Исидор Пелусиот

Господь повелевает нам быть мудрыми подобно змее, во всяком искушении соблюдать голову свою, т. е. веру нашу. Ибо змея, в каких бы затруднительных обстоятельствах ни находилась и каким бы ударам ни подвергалась, сохраняет голову свою невредимою. И хитро также совлекает с себя ветхость, проползая сквозь какое-либо тесное отверстие и там слагая свою старость. Поэтому Господу угодно, чтобы и мы на тесном пути и страдании «совлекались ветхого человека и облекались в человека нового, обновляемого по образу Его» (Кол. 3:10).

«Будьте мудры, как змеи, и просты, как голуби» (Мф. 10:16). Когда змея ползет через трещину, она снимает свою старую кожу. Так и Христос хочет, чтобы мы шли узким путем и умерщвляли ветхого человека. Когда мы пресмыкаемся по земле и живем среди мирской суеты, в душе от этого праха образуется некий твердый слой, как бы другая кожа. И потому христианин должен как можно чаще отрясать прах земной и заботиться о совлечении «греховного тела плоти» (Кол. 2:11). А у пренебрегающих этой змеиной мудростью греховная природа может до такой степени окаменеть и окрепнуть, что переменить ее будет невозможно.

Подлинно самая высокая мудрость — правильное понятие о Боге.

Мудрость, соединенная с простотою, есть некое божественное достояние, и скажу даже, составляет самую совершенную добродетель. Но если одна от другой бывает отделена; то мудрость впадает в лукавство, а простота кончает глупостью; потому что первая способна делать злое, а последняя обманываться.

Немаловажным почитаю мужественно перенести превратность дел. И хотя многие признают более трудным человеку, из счастья впавшему в несчастье, сохранить неуниженный образ мыслей; однако же я почитаю самым трудным делом сохранить скромный образ мыслей из несчастия перешедшему в счастливое состояние. По мне, то и другое служит признаком мужества — и в благоденствии не возгордиться, и в несчастии не унизиться, но иметь одинаковый образ мыслей.

Того признаю подлинно мужественным, кого не привела в замешательство злокозненность врагов. Ибо многие обыкновенно бывают преодолеваемы подобными обстоятельствами, а он и в неблагоприятных обстоятельствах не оказывается легко уловимым, но и напасти переносит благодушно, и козни обращает в случай к приобретению славы, не унижается до рабского угодничества, но держится такого образа мыслей, который выше всего, что ни злоумышляют другие, и, по моему суждению, он мужественен. Поскольку в благоденствии легко соблюдать и немужественным благоразумие, затруднительные же обстоятельства дают видеть людей добрых, то самым мужественным почитаю того, кто в благоденствии и в трудных обстоятельствах не унижается.

Крайне ленивые тяжелы и на легкие дела, благородные же и мужественные не боятся и весьма трудных, но к ним-то более и готовятся, потому что, как ожидают, и победа будет блистательнее, и слава громче.

Хотя поклонники лукавых демонов и неподвижных идолов против проповедующих Божественную проповедь измыслили такие мучения, которых ни словом выразить, ни на деле вынести невозможно, чтобы вместе и поразить их ужасом и совратить с правого образа мыслей; однако же все побеждено этими проповедниками, все преклонилось перед ними, как уготованное к славной победе над враждовавшими и к погибели ополчившихся.

Здесь невозможно быть вместе тому и другому, и жестокости и непрерывности мучений, потому что одно враждебно другому: природа по тленности тела не переносит их совокупности. А там, когда настанет нетление, тление же будет изгнано, произойдет и окончание этой борьбы.

Быть побежденным... не значит умереть на брани, но убояться неприятеля и бросить щит. А если желающему доблестных подвигов изменило тело, по закону включают его в число победителей.

