Исидор Пелусиот

Когда Солнце Правды к облагодетельствованию людей явилось здесь с Неба, тогда именно, как бы в приливе каком, преобразилось все в святость. Что лишено было торжественного благолепия и величаемое именем торжества оскорбляемо было зрелищами порока, то превратилось в божественное и премирное торжество; и люди научились истинным празднеством признавать благочестие, когда наипаче совершается служение добродетелью, как благоговейною священнотаинницею.

...Так как жена одолжена мужу тем, что бессеменно произошла из ребра его, долг этот уплатила Матерь Господа, воздав Его нам Воплотившегося без семени. Потому не невозможно это для естества, напротив того, как было уже с первосозданными, так совершилось и при Владычнем Домостроительстве, хотя естество рождению этому обязано необычайному.

Все, сопутствовавшее сверхъестественному и неизглаголанному рождению, было также сверхъестественно, как-то: служение Ангела, служение неродившегося еще Иоанна, бессеменность зачатия, нерастленность чревоношения; а подобна сему была услуга, оказанная в путеводительстве волхвов звездою, которая не какой-либо обычный избрала путь, но совершала новое чудное течение и тем привела в изумление сведущих в этом мудрых волхвов, убедив их предпринять дальнее путешествие.
Читаемое в Божественном Писании о звезде: пришла и остановилась над местом, где был Младенец.(Мф. 2: 9), — яснее покажет тебе, что эта звезда — благовестница Божественного рождения, не как обычно звездам совершала течение, потому что дальнее отстояние звезд в высоте не соделало бы удобным обретение искомого, напротив того, течение ее было какое-то иное и новое и необычайным своим шествием, как перстом, указывала она и святую пещеру, и в ней досточтимые, вмещавшие в себе Господа, ясли.

...Хотя Божия добродетель и неподражаема, но, когда по возможности стараемся подражать ей, не будем в том безуспешными. Как учителя чистописания, взяв грифель, выводят для детей красивые буквы, чтобы они хотя бы отдаленно смогли воспроизвести образец, так и Божия благодать предложила нам образцы добродетели, чтобы мы подражали, насколько для нас достижимо. Поэтому-то сама невозможность достичь совершенства образца пусть не отвращает нас от того, что для нас возможно. Напротив, пусть великим представляется нам то, что удостоены мы хотя бы отчасти сделаться подражателями Божию образу.

Не для того дано Писание, чтобы мы имели его в книгах, но чтобы начертали его в сердцах наших.

Часто удивлялся я тем, которые, ни во что не ставя веру и достойную жизнь, начинают исследования и изыскания о том, чего найти невозможно и вторжение во что прогневляет Бога. Ибо если и попытаемся познать то, что Богу не было угодно сделать доступным нашему ведению, все равно не познаем <ибо возможно ли это вопреки Божией воле?>. И останется одна только опасность, угрожающая нам за это вторжение. Потому оставим исследования о сверхъестественном и совсем не доступном. Вернемся в пристань правой веры и достойной жизни и здесь обретем безопасность.

Божество, как лучезарное и гораздо светлейшее солнца, не может быть видимо, потому что для смертных очей оно невместимо, а уму представить Его невозможно, да и наиболее чистому уму сообщает Оно лучи свои в промысле, постигнуть же весьма трудно, Оно больше и выше всего умом представляемого, но удобно приобрести Его благоволение, Оно целует и любит добродетель. Поэтому, если желательно нам вместить для всех невместимое и сподобиться достояния превышающего всякое достоинство, то украсим себя целомудрием, справедливостью, мудростью. Ибо, кроме души невинной, не определяет для Себя Божество другого более свойственного и приличного места. Поэтому и изрекло: «Вселюсь в них и буду ходить в них» (2 Кор. 6:16).

Пределы всякой дерзости, полагаю я, преступили те, которые не прилагают никакой заботы о доблестной жизни, непрестанно же спорят о догматах. Ибо по заграждении их дерзости не дверями и печатями, что иной может и сокрушить, но Божиими словесами, которые гласят: грешнику же говорит Бог: «Что ты проповедуешь уставы Мои и берешь завет Мой в уста твои» (Пс. 49:16) — распространили они дерзость до того, что не только входят в споры об оправданиях, отвергаемых ими с клятвою, что, может быть, было бы меньшее зло, но даже разногласят о неизреченном и пречистом Естестве. Потому посоветую таковым не терзать им со своей стороны скверными и проклятыми устами того, что божественно и едва уловимо для самых благоискусных, но обращать  испытание на самих себя; тогда, может быть, сотрут с себя, как ни есть, пятна, которые вопреки долгу сами на себя наложили.

