Исидор Пелусиот

Когда человек, не имеющий права и недостойный священства, насильственно восхищает себе начальство, тогда лепота начальнической власти изменяется в неурядство; потому что начальнику обыкновенно подражает и подначальственное.

Дивись не дерзости Евсевия, не на наглость Зосимы, но долготерпению Бога, Который столько времени ожидает от нас покаяния и от нечистой руки приемлет фимиам. Ибо, если кто, возросши во грехах, запятнав себя всякими сквернами и грехопадениями, касается алтарей Божиих, и в нечистоте простирает руки к святому, то сам подвергается осуждению, но Божественный жертвенник не оскверняется его делами.

Поскольку принуждать и насильно привлекать к благочестию тех, которые свободны, и в действительности неблагоприлично, и не представляется таковым, то, воспользовавшись, где можно, убеждением, жизнью своею просвещай живущих во тьме.

Если без Таинств Крещения и Причащения невозможно удостоиться Божественной участи, таинства же эти совершаются не иным кем, как священством, то как же тот, кто пренебрегает священством, не оскорбляет Божественного и не пренебрегает душу свою? Потому, чтобы не было этого с нами, будем чествовать священство, оплакивать же недостойно проходящих таковое, и грехопадения последних не приписывать священству, требующему нашей защиты.

Знаю некоторых таких настоятелей, которые, будучи невоздержны и расточительны, уцеломудривают подчиненных тем, что падшим определяют тяжкие наказания; и таких, которые, ведя себя строго и целомудренно, оставляют подначальных исполненными тех страстей, над которыми господствуют сами, потому что не налагают наказаний, но оказывают чрезмерную кротость. А потому погрешают одни тем, что сами хуже своих законов, а другие тем, что делают худшими подчиненных, потому что учат их делать, чего не соизволяют делать сами, приучают роскошничать, будучи сами далекими от роскоши, и устраивать чужие бедствия, которые сами же облегчают. Потому надобно одним посоветовать, чтобы держались собственных своих слов и не делали противного им, а другим, чтобы предотвращали прегрешения, не дозволяя всякому делать, что ему угодно. Ибо надлежит оказывать снисхождение тем, кому благость служит на пользу, и наказывать тех, кому она делает вред.

Люди, слыша и видя, что мы иному беремся учить, а иное делаем и, думая, что мы смеемся и шутим над тем, что вовсе не смешно, изощряют поэтому языки свои на Промысл Божий, который накажет их, но больше нас, как сделавшихся виновниками такой хулы.

Для чего так упорно держаться зла? Для чего, что есть сил, оскорбляешь добродетель? Для чего оскверняешь храм? Почему не трепещешь, кощунствуя над Божественными священнодействиями? Для чего людей, обращающих внимание на твою жизнь, заставляешь думать, что терпят они ущерб и в самых тайнодействиях? Для чего язычникам, совершенно готовым войти в Церковь, оказываешь несправедливость, отгоняя их от дверей церковных? Для чего зрелище наполнил ты новыми представлениями? Для чего и в жизнь вносишь новые зрелища? Для чего древние горестные события затмил совершаемым сейчас? Если не боишься Бога, потому что пока долготерпит; уважь хотя людей; если не страшишься Суда, то домогайся хотя доброю о тебе мнения; если думаешь, что ничего нет по отшествии из этой жизни, об этом громко вопиют поступки твои, убойся хотя людского осмеяния. Если же и это ни во что ставишь, устрашись хотя низложения. А тебе справедливо потерпеть это. Смотря, как ты нечистыми руками касаешься священных Таинств, бегут все прочь, решаясь лучше оставаться несподобившимися Таинств, чем Пречистые Дары принять из нечистых и скверных рук. Как наименовав тебя, приближусь к истине? И что сказав тебе, избавлю тебя от безумия? Что написав, заставлю прекратить непотребство? Или перестань делать такие дела, или отлучи себя от Священной Трапезы, чтобы питомцы Церкви безбоязненно уже приступали к Божественным Тайнам, без которых невозможно спастись.

Украшенные божественным священством и достойно достигшие предстоятельства, если сохранят и телесную непорочность, поистине будут священнее и освященных.

Благоговейный и скромный иерей, к узаконениям присоединив страх, и скромность, срастворив властию, сколько зависит от него, изгоняет всякое помышление о грехе и подчиненных ему, уступающих слову словом и врачуя, а непослушных уцеломудривая наказаниями по законам и этим руководя к тому, чтобы впредь не грешили.

