Григорий Богослов

Блага настоящей жизни весьма чужды для человека, человеческая добродетель — вот что одно составляет жизнь.

О, как продолжительною сделали жизнь эту бедствия! — Долго ли мне сидеть у места гниения? Как будто все блага нашей жизни заключены в одном утешении — изо дня в день то принимать в себя, то извергать отмеренное.
Не многим пользуется гортань; а все прочее переходит в сток нечистот. Еще зима, еще лето; то весна, то осень попеременно; дни и ночи — двойные призраки жизни; небо, воздух, море — во всем этом, и что неподвижно, и что вращается, ничего для меня нет нового, всем я пресыщен. Другую даруй мне жизнь и другой мир, для которого охотно несу все тяжести трудов. Лучше бы мне умереть, когда заключил Ты меня в матернюю утробу, ибо, как скоро начал я жизнь, моим уделом стали тьма и слезы.
Что это за жизнь? — Воспрянув из гроба, иду к другому гробу и, восстав из могилы, буду погребен в нещадном огне. Да и это время, пока дышу, есть быстрый поток бегущей реки, в которой непрестанно одно уходит, другое приходит и ничего нет постоянного. Здесь все один прах, который закидывает мне глаза, и я дальше и дальше отпадаю от Божия света, ощупью, по стене, хватаюсь за то и другое, брожу вне великой жизни. Отважусь на одно правдивое слово: человек есть Божия игра, подобная одной из тех, какие видим в городах. Сверху надета личина, которую сделали руки; когда же она снята, каменею от стыда, явившись вдруг иным. Такова вся жизнь жалких смертных. У них на сердце лежит мечтательная надежда, но тешатся ею недолго.

Видимые блага подвергаются и подвергают нас то тем, то другим превратностям: то возносят, то низвергают и кружат, как в вихре, и прежде чем овладеем ими, убегают и удаляются от нас, и таким образом играют нами и обманывают нас. Направлено это к тому, чтобы мы, усмотрев их непостоянство и переменчивость, скорее устремились к пристанищу будущей жизни. В самом деле, что было бы с нами, если бы наше земное счастье было постоянно, когда и при непостоянстве его мы столь к нему привязаны? Когда обманчивая приятность и прелесть его держит нас, как рабов, в таких узах, что мы ничего и представить себе не можем лучше и выше настоящего? И это несмотря на то, что мы слышим и верим, что сотворены по образу Бога, Который, пребывая на Небе, и нас влечет к Себе.

Одна для нас жизнь — стремиться к Жизни; и одна смерть — грех, потому что он губит душу. Все же прочее, о чем иные думают много, есть сонное видение, играющее действительностью, и обманчивая мечта души. Если же так будем рассуждать, ...то не будем и о жизни думать высоко, и смертью огорчаться чрез меру. Что ужасного в том, что преселяемся мы отселе в жизнь истинную, избавившись превратностей, пучин, сетей, постыдного оброка, и вместе с постоянными и непреходящими существами будем ликовствовать, как малые светы окрест Великого Света?

Единственная польза от здешней жизни — самым смятением видимого и обуреваемого руководиться к постоянному и незыблемому.

В делах человеческих, по естественному порядку, нет ничего твердого, равного, держащегося своими силами и пребывающего в одинаковом положении. Участь наша вращается, подобно колесу, изменяясь в разные времена, часто в один день, а иногда и в один час. Так что скорее можно положиться на постоянство ветров, никогда не останавливающихся, или следов плывущего по морю корабля, или на обманчивые ночные сновидения, доставляющие минутное удовольствие, или на твердость тех начертаний, какие дети, играя, делают на песке, чем на благоденствие человеческое. Итак, благоразумны те, кто, не веря благам настоящим, собирают себе сокровище в будущем и, видя непостоянство и переменчивость человеческого благополучия, любят добродетель, которая никогда не изменит.

Не море ли — жизнь наша и дела человеческие? И в ней много соленого и непостоянного. А ветры — это не постигающие ли нас искушения и всякая неожиданность? Это-то, кажется мне, примечая, досточудный Давид говорит: «Спаси меня, Боже, ибо воды дошли до души моей. Я погряз в глубоком болоте, и не на чем стать; вошёл во глубину вод, и быстрое течение их увлекает меня» (Пс. 68:2-3). Что же касается до искушаемых, то одни, как самые легкие бездушные тела увлекаются и нимало не противостоят напастям, потому что не имеют в себе твердости и веса, доставляемых разумом целомудренным и готовым бороться со встретившимися обстоятельствами, а другие, как камень, достойны того Камня, на Котором мы утверждены и Которому служим. Таковы все, которые, руководясь умом любомудрым и стоя выше низкой черни, все переносят твердо и непоколебимо, и смеется над колеблющимся, или жалеют о них, — смеется по мудрости, жалеют по человеколюбию. Сами же для себя вменяют в стыд — отдаленные бедствия презирать и даже не почитать бедствиями, но уступать над собою победу настоящим, и притом кратковременным, как будто они постоянны, оказывать мудрость безвременно, а в случае нужды оказываться немудрыми; что подобно тому, как если бы стал почитать себя отличнейшим борцом, кто никогда не выходил на бой, или искусным кормчим, кто высоко думает о своем искусстве в тихую погоду, а в бурю бросает из рук кормило.

Шествуй непорочно по всем возрастам и силам Христовым. Как Христов ученик, очистись, отними лежащее на тебе с рождения покрывало. Претерпи, если нужно, побиение камнями. Будут ли тебя сечь бичами – домогайся и прочего, вкуси желчь за первое вкушение, испей уксус, ищи заплеваний, прими ударение в щеку и оскорбления. Увенчайся тернием – суровостью жизни по Богу; облекись в багряную одежду, прими трость, пусть преклоняются перед тобою ругающиеся истине. Наконец, охотно распнись, умри, прими погребение со Христом, да с Ним и воскреснешь, и прославишься, и воцаришься, узрев Бога во всем Его величии и Им зримый.

Обижай меня, бей, укоряй в подлости рода и нищете, попирай, притесняй; ты не долго будешь наносить мне обиды, а я все терплю для Бога и к Нему обращаю взоры, простираясь мыслью в жизнь последующую, там упокоиваюсь, но не знаю ничего земного и таким образом удобно избавляюсь от всякой скорби.

Совершенные бывают совершенны потому, что образует их Дух или Слово. Ибо в человеке скрыта искра благочестия, как в некоторых камнях сила огня. Ударами железа извлекается свет из кремней, так и Слово изводит из смертных скрытое в них благочестие.

