? А знаете, что он собой изображает? Архангельский глас, который прозвучит при конце мира. Об этом конце и напоминает нам благовест. Когда-нибудь и мы услышим тот страшный глас. Но сейчас раньше звона нас предупредили о нем, и мы уже ожидали его. Тогда с тем гласом будет не так – внезапно, без всякого предупреждения раздастся он, а за ним Суд, Страшный Суд, который будет длиться не год, не месяц, даже не день, а один миг, одно слово решит участь всего человечества. Только слова «приидите» или «отыдите» – и все кончено! Блаженны, кто услышит «приидите», – для них начнется радостная жизнь в раю, и это уже навеки. Хорошо в раю!
Достоевский, который бывал здесь и сиживал на этом кресле, говорил о. Макарию, что раньше он ни во что не верил.
– Что же заставило Вас повернуть к вере? – спрашивал его батюшка Макарий.
– Да я видел рай. Ах, как там хорошо, как светло и радостно! И насельники его так прекрасны, так полны любви. Они встретили меня с необычайной лаской. Не могу забыть я того, что пережил там, – и с тех пор повернул к Богу!
И действительно, повернул он круто, и мы веруем, что Достоевский спасен.
В Апокалипсисе апостол Иоанн тоже изображает рай: в виде великолепного храма на двенадцати основаниях. Одно основание – яхонт, другое – сапфир, третье – тоже драгоценный камень. В этот храм ведут двенадцать ворот, и каждые состоят из одной цельной жемчужины.
Так рисует апостол Иоанн Богослов град Господень, Новый Иерусалим. Но, конечно, ничего в том описании нельзя понимать чувственно, и двенадцать ворот эти вовсе не похожи вот хотя бы на святые ворота скита Оптиной церкви.
Объяснявшие Откровение говорят, что под двенадцатью воротами надо разуметь двенадцать апостолов, просветивших Христовым учением вселенную.

Да, бесконечно блаженны будут сподобившиеся получить Жизнь Вечную. Что такое рай, мы теперь понять не можем. Некоторым людям Господь показывал рай в чувственных образах, чаще всего его созерцали в виде прекрасного сада или храма. Когда я еще жил в миру, Господь дважды утешил меня видениями рая во сне. Вижу я однажды великолепный город, стоящий на верху горы. Все здания города необыкновенно красивы какой-то особенной архитектурой, какой я никогда не видел. Стою я и любуюсь в восторге. Вдруг вижу, приближается к этому городу юродивый Миша. Одет только в одну рубашку, доходящую до колен, ноги босые. Смотрю на него и вижу, что он не касается земли, а несется по воздуху. Хотел я что-то у него спросить, но не успел: видение кончилось, и я проснулся. Проснулся я с чувством необыкновенной радости в душе. Выйдя на улицу, я вдруг увидел Мишу. Он, как всегда, спешит, торопится. «Миша, – говорю, – я тебя сегодня во сне видел». Он же, взглянув на меня, ответил: «Ибо не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего» (Евр. 13:14). Сказав это, он быстро пошел вперед.
В другой раз вижу, что стою в великолепном храме. Царские двери открыты, служат пасхальное богослужение. На амвоне стоит диакон из одной казанской церкви. Говорит он песню Пасхального канона, а хор вторит ему. Особенно запечатлелись в моем уме последние слова: «Совершен речеся». Удивительно пел хор. Я никогда в жизни не слышал такого пения: казалось, что звучал каждый атом воздуха. Пение это умиляло и приводило в неописуемый восторг. Теперь уже я, грешный, таких снов не вижу, не дает Господь такого утешения – иди так на жизненном пути, – а хотелось бы еще хоть раз пережить те восторги. Помню, долго я был под впечатлением сна. Старался припомнить каждую его подробность. Думалось мне еще, отчего это в небесном храме я видел нашего диакона. Стал о нем расспрашивать знающих его людей. Сначала получал неудовлетворительные ответы: бас у него, говорят, отличный. Что бас – ради него в рай не попадешь. Потом я узнал, что он тайный подвижник.
О, если бы нас всех Господь удостоил улучить рай небесный! Впрочем, нужно надеяться на это: отчаиваться – смертный грех. Разные есть степени блаженства, смотря по заслугам каждого: иные будут с Херувимами, другие – с Серафимами и так далее, а нам бы только быть в числе спасающихся.

