Исидор Пелусиот

Не оставайся же в неведении, что Бог и в древности соединял, и теперь соединяет с праздниками напоминания о благодеяниях, чтобы празднующие, имея их в свежей памяти, обращались не к пьянству, но к благодарению и добродетели.

...Прелюбодейство... нарушает условия брака, унижает благородство детей, расторгает родственные связи и расстроивает всю жизнь человеческую.

Блудный муж против супруги своей во свое тело согрешает (1 Кор. 6:18), а блудодействующая жена во свое же тело согрешает, т. е. против мужа, сделавшегося ее телом. Почему другие грехи есть кроме собственного своего тела, по закону составленною воедино. Ибо если муж нарушит клятву, или убьет, или украдет, или что другое тяжкое сделает, грех не простирается на жену, равно как если и жена убьет, или нарушит клятву, грех не переходит на мужа; один блуд касается супружеского сожительства и союза, и каждый из супругов наносит другому обиду, если впадает в блуд. Он делает подозрительною законность детей, и весь дом колеблет в самом основании. Почему и Христос сказал, что мужу необходимо терпеть все недостатки жены, потому что не к нему они относятся, и только за один блуд повелел изгонять от себя жену (Мф. 19:9); так как обида эта простирается на супруга.

Великое дело привычка; так она сильна, что обращается в природу. Иные утверждали, что привычка — вторая природа, а другие полагали, что и природа побеждается привычкою, говоря: капля за каплей воды пробивает и камень, хотя что тверже камня и что мягче воды, однако же непрерывность ударов превозмогает природу.

Немалая польза от повествования о весьма великих преуспеяниях. Души спящие возбуждает оно к добродетели, души ленивые делает деятельными, а возлюбивших порок научает стыдиться и приводит к покаянию <...>
Поскольку немалую приносят пользу доблестные деяния людей древних, то в собраниях и беседах будем всегда предлагать на пример их доблести; потому что многие  душевные болезни, и тайные, и явные, найдут для себя в этом пригодное врачевание.

Прекрасно богатство для того, кто делает из него доброе употребление и хорошо им распоряжается. Прекрасна бедность для того, кто умеет переносить ее великодушно. Прекрасна и слава для того, кто пользуется ею для покровительства угнетенных. Прекрасно и бесславие для того, кто решился быть любомудрым. Прекрасно и начальство для того, кто начальствует по справедливости и прав начальнических не употребляет к обиде низших. Прекрасна и сила для того, кто расточает ее на защиту слабейших.
Потому будем винить не самые вещи, которые могут быть орудиями и добродетели, и порока, но собственное свое произволение, которое, по переизбытку нерадения, предает поруганию и красоту оружий.

От Божественного Промысла зависит — оказать помощь пловцам, а дел пусть требует каждый сам от себя. Посему и мы, зная, что Божественною десницею дано естеству стремление к добродетели, привнесем от себя труды. Ибо таким образом достигнут будет счастливый конец.

Когда действует сила Божия, да не имеет место вопрос: как? Ибо хотя многое и бывало, и бывает выше естества и последовательности помыслов, однако же нет ничего выше Бога, зиждущего все удобно и сверх ожидания.

Не все, что кажется нам полезным, приносит непременно пользу. Многие, победив многих, им нимало не повредили и себя привели в худшее положение. Почему и полагал я, что погрешил против истины сказавший: «Блажен тот, у кого лук заботливости, когда ни захочет, выпадает». Если бы он был мудр, нужно бы ему сказать: «Блажен тот, у кого лук заботливости, где полезно, выпадает». Ибо многие, успев в делах славных и достойных соревнования, этим самым побудили себя на дела злые. Они, высоко думая о делах прежних, смелее приступили к последним. А многие, не имев успеха, к собственной пользе обучились не решаться на дела труднейшие. Поэтому, так как знать и подавать полезное принадлежит Божественному Промыслу, то у Него будем просить этого, а что дано нам, то возлюбим, хотя бы казалось оно нам и неполезным.