Особенно же не будет для нас трудно с терпением переносить бедствия и стать выше многих во время скорби, если размыслим, что обещали мы Богу и чего надеялись, когда вступали в любомудренную жизнь. Богатства ли? Веселостей ли? Благоденствия ли в сей жизни? Или противного сему: скорбей, злостраданий, тесноты, того, чтобы все переносить, все терпеть в уповании будущих благ? Знаю, что сего, а не первого ожидали мы. Поэтому боюсь, не нарушаем ли заветов своих с Богом, когда одно иметь домогаемся, а другого надеемся. Не будем же отказываться от своей купли, понесем одно, чтобы сподобиться другого. Нам причинили скорбь ненавистники? А мы соблюдем душу от раболепства страстям. Через сие одержим верх над оскорбившим.

Когда Бог будет обличать нас, Сам противостанет нам, поставит перед лицом нашим грехи наши — этих тяжких обвинителей, — когда полученные нами благодеяния противоположит нашим беззакониям, будет одно наше помышление поражать другим помышлением и одно дело осуждать другим делом, когда взыщет с нас за то, что достоинство образа Его поругали и омрачили мы грехом, и наконец предаст нас казни, после того как обличим и осудим сами себя, и нельзя уже будет сказать нам, что страдаем несправедливо? Для страдающих здесь это служит иногда утешением в осуждении, но там кто будет заступником? Какой вымышленный предлог, какое ложное извинение, какая хитро придуманная вероятность, какая клевета на истину обманет судилище и превратит Суд правый, где у всякого кладется на весы все — и дело, и слово, и мысль, где взвешивается худое с добрым, чтобы тому, что перевесит и возьмет верх, и с тем, чего больше, соображаться приговору, после которого нельзя ни перенести дела в другое судилище, ни найти высшего судии, ни оправдаться новыми делами, ни взять масло для угасших светильников у мудрых дев или у продающих, после которого не помогает раскаяние богатого, страдающего в пламени и заботящегося об исправлении родных, и не дается срока к перемене жизни? Напротив того, Суд этот будет единственный, окончательный и страшный, а еще более праведный, чем страшный, или лучше сказать: потому и страшный, что он праведен. Тогда подставятся престолы, Ветхий Днями сядет, раскроются книги, потечет река огненная, предстанут перед взорами свет и тьма уготованные: «И изыдут творившие добро в воскресение жизни, а делавшие зло – в воскресение осуждения» (Ин. 5:29), которым осудило уже неуверовавших судящее их слово (Ин. 12:48). И первые наследуют неизреченный свет и созерцание Святой и Царственной Троицы, Которая будет тогда озарять яснее и чище, и всецело соединится со всецелым умом, в чем едином и поставляю особенно Царствие Небесное; а уделом вторых, кроме прочего, будет мучение или, вернее сказать, прежде всего прочего — отвержение от Бога и стыд в совести, которому не будет конца.

Положим, что имеешь ты у себя <то>, чем обладал осыпанный золотом Гигес, и, безмолвно властвуя, одним обращением перстня приводишь все <это> в движение. Положим, что рекою потечет к тебе золото, что загордишься ты, как лидийский царь, и что сам персидский Кир, величающийся могуществом престолов, сядет ниже тебя. Положим, что... ополчениями возьмешь ты Трою, что народы и города изваяют твой лик из меди, что одним мановением будешь приводить в движение народные собрания, что речи твои удостоятся венцов, что покажешь в судах Демосфенов дух, что Ликург и Солон уступят тебе в законодательстве. Пусть в груди твоей живет Омирова муза; пусть у тебя Платонов язык, который у людей почитается медоточивым, да и действительно таков! Положим, что ты опутываешь всех сильными возражениями, как неизбежными и хитро закинутыми сетями. Положим, что ты все поставишь вверх дном, с Аристотелем или с какими-нибудь новыми Пирронами соплетая понятия в неисходные лабиринты. Положим, что тебя, окрыленного, понесут вверх эти баснословные <что бы они ни значили> Пегас или стрела скифа Авариса. Все это, о чем я сказал, а также блистательное супружество, сибаритский стол и все прочее, чем превозносится наша мысль, доставит ли тебе столько выгоды, сколько полезно поставить все это ниже себя, а иметь в виду достоинство души, знать: откуда она произошла, к кому и куда должна возвратиться, и какое стремление сообразно в ней с разумом?

Можешь пользоваться своею собственностью, а если не знаешь меры, то знай, что подливаешь яд во все, что ни имеешь теперь у себя. Все, что приходит к тебе неправедно — огонь для тебя, оно губит с собою и то, к чему присовокуплено. Как не утоляет жажды морская вода и любви — продолжительное зрение на любимый предмет, напротив того, любовь воспламеняется вдвое, так для ненасытных приобретаемое ими делается отравой, которая непрестанно возбуждает в них желание еще большего.

...Видимые блага подвергаются и подвергают нас то тем, то другим превратностям, то возносят вверх, то упадают вниз и кружатся, как в вихре, и прежде, нежели овладеем ими, убегают и удаляются от нас и таким образом играют нами, обманывают нас. Направлено это к тому, чтобы мы, усмотрев их непостоянство и переменчивость, скорее устремились к пристанищу будущей жизни.
В самом деле — что было бы с нами, если б земное наше счастье было постоянно, когда и при непостоянстве его мы столько к нему привязаны? Когда обманчивая приятность и прелесть его держит нас, как рабов, в таких узах, что мы ничего и представить себе не можем лучше и выше настоящего, и это тогда, как мы слышим и верим, что мы сотворены по образу Божию, Который, пребывая на небеси, и нас влечет к Себе (Кол. 1:15) (Ин. 3:13; 12:32).

Прочь от меня с благами земными! Они не спутники мне, потому что поспешаю отсюда в другую жизнь, а все эти здешние выгоды погибнут или сейчас же, или вместе с непостоянным течением мира.

Не презирай странника, за которого Христос был странником, а у Христа все мы странники и пришельцы, да не будешь по-прежнему устранен из рая. Нуждающемуся в крове, пище и одежде доставь это ты, который пользуешься этим, и еще сверх нужды.

Пришел нищий? Вспомни, как ты был убог, и как обогатился! Он просит у тебя хлеба или пития; или, может быть, другой Лазарь лежит у твоих ворот? Устыдись таинственной Трапезы, к которой ты приступал, Хлеба, которого вкусил, Чаши, которой приобщился, освященный Христовыми страданиями. Припал к тебе странник, не имеющий дома, пришедший издалека? Прими в его лице Сделавшегося ради тебя странником, даже странником между своими, Водворившегося в тебя благодатью, и Привлекшего тебя к небесному жилищу. Будь Закхеем, который вчера был сборщик налогов, а сегодня стал щедрым: все принеси в дар Христову вхождению, чтобы оказаться тебе великим, хорошо увидеть Христа, хотя мал ты возрастом телесным. Лежит недужный и изъязвленный? Устыдись своего здравия и тех язв, от которых избавил тебя Христос. Если видишь раздетого, одень из уважения к твоей одежде нетления, т. е. ко Христу; потому что «Те, кто во Христа крестились, во Христа облеклись» (Гал. 3:27). Если встретишь припадающего должника, всякое писание праведное и неправедное разорви (Ис. 58:6). Вспомни тысячи талантов, которые простил тебе Христос. Не будь лютым истязателем за меньший долг, и притом для кого? — Для подобных тебе рабов, когда прощен тебе Господом больший долг; бойся, чтобы не понести тебе наказания за Его человеколюбие, которое дано тебе в образец и которому ты не подражал.

