Созерцание

Когда человек созерцает внутренне свет вечный, тогда ум его бывает чист и не имеет в себе никаких чувственных представлений, но, весь будучи углублен в созерцание несозданной доброты, забывает все чувственное, не хочет видеть и себя; но желает скрыться в сердце земли, только бы не лишиться этого истинного блага – Бога.

...Сперва должно приобрести любовь, которая есть первоначальное созерцание Святой Троицы, а после того и без даяния естественно будет... созерцание духовного.

Созерцание иногда дается по благодати за горячность веры, а иногда за делание заповедей и за чистоту.

...<Молитвенное созерцание> бывает следствием истинного безмолвия.

Мысленное созерцание есть естественное ведение, присоединенное к естественному состоянию; и оно называется естественным светом.

Все созерцания, какие язык в состоянии обнаружить в телесной области, есть мечтания душевных помыслов, а не действие благодати.

Созерцание есть ощущение Божественных тайн, сокровенных в вещах и в их причинах.

Вследствие обучения безмолвию и продолжительного пребывания в нем, легко и скоро дается каждому внутреннее созерцание и приводит их в изумление созерцаемым.

Если же познание истинно, то обретается свет, и познаваемое усматривается близким к действительности.

Созерцание нового мира духом откровения, которым ум услаждается духовно, есть действие благодати, а не тень знания.

Как без солнечного света глаз не может воспринимать чувственное, так без духовного света ум человеческий никогда не может воспринять духовного созерцания. Ибо чувственный свет естественно освещает чувство к восприятию видения вещей чувственных, а свет духовный осиявает ум к созерцательному постижению сверхчувственного.

Душа трепещет и ужасается, долго занимаясь вышними созерцаниями.

Созерцание же есть духовное воззрение ума для того, чтобы постигать, что было и будет, и от всего приходить в изумление.

Когда, при взгляде на истинные блага, все земное бывает презренно, тогда в бездеятельности остается телесное око, потому что душа, став совершеннее, не привлекается тем, что оно показывает, взирая умом на одно то, что выше видимого. Так и слух делается каким-то мертвым и бездеятельным, потому что душа бывает занята тем, что выше разума.

Заслуги всех добродетелей, хотя сами по себе хороши и ценны, однако же в сравнении со славным созерцанием они затмеваются. Ибо многих святых, занятых упражнением хотя в добрых делах, однако же земных, отвлекают от созерцания высочайшего блага Бога и замедляют в стремлении к Богу.

Воздержись от высших созерцаний, если ты не достиг еще крайнего бесстрастия, не гонись за тем, чего догнать нельзя, и не ищи того, что выше сил твоих.

Восход к созерцанию есть деятельная жизнь.

Намеревающемуся приступить к созерцанию всего сущего должно очистить себя во всем, быть чистым и нескверным по душе и по телу, омывшим с себя нечистоту соответственно душе и телу, — чтобы могли мы оказаться чистыми перед Тем, Кто видит сокровенное, и чтобы благоприличие в видимом сообразно было внутреннему расположению души.

Ум, очищенный Чашею Христовою, делается зрителем духовных видений; он начинает видеть всеобъемлющий, невидимый для плотских умов Промысл Божий, видеть Бога в великих делах Его — в создании и воссоздании мира.

Пока многими трудами и слезами не обретешь места бесстрастия для изможденной души твоей, и не внидешь в святилище ведения Божия, и через ипостасную Премудрость Его не прозришь разумно в последние концы человеческих дел, и, презрев низменное, с великим желанием, подобно оленю, не взойдешь на высшие горы созерцания.

