Худо грешить, еще хуже — греша оставаться бесчувственным, но повредить произволение и не иметь правого суждения о делах, иной по праву назовет всего худшим.
Первый, может быть, перестанет грешить, другой приобретет, как ни есть, ощущение язв и взыщет врача, а последний, с услаждением пребывающий во грехе, даже хвалит делающих это. Поэтому, сколько не чувствующий пока болезни хуже знающего, что он болен, столько хуже и не чувствующего защищающий болезнь.
Нерадивый устыдится и, может быть, придет в покаяние; кто собственным своим приговором оправдывает страсть, тот не воздержится от порока, не устыдится, но будет еще величаться.

Ищешь безгрешности, которая свойственна одному Богу, и преуспевающего в которой нет между людьми. Но если желаешь найти сообразное с природою, то вот оно: не вдаваться ни в какую произвольную неправду, что возможно человеку святому; не впадать во многие невольные неправды, что свойственно вознамерившимся приблизиться к Богу; а меньшее этого, но весьма удобное для многих — не оставаться надолго во грехах.

Когда первозданный человек на самой, так сказать, первой черте своего поприща презрев Божию заповедь, предпочел прелесть врага, ухитрившегося всеконечно его погубить, тогда и тело его сделалось не только смертным, но и весьма подверженным страданиям, потому что много проросло в нем недостатков. Этот конь стал и тяжелым, и необузданным.

Когда действует сила Божия, не должно быть вопроса: как? Ибо хотя многое бывало и бывает выше естества и последовательности помыслов, однако же нет ничего выше Бога, творящего все свободно и сверх ожидания.

Никто не укроется от пресветлого и неусыпного Ока, если сделает что и в тайне: потому что все перед Ним обнажено, хотя бы казалось то и скрытным.

Знаю, что Бог человеколюбив, и знаю, что самым строгим наказаниям подвергает Он пренебрегающих Его человеколюбием, о чем свидетельствуют и события, и Священное Писание. Потому не будем грешить, полагаясь на человеколюбие, но, помня о правосудии, образумимся, потому что покаяние открывает Судии путь к милосердию.

Велико, проницательно и неусыпно око Божественного Правосудия; не только назирает делаемое явно, но преследует и то, на что отваживаются втайне, и подмечает движения сердечные. Посему имея такового Судию, будем держаться добродетели и удерживаться от порока, потому что за добродетель вознаградит, а за порок накажет.

Примирение нас друг с другом всего вожделеннее для Бога Слова. Ибо Тот, Кто примирил небесное с земным, прекращает и наши вражды, не позволяя возникнуть им, а возникшее исторгая с корнем.

«Ты ищешь, – говорит Господь, – человеколюбия; а обиженный тобою ищет отмщения. Ты называешь Меня милосердым, а он – правдивым. Ты просишь снисхождения, а он вопиет, что не оказано ему помощи. Успокой его, справедливо вопиющего, и не будешь лишен Моего благоволения; примирись с обиженным, и тогда умоляй о Моем примирении с тобой. Не оказываю благоволения обидевшему, пока сетует обиженный. Не малый, но высокий и великий даю тебе дар, отлагаю исследование дела, не произношу немедленного приговора; даю тебе время удовлетворить обиженного».

Кротким и убедительным словом надлежит сокращать, лучше же сказать, обучать тех, которые водятся непримиримым гневом, чтобы отлагали это произвольное безумие.

Вратами адовыми Слово Божие (Мф. 16:18) назвало мучительство безбожников и хулы еретические, так как, всему этому противовосстав, Божия Церковь с одними борется, а другими не преодолевается.

...Церковь была воюема, но не одолеваема, напротив того, оказалась восторжествовавшею над покушавшимися ее уничтожить. Итак, чему же дивиться, если и святые терпят здесь нападения? Эта борьба делает их победы славнейшими и добычи досточестнейшими.

Церковь есть собрание святых, совокупленное правою верою и доблестным житием. Церковь составляется из непорочных душ.