Благочестие состоит не в маловажных вещах и в любомудрии, не в угрюмости, но в твердости души и чистоте ума и в искренней наклонности к добру.

Да не подумают однако же, будто бы я утверждаю, что всяким миром надобно дорожить. Ибо знаю, что есть прекрасное разногласие и самое пагубное единомыслие; но должно любить добрый мир, имеющий добрую цель и соединяющий с Богом. И если нужно о том выразиться кратко, то скажу свою мысль: нехорошо быть и слишком вялым, и черезмерно горячим, так чтобы или, по мягкости нрава, со всеми соглашаться, или, из упорства, со всеми разногласить. Как вялость недеятельна, так удобопреклонность на все необщительна. Но когда идет дело об явном нечестии, тогда должно скорее идти на огонь и меч, не смотреть на требования времени и властителей и вообще на все, нежели приобщаться лукавого кваса и прилагаться к зараженным. Всего страшнее бояться чего-либо более, нежели Бога.

Уподобимся Христу, ибо и Христос уподобился нам; соделаемся богами ради Его, ибо и Он стал человеком для нас. Он восприял худшее, чтобы дать лучшее; обнищал, чтобы нам обогатиться Его нищетою; принял зрак раба, чтобы нам получить свободу, снисшел, чтобы нам вознестись; был искушен, чтобы нам победить; претерпел бесславие, чтобы нас прославить; умер, чтобы спасти; вознесся, чтобы привлечь к Себе долу лежащих в греховном падении.

Христос, видя, как душепагубный грех поедает в смертном теле все, что Он вложил в него из небесной доли, и как хитрый змей господствует над людьми, — к восстановлению Своего достояния не другим помощникам предоставил врачевать болезнь, потому что слабое врачевание недостаточно в великих страданиях, но истощил ту славу, какую имел Сам Он — небесный и неизменный Образ Небесного. Вместе по человеческим и нечеловеческим законам воплотившись в пречистой утробе не познавшей мужа Жены, пришел Он к нам, будучи вместе Бог и смертный, сочетав воедино два естества, из которых одно сокровенно, а другое видимо для людей; одно — Бог, а другое родилось для нас напоследок времен, когда в человеческой утробе соединился с ним Бог, и в обоих естествах пребывая Единым Богом, потому что человек, соединившийся с Божеством, и из Божества человек есть Царь и Христос. Произошло новое соединение, потому что пренебрег я первым. В первом же я был сподоблен Божия дыхания, а в последнем Христос воспринял на Себя мою душу и все мои члены, воспринял того Адама, первоначально свободного, который не облекся еще грехом, пока не узнал змея и не вкушал плода и смерти, питал же душу простыми Небесными помыслами, был светлым хранителем тайны Бога и божественного. Для этого-то воссоздания пришел в естество человеческое Бог, чтоб, переборов и победив убийцу смертью, за вкушение прияв желчь, за невоздержанность рук — гвозди, за древо — Крест, за землю — возношение на Крест, обратно возвести Адама к жизни и славе. И распростерши святое тело соответственно концам мира, от всех концов собрал Он человеческий род, совокупил единого человека и заключил в лоне Великого Божества, Жертвенною Кровью очистив все нечистоты и отняв скверну, которая смертным преграждала путь от земли к Небу.

Веруй, что Сын Божий — предвечное Слово, рожден от Отца безлетно и бесплотно, и Он же в последние дни родился ради тебя и Сыном Человеческим, происшедши от Девы Марии, неизреченно и нескверно, ибо нет никакой скверны, где Бог и откуда спасение; что Он всецелый человек и вместе Бог, ради всего страждущего человека, дабы всему тебе даровать спасение, разрушив всякое осуждение греха, бесстрастный но Божеству, страждущий по воспринятому человечеству; столько же для тебя человек, сколько ты ради Его делаешься богом; что Он за беззакония наши веден на смерть, распят и погребен, поскольку вкусил смерть и, воскресши в третий день, вознесся на небо, дабы возвести с Собою тебя, поверженного долу, но паки приидет в славное явление Свое судить живых и мертвых, приидет уже не плотию, но и не бестелесным, а в известном Ему только образе боголепнейшего тела, чтобы и видимым быть для прободших Его, и пребывать Богом, непричастным дебелости. Сверх этого признавай Воскресение, Суд и воздаяние по правдивым весам Божиим.
И это воздаяние для очищенных сердцем будет Свет, т. е. Бог видимый и познаваемый по мере чистоты, что называем и Царствием Небесным, — а для слепотствущих умом, т. е. для отчужденных от Бога по мере здешней близорукости, будет тьма. Наконец, на этом основании догматов делай добро, потому что вера без дел мертва (Иак. 2:26), как и дела без веры.

Многие держатся и такого учения, что из лона девического прозяб Божий человек, Которого Дух соорудил храмом Великого Бога, воздвигая чистый храм, потому что Матерь есть храм Христов, а Христос есть храм Слова. Ибо после того, как губительный змей подверг наше естество горькому преступлению, положено было рождением Божественного человека уврачевать грех и победить ужасную державу беззаконного змея. Для этого Божий Человек прошел сквозь утробу и почтил одну половину нашего рождения, а другой не коснулся, так как родила неискусомужняя Дева. Но когда Дух создал и обожил Его во утробе, по исполнении же времени извел на свет, тогда принял на Себя грубую плоть и наполнил храм чистым Божеством Царь-Слово. Но Тот и Другой, и Божий человек, и Царь-Слово стали для меня Единым Богом. Ибо смертное не уступило своего места, наполнившему его, Бессмертному. Умер же Он по собственной воле, ненадолго сложив в могилу Свое тело, чтобы, восстав по возвращении из мертвых, воскресить умерших и привлечь их к Себе, как магнит привлекает твердое железо. Ибо всецелого меня, со всеми человеческими свойствами, воспринял на Себя Христос, приняв плоть, рождение, мой образ, поругание, гроб, славу, воскресение.