Греки признавали, что матерь их богов, даже самых верховных, и зачинала и рождала вследствие похоти и несказанной страсти, потому что, как матерь таких богов, не оставила неизведанным и неприведенным в действие ни одного вида похотливости. О Той же, о Которой мы исповедуем, что сделалась Матерью воплотившегося Бога нашего, все поколения человеческие по самой истине признали, что единократно приняла Она единое зачатие без семени и посредствующего ему растления. Если же не веришь сказанному, то во всей истине уразумеешь из силы Рожденного; потому что слепым даровал Он прозрение, прокаженных очищал от язвы и болезни, немым, косноязычным и глухим сообщал способность ясно слышать и говорить, ходил по хребту морскому, укрощал надмение волн и стремительные нападения ветров, единым словом изгонял полчища и дружины демонов, многих мертвецов словом также призвал снова к жизни. Эти-то знамения Его Божества передали нам свидетели, которые свидетельство свое в такой мере соблюли непричастным лести и угодливости, что описали и служившее к Его унижению: гонения, поругания, метания камнями, заплевания, биения по щекам, заушения, крест, гвозди и смерть. За этой-то смертью последовало вскоре Воскресение, которое указывает, что пострадавший есть воплощенный Бог, и вместе проповедует, что родившая есть Матерь воплотившегося Бога, если только подобные вещи по необходимости принимают и подобные наименования.

Убоимся Бога, ибо Он страшен, и будем чтить Его, потому что Он благ. Станем просить у Бога, что прилично Ему дать, а нам полезно получить, потому что этому Он готов внять. Падая, будем каяться, потому что Он благодетелен и приемлет кающихся искренне. Но не будем нерадивы, ибо Он Всесилен и не может быть обманут. Возлюбим Его со всею горячностью, потому что к любящим Его Он снисходителен, по мере любви их.

Два вида благочестия... Первый самый святой и божественный — в душе; потому что прекраснейшая и самая угодная Богу жертва — иметь чистое сердце, представлять в уме Божие присутствие, твердо и постоянно хранить оное во святилище души. Другой вид — в чистоте тела. В ком нет сих двух видов, тот, если принесет в дар самые редкие драгоценности суши и моря... не угодит Богу.

...Подлинно, кого любит Господь, того наказывает и благоволит к тому, как отец к сыну своему (Притч. 3:12). И в этом нет ничего несообразного. Ибо те, которые пользуются дружбою царей, всего более подвергаются опасности на войнах, приемлют раны, посылаются в чужие земли. И это-то наиболее дает им право иметь дерзновение перед царем и с тем, кто выше их, обходиться, наконец, как с равным, потому что носят на телах раны — эти залоги дружбы. Если же спросишь: а что из того тем, для кого служит это преткновением? Отвечу: для них служит это преткновением по их несмысленности, а не по свойству дела, потому что воздаяние за труды не здесь, напротив того, здесь подвиги, награды же после этого. Поэтому да не ищут упокоения во время подвигов и да не смешивают времен. Но скажешь, может быть: я немощен. Бог промышляет и о тебе, и здесь наказывает Он многих порочных, и награждает иных праведных. Потому если соблазняют тебя те праведники, которые в скорби, то да назидают те, которые в покое и чести, и если служат для тебя преткновением те порочные люди, которые благоденствуют, то да исправят те, которые несут наказание и мучатся.

Христос сказал: «В мире будете иметь скорбь» (Ин. 16:33). Потому как же ищешь покоя, когда изрек это Начальник подвига? Тогда бы естественно было соблазняться, когда бы происходило противное сказанному Им. Если же все бывает согласно со сказанным, то почему соблазняешься?
Кто во время сражений ищет покоя, тот остается неувенчанным, и смешивает времена.

