Григорий Богослов

Любить человека – значит воздавать честь Создателю; служить нищему – значит воздавать честь Обнищавшему ради нас.

Меня не связало супружество — этот поток жизни, эти узы, тягчайшие из всех, какие налагает на людей вещество, как начало трудов.

Если жена может тебе дать то же, что и Бог, то супружеская жизнь равна безбрачной. А если не может, то и между сими родами жизни нет равенства.

Снег приличен зиме, а цветы — весенней поре, седина — морщинам, а сила — юношеским летам. Однако же и цветы бывают зимой, и снег показывается в весенние дни, и юность производит седины, а случалось видать и бодрую старость, и старика гораздо с большими силами, нежели едва расцветающего юношу. Так, хотя супружество имеет земное начало, а безбрачная жизнь уневещивает Всецарю Христу, однако же бывает, что и девство низлагает на тяжелую землю, и супружеская жизнь приводит к небу. А потому, если бы стали винить один супружество, а другой девство, то оба сказали бы неправду.

Лучше быть бездетным, нежели иметь глупых детей; там один бездетен, а здесь многие худы.

Хорошо обязаться супружеством, только целомудренно, уделяя большую часть Богу, а не плотскому союзу.

Супружество или вовсе удаляется от Христа по причине гибельных воспламенений плоти и всякого рода мирских забот, или слегка касается божественного. Как тот, кто смотрит сразу на две головы или на два лица или видит на страницах вдвойне написанные буквы, не уловляет верно целого образа, хотя и желает, но одну часть объемлет, а другая убегает от слабого рассеявшегося зрения: так слаба и любовь, если разделена между миром и Христом; а напротив того — тверда, если устремлена к Единому. Человек или, обладая всецело Христом, нерадеет о жене, или, дав в себе место любви земной, забывает о Христе.

Если кто из усердия к добродетели презирает супружескую любовь, то пусть знает, что добродетель не чуждается этой любви. В древности не только всем благочестивым было приятно супружество, но плодом нежной супружеской любви были и тайнозрители Христовых страданий – пророки, патриархи, иереи, победоносные цари, украшенные всякими добродетелями, потому что добрых не земля породила, но все они – порождение и слава супружества.

Когда брак есть собственно брак и супружеский союз и желание оставить после себя детей, тогда брак хорош, так как умножает число благоугождающих Богу. Но когда он разжигает грубую плоть, обкладывает ее тернием и делается как бы путем к пороку, тогда и я скажу: лучше не жениться (Мф. 19:10).

Когда божественная тварь явилась на земле и на земных долинах вечноцветущего рая, однако же у человека не было еще помощника в жизни, подобного ему; тогда премудрое Слово совершило подлинно величайшее чудо — созданного быть зрителем мира, т. е. мой корень и семя многообразной жизни, разделив на две части, могущественною и животворящею рукою изъяло из бока одно ребро, чтобы создать жену, и, в недра обоих влив любовь, побудило их стремиться друг к другу. Но чтобы не всякая жена стремилась ко всякому мужу, положило предел вожделениям, который называется супружеством, — эту узду для не знающего меры вещества, чтобы при его стремительности и необузданных порывах, когда бы люди кучами привлекались друг к другу, от незаконных сообщений не пресекся священный человеческий род, и неудержимым безрассудством порываемая похоть не возбудила во всех и войн, и огорчений.

Связанные узами супружества, заменяем мы друг для друга и руки, и ноги, и слух. Супружество и слабого делает вдвое сильнее. Общие заботы супругов облегчают для них скорби и общие радости восхищают обоих. Для единодушных супругов и богатство делается приятнее, а в бедности самое единодушие приятнее богатства. Для них супружеские узы служат ключом целомудрия и пожеланий, печатью необходимой привязанности.