Само Божие Слово, превечное, невидимое, непостижимое, бестелесное, Начало от Начала, Свет от Света, Источник жизни и бессмертия, Отпечаток Первообраза, Печать непереносимая, Образ неизменяемый, Определение и Слово Отца приходит к Своему Образу, носит Плоть ради плоти, соединяется с разумною душою ради моей души, очищая подобное подобным, делается Человеком по всему, кроме греха. Хотя чревоносит Дева, в Которой душа и тело предочищены Духом <ибо надлежало и рождение почтить, и девство предпочесть>, однако же Происшедший есть Бог и с воспринятым <человеческим естеством> от Него, единое из двух противоположных — плоти и Духа, из которых Один обожил, другая обожена. О новое смешение! О чудное растворение! Сын начинает бытие, Несозданный созидается, Необъемлемый объемлется чрез разумную душу, посредствующую между Божеством и грубою плотию; Богатящий обнищевает — обнищевает до плоти моей, чтобы мне обогатиться Его Божеством; Исполненный истощается — истощается ненадолго в славе Своей, чтобы мне быть причастником полноты Его. Какое богатство благости! Что это за таинство о мне? Я получил образ Божий и не сохранил Его; Он воспринимает мою плоть, чтобы и образ спасти и плоть обессмертить. Он вступает во второе с нами общение, которое гораздо чуднее первого, поскольку тогда даровал нам лучшее, а теперь восприемлет худшее; но сие боголепнее первого, сие выше для имеющих ум.

... Почитай чревоношение и скачи, если не как Иоанн во чреве, то как Давид при упокоении Кивота; уважь перепись, по которой и ты вписан на небесах; поклоняйся Рождеству, через которое освободился ты от уз рождения; воздай честь малому Вифлеему, который опять привел тебя к раю; преклонись пред яслями, через которые ты, соделавшийся бессловесным, воспитан Словом.

Что значит рождение Бога от Девы? Как сошлись воедино естества между собою далекие? — Это тайна, но как представляется мне, малым умом измеряющему превысшее ума, очистительный Дух снисшел на Деву, а Слово Само Себе создало в Ней человека, всецелый замен целого умершего человека. Поелику же Бог несоединим с плотью, а душа и ум суть нечто посредствующее, потому что сожительствуют плоти, и потому что — образ Божий: то Божие естество, соединясь со сродным Себе, чрез сие сродное вступило в общение и с дебелостью плоти. Таким образом и Обожившее и Обоженное — Единый Бог. Посему, что же претерпело то и другое? Как я рассуждаю, Одно вступило в общение с дебелым, а другое, как дебелое, приобщилось моих немощей, кроме немощи греха.

Конец же закона — Христос, для того в общение с человечеством вступил в девическом чреве, чтобы супружество преклонило к земле главу и чтобы оно уступило свое место, а явилось лучшее украшение. И смерть, через удоборазрушаемую плоть первородного вошедшая в рождаемых от влажного семени и подлежащих разрушению, приразилась к девству и погибла, как огромная волна у прибрежного камня, или напитанный водою пламень.

...<Христос> снисходит к сорабам и рабам, приемлет на Себя чужое подобие, представляя в Себе всего меня и все мое, чтобы истощить в Себе мое худшее, подобно тому как огонь истребляет воск или солнце — земной шар, и чтобы мне через соединение с Ним приобщиться свойственного Ему. Потому собственным Своим примером возвышает Он цену послушания и испытывает его в страдании, потому что недостаточно было одного расположения, как недостаточно бывает и нам, если не сопровождаем его делами, ибо дело служит доказательством расположения. Но, может быть, не хуже предположить и то, что Он подвергает испытанию наше послушание и все измеряет Своими страданиями, водясь искусством Своего человеколюбия, дабы собственным опытом узнать, что для нас возможно и сколько должно с нас взыскивать, и нам извинять, если при страданиях принята будет во внимание и немощь. Ибо ежели и Свет, Который по причине покрова <плоти> светит во тьме (Ин. 1:5), т.е. в этой жизни, гоним был другою тьмою <разумею лукавого и искусителя>, то кольми паче потерпит сие по своим немощам тьма, т.е. <человек>. И что удивительного, ежели мы, когда Свет совершенно избежал, бываем несколько настигаемы? По правому о том рассуждению, для Него более значит быть гонимым, нежели дня нас — быть настигнутыми. Присовокуплю к сказанному еще одно место, которое приходит мне на память и очевидно ведет к той же мысли, а именно: как Сам Он претерпел, быв искушен, то может и искушаемым помочь (Евр. 2:18).

К кому ни коснется солнечный луч, всякому приносит он свет; к чему ни примешается приятность благоухающего мира, все то немедленно начинает благоухать. Но ни к солнцу, ни к миру не прикасаются никакие скверны. Так Бог, пришедший через чистую Матерь, не только Сам не осквернился во утробе, но и Ее очистил. Так и умерши, сокрушил Он державу смерти, и не только Сам ничего не потерпел от смерти, но и ее истребил.

Нужно быть чистым, насколько возможно, чтобы Свет приемлем был светом; нужно говорить о Боге перед людьми усердными, чтобы слово, падая на бесплодную землю, не оставалось бесплодным. Нужно богословствовать, когда внутри нас тишина и ум не кружится по внешним предметам, чтобы не прерывалось дыхание, как у всхлипывающих. При этом можно богословствовать лишь постольку, поскольку сами постигаем Бога и Он может быть постигаем. Так, сами приобретя познание и другим его передав, приступим к изложению Богословия по образу Писания. Направлять же слова предоставим Отцу и Сыну и Святому Духу: Отцу – да благословит, Сыну – да содействует слову, Духу – да вдохновит его. Лучше же сказать: да будет на нем – единое озарение Единого Божества, целостное в разделении и разделенное в целостности, что уже выше разумения.

Бог умосозерцаем для иных, хотя несколько; однако же никто не изречет и ни от кого нельзя услышать, что Он такое, хотя иной и слишком был уверен, что знает сие. Ибо к каждой мысли о Боге всегда, как мгла, примешивается нечто мое и видимое. Каким же образом проникну эту мглу и вступлю в общение с Богом, чтобы, не трудясь уже более, обладать и быть уверенным, что обладаю тем, что давно желал приобрести? Самое пагубное дело — не чтить Бога и не знать, что Он — первая вина всяческих, от которой все произошло и пребывает соблюдаемое по неизреченному чину и закону, но представлять себя знающим, что такое Бог, есть повреждение ума; это то же, что, увидев в воде солнечную тень, думать, будто бы видишь самое солнце, или, поразившись красотою преддверия, воображать, будто бы видел самого Владыку внутренних чертогов. Хотя один и премудрее несколько другого, поскольку привлек к себе более лучей света, потому что больше всматривался, однако же все мы ниже Божия величия, потому что Бога покрывает свет, и покров Его – тьма. Кто рассечет мрак, тот осиявается второю преградою высшего света. Но проникнуть двойной покров весьма нелегко. Того, Кто все наполняет и Сам выше всего, Кто умудряет ум и избегает порывов ума, увлекая меня на новую высоту тем самым, что непрестанно от меня ускользает, — сего Бога особенно содержи в уме и чествуй, доказывая любовь свою ревностью к заповедям. Но не везде и не всегда должно изыскивать, что Он такое, и не перед всяким удобно изрекать о сем слово. Иное скажи о Боге, впрочем со страхом, а иное пусть остается внутри, и безмолвно чтимое чествуется втайне одним умом; для иного же отверзай только слух, если преподается слово, ибо лучше подвергать опасности слух, нежели язык. О прочем же будем молить, чтобы узнать сие ясно, отрешившись от дебелости плоти; а теперь, сколько можно, будем очищать себя и обновляться светлою жизнью. Так примешь в себя умосозерцаемого Бога; ибо несомненно то, что Бог Сам приходит к чистому, потому что обителью чистого бывает только чистый. Умозаключения же мало ведут к ведению Бога, ибо всякому понятию есть другое противоположное, а мое учение не терпит на все удобопреклонной веры.

