...Если делает добро ради самого добра, то заслуживает большую награду, нежели делающий это ради награды. А если делает ради Божественной награды, то будет поставлен во втором ряду. И если делает ради похвалы, то и получит то, ради чего сделал. Но кто не делает должного ни ради самого добра, ни ради Божией награды, ни ради человеческой похвалы, тот... даже и не человек, а злой демон.

И сам я не безгрешен, и друзей ищу не безгрешных; потому что безгрешных и не найду. Но у кого преспеяний много и они велики, а недостатков мало и они не важны, тех включаю в список друзей, а в ком нахожу противное сказанному, тех и не включаю, и не исключаю. Не включаю, чтобы не дали повода клеветать на весь сонм; потому что у всякого в обычае судить о человеке по его приближенным. Но и не исключаю, оставляя им добрую надежду. И одними пользуюсь как советниками и друзьями, а с другими не бранюсь, но поддерживаю возможный мир, стараясь сохранить апостольское предписание: если возможно с вашей стороны, будьте в мире со всеми людьми. (Рим. 12:18). Советую же удерживаться от порока и держаться добродетели. Но если совет мой обратят они в повод к вражде, то немалую причинят мне печаль тем, что не воспользовались, а не тем, что изъявили неприязнь.

Самым прямым правилом дружбы признаю следующее: без притворства соглашаться с братией, не завлекать в дружбу ласкательством, не заводить вражды тайно; но душу иметь для всего открытую, простое сердце, простой язык; а более того еще более простую жизнь.

В делах житейских хотящих чего-либо не сопровождает непременно и возможность, потому что дела великие превышают личные силы людей; в делах же духовных хотящих чего-либо сопровождает и сила, потому что все по мере сил совершаемое с успехом оказывается достигающим до небес. Постому жена вдовица, ввергнувшая две лепты в священную сокровищницу, воспевается как превзошедшая всех царей и цариц, потому что Судия увенчал не то, что ею вложено, но ее произволение, которым посвящено Богу все ее достояние.

Ереси, как думаю, порождены двумя с трудом преодолеваемыми страстями: или любоначалием, или предубеждением. Одни, не желая быть в числе подчиненных, а другие, после предзанятых ими понятий, не соглашаясь учиться, посеяли семена нового учения, не желая оставаться при том, что утверждено.

Много ересей порождал диавол и у язычников, хотя были ему подвластны, и водил он их туда и сюда, как хотел, — и у иудеев, хотя доводил их до того, что с неистовством предавались идолослужению и человекоубийствам. А если еще больше порождает у христиан, то никто да не дивится этому. Ибо до пришествия Христова во плоти видя, что все упоены пороком, и никто, так сказать, не был трезв вполне, диавол мало рассеивал семян излишества. Но когда снизошло с небес спасительное Слово, Которое принесло нам уставы небесного жительства, а диаволу угрозами согрешающим указало ожидающее его наказание, ибо изрекло: «идите в огонь, уготованный диаволу и служителям его» (Мф. 25:41), тогда общий всех враг, видя, что и наш род спокойно и постепенно свергает с себя порок и принимает добродетель, нечестие осуждает на изгнание, охватывает же благочестие, и услышав произнесенный на него приговор, сильнейшую воздвиг на нас бурю и породил ереси. Не имея более силы противостать благочестию, старается его именем приводить многих в нечестие, маской благоговения пытается извратить истину, и нередко просиявших доблестною жизнью побеждает развращенными догматами. Ибо одно у него дело и об одном старание — всех вместе, насилием ли то, или подложными догматами, погрузить вместе с собою в пучину погибели. Поэтому, представляя это в уме, пусть и ересеначальники, когда размыслят, что они более всех готовы упасть в величайшую опасность, перестанут сеять семена противления истине — и слушатели их не станут более служить им по одному предубеждению и трудиться против истины, чтобы великая, слово и ум превосходящая заслуга Спасителя, сколько до них собственно касается, не оказалась недействительною. Но и те, которые хвалятся правыми догматами, изобличают же себя небрежностью жизни, да перестанут делать то, что показывает в них не истинных учеников благочестия, и с правою верою да соединяют и доблестную жизнь, чтобы всем нам услышать о себе царское хвалебное провозглашение.

Как мореходцы в виде пищи скрывают приманку и нечаянно уловляют рыб, так лукавые поборники ересей, красным словом прикрывая худые свои мысли, как удою, увлекают простодушных на смерть.