Одно из лучшего, что можно пожелать на браке, чтобы Сам Христос присутствовал на браке, — потому что где Христос, там благопристойность; и чтобы вода стала вином, т. е. все претворилось в лучшее, а поэтому не было смешиваемо несоединимое между собою и не были сводимы вместе епископы и смехотворы, молитвы и рукоплескания, псалмопения и звуки свирелей, потому что как все прочее, так и браки христианские должны иметь благопристойность, а благопристойным делает степенность. Вот что приносим в дар бракосочетанию.

Блажен, кто, уступив немногое законам брака, приносит в дар Христу большую часть любви.

Исполнители казни не злое делают дело, потому что служат законам; не беззаконен и меч, которым казним злых. Но, впрочем, не хвалят исполнителя казни и не с приятностью встречают убийственный меч. Так и я не хочу сделаться ненавистным, своею рукою и своим словом утвердив развод, потому что лучше быть посредником соединения и дружбы, чем раздора и разрыва житейских уз.

Составляя одну плоть, супруги имеют и одну душу, и взаимною любовью одинаково возбуждают друг в друге усердие к благочестию. Ибо супружество не удаляет от Бога, а, напротив, более привязывает, потому что больше имеет побуждений. Как малый корабль и при слабом ветре движется вперед, быстро носимый по водам распростертыми парусами, даже и руки без труда принуждают его к бегу ударами весел; большого же корабля не сдвинет легкое дыхание, напротив того, когда он с грузом выходит на море, только крепкий и попутный ветер может придать ему хода, так и не вступившие в супружество, как не обремененные житейскими заботами, имеют нужду в меньшей помощи Великого Бога, а кто обязан быть попечителем милой супруги, имения и чад, кто рассекает обширнейшее море жизни, тому нужна большая помощь Божия, тот взаимно и сам более любит Бога.

Вы тот, на кого в этой жизни наложил свои узы честной брак, приложите ума, как бы вам больше плодов внести в небесные точила.

Лучше всего, если Сам Христос присутствует на браке, потому что где Христос, там все обретает достоинство, и вода претворяется в вино, то есть все изменяется к лучшему.

Брак не бесчестен потому только, что девство честнее его. Я буду подражать Христу, чистому Невестоводителю и Жениху, Который чудодействует на браке и Своим присутствием доставляет честь супружеству. Да будет только брак чист и без примеси нечистых пожеланий.

Первый брак есть закон, второй — снисхождение, третий — беззаконие. А кто преступает и этот предел, тот подобен свинье, и не много имеет примеров такого срама. Хотя закон дает развод по всякой вине, но Христос — не по всякой вине, а позволяет только разлучаться с прелюбодеицей, все же прочее повелевает переносить любомудренно, и прелюбодеицу отлучает потому, что она повреждает род. Касательно же всего прочего будем терпеливы и любомудренны... Видишь ли, что жена прикрасилась или подкрасилась — сотри; или у нее язык предерзливый — уцеломудри; или смех неблагопристойный — сделай скромным; или замечаешь неумеренность в издержках и в питии — ограничь; или неблаговременные выходы из дома — положи преграду; или рассеянный взор — исправь. Но не отсекай, не отлучай от себя поспешно, ибо неизвестно, кто подвергается опасности: отлучающий или отлучаемый.

Добродетель должна быть бескорыстна, если желает быть добродетелью, которая имеет в виду одно добро.

Живые отличаются от мертвых не только тем, что смотрят на солнце и дышат воздухом, но тем, что совершают что-нибудь доброе. Если они этого не исполняют, то ничем не лучше мертвых.

Не будем ленивы на добро, но станем гореть духом, чтобы не уснуть мало-помалу в смерть или чтобы во время нашего сна враг не посеял худых семян.