Воспоминание райских удовольствий тоже может предохранить человека от падений.
В одном монастыре жил инок по имени Пимен. Был он из малороссов, неграмотный, уже старец лет семидесяти. По послушанию колол дрова, носил воду, разводил очаг. Повар монастырский отличался вспыльчивым характером, часто, рассердившись, бил отца Пимена чем попало: кочергой, ухватом, метлой. Никто никогда не видел, чтобы отец Пимен рассердился на повара или сказал ему обидное слово. Иногда кто-нибудь из братии спросит:
Больно тебе, отец Пимен?
– Ничего, по горбу попало, – ответит он, и его старческое лицо осветится улыбкой.
Однажды один иеромонах этой обители заснул на молитве и увидел сон: оказался он в саду с деревьями необыкновенной красоты, покрытыми плодами, испускающими тонкое благоухание.
– Кто хозяин этого чудесного сада? – подумал иеромонах и вдруг видит отца Пимена.
– Как, ты здесь? – воскликнул он.
– Господь дал мне его – это моя дача. Как сделается на душе тяжело, я ухожу сюда и утешаюсь.
– А можешь ты мне дать райских плодов?
– Отчего же, с удовольствием, протяни мне твою мантию.
Иеромонах протянул, и отец Пимен насыпал в нее много чудных плодов. В это время иеромонах увидел своего покойного отца, бывшего священником.
– Тятенька, тятенька, и ты тут! – радостно воскликнул он и протянул к нему свои руки. Конец мантии выпал из рук, а с ним и плоды упали на землю.
Иеромонах проснулся. Было утро. Иеромонах подошел к окну своей кельи и услышал крик:
– Ах ты негодяй! – кричал повар. – Опять мало воды принес, надо, чтобы все ушаты были наполнены, а ты и не заглянул в них вовсе, скотина!
Ругаясь, повар бил отца Пимена кочергой сколько у него хватало сил. Иеромонах вышел.
– Оставь его, – обратился он к повару. – Отец Пимен, где ты сейчас был?
– Да заснул немного в поварне и по старческой памяти забыл воды принести в достаточном количестве, чем и навлек на себя справедливое неудовольствие повара.
– Нет, отец Пимен, не скрывай от меня, где ты сейчас был?
– Где я был? Там же, где и ты. Господь по неизреченной Своей милости уготовил мне эту обитель.
– А что было бы, если бы я не уронил плоды? – спросил иеромонах.
– Тогда они остались бы у тебя, и ты, проснувшись, нашел бы их в мантии, но только я тогда оставил бы монастырь, – отвечал отец Пимен.
Вскоре после этого отец Пимен скончался и навсегда переселился в уготованную ему обитель. Да удостоит и нас Господь вселиться во святые Его дворы со всеми благоугодившими Ему.