Ни багряного цвета ткани, ни слившегося с золотом блеска разноцветных камней не нужно почитать убранством для женщины, потому что многие из них, будучи грубого нрава и гоняясь за такими нарядами, соделались для сожителей отвратительными и ненавистными. Напротив того, красота души слагается из добродетелей, и в супруге усиливает любовь и служит средством к поддержанию взаимного благорасположения.

Одни из женщин, не имея терпения скрывать женские болезни, если они благообразны и богаты, гордятся блеском обделанных в золото драгоценных камней, а если безобразны и бедны, мастями и подкрашиванием глаз ухищряются придать себе красоту. А те, которым желательно, чтобы почитали их честными, хотя довольствуются природною красотою, однако же не отказываются придавать ей лучший вид. Истинно же целомудренные, прилагая все старание о том, чтобы позаботиться о душе, не отказываются и телу, как орудию души, услужить в меру, но почитают делом недостойным и низким для себя украшать тело и величаться им, чтобы оно, по природе будучи рабом, не возгордилось перед душою, которой вверено право владычества; напротив того, обучают тело знать свойственный ему чин и не выставляют его в виде приманки служить разжиганием и поводом к непотребству, но по возможности отнимают у него все, что обратилось бы в пищу этому огню. И вот от одного правдолюбивого мужа слышал я достойный внимания и памяти рассказ. Однажды юноша, похотливый и женский прислужник, увидел прекрасную девицу, сильно ею пленился, и употреблял все ухищрения удовлетворить своему пожеланию, но девица с самого начала сделала ему отказ; потому что была благородна, целомудренна, дала обещание и душу и тело соблюсти Христу неприкосновенными. Но когда услышала, что юноша ведет себя, как неистовый и бешеный, изобрела способ, которым бы и свою соблюсти невинность и в нем угасить огонь. Остригши, лучше сказать, обривши все благолепие волос и пеплом, смешанным с водою, помазав лицо, она велела юноше войти к ней. Потом сказав вошедшему: «Неужели любишь ты это безобразие?» И юноша, как бы придя в себя из своего неистовства, не только угасил в себе огонь вожделения, но даже сделался пламенным любителем целомудрия.

Если бы объял кто словом и собрал воедино все в совокупности блаженство людей со времени их происхождения на земле, то не нашел бы того равным и десятитысячной доле будущих благ. Даже в сравнении с самым малым из них, настоящие блага в большей мере уступают в достоинстве, чем в какой тень и сновидение далеки от действительности. Лучше же сказать, сколько душа предпочтительнее тела, столько же будущие блага выше настоящих.

Я ясно знаю то, что ничего не знаю. Если же и будет что сказано чего-либо стоящее, то вину этого приписать должно Богу, для пользы слушателей умудряющему нередко невежд.

Детям, воспитываемым среди развращенных нравов, трудно в мужеский возраст прийти добродетельными. И целомудрие отнимается у детей их обращением с людьми непотребными, а благоразумие — уклонением от занятий надлежащим чтением, мужество — изнеженностью плясунов, справедливость — ложными клятвами шутов. Возможно ли кому или привести себя в приличное положение, или свыкнуться с ним, когда необходимо одно из двух: или смеяться, или волноваться — эти два подарка, один зрелища, а другой — конского состязания. Признав опасным для молодых людей увлекаться зрением, удерживай их наиболее словом, а если не послушаются, страхом. Этим способом всего легче сделаешь из них доблестных мужей и сильных воинов. Если же молодые люди почитают для себя жестоким, что удерживают их от такого наслаждения, которое совершенно походит на пение сирен, даже усиливаются доказать, что оно и дозволено, почитают это за обиду юности и за нарушение ее прав, пусть дознают, что те, которые вначале внесли в города смертоносное наслаждение этим удовольствием и растворили его отраву, по желанию врага человечества, который всякий представляющийся случай обращает в погибель душам зрителей, не просто дошли до этого, иначе и языческие законы не дозволили бы этого, но, конечно, по основательной причине. Они, усматривая, что войска в зависимости у царей, и потому именно, что всю жизнь заняты, а жители городов свободны от воинских опасностей и проводят жизнь в великой праздности, зная притом, что живущие в таком удобстве, так как досуг не все употребляют в добро, нередко задумывают что-либо отважное; признав нужным в самом основании подсечь корень мятежей и не допускать правителей до необходимости вести двоякую войну, и внешнюю и внутреннюю, изобрели и устроили это самое занятие для привыкших неосмотрительно отваживаться, на что бы то ни было, и дали им повод к состязанию, которое не могло бы произвести ничего мятежного, но сильно истощало раздражительность в людях. Таково постоянное соперничество конями, какое-то общественное прение, при неохоте делать что-либо полезное, обращающее к этой борьбе таких людей, которые, может быть, придумали бы что худшее; таково и разнообразие зрелищных представлений, одних услаждая зрением, у других очаровывая слух слышимым, хотя преисполнено худого, оказывалось оно препятствием мятежному замыслу. И это дозволили, за меньшее, как полагали, покупая большее, спокойствие и безопасность. Но молодым людям, которые воспитываются в добродетели и приводят себя в прекраснейшую стройность, а равно и мужам, которые прилагают заботу о душах своих, непозволительно принимать в этом участие. Поэтому идут они прочь, не участвуя в этом; но все почитают их наилучшими, как препобедивших склонность к гибельному этому наслаждению, и тем более, что если бы и все в городе из самой низкой черни, образумившись, пришли в спокойное состояние и возлюбили любомудрие, то заперли бы зрелищные дома или в отпертые не пошел бы никто; погибло бы это в них злохудожество и преуспевали бы три весьма важных дела: спасение душ, благоустройство городов и безопасность правителей.