...Божество необходимо будет ограничено, если Оно постигнется мыслью. Ибо и понятие есть вид ограничения.

Бога, что Он по естеству и сущности, никто из людей никогда не находил и, конечно, не найдет. А если и найдет когда-нибудь, то пусть разыскивают и любомудрствуют о том желающие. Найдет же, как я рассуждаю, когда это наше богоподобное и божественное, т. е. наш ум и наше слово, соединятся со сродным себе, когда образ взойдет к Первообразу, к Которому теперь стремится. И это, как думаю, выражается в том весьма любомудром учении, по которому познаем некогда, сколько сами познаны (1 Кор. 13:12). А что в нынешней жизни достигает до нас, есть тонкая струя и как бы малый отблеск великого света.
Потому, если кто познал Бога, и засвидетельствовано, что он познал, то познание это приписывается ему в том отношении, что сравнительно с другим, не столько просвещенным, оказался он причастником большего света. И такое превосходство признано совершенным, не как действительно совершенное, но как измеряемое силами ближнего.

Женщинам прилично не много говорить о Боге, именно, сколько можно им знать о досточтимом естестве Троицы, о тройственной в Божестве единой благодати, ибо глаголы благочестия нехорошо предавать и молчанию. Должны же они больше слушать. Но то и другое, и говорить и слушать, обязаны с трепетным умом и благоговейно, на все налагая покров стыдливости. В словах же прекословных пусть упражняются люди мудрые, низлагающие неверных.

Хочешь ли со временем стать богословом и достойным Божества? — соблюдай заповеди и не выступай из повелений. Ибо дела как ступени ведут к созерцанию.

Что со мною? Опять ниспадаю до речений человеческих. Ибо как можно назвать простое таковым? И не количественное – стольким? Но простите слову — орудию малому; я говорю о Высочайшем! Великий и Долготерпеливый — Естество неописуемое и бестелесное, потерпит и то, что говорим о Нем как о теле, и употребляем речения, далеко не соответствующие истине. Ибо если Он принял плоть, то не погнушается и подобным словом.

Божество беспредельно и непознаваемо. В нем совершенно постижимо это одно — Его беспредельность; хотя иной и почитает принадлежностью простого естества — быть или вовсе непостижимым, или совершенно постижимым. Но исследуем, что составляет сущность простого естества; потому что простота не составляет еще его естества, точно так же, как и в сложных существах не составляет естества одна только сложность. Разум, рассматривая беспредельное в двух отношениях — в отношении к началу и в отношении к концу, когда устремит взор свой на небесную бездну, и не находит, на чем остановиться, или где положить предел своим представлениям о Боге, тогда беспредельное и неисследимое называет безначальным; а когда, устремившись в низшую бездну, испытывает подобное прежнему, тогда называет его бессмертным и нетленным; когда же сводит в единство то и другое, тогда именует вечным; ибо вечность не есть ни время, ни часть времени, потому что она неизмерима. Но что для нас время, измеряемое течением солнца, то для вечных вечность, нечто спротяженное с вечными существами и как бы некоторое временное движение и расстояние.
Этим да ограничится ныне размышление наше о Боге; потому что нет времени распространяться, и предмет моего слова составляет не богословие, но Божие домостроительство. Когда же именую Бога, разумею Отца и Сына и Святого Духа, как не разливая Божества далее этого числа Лиц, чтобы не ввести множества богов, так не ограничивая меньшим числом, чтобы не осуждали нас в скудости Божества, когда впадем или в иудейство, защищая единоначалие, или в язычество, защищая многоначалие. В обоих случаях зло равно, хотя от противоположных причин. Таково Святое Святых, скрываемое и от самых Серафимов и прославляемое тремя Святынями, которые сходятся в единое Господство и Божество, о чем другой некто прекрасно и весьма высоко размышлял прежде нас.
Но поскольку для Благости не довольно было упражняться только в созерцании Себя самой, а надлежало, чтобы благо разливалось, шло далее и далее, чтобы число облагодетельствованных было как можно большее, то Бог измышляет, во-первых, Ангельские и небесные силы. И мысль стала делом, которое исполнено Словом и совершено Духом. Так произошли вторые светлости, служители первой Светлости, разуметь ли под ними разумных духов, или как бы невещественный и бесплотный огонь, или другое какое естество, наиболее близкое к сказанным. Хотел бы я сказать, что они неподвижны на зло и имеют только движение к добру, как существующие вокруг Бога и непосредственно озаряемые от Бога, но признавать и называть их не неподвижными, а неудободвижными убеждает меня Денница — по светлости, а за превозношение ставший и называемый тьмою, с подчиненными ему богоотступными силами, которые через свое удаление от добра стали виновниками зла, и нас в его вовлекают. Так и по таким причинам сотворен Богом умный мир, сколько могу о сем размышлять, малым умом взвешивая великое.
Поскольку же первые твари были благоугодны Богу, то измышляет другой мир — вещественный и видимый; и это есть стройный состав неба, земли и того, что между ними, удивительный по прекрасным качествам каждой вещи, и еще более достойный удивления по стройности и согласию целого, в котором и одно к другому, и все ко всему состоит в прекрасном соотношении, служа к полноте единого мира. А этим Бог показал, что Он силен сотворить не только сродное, но и совершенно чуждое Себе естество. Сродны же Божеству природы умные и одним умом постигаемые, совершенно же чужды твари подлежащие чувствам, а и из этих последних еще далее отстоят от Божественного естества твари вовсе неодушевленные и недвижимые.