То же древние иудеи — жертвы принося щедро, а учителей и исполнителей закона побивая камнями; это, соревнуя им, сделали и вы, храм Божий украшая пожертвованиями, а пастыря Его подвергая бедам. Значит, ваше приношение даров было не из любви к Богу, а  тщеславия, которое плату свою получает здесь.

Тому, кто поступает и говорит наилучшим образом, не иметь возможности убеждать — нимало не стыдно; почему Сам Судия не делавшему ничего для спасения ближних, произнес приговор и сказал: «Посему надлежало тебе отдать серебро мое торгующим, и я, придя, получил бы мое с прибылью» (Мф. 25:27). А это значит: тебе надлежало засвидетельствовать, должно было показать неукоризненную жизнь. Ибо явно, что привести доброе дело к концу зависит не от того, кто говорит, но от того, кто слушает, как дает видеть нелицеприятный Христов приговор.

Как хорошей породы дерево, когда обременено плодами, покрыто листьями, веселит садовника, услаждает зрителей и покоит проходящих, так и поставленный на учительском месте, когда украшен добродетелью и озаряет словом — и Бога веселит, и людям приносит пользу. Если же будет лишен того или другого, то не окажет великой пользы ученикам. Ибо необходима жизнь ради любящих осуждать, нужно и слово для обличения ересей. Хотя многим и без слова доставляет часто пользу жизнь, однако же, когда видят учителя побежденным в умозаключениях и беседах, поучаемые терпят нередко вред в существенном, увлекаясь искаженными догматами, потому что винят не неопытность учителя, но нетвердость догмата. Если же слово, изливаясь с силою, победит противников, то худостью жизни омрачается победа. Недостойным веры почтут учителя, который не делает того, что должно. Поэтому нужно озарять и словом, и жизнью.

Точно ли иереи, делающие худое употребление из жертвуемого, как говоришь ты, виновны перед Богом, это неизвестно тебе. Не оскорбляй намерения, с каким приносится дар, доведываясь о самом образе его употребления, как будто с тем ты дал, чтобы требовать отчета, а иереев освободить тем от будущей ответственности.

Тем, на кого возложен драгоценнейший венец священства, должно украшаться добродетелями, чем богатствами, приличным для себя удовольствием почитать целомудрие, и не уступать над собою власти чреву и страстям, которые от чрева, потому что надлежит не власть почитать чем-то служащим к удовлетворению пожеланий, но терпение признавать властию, а если предстоит опасность за добродетель или благочестие, не бежать от смерти; убоявшись, подвергнутся они осмеянию, если не с охотою пойдут туда, приходящим куда есть надежда достигнуть чего желали здесь в продолжение жизни; желали же сопребывания с Богом.

Знаем, что иные из глубины порока вошли на самый верх добродетели. Тела связываются естественною необходимостью, души же почтены свободою произволения. По чему, в какой мере произволение удобно подвижнее естества, в такой же сподручнее восстановить душу. А поэтому, нимало не отчаиваясь, попытайся исправить падшего. Немалая слава будет тебе перед Богом, хотя успеешь ты и этом, хотя нет; потому что исполнишь все, что зависит от тебя. Почему с таким расположением приступи к делу, как будто несомненно надеешься заслужить одобрение, когда убедишь его восстать, и забота эта да не оставляет тебя ни ночь, ни день. И он, может быть, спасется как-либо, и соблазняющиеся исправятся, и смеющиеся над ним заградят себе уста, и ты получишь бессмертную славу.

Нужно смирять самомнение согрешающих, но не сознающих, что согрешают, и извинять приходящих в чувство.

