Василий Великий

Воздержание думаем определить так, что оно есть не одно воздержание себя от снедей (ибо в этом успевали многие и из эллинских философов), но преимущественно воздержание от скитания очей. Ибо какая польза, если, воздерживаясь от яств, пожираешь глазами похоть любодеяния или ушами охотно выслушиваешь суетные и диавольские речи? Нет пользы воздерживаться от снедей, но не воздерживаться от кичения, высокоумия, суетной славы и всякой страсти. Или что пользы наблюдать воздержание в снедях и не воздерживаться от лукавых и суетных помыслов?

Если бы можно было выполнять надлежащие телу работы при непрестанном воздержании от пищи, то это было бы всего лучше. Но поскольку весьма немногие тела могут не упадать в силах при таком воздержании, то должно и поститься умеренно, и оказывать телу самую необходимую помощь, но так, чтобы не сластолюбие руководствовало в избрании кушаний, а рассудок со всею строгостью определял потребность, подобно сведущему врачу, который беспристрастно врачует болезнь чем должно. Ибо при таковом душевном расположении вкушающий пищу оказывается в мудрости нимало не ниже невкушающего, а по намерению соблюдает не только непрестанный пост, но и невкушение пищи. Заботой же о теле заслуживает похвалу, как наилучший домостроитель; потому что соразмерное питание тела и воздержание не способны воспламенять похоти и делать страсти необузданными.

Воздержание от пищи обуздывает похотливость чрева и того, что ниже чрева.

Подвиг воздержания касается не одного удовольствия от пищи, но простирается на всякое устранение препятствующего. Поэтому в точности воздержный не будет над чревом одерживать победу и в то же время уступать таковую славе человеческой; не будет преодолевать постыдную похоть и в то же время порабощаться богатством или другим каким неблагородным расположением, например: гневом, печалью и всем тем, чем обыкновенно порабощаются души невежественные. Строгий закон воздержания назначает меру языку, пределы очам, нелюбопытное слышание ушам. Кто не остается в этих границах, тот невоздержан и своеволен. Видишь ли, как около этой одной заповеди все, как в хороводе, одна за другую держатся?

Те, которые делали зло, воскреснут на поругание и стыд, чтобы увидеть в самих себе мерзость и отпечаток сделанных ими грехов. И, может быть, страшнее тьмы и вечного огня тот стыд, с которым увековечены будут грешники, непрестанно имея пред глазами следы греха, сделанного во плоти, подобно какой-то невыводимой краске, навсегда остающиеся в памяти души их.

Не любопытствуй о будущем, но располагай настоящим в пользу. Ибо какая тебе выгода предвосхитить ведение? Если будущее принесет тебе нечто доброе, то оно придет, хотя ты и не предузнал. А если оно скорбно, какое для тебя приобретение наперед томиться скорбью?.. Хочешь ли удостовериться в будущем? Исполняй предписанное Законом и ожидай наслаждения благими.

Не тетива напрягает Божий лук, но карающая сила, которая иногда напряжена, а иногда ослаблена. Поэтому Слово (Пс. 7: 14) грозит грешнику тем, что готово ожидающее его наказание, если пребудет во грехе, потому что в луке уготованы сосуды смертные, а сосуды смертные суть силы, потребляющие врагов Божиих... Как огонь произведен для сгораемого вещества, создан не для алмаза, который не расплавляется в огне, а для возгорающихся дров, так и стрелы Божии соделаны для душ удобосгораемых, в которых собрано много вещественного и годного к истреблению. Посему, которые имеют уже в себе предварительно разжженные стрелы диавола, те приемлют на себя и стрелы Божии.