Когда я еще был в миру, но уже начал прекращать с ним всякую дружбу, я перестал бывать во многих домах, оставив два-три благочестивых семейства, где по временам бывал. Так, я посещал одно семейство, состоящее из старушки матери, дочери-вдовы и внучки. Однажды мы сидели за чайным столом и беседовали. Вдова рассказала мне следующее.
«Несколько лет тому назад, когда я только что лишилась мужа, я тосковала безмерно. Жизнь потеряла для меня привлекательность, и мысль о самоубийстве
все чаще и чаще приходила на ум. Никогда не забуду я кануна Пасхи того печального для меня года. Заботами мамы все у нас было приготовлено к празднику, и квартирка наша приняла праздничный вид, только на душе Пасхи не было, наоборот, там было полное мрачное отчаяние. Мама, зная мое тяжелое состояние, почти не оставляла меня одну, и вот я решилась воспользоваться для приведения в исполнение моего замысла о самоубийстве пасхальную ночь. Мама всегда ходила к заутрени, следовательно, кроме моей маленькой дочери, никого не будет, и мне не помешают. Я сказала маме, что к заутрене не пойду, так как у меня голова болит. – «Да ты ляг, отдохни, – уговаривала мать, – может быть, и поправится твоя головка, тогда в церковь вместе пойдем».
Чтобы не разговаривать с матерью, я легла и незаметно для себя уснула. Вдруг вижу страшный сон – стою я около какого-то мрачного, страшного подземелья. Вдали виднеются клубы пламени, а из глубины подземелья обгорелая, страшная, с веревкой на шее, бежит ко мне подруга по институту: «Оля, Оля, что с тобой?» – восклицаю я. – «Несчастная, и ты хочешь прийти сюда!» – кричит она мне, и вдруг громко и отчетливо раздается благовест большого колокола.
Я открыла глаза, полная страха и ужаса и, увидев свою комнату, обрадовалась, что я не в подземелье. В это время в комнату вошла мама. – «Ну, что, проснулась, дорогая моя, как твоя головка?» – «Голова моя прошла, я пойду с тобою в церковь, мама». Она обрадовалась. – «Ну, вот, слава Тебе, Господи! А то я уж загрустила, как ты останешься без заутрени?»
После службы, когда мы с мамой, похристосовавшись, стали разговляться, я рассказала ей все. О моей подруге я ничего не знала, где она и что с ней. Наконец, мы отыскали адрес ее дяди, проживавшего в Симбирске, и написали ему, спрашивая, где Оля? Он сообщил нам печальную новость, что уже года два тому назад, как его племянница покончила с собой. Тогда мы обе поняли значение сна».
Господь вразумил эту рабу Свою через сон.

В Евангелии скрыт глубокий смысл, который постепенно проясняется для человека, внимательно читающего Писание. И по этой неисчерпаемой глубине содержания узнаем мы о Божественном происхождении Книги, потому что всегда можно отличить дело рук человеческих от творения Божия.
Видали ли вы искусственные цветы прекрасной французской работы? Сделаны они так хорошо, что, пожалуй, не уступят по красоте живому растению. Но это пока рассматриваем оба цветка невооруженным глазом. Возьмем увеличительное стекло и что же увидим? Вместо одного цветка – нагромождение ниток, грубых и некрасивых узлов; вместо другого – пречудное по красоте и изяществу создание. И чем мощнее увеличение, тем яснее проступает разница между прекрасным творением рук Божиих и жалким ему подражанием.
Чем больше вчитываемся мы в Евангелие, тем явственнее разница между ним и лучшими произведениями величайших человеческих умов. Как бы ни было прекрасно и глубоко любое знаменитое сочинение – научное или художественное, но всякое из них можно понять до конца. Глубоко то оно глубоко, но в нем есть дно. В Евангелии дна нет. Чем больше всматриваешься в него, тем шире раскрывается его смысл, не исчерпаемый ни для какого гениального ума.

В Апокалипсисе сказано: «Блажен читающий и слушающие слова пророчества сего» (Откр. 1:3). Раз это написано, значит, это действительно так, ибо слова Писания – слова Духа Святого. Но в чем заключается это блаженство? Тем более что мы ничего не понимаем из него, могут возразить на это. Может быть, утешение внутреннее от чтения Божественных слов; можно думать и так: то, что теперь для нас непонятно, будет понятно тогда, когда настанет то время, какое там описано. Вот и посудите: кто теперь читает Апокалипсис? Почти исключительно в монастырях да в Духовных Академиях и семинариях по необходимости, ибо студентам нужно писать сочинения и сдавать экзамены. А так в миру редко кто читает. А отсюда и ясно, что тот, кто будет читать Апокалипсис перед концом мира, будет поистине блажен, ибо будет понимать то, что совершается, а понимая, будет и готовить себя. Читая, он будет видеть в событиях, описанных в Апокалипсисе, те или иные современные ему события.