По причине многих и разнообразных болезней человеку, во-первых, трудно сознать в себе болезнь, а потом, и познав это, доведаться, какое пригодно исцеление. Не всем пригодны одни и те же пособия, не все излечиваются одним и тем же: что принесло пользу одному, то повредило другому, и пригодное другому, повредило опять иному. Руководимые словом не вразумляются примерами; но один тем, другой этим приводятся в лучшее состояние. Имеющие нужду в шпорах не терпят узды; а ленивые и неподвижные к добру возбуждаются словесным ударом, но более надлежащего горячих и неудержимых, подобно молодым коням, уносящимся за пределы пути, полезно сдерживать и останавливать. Одни вразумляются похвалами, другие — порицаниями, если те и другие будут благовременны; но противоположные выйдут последствия, если они будут не вовремя. Одни уступают увещанию, другие — выговору. Одни, обличаемые в собраниях, а другие, вразумляемые втайне, изглаживают свои недостатки: ибо одни, вразумляемые всенародным выговором, пренебрегают обыкновенную беседу вдвоем; а другие, всенародными обличениями доводимые до того, что отлагают и стыд, таинственностью и сострадательностью выговора обучаются к благой покорности. Над одними нужно во всем наблюдать, — и именно над теми, которых мнимая скрытность, так как о ней стараются, возвышает мыслью, что они мудры; а в других нужно не обращать на иное внимания, чтобы от частого раздражения не дошли до нечувствительности, и напоследок не сделались во всем неудержимыми, отвергнув самое сильное исцеление при убеждении — стыд. На иное нужно даже и гневаться, не гневаясь в действительности, иное презирать, не презирая внутренне, от иного отказываться, не отказываясь самим делом; иных врачевать снисходительностью, других — отлучением; над одними одерживать верх, а другим, смотря, что кому полезно, по-видимому, уступать над собою победу. Итак, поскольку столько недугов и пособий, и не все уступают одному и тому же, а, напротив, иным возбуждаются к худшим проступкам, кто, не просветив души Божиим Духом, в состоянии будет все узнать, и на все иметь достаточные силы?

Хотя грехопадение подлинно велико, однако же не превышает меру прощения; почему нужно наказать поспешность, но уделить и прощение. Болезнь, может быть, пойдет, как ни есть, и к исцелению, потому что и искусные врачи, когда покрыт кто многими ранами, употребляют лечение не какого требует точность искусства, но какое переносят силы больного, чтобы, исцелив раны, не уморить самого больного.

На Епископа возложены все нужды подчиненных. Какие же именно? Испытание посвящаемых, пропитание голодных, утоление жажды томимых ею, одеяние нагих, заступление за обиженных, попечение об оплакивающих сиротство, защита вдов, наказание обидчиков, обличение покушающихся начальствовать беззаконно, хождение за недужными, охлаждение пламени в соблазняемых, освобождение заключенных в темницах, утешение бедствующих, уцеломудрение согрешающих.

Если же ученики, видя не только неукоризненную, но и чудную жизнь, не возводятся к добродетели, то это всякий уже поставит в вину не учителю, не оставившему без исполнения ничего такого, что обязан был сделать, но беспечности учеников. Поскольку же иные спрашивают, по какой причине учеников от предосудительных поступков не удерживают страхом, то спросим и мы, каким же страхом подействовать наставнику? Сделать выговор? Но это, будучи повторено многократно, не возымело силы. Убеждать жезлом? Но это не позволено. Отлучить? И это было испытано. Изгнать из города? Но у него нет столько власти. Обещать Небесное Царство? Но беспечным кажется это баснею. Угрожать Судом? Но слушатели смеются над этим. Извергнуть из Церкви? Это нетрудно, но не служит к исправлению. Если бы осужденному кем-либо одним вся потом Церковь была недоступна, и вместе с произнесшим этот приговор вознегодовали все, то, может быть, уцеломудрившись, и пришел бы в себя извергнутый. А сейчас одним человек осужден, а другой нередко в то же время ему услуживает: открыта ему другая церковь, предлагает ему охранение, дары, даже переселение делается для изверженного дохода, и он не сказывает, что извержен как осужденный, но придумывает какой-либо предлог, по которому отошел добровольно. Падший не делается от этого лучшим, о том же, кто хотел его уцеломудрить, остается мысль, что он — человек плохой. Поэтому-то и благоискусные учители, а таких немного, не в состоянии уцеломудрить согрешающих, потому что захватившие себе это начальство не надлежащим образом, а таких много, благоискусность других почитая собственным своим бедствием, чтобы порок не погиб, но усиливался больше, покушаются опровергать приговоры негодующих справедливо. О них-то, хотя знаю, что сказанное будет сильно, однако же скажу, может быть, и последует за этим какое-либо исправление. Ибо что пользы оплакивать погибших, когда возможно, сколько от нас зависит, спасти, что еще не погибло? Итак, скажу: кого не должно было бы включать и в число подчиненных, те осмеливаются самовольно вступать на учительскую кафедру, и мечтают владеть алтарем, не овладевшие самими собою, думают управлять другими, не способные управить себя самих; от них-то дела церковные пришли в расстройство.

Для чего ты не остаешься начальником, но оказываешься под начальством у порока? Потому знай, что понесешь большее наказание, как сам делавший то, что поставлен был воспрещать другим.

