Григорий Богослов

Григорий Богослов

Святитель (325/30–389/90)
Тематика цитат

Загрузка плеера...

Цитаты:

Если будешь много о себе думать, то напомню тебе, откуда пришел ты в жизнь, чем был прежде, чем — когда лежал в матерней утробе и чем будешь впоследствии, а именно: прахом и снедью червей; потому что принесешь с собою к мертвецам не более, как и самый немощный. А если будешь низко о себе думать, то напомню тебе, что ты Христова тварь, Христово дыхание, Христова честная часть, а потому вместе небесный и земной, приснопамятное творение — созданный бог, чрез Христовы страдания шествующий в нетленную славу. Потому не угождай плоти, чтобы не полюбить до излишества настоящую жизнь. Но старайся сооружать прекраснейший храм; потому что человек есть храм Великого Бога. И тот сооружает себя в сей храм, кто отрешается от земли и непрестанно шествует к небу. И сей-то храм советую тебе охранять так, чтобы он благоухал от всех твоих дел и слов, чтобы всегда пребывал в нем Бог, чтобы он всегда был совершен, и притом существенно, а не наружно. Не раскрашенный, разноцветный и блещущий поддельными красотами корабль веди по морскому хребту, но крепко сколоченный гвоздями, удобный для плавания, искусно оснащенный руками художника и быстро движущийся по водам.

Но поскольку нетленный Сын Божий (Бог Слово) создал человека с тем, чтобы он приобрел новую славу и, изменив в себе земное, в последние дни как бог шествовал отсюда к Богу, то и предоставил его собственной свободе и не подчинил его совершенно, но вложил закон в его природу. Он запечатлел в его сердце добрые наклонности и поставил среди рая, хотя в таком равновесии между добром и злом, что он мог по собственному выбору склониться к тому или другому, однако же чистым от греха и чуждым всякой двуличности. Рай же, по моему рассуждению, есть небесная жизнь. В нем-то поставил Бог человека, чтобы он был непрестанным исполнителем Божиих слов. Запретил же ему употребление одного растения, которое было совершеннее других, заключая в себе силу к полному различению добра и зла. Ибо совершенное хорошо только для преуспевших, а не для начинающих – последним оно так же обременительно, как совершенная пища младенцу. Но когда по ухищрению завистливого диавола, поверив словам Евы, Адам преждевременно вкусил сладкого плода, облек в кожаные одежды тяжелую плоть и стал трупоносцем. Он вышел из рая на землю, из которой был взят, и получил в удел земную жизнь. А к драгоценному растению Бог приставил хранителем Свою пламенеющую ревность, чтобы какой-нибудь Адам, подобно первому, не вошел внутрь преждевременно и раньше чем избежал смертоносной пищи сладкого древа, находясь еще во зле, не приблизился к древу жизни. Как увлеченный бурными волнами мореход отнесен назад и потом или отдав парус на волю легчайшему веянию, или с трудом на веслах снова пускается в плавание, так и мы, далеко отплывшие от великого Бога, опять не без труда совершаем вожделенное плавание.

Не смотри на жалкий человеческий род; тогда и сам скажешь с Гомером стихотворцем: «Нет ничего немощнее человека». Я плод истекшего семени; с болезнями родила меня мать, и воскормлен я с великими и тяжелыми трудами. Сперва матерь носила меня в объятиях — сладостный труд! а потом не без болезненных воплей сошел я на землю; потом стал ходить по земле как четвероногий, пока не поднялся на колеблющиеся ступни, поддерживаемый чужими руками. Со временем в намеках безмолвствующего голоса проблеснул мой ум. А потом уже под руководством других я выплакал себе слово. В двадцать лет собрался я с силами, но прежде этого, как подвизавшийся на поприще, встретил много поражений. Иное остается при мне, другое для меня погибло, а над иным, да будет известно тебе, душа моя, будешь еще трудиться, проходя жизнь, — это стремление во всем тебе противное, этот дикий поток, это волнующееся море, то здесь, то там вскипающее от непрестанных порывов ветра. Часто обуреваюсь собственным своим безрассудством, а таковое навел на меня противник нашей жизни — демон .