Тем, которые по заповеди Господней приняли на себя всякий вид смирения, наипаче должно избегать всякого образа тщеславия. Поскольку же видим, что мирские люди стыдятся смиренной скудости и, когда принимают кого-либо из гостей, употребляют все изобилие снедей и всякую роскошь, то боюсь, чтобы и нас не коснулась неприметным образом та же страсть и чтобы не стали нас уличать, будто бы стыдимся нищеты, ублажаемой Христом.
Если роскошь – порок и надобно ее избегать, то никогда не должна быть допускаема нами, потому что подвергшееся осуждению не может быть пригодно и на время.
Пришел ли странник? Если это брат и у него та же цель жизни, то узнает собственную свою трапезу, ибо что оставил дома, то найдет и у нас. Но он утомился в дороге? Предложим ему столько, сколько нужно для облегчения усталости. Пришел ли кто другой из жизни мирской? Пусть узнает на деле, в чем не убедило его слово, и получит образец и пример умеренности в пище. Пусть останутся в нем воспоминания о христианской трапезе и непостыдной нищете ради Христа. А если не вникнет в дело, но посмеется над нами, то уже не обеспокоит нас в другой раз.

...Дарование девства заключается не в одном только воздержании от деторождения, но вся жизнь и быт и нрав должны быть девственны, во всяком занятии безбрачного показывая нерастленность. Можно и словом соблудить, и оком прелюбодействовать, и слухом оскверниться, и в сердце принять нечистоту, и неумеренностью в пище и питии преступить пределы целомудрия. А кто чрез воздержание во всем этом соблюдает себя под законом девства, тот действительно показывает в себе совершенную и во всем преуспевшую благодать девства.

Трудившиеся над исследованием учения о добродетели говорили, что одни добродетели составляются из умозрений, а другие неумозрительны: так благоразумие составляется из умозрений при рассуждении о добре и зле; целомудрие — из умозрений о том, что должно избирать и чего избегать; справедливость — из умозрений об усвояемом и неусвояемом; мужество — из умозрений о страшном и нестрашном. Но красота и крепость суть добродетели неумозрительные, следующие за теми, которые из умозрения; ибо некоторые из мудрых красоту находили в соразмерности и стройности душевных умозрений, а крепость усматривали в окончательном произведении, положенном в нас добродетелями умозрительными. Впрочем, чтобы в душе были красота и сила производить должное, для сего имеем мы нужду в Божией благодати.

Втайне служить всегда, и напоказ людям не делать, но искать только похвалы у Бога.

Будь верною сокровищницею добродетелей, а ключом имей язык духовного твоего отца.

Премудро и искусно, приводя нас к добродетели, Псалмопевец удаление от греха положил началом добрых дел (Пс. 36:27). А если бы он вдруг потребовал от тебя совершенства, то, может быть, ты и замедлил бы приступить к делу. Теперь же приучает тебя к более удобному, чтобы ты смелее взялся за прочее. И я сказал бы, что упражнение в добродетели уподобляется лестнице, которую видел некогда блаженный Иаков, которой одна часть была близка к земле и касалась ее, а другая простиралась даже выше самого неба. Поэтому вступающие в добродетельную жизнь должны сперва утвердить стопы на первых ступенях, и с них непрестанно восходить выше и выше, пока, наконец, через постепенное преуспевание, не взойдут на возможную для человеческого естества высоту. Поэтому, как первоначальное восхождение по лестнице есть удаление от земли, так и в жизни по Богу удаление от зла есть начало преуспевания.

Как за огнем само собою следует то, что он светит, и за миром муром — то, что оно благоухает, так и за добрыми делами необходимо следует полезное.

...Кто называет тварью или Сына, или Духа, или вообще низводит Духа в служебный и рабский чин, те далеки от истины, и надобно избегать общения с ними, уклоняться от их речей, как от яда смертоносного для душ.

Как во время моровых поветрий и те, которые со всею тщательностью берегут свое здоровье, занемогают наравне с прочими, заражаясь от одного обращения с больными, так и ныне все мы стали подобны друг другу; овладевшая нашими душами страсть к спорам всех увлекает в соревнование худому. От того у нас неумолимые и жестокие ценители неудач, непризнательные и неприязненные судьи успехов; и зло, кажется, укоренилось до того, что стали мы неразумнее бессловесных животных, ибо они, если одной породы, живут одним стадом, а у нас жестокая война с нашими домашними.

У Христа воинствует и женский пол, вписываемый в воинство по душевному мужеству и не отвергаемый за телесную немощь. И многие жены отличились не менее мужей; есть и такие, что даже больше прославились. Таковы наполняющие собою лик девственниц, таковы сияющие подвигами исповедания и победами мученичества. И за Самим Господом, в пришествие Его, следовали не только мужи, но и жены. Теми и другими совершалось служение Спасителю.

