Исидор Пелусиот

Кто занят житейским, тот не представит себе ничего небесного, ничего ангельского.

Сказанное в законе не просто, но имеет двоякий смысл, прикровенный для людей грубых и открытый для людей ума тонкого.

Если заботишься о телесном здоровье, то уважай довольство малым, потому что от последнего происходит первое. Если же роскошью доводишь тело до того, что оно тучнеет и скачет, то, сам того не примечая, не только вооружаешь его против души и делаешь необузданным, но еще приготовляешь в нем корень и источник неисцельных болезней.

Скудость во всем называют матерью здравия.

Если наблюдаешь пост в яствах, то для чего же допускаешь мясоястие в злословии? Ибо лучше пресыщаться яствами, нежели сквернить себя злословием. А если от яств воздерживаешься, а сквернишь себя злословием, то уподобляешься человеку, который недолго молится, а большую часть времени богохульствует.

...Кто незаконно отверзает уста, заключенные Божественными уставами, тот, как видится, отверзает их сам на себя...

Не унывай духом, если ты почувствуешь, что острейшие изощренных копий языки уготованы на тебя, но ожидай, что через это-то наипаче будешь ты знаменит.

Хотя любителям добродетели не иметь врагов почитаю делом невозможным, однако же и вражду можно им обращать на добро. Если любомудрые не падают, то делают тем пользу себе, а врагам обращается это в наказание. Но если падают, то пользуются от врагов; потому что нередко постигшее человека злословие исцеляет душевную болезнь, которой он не знал или о которой нерадел. И благоискусным нужны или искренние друзья, или пламенеющие злобой враги. Одни советами, а другие злоречием предотвращают падения. А как дружба сейчас для свободного слова безгласна, на лесть и приветы она говорлива и громогласна, а на совет и выговор нет у нее голоса, то от врагов должно выслушивать истину и исправляться.

Как грамматики и софисты, взяв детей к себе, говорящих нечисто, отпускают от себя говорящими чисто, не языки у них переделывая <что невозможно>, но влагая в них искусство, и душ не переменяя, а изгоняя из них леность, так и Божественная мудрость, изгоняя порок и незнание, влагает разумение и знание.

Известно, что многое для нас темно и неуловимо человеческим рассуждением, но известно и то, что непостижимо для нашего разумения, к нашей же пользе, не способствует нашему спасению.

И для тех, которые полагают, что все ограничивается настоящею жизнью, как думаю, приличнее кончина жизни, чем жизнь невежественная. А если справедливо это в рассуждении их, то тем более в рассуждении нас, которые имеем цель в вечности и обязаны ежедневно изощрять разум Божественными словами.

Изучивший многие знания и искусства, хотя бы он был даровитее всех людей, не приобретает, без сомнения, глубоких сведений в каждом, потому что время, какое должно употребить на упражнение в первом искусстве и на изучение того, тратится на изучение другого искусства. Напротив того, хотя преимуществует знанием многих искусств, но не преимуществует перед каждым из обучившихся до совершенства одному искусству. Поэтому и ты не желай знать все. Ибо следствием этого будет то, что не приобретешь точного сведения о каждом предмете. Но имея в виду одну цель, туда напрягай взор понимания. В таком случае овладеешь делом.

Я ясно знаю то, что ничего не знаю. Если же и будет что сказано чего-либо стоящее, то вину этого приписать должно Богу, для пользы слушателей умудряющему нередко невежд.

Самое Божественное познание — доблестные дела.