Как на корабле, когда сделает ошибку пловец, небольшой это делает вред плывущим с ним; а когда кормчий — это уготовляет общую погибель; так грехопадения подчиненных не столько вредят обществу, сколько им самим, а грехи имеющих священный сан распространяют вредоносность на всех.

Начальнику нужно быть и добрым, и страшным, чтобы живущие хорошо были благонадежны, и погрешающие удерживались боязнью. Одно без другого есть больше безначалие, чем начальство. Если бы все подчиненные были любители добродетели, то была бы потребность в одной благости, а если бы все грехолюбивы, то — в одном страхе. Поскольку между подначальными необходимо быть и добрым и лукавым, то начальнику должно употреблять в дело и то и другое, чтобы благость поддерживала целомудренных, а страх предостерегал от падения самых порочных.

Священство поставлено как бы в середине между естеством Божеским и человеческим, чтобы Одному служить, а в другом производить перемену к лучшему.

Хотя священство возвышеннее и достоинством больше даже и царской власти, однако же принявшим таковое надлежит не превозноситься им над другими, но самым приличным и соответственным для него украшением почитать благоразумную кротость, представляя себе в уме, что священство выше всякой человеческой почести и всякого сана, но, по Божественной благодати и по Божиему распределению, сподобившиеся такового приняли на себя таковое ради пользы других, и несправедливо было бы оскорблять таковое самоуправством.

Да не думают о себе некоторые из возведенных на учительскую кафедру, что они, как распоряжающиеся подвигом других, сами свободны от подвигов, да не почитают для себя достаточным провозглашать победивших, но сами, будучи подвижниками и увенчанными за степенность и всякую добродетель, да поощряют подвизающихся, и да провозглашают победивших.

Тот может служить правилом для начальствования и точнейшим указателем умения начальствовать, кто все устрояет к пользе подчиненных. А кто благоустройство начальствования превратил в самоуправство и нестроение, подначальным готовит труды, а себе уловляет удовольствия, тот делами своими начертывает правило не начальствования, а самоуправства.

Больше, обыкновенно, приносит пользы жизнь без слова, чем слово без жизни. Ибо одна получает пользу и молча, а другое и взывая возбуждает неудовольствие. Но если соединены будут и слово и жизнь, то составят образец всякой мудрости.

Сколько можно, избегай свиданий с женщинами. Ибо священствующим нужно быть святее и чище поселившихся в горах. Первые имеют заботу и о себе, и о народе, а последние — только о себе, притом первые поставлены на высоте такой чести, что все разведывают и разбирают их жизнь, а последние живут в пещере, или врачуя свои раны, или изучая свои недостатки, а иные и сплетая себе венцы. Если же вынужден будешь свидеться с женщинами, то склони глаза вниз, и их учи, как нужно смотреть. И ты, сказав немногое, что может сократить и просветить, лети скорее прочь, чтобы продолжительное свидание не расслабило и не расстроило твоих сил, и, овладев тобою, как грозным и величавым львом, не остригло гривы, которая льва действительно делает львом и охраняет царственное его достоинство, не вырвало зубов, не лишило и когтей, которыми преодолевает самых сильных зверей, и потом, сделав гнусным и смешным, не отдало играть малым девам этого страшного и нестерпимого зверя, рыканием только потрясающего горы. Если же хочешь быть в почтении у женщин, хотя это всего неестественнее духовному мужу, пусть не будет у тебя никакого общения с женщинами, и тогда воспользуешься от них славою. Ибо тогда это наипаче делается возможным, когда всего менее этого ищем. Человеку обычно пренебрегать тех, которые ему услуживают, а благоговеть перед теми, которые не льстят. Всего же более этому недугу подвержена женская природа. Женщина, когда ей льстят, несносна; и всего более благоговеет и приходит в изумление перед теми, которые ведут себя с нею свободно и повелительно. Если же скажешь, что имеешь частые свидания с женщинами, и не терпишь вреда, то я поверю, может быть, но хотел бы, чтобы поверили и все, которые говорят: вода и камни делает гладкими; водная капля, непрестанно падая, выбивает впадину и на скале. А этим намекают и хотят сказать следующее: что крепче камня или что мягче воды и притом водяной капли? Однако же непрерывность побеждает и естество. Если неподвижное естество приводится в движение и терпит, чего не должно было терпеть, то удобоприводимый в движение произвол, при каком ухищрении может не быть побежден и превращен привычкою?