Всего возлюбленнее Богу любовь, из любви и Человеком Он сделался, и «послушлив был даже до смерти» (Флп. 2:8). Поэтому и удостоившимися первого призвания в ученики Его были два брата. Так Всепремудрый Спаситель самым началом уже показал, что всех учеников Своих угодно Ему привести в братский союз, поэтому ничто да не будет для нас предпочтительнее любви, которая все связует и сохраняет в полезном единомыслии.

В собственном смысле милостив тот, кто оказывает благодеяние, но не разглашает о бедствиях страждущих. Делающий добро ради самого добра заслуживает большую награду, чем делающий это ради награды. А если человек делает это ради награды от Бога, будет поставлен во втором ряду. И если делает ради похвалы, и получит то, ради чего сделал. Но кто не делает должного ни ради самого добра, ни ради Божией награды, ни ради человеческой похвалы, тот, по моему мнению, даже и не человек, а злой демон. Итак, по какой же причине, выслушав божественный глагол, повелевающий: «Не творите милостыни вашей перед людьми» (Мф. 6:1), ты, не делая ничего сам, обвиняешь делающих из честолюбия? Насколько сохраняющий целомудрие ради славы человеческой выше того, кто не сохраняет его даже и ради славы, настолько же делающий по славолюбию лучше вовсе не делающего, потому что первый стыдится людей, а последний не стыдится ни людей, ни Бога.

Если мы желаем, чтобы нас провозгласили победителями и увенчали, то принесем в жертву самих себя. Тогда никакая смертная и житейская страсть да не найдет в нас места, но, расставшись со всем, мы будем говорить и делать только достойное Неба.

В собственном смысле милостив тот, кто оказывает благодеяние, но не разглашает о бедствиях страждущих.

Время уже коротко, так что имеющие жен должны быть, как не имеющие (1 Кор. 7:29), — написал Апостол, запрещая незаконное сожитие, но возбраняя бесчинное сладострастие; а вместе указуя и на близкое скончание времени. Если, говорит он, жизнь проходит спешно, то не надобно пристращаться к ней как к постоянной.

И девство и блуд выходят из-под меры закона, но не одинаковым образом: девство парит за пределы, блуд переступает их; одно уподобляется телам легким, несущимся вверх, стремящимся к небу, а другой — телам, падающим вниз и тяжелым; одно гонится за тем, что выше всякой превратности, а другой — за тем, чему сродна превратность и равно мучение. Честный же брак, занимая середину между обоими, гораздо ниже девства, и выше блуда в большей мере, чем сколько сам ниже девства. Почему, когда девство увенчивается, а блуд осуждается, брак удостаивается соразмерной ему похвалы.

Если решилась ты пребывать во вдовстве, то не веди себя, как юная. Если же и нарядов не слагаешь с себя, и присваиваешь себе имя плачущей, то одно к другому не идет. Потому, или оставь то или другое, или не оскорбляй стыдливости.

Лучше, упражняясь в добродетели, терпеть осуждение тех, кому не хотелось бы, чтобы кто-нибудь восходил к совершенству, чем, возлюбив порок, заслужить рукоплескания тех, кто не приобрел правильного суждения о делах.

Хорошо делать добро друзьям, еще лучше – всем нуждающимся; но лучше всего – даже врагам. Первое исполняют и язычники, второе – повинующиеся Божественному закону, а третье – ведущие образ жизни, достойный неба.

«Царство мира соделалось Царством Господа нашего и Христа Его» (Откр. 11:15).
Не восхитил Себе Божество и Царство, но прежде веков имел это нерожденно и не предполагал, что может лишиться этого, но как Владыка и пренебесных, и земных, и преисподних – горнего не оставил и к нам пришел, снизойдя даже и до ада, чтобы, будучи повсюду, везде спасать всех: на земле обновляя и тех, которые живут, и тех, которые будут жить, а под землей освобождая от владычества смерти обладаемых ею.

Пришествие Сына Божия во плоти, сделавшееся целебным для грехов человеческих, устрашило всех: и людей, и демонов; одних – уверив в пощаде их естества как вступившего в единение с Богом, а других – заставив отказаться от злоумышления против этого естества как сделавшегося наконец безгрешным.

