Иоанн Златоуст

Сребролюбцы боятся, чтобы когда-нибудь законным образом не вышло из дома их то, что вошло неправедно. Они трепещут за всякую малость, гневаются, раздражаются против домашних и против чужих. Попеременно овладевает ими то малодушие, то страх, то ярость, и они, как бы переходя с утеса на утес, ежедневно ожидают того, чего еще не получили. Вследствие этого они не наслаждаются и тем, что имеют, как потому, что не уверены в своей безопасности, так и потому, что всей мыслью устремляются к тому, чего еще не получили. И как непрестанно томящийся жаждою, хотя бы выпил бесчисленные источники, не чувствует удовольствия, потому что не насыщается, так сребролюбцы не только не ощущают удовольствия, но еще тем более мучаются, чем более получают богатства, так как их похоть не имеет никаких пределов. Таково настоящее состояние сребролюбцев!

Не удивляюсь тем, которые пренебрегают деньгами, но удивляюсь тем, которые не пренебрегают. Это признак души, исполненной крайней лености, — души, ничем не отличающейся от мух и комаров, привязанной к земле, валяющейся в грязи, не представляющей себе ничего великого.

Сребролюбие есть истинная тьма, так как оно препятствует видеть вещи, каковы они сами в себе, и представляет их в другом виде.

Отсеки эту страсть; она рождает следующие болезни: делает нечестивыми, ведет к забвению Бога, несмотря на Его бесчисленные благодеяния. Немаловажна эта страсть, она способна произвести тысячи гибельных смертей.

Как сильный огонь, будучи брошен в лес, все рушит и опустошает, так и страсть сребролюбия губит вселенную.

Когда вы находитесь в рабстве, тогда решаетесь на все, лишь только бы кто-нибудь обещал вам свободу. А будучи пленниками сребролюбия, вы и не думаете освободиться от этого горького рабства.

Сребролюбец ненавистен не только потому, что презирает живущих в скудости, но и потому, что сам привыкает к жестокости и бесчеловечию, а равно презирающий деньги для бедных тем и любезен, что милосерд и человеколюбив.

Сребролюбие, скажешь, внушает диавол. Убегай же от него и не принимай его, человек! Ведь если ты увидишь, что кто-нибудь из-за какой-либо ограды выбрасывает нечистоту и что другой, видя, как его обливают, стоит и все принимает на свою голову, — ты не только не пожалеешь о нем, но еще будешь негодовать на него и скажешь, что он справедливо страдает. Да и всякий скажет ему: «Не будь безумен», и не столько будет обвинять того, кто бросает, сколько того, кто принимает. Между тем ты знаешь, что сребролюбие от диавола; знаешь, что оно — причина бесчисленных зол; видишь, что диавол бросает, как грязь, нечистые и постыдные помыслы, — и, с обнаженною головою, принимая нечистоту его, ты не думаешь о том, между тем как следовало бы, посторонившись несколько, освободиться от всего этого. Как тот, если бы посторонился, избавился бы от грязи, так и ты не принимай подобных помыслов и избегай греха, отвергни пожелание.

Поистине сребролюбие ужаснейшая из всех страстей. Отсюда расхитители гробниц, отсюда убийцы, отсюда войны и битвы, отсюда всякое зло, какое бы ты ни назвал. И сребролюбец везде бывает бесполезен, случится ли ему начальствовать над войском, или управлять народом. И он бывает таким не только в делах общественных, но даже и в частных.

Как у пьяного тело бывает синее и расслабленное, такова же у сребролюбца душа, а лучше сказать, и самое тело у него не свободно от этой болезни, но подвержено ей в большей степени, потому что хуже вина изъедают и постепенно истощают его заботы, гнев, бессонница. Одержимый пьянством может хотя ночью протрезвиться, а сребролюбец пьян постоянно.

