Григорий Богослов

Слаба любовь, если разделена между миром и Христом, а, напротив того, тверда, если устремлена к Единому. Случалось видеть, как каменотесец или выделывающий что-либо из дерева, когда нужно обсечь по прямой черте, закрывает один глаз ресницами, а другим напрягает все зрение, совокупленное воедино, и верно определяет, где погрешило орудие. Так и любовь сосредоточенная гораздо ближе поставляет нас ко Христу, Который любит любящего, видит обращающего к Нему взоры, видит и выходит навстречу приближающемуся. Чем более кто любит, тем постояннее смотрит на любимого, и чем постояннее смотрит, тем крепче любит. Так образуется прекрасный круг.

Не будем умышлять худого сами на себя, не утратим дерзновения перед Богом, оказавшись огорченными и через меру негодующими на обидевших. Предоставим человека Богу и будущим наказаниям, а себе приобретем человеколюбивого Судию, оказавшись сами человеколюбивыми; сделаем снисхождение, чтобы и нам было сделано снисхождение. Да не обольщает тебя суетная мысль, что нет вины справедливо отомстить и преступника выдать законам. У римлян свои законы, а у нас свои: но те неумеренны, жестоки, не щадят даже и крови; у нас же законы милостивы, человеколюбивы и не позволяют предаваться гневу и на обидчиков. Их будем держаться, им станем следовать, чтобы, оказав малую милость, потому что маловажна и никакой не имеет цены здешняя жизнь, получить взамен великое от Самого Бога, то есть Его человеколюбие и будущие надежды.

Божественная Благость не довольствовалась созерцанием Себя Самой; надлежало, чтобы благо разливалось, шло далее и далее. Бог измышляет, во-первых, ангельские и небесные силы. И мысль стала делом, которое исполнено Словом и совершено духом. Так произошли вторые светлости, служители первой светлости. Поскольку же первые твари были Ему угодны, то измышляет другой мир – вещественный и видимый; и это есть стройный состав неба и земли, и того, что между ними, удивительный по прекрасным качествам каждой вещи, а еще более, достойный удивления по гармонии целого. Пожелав показать все богатство Благости, художническое Слово созидает живое существо, в котором приведены в единство невидимое и видимая природа, то есть созидает человека, и, взяв тело из уже сотворенного вещества, а от Себя вложив жизнь <что в слове Божием известно под именем разумной души и образа Божия>, творит как бы второй мир, в малом – великий; поставляет на земле иного ангела, созерцателя видимой природы, таинника умосозерцаемой твари.

Единомыслие ведет начало от Троицы, так как Ей и по естеству свойственно единство и внутренний мир. Оно усвоено ангельскими и божественными Силами, пребывающими в мире с Богом и между собою. Оно простирается на всю тварь, ибо ей служит украшением безмятежность. Оно удобно поселяется и в нас – как по душе, когда в ней добродетели переходят одна в другую и одна с другой сообщаются, так и по телу, когда в нем и члены, и стихии имеют взаимное согласие, отчего в первом случае происходит то, что является и именуется красотой, а во втором – здравием.

Усвоив себе совершенное молчание, <язык> усвоит доброречие.

Кто исчислит все те огорчения, какие причиняет язык? Если захочет, без всякого труда, в одну минуту, заставит он враждовать дом с домом, город с городом, народ с властелином, царя с подданными, как искра, мгновенно воспламеняющая солому. Плывущих на одном корабле, сына, родителя, брата, друга, супругу, супруга — всех удобно вооружает он одного против другого. Злого сделает добрым, а доброго, напротив того; погубит, и все это опять переиначит. Кто переможет слово? Язык мал; но ничто не имеет такого могущества.

Как избежать клятвы? Приобретем такие нравы, которые бы внушали доверие.

Остерегайся, чтобы не поразили тебя нечаянно осмеяние и злой язык, который на совершенства твои изрыгает змеиный яд. Два пути у человека, и поругание бывает двоякое. Один путь плох; он приводит и к концу плохому. Другой путь хорош; и конец его, как и естественно, желанный. Но осмеяние преследует человека на обоих путях. А если бы язык нападал только на тех, которые плохи, что тогда было бы превосходнее его? Теперь же с одинаковою яростью нападает он на всех, на добрых и на злых. И ты будь осторожен и осмотрителен в обоих случаях. Страшись языка, который преследует беззаконников, чтобы избегать и самого порока, поражаемого языком; а языка, который у злого врага, вооружен на добрых, столько же бойся, сколько вдавшийся в море утес боится ветра и сокрушающейся о него волны.