Детям, воспитываемым среди развращенных нравов, трудно в мужеский возраст прийти добродетельными. И целомудрие отнимается у детей их обращением с людьми непотребными, а благоразумие — уклонением от занятий надлежащим чтением, мужество — изнеженностью плясунов, справедливость — ложными клятвами шутов. Возможно ли кому или привести себя в приличное положение, или свыкнуться с ним, когда необходимо одно из двух: или смеяться, или волноваться — эти два подарка, один зрелища, а другой — конского состязания. Признав опасным для молодых людей увлекаться зрением, удерживай их наиболее словом, а если не послушаются, страхом. Этим способом всего легче сделаешь из них доблестных мужей и сильных воинов. Если же молодые люди почитают для себя жестоким, что удерживают их от такого наслаждения, которое совершенно походит на пение сирен, даже усиливаются доказать, что оно и дозволено, почитают это за обиду юности и за нарушение ее прав, пусть дознают, что те, которые вначале внесли в города смертоносное наслаждение этим удовольствием и растворили его отраву, по желанию врага человечества, который всякий представляющийся случай обращает в погибель душам зрителей, не просто дошли до этого, иначе и языческие законы не дозволили бы этого, но, конечно, по основательной причине. Они, усматривая, что войска в зависимости у царей, и потому именно, что всю жизнь заняты, а жители городов свободны от воинских опасностей и проводят жизнь в великой праздности, зная притом, что живущие в таком удобстве, так как досуг не все употребляют в добро, нередко задумывают что-либо отважное; признав нужным в самом основании подсечь корень мятежей и не допускать правителей до необходимости вести двоякую войну, и внешнюю и внутреннюю, изобрели и устроили это самое занятие для привыкших неосмотрительно отваживаться, на что бы то ни было, и дали им повод к состязанию, которое не могло бы произвести ничего мятежного, но сильно истощало раздражительность в людях. Таково постоянное соперничество конями, какое-то общественное прение, при неохоте делать что-либо полезное, обращающее к этой борьбе таких людей, которые, может быть, придумали бы что худшее; таково и разнообразие зрелищных представлений, одних услаждая зрением, у других очаровывая слух слышимым, хотя преисполнено худого, оказывалось оно препятствием мятежному замыслу. И это дозволили, за меньшее, как полагали, покупая большее, спокойствие и безопасность. Но молодым людям, которые воспитываются в добродетели и приводят себя в прекраснейшую стройность, а равно и мужам, которые прилагают заботу о душах своих, непозволительно принимать в этом участие. Поэтому идут они прочь, не участвуя в этом; но все почитают их наилучшими, как препобедивших склонность к гибельному этому наслаждению, и тем более, что если бы и все в городе из самой низкой черни, образумившись, пришли в спокойное состояние и возлюбили любомудрие, то заперли бы зрелищные дома или в отпертые не пошел бы никто; погибло бы это в них злохудожество и преуспевали бы три весьма важных дела: спасение душ, благоустройство городов и безопасность правителей.

Страстный любитель зрелищ делается неистовым в плотской любви. Потому бегай первого, чтобы не произошло с тобою последнего. Лучше не давать укорениться болезни, чем исторгать из себя укоренившуюся, что для иных кажется трудно, а для иных и невозможно.

Не надобно все дозволять бесстыдным и невоздержным глазам, но вместо узды надлежит возлагать на них стыдливость, чтобы впоследствии не подвергнуться наказанию за лукавое пожелание, которое и здесь неумолимее исполнителей казни терзает и бичует сердце, заграждает эту пристань естества, разумею сон, и заставляет всегда оставаться и томиться среди моря. Почему и Спаситель, избавляя нас от хлопот и излишних забот, желая, чтобы без них протекали мы поприще целомудрия, угрожал тяжким наказанием, назначенным для тех, которые стараются пытливо смотреть: угрожал наиболее для того , чтобы подавить корень страсти, а потом и для того, чтобы, уязвленные стрелою лицезрения, не навлекли мы на себя трудно излечимую или неисцелимую болезнь. Ибо кто не видит, тот не только вернее, но и легче победит пожелание.

Не телу только надлежит быть неприкосновенным, но и взглядам очей девственными, отсюда и название: зеница ока по-гречески, что значит дева, и не должно допускать, чтобы очи бесстыдно и невоздержно услаждались чужими красотами, чтобы зрение не могло руководить их и к делу.