Христос снисходит к рабам и сорабам, принимает на Себя чужое подобие, представляя в Себе всего меня и все мое, чтобы истощить в Себе мое худшее, подобно тому как огонь истребляет воск или солнце – испарения земли, и чтобы мне, через соединение с Ним, приобщиться свойственного Ему. Поэтому собственным Своим примером Он возвышает цену послушания и испытывает его в страдании, потому что недостаточно было одного расположения, как недостаточно бывает и нам, если не сопровождаем его делами, так как дело служит доказательством расположения. Но, может быть, не хуже предположить и то, что Он подвергает испытанию наше послушание и все измеряет Своими страданиями, руководствуясь искусством Своего человеколюбия, чтобы Собственным опытом познать, что для нас возможно и сколько должно с нас взыскивать и нам извинять, если при страданиях будет принята во внимание и немощь. Ибо если и Свет, Который, по причине покрова плоти, светит во тьме (Ин. 1:5), то есть в этой жизни, гоним был другою тьмою (подразумеваю лукавого и искусителя), то насколько более потерпит это, по своим немощам, тьма человек. И что удивительного, если мы, когда Свет совершенно избежал, бываем несколько настигаемы? По правому об этом рассуждению, для Него более значит быть гонимым, чем для нас быть настигнутыми. Присоединю к сказанному еще одно место, которое... очевидно, ведет к той же мысли: "Ибо, как Сам Он претерпел, быв искушен, то может и искушаемым помочь" (Евр. 2: 18).

Кому и для чего пролита эта излившаяся за нас великая и преславная Кровь Бога, и Архиерея, и Жертвы? Мы были во власти лукавого, проданного под грех, сластолюбием купившие себе повреждение. А если цена искупления дается не кому иному, как содержащему все в Своей власти, спрашиваю: кому и по какой причине принесена такая цена? Если лукавому, то как это оскорбительно! Разбойник получает не только от Бога, но и Самого Бога; за свое мучительство берет такую безмерную плату, что за нее справедливо было пощадить нас! А если Отцу, то, во-первых, каким образом? Не у Него мы были в плену. А во-вторых, по какой причине Кровь Единородного приятна Отцу, Который не принял и Исаака, приносимого отцом, но заменил жертвоприношение, вместо словесной жертвы дав овна? Или из этого видно, что приемлет Отец не потому, что требовал или имел нужду, но по Домостроительству и потому, что человеку нужно было освятиться человечеством Бога, чтобы Он Сам избавил нас, преодолев мучителя силой, и возвел нас к Себе через Сына, посредствующего и всеустрояющего в честь Отца, Которому Он во всем покорствующий?

Мы не отделяем в Нем человека от Божества, но учим, что один и тот же – прежде не человек, но Бог и Сын, Единородный, Предвечный, не имеющий ни тела, ни чего-либо телесного, а наконец и человек, воспринятый для нашего спасения, подлежащий страданию по плоти, бесстрастный по Божеству, ограниченный по телу, не ограниченный по духу: один и тот же – земной и небесный, видимый и умопредставляемый, вместимый и невместимый, чтобы всецелым человеком и Богом воссоздан был всецелый человек, падший в грех.

Как Отец ничего не оставляет для умопредставления выше Безначального Божества, так и Сын Отчий имеет началом безлетного Отца, подобно тому как начало света есть великий и прекраснейший круг солнечный,– впрочем, всякое подобие ниже великого Бога и опасно, чтобы, поставив нечто между присносущным Отцом и присносущным Сыном, не отторгнуть нам Царя Сына от Царя Отца......Если Слову принадлежит рождение, то Отец, будучи бесплотен, не приемлет ничего свойственного плоти... и ты имеешь Сына Бога, достойную славу Родителя. Если же ты, суемудрый, желая возвеличить Божество великого Отца и напрасно вселяя в сердце пустой страх, отринув рождение, и Христа низводишь в ряд тварей, то ты оскорбил Божество Обоих. Отец лишен у тебя Сына, и Христос не Бог, если Он сотворен. Ибо все, чего когда-либо не было, принадлежит к тварям, а Рожденное по важным причинам пребывает и всегда будет равным Богу.