Слух напрягай для одних добрых слов, а для речей срамных и бесстыдных заграждай его.

...Жизнь пустынная, отшельническая, удаляющаяся и чуждающаяся общения с людьми, хотя сама по себе важна и высока, даже выше сил человеческих, однако же ограничивается только преуспевающими в оной, отрицается же от общительности и снисходительности — свойств любви, которая, как известно... есть одна из первых достохвальных добродетелей. Сверх того, такая жизнь, как не обнаруживающаяся в делах, не может быть поверяема и сравниваема с другими родами жизни. Напротив того, жизнь общественная, провождаемая в кругу других, кроме того, что служит испытанием добродетели, и распространяется на многих, и ближе подходит к Божию Домостроительству, которое и сотворило все, и связало все узами любви, и наш род, после того как он утратил свою доброту чрез прившедший грех, снова воззвало посредством соединения и обращения с нами.

Небезопасен огонь подле соломы. Небезопасно и тебе, монах, под одним с собою кровом держать жену-девственницу. Положим, что надежда лучших благ разлучила между собою мужчину и женщину, но природа внутри себя скрывает еще тайный недуг. Пока ты держишь себя вдали, в тебе одна искра. Но как скоро сходишься вместе, при дуновении малого ветра воспламенишь пожар.

Надо заметить, что Господь не желает представить Своим ученикам для подражания ни голубя без змея, ни змея без голубя, чтобы простота голубя была изощрена хитростью змея, и хитрость змея была умерена простотой голубя.

Хвалю... благородство и высоту мыслей у стоиков, которые говорят, что внешнее нимало не препятствует блаженству, и что человек доблестный блажен, хотя бы жгли его в фаларидовом быке. А потому, как дивлюсь тем, которые у нас шли на опасности за дело прекрасное или мужественно переносили бедствия, так дивлюсь и тем из внешних, которые близко подходили к нашим...

Конечно, всех мучеников должно чествовать, а все прочее почитать ниже их подвига. Ибо хотя многое служит для нас руководством к лучшей жизни, и многое научает в добродетели. — и разум, и Закон, и Пророки, и Апостолы, и самые страдания Христа, Этого Первого Мученика, Который восшел на Крест и меня возвел с Собою, чтоб пригвоздить мой грех, восторжествовать над змеем, освятить древо, победить сластолюбие, спасти Адама и восстановить падший образ; однако же при столь многих и столь превосходных наставниках не менее поучительны для нас и мученики, эти словесные всесожжения, совершенные жертвы, приятные приношения, это проповедание истины, обличение лжи, исполнение духовно-разумеваемого Закона, разрушение заблуждения, гонение порока, потопление греха, очищение мира.

Не попустим себе до того забываться в наслаждениях, чтобы пренебрегать самое человеколюбие Бога, Который раздражается этим, хотя и не вдруг, не тотчас по преступлении наводит гнев свой на грешников.

Какой грех, кроме ереси, наиболее тяжек? Рождающий вражду.

«Есть скопцы,– говорит Христос,– которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит» (Мф. 19:12). Мне кажется, что Слово, начав с телесного, посредством телесного изображает высшее. Ибо мало, даже, может быть, крайне слабо и не достойно Слова было остановиться только на телесных скопцах: мы должны представить за этим нечто духовное. Итак, одни кажутся от природы расположенными к добру. Когда говорю «от природы», не унижаю тем произволения, но предполагаю то и другое: и наклонность к добру, и волю, которая приводит в действие естественную наклонность. А другие таковы, что их очищает учение, отсекая в них страсти; и их-то подразумеваю под скопцами, которые «оскоплены от людей», когда наставническое слово, отделяя доброе от дурного и одно устраняя, а другое предписывая, как, например, в заповеди: «уклоняйся от зла и делай добро» (Пс. 33:15), созидает в них духовное целомудрие. Хвалю и этот род скопцов, даже весьма хвалю как наставников, так и наставляемых – первых за то, что умеют отсекать зло, а последних за то, что еще лучше переносят отсечение. «И есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного». Иные не имели наставников, но сами для себя сделались похвальными наставниками. Не учила тебя мать, чему должно, не учили ни отец, ни священник, ни епископ, ни кто-либо другой из тех, кому поручено учить, но ты сам, приведя в действие разум, свободной волей воспламенил искру добра, изменил себя, отсек корни, истребил орудия греха, приобрел такой навык в добродетели, что для тебя стало уже почти невозможным устремляться к злу. Поэтому хвалю и такой род скопцов, даже еще более, чем другие роды. «Кто может вместить, да вместит». Избери что угодно: или последуй учителю, или сам для себя будь учителем. Одно только постыдно, если не будут отсечены страсти, а кем бы ни были они отсечены, это все равно. Ибо и наставник есть тварь Божия, и ты от Бога. Хоть наставник предвосхитит у тебя честь, хоть добро будет собственным твоим делом, в обоих случаях оно одинаково добро; отсечем только от себя страсти, чтобы «какой горький корень, возникнув, не причинил вреда» (Евр. 12:15), только будем следовать образу, станем только чтить Первообраз. Отсеки телесные страсти, отсеки и душевные, ибо насколько душа достойнее тела, настолько важнее очищать душу, чем тело.