Похотливому взору, услаждающемуся чужою красотою, Спаситель справедливо угрожал наказанием, избавляя нас от самых дел и от великого затруднения, чтобы красота, вторгшись посредством глаз, не поработила ума и, заняв в душе существенные ее части, не убедила помыслы уступить место страсти, по возобладании которой зло делается трудно излечимым, чтобы не сказать, неисцельным. Потому берегись, чтобы самоуправная страсть сластолюбия, овладев душою, излечения ее не сделала, если не вовсе невозможным, то затруднительным.

Зеницам в глазах, подобно девам, заключенным в теремах и, как завесами, покрытым веками, справедливо быть под наблюдением целомудренного помысла, чтобы всегда краснели и стыдились, чего должно. Если же увидят когда чужую красоту, пусть еще больше покрываются стыдом, опускают ниже завесы, потупляются вниз, и смотрят в землю как нашу матерь, которая обучает не только нашему естеству, но и тому, что видимая красота из нее произошла и, увянув, в нее возвратится. И если сделают это, то поистине сохранят приличное девам; если же будут смотреть невоздержно и бесстыдно, то, приводимые в неистовство чужими красотами, вместо дев окажутся псами.

...Невозможно не впасть в искушение, возможно же преодолеть его. И в том, и в другом поручителями и свидетелями нам – все святые, которых пронзили столь многие тучи искушений, что целую почти здешнюю жизнь были они в подвиге. Итак, никто из них не был услышан, — скажет кто-либо. Были они услышаны. Но быть услышанным значило не то, чтобы не впасть в искушение <это невозможно>, но чтобы впадшему сойти с поприща не только невредимым, но даже в венцах.

...Избавление от нужд, хотя они сами по себе кажутся иным безвыходными, достигается в трудных обстоятельствах — мужеством, а в благоуспешных <потому что сие нередко посылается для испытания> — великодушием.

Выше искушений становится тот, кто обучается не отклонять их от себя, но переносить встречающееся с ним. Ибо искушения, будучи неодолимыми, одолеваются терпением и мужеством умеющих переносить что ни случится. Лучшее же врачевство от того, что не от нас, – то любомудрие, которое в нас, и одолением неодолимых нужд служит в трудных обстоятельствах мужество, а в счастливых — умеренность. А если подает руку помощи и Божия сила, еще удобнее перенесем все, что ни встретится.

Многие казавшиеся мужественными и благородными не вынесли даже соблазна и первого удара искушений. Почему обличенные, что, только по-видимому, а не самым делом возбудили в зрителях мнение о своем мужестве, поникли лицом. Потому-то, как думаю, попускаются искушения на иных, мнимо великих и непобедимых, чтобы они уврачевали это о себе понятие, и обратились к смирению. Немалая польза для души истребить высокое о себе мнение тем, которые не могут вынести, не говорю подвига, но даже испытания. Ибо побежденный, после одержания многих побед, может быть извинителен еще, а кто пал при первом на него нападении, тот представляет в себе доказательство крайней немощи, лучше же сказать — лени.

Искушение состоит не в том, чтобы думать о себе, будто бы впал в искушение, но в том, чтобы быть им побежденным.

Искушения доставляют часто душе избавление и освобождение от мучительных и грубых страстей. Ибо как в рассуждении трех отроков, огонь не только не коснулся их самих, но послужил к разрешению уз, пределом своей деятельности возымев истребление железа, так и искушения, пресекая леность и возводя к трезвенности, многих людей освобождают от уз греха.

Сострадательностью и кротостью старайся облегчать бедствия впадших в искушения, кротким словом усиленно приводя их в благодушие и исторгая корень уныния. Ибо если узнают от тебя, что искушения хотя и посланы были на них справедливо, но сделают облегчение падений, и хотя попущены на не сделавших ничего плохого, но доставят им венцы, — не только не дадут в себе место унынию, но еще исполнятся радости.

Стой непоколебимо, и настигшие тебя искушения останутся бездейственными, а замышляемые исчезнут прежде, чем испытаешь их; потому что непреклонность духа делает ухищрения неисполнимыми.

Не впадать в искушение, может быть, и невозможно, не быть же побежденным — возможно. Поэтому, как многие из людей, будучи погружены в невежество, в бедах бывают безутешны сердцем, так управляемые целомудренным помыслом отражают от себя беды не только тем, что переносят их мужественно, но и тем, что помышляют о венцах.