Бог Слово, видя, как душепагубный грех поедает в смертном теле все, что Он вложил в него из небесной доли, и как хитрый змей господствует над людьми, для восстановления Своего достояния не другим помощникам предоставил исцелять болезнь, потому что слабое лечение недостаточно при великих страданиях, но истощил ту славу, какую имел Сам Он – Небесный и неизменный Образ Небесного. Вместе по человеческим и нечеловеческим законам воплотившись в пречистой утробе не познавшей мужа Жены, пришел Он к нам, будучи Богом и смертным, соединив воедино два естества, из Которых одно сокровенно, а другое видимо для людей: одно – Бог, а другое – родилось для нас в конце, когда в человеческой утробе соединился с ним Бог, и в обоих естествах пребывая единым Богом, потому что человек, соединившийся с Божеством, и из Божества человек есть Царь и Христос. Произошло новое соединение, потому что не позаботился я о первом. В первом – я был удостоен Божия дыхания, а в последнем – Христос воспринял на Себя мою душу и все мои члены, воспринял того Адама, первоначально свободного, который не облекся еще грехом, пока не узнал змея и не вкушал плода и смерти, питал же душу простыми небесными помыслами, был светлым таинником Бога и Божественного. Для этого – то воссоздания пришел в человеческое естество Бог, чтобы, преодолев и победив убийцу смертью, за вкушение запретного плода приняв желчь, за невоздержность рук – гвозди, за древо – Крест, за землю – возношением на Крест возвести Адама к жизни и славе. И распростерши святое тело соответственно концам мира, от всех концов собрал Он человеческий род, соединил воедино человека и заключил в лоне великого Божества, Кровью Агнца очистив всю нечистоту и отняв скверну, которая смертным преграждала путь от земли к Небу.

Христос Сам Себя приносит Богу, чтобы Ему Самому исхитить нас у обладавшего нами и чтобы взамен падшего принят был помазанный, потому что Помазующий неуловим.

«Он грехи наши Сам вознес Телом Своим на древо, дабы мы, избавившись от грехов, жили для правды: ранами Его вы исцелились» (1 Пет. 2:24). Бог, став человеком, страдает, как человек, и обнищевает до восприятия плоти, чтобы мы обогатились Его нищетою.

Христос, будучи Богом, Начальником Жизни, превысшим века, всегда всецелым образом бессмертного Отца, принял образ раба, вкусил смерть, вторично встретил жизнь, чтобы от рабства и от уз смерти избавить меня, возвращающегося к лучшей жизни.

Что значит рождение Бога от Девы? Как сошлись воедино естества, столь далекие одно от другого? Это Тайна, но, как представляется мне, малым умом измеряющему превысшее ума: очистительный Дух снизошел на Деву, а Слово Само Себе создало в себе Человека. Поскольку же Бог несоединим с плотью, а душа и ум есть нечто посредствующее, потому что живут во плоти и потому что образ Божий, то Божие естество, соединяясь со сродным себе, через это сродное вступило в общение и с плотью. Таким образом, и Обожившее и Обоженное – Единый Бог.

Немногие капли Крови воссозидают целый мир и для всех людей делаются тем же, чем бывает закваска для молока, собирая и связуя нас воедино.