Художническое Слово созидает живое существо, в котором приведены в единство невидимая и видимая природы; созидает, говорю, человека и из сотворенного уже вещества взяв тело, а от Себя вложив жизнь, что в Слове Божием известно под именем разумной души и образа Божия, творит как бы некоторый второй мир, в малом великий; поставляет на земле иного ангела, из разных природ составленного поклонника, зрителя видимой твари, таинника твари умосозерцаемой; царя над тем, что на земле, подчиненного Горнему царству, земного и небесного, временного и бессмертного, видимого и умосозерцаемою, ангела, который занимает середину между величием и низостью, один и тот же есть дух и плоть — дух ради благодати, плоть ради превозношения, дух, чтобы пребывать и прославлять Благодетеля, плоть, чтобы страдать и, страдая, припоминать и поучаться, сколько ущедрен он величием, творит живое существо, здесь предуготовляемое и преселяемое в иной мир, и, что составляет конец тайны, чрез стремление к Богу достигающее обожения. Ибо умеренный здесь свет истины служит для меня к тому, чтобы видеть и сносить светлость Божию, достойную Того, Кто связует и разрешает и опять соединит превосходнейшим образом.

Много ли обителей у Бога? ...Без сомнения, согласишься, что много, а не одна. Все ли они должны наполниться? Или одни наполнятся, а другие нет, но останутся пустыми и приготовленными напрасно? Конечно все, потому что у Бога ничего не бывает напрасно. Но можешь ли сказать, что подразумеваешь под такою обителью: упокоение и славу, уготованную блаженным, или что другое? Именно это. Но, согласившись с этим, рассмотри еще следующее. Есть ли что-нибудь такое, как я полагаю, что доставляло бы нам эти обители, или нет ничего такого? Непременно, есть нечто. Что же это? Есть разные роды жизни и избрания, и ведут они к той или другой обители по мере веры, почему и называются у нас путями. Итак, всеми ли путями или некоторыми из них должно идти? Если возможно, пусть один идет всеми. А если нет, то сколькими может путями; если же и того нельзя, то хоть некоторыми. Но если и это невозможно, то будет принято во внимание, как мне, по крайней мере, кажется, когда кто-нибудь пойдет преимущественно и одним путем. Правильно понимаешь это. Поэтому что же, по твоему мнению, означают слова, что путь один и он тесен? Путь один относительно к добродетели, потому что и она одна, хотя и делится на многие виды. Тесен же он потому, что труден и потому для многих непроходим, а именно для великого числа противников, для всех, которые идут путем порока.

О прощении

Тебя ударили по щеке? Почему же допускаешь, чтобы другая твоя щека оставалась без приобретения? Если первая потерпела это непроизвольно – невелика заслуга, и тебе, если хочешь, остается сделать нечто большее, а именно: произвольно подставить другую щеку, чтобы сделаться достойным награды. С тебя сняли хитон? Отдай и другую одежду, если она есть у тебя; пусть снимут даже и третью: ты не останешься без приобретения, если предоставишь это дело Богу. Нас злословят? Будем благословлять злых. Мы оплеваны? Поспешим приобрести почесть у Бога. Мы гонимы? Но никто не разлучит нас с Богом; Он – единственное, неотъемлемое наше сокровище. Проклинает тебя кто-нибудь? Молись за проклинающего. Грозит сделать тебе зло? И ты угрожай, что будешь терпеть. Приступает к исполнению угроз? А твой долг – делать добро. Таким образом приобретешь две важные выгоды: сам будешь совершенным хранителем закона, да и оскорбляющего тебя твоя кротость обратит к кротости, и из врага он сделается учеником.

О борьбе

Два, точно два во мне ума: один добрый – он следует всему прекрасному, а другой падший – он следует дурному. Один ум идет к свету и готов поклониться Христу, а другой ум – плоти и крови влечется во мрак и согласен отдаться в плен велиару. Один упивается земным, ищет для себя полезного не в постоянном, но в преходящем, любит пиршества, ссоры, обременительное пресыщение, срамоту темных дел и обманы, идет широким путем и покрыт непроницаемой мглой неразумия, забавляется собственной пагубой. А другой восхищается небесным и уповаемым, как настоящим, в одном Боге полагает надежду жизни, здешнее же, подверженное различным случайностям, считает ничего не стоящим дымом; любит труды и благие заботы и идет тесным путем жизни. Видя их борьбу, Дух великого Бога снисшел свыше и подал помощь уму, прекращая восстание беспокойной плоти или усмиряя волнующиеся воды черных страстей. Но плоть и после этого имеет неистовую силу и не прекращает брани... Иногда плоть смиряется умом, а иногда и ум опять против воли следует превозмогающей плоти. Но хотя желает одного – лучшего, однако делает другое – что ненавидит, и оплакивает тягостное рабство, заблуждение первородного отца, гибельное увлечение матери – матери нашей дерзости, ложь пресмыкающегося змия, который радуется человеческим грехам; оплакивает и дерево, или вредный для человека запретный плод дерева, и пагубное вкушение, и врата смерти, и наготу, и еще более – бесчестное изгнание из рая и от дерева жизни. Об этом сетует болезнующий ум. Но плоть моя и ныне устремляется за прародителями к смертоносному дереву, она падка на сладости, которые только для обольщения ее и показывает злой губитель – змий.

