Наслаждение

Хотя вожделенное для плоти всего более служит приманкою чувству в настоящем, но увеселяющее в нем минутно. Ибо ничем происходящим в теле невозможно услаждаться продолжительно. Но удовольствие пить прекращается с насыщением; и при вкушении также наполнение чрева угашает пожелание; да и всякое другое вожделение таким же образом по удовлетворении ослабевает, и если появляется снова, снова пропадает. А ничто усладительное для чувства не продолжается навсегда, и не остается таким. И сверх этого еще иное благо человеку в детстве, и иное в цветущем возрасте, и иное пришедшему в зрелость, другое же в преклонном возрасте, и иное опять старцу, смотрящему и землю.

Поскольку никто не может приблизиться к божественной чистоте, не сделавшись прежде сам чистым, то нам необходимо оградить себя от удовольствий некоторою великою и крепкою стеною, чтобы чистота сердца никак не могла оскверниться через приближение к ним. Крепкая же стена есть совершенное удаление от всего, в чем заключается страсть: ибо удовольствие по роду своему, будучи одним, по словам мудрых, как вода какая из одного потока, разливающаяся на разные ручьи, входит через каждое чувство в душу людей, преданных удовольствиям. Итак, побежденный удовольствием, проникшим в него через одно какое-либо чувство, от него терпит поражение в самом сердце; как и Слово Божие учит, что восприявший вожделение чувством зрения получил язву в сердце. Думаю, что Господь, говоря здесь об одном чувстве, разумел все, так что, последуя сказанному, правильно может присовокупить: «Кто смотрит... с вожделением» (Мф. 5:28), кто коснулся и кто всю свою силу подчинил служению удовольствию, согрешил сердцем. Итак, чтобы этого с нами не случилось, мы должны пользоваться тем мудрым правилом в своей жизни, чтобы не прилепляться душою своею ни к чему, в чем заключается какая-либо приманка удовольствия; преимущественно же и более всего беречься от удовольствия вкуса, потому что оно, по-видимому, упорнее других и есть как бы матерь запрещенного; ибо удовольствия, происходящие от пищи и пития, производя неумеренность в употреблении кушаний, по необходимости причиняют в теле множество неизбежных зол, порождают в людях много болезней. Итак, чтобы тело всегда пребывало в полном спокойствии и не возмущалось никакою происходящею от пресыщения страстью, мы должны вести строжайший образ жизни и определять меру и предел наслаждения не удовольствием, но нуждою чего-либо. Хотя нужда и удовольствие часто соединяются между собою, потому что голод обыкновенно все делает приятным, услаждая сильным желанием пищи все, что ни случится употреблять в пищу; но мы не должны ни отказываться от удовлетворения необходимости по причине следующего за ним удовольствия, ни преимущественно гоняться за удовольствием; но, избирая из всего полезное, должны презирать то, что тешит чувства.

...<Удовольствие от зрелища> продолжается только до вечера, пока зритель сидит в театре, а после язвит его больнее всякого жала; полученное же в монастыре удовольствие непрестанно сохраняет свою силу в душах зрителей, — навсегда остается в их мыслях и образ виденных ими мужей, и приятность места, и простота жизни, и чистота общества, и сладость прекрасного духовного пения. Вот почему те, которые всегда наслаждаются этим тихим пристанищем, бегают уже людского шума, как бы какой-нибудь бури.

...Скверна для душевной чистоты есть удовольствие, во многих видах и многими способами примешиваемое к человеческой жизни и душою, и телом, помышлениями и чувствами, намеренными движениями и телесными действиями.

Хотя и кажется трудною борьба против удовольствий, но не должно никому терять бодрости, ибо привычка не малую имеет силу к тому, чтобы при помощи постоянства доставлять некоторое удовольствие даже в предметах, кажущихся самыми трудными, и притом удовольствие самое прекрасное и чистое, которым наслаждаться разумному существу прилично более, нежели, малодушно увлекаясь низким, удаляться от того, что поистине велико и превосходит всякий ум...