Не робей слишком плоти, как будто она по природе своей неукротима. Не от Бога тот страх, который делает человека связанным. Не предавайся слишком и плотской неге, чтобы пресыщение, сверх чаяния твоего, не низринуло тебя с стремнины!

Скажи и ты, негодная, зловонная плоть! Поскольку я, <душа>, — владычица — сопряжена с тобою пищеваром, то скажи: чего ты хочешь себе, чтобы удержать в себе дыхание? Я должна тебе немногим, хотя стараешься вынуть у меня многое. Хочешь ли иметь стол, благоухающий от мира и излишних поварских ухищрений, слышать восторгающие звуки музыкальных орудий и рукоплесканий, видеть пляски юных отроков, несвойственные мужам, и круженья дев, неблагочинно обнаженных, так как все это учреждают на пиршествах любители распутства, чтобы еще более разгорячить вино, омрачающее ум? Если этого хочешь ты от меня, то скорее получишь удавку. Я ненасытным друзьям предлагаю следующее! Пусть сокроет тебя какой-нибудь приют, или сам собою образовавшийся в каменной горе, или, если надобно тебе и потрудиться, дело нескольких часов. Одеждою пусть будет у тебя или верблюжий волос, по уставу праведников, или даже кожа — покров древней наготы. Для ложа бери что случилось, а трава и древесные ветви да будут у тебя пурпуровой скатертью, неопасною для сопиршественников. И приятно благоухающая трапеза да предлагается у тебя без дальних приготовлений из тех безыскусственных даров, какие дружелюбная земля расточает всякому. А устроив твое помещение, и напитаем тебя охотно. Хочешь ты есть? Бери себе хлеб, если случится, даже и житный. А для варенья без меры даем тебе соль и дикий лук — некупленный овощ, другою лучшею приправой пусть будет голод. Хочешь ли ты пить? — Пред тобой струится вода — всегда через край льющаяся чаша, питье, не производящее опьянения, наслаждение, заимствуемое не у виноградной лозы. А если хочешь и пороскошничать, то не пожалеем уксуса. Но тебе и этого будет недостаточно. Ты неутомимо и ненасытно хочешь черпать удовольствие дырявою бочкою. Ищи же себе другого попечителя, а у меня нет досужего времени лелеять своего домашнего врага, который бы уязвил меня, как окостеневшая от стужи и потом в недре моем отогретая змея. Ты хочешь огромных домов, позолоченных потолков, искусных произведений живописи и мозаики, едва не живых изображений, стен, блестящих разными и искусно подобранными цветами? Хочешь пышной одежды, к которой нельзя и притронуться, хочешь богатых перстней и этого убранства, смешного для тех, которые учатся целомудрию, а еще более смешного для меня, который знаю одну внутреннюю красоту...
«Богомудрый! пройди мимо пламенеющего меча, будь делателем Божественных растений, цветущих разумом, которых лишил меня враг, уловив сластолюбием. Приступи опять к древу вечно пребывающей жизни, а она, как нашел я, есть ведение Всевышнего Бога, Единого Трисиянного Света, к Которому стремится все». Так скажет сам себе всякий, если он мудр. А кто не захочет сказать, тот напрасно провел жизнь. И, о если бы еще только напрасно, а не в величайшем зле!