«Сын ничего не может творить Сам от Себя, если не увидит Отца творящего» (Ин. 5:19). По этому поводу должно заметить, что слова «может» и «не может» не в одном смысле употребляются, но многозначны. Иное называется невозможным по недостатку сил в известное время и на известное действие: например, ребенок не может бороться, но со временем будет, может быть, и бороться. Иное бывает невозможным в большей части случаев: например, «не может укрыться город, стоящий на верху горы» (Мф. 5:14). Но в ином случае мог бы он и укрыться, если бы загорожен был большою горою. Иное невозможно по несообразности, например, «могут ли печалиться сыны чертога брачного, пока с ними жених?» (Мф. 9:15; Мк. 2:19), или телесно видимый Жених, ибо в Его присутствии – время не страданий, но веселья, или познаваемое умом Слово, ибо должны ли телесно поститься очищенные Словом? Иное невозможно по недостатку воли; например, «Не мог совершить там никакого чуда» по неверию принимающих (Мк. 6:5–6). Поскольку при исцелениях нужны вера врачуемых и сила врачующего, то по недостатку одного делалось невозможным другое. Но не знаю, не причислить ли и этого к невозможному по несообразности? Ибо несообразно было бы исцелить поврежденных неверием. Невозможность по недостатку воли выражается также в словах: «Вас мир не может ненавидеть» (Ин. 7:7); и: «как вы можете говорить доброе, будучи злы?» (Мф. 12:34). Ибо почему было бы невозможно то или другое, если не потому, что нет на это воли? А иногда называется невозможным и то, что хотя невозможно по природе, однако же могло бы стать возможным по воле Божией: например, невозможно тому же человеку родиться «в другой раз» (Ин. 3:4), и невозможна игла, принимающая в себя верблюда (Мф. 19:24). Ибо что препятствовало бы и этому быть, если бы это стало угодно Богу? Но вне всех этих невозможностей совершенно невозможное и несбыточное, и оно-то составляет предмет настоящего изыскания. Как признаем невозможным, чтобы Бог был зол или не существовал это показывало бы в Боге бессилие, а не силу, или чтобы существовало несуществующее, или чтобы дважды два было вместе и четыре и десять, так невозможно и ни с чем не совместимо, чтобы Сын творил что-либо такое, чего не творит Отец. Ибо все, что имеет Отец, принадлежит Сыну, так и, обратно, принадлежащее Сыну принадлежит Отцу. Итак, ничего нет собственного, потому что все общее. И самое бытие у Них общее и равночестное, хотя бытие Сына и от Отца. Потому и сказано: «Я живу Отцем...» (Ин. 6:57), не в том смысле, что жизнь и бытие Сына поддерживаются от Отца, но в том, что Сын от Отца существует преждевременно и безвиновно. Что же значат слова: как видит творящего Отца, так и творит? Неужели и здесь то же, что видим в списывающих картины или письмена, которые не иначе могут написать верно, как смотря на подлинник и им руководствуясь? Но Сын очищает проказы, освобождает от бесов и болезней, животворит мертвых, ходит по морю и совершает все прочее, что Им сотворено; над кем же и когда совершал это прежде Сына Отец? Не явно ли, что одни и те же дела Отец предначертывает, а Слово приводит в исполнение – не рабски и слепо, но со знанием и владычественно, точнее же сказать, отечески? Так понимаю я слова: «что творит Он, то и Сын творит также» (Ин. 5:19), не в подражание сотворенному, но по равночестию власти.

«Верую... во Единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго, иже от Отца рожденного прежде всех веков...»
Веруй, что Сын Божий – Предвечное Слово рожден от Отца бездетно и бесплотно и Он же в последние дни родился ради тебя, и Сыном человеческим, происшедшим от Девы Марии, неизреченно и нескверно, ибо нет никакой скверны там, где Бог и откуда спасение. Веруй, что он всецелый человек и вместе Бог, ради всего страждущего человека, чтобы всему тебе даровать спасение, разрушив всякое осуждение греха, бесстрастный по Божеству, страдающий по воспринятому человечеству, настолько же для тебя человек, насколько ты ради Него делаешься богом. Он за беззакония наши был веден на смерть, распят и погребен, поскольку вкусил смерть, и воскрес в третий день, вознесся на небо, чтобы возвести с Собою тебя, поверженного в прах. Но снова придет в славное Свое явление судить живых и мертвых, придет уже не плотью, но и не бестелесным, а в известном только Ему образе божественно совершенного тела, чтобы и видимым быть для пронзивших Его, и пребывать Богом, непричастным тяжести плоти.