...Когда страсть обладает тобою, мы показались бы тебе пустословами, если бы наслаждение назвали горьким; когда же ты, по благодати Божией, освободишься от недугов, тогда верно узнаешь и злокачественность его <наслаждения>.

...Как пишущие на воде, хотя производят рукою письмена, начертывая на влаге изображения букв, но ни одно из начертаний не остается в своем виде, старание же написать ограничивается одним действием писания; потому что за пишущей рукой следует всегда поверхность воды, сглаживающая начертанное: так все старание о наслаждении и вся деятельность обнаруживаются в том, что делается это. А с прекращением действия и наслаждение изглаждается, и не сберегается ничего на последующее время, и в усладившихся не остается никакого следа веселия или  остатка в удовольствии прошедшей деятельности.

«О смехе сказал я: «глупость!», а о веселье: «что оно делает?» (Еккл. 2:2). Это то же значит, как и сказать: «Я был против удовольствия, подозревая приближение его, как бы какого вора, тайком вкрадывающегося в тайники души; никогда не дозволяй ему овладевать мыслию. Ибо как скоро узнавал, что удовольствие, подобно какому-то зверю, подползает к моим чувствам, тотчас вступал с ним в борьбу и встречал, говоря этому рабскому и неразумному веселию: для чего расслабляешь мужество естества? для чего размягчаешь крепость мысли? для чего обессиливаешь бодрость души? для чего вредишь помыслам? для чего светлую ясность чистых мыслей приводишь в омрачение своею туманностию?

Не попустим себе до того забываться в наслаждениях, чтобы пренебрегать самое человеколюбие Бога, Который раздражается этим, хотя и не вдруг, не тотчас по преступлении наводит гнев свой на грешников.

Ни бедность не рождает печали, ни богатство — удовольствия; но то и другое зависит обыкновенно от нашего рассуждения.

Человеколюбец всех призывает и говорит: «приидите ко Мне все...» (Мф. 11:28), но никто не слушает, никто не оказывает усердия. Человеконенавистник же диавол поманит, и стекаются многие. Если когда возвещены пост или бдение, все жалуются в изнеможении и делаются как мертвые. А если когда объявлено об обедах, о вечерах, о гуслях и бесовских песнях, все делаются веселыми, бодрыми. Приглашают друг друга, дружно идут худым путем, соревнуются в недобром подвиге, не соблюдая благопристойности, не как рабы Божии, но как беглецы, и часто, целый день трудясь для чрева, и целую ночь проводят без сна на погибель душ своих, играя и служа игралищем и, ничего не приобретая от труда и бдения, кроме единого горя. Никто да не обольщает вас, братия: не христианам это свойственно, но неверным язычникам, у которых нет ни надежды спасения, ни желания будущих благ.

Естественные пожелания и удовольствия не подвергают укору тех, кто испытывают их, так как они есть необходимые следствия устроения нашего естества. Ибо естественное доставляет нам, и, помимо воли нашей, удовольствие — и пища, удовлетворяющая предшествовавший голод, — и питие, утоляющее томление жажды, — и сон, обновляющий силы, истощенные бодрствованием, — и все другое, что бывает у нас по естественным потребностям, необходимо для благосостояния нашего естества, и необходимое к приобретению добродетели для ревнителей о том. Все такое уместно и во всяком избегающем греховного движения в разумных, однако же, пределах, не допускающих, чтобы он подвергся через то рабству произвольно образующихся в нас укоризненных и противоестественных страстей, не имеющих другого в нас начала, кроме неуправляемого разумом движения естественных потребностей и пожеланий, которые и прирождены не с тем, чтобы идти нам в бессмертную и долговечную жизнь.

...Тот, кто отвергся благочестия, не получает наслаждения от удовольствий, но обрекается на бедность и испытывает недостатки, не находит себе удовлетворения даже и в тех пороках, каким предается.