Гибельная плоть – черная волна злого, падшего ангела! Гибельная плоть – корень многочисленных страстей! Гибельная плоть – подруга земного скоротечного мира! Гибельная плоть – противница небесной жизни! Плоть – мой враг и друг: приятная война, неверное благо; плоть, непрестанно вкушающая плод человекоубийственного древа, прах, грязная цепь воюющего со мною вещества, негодная кипучесть, гроб и узы царя моего – небесного образа, который я получил от Бога! Еще ли не положишь конца бесстыдным порокам, не покоришься духу, о окаянная злоумышленница! Когда Христос безобразие вещества приводил в красоту. Он словом сотворил собственными руками тебя одну и потом соединил с Божеством, чтобы спасти и Своею смертью избавить от лютой смерти возлюбленную тварь – наследницу великой жизни, которую одуряющий, падший ангел обременил страданиями. Поэтому окажи мне уважение, перестань безумствовать и питать непримиримую вражду к душе моей! Рукою Бессмертного Бога и тем бедственным днем, который, наконец, соберет воедино все дела смертных, свидетельствую тебе, что, изнурив и низложив тебя скорбями всякого рода, сделаю бессильнее самих мертвецов, если не оставишь своего безумия и потока кровей прикосновением к краю чистых одежд Христовых.

Не позволим себе до того забыться наслаждением, чтобы пренебрегать самим человеколюбием Бога, Который «раздражается» этим, хотя и не сразу, не тотчас после преступления наводит гнев Свой на грешников.

Блажен, кто ведет жизнь бесплотную, и великого образа не обложил примесью тины! Немногое, и то по принуждению, следует за небесными помыслами, а гораздо большее им противится и служит омрачением ума. Я порождение скоротечного; для чего делаешь подобным меня бессмертным? Если во мне Божие дыхание, то для чего, Христе, связываешь меня брением? Наступила старость, ослабели члены. Но если восставшая плоть, явно или тайно, приходит еще в бешенство и, что всего прискорбнее, таинника небесных жертв делает нечистым, то заклинаю тебя, плоть, великою державою Бога, или черным для нечестивцев днем, удержись от наглости!

Не слишком себя обнадеживай, и не вовсе теряй надежду. Одно ослабляет, другое низлагает. В чем-нибудь преуспевай, другого держись, сколько ни есть, а к иному не будь завистлив; недовершенное не сделает бесполезным труд совершенного тобою пути.

И из угодных Богу одни совершают доброе плавание, а другие, будучи не хуже первых, встречают затруднение и плавании. Кто же, кроме Тебя, Слово, знает тому причины! Не превосходнее ли идти стезею крутою и негладкою, нежели путем удобным? Впрочем, скажу, какая у меня об этом мысль. Лучше то и другое вместе — и идти, и идти к совершенству. А если сие невозможно, то труды предпочитаю бесславному и недоброму спасению. Конечно, многое должно возносить к Богу меня, которого утомляют и плоть, и стечение дел. Что же мне делать, если не достигаю обеих желанных целей? Приуготовь себя как можно скорее и к небу окрыли душу драгоценную для Слова. Не оставляй при себе ничего излишнего, сбрось с себя всю тяготу суетной жизни и здешних зол. Я предстоятель таинственной трапезы; я очищаю людей, которых приношу Тебе в дар посредством бескровных и совершенных учений. О приснотекущая Светлость, Источник света! Я сам имею нужду в очищении и потому знаю, как тяжело очищать пятна нечистоты. Заметьте сие, пастыри людей, и трепещите!

Не затаивай в себе прелюбодейной любви к миру; а затаивает ее тот, кто дал в себе место хотя тонкому корню порока; от этого корня раскинется туда и сюда множество ветвистых стеблей.

...У нас Единый Бог правит этою вселенной, как Ему угодно; Сам, по собственным Своим мановениям и законам, премудро приводит все в движение и взаимное сопряжение, хотя, по-видимому, и не все идет благопоспешно. Ибо и в древности, и ныне многим из самых мудрых затруднительными казались примечаемые в здешней жизни несообразности <...>
А если ты не знаешь законов, это не значит, чтобы не знало их и Слово. Ибо, если ты не знаешь живописи, не следует, чтобы не знал ее и живописец. Или, если тебе неизвестны свойства линий, не следует, чтобы они были так же неизвестны геометру, как и тебе. Иное сам ты постиг, а с иным согласись благоразумно. И то уже признак разума, чтобы покоряться разуму. Ежели все ясно, то скажи: где место вере? Ибо вера есть непытливое согласие.

Господь жаждет, чтобы Его жаждали, напоевает желающих пить; приемлет за благодеяние, если просят у Него благодеяния, доступен, великодаровит; с большею приятностию дает, нежели иные приемлют сами. Только не обнаружим в себе низкой души, прося того, что маловажно и недостойно Дающего.

Души твердые, если руководствует и управляет ими разум, — великое приобретение для добродетели; при недостатке же знания и разума они то же самое и для порока.