Созерцание... Бога совершается не по видимому и не по слышимому, и никаким из обыкновенных понятий не объемлется; ибо сего око не виде, и ухо не слыша, и это не есть что-либо из входящего обыкновенно на сердце человеку (ср.: 1 Кор. 2, 9). Напротив того, намеревающемуся приступить к уразумению высокого надлежит предочистить нрав свой от всякого чувственного и бессловесного движения, омыв ум от всякого мнения, составляемого по какому-либо предположению, и отлучив себя от привычного собеседования с своею сожительницею, т. е. с чувственностью <она есть как бы супруга и сожительница нашей природы>; и когда станет кто чист от всего этого, тогда уже осмеливаться ему приступить к горе' (ср.: Исх. 19, 10).

Блажен, кто приобрел созерцание будущих благ и вечного мучения мысленными очами и прилежно потрудился получить вечные блага.

Чем выше восходит человек на высоту созерцания, тем большую против себя возбуждает зависть губительных бесов, ибо они не могут равнодушно видеть, как человек прелагается в ангельское естество; почему не ленятся тайно пускать на него стрелу самомнения. Если он, уразумев кознь вражескую, укроется в крепость смирения, в чувстве презрения к себе, то избегает бедственности гордыни и вводится в пристань спасения. Если же нет, то, оставлен будучи помощью свыше, предается в руки духов злобы, требующих его, как своего по духу, на невольное обучение наказательное за то, что произвольно не явил себя обученным и искусным. Эти обучительно-наказательные духи есть духи сластолюбия и плотолюбия, злобы и гнева, которые и смиряют его лютыми нападениями, пока познает свою немощь и, оплакав свое падение, постарается отменить обучительное наказание.

Созерцание и знание обыкновенно бывают путеводителями и виновниками строгой жизни через то, что сердце, ими устремленное ввысь, приходит в презрение земных удовольствий и всякой чувственной сласти житейской, как вещей ничтожных.
И обратно, жизнь внимательная, во Христе Иисусе совершаемая, бывает отцом созерцания и знания и родителем Божественных восхождений и мудрейших  помышлений, соединившись с супругою — смирением...

Представь в уме своем, что весь этот мир есть мрачная, бессветная темница и что свет нашего солнца есть то же, что свет малого светильника, который слабо освещает всех находящихся в этой темнице, а вне его — Триипостасный Свет, высший всякого света, всякого слова и разума, неизреченный, недомыслимый и неприступный, освещающий все такое, что невидимо, неведомо и неизъяснимо для находящихся в темнице мира сего. <Хотя есть некоторые, которые думают, что понимают то и созерцают, при помощи Божественных Писаний; но есть и такие, и не большая ли часть таких, которые совсем не знают, что кроме этих видимых вещей есть невидимые и непостижимые.> Итак, когда мы со всем рвением, со всею верою и любовию взыщем не того, чтобы увидеть тот Свет, что вне сей темницы мира, и те вещи, что находятся в том Свете и о том мире <ибо никто еще из взыскавших таковое не сподобился и никогда не сподобится узреть то>, но взыщем наперед сохранить заповеди Божии, покаяться, сокрушиться и смириться, тогда откроется и для нас как бы малое некое отверстие в этом видимом крове небесном, а через него покажется несколько и невещественный тот и мысленный Свет, сущий превыше небес, который как только увидит душа, вся приходит в восхищение и стоит пораженная видением этого нового и преславного чуда, никогда не виданного ею до сей поры; будучи же восхищена на небо, нудится пребыть там, углубляясь мыслью в недомыслимый тот Свет, как невечерний и непрестающий, и  погружаться в созерцание его день и ночь, и желания уже не имеет опять возвратиться в темницу мира и смотреть на вещи, которые в нем. И вот это-то созерцание, как я сказал, есть созерцание новоначальных, которые недавно вышли на подвиг добродетелей. Но когда человек пребудет долгое время в таком созерцании оного Света, не возвращаясь вспять в мир, тогда отверзается ему небо ли, или око сердца его, то есть ум, — не может он того сказать определенно, — отверзается, говорю, ум ли паче, или небо, — и Свет этот входит входит внутрь души его, Свет пресветлый и предивный, и просвещает его соразмерно с тем, сколько может вмещать его человеческое естество или сколько он того достоин. Если он пребудет в этом Свете, то и Свет этот пребудет в нем, который, будучи просвещаем, он будет узревать и домышлять таинство за таинством и чудо за чудом, восходя от созерцания к созерцанию, что все если бы кто из таковых восхотел описать, недостало бы ни бумаги, ни чернил и времени, думаю, недостало бы изложить все подробно. Истиннее же сказать, как можно описать или пересказать то, чего нельзя выразить словом, как неизреченное и неизглаголанное? Находясь же в этом Свете или, лучше сказать, с этим Светом, он не как в исступлении бывает, но видит, в каком состоянии сам находится и в каком состоянии находятся другие; также он предузнает и предсказывает, что, когда выйдет из этой темницы мира и тела — и особенно по воскресении, — тогда всеконечно увидит и невечерний этот Свет, сколько возможно будет ему увидеть его, и блага, сущие в нем: не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его (1 Кор. 2: 9). Но поскольку он узрит их так, как они суть уготованы от Бога любящим Его и ими восприняты, то очевидно, что со вступлением во Свет тот мы не лишимся способности познавать и видеть друг друга, но, вкусив осияния того и созерцания Света того чистейшего, как Бога будем знать и видеть, так и друг друга, в чистейшем и неизреченном веселии и радовании во веки веков.