Что особенно бывает грустно, что иногда по душе хорошие люди невнимательно относятся к жизни, живут день за днем, не отдавая отчета в своих поступках, и гибнут.
Из далекого прошлого передо мной встает образ одного из моих хороших знакомых, музыканта и композитора Пасхалова. Обладал он огромным талантом, на концертах, которые он давал, собирались тысячи народа. Я в миру был большим любителем музыки и сам играл на фисгармонии. Чтобы усовершенствоваться в игре, я начал брать уроки у Пасхалова. Он сначала спросил большую плату за урок, но деньги у меня были, и я согласился, потом уже он полюбил меня, недостойного, и предлагал заниматься бесплатно, от чего я, конечно, отказался.
Наши занятия шли успешно, одно мне было печально, что Пасхалов совсем отступил от Церкви. По поводу этого не раз приходилось с ним вести беседу.
Без Церкви невозможно спастись, – говорил я ему, – ведь Вы в Бога-то веруете. Зачем же отвергаете средства ко Спасению?
-Что же я такого делаю, живу, как и все, или же, как большинство, к чему нужны обряды? Разве уж без хождения в церковь и спастись нельзя?
-Невозможно, – отвечаю, – есть семь дверей для спасения, в одни Вы уже вошли, но надо войти и в другие!
-Какие семь дверей? Ничего подобного я не слыхал.
-Семь дверей – это семь Таинств. Святое Крещение над Вами совершено, следовательно, одни двери пройдены, но необходимо войти и в двери покаяния, необходимо соединиться со Христом в Таинстве Святого Причащения.
-Ну, что Вы мне говорите, Павел Иванович. Каждый служит Богу, как умеет, как, наконец, считает нужным: Вы вот в церковь ходите, посты соблюдаете и т.д., а я служу Богу музыкой, не все ли равно?
И, не дожидаясь ответа, Пасхалов заиграл. Никогда еще я не слышал такой музыки, неподражаемо играл он в тот вечер. Я жил в меблированных комнатах, и вот все коридоры наполнились народом, изо всех комнат открылись двери, все стремились послушать гениального композитора. Наконец, он кончил.
-Удивительно хорошо, – заметил я, – но музыка музыкой, а Церковь она все-таки заменить не может. Всему свое время.
Наша беседа с ним в тот вечер затянулась далеко за полночь. Ушел он в особенном настроении, умиротворенный, радостный. На другой день он пришел ко мне снова:
-Знаете ли, Павел Иванович, всю-то я ночь продумал, какой я великий грешник, сколько лет уже не говел, вот скоро наступит Великий пост, непременно буду говеть и причащаться.
-Зачем же ждать поста, говейте теперь.
-Нет, теперь неудобно, ведь и пост не за горами.
Хорошо думал Пасхалов, только он позабыл, что есть враг, которому неприятна такая перемена в нем, и что нужно приготовиться к борьбе, – все это он упустил из виду.
Однажды поздно вечером он приехал домой и велел горничной расплатиться с извозчиком; та вышла на улицу, но вместо извозчика увидела на облучке какое-то чудовище, вид его был так ужасен, что горничная упала в обморок. Куда возил враг Пасхалова, неизвестно, только на другой день он скоропостижно скончался. И погибла душа навеки. Сердечно мне его жаль. Враг всюду расставляет свои сети, желая погубить человека, и губит неосторожных.