Хотя искушение кажется нескончаемым, надобно полагать ему конец; мудростью и добродетелью, а не отчаянием... прекращает его человек... когда привыкает мужественно переносить встретившееся. Ибо если дело это и тяжело, то добродетельный облегчает тяжесть благоразумием, умея равнодушно переносить скорби.

Мы, если впадем в искушения, не будем роптать на Божие долготерпение, но Его более держаться, как обретающего исходы в самой неисходности и удобные средства при всей затруднительности.

Если Христос Бог, ради нас вочеловечившийся, «возведен был в пустыню для искушения» (Мф. 4:1), то чему же дивишься, что борешься с искушениями? Поэтому имей в мыслях единственно победу Христову, одержанную законно, потому что тщеславие преодолено, гордыня подавлена, сребролюбие истреблено, и противник, не сумев уязвить своими стрелами, посрамлен. По праву мужайся и ты и, приобретя бесстрастие, преодолевай твердость язвящих душу мечей. И тебе после этой борьбы будут служить Ангелы, не рабские оказывая услуги, потому что служить так обязаны единому Богу, но увенчивая тебя, как победителя, ибо такова награда мужественно совершающему настоящий подвиг.

...Загладите <беззакония>, если исправитесь; и исправитесь, если убедитесь, что Священное Писание истинно; а убедитесь, если непрестанно будете им пользоваться; и воспользуетесь, если уразумеете смысл его; уразумеете же, если неотступно будете обращаться с мудрыми к Богу; а неотступно будете с ними, если начнете избегать порока; начнете же избегать, если убоитесь угрожающих ему наказаний; а убоитесь, если уверуете, что есть Бог; и уверуете, если избавитесь от такого безумия; избавитесь же, если поревнуете избавившимся; и поревнуете, если возьметесь за добродетель; возьметесь же, если возлюбите Царство Небесное; и возлюбите, если утвердитесь в той мысли, что видимое временно; а утвердитесь, если дознаете ничтожество видимого, и дознаете, если увидите его бренность; увидите же, если будете смотреть неповрежденными глазами; и будете смотреть так, если возымеете крепкую привязанность к небесному; возымеете же сию привязанность, если душевное око соделаете более проницательным; а соделаете это, если приобучитесь непрестанно обращать взор к Богу.

...Как нехорошо тревожить слух мужей досточестных, так весьма полезно вразумлять небоязненно делающих, что делать непозволительно. Ибо великим недостатком в мужестве будет — намеревающемуся искоренить какое-либо зло не решиться даже вымолвить слово, как будто молчание само собою может уврачевать зло.

Если бы мы неизменно пребывали в страже над собою, не предаваясь пресыщению и усыплению и не оскверняя Божия образа, то есть не допуская подменивать доброе семя, то сеятель сорняков не нашел бы к нам доступа и не возрастил бы в нас достойных огня сорняков.

Более приятным и желательным почитаю быть побежденным, чтя истину, нежели, солгав, победить; потому что, когда храню истину, если почтут меня и побежденным, я победил, а когда одержу верх обманом, если почтут меня и победившим, я побежден.

Затемняющие истину искусственностью слов, по моему мнению, гораздо более жалки, нежели вовсе ее не постигающие. Последние не уловляют истины по медлительности мысли, и потому, может быть, достойны извинения. А первые по быстроте мысли уловляют истину, но злонамеренно делают ее неприметною и потому грешат непростительно.

«Горе же беременньм и питающим сосцами в те дни!» (Мф. 24:19),– сказано душам, которые чреваты Божественной любовью, но не осмеливаются свободно изречь и исповедать веру в Бога и твердо стоять за нее, а приобрели только детское и несовершенное понятие о Божьем долготерпении и не имеют твердого упования, но угрозами или нападениями приведены в расслабление и лишили себя будущего.

Кто вначале отпал от истины, тот, без сомнения, совратится с предположенного пути и придет к срамному концу.