Стану ли говорить о тех, кто постоянно находится в узах, или кто одержим долговременного болезнью или борется с голодом, или о ком-либо другом, — ни о ком не смогу сказать, что он терпит столько же, сколько сребролюбцы. Что может быть ужаснее — для всех представляться ненавистным и всех ненавидеть, ни к кому не относиться хорошо, никогда не быть сытым, всегда терпеть жажду, непрестанно бороться с голодом, который гораздо тяжелее обыкновенного, иметь ежедневные скорби, никогда не быть в здоровом уме, постоянно находиться в волнении и тревогах? Все это и еще больше этого переносят сребролюбцы; в случае прибыли, хотя бы получили и владеют всем, они не чувствуют никакого удовольствия, потому что желают большего, а в случае ущерба, хотя бы потеряли один обол, они представляют себе, что ни с кем не случилось большего несчастья, как будто они потеряли и самую жизнь. Какое слово может изобразить это зло? А если такова здешняя участь сребролюбца, то помысли, что ожидает его по смерти: лишение Царства, геенские муки, вечные узы, внешний мрак, ядовитый червь, скрежет зубов, скорбь, теснота, огненные реки, никогда не угасающая печь.

Страсть сребролюбия сильнее и неистовее других и может причинить более скорби, не потому только, что жжет сильнейшим огнем, но и потому, что не поддается никакому придумываемому облегчению и гораздо упорнее тех.

Если хочешь вывести на позор душу сребролюбца, то найдешь, что она, подобно одежде, которая изъедена тысячами червей и на которой не осталось целого места, вся так же источена заботами, сгнила и проржавела от грехов.

Преданные сребролюбию не чувствуют его зловония, а если бы отстали, то почувствовали бы.

Как свинья, валяясь в нечистоте и грязи, утешается и услаждается, равно как и жуки, непрестанно копающиеся в навозе, — так точно и преданные сребролюбию бывают несчастнее этих животных; мерзость здесь больше и грязь зловоннее. Предаваясь страсти, они думают получить от того великое удовольствие, что зависит не от свойства самого предмета, но от души, страждущей таким безумием.

Вследствие сребролюбия извратились законы природы, поколебались союзы родства, разрушились права самого бытия.
Власть денег вооружила руки не только против живых, но и против умерших; с сребролюбцами нельзя примириться и при посредстве смерти, но они, разломав гробницы, простирают злодейские руки и к мертвым телам и освободившегося от жизни не освобождают от злых своих умыслов. Что бы ты ни встретил худого в доме ли, или на торжищах, в судах или в правительственных местах, в царских чертогах или где бы то ни было, ты можешь заметить, что все это возникло из сребролюбия... Это зло наполнило все кровью и убийствами, оно возжгло пламень преисподней, оно сделало так, что города стали ничем не лучше, но даже гораздо хуже пустыни. От тех, которые производят грабежи на дорогах, можно еще уберечься, так как они не всегда нападают; а те, которые делают то же самое среди городов, настолько хуже первых, насколько труднее от них уберечься, так как они со всею дерзостью отваживаются на такие дела, какие первые производят скрытно. Сребролюбцы, привлекши к союзу с собою те законы, которые постановлены с целью упразднения их лукавства, наполнили города множеством убийств и преступлений. Скажи мне, не убийство ли и не хуже ли еще убийства — предать нищего голоду, ввергнуть его в тюрьму и вместе с голодом подвергнуть его и мукам, и бесчисленным истязаниям? Хотя ты не сам это делаешь, но служишь причиной этого дела и совершаешь его больше тех, которые тебе служат. Убийца однажды вонзает меч и, причинив кратковременную боль, не продолжает далее мучений; а ты, делая своими клеветами, оскорблениями и злоумышлениями и сам свет для него тьмою и заставляя тысячу раз желать смерти, подумай, сколько причиняешь ему смертей вместо одной? И хуже всего то, что ты грабишь и лихоимствуешь не потому, чтобы тебя угнетала нищета и понуждал голод, но для того, чтобы больше вызолотить узду у коня, кровлю на доме и капители у столбов. И какой не может быть достойно геенны все это, когда ты брата, который вместе с тобою сделался участником неизреченных благ и столько почтен от Владыки твоего, ввергаешь в бесчисленные бедствия, чтобы украсить камни, помост и бессловесных животных, не сознающих этого украшения? И собака у тебя на большом попечении, а человек, или, лучше сказать, Христос, ради собаки и всего сказанного осуждается на крайний голод. Что хуже такого безразличия? Что ужаснее такого беззакония? Сколько будет потребно огненных рек для такой души?