Если «надлежало пострадать Христу» (Лк. 24:26), то почему наказаны распявшие? «Надлежало пострадать» – указывает на вольное избрание страдания и на Божественное Домостроительство, но не извиняет действовавших, потому что злонамеренность нечестивых не была Божественным изволением. Она старалась даже разрушить то, что домостроительствовал Бог. Поэтому в злодеях действовало нечестие, а Богом совершено премудрое Домостроительство и освобождение людей; лукавство распинателей обращено в благодеяние человеческому роду, и плоть ехидны употреблена на приготовление лекарства.

Много таких, которые надоедают словами, но мало таких, которые бы наставляли делами и которым особенно надлежало бы священнодействовать.

Достоинства речи – истинность, краткость, ясность, благовременность. Недостатки же – лживость, многословие, неясность и несвоевременность. Ибо что пользы, если истина многословна и утомляет слушателей; или коротка, но не ясна; или и ясна, но произносится некстати? Если же имеет все совершенства, то будет сильна, разительна, действенна, покоряя слушателей истиной, привлекая краткостью, уловляя ясностью и увенчиваясь благовременностью.

Прекрасный у тебя дар... говорить сильно. Но путь духовного жития совершается гораздо благоуспешнее деятельностью, нежели красноречием. Потому, если  заботишься о наградах негибнущих, то, говорить красиво признав за маловажное, старайся делать доброе.

...Божественной проповеди угрожает опасность, что поколеблют ее те самые, которые, по-видимому, защищают ее; потому что многие, делая противное тому, что говорят, заставили не иначе слушать речи их, как басни. Поэтому, размыслив об угрожающей опасности, надлежит им поступать во всем так, чтобы не изведать этого на опыте.

...У лакедемонян (спартанцев), справедливо определявших, что слова суть тени дел, живущему срамно не позволялось выговорить доброй мысли.

Благоговейный и скромный иерей, к закону присоединив страх и скромность растворив властью, насколько это зависит от него, изгоняет всякое помышление о грехе в подчиненных ему; внимающих слову врачуя словом, и непослушных умудряя наказаниями по законам, и этим ведя к тому, чтобы впредь не грешили.

Всякое искусство <от упражнения в нем> возрастает, усиливается, а от праздности гибнет; особенно же дар слова, если за ним ухаживать и орошать его, делается более сильным, а если не прилагать о нем попечения, легко проходит и исчезает.

Если жизнь препобеждает слово, и сердце — язык, то должно образовать сперва сердце, а потом язык.

Премудр в слове тот, кто может свою мысль изложить ясно, а не тот, кто затемняет ее ясность премудрыми и высокими речами. Один выносит на свет сокровенное, а другой и ясное для всех скрывает во тьме.

Учитель есть глаз в теле Церкви. Поэтому если он светел, будет светло и все тело, которым он правит и о котором прилагает надлежащую заботу. А если он темен, то есть делает достойное тьмы, то помрачается и почти все тело, потому что хотя некоторые из членов здоровы и выполняют, что им следует, и нисколько не терпят вреда от испорченности учителя, однако они не имеют столько же, как и он сам, силы, когда повреждение поедает главнейшие части тела и порок поощряет и прочих подражать наставнику, остающихся же здоровыми осуждает и всеми способами старается ввергнуть их в ту же болезнь.

Надлежит знать то, что все обращают внимание не на то, что говорим, а на то, что делаем, и поэтому произносят приговор, и если не явно, то в сердце решают полновластно. Итак, надобно иметь нам и жизнь, сопутствующую слову, и правила жизни, согласные с учением, чтобы, преодолевая словами, не быть побежденными в делах.

Самым делом надлежит убеждать слушателей, что есть Царство Небесное, и пробуждать в них желание его. Убеждаются же слушатели, когда видят, что учитель совершает дела, достойные Царства. А если совершающий дела, достойные осуждения, станет размышлять о Царстве, то как убедить ему слушателей? Ибо он поступает подобно человеку, который убеждает возлюбить нечто тех, кого сам убедил прежде, что этого не существует.