Премудро, что истинно, когда это просто и кратко, а ложь ужасна, хотя по видимому прикрашена силою речи и красными словами.

Истине не делай насилия спорными изречениями и не оскорбляй ее, софистическим искусство, омрачая точное знание; но признавая, что все ниже истины, произноси о ней искренний и неподкупный приговор.

Похвал достоин не тот, кто истину преодолевает искусством, но кто безыскусственно выражает ее. Поэтому, отложив в сторону силу в слове, держись истины и, ее имея в виду, сообразуй с нею жизнь свою. Ибо, хотя возможешь вводить в заблуждение людей, но и от них всего чаще будешь обличаем, однако же не обманешь не дающегося в обман Судию.

...Не клясться значит и не требовать клятвы. Ибо если не хочешь сам клясться, то и от других не потребуешь клятвы по следующим двум причинам: вопрошаемый или стоит в истине, или, напротив того, лжет. Если человеку обычно стоять в истине, то, без сомнения, и до клятвы говорит он истину. А если он — лжец, то лжет и поклявшись. Итак, по той и по другой причине не надлежит требовать клятвы.

...Не обещать дара Богу — безбедное дело, а дать обет и отказаться от исполнения — достойно осуждения.

...Погрешаем и в этом, когда мстим за сделанное против нас и оставляем без внимания сделанное против Бога. Ибо, когда обижены мы, всего полезнее кротость, а когда оскорблено Божество <что возможно только в представлении обезумевших, потому что никакой вред не может простираться на оное неприкосновенное Естество>, тогда раздражение прекраснее скромности. Но мы поступаем напротив: к своим врагам неснисходительны, а к вооружающим язык на Бога кротки и снисходительны. Вознегодовал некогда прекроткий Моисей на сделавших тельца негодованием, лучшим всякой кротости; вознегодовал и Илия на идолослужителей, и Иоанн на Ирода, и Павел на Елиму, защищая не себя, но Божество, которое Само для Себя достаточно, но одобряет ненависть к злу добродетельных, презиравших оскорбления, им самим наносимые. Ибо эту добродетель почитали они любомудрием.

Удивительно для тебя, говоришь ты, что Бог не щадит святилищ Своих, когда в страх приводит землю. Но точное объяснение этого имеешь в Божественных книгах. И не смущайся, смотря на совершающееся ныне. Ибо, если не пощадил Господь святого Ковчега, но вместе с законопреступными жрецами предал его иноплеменникам, и град святыни, и херувимов славы, и первосвященническую ризу, и пророчество, и помазание отдал в попрание и осквернение язычникам, то и сейчас не щадит Пречистых Тайн, чтобы непощадением дворов Своих привести в страх согрешающих, внушив им, что они за дела свои должны ожидать себе еще более грозного наказания. «Рыдай,  кипарис, ибо упал кедр» (Зах. 11:2). Когда падает крепкое, да вразумляется этим немощное!

Если посмотришь на телесную красоту, то представь мысленно, что пышный этот цвет наутро будет прахом, и нынешний огонь на следующий день обратится в пепел. Ибо все, что имеет конец, и притом самый скорый, если и кажется блистательным и вожделенным, должно быть пренебрегаемо, особенно когда сулит оно и наказание.

Многие думают, что с любопытством смотреть на чужую красоту ничего не значит, но от этого рождаются прелюбодеяния и расстройства в домах.

Достославный крест справедливо назвать опорою и украшением не только земли, но и неба, потому что им поддержана вся тварь, когда премирным доставил он радость, а земным свободу и сочетал разъединенное.

Во время страдания Господня расселись камни и потряслись гробы, чтобы отверсть выход телам, давая сим разуметь, что пригвожденный есть Владыка земных и преисподних. Для чего, спрашиваешь, поражены были вещи неодушевленные? Для того, отвечаю тебе, чтобы обвинить в бессмыслии иудеев, а именно в том, что вещи неодушевленные сокрушились от страха, а иудеи пременились в камни, оставаясь и нечувствующими страха, и неблагодарными за благодеяние.