Не надобно все дозволять бесстыдным и невоздержным глазам, но вместо узды надлежит возлагать на них стыдливость, чтобы впоследствии не подвергнуться наказанию за лукавое пожелание, которое и здесь неумолимее исполнителей казни терзает и бичует сердце, заграждает эту пристань естества, разумею сон, и заставляет всегда оставаться и томиться среди моря. Почему и Спаситель, избавляя нас от хлопот и излишних забот, желая, чтобы без них протекали мы поприще целомудрия, угрожал тяжким наказанием, назначенным для тех, которые стараются пытливо смотреть: угрожал наиболее для того , чтобы подавить корень страсти, а потом и для того, чтобы, уязвленные стрелою лицезрения, не навлекли мы на себя трудно излечимую или неисцелимую болезнь. Ибо кто не видит, тот не только вернее, но и легче победит пожелание.

Зеницам в глазах, подобно девам, заключенным в теремах и, как завесами, покрытым веками, справедливо быть под наблюдением целомудренного помысла, чтобы всегда краснели и стыдились, чего должно. Если же увидят когда чужую красоту, пусть еще больше покрываются стыдом, опускают ниже завесы, потупляются вниз, и смотрят в землю как нашу матерь, которая обучает не только нашему естеству, но и тому, что видимая красота из нее произошла и, увянув, в нее возвратится. И если сделают это, то поистине сохранят приличное девам; если же будут смотреть невоздержно и бесстыдно, то, приводимые в неистовство чужими красотами, вместо дев окажутся псами.

...Невозможно не впасть в искушение, возможно же преодолеть его. И в том, и в другом поручителями и свидетелями нам – все святые, которых пронзили столь многие тучи искушений, что целую почти здешнюю жизнь были они в подвиге. Итак, никто из них не был услышан, — скажет кто-либо. Были они услышаны. Но быть услышанным значило не то, чтобы не впасть в искушение <это невозможно>, но чтобы впадшему сойти с поприща не только невредимым, но даже в венцах.

Выше искушений становится тот, кто обучается не отклонять их от себя, но переносить встречающееся с ним. Ибо искушения, будучи неодолимыми, одолеваются терпением и мужеством умеющих переносить что ни случится. Лучшее же врачевство от того, что не от нас, – то любомудрие, которое в нас, и одолением неодолимых нужд служит в трудных обстоятельствах мужество, а в счастливых — умеренность. А если подает руку помощи и Божия сила, еще удобнее перенесем все, что ни встретится.

Многие казавшиеся мужественными и благородными не вынесли даже соблазна и первого удара искушений. Почему обличенные, что, только по-видимому, а не самым делом возбудили в зрителях мнение о своем мужестве, поникли лицом. Потому-то, как думаю, попускаются искушения на иных, мнимо великих и непобедимых, чтобы они уврачевали это о себе понятие, и обратились к смирению. Немалая польза для души истребить высокое о себе мнение тем, которые не могут вынести, не говорю подвига, но даже испытания. Ибо побежденный, после одержания многих побед, может быть извинителен еще, а кто пал при первом на него нападении, тот представляет в себе доказательство крайней немощи, лучше же сказать — лени.