Теперь, когда охотно восхожу на гору, или, справедливее сказать, желаю и вместе желаю по надежде, боюсь по немощи вступить внутрь облака и беседовать с Богом, ибо это повелевает Бог, — теперь, кто из вас Аарон, тот взойди со мною и встань вблизи, но будь доволен тем, что надобно ему остаться вне облака; а кто Надав, или Авиуд, или один из старейшин, тот взойди также, но стань издалеча, по достоинству своего очищения; кто же принадлежит к народу и к числу недостойных такой высоты созерцания, тот, если он не чист, вовсе не приступай, потому что это не безопасно, а если очищен на время, останься внизу и внимай одному гласу и трубе, то есть голым речениям благочестия, на дымящуюся же и молниеносную гору взирай, как на угрозу и вместе на чудо для неспособных взойти, но кто злой и неукротимый зверь, вовсе не способен вместить в себе предлагаемого в умозрении и богословии, тот не скрывайся в лесу с тем злым умыслом, чтоб, напав нечаянно, уловить какой-нибудь догмат или какое-нибудь слово и своими хулами растерзать здравое учение, но стань еще дальше, отступи от горы; иначе он «будет побит камнями или поражен стрелою» (Евр. 12:20), «злодеев предаст злой смерти» (Мф. 21:41), потому что истинные и твердые учения для зверонравных есть камни; — погибнет, хотя он рысь, которая умрет с пестротами своими (Иер. 13:23); или лев, жаждущий добычи и рычащий (Пс. 21:14), который ищет или наших душ, или наших выражений, чтобы обратить их себе в пищу; или свинья, которая попирает прекрасные и блестящие бисеры истины (Мф. 7:6); или Аравийский и другой породы волк, даже волков быстрее в своих лжемыслях (Авв. 1:8); или лисица, то есть хитрая и неверная душа, которая, смотря по времени и нужде, принимает на себя разные виды, питается мертвыми и смердящими телами, также мелким виноградом, потому что не достать ей крупного; или другое сыроядное животное, запрещенное Законом, нечистое для пищи и употребления. Ибо слово, устранясь от таковых, хочет быть написанным на скрижалях твердых и каменных, и притом на обеих сторонах скрижалей, по причине открытого и сокровенного смысла в Законе, — открытого, который нужен для многих и пребывающих внизу, и сокровенного, который внятен для немногих и простирающихся вверх. Но что со мною сделалось, друзья, таинники и подобные мне любители истины? Я шел с тем, чтобы постигнуть Бога; с этою мыслью отрешившись от вещества и вещественного, собравшись, сколько мог, сам в себя, восходил я на гору. Но как простер свой взор; едва увидел Бога сзади (Исх. 33:22-23) и то покрытый Камнем (1 Кор. 10:4), то есть воплотившимся ради нас Словом. И приникнув несколько, видя не первое и чистое естество, познаваемое Им Самим, то есть Самою Троицею; вижу не то, что пребывает внутри первой завесы и закрывается Херувимами, но одно крайнее и к нам простирающееся. А это, сколько знаю, есть то величие, или, как называет божественный Давид, то великолепие (Пс. 8:2), которое  видимо в тварях, Богом и созданных и управляемых. Ибо все то есть задняя Божия, что после Бога доставляет нам познание о Нем, подобно тому, как отражение и изображение солнца в водах показывает солнце слабым взорам, которые не могут смотреть на него, потому что живость света поражает чувство. Так богословствуй и ты, хотя будешь Моисеем и богом Фараону, хотя с Павлом взойдешь до третьего неба и услышишь неизреченные слова (2 Кор. 12:4), хотя станешь и их выше, удостоившись Ангельского или Архангельского лика и чина! Ибо все небесное, а иное и пренебесное, хотя в сравнении с нами гораздо выше естеством и ближе к Богу, однако ж дальше отстоит от Бога и от совершенного Его постижения, чем сколько выше нашего сложного, низкого и вниз тяготеющего состава.

О Ты, Который превыше всего! Ибо что иное позволено мне изречь о Тебе? Как воспеснословит Тебя слово? Ибо Ты неизрекаем никаким словом. Как воззрит на Тебя ум? Ибо Ты непостижим никаким умом. Ты един неизречен; потому что произвел все изрекаемое словом! Ты един непознан; потому что произвел все объемлемое мыслию. Тебе воздает честь все и одаренное и не одаренное разумом! К Тебе устремлены общие всех желания; о Тебе болезнуют все сердца; Тебе все воссылает моления; Тебе все, уразумевающее Твои веления, изрекает безмолвное песнословие. Тобою единым все пребывает. К Тебе все в совокупности стремится; Ты конец всего; Ты един и все; Ты ни един, ни единое, ни все. О Всеименуемый! Как наименую Тебя, единого неименуемого? Да и какой небесный ум проникнет сквозь заоблачные покровы? Будь милосерд, о Ты, Который превыше всего! Ибо что иное позволено мне изречь о Тебе?

Мы ищем имени, которым бы выражалось естество Божие, или самобытность, и бытие, ни с чем другим не связанное. А имя: Сущий (Исх. 3:14), действительно принадлежит собственно Богу и всецело Ему одному, а не кому-либо прежде и после Него; потому что и не было, и не будет чем-либо ограничено или пресечено. Что касается до других имен Божиих, то некоторые очевидным образом означают власть, а другие домостроительство, и последнее, частью до воплощения, частью по воплощении. Например: Вседержитель и Царь или славы (Пс. 23:10), или веков (1 Тим. 1:17), или сил, или возлюбленного (Пс. 67:13), или царствующих (1 Тим. 6:15), и Господь Саваоф, или, что тоже, Господь воинств (Ис. 3:15), или сил (Ам. 6:8), или господствующих (1 Тим. 6:15), — явным образом есть имена власти. А Бог спасающий (Пс. 67:21), Бог или отмщений (Пс. 93:1), или мира (Рим. 10:20), или правды (Пс. 4:2), Бог Авраама, Исаака, Иакова (Исх. 3:6) и всего духовного Израиля, который видит Бога, — есть имена домостроительства. Поскольку нами управлять можно посредством страха наказаний, надежды спасения, а также славы, и через упражнение в добродетелях; то отсюда заимствованы предыдущие имена, и имя Бога отмщений научает в нас страх, имя Бога спасений — надежду, и имя Бога добродетелей — подвижничество, чтобы преуспевающий в чем-либо из сказанного, как бы нося в себе Бога, тем более поспешал к совершенству и сближению с Богом посредством добродетелей. Сверх того, имена эти есть общие наименования Божества; собственное же имя Безначального есть Отец, безначально-Рожденного — Сын, и нерожденно-Исшедшего или Исходящего — Дух Святой.