Если Христову служишь алтарю, то по Христовым заповедям проходи свое служение; будь кроток и смирен сердцем. У тебя в руках не гражданская какая-либо власть, надмевающаяся гордостью и пышностью, но мирное и безмятежное служение.

И сушею, и морем обносится слово, что никому из живущих хорошо не будет уже вверяемо священство, не потому что нет достойных этого сана, но потому что достойные не только сокрыты во многолюдной толпе, но даже ненавидимы, терпят наветы и изгнания, как обличающие жизнь многих.

Премудр в слове тот, кто может мысль свою изложить ясно, а не кто затемняет ясность великомудрыми и высокими речениями. Один издавал на свет сокровенное, а другой и явное для всех скрывает во тьме. Почему один, как желающий пользы слушателей, достоин многих похвал, а другой, как домогающийся собственной своей славы, не стоит награды.

Если иерей наименован и должен быть образом стада (1 Пет. 5:3) и светом Церкви (Мф. 5:14), то нравам его необходимо отпечатлеваться в подчиненных, как печати на воске. Потому если хочешь быть светом, то не терпи шутливости и смехотворства, чтобы не научить многих бесчинию. Иерей — Ангел Господа Вседержителя есть (Мал. 2:7). Ангел же не знает смеха, служа Богу со страхом.

В древности священство и царскую власть, когда погрешала, исправляло и уцеломудривало, а сейчас само ждет от нее вразумлений, не потому что утратило собственное достоинство, но потому что кому вверено оно, те не подобны бывшим при наших предках. Прежде, когда священством были увенчаны жившие жизнью Евангельскою и апостольскою, священство по праву было страшно для царской власти; а сейчас царская власть страшна священству, лучше же сказать, — не священству, но тем, которые, по-видимому, священствуют, своими же поступками оскорбляют священство. Почему, кажется мне, и царская власть справедливо делает, потому что, желая не священство, которое признает Божественным, оскорбить, но наказать оскорбляющих его, уцеломудривает пользующихся им, не как должно.

Постарайся выйти из глубины порока, прекрати свое распутство, подумай о кратковременности здешней жизни и неизбежном наказании там. Для чего напрасно, лучше же сказать, назло себе, тратишь время? Представь себе: душа у тебя одна, и ты осквернил ее всеми гнусными страстями. Избавь себя от порока, стыда, позора и мучения, церковь от осквернения, жертвенник от нечистоты, рукоположившего тебя от обвинений, нас от печали, а святых от непрестанных слез.

Живущего постыдно и в высшей степени сильного в слове лучше тот, кто не способен говорить, но славен по жизни и отличается правдою и воздержанием. А кто славен и словом и жизнью, тот ни с кем не сравним, самыми делами исповедует, что есть суд, и побеждает тех, которые по уклонению от исполнения заповедей, о том, что несомненно будет, думают, будто бы говорится об этом преувеличенно.

Кто берется учить других, тому нужно сперва сделать, потом говорить. А кто не делает, тот не вправе и творить. Первый причислен будет к первоверховным, а второй не только понесет наказание там, но и здесь возбудит смех, потому что сделается для слушателей предметом посмеяния. Поэтому нужно или говорить делая, или не делая хранить молчание и связывать язык путями праводушия, порождающими и раскаяние.

Кто для убеждения другого выполнил все, что ему следовало, но не убедил, тот будет вправе возбуждать удивление, как успевший, и вовсе далек от того, чтобы стать достойным порицания. Если тебе покажется это удивительным, то пусть подтвердит это апостол Павел, который говорит: «Каждый получит свою награду по своему труду» (1 Кор. 3:8), а не по следствию трудов. Кто не опустил ничего такого, что должно ему было сделать, тот по  справедливости достоин венцов.

Одержимому самою тяжкою болезнью почитать себя здоровым — очевидное и неисцельное безумие. Ибо станет ли таковой искать врача, не зная и того самого, что он болен? Почему нужно сперва произвести в нем ясное ощущение недуга, а потом призвать к нему врача.

Управление делами и народами, высота престолов, строгость судилищ, если соединены с благолюбивым расположением сердца, составляют в подлинном смысле истинное начальство, уподобляющееся небесному чину. А если соединяются с лукавыми намерениями, то справедливее назвать это самоуправством, которое распоряжается другими против их воли, и вместо покорности порождает раздоры и мятежи.