Ведь невозможно сребролюбцу быть вместе и преданным наслаждению, потому что он боится, чтобы не уменьши­лось золото, чтобы не оскудели сокровищницы. Бодрствуй, го­ворит оно, всех подозревай – и рабов, и друзей; будь стражем чужого. Если увидишь, что бедный умирает с голоду, не давай ему ничего, но, если возможно, сними с него даже самую кожу. Нарушай клятвы, лги, клянись, обвиняй, клевещи и, хотя бы надлежало идти в огонь, подвергнуться тысяче смертей, умереть от голода, бороться с болезнью, – не отказывайся. Разве не такие законы предписывает сребролюбие? Будь дерзким и бесстыдным, наглым и грубым, преступным и бесчестным, неблагодарным, бесчувственным, недружелюбным, непримиримым, безжалостным, отцеубийцею, больше зверем, нежели человеком. Превзойди всякого змея суровостью, всякого волка хищностью; превзойди жестокость животной природы. Хотя бы надлежало тебе сделаться настолько злобным, как демон, не отказывайся; не знай благодеяния.

Сребролюбие приводит преданных ему в состояние ничем не лучшее того, в каком находятся вырабатывающие металлы в рудниках. Как эти, будучи постоянно заключены во мраке и связаны, трудятся без пользы, так и те, сокрывшись в пещерах сребролюбия, без всякого стороннего принуждения, самопроизвольно подвергают себя мучению и налагают на себя неразрешимые узы. Осужденные на работы в рудниках, по крайней мере, при наступлении вечера освобождаются от трудов; а те и днем и ночью копаются над своими презренными металлами. Притом первым определена мера тяжкой их работы, а последние не знают меры, но чем более копают, тем более чувствуют недовольство. Но эти, скажешь, работают поневоле, а те добровольно? Тем тяжелее болезнь их, что они не могут даже освободиться от нее, не чувствуя отвращения к своему бедственному состоянию. Как свинья в грязи, так и они услаждаются, валяясь в нечистотах сребролюбия и страдая тяжелее тех осужденных.

Что для беснующегося нож, то и богатство для сребролюбца или даже гораздо того хуже... Беснующийся, схватив нож и наткнувшись на него, освобождается от бешенства, и уже не получит другого удара. Между тем сребролюбец, ежедневно получая более тяжкие раны, не только не избавляется от бешенства, но и еще более усиливает его, и чем более получает ран, тем больше доставляет себе поводов к получению новых, еще более тяжких ударов.

Нет безумнее человека, раболепствующего богатству. Одолеваемый, он представляет себя повелителем; будучи рабом, почитает себя господином; связав себя узами, радуется; усиливая лютость зверя, веселится; находясь в плену, торжествует и скачет; и видя пса, бесящегося и нападающего на его душу, вместо того чтобы связать и изнурить его голодом, он доставляет ему обильнейшую пищу, чтобы он еще более нападал на него и был еще ужаснее.

Сребролюбие омрачает наши души и попирает самые законы природы, лишает нас рассудка и не допускает помнить ни дружбы, ни родства, ничего другого, не раз осенив умные очи наши, так и заставляет блуждать во мраке.

Сребролюбец не есть богач; сребролюбец во многом нуждается, а нуждающийся во многом никогда не может быть богатым.

Сребролюбец есть страж своего имения, а не владелец; раб, а не господин. Для него легче отдать кому-либо часть своего тела, нежели уделить сколько-нибудь из закопанного золота.

...Те, которыми овладела безумная страсть и любовь к собиранию богатства, истощают на это все свои силы и никогда не насыщаются, потому что сребролюбие есть ненасытное пьянство, и как пьяные, чем больше вливают в себя вина, тем большею распаляются жаждою, так и эти (сребролюбцы) никогда не могут остановить этой неукротимой страсти, но чем более видят возрастание своего имущества, тем сильнее разжигаются они корыстолюбием и не отстают от этой злой страсти, пока не низринутся в самую бездну зла.