Искушение состоит не в том, чтобы думать о себе, будто бы впал в искушение, но в том, чтобы быть им побежденным.

Искушения доставляют часто душе избавление и освобождение от мучительных и грубых страстей. Ибо как в рассуждении трех отроков, огонь не только не коснулся их самих, но послужил к разрешению уз, пределом своей деятельности возымев истребление железа, так и искушения, пресекая леность и возводя к трезвенности, многих людей освобождают от уз греха.

Если Христос Бог, ради нас вочеловечившийся, «возведен был в пустыню для искушения» (Мф. 4:1), то чему же дивишься, что борешься с искушениями? Поэтому имей в мыслях единственно победу Христову, одержанную законно, потому что тщеславие преодолено, гордыня подавлена, сребролюбие истреблено, и противник, не сумев уязвить своими стрелами, посрамлен. По праву мужайся и ты и, приобретя бесстрастие, преодолевай твердость язвящих душу мечей. И тебе после этой борьбы будут служить Ангелы, не рабские оказывая услуги, потому что служить так обязаны единому Богу, но увенчивая тебя, как победителя, ибо такова награда мужественно совершающему настоящий подвиг.

...Загладите <беззакония>, если исправитесь; и исправитесь, если убедитесь, что Священное Писание истинно; а убедитесь, если непрестанно будете им пользоваться; и воспользуетесь, если уразумеете смысл его; уразумеете же, если неотступно будете обращаться с мудрыми к Богу; а неотступно будете с ними, если начнете избегать порока; начнете же избегать, если убоитесь угрожающих ему наказаний; а убоитесь, если уверуете, что есть Бог; и уверуете, если избавитесь от такого безумия; избавитесь же, если поревнуете избавившимся; и поревнуете, если возьметесь за добродетель; возьметесь же, если возлюбите Царство Небесное; и возлюбите, если утвердитесь в той мысли, что видимое временно; а утвердитесь, если дознаете ничтожество видимого, и дознаете, если увидите его бренность; увидите же, если будете смотреть неповрежденными глазами; и будете смотреть так, если возымеете крепкую привязанность к небесному; возымеете же сию привязанность, если душевное око соделаете более проницательным; а соделаете это, если приобучитесь непрестанно обращать взор к Богу.

Если бы мы неизменно пребывали в страже над собою, не предаваясь пресыщению и усыплению и не оскверняя Божия образа, то есть не допуская подменивать доброе семя, то сеятель сорняков не нашел бы к нам доступа и не возрастил бы в нас достойных огня сорняков.

Затемняющие истину искусственностью слов, по моему мнению, гораздо более жалки, нежели вовсе ее не постигающие. Последние не уловляют истины по медлительности мысли, и потому, может быть, достойны извинения. А первые по быстроте мысли уловляют истину, но злонамеренно делают ее неприметною и потому грешат непростительно.

«Горе же беременньм и питающим сосцами в те дни!» (Мф. 24:19),– сказано душам, которые чреваты Божественной любовью, но не осмеливаются свободно изречь и исповедать веру в Бога и твердо стоять за нее, а приобрели только детское и несовершенное понятие о Божьем долготерпении и не имеют твердого упования, но угрозами или нападениями приведены в расслабление и лишили себя будущего.

...Не клясться значит и не требовать клятвы. Ибо если не хочешь сам клясться, то и от других не потребуешь клятвы по следующим двум причинам: вопрошаемый или стоит в истине, или, напротив того, лжет. Если человеку обычно стоять в истине, то, без сомнения, и до клятвы говорит он истину. А если он — лжец, то лжет и поклявшись. Итак, по той и по другой причине не надлежит требовать клятвы.

...Погрешаем и в этом, когда мстим за сделанное против нас и оставляем без внимания сделанное против Бога. Ибо, когда обижены мы, всего полезнее кротость, а когда оскорблено Божество <что возможно только в представлении обезумевших, потому что никакой вред не может простираться на оное неприкосновенное Естество>, тогда раздражение прекраснее скромности. Но мы поступаем напротив: к своим врагам неснисходительны, а к вооружающим язык на Бога кротки и снисходительны. Вознегодовал некогда прекроткий Моисей на сделавших тельца негодованием, лучшим всякой кротости; вознегодовал и Илия на идолослужителей, и Иоанн на Ирода, и Павел на Елиму, защищая не себя, но Божество, которое Само для Себя достаточно, но одобряет ненависть к злу добродетельных, презиравших оскорбления, им самим наносимые. Ибо эту добродетель почитали они любомудрием.