Божественная и Пречистая Сила, источник премудрости, начало, причина и корень всякого разумения и всякой добродетели, восхотев в древнейшие писания вложить предречения о будущем, совершила дело сэто премудро, превыше всякого слова и всякой похвалы. Если когда встречалось нечто такое, что могло вместить в себе образ будущих благ, то в этом иное очертывала только, иное же уясняла красками и черты образа делала светлыми и живыми. Из этого-то произошли две великие выгоды: первая – что изрекаемое и древним не казалось странным, и не смеялись они над этим, потому что из сказанного могли извлекать нечто полезное, а вторая – что потомки постигают непреложность пророчества. При этом поклоняться и удивляться должно Божественной благодати, что такое трудное дело совершила удобно. Поэтому и толкователям, если возможно объяснить все без натяжки, надлежит делать это с усердием, а если это невозможно, не объяснять, чего не следует, с натяжками, чтобы и в местах, требующих объяснения, не породить подозрения в искажении смысла, а иудеям, эллинам и еретикам не подать повода ко Христу относить и что-либо уничижительное и низшее Его достоинства; но уничижительное проходить мимо или почитать приличествующим вочеловечению, если может принять соответствующие этому черты, о высоком же соглашаться, что сказано это относительно к одному достоинству, если же что сказано в рассуждении совершившегося в то самое время, соглашаться, что об этом именно изречено это, и не делать неприличных натяжек.

Как и петь надлежит с разумением, и молиться с трезвенностию, так и просить не того, что нам кажется хорошим, но того, что Сам Дающий признает добрым и полезным. Ибо многие по причине богатства провели жизнь спокойную, но, наконец, по различным козням утратили и настоящую, и будущую жизнь; достигнув начальства, доставляющего поводы к кражам... лишились и того, что имели; постаравшись вступить в супружество с благообразною женщиною и думая, что в этом найдут для себя радости, через это-то самое и подверглись наиболее опасностям и войнам; постаравшись приобрести в высшей степени телесную силу и крепость, после того как вели зверскую жизнь и не познали благородства души <потому что омрачены были в них наилучшие ее силы>, наконец, сделались пищею зверей, претерпев бесславную и окаянную кончину. Потому, оставив все это, будем просить у Бога того, что Сам Он признает для нас полезным.

Когда у Пречистого Ума просит кто того, чего делать не хочет, тогда желает обмануть не людей только, но и Самого Судию.

Бывает иногда, что неумеренная радость больше печали вредит душе, потому что радость окрыляет душу, делает ее неблагоразумною и приводит в забвение своего естества, а печаль смиряет самомнение, низлагает надменность, напоминает о нашем естестве и побуждает к добродетели. Потому надлежит быть выше и радости, и печали, и нашествие той и другой переносить умеренно и разумно.

Вознамерившимся охранять человеческое благородство, видя быструю изменчивость естества, надлежит ограничивать неумеренность радости и не предаваться слишком и печали, и радости; потому что одна, если не будет срастворяема рассудительностью и обуздываема благоразумием, ведет к смерти, а другая, если не наложены на нее бразды ожидаемой перемены, доводит до падения и нарушения благоприличий.

Людей переменчивых и нетвердых и радость, и печаль выводят из надлежащего состояния, одна окрыляя и возбуждая к буйству, а другая унижая и делая робкими. Людей же твердых, непоколебимых, стоящих на прочном основании благоразумия, ни радость, ни печаль не выводят из должного состояния; потому что усмиряют скакания одной как бы уздою какою, сдерживая помыслом, и оказываются победителями другой, ограничивая ее неумеренность.

Не словесные утверждения, а деятельное служение позволяет считать человека ревнителем Божественных наставлений.

Не словесное провозглашение, но деятельное служение дает в человеке видеть ревнителя божественных наставлений.

Большая и непрерывная роскошь побуждает к противоестественной любви и вредит как вообще здоровью тела, так и благородству души. Потому перестаньте предаваться ей, обучите себя употребить в дело если не посты, то довольство малым — эту подлинно целомудренную роскошь, и не будьте... общим для всех посмешищем. Если же ввергаетесь в бездну непотребства, то не изъявляйте негодования на смеющихся над вами и вините собственную свою роскошь...

...Здешняя расточительность навлекает там наказание, а настоящее злострадание и обуздание пожеланий приуготовляет будущее наслаждение благами.