Виноградная лоза называется растением не диким, потому что вино, принятое вовремя и в меру, делает нас кроткими, служит людям залогом верности и дружбы, бывает причиною веселия, противоядием плачу, средством к истреблению лености. Для больных оно простое пособие и врачующее от разных немощей, для здоровых — подкрепление и средство к соблюдению здоровья. Если же кто не уважает правил: «ничего слишком, и всего лучше — мера», предается излишеству в вине, то оно отомстит ему за оскорбление, разломит и голову, и виски, отымет у человека силу, расслабит все тело, свяжет руки и ноги <о другом чем, более неприличном, нехорошо и сказать>, и врагам и друзьям предаст на посмеяние.

Если и Ной искушен был плодом собственного своего делания, не знав, что с ним стало от вина; и Лот, обезумленный вином, невольно на старости соделался отцом; и Ирод, став игралищем упоения, кровью святого Иоанна обагрил трапезу свою и сердце; и все неразумные проступки людей возникли от вина; то для чего навлекаешь на себя произвольное безумие и не заботишься о целомудренной соразмерности?

...Не бесчести благословения плодов, не простирай до пресыщения пития, не нарушай соразмерности несоблюдением меры; пия вино, не пропивай ума, но помни, что Дух Божий соделывает начаток его Кровью Христовою, пользуйся им, как больной, который имеет нужду в его пособии, а не как неприятель, который обращает вино в оружие против всех, а паче против себя самого, падая от него в прах.

Почему вино, говоришь ты, не всякого кто пьет его, приводит в одинаковое расположение духа, но одних делает благодушными, а других раздражительными, одних дружелюбными, а других задорными, одних кроткими, а других зверскими? Итак, поскольку заставляешь меня коснуться естественных наук, думаю, что бывает следующее: увеличиваются или уменьшаются от вина причины таковых припадков по свойству или телосложения, или душевных движений, для многих скрытых. Поскольку вино имеет влияние на одни влаги, то некоторым образом входит в соединение с нравами употребляющих его: какого нрава выпивший, такие свойства и обнаруживает в нем, не вновь их производя, но из скрытых делая явными; ибо, разоблачая нрав, показываемый притворно, дает видеть сокровенный внутри, почему и вошло в пословицу у многих говорить: правда в вине. И тех, которые думали величаться мнимою степенностью, вино нередко делало откровенными на тайны и заставляло говорить о том, чему лучше бы оставаться невысказанным, а тех, которые из ненависти к злонравию часто приводили себя в гнев, обличало, что они ласковы и кротки, уничтожив в одних мысль о степенности, а в других причину к гневу; потому что не новое что-либо производит вино в человеке, но то, что в нем было скрытно, выводит наружу.

Апостол Павел не сказал: «нет начальства не от Бога», но рассуждает о самом начальствовании, говоря: «нет власти не от Бога (Рим. 13:1). То самое, что у людей есть начальства, одни начальствуют, другие живут под начальством, — не просто и не случайно происходит это, так чтобы народы, подобно волнам, увлекались туда и сюда, но, по словам Павла, это есть дело Божией премудрости. Поскольку равночестность, обычно, разжигает часто войну, то Бог не попустил быть народоправлению, но установил царскую власть, а потом за нею и многие начальства. Какие же, спросишь? Начальника и подначального, мужа и жену, отца и сына, старца и юношу, учителя и ученика. Даже и у бессловесных животных можно видеть подобное этому. Поручителями в этом — пчелы, подчиняемые царской власти, журавли и стада диких овец. Если же посмотришь и на море, то и оно окажется не лишенным этого благочиния. И там многие породы рыб имеют одного правителя и вождя. Ибо безначалие везде всего ужаснее и бывает причиною замешательства и неурядицы. Поэтому и в теле, хотя оно есть нечто единое, не все равночестно, но одни члены начальствуют, а другие подначальны.
Потому вправе мы сказать, что самое дело, то есть начальство и власть царская, установлена Богом, что бы общество не пришло в неустройство. Но если какой злодей беззаконно восхитил эту власть, то не утверждаем, что поставлен он Богом, но говорим, что попущено ему или изблевать все свое лукавство, как фараону, и в таком случае понести крайнее наказание, или уцеломудрить тех, для кого нужна и жестокость, как царь вавилонский уцеломудрил иудеев.