Если хочешь царствовать в будущем веке, то ищи здесь не упокоения, не почести, а напротив того, если в настоящее время и скорби потерпишь за слово, т. е. за истину, знай, что впоследствии будешь царствовать. Ибо эта награда определена за здешнюю скорбь, переносимую ради доброго. Если же не терпишь скорбей, то не ожидай тамошних венцов, как не выходивший здесь на подвиги и труды, какие назначены для получения венцов.

...Забота и попечение о вещественном производят великое развлечение в душе.

Не должно служить телу, кроме крайней необходимости, а душе надобно доставлять все лучшее, любомудрием, как от темницы, освобождая ее от общения с телесными страстями, а вместе и тело соделывая неодолимым для страстей.

Верблюд, если давно когда-нибудь ударен, долгое время таив гнев, как скоро улучает удобный случай, отмщает за обиду. Слышите, жестокосердые, старающиеся укоренить в себе, как добродетель, памятозлобие, кому вы подобны, когда огорчение на ближнего, как искру, сокрытую в  пепле, храните в себе до тех пор, как, получив предлог, подобно пламени, распаляете гнев?

Что прежде – знание или вера? А мы утверждаем, что вообще в науках вера предшествует знанию, в рассуждении же нашего учения если кто скажет, что веру предваряет знание, то не спорим в этом, разумея, впрочем, знание, соразмерное человеческому разумению. Ибо в науке должно прежде поверить, что буква называется «азом», и, изучив начертание и произношение, потом уж получить точное разумение, какую силу имеет буква. А в вере в Бога предшествует понятие, именно понятие, что Бог есть, и оное собираем из рассматривания тварей. Ибо познаем премудрость и могущество, и благость, и вообще «невидимая Его» (ср.: Рим. 1:20), уразумевая от создания мира. Так признаем Его и Владыкою своим. Поскольку Бог есть Творец мира, а мы часть мира, то следует, что Бог и наш Творец. А за этим знанием следует вера, за такою же верою – поклонение.

Во всех идолах, из дорогого или недорогого вещества, которым кланяются язычники, присутствуют демоны, невидимо прилетающие и наслаждающиеся приятностью нечистых испарений.

В иное время надобно уклоняться от злоумышляющих. А кому попущено впасть в искушение, тот должен просить в молитвах об облегчении, чтобы в силах ему быть понести искушение, и об исполнении воли Божией.

Домостроитель нашего спасения вводит нас, как людей, выросших во тьме, в великий свет истины, к нему приучая постепенно, щадя нашу немощь. В глубине Своей Премудрости и в неисследованных судах разумения предначертал Он для нас это легкое и к нам применимое руководство, приучая видеть сперва тени предметов и в воде смотреть на солнце, чтобы, увидев сразу яркий свет, мы не ослепли. На этом-то основаны и закон, имеющий «тень будущих благ» (Евр. 10:1), и видения пророков – это прообразы Истины, для обучения очей сердечных, чтобы удобным для нас сделался переход от них к Премудрости, в тайне сокровенной.

...Бог, прежде нежели существовало что-нибудь из видимого ныне, положив в уме и подвигшись привести в бытие не сущее, вместе и помыслил, каким должен быть мир, и произвел материю, соответственную форме мира. Для неба отделил Он естество, приличное небу, и в форму земли вложил сущность, свойственную земле и для нее потребную. Огню же, воде, воздуху и формы дал, какие хотел, и в сущность их привел, как требовало умопредставление каждой из творимых вещей. И целый мир, состоящий из разнородных частей, связал Он каким-то неразрывным союзом любви в единое общение и в одну гармонию; так что части, по положению своему весьма удаленные одна от другой, кажутся соединенными посредством симпатии. Поэтому да прекратят свои баснословные построения те, которые при немощи собственных умствований измеряют могущество, непостижимое для разумения и вовсе неизреченное на человеческом языке!