Если положишь конец роскоши, возбуждающей в тебе прихотливые неистовства, потому что она в тебе сделалась корнем и матерью непотребства, то угаснет и пламень невоздержности. Ибо как скоро отнято будет горючее вещество, погаснет, без сомнения, усиливаемый и возметаемый этим огонь. А если ты подкладываешь горючее вещество в огонь, то как ему ослабеть и потухнуть? Если сам раздражаешь покоящегося зверя, кто укротит его, когда он встревожен и пришел в бешенство? Содержа в уме и это, и что сродно с ним, навсегда перестань роскошествовать.

Кто предпочитает жизнь изнеженную и гонится за пышною трапезою, тот низок и мал в душе, не имеет благодатных даров, но дорог в жизни; потому что, сам ничего не стоя, издерживает весьма много.

Содержание роскошное вредит и душе, и телу, не давая места в одной — благоразумию, а в другом — здоровью, возбуждает пожелания противоестественные. Роскошь, наполнив чрево, ведет к пожеланиям сладострастным. Поэтому пользоваться необходимо содержанием умеренным, а презирать роскошное.

Роскошь, эта матерь и питательница всякого невоздержания, когда обильною трапезою, украшенною всякими яствами и сладостями, вкус зрителей возбуждает к пожеланию и, обременяя мысль вкушающих, побуждает иного к вкушению; тогда приводит ум в крушение, погружая в глубину страстей. Поэтому берегись роскоши и чти довольство малым, хорошо зная, что гнусное дело не может сделаться добрым, будучи прикрашиваемо общим согласием делающих, хотя бы стояли за него все ораторы и софисты, а также и хорошее дело не изменится в противоположное, если и один только окажется, лучше же сказать, никто не окажется его любителем. Поэтому, оставив в стороне решение многих, держись самой добродетели.

Если богоугодный и боголюбивый мудр и сведущ, имеет созерцательную и деятельную добродетель, первую как душу, вторую как тело, то почему напрасно почитаем себя любомудрствующими, не заботясь о доблестной жизни и прилагая только заботу об одном красноречии?

Познавший самого себя (то есть тот, кто не остается в неведении о грехопадениях, в какие впадал, но хранит мудрое правило: «познай самого себя»), хотя и превозносится иногда, поддавшись ненадолго высокомерию, но в целом не думает о себе высоко. Изучая собственную свою немощь и не мечтая о себе выше естества человеческого, приходит в сознание себя самого.

Насильно разлучающий душу с телом и предающий себя или удавлению, или закланию, будет ли прощен? Таковых древние и после смерти признавали проклятыми и бесславными, даже руку самоубийцы, отрубив, погребали отдельно и вдали от прочего тела, почитая непристойным, как послужившей убийству, воздавать ей ту же с остальным телом честь. Если же рука и по смерти подвергаема была наказанию людьми, то получит ли какое помилование душа, подвигнувшая и руку?

...Настоящая свобода ликовствует в безмолвиях, а не в этих для всякого видимых начальственных чинах.

Чистая и подлинная свобода — вовсе ни в чем не иметь нужды; и это, будучи выше естества человеческого, божественно. Вторая по ней свобода — иметь нужду в немногом, и это возможно и доступно людям. Поэтому постараемся достигнуть второй свободы, так как первая для нас пока еще недоступна.

Поскольку тот один всех свободнее и выше по начальству, даже самих царей царственнее, кто свободен от страстей; то возлюбим добродетель и избавимся от лукавого этого рабства, считая достойным ублажения и домогательства не право начальства, не богатство, не что-либо этому подобное, но одно то, чтобы стать свободным от страстей.

Черты души свободной: нековарность, кротость, человеколюбие, мужество, правдивость, целомудрие, снисходительность, ласковость, щедрость и то, чтобы брать верх и решать дела по суду, а не по милости, а также и прочее с этим сродное. Признак же души несвободной — отдаваться в плен страстям противоположным и изгонять из себя всякую добрую мысль.

...Что ни в чем не надлежит поступать своевольно и неосмотрительно, но в продолжение всей жизни должно иметь поведение целомудренное и строгое, — это явно всякому, не лишенному разума и доброго смысла.

Учения Закона и Пророков — это предуготовительные уроки нового и евангельского любомудрия. Они дают законы руке, а Евангелие — душе. Они исправляют и направляют деятельность, а Евангелие — сердце. Они подобны учителю-грамматику, а Евангелие — высокому философу.