Премирный жребий, изобилующий всеми благами, недоступный всему горестному, не порождающий уныния и матерь всякой радости, превосходящий и язык, и слух, и ум, уготованный собственно подвизавшимся в настоящей жизни законно, не позволяет даже и ощущать здешних печалей. Потому и Первоверховный из подвизавшихся так взывает: нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас. (Рим. 8:18). Ибо если Подвигоположник в воздаянии наград с великим преизбытком превышает труды и сообщает столько веселия, сколько свойственно иметь в удел принявшим небесный жребий, то не удивительно, если они в ничто вменяли все горестное в мире.

Пропустившие благоприятное для дел время не получат искомых ими благ. Ибо кто одобрит земледельца, который, когда нужно пахать и сеять, чтобы иметь обильную жатву, предается праздности и сидит сложа руки? Кто одобрит садовника, который, когда должно ухаживать за виноградом, чтобы принес он добрые грозди, и за упояющим точилом, посматривает только на труды других? Кто одобрит пловца, который, когда настало время плыть, чтобы промышлять торговлею, остается в пристани и проводит время в корчмах? Конечно, никто. Потому, если это действительно так, кто одобрит христианина, который во время подвигов требует венцов. Здесь место подвигам, а не венцам, там же — наградам и почестям. Поэтому не будем упускать времени благоприятного для дел, чтобы там не каяться без пользы.

Знай... что если окажешься благоискусным во всем, то неполучение здесь наград послужит тебе не к тому, чтобы вовсе не получать их, но к тому, чтобы получить блистательнейшие. Ибо один получает нечто блистательное здесь, а другой, не получив здесь ничего, приимет там блистательнейший венец. Посему, что может доставить тебе радость, то да не будет для тебя причиною к малодушию. Ибо получившему здесь справедливо умаляется тамошняя награда, а не получившему, очевидно, соблюдается там полная.

...Скажу и о преспеяниях, т. е. если, оказав преспеяние в малом и неважном, здесь насладишься чем-либо для тебя полезным, то не будешь иметь награды там... И, если угодно, поясню сказанное примером. Пусть будут <предположим так> два праведника, высокие по добродетели, но один здесь богатеет, другой беднеет; один прославляется, другой терпит оскорбления; один от всех слышит себе похвалы, а другой — осмеяния. Отшедши туда, одинаковый ли приимут венец? Нет, говорю я. Хотя, как сказано, и равными показали себя в рассуждении добродетели, но несходство в здешней жизни и равенство в добродетели изменит в неравенство, не потому, чтобы нелицеприятный Судия произнес несправедливый приговор, но потому, что одному с здешнею наградою соразмерит будущую, а другому определит беспримесное веселие.

Войны воспламеняются всего более единственно ради приобретения чужой собственности. Но не должно обвинять всех ведущих войну; положивших начало или  нанесению обиды, или хищению справедливо называть губительными демонами; отмщающих же умеренно не надлежит и укорять, как несправедливо поступающих, потому что делают дело законное...

В Воскресении, сказал богомудрый Павел, тела будут духовны (1 Кор. 15:44) в следующих двух отношениях: в том, что сделаются легкими, эфирными, свободными от всякого страдания и тяготения, и в том, что будут уже водимы единым Духом Божиим. Хотя сейчас и пребывает Он в телах, но решительное определение действий принадлежит душе. Тогда же тела сделаются в большей мере приемниками Духа, потому что не тело только, но и самая душа будет духовна, как совершающая все по законам Духа. Если же кто спросит о телах грешников, то скажем, что и они будут духовны, или потому, что, по первому условию, сделаются легкими и эфирными, или потому, что, мучимые огнем, не будут истребляемы, или потому, что, хотя и пожелают согрешить, но не смогут.

Многие смеются над тобою как над человеком злопамятным, прибегающим к худой защите, к раздражительности, которую Творец дал в помощь душе, чтобы подкреплять телесные силы во время лености и расслабления. Поэтому если осмеивающие тебя говорят правду, то ясно, что не знаешь ты цели Сотворшего, железо употребляя на убийства, красоту на обольщение, язык на хулы, и Подателя благ делая виновником зла. Поэтому обуздай скорее раздражительность, чтобы не низвергла она тебя стремглав в погибель.