Мы как бы строим огромные здания малым орудием, когда человеческою мудростью уловляем видение Сущего, когда к предметам мысленным приступаем со своими чувствами или не без чувств, которые заставляют нас кружиться и блуждать, и не можем, неприкровенным умом касаясь неприкровенных предметов, подойти сколько-нибудь ближе к истине и запечатлеть в уме чистые его представления. А слово о Боге чем совершеннее, тем непостижимее, ведет к большему числу возражений и самых трудных решений. Ибо всякое препятствие, и самое маловажное, останавливает и затрудняет ход ума и не дает ему стремиться вперед подобно тому, как браздами вдруг сдерживают несущихся коней, и внезапным их потрясением сворачивают в сторону. Так Соломон, который до преизбытка был умудрен больше всех и до него живших, и ему современных, получил в дар от Бога широту сердца и полноту созерцания обильнее песка (3 Цар. 4:29), чем более погружается в глубины, тем более чувствует кружения и почти концом мудрости поставляет найти, сколько она удалилась от него (Еккл. 7:24). А Павел покушается, правда, исследовать, не говорю естество Божие <он знал, что это совершенно невозможно>, а только судьбы Божии; но поскольку не находит конца и отдохновения в восхождении, поскольку любоведение ума не достигает явно окончательного предела, а всегда остается для него нечто еще неизведанное, то <чудное дело! О, если бы со мною было то же!> заключает речь изумлением, именует все подобное богатством Божиим и глубиною (Рим. 11:33), и исповедует непостижимость судеб Божиих, выражаясь почти так же, как и Давид, когда он то называет судьбы Божии бездною многою (Пс. 35:7), в которой нельзя достать основания ни мерою, ни чувством, то говорит, что удивился разум от него и от состава его, и утвердился больше, нежели на сколько простираются его силы и его объем (Пс. 138:6).

Когда же произношу слово: Бог, вы озаряйтесь единым и тройственным светом — тройственным в отношении к особенным свойствам, или к Ипостасям, если кому угодно назвать так, или к Лицам (нимало не будем спорить об именах, пока слова ведут к той же мысли), — единым же в отношении к понятию сущности и, следственно, Божества. Бог разделяется, так сказать, неразделимо, и сочетается разделенно; потому что Божество есть Единое в Трех, и едино есть Три, в Которых Божество или, точнее сказать, Которые есть Божество. А что касается до преизбытка и недостатков, то мы без них обойдемся, не обращая ни единства в слитность, ни разделения в отчуждение. Да будут равно далеки от нас и Савеллиево сокращение, и Ариево разделение; ибо то и другое в противоположном смысле худо, и одинаково нечестиво. Ибо для чего нужно — или злочестиво сливать Бога, или рассекать на неравных? — у нас один «Бог Отец, из Которого все, и мы для Него, и один Господь Иисус Христос, Которым все, и мы Им» (1 Кор. 8:6), и един Дух Святый, в Котором все. Словами: «из Него» , «Им» и «в Нем»-, не естества разделяем, но отличаем личные свойства единого и неслиянного естества. А это видно из того, что различаемые опять сводятся воедино, если не без внимания прочтешь у того же Апостола следующие слова: «Ибо все из Него, Им и к Нему. Ему слава во веки, аминь» (Рим. 11:36). Отец есть Отец и безначален; потому что ни от кого не имеет начала. Сын есть Сын, и не безначален; потому что от Отца. Но если начало будешь разуметь относительно ко времени, то Сын и безначален; потому что Творец времен не под временем. Дух есть истинно Дух Святый, происходящий от Отца, но не как Сын; потому что происходит не рожденно, но исходно; если для ясности надобно употребить новое слово. Между тем ни Отец не лишен нерожденности, потому что родил; ни Сын — рождения, потому что от Нерожденного; ни Дух Святый не изменяется или в Отца, или в Сына, потому что исходит, и потому что Бог; хотя и не так кажется безбожным. Ибо личное свойство непреложно; иначе как оставалось бы личным, если бы прелагалось и переносилось? Итак, один Бог в Трех и Три Едино, как сказали мы.

Кто же хочет Божество Небесного Духа найти на страницах Богодухновенного закона, тот увидит многие, частые и вместе сходящиеся стези, если только пожелает видеть, если сколько-нибудь сердцем привлек чистого Духа, и ум у него острозрителен. А если кто потребует открытых слов вселюбезного Божества, то пусть знает, что неблагоразумно его требование. Ибо доколе большей части смертных не было явлено Божество Христово, не надлежало возлагать невероятного бремени на сердца до крайности немощные. Не для начинающих благовременно совершеннейшее слово. Кто станет слабым еще глазам показывать полный блеск огня или насыщать их непомерным светом? Лучше постепенно приучать их к яркому блеску, чтобы не повредить и самых источников сладостного света. Так и слово, открыв прежде всецелое Божество Царя Отца, стало озарять светом великую славу Христову, являемую немногим разумным из людей, а потом, яснее открыв Божество Сына, осияло нам и Божество светозарного Духа. И для тех прорицало оно малый свет, большую же часть предоставило нам, которым потом обильно и в огненных языках разделен Дух, показавший явные признаки Своего Божества, когда Спаситель вознесся от земли. Знаю же, что Бог есть огонь на злых и свет для добрых.

Если хочешь быть богом, показывай свою деятельность не в том, чтобы делать зло, но в том, чтобы делать добро.

Как Отец ничего не оставляет для умопредставления выше безначального Божества, так и Сын Отчий имеет началом вечного Отца, подобно тому как начало света есть великий и прекраснейший круг солнечный. Впрочем, всякое подобие ниже великого Бога и опасно, чтобы, поставив нечто между присносущным Отцом и присносущным Сыном, не отторгнуть нам Царя-Сына от Царя-Отца. Ибо предполагать, что время, или хотение прежде Бога, по моему мнению, значит рассекать Божество. Родитель велик как Бог, как родитель. Но если для Отца всего выше не иметь никакой причины досточтимого Божества, то и достопокланяему Рождению великого Отца не менее высоко иметь такое начало. Не отсекай Бога от Бога, потому что не знаешь такого сына, который бы далеко отстоял от отца.
А слова не рожденный и рождение от Отца не равнозначительны слову Божество. Иначе кто произвел эти два рода Божества? В отношении к Богу оба они не входят в понятие сущности; естество же, по моему разумению, нерассекаемо. Если Слову принадлежит рождение, то Отец, будучи бесплотен, не принимает ничего, свойственного плоти, человеческий ум никогда не дойдет до такого нечестия, чтобы помыслить это; и ты имеешь Сына-Бога, достойную славу Родителя.
Если же ты, суемудрый, желая возвеличить Божество великого Отца и напрасно вселяя в сердце пустой страх, отринул рождение, и Христа низводишь в ряд тварей, то оскорбил ты Божество Обоих. Отец лишен у тебя Сына, и Христос не Бог, если только Он сотворен. Ибо все, чего когда-либо не было, принадлежит к тварям: а Рожденное по важным причинам пребывает, и всегда будет, равным Богу. Какое же основание тому, что ты, наилучший, через Христовы страдания, впоследствии, когда переселишься отсюда, станешь богом, а Христос подобным тебе рабом, вместо Божеской чести припишется Ему только превосходство между рабами?
Если как ковач, намереваясь сделать колесницу, готовит молот, так и великий Бог в последствии времени создал полезное орудие, чтобы первородною рукою приобрести меня, — то тварь во многих отношениях будет превосходнее Небесного Христа, если только Слово для твари, а не тварь для Христа. Но кто же бы стал утверждать это? Если же Он принял плоть, чтобы помочь твоим немощам, а ты за это приводишь в меру преславное Божество то погрешил Милосердствовавший о тебе. А для меня тем более Он чуден, что и Божества не умалил, и меня спас, как врач, приникнув на мои зловонные раны.