Перейди же отсюда к божественной борьбе моих подвижников; и ты, услышав или припомнив о них, придешь в ужас. С какими бесчисленными опасностями возрастили досточтимое и новое таинство Христово мы, удостоившиеся именоваться от Христова имени! Зависть многократно воспламеняла против нас многих врагов и гонителей Слова — этих дышащих яростью, свирепых зверей. Но мы никогда не уступали господствующей силе времени. Напротив того, если и оказывалось сколько-нибудь беспечности во время мира, если и оказывался кто плохим в чем другом, то в этом все были укреплены Богом, горя пламенною ревностью, выдерживали дерзость врагов, побеждаемые со славою. Никто не ищет спасения с таким удовольствием, с каким шли мы на эти прекрасные опасности. Иной, как забаву, встречал огонь, меч, земные пропасти, голод, удавление, кровожадных зверей, растягивание и  вывертывание составов, пронзение очей, жжение, расторжение, терзание членов, холод, погружение в глубину или во мрак, свержение с высоты, продолжительное зрение разнообразных мучений; а последнее хуже всех злостраданий; потому что, когда страдание доведено до крайней его степени, тогда прекращается уже страх; непрестанно же ожидать — значит непрестанно страдать и вместо одной смерти умирать многими мучительными смертями. Не стану говорить об изгнаниях, об отнятии имуществ, о том, что нужно терпеть это в глазах мужей, жен, товарищей, детей, друзей, что самого мужественного делает малодушным. И за что терпеть? Может быть, за один слог. Что говорю: за слог? За одно желание, которое, послужив знаком отречения, могло бы спасти, хотя ко вреду. Короче сказать: мы стояли за Бога; а предавший Бога не может уже найти другого. Но к чему распространяться? Возведи очи свои вокруг, обозри целую вселенную, которую объяло теперь спасительное Слово, привязавшее нас к Богу и соединившееся с нами через страдания, — соединение дивное и превысшее в Божиих законах! Эту-то вселенную, всю почти, освещают, как звезды, открытыми алтарями, высокими престолами, учениями, собраниями, стечениями целых семейств, песнопениями достойными подвигов, освещают эти достославные победоносцы Закланного. И так велико благоговение к истине, что малая часть праха, какой-либо остаток давних костей, небольшая часть волос, отрывки одежды, один признак каплей крови иногда достаточны к чествованию целого мученика; даже месту мощей дается наименование: святые мощи, и оно получает равную силу, как бы находился в нем целый мученик. Чудное дело! Думаю, что одно воспоминание спасает. Что еще сказать о невероятном избавлении от  болезней и от демонов при гробницах, которые удостоились некогда вмещать в себя драгоценные мощи? И они отражают нападения духов. Таковы чудеса моих подвижников!

Много путей многобедственной жизни, и на каждом встречаются свои скорби; нет добра для людей, к которому бы не примешивалось зло; и хорошо еще, если бы горести не составляли большей меры! Богатство неверно; престол — кичение сновидца; быть в подчинении тягостно, бедность — узы, красота — кратковременный блеск молнии, молодость — временное воскипение, седина —  скорбный закат жизни, слова летучи, слава — воздух, благородство — старая кровь, сила — достояние и дикого вепря, пресыщение нагло, супружество — иго, многочадие — необходимая забота, бесчадие — болезнь, народные собрания — училище пороков, недеятельность расслабляет, художества приличны пресмыкающимся по земле, чужой хлеб горек, возделывать землю трудно, большая часть мореплавателей погибли, отечество — собственная яма, чужая сторона — укоризна. Смертным все трудно; все здешнее — смех, пух, тень, призрак, роса, дуновение, перо, пар, сон, волна, поток, след корабля, ветер, прах, круг, вечно кружащийся, возобновляющий все подобное прежнему, и неподвижный, и вертящийся, и разрушающийся, и непременный — во временах года, днях, ночах, трудах, смертях, заботах, забавах, болезнях, падениях, успехах.
И это дело Твоей премудрости, Родитель и Слово, что все непостоянно, чтобы мы сохраняли в себе любовь к постоянному! Все обтек я на крылах ума — и древнее, и новое; и ничего нет немощнее смертных. Одно только прекрасно и прочно для человека: взяв крест, преселяться отселе. Прекрасны слезы и воздыхания, ум, питающийся божественными надеждами, и озарение Пренебесной Троицы, вступающей в общение с очищенными. Прекрасны отрешение от неразумной персти, нерастление образа, принятого нами от Бога. Прекрасно жить жизнью, чуждою жизни, и, один мир променяв на другой, терпеливо переносить все горести.