Утверждаем, что есть восемь главных предметов созерцания: первый — Бог, невидимый безначальный и несозданный, причина всего сущего, Троичное Единое и пресущественное Божество; второй — чин и стояние Умных Сил; третий — составление видимых вещей; четвертый — домостроительное сошествие Слова; пятый — всеобщее Воскресение; шестой — страшное Второе Христово Пришествие; седьмой — вечная мука; восьмой — Царствие Небесное. Четыре первые — прошедшие и совершившиеся, а четыре последние — будущие и еще не проявившиеся, ясно однако же созерцаемые и признаваемые стяжавшими благодатию полную чистоту ума. Приступающий же к сему без света благодати да ведает, что он строит фантазии, а не созерцания имеет, мечтательным духом будучи опутываем фантазиями и мечтающий.

Человек, пока не совершит всякий труд в деятельных добродетелях, не может достигнуть свободы истинного познания.

Духовное созерцание действует в нас в области чистоты.

Если, отсекши на время причины страстей, займемся мы духовными созерцаниями, но не всегда в них будем проводить время, имея это одно себе дело, то легко опять обращаемся на плотские страсти, не получив от того другого плода, кроме простого знания с самомнением, которого конец есть самого познания мало-помалу помрачение и всеконечное ума к предметам вещественным уклонение.