<Мудрецы>, не знавшие Бога, не допускали, что происхождение всех вещей зависит от разумной причины; а сообразно с этим коренным своим неведением заключали и о прочем. Потому одни прибегали к вещественным  началам, и причину всех вещей приписывали стихиям мира; другие же представляли себе, что природу видимых вещей составляют атомы и неделимые тела... Подлинно ткут паутинную ткань те, которые пишут это и предполагают столь мелкие и слабые начала неба, земли и моря. Они не умели сказать: В начале сотвори Бог небо и землю (Быт. 1:1). Потому вселившееся в них безбожие внушило им ложную мысль, будто бы все пребывает без управления и устройства и приводится в движение как бы случаем.

Великое Таинство Крещения совершается тремя погружениями и тремя призываниями, чтобы и образ смерти отпечатлелся в нас, и просветились души крещаемых через предание им боговедения.

Равна потеря — умереть ли, не сподобившись крещения, или принять такое крещение, в котором недостает чего-либо одного из преданного. А кто не сохраняет навсегда того исповедания, какое произнесли мы при первом нашем введении, когда, освободившись от идолов, приступили к Живому Богу, и кто не содержит его в продолжение всей своей жизни, как безопасного хранилища, тот сам себя делает чуждым обетований Божиих, поступая вопреки собственному своему рукописанию, какое дал в исповедании веры. Ибо если крещение для меня — начало жизни, и этот день — день обновления, первый из дней, то очевидно, что всего драгоценнее и то слово, которое произнес я в благодати сыноположения.

Кроткий тот, кто не изменяется в суждениях о том, что требуется для благоугождения Богу.

За кротостью обыкновенно следует и незлобие, потому что кротость есть матерь незлобия. А в людях истинно кротких, не имеющих тяжелого нрава, не менее сего бывает и благости, потому что благость — основа кротости. Все же это, взаимно срастворенное и совокупленное вместе, производит из себя наилучшую из добродетелей — любовь.

Подвижник должен, как можно более, быть исполнен кротости, потому что он или приобщился, или желает приобщиться духа кротости, а приемлющий в себя этого духа должен уподобляться приемлемому.

...Не переставай исследовать себя самого, точно ли ведешь ты жизнь по заповеди; но не смотри на внешнее, чтобы можно тебе было найти в ком-нибудь достойное порицания, по примеру этого жестокого и высокомерного фарисея, который стоял, оправдывая себя и уничижая мытаря. Напротив того, не переставай судить себя самого: не согрешил ли ты в чем помышлением? не поползнулся ли на что язык, предваряя мысль? не совершено ли в делах рук твоих что-нибудь необдуманное? И если найдешь много прегрешений в жизни своей <а найдешь, без сомнения, потому, что ты человек>; то скажи словами мытаря: Боже, милостив буди мне грешному (Лк. 18:13)!

Не могу умолчать о лукавстве и вороватости полипа, который всякий раз принимает цвет камня, к которому легко пристает; почему многие рыбы, без опасения плавая, приближаются к полипу, точно как к камню, и делаются готовою добычею хитреца. Таковы нравом те, которые угождают всякой преобладающей власти, каждый раз сообразуются с обстоятельствами, не держатся постоянно одного и того же намерения, удобно делаются то тем, то другим, с целомудренными уважают целомудрие, с невоздержанными невоздержны, в угодность всякому переменяют расположение. От таких людей нелегко уклониться и спастись от наносимого ими вреда, потому что задуманное ими лукавство глубоко закрыто личиною дружбы. Людей такого нрава Господь называет волками хищными, «которые являются в овечьей шкуре» (Мф. 7:15). Бегай на все изворотливого и многоличного нрава, домогайся истины, искренности и простоты.

Судия хочет тебя помиловать и соделать участником Своих щедрот; но в таком только случае, если найдет, что ты, по содеянии греха, стал смирен, сокрушен, много плакал о лукавых своих делах, без стыда открыл содеянное тайно, просил братию потрудиться с тобою о твоем уврачевании. Одним словом, если увидит, что ты достоин сожаления, то беззавистно подает Свою милостыню. Когда же видит в тебе сердце нераскаянное, ум гордый, который не верит будущему веку, не боится Суда; тогда творит суд над тобою. Ибо так искусный и человеколюбивый врач прежде старается смягчить опухоль припарками и смягчающими средствами, но когда увидит, что опухоль не опадает, а затвердевает, тогда, отложив в сторону масло и мягчительные врачевства, употребляет, наконец, в дело острые орудия.