И богатство, даже великое и текущее отовсюду, и достоинство, будь оно царское, и умственные дарования, даже украшенные даром слова, ничего не значат, если не соединены с упованием на Бога. Ибо гнило то богатство, которое не от Бога, часто вырывается с корнем и отнимается у владельцев, как вырывают бесплодное и дикое растение, причиняющее вред другим деревьям. Умственные дарования, не украшенные Божественной мудростью, бесполезны, как не знающие самообуздания: Господь «мудрецов прогоняет назад и знание их делает глупостью» (Ис. 44:25). Поэтому, если и здешнее непрочно для нетвердых перед Богом, а будущее еще ненадежнее, возьмемся за священный якорь.

Надеющийся на Бога поддерживается надеждой самой великой, славной и непоколебимой, а надеющийся на человека держится надеждой непрочной, слабой, обманчивой и часто разрушающейся. Поэтому людям благоразумным надо держаться первой, как священного якоря, и воздерживаться от второй.

Упование на Бога — нерушимый столп, не только обещающий избавление от бед, но не допускающий смущаться бедами уже постигшими. Ибо кто освободился от всего человеческого и подкрепляет себя внешней надеждой, тот не только приобретет самое скорое избавление от бед, но не тревожится и не смущается бедами постигшими, подкрепляя себя ожиданием этого священного якоря. Поэтому воспользуйся надеждой, и будешь выше всех горестей.

Наказание за грехи, какое налагает Бог для нашего исправления, не гневом и не негодованием должно называть, а лучше вразумлением. Если же некоторые почитают это и гневом, то и тем самым возвещают Божие человеколюбие, полагая, что Бог снисходит до состояния страстного ради людей, для которых сделался Он и человеком.

...Погрешающему в делах великих и осуждение необходимо будет такое же, какова была бы награда соблюдшему служение свое неукоризненным.

...Если некоторые избежали <наказания в сей жизни>, то на зло своей же голове, потому что, отшедши из сей жизни, понесут там тягчайшее наказание.

Если, согрешив в чем-либо сносном и удобоисцелимом, потерпим здесь что-либо тяжкое, то этим загладим грехи. Если же согрешим, поступив бесчеловечно и непростительно, то, если и понесем наказание здесь, несмотря на это, подвергнемся наказанию и там, впрочем более легкому, а если избежим здесь наказания, там потерпим ничем не смягченную и не облегченную казнь.

Если и теперь весьма долготерпелив Божий гнев, призывая к покаянию, то впоследствии без замедления строже накажет презревших столь великое человеколюбие. Поэтому многие еще здесь не избежали непреодолимой руки, но были постигнуты такими бедствиями, которые затмили всякое представление о бедствиях; многие же, как им казалось, избежав наказаний здесь, вкусили горчайшие там, когда Праведный Суд воздал им должное.

Телесные удовольствия обольстительны и сильны к тому, чтобы очаровать, лишить владычества рассудок и все поставить вверх дном. Но если раздражительная сила будет вспомоществовать рассудку и повиноваться ему, как телохранитель царю, то они легко будут преодолены. Как скоро подвигнется на них правдивый гнев, не выдержат угрозы, в бессилии обратятся в бегство, уступив победу рассудку, который и должен побеждать.

Если Сократ, этот законодатель аттических учений, и, потерпев побои, не мстил за сие; то почему ты приходишь в смятение, потерпев... только насмешку? Если будешь поступать любомудренно, то сам ты приобретешь Сократову славу, потерпев меньшее Сократова поругание, а оскорбивший тебя, как стрелою уязвлен будет твоим великодушием или даже, может быть, переменится у него и грехолюбивое сердце, и грехолюбивый язык. И тогда воздаст тебе благодарность, как виновнику такой перемены.

Ничего невозможно совершать столько славного у людей и столько похвального пред Богом, как прийти в состояние делать, что хочешь, а хотеть и делать всегда то, что человеколюбиво. Итак, посольку сие — прийти в состояние дается с правом начальствовать, то сраствори с ним человеколюбие, чтобы и после начальствования быть прославляемым. Если же будешь уступать гневу и злоупотреблять властью, то помрачишь славу свою, и оставишь во всех мысль о твоем зверстве. Ибо удостоивать снисхождения падших — дело Божественное, а немилосердно мучить все, что под ногами, — дело зверское и змеиное. Кто же, оставив сие, т. е. подражание Божеству, захочет уподобляться пресмыкающимся по земле? — Никто, если только не пренебрег он и страх Божий, и мнение людей.