Язык нужно иметь доброречивый и степенный, когда надлежит потерпевших крушение спасать с самого дна порока. Всего же более странным кажется, кто намеревается спасти других, — тому пасть самому. Поэтому справедливо будет срамоту дел прикрывать, сколько можно, степенностью выражений, чтобы, намереваясь удержать других, не замарать своего языка и, желая избавить их от скверны, не оскверниться самому. Если скажешь, что невозможно говорить степенно и тронуть слушателя, то  отвечу: кто пренебрегает скромным обличением, тот еще более не тронется нескромным и откровенным. Если не оказывают кому пользы кротость говорящего и степенность выражения, то вовсе уже не будет полезным откровенное изложение сделанного им.

Вот украшения священнодействующего: добродетели – его богатство, целомудрие – наслаждение, довольство малым – утешение, успех подчиненных в добродетели – радость. Если же кто, руководствуясь противоположными правилами, хвалится именем священника, он не священ и не достоин права начальства.

Поскольку писал ты о своем удивлении, какое страшное это дело — священнодействовать недостойному почитающему себя священником, не кажется страшным рукоположившему его беззаконно, — то скажу на это: справедливо негодуешь ты по своему ненавидящему лукавого и любящему доброе нраву; но я признал бы справедливым посоветовать тебе еще следующее — хранить язык чистым от злоречия. Если он, как писал ты, достоин тысячи смертей, не сделавшись лучшим от воспринятой им почести, но даже священство употребив в оружие порока и отваживаясь, на что и отважиться страшно; то, если не одумается, нелицеприятным Судьей подвергнут будет самым тяжким наказаниям, потому что Бог не неправдив; но не будешь прав и ты, если станешь сквернить свои уста, осмеивая его гнусные поступки.

Говорят иные, будто бы желаешь ты священства, вещи для многих, особенно же для тебя, недоступной. Поэтому, или исправь жизнь свою, или откажись от этого вожделения — вступить в неприкосновенные для тебя святилища.

Для решившихся жить недостойно чести Священства сан увеличивает наказание.

Достойны Священства только некоторые и немногие, держащиеся той мысли, что оно есть отеческая попечительность, а не самовластие.

Самим делом надлежит убеждать слушателей, что есть Царство Небесное, и услышавших обращать к вожделению оного. Убеждаются же слушатели, когда видят, что учитель делает дела достойные Царствия. А если делающий дела, достойные осуждения, станет любомудрствовать о Царствии, то как убедить ему слушателей? Ибо поступает он подобно человеку, который убеждает возлюбить вещь убежденных им прежде, что этой вещи и не существует.

Священство прилично только некоторым и немногим, именно же держащимся той мысли, что оно есть отеческая попечительность, а не самоуправное самозаконие.

Если то, что ты, не знаю почему, предпочтен другим и возведен в священство, надмило тебя и довело до высокого о себе мнения, так что не соревнуешь и тем, которые, хотя состоят в чине подчиненных, но заслуживают одобрение, то сожалею о твоем неразумии. Если же низших не удостаиваешь и того, чтобы посмотреть на них, то это самое опаснее всего, если окажется, что по делам ты хуже тех, которые, по твоему мнению, столько ниже тебя по достоинству, и будешь признан уступившим над собою победу тем, над которыми иметь верх нимало не почитал для себя удивительным. Если бы их жизнь дышала беспечностью, и тогда тебе не должно было бы оставлять заботы о добродетели. Ибо немалое расстояние, какое между ними и тобою, лишило бы тебя извинения. Если же они выше и благоискуснее тебя, даже не имея у себя вождя, то смотри, не намерен я сказать что-либо тяжкое, чем кончится зло?

Всякий, думаю, знает, что священство гораздо выше царства и больше имеет трудов; потому что с окончанием одного труда возникает новый труд, и угрожает опасность в том, что более необходимо, и потому что одному вверено Божественное, а другому смертное. Но всякому, думаю, известно и то, что многие, неосмотрительно признав для всякого человека возможным начальствовать или над душами, или над телами, вторглись в это, и тысячи зол причинив и себе, и подчиненным, впоследствии с бесславием низринулись в бездну погибели. Потому, после всего этого, крайне дивлюсь, почему некоторые, и в этом самом не благоустроив всего до них касающегося, но обременяясь тысячами хлопот, когда не должно было бы оставлять их даже и в чине подчиненных, отважились приступить к священству, которое столько выше царства. Но, может быть, не зная своего положения, не следуя в точности изречению мудрецов языческих: «Познай себя самого», — а также не зная и о достоинстве священства, что при высоте имеет оно и опасности, думая, что оно — несудимая власть, а не служение, подлежащее ответственности, взялись они за дело, которое должно было бы для них оставаться недоступным.