Страхом за свои собственные грехи мы можем отогнать гнев на чужие прегрешения.

С того времени как кто-либо познает страх Божий, он всецело предает себя Богу и уже не может располагать сам собою, потому что подчиняет себя закону Божию.

Потому мы и достойны геенны, если не за что-либо иное, то именно за то, что страшимся геенны больше, нежели Христа.

...Как в доме воина, постоянно вооруженного, не посмеет появиться ни разбойник, ни вор, ни другой подобный злодей, так, когда и страх объемлет души наши, ни одна из низких страстей не может легко войти в нас, но все удаляются и бегут, гонимые отовсюду силою страха.

Когда увидишь что-либо страшное, то подумай о геенне — и ты посмеешься над тем.

От тех, кто выше и сильнее нас, мы весьма скромно терпим и обиды, и оскорбления, потому что боимся их, а к равным и низшим, даже и не причинившим нам никакого огорчения, питаем вражду. Так страх перед людьми действует <в нас> сильнее страха Христова!

...Славнее всех люди, имеющие страх Божий, хотя бы они были доведены до крайней бедности.

...Если мы имеем страх Божий, то ни в чем у нас нет нужды, а если не имеем его, то хотя бы владели самым царством, мы всех беднее.

Будем же всегда помышлять об этом судилище, и таким образом мы сможем постоянно пребывать в добродетели.

Будем же бояться Бога... будем бояться Его, и тогда, хотя бы мы попали в плен, будем славнее всех.

Страх Божий не только отгоняет от нас злые страсти, но и с великим удобством вводит всякую добродетель.

...Страх... чем глубже проникнет в душу нашу, тем более очистит весь грех невоздержания.

Пусть будет присущ нам страх Божий, и тогда ничто не опечалит нас, будет ли то бедность, или болезнь, или плен, или рабство, или что-нибудь другое прискорбное, но даже и это все станет содействовать нам к достижению противоположного.

Бойся Владыки Бога, не человека. Если ты убоишься человека, то и им будешь осмеян, и Владыку прогневишь, а если — Бога, то и для людей будешь почтенен, и Богу любезен.

Страх Божий составляет истинное блаженство...

Как чадолюбивый отец, имеющий упрямого и нерадивого сына, желая вразумить его, ищет ремней, грозит веревками, говоря: «Свяжу, высеку, убью», и бывает страшным на словах, чтобы таким образом обуздать пороки юноши, так точно и Бог постоянно угрожал, желая страхом сделать иудеев лучшими.

Ничто так не истребляет греха, а добродетели не способствует расти и процветать, как непрестанный страх.

Мы находимся в столь жалком расположении духа, что если бы не было страха геенны, то, может быть, и не пожелали бы сделать что-нибудь доброе.

Бога одного нужно бояться, страшиться и трепетать, чтобы перед Его взором не сделать чего-либо преступного.

Подлинно, ничто так не губит человека, как потеря страха Божия, равно как, наоборот, ничто так не спасает, как обращение взоров сюда.

Как только посетит тебя лукавый помысл, извлеки этот меч, т. е. страх Божий себе представь, и ты посечешь всякую вражескую силу.

Когда страх Божий обитает внутри нас, то нам не нужны никакие внешние ограждения, а когда нет его — тщетно все внешнее.

Впавший в забвение страха Божия обрекается на непрестанные заботы, беспокойства и скорби.

Нет зла, которого не уничтожал бы страх Божий. Как огонь, приняв железо, хотя бы самое испорченное и покрытое большою ржавчиною, делает его ясным и светлым, очищая его и совершенно исправляя повреждение, так и страх Божий в короткое время совершает все и не допускает ничему человеческому вредить тем, которые проникнуты им.

Мы не ведем строгой жизни, в нас нет доброй совести. Если бы это было, ничто нас не испугало бы, ни смерть, ни потери в имуществе, ничто подобное.

Тот, кто приступает к закону и к Законодателю Богу со страхом, вступает в общество святых и причисляется к праведным; а кто отвергает страх Божий и с гордостью приступает к Божественному закону, тот и не удостаивается благодати, но бывает чужд благочестия.