Если верно уставишь весы и взвесишь все, что в жизни приятного и что прискорбного, то одна чаша, до верха нагруженная злом, пойдет к земле, а другая, напротив, с благами жизни, побежит вверх. Война, море, возделывание земли, труд, разбойники, приобретение имущества, описи имений, сборщики податей, ходатаи по делам, записи, судьи, неправдивый начальник — все это еще детские игрушки в многотрудной жизни. Посмотри и на приятность жизни: пресыщение, обременение, пение, смех, гроб, всегда наполненный истлевшими мертвецами; брачные дары, брак, брак второй, если расторгся прежний, прелюбодеи, поимка прелюбодеев; дети — тревожная скорбь, красота — неверная приманка; безобразие — невинное зло; заботы о добрых детях, печаль о худых; богатство и нищета — сугубое зло, презрение, гордость — все это, как шар, летающий из рук в руки у молодых людей.

О, как продолжительною сделали жизнь эту бедствия! — Долго ли мне сидеть у места гниения? Как будто все блага нашей жизни заключены в одном утешении — изо дня в день то принимать в себя, то извергать отмеренное.
Не многим пользуется гортань; а все прочее переходит в сток нечистот. Еще зима, еще лето; то весна, то осень попеременно; дни и ночи — двойные призраки жизни; небо, воздух, море — во всем этом, и что неподвижно, и что вращается, ничего для меня нет нового, всем я пресыщен. Другую даруй мне жизнь и другой мир, для которого охотно несу все тяжести трудов. Лучше бы мне умереть, когда заключил Ты меня в матернюю утробу, ибо, как скоро начал я жизнь, моим уделом стали тьма и слезы.
Что это за жизнь? — Воспрянув из гроба, иду к другому гробу и, восстав из могилы, буду погребен в нещадном огне. Да и это время, пока дышу, есть быстрый поток бегущей реки, в которой непрестанно одно уходит, другое приходит и ничего нет постоянного. Здесь все один прах, который закидывает мне глаза, и я дальше и дальше отпадаю от Божия света, ощупью, по стене, хватаюсь за то и другое, брожу вне великой жизни. Отважусь на одно правдивое слово: человек есть Божия игра, подобная одной из тех, какие видим в городах. Сверху надета личина, которую сделали руки; когда же она снята, каменею от стыда, явившись вдруг иным. Такова вся жизнь жалких смертных. У них на сердце лежит мечтательная надежда, но тешатся ею недолго.

Не море ли — жизнь наша и дела человеческие? И в ней много соленого и непостоянного. А ветры — это не постигающие ли нас искушения и всякая неожиданность? Это-то, кажется мне, примечая, досточудный Давид говорит: «Спаси меня, Боже, ибо воды дошли до души моей. Я погряз в глубоком болоте, и не на чем стать; вошёл во глубину вод, и быстрое течение их увлекает меня» (Пс. 68:2-3). Что же касается до искушаемых, то одни, как самые легкие бездушные тела увлекаются и нимало не противостоят напастям, потому что не имеют в себе твердости и веса, доставляемых разумом целомудренным и готовым бороться со встретившимися обстоятельствами, а другие, как камень, достойны того Камня, на Котором мы утверждены и Которому служим. Таковы все, которые, руководясь умом любомудрым и стоя выше низкой черни, все переносят твердо и непоколебимо, и смеется над колеблющимся, или жалеют о них, — смеется по мудрости, жалеют по человеколюбию. Сами же для себя вменяют в стыд — отдаленные бедствия презирать и даже не почитать бедствиями, но уступать над собою победу настоящим, и притом кратковременным, как будто они постоянны, оказывать мудрость безвременно, а в случае нужды оказываться немудрыми; что подобно тому, как если бы стал почитать себя отличнейшим борцом, кто никогда не выходил на бой, или искусным кормчим, кто высоко думает о своем искусстве в тихую погоду, а в бурю бросает из рук кормило.