...Великое приобретение, если сдерживаешь слово, готовое разразиться, когда извне ударяют в твое сердце. Укрощая слово, ты укрощаешь и волнение гнева; и хотя не без труда, однако укротишь его. Если не даешь свободы языку, когда он кичится и приходит в дикую ярость, но держишь его в узде, то отвратишь обиду. С покорением вождя покорится царь страстей, и ты отдохнешь от мучительного треволнения.

Ты никогда не будешь щедрее Бога, хотя бы и пожертвовал всем, что имеешь, хотя бы отдал вместе с имуществом и самого себя, ибо и то самое, чтобы отдать себя Богу, человек получает от Него же. Сколько ты ни уплатишь Ему, все еще больше того будет оставаться на тебе, и ничего не дашь ты своего, поскольку все от Бога. И как нельзя опередить своей тени, которая постольку подвигается вперед, поскольку мы идем вперед, и всегда в равном расстоянии нам предшествует; как нельзя телу вырасти выше головы, всегда над ним возвышающейся, — так и нам невозможно превзойти дарами своими Бога.

Цвет опал, приблизилось время жатвы. Побелели у меня волосы; гумно призывает к себе колос; уже нет незрелости в ягоде; близко собирание гроздов. Точило моих злостраданий уже истаптывается. О мой злой день! Как избегну его? Что со мною будет? Как страшен мне грех; как страшно оказаться полным терний и гроздов гоморрских, когда Христос станет судить богов, чтобы каждому воздать по его достоинству, и назначить страну, сколько взор вынесет света! Одна мне надежда, что под Твоим руководством, Блаженный, в сии краткие дни обращусь еще к Тебе.

Какой же плач приличен тебе, душа, которую умертвил губительный змей, Божий образ запечатлев горькою смертью? Плачь, плачь, окаянная; это одно для тебя полезно. Покину дружеские и веселые пиры; покину великую славу красноречия и благородство крови; покину дома с высокими крышами и все земное счастье; покину даже сладостный солнечный свет, самое небо и блистательные звезды, которыми оно увенчано. Все это оставлю тем, которые будут после меня; а сам, с повязкой на голове, как мертвец и бездыханный, лягу на постель, последним плачем утешу плачущих, получу ненадолго похвалу и беспрекословную любовь, потом камень и под ним неумирающее тление. Впрочем, не от этого смущается мое сердце; трепещу единственно правдивых Божиих весов.

Немалыми мерами измеряй путь своей жизни. Ежели ты определил возвращающегося назад или самого порочного, то не думай, что достиг уже предела добродетели. Превзойти немногих — не верх еще совершенства. Для тебя мерою должны быть заповедь и Бог. А ты далеко еще от Бога, хотя идешь и быстрее других. Имей в виду не то, сколь многих стал ты выше, но то, сколь многих остаешься еще ниже, и желай быть всех совершеннее. Выше тебя широкое небо; а ты высок между низкими.

Не думай о себе слишком высоко и не полагайся на свой ум, хотя ты и очень велемудр. Если и видишь кого ниже себя, не превозносись, как всех превозшедший и находящийся близко к цели. Тот не достиг еще цели, кто не увидел предела своего пути. Много надобно иметь страха, но не должно приходить и в излишнюю робость. Высота низлагает на землю, надежда возносит к небу, а на великую гордыню гневается Бог. За иное можешь взяться руками, иного касайся только надеждою, а от иного вовсе откажись. И то признак целомудрия — знать меру своей жизни. Равно для тебя худо — и отложить благую надежду, и возыметь слишком смелую мысль, что нетрудно быть совершенным. В том и другом случае твой ум стоит на худой дороге. Всегда старайся, чтобы стрела твоя попадала в самую цель, смотри, чтобы не залететь тебе далее заповеди Великого Христа, остерегайся и не вполне исполнить заповедь; в обоих случаях цель не достигнута. И излишество бывает часто бесполезно, когда, желая новой славы, напрягаем стрелу сверх меры.