Крайне дивлюсь, почему звери, по природе дикие, воспользовавшись человеческим искусством, нередко делаются кроткими, а человек, природное им зверство прилагающий в неестественную для них кротость, свою естественную для него кротость изменяет в противоестественное зверство, свирепое делая кротким, а себя кроткого обращая в свирепого. Ибо льва укрощает и делает ручным, а свою раздражительность доводит до свирепости более львиной. И хотя встречаем там два самые великие препятствия: то, что лев лишен рассудка, и то, что он раздражительнее всех, однако же, по преизбытку данной человеку от Бога мудрости, преодолевает природу. Итак, по какой причине в зверях побеждающий естество в себе вместе с естеством предает и благо произвола? Кто льву дарует преестественное, тот себе не соблюдает и естественного, но, усиливаясь неукротимых зверей ввести в человеческое благородство, себя самого низводит с властительского престола и доводит до зверского неистовства.

Смотри, чтобы твое ни с чем не сравнимое высокомерие не понудило когда-либо Божественное, преисполненное снисхождения естество показать свое могущество, которое может и здесь предать тебя конечной гибели, а там подвергнуть самым жестоким наказаниям.

...Крайне удивляюсь щедрости Божией великодаровитости, потому что дарует венец за венцом, чистую  добродетель украшая Царством Небесным.

Пребывающие в союзе с добродетелью столько же отличны от чуждых оной, сколько люди — от зверей, и Ангелы — от людей.

Правило же добродетели и любомудрия — искренность с благоразумием.

Когда, под руководством благоразумия, все силы в человеке посвятят себя на служение добродетели, отложив все извинения и всякое коснение, тогда, тогда именно, доведет ее до совершенства Бог, Который и не хотевших побуждает возлюбить ее. Ибо Ему несвойственно было бы уклоняющихся от добродетели привлекать к ней, а тем, которые сами собою возлюбили ее, не подать руку помощи.

Ужели же почтешь трудным взойти на высоту добродетели, особливо когда есть и в этом успевшие, и даже нисшедшие на самый верх добродетели из глубины порока. Но если кажется тебе это трудным, то отстань от порока, и коснись пути, ведущего к добродетели. Ибо и этого, — хотя мало еще отличиться от себя самого, не должно почитать маловажным. А это будет, если не захочешь ты пользоваться как худыми предначинаниями, так и теми, которые ими пользуются, но окружишь себя и добрыми делами и добрыми людьми.

...Если думаете, что порок доставляет наслаждение, а добродетель — труды и поты, то должны представить себе, что наслаждение прежде нежели явится, уже исчезает, а добродетель имеет бессмертное веселие; порок, идя путем широким и пространным, оканчивается местом тесным и непроходимым; добродетель же, шествуя с трудами и потами, достигает широкой радости.

Добродетель есть достояние и необходимое, и полезное, и прекрасное, и приличное, и драгоценное, и ко многому служащее: необходимое –потому что всего необходимее вести жизнь правильную, полезное – потому что ведет к блаженству, прекрасное – потому что делает имеющих ее досточестными, приличное – потому что украшает ею обладающих, драгоценное – потому что конец ее — окончание трудов, ко многому служащее – потому что всего плодоноснее. Потому кто же, не обезумев до крайности, не прилепится всеми силами к добродетели?

Кто на словах величает добродетель, а на деле отдает предпочтение пороку и подобен играющим на зрелище, говорит то, чего не знает, и не подтверждает делами того, что хвалит на словах, тому советую не переставать хвалить добродетель <это было бы и несправедливо>, но перестать держаться порока, чтобы тем и другим заслужить одобрение.

Если бы уготованы были добродетели наказание, а пороку венец, то я лучше с великою приятностью принял бы наказание, как добродетельный, нежели согласился быть увенчанным как порочный. Так, порок, хотя бы доставил он и венец, кажется мне тягостнее всякого наказания, а добродетель – всего драгоценнее, хотя бы не избавлена была от наказания. Но если непременно уготованы добродетели венец, а пороку – наказание, что убеждает тебя погружаться в бездну порока?