Трудно спастись в миру среди соблазнов и обычаев мира этого, идущих в разрез со Святой Церковью. «худые сообщества развращают добрые нравы» (1 Кор. 15:33). Трудно спастись, живя среди развращенного общества.
В Священном Писании говорится: «С преподобным преподобен будеши, и с мужем неповинным неповинен будеши, и со избранным избран будеши, и со строптивым развартишися» (Пс. 17:26-27).
Греховные страсти губительно действуют и на душу, и на тело. Читая святых отцов, я, уже находясь в монастыре, впервые узнал, что страсти так же заразительны, как заразные болезни, и как последние могут передаваться через предметы, так и первые. Когда святой Спиридон, епископ Тримифунтский, ехал на Вселенский Собор, то на пути остановился в одной гостинице. Сопровождавший святого инок, войдя к нему, сказал:
– Отче, не могу понять, отчего это наша лошадь не ест капусты, которую я купил ей у нашего хозяина; капуста хорошая, свежая. Хоть бы человеку есть, а лошадь не ест.
Оттого, – ответил отец Спиридон, – что животное чувствует нестерпимый смрад, исходящий от капусты, который происходит оттого, что хозяин наш заражен страстью скупости.
Человек, не просвещенный Духом Божиим, этого не замечает. Но святые имеют дар Божий распознавать страсти. От вещей человека страстного можно заразиться страстью его.

Сомнения, все равно как блудные помыслы и хулы, надо презирать, не обращать на них внимания. Презирайте их – и враг диавол не выдержит, уйдет от вас, ибо он горд, не вынесет презрения. А если будете входить с ними в разговоры, ибо все блудные помыслы, хулы и сомнения не ваши, – то он закидает вас, завалит, убьет. Верующий человек, любящий Бога, не может хулить, а тем не менее замечает в себе две нити: и любит, и хулит. Очевидно, что есть еще какая-то сила злая, навевающая сомнения. Заметьте, ведь это – серафимский ум. Поэтому нисколько не удивительно, что он может возбудить, поднять сомнения. Да еще какие! Не обращайте на них внимания. Сколько было искренних верующих людей, которые сильно пострадали оттого, что принимали эти сомнения, рассматривали, рассуждали… Поэтому надо презирать эти сомнения, и хулы, и помыслы блудные, тогда они вам нисколько не повредят, особенно если будете их открывать старцу-наставнику. Но открывать их надо не подробно, иначе можно повредить и себе, и старцу. Особенно блудные помыслы засыпать, закрыть надо навесом эту смердящую яму, а не копаться в ней.

Полагайтесь во всем на волю Божию, кто жаждет спасения и взывает ко Христу: «Спаси меня, Господи, как Ты Сам знаешь!» – того Господь спасет.
Расскажу страничку из моей жизни.
У меня всегда было желание спасения, но окружающие меня люди были глубоко равнодушны к вере, опоры найти было не в ком. А между тем мысль говорила мне, что так жить нельзя. Я не знал, на что решиться. Один знакомый инок утешил меня:
– Предайтесь в волю Божию, когда молитесь утром и вечером, всегда говорите: «Ими же весть судьбами спаси меня, Господи!» – и спасет.
Так и молился и всегда ходил ко всенощной в церковь Иоанна Крестителя при монастыре и молился:
– Святый Пророче, Предтече Господень, спаси меня.
У обедни часто бывал в Спасо-Преображенском соборе и там, у раки святого Варсонофия, молился:
– Святый отче Варсонофие, помози мне!
Не знал я, что выбрать, идти в монастырь боялся, там поклоны да посты – редька, квас, а я избалован. Затем – командовать все станут, а я привык к некоторой власти, не выдержать мне – но Господь все устроил, и я теперь, хоть недостойный, но инок. На вид случайно, но, конечно, по Промыслу Божию узнал я об Оптиной пустыни и о старце отце Амвросии, взял отпуск на двадцать восемь дней и приехал к нему для решения вопроса, как мне жить. Батюшка Амвросий сказал:
– Надо в монастырь идти, но не сейчас, а через два года, – и дал мне некоторое послушание.
А через два года я и поступил в скит Оптиной пустыни.
Так и вам поможет Господь на вашем жизненном пути. Молитесь Матери Божией, Она будет ходатайствовать за вас и в этой жизни, а по смерти поможет пройти мытарства и достигнуть Царствия Небесного.