Слово не тогда достойно удивления, когда течет обильно и льется не ко времени, но когда, будучи недлинно и непродолжительно, богато же мыслями, при краткости имеет всю полноту, особенно же одушевленное своевременностью, оказывается более оживленным.

Весьма смешно брать на себя власть над другими тому, кто не в состоянии властвовать собой. Кто не только не подчинил себе своих неистовствующих страстей, но и дал им свободу делать все, что хотят и могут, тот, воистину, будет смешон, покушаясь исправить других.

Не словами надлежит очаровывать слушателей, но деятельностью руководить зрителей.

Истинную краткость, соединенную с ясностью, составляет не опущение доказательств, но исключение нимало не содействующего предположенной цели. Как излишнее дело вставлять не относящееся к главной мысли, так необходимо не оставлять чего-либо входящего в состав ее. Потому и ты, если встретится слово, в котором решаются возражения и излагаются доказательства, обращай внимание не на длину слова, а на то, что вопрос не мог и уяснен быть иначе, если бы слово не употребило длинных пояснений. Если предполагается изложить только мысль, то слово пусть будет кратко. Но если требуется и доказать, то необходимо слову, как растянуться в длину, так избегать всякого излишества и тавтологии.

Тот, кто не способен говорить, но славен по жизни и отличается правдой и воздержанием, лучше живущего постыдно и в высшей степени сильного в слове.

Если возведенные в степень священного служения, даже преуспевая едва могут принести пользу, потому что подначальные меньше замечают преуспевания их, как они ни велики, а лучше видят погрешности, как они ни малы, то живущие беспечно и нимало не помышляющие о подчиненных какому пороку не положат начало в тех, кто думает иметь оправдание собственных грехопадений в грехах начальствующих и безбоязненно пускается на всякое беззаконие? Поэтому имеющим священный сан надо быть особенно заботливыми, так как они обязаны дать отчет и за себя, и за подчиненных.

Кто при своем незнании берется учить, тот, будучи одержим крайним невежеством, не способен будет и учиться, потому что в нем не даст этому места мысль о своем знании.

У тебя есть собрание слов, услаждающих слух, но не питающих душу. А твое слово должно быть живо. Кто лишен такого слова, тот кимвал звучащий(1 Кор. 13:1). Потому, если присовокупишь и таковое, то будешь сладкозвучным органом, благоприятным и Богу, и людям.

У премудрости божественной речь идет наравне с землею, а мысль небошественна; у мудрости же внешней образ выражения блестящий, а дело пресмыкается по земле... Красноречие может быть орудием премирной мудрости, если будет ей служить, как тело душе или как лира играющему на лире, не внося от себя ничего нового, но истолковывая ее небошественные мысли. Если же извращает оно порядок и, когда должно быть в рабстве, почтет для себя возможным управлять, лучше же сказать, самовластвовать, то по справедливости будет осуждено на изгнание.

Достоин похвал не тот, кто искусством и силою слова затрудняет уразумение истины, но кто излагает ее безыскусственно.

Да не думают о себе иные из возведенных на учительскую кафедру, что они, как распоряжающиеся подвигом других, сами свободны от подвигов. Да не считают они достаточным для себя только провозглашать победивших. Они сами должны быть подвижниками, увенчанными за достоинство и всякую добродетель, и тогда пусть поощряют подвизающихся и провозглашают победивших.

Кажется, как говорят иные, чужими украшаешься ты трудами, от других собираешь плоды пота; но хотя они винят тебя в этом, а я с удовольствием хвалю тебя за это. Ибо гораздо лучше иметь во устах хотя бы и чужие писания, нежели быть праздным, лениться и празднословить.

...Если ради Духа Божия получили власть <отпускать грехи>, то грехами своими удаляющие от себя Духа не имеют, конечно, этой власти; имеют же только знающие Духом Святым, кто достоин оставления и кто — осуждения.