...Если хочешь быть другом Божиим, <то> управляй с твердостью, оказывая справедливость не за дары, не по дружбе, но по достоинству.

Почто гордится земля и пепел (Сир. 10:9)? Чем высится тление? Почему много о себе думает и превозносится тень? Чем надмевает тебя мечтательная власть? Как не обратишь внимания на оканчивающих жизнь срамно? Как не постараешься подражать проведшим ее с пользой? Но скоротечное властвование почитаешь как бы нескончаемою властью.

Слух твой... да будет отверст и готов к просьбам утесняемых нищетою или властительством других... а к сплетням злоречивых и клеветников храни его заключенным и недоступным, строгим взором останавливая их стремление говорить худое.

Начальникам ничто не полезно так, как благочестие. Потому, его поставив целью, старайся направлять ладью начальствования, чтобы подначальные, сколько от тебя зависит, пребывали невозмущаемыми. Если дело это требует трудов, то имеет оно и радости.

Весьма стыдно, желая повелевать подчиненными, оказаться самому не имеющим сил управлять собою.

Вражду надлежит писать на воде, чтобы скорее исчезала, а дружбу — на меди, чтобы навсегда соблюдалась твердою и непременною. А если вопреки сему поступает... находящийся с тобою в ссоре, то пусть не смущает тебя это, потому что не повредит твоим венцам. И нам заповедано не то, чтобы не быть в ненависти у других <сие не от нас зависит, а может быть, и невозможно, потому что люди доблестные во всяком случае бывают ненавидимы людьми худыми; почему и святые возбуждали к себе ненависть>; а напротив того, чтобы не иметь ненависти к людям, ненавидеть же в них порок.

Одной только пречистой и божественной силе угодно украшать честью по достоинству; у нее одной и есть чем почтить, потому что хотению равносильно и могущество. Потому ее единую возлюбим, и как благоизволяющую нас почтить, и как имеющую чем почтить, не только по достоинству, но и сверх достоинства.

Гневаться и негодовать — служит самым ясным доказательством, что обиды нанесены справедливо; а смеяться над ними — служит таким же доказательством, что не сознаешь за собою ничего худого.

Не о том помышляй, чтобы никто не сделал тебе обиды, но о том, чтобы никто, хотя бы и захотел, не мог сделать. А это не от иного чего происходит, но от того, чтобы довольствоваться потребным и не домогаться большего. Ибо желающий большего удобоуловим для всех, и людей, и страстей.

Вся опасность угрожает не обижаемым, но обижающим; им справедливо и мучиться и трепетать. А если это действительно так, то худо не то, чтобы обиженным быть, но обижать и не уметь переносить обиды.

И живущему добродетельно непременно нужно терпеть обиды от порочных. Ибо вооружающаяся на них зависть часто доводит их до осмеяния. Поэтому, если непременно нужно терпеть злоречие, то лучше терпеть несправедливо с мудростью; терпеть же справедливо должны порочные.

Точно знаю, что перенесение оскорблений и обид и здесь доставляет нам доброе мнение о нас, и там принесет величайшую похвалу. А быть признательным тому, кто обижает и оскорбляет и тем как бы побуждает к большей мудрости, особенно когда делает это часто и хвалится этим - дело самое великое.

Помнить зло есть дело души не благородной, а жалкой и худой. Но поскольку не все об одном и том же произносят один и тот же приговор, напротив того, одни скорое уврачевание оскорбленного почитают признаком того, что он соглашается со сказанным, а другие — того, что не соглашается; то человеку благоразумному надлежит следовать больше мудрейшим и их приговор признавать твердым; а он таков: как можно скорее принимать врачевство, потому что ложный упрек не простирается дальше слуха. А если обидчик не находит в этом сытости, но любомудрием обижаемого поощряется к новым обидам, то такого человека должно бегать, как неукротимого зверя. Ибо написанное кем-то: «И вхожу в отношения, и любомудрствую, потому что уготовляет мне это большую похвалу», показывает, надобно сказать правду, мужа великого, если только любомудротвует он на самом деле, но не превзошедшего в добродетели мужей святых. Ибо святые у нас не хотят сплетать себе венцов из чужих бедствий, но нередко готовы нерадеть о своей пользе, чтобы только поправить дело ближних; не поведут они других к обрыву, чтобы себе уготовать большую славу, но подадут совет, если могут принести пользу, если же нет, пойдут прочь, чтобы другие не поскользнулись в большую пропасть. Ибо, если что делают, делают это не из любочестия, но заботясь о спасении людей.