Когда Бог хотел дать людям закон, Он избрал между Собой и людьми праведного Моисея. И Моисей, чтобы беседовать с Богом, поднялся на гору Синай. Не с народом остался Моисей, но, покинув его у подошвы горы, поднялся один вверх. Зачем же сделал он это? Почему было не беседовать ему с Богом, оставаясь среди народа? – Думаю, потому что мешал сосредоточиться ему народ. Где народ – там суета, а суета заглушает голос души человеческой, и трудно быть с Богом, оставаясь среди людей.
И мы, по примеру праведного Моисея, оторвемся от суеты и молвы людской, пойдем на Синай. Хорошо там! Хорошо быть с Господом! А на Фаворе со Христом Спасителем, пожалуй, еще лучше. Так хорошо там было, что апостолу Петру захотелось остаться там навсегда. «Господи! хорошо нам здесь быть… сделаем здесь три кущи...» (Мф. 17:4).
Хорошо на Фаворе. Вот и пойдем туда. И идут, и шли туда многие люди. Кто по низу до горы добрался в этой жизни, кто немного поднялся, а кого смерть застала при начале подъема. И все они Божии. Есть и такие, что тянутся к Фавору, хотят начать восходить на него, да так у них выходит, что шаг они сделают вперед, а два назад, так и не хватает у них силы по-настоящему вперед идти. Но и этих спасает Господь. Силен Он покрыть немощь стремящихся к Нему людей. Силен Он перенести их, не на два шага перенесет человека вперед, а доведет его до горы. Только бы двигался, а не топтался на месте, как топчутся рассердившиеся гуси. Бывает, что птицы эти, что-то по-своему болтая, топчутся на одном месте, не сходя с него. Так и люди некоторые. Так многие писатели, например, Пушкин. Бывали у него минуты просветления, рвался он к небу, и фантазия его приподымала несколько над толпой, но привычка повиноваться своим страстям, жить для своего удовольствия притягивала его к земле. И как орел с перебитым крылом рвался он к небу, но полз по земле… Страшно так жить! Нужно идти на Фавор. Но помнить надо, что один путь на Фавор – через Голгофу, другой дороги нет. И, устремляясь к жизни с Богом, надо приготовляться ко многим скорбям.

«Горе имеем сердца» – стремится душа наша, ум наш к Господу. Но, как дикие звери, окружают помыслы, искушение, суета, и опускаются крылья, поднимавшие дух, и кажется, никогда не устремиться ему горе.
Господи, Господи... жажду общения с Тобой, жизни в Тебе, памятования о Тебе, но постепенно рассеиваюсь, развлекаюсь, ухожу в сторону. Пошла в церковь к литургии. Только началась служба, а у меня появляются мысли: Ах, дома я то-то и то-то не так оставила. Такой-то ученице надо вот что сказать. Платье-то я выгладить не успела... – И много других мыслей о якобы неотложных заботах. Смотришь, уже и «Херувимскую» пропели, уже и обедня к концу. Вдруг опомнишься: молилась ли? Разве я с Господом беседовала? Нет, телом была в храме, а душой – в будничной суете. И уйдет такая душа из храма со смущением, неутешенная.
Что же скажем? Слава Богу, что хоть телом побывала в храме, хотя бы пожелала к Господу обратиться. Вся жизнь проходит в суете. Ум идет посреди суетных мыслей и соблазнов. Но постепенно он научится помнить о Боге так, что в суете и хлопотах, не думая, будет думать, не помня – помнить о Нем. Только бы шел не останавливаясь. Пока есть в тебе это стремление вперед – не бойся, цел твой кораблик и под сенью креста совершает свое плавание по жизненному морю. Цел он – и не надо бояться возможных житейских бурь. Без непогоды не обходится никакое обычное плавание, тем более жизненный путь. Но не страшны жизненные невзгоды и бури шествующим под прикрытием спасительной молитвы: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешную». Не страшны они, только бы не впасть в уныние, ибо уныние порождает отчаяние, а отчаяние уже смертный грех. Если и случится согрешить, верь в милосердие Божие, приноси покаяние и иди дальше, не смущаясь.