Во всяком почти собрании много бывает речей о добродетели, но мало у многих о ней заботы, много же у небольшого только числа. По крайней мере, все, не только любители добродетели, но и враги ее, прославляют ее. Такова красота добродетели! А порок и враги и любители порицают. Такова его гнусность! Но вооруженный настоящим удовольствием, от них заслуживает он одобрение, и будучи зверообразным, предпочитается добродетели, сияющей божественною красотою. Потому надлежит знать, что, если настоящее удовольствие и кажется имеющим более силы, чем оказывающееся полезным впоследствии, то конец его бывает погибелен. Потому лучше идти от трудов к покою, чем от удовольствия к наказанию.

Если за что достоин ты величайших похвал, за то самое тебя порицают люди, добродетели других признающие собственным своим несчастьем, ты не упадай духом. Это самое и служит наиболее сильнейшим доказательством добродетели.

Одна добродетель достаточна к тому, чтобы украсить обладающего ею, ибо ни один начальник не имеет сам по себе вознаграждения, но приобретает почесть в подданных, а любитель добродетели имеет славу в себе самом, и притом неотъемлемую.

Кто упражняется в добродетели, тот имеет светлый венец. А кто преуспевает, не признавая себя преуспевшим, за это самое расположение имеет еще более светлый венец. Ибо равняется успехом — преуспевшему не признавать себя преуспевшим. Лучше же сказать, когда есть такое расположение, и малые успехи делает оно великими; а когда его нет — и великие успехи умаляются. Поэтому кто хочет успехи свои сделать великими, тот не признает их великими, и тогда будут велики.

Если ты упражняешься в добродетели, то не потерпи, чтобы красота ее помрачалась ее изображением. Добродетель — великое дело, и когда свидетельствует не сама о себе, кажется людям более величественною и прекрасною. Если же думаешь, что останешься в неизвестности, если сам себя не выставишь напоказ, то думай напротив, что тогда и просияешь, когда не будешь выставлять себя напоказ. Ибо род человеческий как-то упорен; на величающихся вооружается, а старающимся смиряться с удовольствием уступает над собою победу. Первым, сокращая их честолюбие, приписывает недостатки, которых не имеют, а в последних хвалят; совершенства, которых в них нет. Притом же добродетели и утаиться невозможно, но, хотя на малое время и помрачает ее зависть, немедленно снова она начинает сиять и преодолевает помрачивших. Невозможно утаиться как свету, так и добродетели. И это пусть сказано будет о суде человеческом. Если же тебе желательно познать и суд Божий, то имеем в Божественном Евангелии ясно изображенный приговор фарисею и мытарю.

Пусть кто-нибудь происходит из самого славного отечества и знаменитого рода, изобилует богатством всякого вида, в красноречии достиг наибольшей высоты, все произведения древних носит у себя в устах, величается и силою, и красотою, и славою, и правом начальства, удостоился самой царской власти, возложил на себя венец и багряницу, но если не имеет он добродетели, то поставлю его в ряду невольников. Но если кто по своей справедливости, по целомудрию, по мужеству, по благоразумию мудрец, то причислю его к мужам царственным. А если любитель добродетели лучше имеющего все сказанное выше в совокупности, то не имеющего всего этого в совокупности, так как сойтись всему вместе и невозможно, будет он гораздо еще блаженнее и славнее, потому что те блага скоро гибнут, а добродетель бессмертна.

Из телесных преимуществ каждое легко утрачивается и имеет временную приятность, таковы, например, красота, сила, быстрота, потому что они с разрушением тела обратятся в ничто. Одной только добродетели, как питаемой в бессмертной душе, не обыкла касаться превратность. Поэтому надлежит всеми силами подвизаться в добродетели, а не почитать за великое казаться только подвизающимся. Но не пренебрегите ее из жадности к богатству; оно малоценнее добродетели. Богатство легко отнимется или тайно, или по превосходству сил, а добродетели не лишит, хотя бы разлучился ты с телом.

Не знаешь, кажется, что превосходнейшие деяния сопровождаются обыкновенно завистью, и не могут избежать ее люди, громко прославляемые. Потому, узнав это, освободись от смущения. Ибо лучше, упражняясь в добродетели, терпеть осуждение от тех, кому не хотелось бы, чтобы кто-либо был благоискусен, чем, возлюбив порок, заслуживать рукоплескание от не приобретших правого суждения о делах.