...Любовь к Богу требуется от нас как необходимый долг; оскудение ее в душе есть самое несносное из всех зол.

Скотское было бы несмыслие надеяться <получить> себе здоровье единственно от рук врача, чему, как видим, подвергаются иные жалкие люди, которые не стыдятся именовать врачей своими спасителями. Но и то будет упорством, если во всяком случае избегать пользования врачебным искусством.

Медицина, как всякое пособие искусств против немощей естества, дарована нам от Бога, например: земледелие потому, что само собою произрастающее из земли недостаточно к удовлетворению наших потребностей;  ткацкое же искусство, а подобно и зодчество потому, что необходимо употребление покровов для благоприличия и ради вредоносности воздуха; так и врачебное искусство. Поскольку всем возмущаемое тело наше подвержено многоразличным повреждениям и извне приключающимся, и зарождаемым внутри принятой пищей, приводится в изнеможение и излишествами, и недостатками, то распоряжающий всею нашею жизнью Бог дозволил нам врачебное искусство, которое, в образец душевного врачевания, имеет целью избавлять от излишнего и восполнять недостаточное. Как если бы мы жили еще в раю сладости, то не имели бы нужды в земледельческих изобретениях и трудах; так если бы не подвержены были страданиям по дарованию, какое сообщено нам при сотворении и сохранялось нами до падения, то не нуждались бы в пособиях врачебного искусства к своему облегчению. Но как по изгнании нашем в место это, после того, как сказано: «В поте лица твоего снеси хлеб твой» (Быт. 3:19), в облегчение горестных последствий проклятия, долговременным опытом и многими трудами над землею составили мы искусство земледелия, потому что Бог даровал нам смышленость и способность постигнуть это искусство, так, поскольку повелено нам опять возвратиться в землю, из которой взяты, и поскольку сопряжены мы с болезненною плотию, которая за грех осуждена на истление, и через это подверглись этим немощам, то дана нам и помощь врачебного искусства, хотя в некоторой мере оказываемая страждущим болезнями. Ибо не сами собой прозябли травы, полезные при той или другой болезни, но, очевидно, по воле Создавшего произведены с целью служить к нашей пользе. Поэтому свойства, заключающиеся в корнях, в цветах, в листьях, в плодах и в соках, и что в металлах и в море открыто годного к пользованию плоти, — все это подобно  изобретению принимаемого в пищу и питие. Но что изысканно, излишне и требует долгих трудов, и как бы всю жизнь нашу обращает в заботу о плоти, то должно быть запрещено христианам. И надобно стараться так пользоваться, в случае нужды, искусством, чтобы не в нем одном поставлять причину здоровья или болезненного состояния, но принимать предлагаемые им пособия во славу Божию и в образец заботы о душе.

Как шар, брошенный по наклонной поверхности, катится вниз и не останавливается до тех пор, пока не окажется на плоскости, так и живая природа, подвигнутая одним повелением, совершает равномерные переходы существ от рождения к разрушению, сохраняя единообразную последовательность видов, пока не до стигнет конца. От лошади рождается лошадь, от льва – лев, от орла – орел, и каждое животное, сохраняемое из рода в род, продолжается до скончания вселенной. Никакое время не повреждает и не истребляет свойств животных. Напротив, природа их, как недавно созданная, существует вместе со временем.

«И был вечер, и было утро: день один» (Быт. 1:5). Почему назван не первым, но одним? Хотя намеревающемуся говорить о втором и третьем, и четвертом днях было бы естественнее назвать первым тот день, с которого начинаются последующие, однако он назвал одним. Или он определяет этим меру дня и ночи, соединяя их в одни сутки. И Моисей как бы так сказал: мера двадцати четырех часов есть продолжение одного дня, или возвращение неба от одного знака к тому же знаку совершается в один день. Или главное этому основание скрывается в таинственном знаменовании, именно, что Бог, устроив природу времени, мерою и знамениями его положил продолжение дней, и, измеряя время неделей, повелевает, чтобы неделя, исчисляющая движение времени, всегда возвращалась сама на себя, а также и седмицу наполнял один день, семикратно сам на себя возвращающийся. А образ круга таков, что сам он с себя начинается и сам в себе оканчивается. Конечно, и век имеет то отличительное свойство, что сам на себя возвращается и нигде не оканчивается.Потому Моисей главу времени назвал не первым, но одним днем, чтобы этот день по самому наименованию имел сродство с веком.