Само Божие Слово, Превечное, Невидимое, Непостижимое, Бестелесное, Начало от Начала, Свет от Света, Источник жизни и бессмертия. Отпечаток Первообразной красоты, образ неизменяемый, определение и Слово Отца, приходит к Своему образу, носит плоть ради плоти, соединяется с разумной душой ради моей души, очищая подобное подобным, делается человеком по всему, кроме греха. Хотя во чреве Девы, в которой душа и тело предочищены Духом, однако же Происшедший есть Бог и с воспринятым от Нее – единое из двух противоположных – плоти и Духа, из которых один обожил, а другая обожена. О, новое смешение! О, чудное растворение! Сущий начинает бытие, Несозданный создается, Необъемлемый объемлется через разумную душу, посредствующую между Божеством и грубой плотью. Богатящий нищает до моей плоти, чтобы мне обогатиться Его Божеством, Исполненный истощается, – истощается ненадолго в славе Своей, чтобы мне быть причастником полноты Его. Какое богатство благости! Что это за таинство ради меня? Я получил образ Божий и не сохранил его; Он воспринимает мою плоть, чтобы и образ спасти, и плоть обессмертить. Он вступает с нами во второе общение, которое гораздо чудеснее первого, поскольку тогда Он даровал нам лучшее, а теперь воспринимает худшее.

«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Ин. 1:1).
Господь именуется Словом (Ин. 1:1) потому, что так относится к Отцу, как слово к уму, не только по бесстрастному рождению, но и по соединению с Отцом и потому, что являет Его. А иной сказал бы, может быть, что Он относится к Отцу, как определение к определяемому, потому что и определение называется словом.

Он родился, но и прежде был рожден: родился от жены, но и от Девы; родился человечески, рожден Божески, здесь без отца, но и там без матери; и все это есть знак Божества. Он носим был во чреве, но узнан Пророком, который сам был еще во чреве и «возрадовался» (Лк. 1:44) перед Словом, для Которого получил бытие. Он был повит пеленами, но когда воскрес, сложил с себя гробные пелены. Положен был в яслях, но прославлен Ангелами, указан звездою, почтен поклонением волхвов. Он спасался бегством в Египет, но и все египетское обратил в бегство. Для иудеев «нет в Нем ни вида, ни величия» (Ис. 53:2), но для Давида Он «прекраснее сынов человеческих» (Пс. 44:3), на горе Он молниеносен и светозарнее солнца, чем и объясняет тайны к будущему. Он крещен как человек, но разрешил грехи как Бог; крещен не потому, что Сам имел нужду в очищении, но чтобы освятить воды. Он был искушаем как человек, но победил как Бог и повелевает «дерзать как победивший мир» (Ин. 16:33). Голодал, но напитал тысячи, но Сам «есть хлеб жизни, хлеб небесный» (Ин. 6:33, 35). Жаждал, но и возгласил: «кто жаждет, иди ко Мне и пей», но и обещал, что «верующие источат живые воды» (Ин. 7:37, 39). Утруждался, но и Сам есть успокоение «труждающихся и обремененных» (Мф. 11:28). Его отягощал сон, но Он легок на море, но Он запрещает ветрам, но поднимает утопающего Петра. Дает дань, но из рыбы, но царствует над собирающими дань. Его называют самарянином и имеющим беса, однако Он спасает того, кто «шел из Иерусалима и попался разбойникам» (Лк. 10:30), Он познается бесами, изгоняет бесов, посылает в бездну легион духов и видит вождя бесовского «спадшего с неба, как молнию» (Лк. 10:18). В Него бросают камнями, но не могут взять Его. Он молится, но и внимает молитвам. Плачет, но и прекращает плач. Спрашивает, где положили Лазаря, потому что был человек, но и воскрешает Лазаря, потому что был Бог. Его продают за самую низкую цену – за тридцать сребреников, но Он искупает мир, и высокой ценой – собственной Своею Кровию «как овца веден был Он на заклание» (Ис. 53:7), но Он – Слово, возвещаемое «голосом вопиющего в пустыне» (Ис. 40:3). «Он изъязвлен был и мучим» (Ис. 53:5), но исцеляет «всякую болезнь и всякую немощь» (Мф. 4:23). Возносится на Крест и пригвождается, но восстанавливает нас Древом жизни, но спасает распятого с Ним разбойника. Напаяется уксусом, вкушает желчь, но Кто же Он? – Претворивший воду в вино. Истребивший горькое вкушение, «сладость и весь Он – любезность» (Песн. 5:16). Предает душу, но имеет «власть опять принять ее» (Ин. 10:18), но раздирается завеса, потому что небесное делается открытым, но распадаются камни, но восстают мертвые. Умирает, но животворит и разрушает смертью смерть. Погребается, но восстает, нисходит во ад, но возводит из него души, но восходит в Небеса, но придет судить живых и мертвых.