...Если делает добро ради самого добра, то заслуживает большую награду, нежели делающий это ради награды. А если делает ради Божественной награды, то будет поставлен во втором ряду. И если делает ради похвалы, то и получит то, ради чего сделал. Но кто не делает должного ни ради самого добра, ни ради Божией награды, ни ради человеческой похвалы, тот... даже и не человек, а злой демон.

И сам я не безгрешен, и друзей ищу не безгрешных; потому что безгрешных и не найду. Но у кого преспеяний много и они велики, а недостатков мало и они не важны, тех включаю в список друзей, а в ком нахожу противное сказанному, тех и не включаю, и не исключаю. Не включаю, чтобы не дали повода клеветать на весь сонм; потому что у всякого в обычае судить о человеке по его приближенным. Но и не исключаю, оставляя им добрую надежду. И одними пользуюсь как советниками и друзьями, а с другими не бранюсь, но поддерживаю возможный мир, стараясь сохранить апостольское предписание: если возможно с вашей стороны, будьте в мире со всеми людьми. (Рим. 12:18). Советую же удерживаться от порока и держаться добродетели. Но если совет мой обратят они в повод к вражде, то немалую причинят мне печаль тем, что не воспользовались, а не тем, что изъявили неприязнь.

Самым прямым правилом дружбы признаю следующее: без притворства соглашаться с братией, не завлекать в дружбу ласкательством, не заводить вражды тайно; но душу иметь для всего открытую, простое сердце, простой язык; а более того еще более простую жизнь.

В делах житейских хотящих чего-либо не сопровождает непременно и возможность, потому что дела великие превышают личные силы людей; в делах же духовных хотящих чего-либо сопровождает и сила, потому что все по мере сил совершаемое с успехом оказывается достигающим до небес. Постому жена вдовица, ввергнувшая две лепты в священную сокровищницу, воспевается как превзошедшая всех царей и цариц, потому что Судия увенчал не то, что ею вложено, но ее произволение, которым посвящено Богу все ее достояние.

Ереси, как думаю, порождены двумя с трудом преодолеваемыми страстями: или любоначалием, или предубеждением. Одни, не желая быть в числе подчиненных, а другие, после предзанятых ими понятий, не соглашаясь учиться, посеяли семена нового учения, не желая оставаться при том, что утверждено.

Много ересей порождал диавол и у язычников, хотя были ему подвластны, и водил он их туда и сюда, как хотел, — и у иудеев, хотя доводил их до того, что с неистовством предавались идолослужению и человекоубийствам. А если еще больше порождает у христиан, то никто да не дивится этому. Ибо до пришествия Христова во плоти видя, что все упоены пороком, и никто, так сказать, не был трезв вполне, диавол мало рассеивал семян излишества. Но когда снизошло с небес спасительное Слово, Которое принесло нам уставы небесного жительства, а диаволу угрозами согрешающим указало ожидающее его наказание, ибо изрекло: «идите в огонь, уготованный диаволу и служителям его» (Мф. 25:41), тогда общий всех враг, видя, что и наш род спокойно и постепенно свергает с себя порок и принимает добродетель, нечестие осуждает на изгнание, охватывает же благочестие, и услышав произнесенный на него приговор, сильнейшую воздвиг на нас бурю и породил ереси. Не имея более силы противостать благочестию, старается его именем приводить многих в нечестие, маской благоговения пытается извратить истину, и нередко просиявших доблестною жизнью побеждает развращенными догматами. Ибо одно у него дело и об одном старание — всех вместе, насилием ли то, или подложными догматами, погрузить вместе с собою в пучину погибели. Поэтому, представляя это в уме, пусть и ересеначальники, когда размыслят, что они более всех готовы упасть в величайшую опасность, перестанут сеять семена противления истине — и слушатели их не станут более служить им по одному предубеждению и трудиться против истины, чтобы великая, слово и ум превосходящая заслуга Спасителя, сколько до них собственно касается, не оказалась недействительною. Но и те, которые хвалятся правыми догматами, изобличают же себя небрежностью жизни, да перестанут делать то, что показывает в них не истинных учеников благочестия, и с правою верою да соединяют и доблестную жизнь, чтобы всем нам услышать о себе царское хвалебное провозглашение.