Первое, чистое естество — Троица, а потом ангельская природа; в-третьих же, — я, человек, поставленный в равновесии между жизнью и болезненною смертью, я, которому предназначена величественная цель, но достигаемая с трудом, если только, хотя несколько, приоткрыта мною дверь греховной жизни, ибо такой подвиг предназначен Богом моему уму. И тот из нас совершеннейший, кто среди многих зол носит в себе немногие кумиры греха, кто, при помощи Великого Бога, храня в сердце пламенную любовь к добродетели, поспешает на высоту, а грех гонит от себя прочь, подобно тому как ток реки, влившейся в другую быструю и мутную и неукротимую реку хотя и смешивается с нею, однако же превосходством своей чистоты закрывает грязный ее ток. Такова добродетель существа сложного; большее же совершенство предоставлено существам небесным. А если кто еще на земле увидел Бога или, вознеся отсюда на небо тяжелую плоть, взашел к Царю, то это— Божий дар. Смертным же да будет положена мера!

Всякий мореплаватель близок к кораблекрушению, и тем ближе, чем с большею отважностию плывет. Так и всякий, обложенный телом, близок к бедам телесным, и тем ближе, чем бесстрашнее ходит с поднятым челом, не смотря на лежащих перед ним. Доколе плывешь при благоприятном ветре, подавай руку потерпевшему кораблекрушение, доколе наслаждаешься здоровьем и богатством, помоги страждущему. Не дожидайся того, чтобы узнать из собственного опыта, какое великое зло есть бесчеловечие и какое великое благо есть сердце, отверстое терпящим нужду. Не желай дожить до того, чтобы Бог вознес руку Свою (Пс. 73:3) на возносящих шею свою и пренебрегающих убогих. Вразумись чужими бедами. Дай хоть самую малость бедному; и то не будет малостью для того, кто во всем нуждается, и для Самого Бога, если подаяние будет по силе. Вместо великого дара принеси усердие. Ничего не имеешь? Утешь слезою. Великое врачевство злополучному, когда кто от души пожалеет о нем; несчастие много облегчается искренним соболезнованием.

И мы, подражая Христу, можем иногда заграждать уста любопытным совопросникам и их неуместные вопросы решать вопросами же еще более неуместными.

Не заботься во всем и всегда одерживать верх. Лучше уступить над собою победу с пользою, чем победить со вредом. И у борцов почитается побежденным не всегда тот, кто лежит внизу, но часто и тот, кто остается вверху.

Где страх, там соблюдение заповедей; где соблюдение заповедей, там очищение плоти — этого облака, омрачающего душу и препятствующего ей ясно видеть Божественный луч; но где очищение, там озарение; озарение же есть исполнение желания для стремящихся к предметам высочайшим или к Предмету Высочайшему, или к Тому, Что выше высокого. Потому должно сперва самому себя очистить, и потом уже беседовать с чистым...

...Мы поклоняемся Отцу и Сыну и Святому Духу, разделяя личные свойства и соединяя Божество. Не смешиваем три <Ипостаси> в одно, чтобы не впасть в недуг Савеллия, и Единого не делим на три <сущности>, разнородные и чуждые друг другу, чтобы не дойти до безумия Ария. Ибо для чего, как растение, скривившееся на одну сторону, изо всех сил перегибать в противоположную сторону, пытаясь исправить кривизну кривизною, а не довольствоваться тем, чтобы, выпрямив только до середины, остановиться в пределах благочестия? Когда же говорю о середине, подразумеваю Истину, которую одну и должно иметь в виду, отвергая как неуместное смешение, так и еще более нелепое разделение. Ибо в одном случае, из страха многобожия сократив понятие о Боге в одну Ипостась, оставим у себя одни голые имена, признавая, что один и тот же есть и Отец, и Сын, и Святой Дух и утверждая не столько то, что все Они одно, сколько то, что каждый из Них ничто: потому что, переходя и переменяясь друг в друга, перестают уже быть тем, что Они сами в Себе. А в другом случае, разделяя Божество на три сущности, или, если будем считать их <по Ариеву безумию> одну другой чуждой, неравной и отдельной, или безначальной, не соподчиненной и, так сказать, противоположной, то предадимся иудейской скудости, ограничив Божество одним нерожденным, и впадем в противоположное, но равное первому зло, предположив три начала и трех богов, что еще нелепее предыдущего.

...Безначальное, Начало и Сущее с Началом — Един Бог. Но безначальность или нерожденность не есть естество Безначального. Ибо всякое естество определяется не через то, чем оно не есть, но через то, чем оно есть; ибо оно есть положение, а не отрицание существующего. И Начало, тем, что оно начало, не отделяется от Безначального, ибо для Него быть началом не составляет естества, как и для Первого быть безначальным; потому что сие относится только к естеству, а не есть самое естество. И Сущее с Безначальным и с Началом есть не иное что, как то же, что и Они. Имя Безначальному — Отец, Началу — Сын, Сущему вместе с Началом — Дух Святый; а естество в Трех единое — Бог, Единение же — Отец, из Которого Другие и к Которому Они возводятся, не сливаясь, а сопребывая с Ним, и не разделяемые между Собою ни временем, ни хотением, ни могуществом.