Бог всегда был, есть и будет или, лучше сказать, всегда есть; ибо слова: «был» и «будет» означают деление нашего времени и свойственны естеству приходящему: а Сущий — всегда. И этим именем именует Он Сам Себя, беседуя с Моисеем на горе; потому что сосредоточивает в Себе Самом всецелое бытие, которое не начиналось и не прекратится. Как некое море сущности, неопределимое и бесконечное, простирающееся за пределы всякого представления о времени и естестве, одним умом (и то весьма неясно и недостаточно, не в рассуждении того, что есть в Нем Самом, но в рассуждении того, что возле Его), через набрасывание некоторых очертаний, оттеняется Он в один какой-то облик действительности, убегающий прежде, чем будет уловлен, и ускользающий прежде, нежели умопредставлен, столько же освещающий владычественное в нас, если оно очищено, сколько быстрота летящей молнии озаряет взор. И это, кажется мне, для того, чтобы постигаемым привлекать к Себе, ибо совершенно непостижимое безнадежно и недоступно, а непостижимым приводить в удивление, через удивление же возбуждать большее желание, и через желание очищать, и через очищение соделывать богоподобными; а когда сделаемся такими, уже беседовать как с вечными .

Что солнце для существ чувственных, то Бог для духовных; одно освящает мир видимый, Другой — невидимый; одно телесные взоры делает солнцевидными, Другой разумные естества — богоподобными. И как солнце, доставляя возможность видящему видеть, а видимому быть видимым, само гораздо превосходнее видимого, так Бог, устрояющий, чтобы существа мыслящие имели дар мышления, а мыслимые были предметом мышления, Сам выше всего мысленного, и всякое желание останавливается на Нем, далее же никуда не простирается.

По Писанию Бог спит (Пс. 43:24), пробуждается (Пс. 7:7), гневается (Вт. 11:17), ходит и имеет престолом херувимов (Ис. 37:16). Но разве Бог подвержен немощам? Разве Он есть тело? Ясно, что здесь представлено то, чего нет на самом деле. Соразмеряясь со своими понятиями, мы назвали и божественное словами, взятыми из своего опыта. Когда Бог, по известным только Ему Самому причинам, как бы прекращает Свою заботу о нас, мы говорим, что Он спит. Когда, наоборот, вдруг начинает благодетельствовать, это значит, что Он пробуждается. Он наказывает, а мы говорим: «гневается». Он действует то здесь, то там, а по-нашему — Он «ходит», быстро движется — «летает». Обращенность к нам мы называем «лицом», даяние и принятие — «рукою». И так всякая другая Божия сила и всякое другое Божие действие изображены у нас чем-нибудь взятым из опыта человеческого.

«Понять Бога трудно, а изречь невозможно» — так мудрствовал один из эллинских богословов - Платон в Тимее, и, думаю, не без хитрой мысли; чтобы почитали его познавшим, сказал он: трудно, и, чтобы избежать обличения, назвал это неизреченным. Но, как я рассуждаю, изречь невозможно, а понять еще более невозможно. Ибо что постигнуто разумом, то имеющему не вовсе поврежденный слух и тупой ум, объяснит, может быть, и слово, если не вполне достаточно, то, по крайней мере, слабо. Но обнять мыслью столь великий предмет совершенно не имеют ни сил, ни средств не только люди, оцепеневшие и преклоненные к земле, но даже весьма возвышенные и боголюбивые, равно как и всякое рожденное естество, для которого этот мрак — эта грубая плоть, служит препятствием к пониманию истины. Не знаю, возможно ли это природам высшим и духовным, которые, будучи ближе к Богу и озаряясь всецелым светом, может быть, видят Его, если не вполне, то совершеннее и определеннее нас, и притом, по мере своего чина, одни других больше и меньше. Но об этом не продвинусь далее. Что же касается до нас, то не только мир Божий превосходит всяк ум и понимание (Флп. 4:7), не только уготованного по обещаниям (1 Кор. 2:9; Ис. 64:4) для праведных не могут ни глаза видеть, ни уши слышать, ни мысль представить; но даже едва ли возможно нам и точное познание твари. Ибо и здесь у тебя одни тени, в чем уверяет сказавший: «увижу небеса, дела рук Твоих, луну и звезды» (Пс. 8:4) и постоянный в них закон, ибо говорит не как видящий теперь, а как надеющийся некогда увидеть. Но в сравнении с тварями гораздо невместимее и непостижимее для ума то естество, которое выше их и от которого они произошли.
Непознаваемым же называю не то, что Бог существует, но то, что Он такое. Ибо не пуста проповедь наша, не суетна вера наша; и не о том преподаем мы учение. Не обращай нашей искренности в повод к безбожию и клевете, не превозносись над нами, которые сознаемся в неведении! Весьма большая разность — быть уверенным в бытии чего-нибудь и знать, что оно такое. Есть Бог — творческая и содержательная причина всего; в этом наши учители — и внешний опыт, и естественный закон, — зрение, обращенное к видимому, которое прекрасно утверждено и совершает путь свой, или, скажу так, неподвижно движется и несется; — естественный закон, от видимого и благоустроенного умозаключающий о Начальнике этого. Ибо вселенная как могла бы составиться и стоять, если бы не Бог все осуществлял и содержал? Кто видит красиво отделанные гусли, их превосходное устройство и расположение, или слышит самую игру на гуслях, тот ничего иного не представляет, кроме сделавшего гусли или играющего на них, и к нему восходит мыслью, хотя, может быть, и не знает его лично. Так и для нас явственна сила творческая, движущая и сохраняющая сотворенное, хотя и не познается она мыслью. И тот крайне несмышлен, кто, следуя естественным указаниям, не восходит до этого познания сам собою.
Впрочем, не Бог еще то, что мы представили себе под понятием Бога, или чем мы Его изобразили, или чем описало Его слово. А если кто когда-нибудь и сколько-нибудь обнимал Его умом, то чем это докажет? Кто достигал до последнего предела мудрости? Кто удостаивался когда-нибудь такого дарования? Кто до того «открыл уста разумения и привлек Дух» (Пс. 118:131), что при содействии этого Духа, все испытующего и знающего даже глубины Божии (1 Кор. 2:10), постиг он Бога, и не нужно уже ему простираться далее, потому что обладает последним из желаемых, к чему стремятся и вся жизнь и все мысли высокого ума? Но какое понятие о Боге составишь ты, который ставишь себя выше всех философов и богословов и хвалишься без меры, если ты вверишься всякому пути познания? К чему приведет тебя пытливый разум?