Знаю, что некто давал мне часто такой совет: «Поскольку в великих делах преуспевают обыкновенно с великими опасностями, то пользуйся, Исидор, приличною смелостию в слове. Иногда, может быть, и устыдятся не умеющие стыдиться своих грехопадений, ибо нет невозможности и преуспеть тебе. А если потерпишь и неприятное, то потерпишь имеете с Пророками, Апостолами и другими святыми, к которым если не по преуспеяниям, то по страданиям быть причисленным должно быть желательно тебе, человеку не выдающемуся из толпы». Но на это отвечал я, говоря сам в себе: «Иное говоришь ты и хорошо, и я готов бываю послушаться тебя, но как мне говорить смело? Высказывать ли начисто все или откровенность срастворять снисходительностию? Знаю, что иные исцелены были сильным выговором, а иные ожесточены и доведены до того, что стали еще хуже; другие же насмеялись и над скромным советом, и над смелым словом, и вменили его ни во что. Посему как же человеку в столь многих недугах употреблять одно врачевство? Как ему врачевать погрешности, происходящие от противоположных недугов? Поэтому-то сказал я самому себе то же, что теперь говорю тебе: «Если бы тебе одному доводилось не иметь успеха в деле, то надлежало бы не вдруг за него приниматься. А если и Моисей, и Илия, и Иоанн, мужи боголюбивые, советами и смелым словом не оказывали пользы людям, однако же не стали поэтому, что требовалось от них, делать того хуже; то надлежит к дерзновению присоединять снисходительность, а врачевание предоставить Божией деснице. Ибо худое все почти люди знают сами собою, а доброго, и от других слыша, дознать не желают».

Люди лукавые, будучи многочисленнее делающих им выговоры за худые дела и разноглася с ними, нередко приводят обличающих в такое отупение, что не останавливают вразумляемых в падениях с прежним дерзновением. Поэтому нужно дерзновение соединять с кротостью и обличения растворять любовью, и тогда уже делать вразумления. Если же и в этом случае не воспользуются вразумляемые, но упорно отвергнут тех, которые достойны самых великих венцов, несомненно и Богом будут прославлены, и людьми благоразумными удостоены одобрения; то уцеломудривающие злых да переносят это мужественно, и да печалятся не о себе, представляя, что с ними не другое что произошло, а только возбуждено ими о себе другое мнение, но о развращении и безумии вразумляемых ими, которые так неизлечимо болеют, что даже злословят врачей.

...Как увенчивается приводящий к добродетели, если и не успеет в этом <потому что сделал свое дело>, так и поощряющий к неправде наказывается, если и не будет к тому силен <потому что и он сделал свое дело>.

Бегай, возлюбленнейший, людей лукавых, обращение с которыми неприметно приводит душу в поврежденное состояние. Ибо многие, обманывая себя самих, что они доблестны и сильны и не терпят вреда от подобных сообществ, — и не чувствовали, как неприметно и постепенно ниспадали в одну с ними бездну.

Если не будешь водиться срамными предначинаниями и теми, которые ими водятся, то это приобретет тебе великую у всех славу. Ибо водиться такими предначинаниями неблагородно, а, не водясь ими, водиться теми, которые водятся ими, вредит доброму о человеке мнению. Надобно не подавать о себе и мысли, будто бы делаешь что делать срамно, и не сводить знакомства с делающими это. Бояться должно злоречия даже и несправедливого, потому что многие, не зная дела в точности, смотрят на молву и гудят, что всякий и сам таков же, каким видят близких ему, произнося приговор, не по делам только, но и по людям, с которыми проводит время. Если упражняешься в добродетели, говорят они, то почему же нравится тебе обращение с людьми самыми порочными?