Во время страдания Господня расселись камни и потряслись гробы, чтобы отверсть выход телам, давая сим разуметь, что пригвожденный есть Владыка земных и преисподних. Для чего, спрашиваешь, поражены были вещи неодушевленные? Для того, отвечаю тебе, чтобы обвинить в бессмыслии иудеев, а именно в том, что вещи неодушевленные сокрушились от страха, а иудеи пременились в камни, оставаясь и нечувствующими страха, и неблагодарными за благодеяние.

В Крещении подаются многие дарования Святого Духа, превосходящие естество наше.
Иные, довольствуясь неполным пониманием дела, говорят, что младенцы омываются при Крещении от скверны, сообщенной естеству человеческому преступлением Адама. А я верую, что не это только одно совершается <ибо одно было бы еще не так важно>, но что подаются при этом и иные многие дарования, далеко превосходящие естество наше. Ибо в Крещении естество не только приняло все то, что было нужно к исцелению от греха, но еще и украсилось Божественными дарами. Не только избавлено от наказания и совлеклось всякого лукавства, но и возрождено свыше Божественным, превышающим разум... пакибытием; искуплено, освящено, удостоено усыновления, оправдано, сделано наследником Единородного Сына Божия и сотелесником Его Причастием Священных Таинств, стало Телом Его, соединилось с Ним, как тело с головою.

...Если будут говорить, что запрещает <Господь> совершать Божественное крещение над теми, которые притворно приступают к вере, но не оставляют настоящих своих занятий... не спорь.

Погрешности, допущенные по лености, необходимо уничтожать трудами, и после понесенных поражений снова бороться со многими опасностями.

...Если любишь лживую лесть, то терпи при себе обманывающих тебя.

Всего страшнее льстецы, которые, завися от языка богатых, если тем угодно будет изъявить удивление чему-либо нелепому, клянутся, что это всего лучше, и немедленно хулят, если те вздумают похулить и самую добродетель. Поэтому людям здравомыслящим нужно избегать и того, чтобы самим льстить, и того, чтобы им льстили. И то и другое порождает и неисправимое злонравие и нестерпимое мучение.

Поскольку ласкательство сильно к тому, чтобы окрасть ум не только у мужественных, но и у благоразумных, то справедливо утверждаю, что оно сильнее страха, потому что уступить страху многие стыдятся, а ласкательству с приятностью уступают победу, предаваясь ему без рассуждения и исследования.

Лесть- сильнее и ужаснее страха. Чего не в состоянии сделать нужда, то может произвести услужливость, и неодолимых страхом нередко порабощала лесть. Потому надлежит мужественно стоять и против страха, и против ласкательства, та и другая страсть неблагородна, и чтить одну истину.

Велика Благость Божия и человеческая жестокость. Кто испросил себе отсрочку и получил прощение долга, тот, когда у него попросили отсрочки, не только не дал, но и заключил в тюрьму своего должника, не столько ему задолжавшего, сколько должен был сам: сам был должен десять тысяч талантов, а тот пятьдесят динариев. Потому евангельское слово, сравнивая человеческую доброту с Божией Благостию, справедливо назвало ее злом: «если вы, будучи злы, умеете даяния благие давать детям вашим...» (Лк. 11:13). Не всю природу обвиняет оно во зле, да не будет этого!, ибо написано: «Благотвори, Господи, добрым» (Пс. 124:4), и еще: «Добрый человек из доброго сокровища выносит доброе» (Мф. 12:35), но только сравнивая благость человеческую с Божией, назвало ее злом. Ибо далее сказано: «тем более Отец ваш Небесный даст блага просящим у Него» (Мф. 7:11).