Везде ищу помощи и, повсюду от Тебя обременяемый, к Тебе опять обращаю взоры, Блаженный, к Тебе, моя помощь к Тебе, Вседержитель, Нерожденный, Начало и Отец Начала — бессмертного Сына, великий Свет равного Света, Который, по неисследимым законам, из Единого исходит в Единое, — к Тебе, Сын Божий, Премудрость, Царь, Слово, Истина, Образ Первообраза, Естество, равное Родителю, Пастырь, Агнец, Жертва, Бог, Человек, Архиерей, — к Тебе, Дух, исходящий от Отца, Свет нашего ума, приходящий к чистым и творящий человека богом! Умилосердись надо мною; даруй и мне, как здесь в преклонные лета, так и в будущей жизни, когда вступлю в общение со всецелым Божеством, радостно восхвалять Тебя немолчными песнопениями!

Учи не признавать Сына нерожденным <потому что Отец один> и Духа Сыном <потому что Единородный один>. Пусть и сии Божеские свойства принадлежат Им исключительным образом, а именно: Сыну — сыновство, Духу же — исхождение, а не сыновство. Учи Отца именовать истинно Отцом и в смысле гораздо более истинном, нежели как именуются наши земные отцы; потому что Он Отец в единственном смысле, т. е. своеобразно, а не по подобию плотских отцов, — Отец Единственный, т. е. не в сочетании с кем-либо, — Отец Единственного Сына, т. е. Единородного, — Отец исключительно, т. е. не бывший прежде Сыном, — Отец всецело и всецелого Сына <чего нельзя достоверно сказать о наших отцах>, — Отец изначала, т. е. не впоследствии сделавшийся Отцом. Учи Сына именовать истинно Сыном, потому что Он — Единственный Сын Единственного Отца, Сын в единственном смысле и исключительно, а не вместе и Отец, — Сын всецело и Всецелого Отца, — Сын из начала, не начавший когда-либо быть Сыном; потому что не вследствие пременения советов Его Божество, и не вследствие преуспеяния Его обожение, так чтобы Отец не был когда-либо отцом и Сын — сыном. Учи именовать Святаго Духа истинно Святым, потому что никто другой не свят так и в такой мере, и Святость Духа есть не что-либо придаточное, но самоисточное; Она не есть что-либо возрастающее или убывающее, что-либо во времени начинающееся и прекращающееся. И Отцу и Сыну и Святому Духу суть общи неначинаемость бытия и Божественность, но Сыну и Духу принадлежит иметь бытие от Отца. И отличительное свойство Отца есть нерожденность, а Сына — рожденность, и Духа Святаго — исходность <εκπεμψις>. Когда же домогаешься постигнуть образ <рождения и исхождения>, тогда что оставляешь Им Самим, Которые, по свидетельству Писания, одни только знают Друг Друга, и Друг Другом познаются (см.: 1 Кор. 2, 11), или что оставишь и тем из нас, которые впоследствии будут просвещены тамошним <Горним> светом? Соделайся прежде чем-либо из сказанного или подобным тому, и тогда познаешь столько, сколько Они познаются Друг Другом. Теперь же учи единственно ведать сие: Единицу в Троице и Троицу в Единице поклоняемую, в Которой и разделенность и единство непостижимы. Не бойся, что, исповедуя рождение, припишешь Божеству страдательность. Божество хотя и рождает, однако же не страждет. И я в том тебе порукою, что Оно рождает Божески, а не человечески; потому что и бытие Его не человеческое. Бойся же приписывать Богу время и тварность, ибо если произошел во времени, то не Бог. Бойся, чтобы, без нужды стоя за Бога, не отринуть Бога, соделав сослужебною себе тварью Того, Кто равен Отцу по Божеству, Кто и тебя освободит от рабства, если искренно исповедуешь Его владычество. Не бойся исповедовать исхождение, потому что Богу, во всем преизбыточествующему, равно нет необходимости — или не изводить, или изводить. Бойся же отчуждения и той угрозы, какая возвещена не богословствующим, но хулящим Духа Святаго (Мф. 12: 31—32). Не воздавай худого чествования Единоначалию, сокращая или обсекая Божество.