...Роскошь в одеждах — знак здешней изнеженности, а не горней светоносности.

Закон извержения естественные и непроизвольные удостоил очищения для того, чтобы с большим усилием избегали мы произвольных и противоестественных. Ибо и тем, которые пребывают в грехах мнимых, а не действительных, заградивших вход во святилище, пока не очистятся, согрешающим произвольно, и больший внушает страх, и тягчайшим угрожает наказанием. Ибо если невольное не просто бывает извиняемо, то явно, что произвольное неизвинительно, если не будет уврачевано искренним покаянием.

Оскорбляемому лучше переносить это в молчании и любомудрствовать.

Любомудрый и кроткий, переносящий оскорбления и обиды от врагов, когда оскорбляют — не оскорбляется и когда обижают — не обижается. А если надлежит говорить правду, обиженными и оскорбленными бывают сами обидчики и оскорбители, их и люди осуждают, о них и отзываются худо; а кто выше оскорбления и обиды, тот и здесь будет увенчан от всех похвалами, как препобедивший не только врага, но и раздражительность, и там примет от Бога самые великие награды. Если же скажешь, что много нужно пота и труда, чтобы оскорбляемому перенести это, то не буду отрицать этого, но скажу, что наибольшими трудами порождаются венцы.

Незлобивое перенесение оскорблений приносит великую пользу душе. И если бы знал я, что оно хотя полезно, но тяжело, то и тогда было бы для меня крайне прискорбно, избегая настоящей затруднительности, утратить полезное. Если же оно и нетрудно и весьма хорошо, ибо мстить и трудно, и весьма тягостно, и бурею наполняет душу, то всего лучше любомудрствовать.

Того ли домогаешься, чтобы Бога иметь тебе помощником? Смотри: помогал ли сам нуждающемуся, когда имел к тому возможность? Просишь ли у Него приложить тебе и богатство? Всмотрись, во благо ли распоряжался тем, что имеешь? Желаешь ли, чтобы Бог соделался благосклонным к тебе Судиею? Будь непамятозлобив ко врагам. Хочешь ли пользоваться Его человеколюбием? Сам будь снисходителен к подчиненным. Хорошо получать спасение как воздаяние и дом, а не всякий раз, как милость, что свойственно непризнательному.

Многие из людей, судя по себе, произносят приговоры и о других. Сребролюбец не верит, чтобы кто был нестяжателен, невоздержанный — чтобы кто был целомудрен, жестокий — чтобы кто был человеколюбив, любостяжательный — чтобы кто был милосерд; напротив того, целомудренный многих почитает таковыми же, а также нестяжательный и человеколюбивый. Поэтому если будешь судить о всех ты, у которого... о всех один и тот же приговор, то не удивимся, ведь, вероятно, и с тобою случилось то же.

...Надлежит душевное око от чужих погрешностей обратить на собственные свои и приучать язык говорить строго не о ближних, но о себе самом, ибо плодом сего бывает оправдание.

Как искренние и пламенные любители целомудрия по своей непорочности и о других, хотя они и не таковы, произносят часто добрые суждения, и никого не признают распутным, так до неистовства распаляемые непотребством... по своей похотливости такими же оглашают и тех, которые вовсе не таковы; потому что те и другие, судя по себе, произносят приговор и о других.

Если истинно намерен ты приносить дары Богу, то не бесчести посредника Даров священника, руки которого Бог, по человеколюбию, благоволил употребить на служение Ему. Ибо иерей, если и сквернится, как говорите, какою-либо нерадивою жизнью, сам за себя даст отчет, но все же есть ангел Господа Вседержителя, как по тайноводству Божественного священнодействия, так и потому, что служит спасению многих.

Многие, пав и возобновив борьбу, одержали победу над страстями, которыми прежде, как сознавались, были побеждены. Потому если и ты многократно падал, то приди наконец в себя.