Соглашусь, что отомстить — не есть что-либо несправедливое, но справедливо будет и тебе согласиться, что это не любомудренно. По крайней мере, если бы делалось это легко и без большей опрометчивости, то слово твое имело бы еще основание. Но если прежде, нежели наложено будущее наказание, требующий оного сам себя поражает тысячами бедствий, то лучше вместе с понесенною обидою не испытывать и других зол. А если сказанное кажется тебе загадкой, то попытаюсь сделать это ясным. Смотри, если пожелает кто отомстить, сколько потерпит он бедствий? Во-первых, приходит весь в раздражение и, во-вторых, терзается гневом <ибо сперва воспламеняется страсть, потом человек гневается и желает отмщения>, в-третьих, воздвигает тысячи волн, в-четвертых, проходит многочисленными путями помыслов, в-пятых, нападают на него страх, трепет, мучение, потому что и раздражение терзает, и страх колеблет при мысли: удастся ли это, и чем кончится дело? Не представляется ли и тебе, что таковый, прежде нежели подвергнут будущему наказанию, сам на себя навлекает оное? Любомудрый же свободен от этого, и весьма справедливо; потому что он господин в этом деле, сам все устроил. А отмщающий ни в чем не волен, напротив того, требуются ему и время, и место, и хитрость, и преступление, оружия, ухищрения, ласкательство, рабство, лицемерие. Смотри, какое трудное дело — порок и какое легкое дело — добродетель? В какой мере один исполнен мятежей, а другая невозмутима? Как человек злой терпит множество бед, так любитель добродетели наслаждается тишиною. Кто мстит, тот готовит нескончаемую вражду; а кто вел себя любомудренно, тот приводит ее к самому скорому концу, потому даже человека грубого укрощает и привлекает в приязнь.

Единомыслие есть начало и основание всех благ для человека, и никто не должен подавать повода к брани и ссоре. Но если увидишь, что нанесен вред благочестию или обижены немощные, не предпочитай мира истине; напротив, стань мужественно и сражайся до крови, «подвизаясь против греха» (Евр. 12:4). Поэтому-то и сказано апостолом: «Если возможно с вашей стороны, будьте в мире со всеми людьми» (Рим. 12:18). Ибо иногда это бывает и невозможно, когда, как сказано выше, речь идет о благочестии или когда надо стоять за обиженных. И что удивительного, если это не всегда возможно по отношению к другим людям, когда апостол позволяет даже разорвать необходимую связь между мужем и женой, составляющими одну плоть, сказав: «Если же неверующий хочет развестись, пусть разводится» (1 Кор. 7:15)?

Спаситель ублажал миротворцев и возвестил, что сделаются сынами Божиими, во-первых, пребывающие в мире с собою и не воздвигающие мятежа, но прекращающие внутреннюю брань тем, что тело покоряют духу, водворяя мир и в других, живущих в раздоре и с собою, и друг с другом. Никто не вправе указывать другому того, чего не имеет сам. Поэтому удивляюсь ни с чем не сравнимой щедрости Божия человеколюбия. Господь обещает благие воздаяния не только за Труды и пролитие пота, но и за некоторый род наслаждения, так как выше всего, радующего нас, есть мир, а без него (когда он нарушен войной) ничто не приносит радости. Прекрасно сказано: миротворцы «будут наречены сынами Божиими» (Мф. 5: 9). Поскольку Сам Он, как истинный Сын, умиротворил всё, сделав людей орудием добродетели, небесное соединил с земным, справедливо сказал, что делающие, по возможности, то же самое будут удостоены того же наименования и возведены в достоинство сыноположения, которое и есть самый высший предел блаженства.

Мир, срастворенный с правдой, – божественное дело. Если же одно будет без другого, это повредит добродетели, потому что и у разбойников, и у волков есть между собой мир, у одних – ко вреду для людей, у других – на гибель овцам. Но такого мира, не украшенного правдой, не назову миром, только если он сходится с правдой, он в подлинном смысле будет называться миром. Потому и Христос сказал: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч» (Мф. 10:34). А что запрещает не всякий мир, но сопряженный с пороком, об этом говорит в другом месте: «Мир Мой даю вам» (Ин. 14:27). Ибо в подлинном смысле мир есть тот, который украшен правдой и благочестием.

Есть святая брань, и есть мир хуже всякой непримиримой брани, по сказанному: «Я позавидовал безумным, видя благоденствие нечестивых» (Пс. 72:3). Ибо и разбойники заключают между собою договоры, вооружаясь на тех, кто не причинил им никакого вреда, и волки собираются в стаю, когда жаждут крови, и прелюбодей с прелюбодеицей, и блудник с блудницей живут в мире. Поэтому не полагай, что мир везде есть благо; нередко бывает он хуже всякой войны. Когда мирится кто-нибудь со злословящими Промысл и заключает договоры с людьми недостойной жизни, которые строят козни и наносят вред общему житию, тогда обитает он где-то вне и вдали от пределов мира. Поэтому апостол Павел и сказал: «Если возможно с вашей стороны, будьте в мире со всеми людьми» (Рим. 12:18), ибо ясно знал, что иногда это и невозможно.