Не успею помыслить о Едином, как озаряюсь Тремя. Не успею разделить Трех, как возношусь к Единому. Когда представляется мне Единое из Трех, считаю это целым; Оно наполняет мое зрение, а большее убегает от взора. Не могу объять Его величие, чтобы к оставшемуся прибавить большее. Когда соединю в умосозерцании Трех, вижу Единое Светило, не умея разделить или измерить соединенного Света.

Первая Дева есть чистая Троица. От безначального Отца, не возбужденного кем-либо <потому что Сам Он для всех есть Путь, Корень и Начало>, и рождающего не что-либо подобное смертным чадам, как от света свет, исходит Сын Царь. От Сына же нет другого возлюбленного сына, восхищающего подобную славу, так что Отец всецело пребывает Родителем, а Сын только Сыном и единственным Сыном единственного Отца, имеющим то общее с великим Духом, что Оба одинаково суть от Отца. Един Бог, открывающийся в Трех Светах; таково чистое естество Троицы!

...Неслитность трех Ипостасей соблюдается в едином естестве и достоинстве Божества. Сын не Отец, потому что Отец один, но то же, что Отец. Дух не Сын, хотя и от Бога, потому что Единородный один, но то же, что Сын. И Три — едино по Божеству, и Единое — три по личным свойствам, так что нет ни единого — в смысле Савеллиевом, ни трех — в смысле нынешнего лукавого разделения.

...О, если бы никто не погиб, но все мы пребыли в едином духе, единодушно сподвизались за Евангельскую веру, едино мудрствовали, вооружась щитом веры, препоясав чресла истиною, знали одну только брань — брань против лукавого и против воинствующих под его начальством; не боялись тех, которые могут убить тело, но не могут похитить души, боялись же Господа души и тела, сохраняли драгоценный залог, полученный нами от отцов, т. е. поклонялись Отцу и Сыну и Святому Духу, в Которых мы крестились, в Которых уверовали, с Которыми сочетались, познавали Отца в Сыне, Сына в Духе, прежде соединения разделяли, прежде разделения соединяли, не почитали Трех за единого <потому что Они не безыпостасны и не одну составляют ипостась, так что богатство наше не в одних именах, но и в самой вещи> и верили, что Три суть едино, — едино же не ипостасию, но Божеством — Единица в Троице поклоняемая, и Троица в Единице возглавляемая, вся достопоклоняемая, вся царственная, единопрестольная, равнославная, премирная и превысшая времени, несозданная, невидимая, неприкосновенная, непостижимая. Сама только ведущая о Себе, какой порядок имеет Сама в Себе, а для нас равно досточтимая, достойная равного служения, Едина восходящая во Святая Святых, всякую же тварь оставляющая вне, и отделяющая иных первою, а других второю завесою, так первою отделены от Божества существа небесные и Ангельские, второю же отделено наше естество от существ небесных!

Воспеваю Тебя, Живая Троица, Единая и единственно единоначальная, Естество неизменяемое, безначальное, Естество неизреченной сущности, Ум непостижимый в мудрости, небесная Держава, непогрешимая, неподначальная, беспредельная, Сияние неудобозримое, но все обозревающее, от земли и до бездны ни в чем не знающее для Себя глубины!

В трех Светах одно естество неподвижно. Единица не бесчисленна; потому что покоится в трех Добротах. Троица не в разной мере досточтима; потому что естество не рассекаемо. В Божестве Единица, но тричисленны Те, Которым принадлежит Божество. Каждый есть Единый Бог, если именуешь Одного. И опять, Един Бог безначальный, из Которого богатство Божества, когда слово упоминает о Трех. В первом случае проповедуется смертным досточтимость трех Светов; во втором мы славим пресветлое Единодержавие и не восхищаемся многоначальным собором богов. Ибо, по моему рассуждению, многоначалие есть то же, что и совершенное безначалие, находящееся во взаимной борьбе. А борьба предполагает раздор; а раздор быстро ведет к разрушению. Посему многоначалие да будет у меня как можно дальше от Божества!
Тремя богами можно было бы назвать тех, которых разделяли бы между собою время, или мысль, или держава, или хотение, — так что каждый никогда бы не был одинаков с прочими, но всегда находился с ними в борьбе. Но у моей Троицы одна сила, одна мысль, одна слава, одна держава; а через это не нарушается и единичность, которой великая слава в единой гармонии Божества.
Это только свету, который во мне, открыло Троичное сияние из-за кистей завесы внутрь Божия храма, за которыми сокрыто царственное естество Божие. А если нечто большее открыто Ангельским ликам, то еще гораздо более ведомо Самой Троице.