Сколько торжеств доставляет мне каждая Тайна Христова! И во всех их главное – мое совершение, воссоздание и возвращение к первому Адаму.

Ты – словолюб, ты исполнен ревности; для тебя непереносимо, если не польется у тебя слово! В этом случае желаю тебе не больше свойственного человеку. Говори, но со страхом, говори, но не обо всем, не всякому и не везде. Знай, кому, сколько, где и как говорить. Для всякой вещи, как говорят, есть свое время и всему своя мера.

Цель учения – открыть душу, вырвать ее у мира и предать Богу; сохранить образ Божий, если он цел; поддержать, если он в опасности; обновить, если поврежден; вселить Христа в сердца Духом; короче сказать – того, кто призван к Горнему миру, сделать богом и причастником горнего блаженства.

Руководство не может утвердиться принуждением: от насилия при всяком удобном случае стараются освободиться. К тому же пастырство – не столько начальство, сколько воспитание детей – более всего соблюдает свободу. Ибо тайна спасения – для желающих, а не для принуждаемых к нему.

Многословие не полезнее мудрости; доставив, может быть, некоторое удовольствие, оно улетает и исчезает вместе с колебанием воздуха, не оставляя следа, только очаровывает красноречием, пленяя слух. А мудрость проникает в ум, раскрывает уста, исполняет их духом, переживает рождение слова и немногими слогами возделывает многое.

Пока не побеждена мною, по возможности, плоть, пока не очищен ум, пока я не ближе других к Богу, считаю небезопасным принять на себя заботу о душах и посредничество между Богом и людьми, что составляет также и долг иерея.

Пастырь не должен знать даже меры в добре, и в восхождении к совершенству считать не то, что приобретено, но то, что не достигнуто. Пройденное надо всегда обращать в ступень к высшему. Не должен пастырь и высоко думать о себе, если он и многих превосходит, но признавать укором, если в чем-то не соответствует сану. Ему нужно измерять свои успехи заповедью, а не примером ближних (порочны ли они или преуспевают несколько в добродетели). Нельзя на малых весах взвешивать добродетель, которою мы обязаны Великому, от Которого все и для Которого все.