Не знаю, что больше радует меня, созерцание или услаждение, то есть красота ли и творящее радость блистание чистых лучей солнца, или питие и вкушение вина, которое имею в устах моих. Хочу смотреть на то, то есть на лучи солнца, а меня влечет это, т. е. вино сокрушения, кажущееся сладчайшим; и когда опять обращусь к тому, то есть к Свету Божественной благодати, опять большее ощущаю услаждение от сладости вкушения вина; не насыщаюсь ни зрением тех лучей солнца, не питием этого вина. Когда кажется мне, что насытился питием, тогда красота ниспосылаемых лучей заставляет меня еще больше жаждать, и я оказываюсь опять голодающим и жаждущим; и чем больше усиливаюсь наполнить утробу мою, тем в десять раз больше палим бываю жаждою и вожделением блестящего пития того.
Таким образом, всякий, судимый этим добрым судом покаяния, не будет уже бояться никакого другого суда или мучения, не будет страшиться и искушений, находящих на него, ибо жажда его духовная не прекратится вовек, и питие это сладкое, светлое и блестящее не пресечется никогда; а эта сладость, доставляемая питанием, и это творящее радость блистание, исходящее от солнца, отгоняет от души всякую печаль и делает человека всегда радующимся; и никто не может повредить ему, никто не может воспрепятствовать ему напиться вдоволь от источника спасения. Миродержитель, господствующий над миром злобою своею, властитель земного, начальник тьмы, лукавый диавол, царствующий над всеми водами морскими и играющий миром, как иной играет малою птичкою, держимою в руках, не посмеет и со всем воинством своим, и со всею силою своею приблизиться к нему и прикоснуться даже к пяте ноги его, а не только смело взглянуть на него. Ибо блистание вина и лучи солнца сильно сияют в лице того, кто пьет его, проходят во внутренности его и передаются рукам, ногам и всем членам его, и делают его всего огнем сильным во всех частях его, чтобы опалять врагов, приближающихся к нему. И бывает он любимцем Света, другом Солнца и возлюбленным Ему сыном, в силу чистого и светлого вина того, изливающегося в него подобно лучам солнца и света. Питие этого вина бывает для него питанием и очищением скверны загнивших плотей его, а очищение это— совершенным здравием; здравие же такое не позволяет ему вкусить другой какой-либо вредной пищи, но производит в нем некое безмерное и теплейшее вожделение пить одно то вино, чтобы питием таким очищать себя более и более и тем созидать свое здравие: ибо красота здравия и благодать благообразия, приносимого здравием, не знает насыщения.

Чтобы принять и увидеть в сердце свет Христов, надо, сколько можно, отвлечь себя от видимых предметов. Предочистив душу покаянием и добрыми делами, при искренней вере в Распятого, закрыв телесные очи, погрузить ум внутрь сердца и взывать, непрестанно призывая имя Господа нашего Иисуса Христа.

Тогда, по мере усердия и горячести духа к Возлюбленному, человек в призываемом имени находит услаждение, которое возбуждает желание искать высшего просвещения.

Когда через такое упражнение направит ум в сердце, тогда воссияет свет Христов, освещая храм души своим Божественным сиянием, как говорит от Лица Бога святой пророк Малахия: «А для вас, благоговеющие пред именем Моим, взойдет Солнце правды» (Мал.4:2). Этот свет есть вкупе и жизнь, по Евангельскому слову: «В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков» (Ин. 1:4).

Кто хочет узреть оный <Божественный> Свет, тот должен следующее в сердце хранить: <блюстись от> телесных страстей и непотребных скверн, божбы и всякого гнева и возмущения, и рассеяния и памятозлобия — и совершенно людей не судить, а быть в самом помысле и сердце чистейшим от плотских скверн, кротким, смиренным, спокойным, откровенным и чадом мира, воздержным в пище и питии и неослабно заниматься молитвой; началом же и концом во всем этом иметь главу добродетелей — любовь.

Должно... видеть и созерцать судьбы Божии оком веры, оком духовного разума и, не дозволяя себе бесплодных суждений по началам человеческим, погружаться благоговейно в священное недоумение, в священный духовный мрак, который вместе и чудный свет, которым закрыт Бог от умственных взоров и человеческих, и ангельских.

...Созерцание не совершает душу само по себе, если нет дел, показывающих преспеяние в нравственной жизни...

Когда кто познает себя, а это требует многого извне охранения, упразднения от дел мирских и строгого испытания совести, тогда тотчас внезапно приходит в душу и Божественное некое паче слова смирение, приносящее сердцу сокрушение и слезы теплого умиления, — так что тогда испытывающий его в себе действие почитает себя землею и пеплом, червем, а не человеком, недостойным даже и животной сей жизни, за превосходство сего дара Божия, в коем пребыть сподобившийся исполняется неизреченным некиим опьянением умиления, входит в глубину смирения и, из себя исшедши, ни во что вменяет все внешнее: яства, пития, одеяния тела, — как изменившийся добрым изменением десницы Всевышнего (Пс. 76:11).