Бежал ты жизни тленной, вступив на путь монахов, но язык у тебя неудержим, и говоришь, не подумав. Это не иное что значит, как построить крепкую, неприступную для врагов стену и для входа им оставить врата. Если хочешь и стену сохранить в безопасности, и перед врагами оказаться сильным, то всеми силами сдерживай язык, от которого приключаются мгновенные и великие падения.

Новоначальных монахов не должно как обременять игом правила, чтобы в самом начале не пришли тотчас в отчаяние, так и оставлять необузданными и нетрудящимися, чтобы не впали в леность, но понемногу надлежит увеличивать для них меру восхождения, чтобы, поступая вперед, возрастали подобно Исааку. Ибо что производит непомерный труд, то дополняет великое нерадение, а именно: труд низлагает, а нерадение расслабляет.

Если соблазняет тебя, что ради любви мучеников к Богу и за их постоянство чествуется нами прах мученических тел, то спроси тех, которые получили от мощей исцеление, и дознай, в каких страданиях подают они врачевания. Тогда не только не будешь смеяться над тем, что делается, но, конечно, и сам поревнуешь исполняемому.

Господь повелевает нам быть мудрыми подобно змее, во всяком искушении соблюдать голову свою, т. е. веру нашу. Ибо змея, в каких бы затруднительных обстоятельствах ни находилась и каким бы ударам ни подвергалась, сохраняет голову свою невредимою. И хитро также совлекает с себя ветхость, проползая сквозь какое-либо тесное отверстие и там слагая свою старость. Поэтому Господу угодно, чтобы и мы на тесном пути и страдании «совлекались ветхого человека и облекались в человека нового, обновляемого по образу Его» (Кол. 3:10).

«Будьте мудры, как змеи, и просты, как голуби» (Мф. 10:16). Когда змея ползет через трещину, она снимает свою старую кожу. Так и Христос хочет, чтобы мы шли узким путем и умерщвляли ветхого человека. Когда мы пресмыкаемся по земле и живем среди мирской суеты, в душе от этого праха образуется некий твердый слой, как бы другая кожа. И потому христианин должен как можно чаще отрясать прах земной и заботиться о совлечении «греховного тела плоти» (Кол. 2:11). А у пренебрегающих этой змеиной мудростью греховная природа может до такой степени окаменеть и окрепнуть, что переменить ее будет невозможно.

Подлинно самая высокая мудрость — правильное понятие о Боге.

Немаловажным почитаю мужественно перенести превратность дел. И хотя многие признают более трудным человеку, из счастья впавшему в несчастье, сохранить неуниженный образ мыслей; однако же я почитаю самым трудным делом сохранить скромный образ мыслей из несчастия перешедшему в счастливое состояние. По мне, то и другое служит признаком мужества — и в благоденствии не возгордиться, и в несчастии не унизиться, но иметь одинаковый образ мыслей.

Того признаю подлинно мужественным, кого не привела в замешательство злокозненность врагов. Ибо многие обыкновенно бывают преодолеваемы подобными обстоятельствами, а он и в неблагоприятных обстоятельствах не оказывается легко уловимым, но и напасти переносит благодушно, и козни обращает в случай к приобретению славы, не унижается до рабского угодничества, но держится такого образа мыслей, который выше всего, что ни злоумышляют другие, и, по моему суждению, он мужественен. Поскольку в благоденствии легко соблюдать и немужественным благоразумие, затруднительные же обстоятельства дают видеть людей добрых, то самым мужественным почитаю того, кто в благоденствии и в трудных обстоятельствах не унижается.

Крайне ленивые тяжелы и на легкие дела, благородные же и мужественные не боятся и весьма трудных, но к ним-то более и готовятся, потому что, как ожидают, и победа будет блистательнее, и слава громче.

Здесь невозможно быть вместе тому и другому, и жестокости и непрерывности мучений, потому что одно враждебно другому: природа по тленности тела не переносит их совокупности. А там, когда настанет нетление, тление же будет изгнано, произойдет и окончание этой борьбы.