Осмелившиеся искажать или перетолковывать Божественные глаголы пали в грех, который выше всякого оправдания и извинения; ибо, думая, что измыслили нечто более мудрое, и себя самих, и поверивших им ввергли в море невежества. Извращая многие речения священных словес, увлекая и насильно ведя слушателей, к чему сами желали, отступили от воли Законодателя, не то выражая, что имел в мысли Он, но подкрепляя собственные свои изволения.

Божественные и небесные глаголы нелюбителям прекрасного представляются только простыми письменами, а для премирных любознателей суть цветущие луга, на которых обильно растут чистые цветы, орошенные небесным нектаром. Ибо достаточно одного только произнесения их, чтобы приводить в изумление; а уразумевающих не в праздности оставаться убеждают они, но заставляют все духовное чувство обращать на них, так чтобы прежде, нежели в точности рассмотрено настоящее, вожделевать следующего за ним, а рассмотрев и это, взыскать чего недостает, и, узрев это третие, не имеет уже более, чему бы можно было удивляться; потому что уразумевающие, погружая мысль внутрь письмен, приходят в столь великое удивление и исполняются столь великой благодати, что забвение препобеждает в них то, чему удивлялись прежде, и не могут они уже вмещать ничего земного, хотя бы стеклось к ним все, чего ревностно домогаются другие.

Извращающие Божественные изречения и толкующие их принужденно по собственному своему изволению погрешают неизвинительно. Ибо не будут иметь оправдания, представляющего в предлог обольщение и заблуждение, потому что пали по злонамеренности, а не по простоте, и не укроются от спокойного и кроткого Ока, вопреки которому осмелились учить, обезумев от порока.

...Священные и небесные глаголы, поскольку изречены и написаны на пользу всему человечеству, срастворены ясностию; потому что от ясности услаждающиеся другими доблестями слова... не терпят никакого вреда, как скоро уразумевают смысл сказанного. Все же, занимающиеся земледелием, искусствами и другими житейскими делами, получают пользу от ясности, в кратчайшее мгновение времени познавая и что прилично, и что справедливо, и что полезно. Ибо до такой краткости доведено божественное нравоучение, что по нему изволение каждого служит пределом добродетели. Сказано: Итак во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними, ибо в этом закон и пророки (Мф. 7:12). Что в сравнении с этою добродетелию, с этой краткостию, с этою ясностию Платоновы разговоры, или Гомеров листок, или кодексы законодателей, или Демосфеновы книги... Пусть право рассудят смеющиеся над грубостию речений, и произнесут беспристрастный приговор. Сколько разговоров написал ученейший Платон, желая показать, что такое справедливость? И кончил он жизнь, не высказав ничего ясного, никого не убедив, даже лишившись самой свободы. Сколько написал Аристотель, опровергая Платона и осмеивая его учения? Но и он нималой не принес пользы, кроме того, что произвел на свет искусство словопрения. Сколько написали стоики, ограждаясь от Аристотеля? Но и их учения угасли. Поэтому пусть сравнят с поименованными мудрецами ясность Божественных слов и прекратят свое пустословие, примут Божественный образ речи Священных Писаний, имеющий в виду не любочестие, но пользу слушающих.

Не станем насильственно толковать пророчества и для соглашения пророческих выражений впадать в пустые рассуждения; но будем сказанное исторически понимать благоразумно, и сказанное пророчественно — в умозрительном смысле, насильственно не превращая и ясно исторического в умозрение, и что должно понимать умозрительно — в историю, но тому и другому приспособляя пригодный и сообразный смысл. Если же найдем такое пророчество, которое сохраняет в себе и историю, и к которому удобоприложимо умозрение непринужденно, то нужно им пользоваться и в том, и в другом смысле.

Хотя, как говоришь ты, многие изречения Священного Писания легко можно наклонять и принужденно прилагать, к чему кто пожелает, вопреки подлинному смыслу; однако же истина и препобеждала, и препобеждает, и будет препобеждать всех, осмеливающихся злонамеренно, или исказить, или перетолковать эти изречения.

Не думай сразу уловить то, что едва уловляется с пролитием великого пота и после многих подвигов; но, предначав трудами и молитвами, приступай к уловлению тех мыслей в Священном Писании, которыми разумение наше изощряется до большей проницательности.