Как телам даются не одинаковые лекарства и пища – иное пригодно здоровому, иное – больному, так и души врачуют различным способом. Свидетели такого врачевания – сами больные. Одних назидает слово, другие исправляются примером. Для иных нужен бич, а для других узда; одни ленивы и малоподвижны к добру и таких нужно возбуждать ударами слова; другие сверх меры горячи духом и неудержимы в стремлениях, подобно молодым, сильным коням, бегущим дальше цели, таких может исправить обуздывающее и сдерживающее слово. Для одних полезна похвала, для других укоризна, но та и другая вовремя; напротив, без времени и без основания они вредят. Одних исправляет увещание, других – выговор, причем выговор или публичный, или тайный. Ибо одни привыкли пренебрегать вразумлениями, сделанными наедине, но приходят в чувство, если их укоряют при многих, другие же при гласности обличений теряют стыд, но их смиряет тайный выговор, и за такое снисхождение к себе они воздают благой покорностью. Иные, надмеваясь мыслью, что дела их тайны, ни о чем не заботятся, считают себя умнее других, в таких надо наблюдать тщательно все, даже самые маловажные поступки. А в других лучше многого не замечать и, как говорится, видя, не видеть и слыша, не слышать, чтобы, подавив их ревностью обличении, не побудить к упорству и в конце концов не сделать готовыми на все, истребив в них стыд как средство к внушению покорности. Иногда нужно гневаться, не гневаясь; проявлять презрение, не презирая; терять надежду, не отчаиваясь, насколько этого требует характер каждого. Некоторых нужно врачевать кротостью, смирением и соучастием в их лучших надеждах о себе. Одних полезно побеждать, от других часто полезнее быть самому побежденным. И хвалить или осуждать нужно – у иного достаток и могущество, а у иного нищету и расстройство дел. Ибо наше лечение не таково, каковы добродетель и порок, из которых первая всегда для всех лучше и полезнее всего, а последний – всего хуже и вреднее. У нас одно и то же, например, строгость или кротость, а также и многое другое не всегда, даже для одних и тех же, оказывается спасительным или опасным. Напротив, для одних хорошо и полезно одно, а для других – другое, противоположное первому, сообразно тому, чего требует время и обстоятельства и что допускает нрав исцеляемого. Хотя, сколько бы кто ни употреблял тщания и ума, невозможно всего изобразить и обнять мыслью в такой подробности, чтобы вкратце был виден весь ход лечения, однако на самом опыте и на деле это становится известным и врачебной науке, и врачу. Для ходящего по высоко натянутому канату небезопасно уклоняться в стороны: и малое по видимости уклонение влечет за собою большее, а безопасность зависит от равновесия. Так и в нашем деле: для того, кто по невежеству или по дурной жизни уклоняется в ту или другую сторону, очень опасно, что и сам он впадет в грех, и вовлечет в него тех, кого призван вести за собой. Напротив, нужно идти самым царским путем и остерегаться, чтобы, как сказано в Притчах, не уклониться «ни направо, ни налево» (Притч. 4:27). Таково свойство наших немощей, и от этого столько труда доброму пастырю, обязанному хорошо знать души своих пасомых, и быть вождем их по закону прямого и справедливого пастырства, которое было бы достойно нашего истинного Пастыря.

Лучше мне пять слов сказать в Церкви с разумом, нежели тысячи одним языком (1 Кор. 14:19) и невразумительным звуком трубы, который не возбуждает моего копна к духовной брани.

Наше врачебное искусство гораздо труднее, а следовательно, и предпочтительнее искусства лечения тела, но оно еще труднее и потому, что последнее мало заглядывает вглубь, более же занимается внешним. Напротив, наше врачевание и забота полностью относится к сокровенному сердца человека (1 Пет. 3:4), и наша брань – с врагом, воюющим и противоборствующим внутри нас, который оружием против нас употребляет нас же самих, что всего ужаснее и предает нас греховной смерти. А для борьбы нам нужны: великая совершенная вера, в большей мере Божие содействие, но не в малой мере, как я убежден, и наша собственная ревность, выражаемая словом и проявляемая делом.

Предстоятелю надобно превосходством своей добродетели привлекать народ к порядку и не силою обуздывать, но доводить до порядка убеждением. Ибо все, что делается недобровольно, кроме того, что оно насильственно и непохвально, еще и непрочно.

Обременение словом столько же неприязненно для слуха, сколько излишняя пища для тела.

Особенно вам, служители алтаря, советую не быть оком, исполненным тьмы, чтобы не оказаться первыми в порочной жизни. «Если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?» (Мф. 6:23).