Тот хулит Духа Святого, кто действия и плоды Святого Духа приписывает противнику. Этому подвергаются многие, нередко усердного опрометчиво называя тщеславным, того, кто проявляет добрую ревность, ложно обвиняя в гневе, и многое подобное, приписывая им такие мотивы по лукавым подозрениям.

Грех, творимый языком и на деле, весьма удобен и многообразен. Разгневался ли ты? Язык предваряет. Похоть ли обладает тобой? Язык прежде всего служит тебе как бы переводчиком и переносчиком, который помогает в грехе и вводит в искушение ближних. Язык для тебя и оружие неправды, если он не от сердца говорит, но для обмана других. Жизнь наша наполнена грехопадениями языка: постыдные, смехотворные, глупые, непристойные речи, пересуды, празднословие, лживые клятвы, ложные свидетельства, наговоры, оклеветания – все это и гораздо еще большее число зол – это произведение языка. А те, которые открывают уста свои на поругание славы Божией или «говорят свысока» (Пс. 72:8), каким орудием совершают свое нечестие, как не орудием языка?

«Не клянись вовсе... но да будет слово ваше «да, да», «нет, нет» (Мф. 5:34,37)
Клятва вообще запрещается, тем более достойна осуждения клятва, данная в злом деле.

...Удаление от мира состоит не в том, чтоб телом быть вне мира, но чтобы душою оторваться от пристрастия к телу, не иметь у себя ни города, ни дома, ни собственности, ни товарищества, быть нестяжательным, не беспокоящимся о средствах жизни, беззаботным, избегающим всякого сношения с людьми, не знающим человеческих правил, готовым принимать напечатлеваемое в сердце Божественным учением.

Да будет тебе горьким вкушением слышание мирских рассказов и сотами меда беседа мужей преподобных.

...Когда потребует нужда явиться на суд, предстать пред правителей, терпеть нападения толпы, видеть страшный взор судии, слышать его суровый голос, переносить мучительный вид орудий казни, подвергнуться пытке, подвизаться до смерти – не теряй веры при всем этом, имея пред очами Христа, ради тебя все это претерпевшего, и зная, что ради Христа и тебе должно терпеть это. И победишь при этом, потому что следуешь за победителем Царем, Который хочет, чтобы и ты стал участником Его победы.

Налагающему наказание с каким расположением надобно делать сие? — В отношении к Богу с расположением, какого достиг Давид, сказавший: вижу отступников и сокрушаюсь, ибо они не хранят слова Твоего. (Пс. 118:158), а в отношении к наказываему с расположением, какое принял бы Отец и Врач, с состраданием и с сердоболием искусно врачующий своего сына, особливо когда присоединится скорбь и тяжел способ врачевания.

Ленивый на доброе осуждается с диаволом и ангелами его.

Что значит «трость надломленная» и «лен курящийся» (Мф. 12:20), и в каком смысле кто-нибудь одной «не переломит» и другого «не угасит»? Трость надломленная, как думаю, есть тот, кто в какой-нибудь страсти исполняет заповедь Божию. Его надо не преломлять и не отсекать, но более исцелять, как и Господь научил: «Смотрите, не творите милостыни вашей перед людьми с тем, чтобы они видели вас» (Мф. 6:1); и как заповедует апостол: «Все делайте без ропота и сомнения»; и в другом месте: «ничего не делайте по своекорыстию или по тщеславию» (Флп. 2:14, 3). А «лен курящийся» – исполняющий заповедь не с пламенным желанием и не с совершенным старанием, но с леностью и расслаблением; и его не надо останавливать, а более побуждать напоминанием о судах и обещаниях Божиих.

...Доброполезный конец обличений — людей браннолюбивых и мятежных приводить в мирное состояние.