Премудрость Божия растворила чашу словес, т. е. Божественные Писания, не медом, не молоком, не вином, но наставлением и мудростью наполненную и божественными дарованиями приукрашенную чашу, которая вкушающих из нее возбуждает к добродетели и благочестию, внушая не заботиться о земном и стремиться к небесному, — чашу, содержащую в себе не ухищрения, не ложные размышления, не какие-либо неуместные и опытом неподтверждаемые мудрования об природе, но деяния мужей самых именитых и славных, уподобляясь которым в делах и словах, приобретешь красоту добродетели. Не умолчала же она о жизни и о наказании падших, чтобы, познав это, если захочешь, стремился ты к доброму и избегал плохого.

Обрати взор и на Божественную Премудрость, растворенную в низких словах и примерах. Если бы на Свое только достоинство взирал Бог, а не на пользу тех, которые будут читать Священное Писание, то употребил бы слова и примеры небесные и Божественные. Напротив того, поскольку давал закон людям, которые немощны и имеют нужду в словах человеческих, в таком только случае могли они удобно понимать и то, что выше их, то Божественные уроки растворил изречениями простыми, чтобы и женщина, и ребенок, и самый неученый из всех людей приобретали некую пользу и от одного слышания. Ибо, озаботившись о спасении многих и даже несведущих, слово, по человеколюбию Законоположника соединенное с такою ясностью, никого не лишает посильной пользы. Не оставило заботы же оно и о более мудрых; потому что в такой ясности, как некие сокровища, сокрыты учения столько таинственные, что самые мудрые и ученые люди приходят в недоумение от глубины мыслей и часто не могут проникнуть в непостижимость премудрости.

Кто касается предмета высокого и покушается истолковать смысл Священных Писаний, тому надлежит иметь язык степенный и ясный, а сердце благочестивое и благоговейное, следовать за Писаниями, а не указывать им путь, и не по собственному своему изволению навязывать им смысл. Ибо осмеливающимся искажать и перетолковывать их угрожает весьма великая опасность, касающаяся самой души.

Слышу, что занимаешься ты Божественными книгами и всякому приводишь из них приличные свидетельства, а между тем ты корыстолюбив, с неистовством кидаешься на чужое добро. И весьма для меня удивительно, что при непрестанном чтении не уязвила тебя и не произвела перемены в твоем расположении божественная любовь, которая не только возбраняет любить чужое, но научает раздавать даже и собственное. Поэтому или читая разумей, или не разумея снова читай.

Божественное Писание должен ты толковать со знанием дела и разумно исследовать силу его, а не отваживаться, как ни есть, касаться неприкосновенных и непостижимых тайн, дозволяя это рукам недостойным. Ибо дерзостный Озия, осмелившись возложить так руку на неприкосновенное, за дерзость эту подвергся проказе и невольно изгнан из святилища, потому что вход внутрь его заграждал закон пораженным проказою. Написано же это в наставление нам, чтобы мы и дерзких поступков избегали, и не подвергались наказаниям.

Если пожелаешь с доброю мыслию и разумно читать Священные Писания, то устремишься исполниться не только любви к божественному любомудрию, но и той приверженности к догматам, в которой находит себе основание небу приличный образ жития.

Чтение Священных Писаний почитай напутствием к спасению, как питающее достойными уважения примерами и добротолюбие, и мужество внимающих ему со тщанием.

Скромным и высокомудренным называю того, кто, преуспев в великом, не домогается славы за великие дела, но в молчании сокрывает преимущества, и не восстает на ближних. Ибо тем, что делал великое, показал он высокий образ мыслей, а тем, что скрывал — скромный.

...Возрастающая с добродетелями скромность живущих так делает подобными Богу. А высокоумие не только отнимает настоящее, но и с самых небес низлагает высоковыйного, чему и подвергся денница, сын зари (Ис. 14:12).

Скромен тот, кто делает, что благоприлично, но не возносится гордостью перед ближним, не предпочитает себя всем, но сохраняет себя в надлежащем чине, приличном людям свободным.

Надлежит быть скромным и в слове, и в наружности, и в голосе, и во взоре, и в походке. Многие, и богатствам не обладая, не имея у себя ни жилища, ни чистого одеяния, в походке своей обнаруживают такую изнеженность, что возбуждают смех.