От монастырской братии, особенно от скитян, требуется высокая жизнь по заповедям Христовым, жизнь равноангельская. Наши почившие старцы осуществили эти высокие заветы, и Господь прославляет их. Тела их, веруем, лежат нетленны. Про батюшку о. Макария известно, что тело его не подверглось тлению, в чем могли убедиться, когда ставили над ним часовню, а ведь он скончался лет 60 тому назад.
И замечательное явление, тела праведников, подвижников нетленны, от тел же царей и владык мира этого остается горсть земли и больше ничего. Недавно писали, что при раскопках катакомб найдены могилы Диоклетиана, Нерона и других владык, перед которыми трепетала когда-то вся вселенная, и какая же судьба их праха? Когда служителя спросили, что было в урнах?
– Зола, – ответил он.
– Да где же она?
– Да я отдал ее жене – для стирки белья – хорошая зола.
Боже мой! Могли бы когда предполагать эти цари-властелины, что прах их попадет в бак на стирку грязного белья!
Как много заботились эти люди о своем теле, и вот каковая участь этих тел – святые же, как и все наши оптинские старцы, умерщвляли тело свое, и оно осталось нетленно.

Спрашивают, как легче спастись? Один только смиряется, а не трудится, а другой только трудится целый день на всех послушаниях, а не смиряется, – с таким вопросом обратились к прп. Васонофию Великому, а он ответил (я, конечно, говорю приблизительно к его словам): «Чадо, не так ты ставишь вопрос. Что сказано в псалме: «Виждь смирение мое и труд мой» (Пс. 24:18)».
Отсюда ясно, что истинное смирение никогда не бывает без труда, а истинный труд никогда не бывает без смирения, одно должно быть необходимо сопровождаемо другим, иначе мы не будем получать никакой пользы. А если будем и трудиться, и смиряться, как сказано в псалме: «Виждь смирение мое и труд мой», – то получим награду – оставление грехов, как сказано: «И оставь вся грехи мои» Потому необходимо упражняться и в том, и в другом.

Ложный путь, если мы будем стараться постигнуть все одним умом, будем обращать внимание на разные сомнения да вопросы, стараясь сразу уяснить себе их, – враг закидает тогда, совсем забьет…
Чем более живет монах в монастыре, тем больше узнает, тем большему научается. Это происходит постепенно. Конечно, Бог может сразу обогатить нищего. Бывали случаи, что сразу просвещался ум свыше. Возьмите в пример земного царя. Ведь он может, встретив нищего, дать ему несколько тысяч или даже десятков тысяч рублей, и нищий стал богат, хотя до сих пор самый большой капитал его был сорок копеек. Так же и Господь может просветить разум человека. Одно дело – ум, другое – рассуждение. Рассуждение есть дар Божий, как и все вообще у нас есть дар Божий. Но рассуждение выше других даров и приобретается не сразу. Человек может быть очень умным, но совершенно не рассудительным, может удовлетворять самым низменным скотским потребностям, иметь любовниц и даже совершенно не признавать Бога. Есть люди плотские, которые только и живут для чрева, для блуда. Есть люди душевные, эти повыше плотских. И, наконец, есть люди духовные. Разница между душевными людьми и духовными громадная. Ибо, как говорит апостол: «Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием» (1 Кор. 2:14), он может познать всякую человеческую мудрость, всякую философию одним словом, но духовного рассуждения не имеет.